Он смотрел на мой рот. И я не настолько наивна, чтобы не понимать, что означает такой взгляд. На какой-то очень-очень коротенький миг мне захотелось, чтобы парень склонился чуть ниже и поцеловал.
– Северов, – прошептала я, вдруг сообразив, что не отвожу взгляда от его губ.
– Северов, – моё сердце вновь постучалось изнутри о рёбра, словно требовало выпустить его наружу. – А тебе не кажется, что нам пора вставать? У нас экстренная ситуация. Ты не забыл?
Парень моргнул, оторвался от созерцания моих пересохших губ и недовольным тоном произнёс:
– Пожалуй, ты права… Вечером договорим.
Он перевернулся на спину, поднял руки и совершил движение пальцами, словно расстёгивал невидимую молнию. Было удивительно и немного странно наблюдать за тем, как эластичные стенки капсулы раздвигаются, являя моему взору голубое небо, умытое морозным воздухом и ярким солнцем.
Удивительно, но настроение с самого утра было просто замечательным. Его не испортили ни хмурые взгляды предостерегающего характера, которые бросала на меня Берёза, ни язвительность Птицы, ни привычная хамоватость Зверя, ни утомительный однообразный путь. Впервые в жизни я поняла, что на самом деле означает выражение «душа поёт».
Душа пела морозно-солнечную песню, душа искрилась слепящим настом, душа хотела бежать, скрипя хрустящим снегом под ногами, душа хотела раскинуть руки и подставить ветру румяное улыбающееся лицо. С чем это было связано? Хотелось бы ответить, что я не знаю. Но беда в том, что я знала. И как бы нелогично и абсурдно это ни звучало, причиной моего восхитительного настроения был Арсений Северов.
Все те тридцать-сорок минут, что мы потратили на то, чтобы поднять лагерь и полноценно собраться, я искоса наблюдала за тем, как Север о чём-то спорит с Соратником, время от времени бросая в мою сторону тревожные взгляды. Наконец он довольно громко произнёс:
– Закрыта тема. Я сказал, – и широко шагая, подошёл ко мне. Злой, недовольный, нервный.
– Ты поела? – спросил, проверяя, работает ли мой термос.
Вместо ответа я показала ему крекер из выданного мне сухпайка.
– Отлично, – он поглубже натянул на мою голову капюшон от пончо и предупредил всё с теми же ворчливыми нотками в голосе:
– Переход будет долгим и тяжёлым. Скажи мне, если устанешь. Я что-нибудь придумаю.
И ушёл проверять, как там раненые и готовы ли они начать движение, потому что номинально именно они, а точнее, один из них – сержант – считался командиром в нашем походе.
Никогда бы не подумала, что такие простые вещи могут заставить мою душу петь.
Наверное, именно поэтому тот дневной переход не показался мне таким утомительным, как предыдущий.
К сумеркам мы добрались до леса и основательно в него углубились. А потом Север, наконец, объявил привал и мы, словно кегли, попадали в неглубокий снег. Приказа ставить лагерь уже никто не ожидал. Минут через пятнадцать народ закопошился, прорывая доступ к земле, а я решила помочь Зверю поставить палатку для саней.
– Тебе не стоит выглядеть такой счастливой, Старуха, – произнёс мальчишка, ощутимо понизив голос, когда произносил запрещённую Севером кличку. – Среди наших крыс нет, но мы здесь не одни. Есть одиночки и мясо, – мясом парень упорно называл раненых. – И я не стал бы их осуждать, если бы они сделали выводы и озвучили их при посторонних.
Я замерла в неудобной позе, раскатывая палатку по снегу, и подняла голову:
– Что ты имеешь в виду?
– Я говорю о Доске почёта, дура! – шёпотом выругался Зверь. – У Севера крыша поехала, если он сам тебе об этом не сказал, но можешь ты убрать со своего очаровательного личика эту дурацкую улыбку?
– Что? О Доске почёта?
Почему мне кажется, что я уже слышала это словосочетание в подобном контексте? И было это не так давно. Интуиция заскреблась где-то в районе солнечного сплетения, однозначно нашёптывая, что разъяснений лучше не требовать – они мне не понравятся.
– Я не понимаю…
– Почему все бабы так реагируют на Севера, а? Он волшебник? Он знает какие-то тайные приёмы? У тебя нет разрешения на секс, Старуха. В твоём возрасте пора уже знать, что такие вещи безнаказанно не проходят.
Я покраснела. Уверена, что покраснела, хотя до этого момента была уверена, что мой организм на это не способен. Уши, щёки, шея и даже глаза вдруг нестерпимо загорелись и, одновременно с этим, внезапной судорогой сжало горло.
– Ничего подобного. Мы не… то есть я… это так гадко.
– Это Детский корпус, Старушка, – Зверь вдруг смягчился и осторожно взял меня за руку. – Оглядывайся по сторонам и не показывай своих эмоций, если хочешь выжить. Мне всё равно, что у вас там, но… Идёт сюда, – мальчишка отшатнулся от меня с такой скоростью, словно я не я, а, по меньшей мере, ядовитый мозгоед в период полового созревания, и бросил сквозь зубы, поднимая палатку:
– Только не говори, что это я тебе о Доске почёта сказал.
Что сказал-то? Если бы он действительно сказал, а так – одни намёки. В общем, довольно неприятные, но… Но этого хватило, чтобы душа перестала петь, замолчав на недотянутой ноте, и немедленно на первый план выступили скрипки совести.
– Не смотри на меня так, – пискнул Зверь шёпотом. – Он мне яйца оторвёт!
Я выпрямилась и, чтобы не вызывать подозрений, принялась рассматривать кору ближайшей сосны.
– Оля, ты не забываешь пить? – Северов подошёл к нам и посмотрел на Зверя подозрительно, а на меня растерянно.
Могу понять причины его растерянности. Сосна была самой обычной: чешуйчатой, коричневой, очень холодной.
– Не забываю.
– Я уже капсулу установил.
– Хорошо.
– Если ты замёрзла… – он понизил голос.
– Не замёрзла.
Смуглая рука с аккуратными овальными ногтями поднялась к щеке, не бритой с самого начала недели, и неспешно поскребла щетину, а я вынуждена была сцепить пальцы за спиной, потому что их закололо от желания помочь той самой смуглой руке. Но я вовремя опомнилась, наткнувшись на предостерегающий взгляд Зверя.
– Хочешь шоколадку?
Это был удар ниже пояса. Шоколадка.
– С орехами и изюмом. Молочная.
Челюсть свело в судорожном приступе, а рот немедленно наполнился слюной. Любовь к сладкому меня погубит.
– С изюмом?
За спиной тяжело вздохнул Зверь, но мне уже было наплевать. Всё как-то вдруг отступило на второй план, и душа снова запела, пока ещё шёпотом.
– Изюм – моя тайная страсть, – призналась я совершенно искренне, заставив Севера улыбнуться, открыто и по-доброму.
– Это радует, – шепнул он. – А горячий шоколад? Как ты относишься к горячему шоколаду?
Я в приступе нестерпимого блаженства зажмурилась и как-то пропустила тот момент, когда Северов увлёк меня поглубже в лес.
– Не думаю, что ты найдёшь здесь какао, – пробормотала я, оглядываясь по сторонам. – Пеньки и сугробики – это, несомненно, прелестно, но…
Север неожиданно дёрнул меня за руку, прижав к себе, а потом склонил голову и сделал то, о чём я мечтала не далее, как сегодня утром.
Он коснулся своими губами моих. Секунду назад мы были два отдельных человека, а теперь у нас вдруг стало одно дыхание на двоих. Жаркое. На вкус как миндаль в шоколаде.
– Когда я тогда в душе увидел, как светится твоя кожа под струями воды, – признался Север каким-то больным голосом, – я понял, что проиграл. Уже тогда я знал, что обязан попробовать её на вкус…
Обжигающе нежное касание языка.
– Ох, – неосознанно всхлипнула я.
– М-м-м… Самый изысканный десерт в моей жизни.
– Не надо…
Молчи, молчи, пожалуйста, молчи! Я так смущаюсь от этого шёпота!
– И волосы, – не внял он моим мысленным мольбам. – На твоём теле не было ни волоска. И мысли об этом сводят меня с ума.
– Север, прошу!..
– По имени, – потребовал он, прожигая меня чёрным взглядом. – Назови меня по имени, – и раскрытым ртом провел по незащищённому одеждой горлу.
– Арсений, – с чего вдруг эта покорность и услужливость?
– Хорошо. Ещё раз, ладно?
– Арсений, я…
– С ума сойти! – он выдохнул и, рванув ворот моего пончо, зубами прихватил ключицу, а потом:
– Ещё, – жаркий язык лизнул ямочку внизу шеи, – один, – поцелуй в подбородок, невесомое касание губами, – раз.
– Ар… се… – проклятье, с каких пор я вдруг стала такой слабовольной? И почему чьи-то губы так влияют на моё мышление? И почему мои собственные шевелятся, словно сами по себе, подчиняясь чужой воле? Подстраиваясь под незнакомый ритм, отдавая, забирая и требуя ещё…
– Оля… – Северов без труда приподнял меня над землёй и, прижав к ближайшему дереву, вернулся с поцелуями. И все его действия воспринимались мною на ура, одобрялись и…
Где-то недалеко раздался странный звук, совершенно неуместный в своей неожиданности, словно кто-то с размаху хлопнул дверью, и это заставило нас оторваться друг от друга. Я тяжело дышала, не понимая толком, как позволила случиться тому, что случилось, и Северов, казалось, тоже пребывал в смятённых чувствах. Наконец, он медленно моргнул и растерянно произнёс:
– Что это было?
***
Я порадовалась окружающей темноте и тому, что парень не может видеть цвета моих щёк. А в следующее мгновение вознесла благодарственные мольбы небу за то, что невидимые силы не позволили мне открыть возмущённого рта. Потому что, как выяснилось, Север говорил о странном звуке, а не о том, что только что произошло.
– Ты это слышала?
Я кивнула.
И тут это случилось снова. Раз. Второй. И третий. Короткой очередью в ночное небо улетели сразу несколько захлопнувшихся дверей.
– Кажется, это в лагере… – почему-то прошептала я.
– Не кажется, – ответил парень, быстро расстегивая свою куртку. – Чтоб меня разорвало, не кажется!
Он сорвал с шеи маленький медальон – квадратную монету с дыркой посредине, в которую был вдет чёрный кожаный шнурок – и самолично надел кулон на меня.
– Это маяк, – сбивчиво произнёс, поправляя свою одежду. – Хорошенько спрячь и не говори о нём никому, ладно?
– Ладно. А что ты…
– Если вдруг что-то случится, я тебя найду. Слышишь?
– Не глухая, – раздражённо бросила я, дрожащими пальцами запихивая под пончо амулет и прислушиваясь к участившимся со стороны лагеря неуместным звукам, которые пугали своей частотой.
– Оля, могу я тебя попросить? – Северов вдруг схватил меня за руки и заглянул в лицо.
– Ну?
– Пожалуйста, никуда не лезь. Постарайся просто остаться невредимой.
Словно об этом меня надо было просить. Словно мои цели в этом отношении могут расходиться с его планами на меня, какими бы они ни были.
– Оружия у тебя, конечно, никакого нет?..
Это даже не было полноценным вопросом.
Я грустно хмыкнула и показала ему маленькую ракетницу. Ещё на кордоне, когда я вдруг оказалась лицом к лицу с войной, вытаскивая тела из-под завалов, я поняла, что вряд ли смогу когда-нибудь выстрелить в живого человека. Одно дело – слышать об этом или видеть в кино. Совсем другое – иметь с этим дело в реальности.
– Просто будь осторожна.
Возвращаясь на поляну, где обосновался наш лагерь, мы даже не особо таились. Какой смысл тратить своё время на излишнюю предосторожность, когда пневматические выстрелы уже слились в нескончаемый пугающий своей слаженной музыкальностью ручей.
Я до последнего была настроена на воинственный лад, не забывая о словах Севера и думая, в первую очередь, о себе. Я планировала выйти из этого сражения живой и невредимой, но лимит везения, видимо, был мною уже исчерпан в этот вечер. Свой удар по голове я получила ещё до того, как мы успели выяснить, кто на нас напал и что происходит в лагере. Я ещё смогла заметить спину Севера, который не услышал моего сдавленного вскрика, а потом потеряла сознание, думая о том, что сотрясение мозга мне обеспечено.
Впрочем, полного расставания с реальностью не произошло, окружающая действительность воспринималась мною как сквозь плотный слой ваты… Нет, скорее, словно я нырнула в ванной, пытаясь спрятаться от вечно говорящей Тени хотя бы на секунду, но даже сквозь толщу воды до меня доносилось её пение и бормотание.
Только на этот раз это не было ласковым Тоськиным лепетом. Это были крики, выстрелы и стоны. И голоса, спорящие о чём-то на неизвестном мне языке. И отборный мат Севера, а сразу за этим спокойный голос Соратника:
– Не кипятись, я присмотрю.
Потом, кажется, меня куда-то довольно бесцеремонно тащили. И кто-то, вроде бы, пнул меня больно по рёбрам. И снова мат. И кажется, мой. А потом дрожание пола под щекой, которое сообщило мне о том, что мы, видимо, на мобильной платформе. Осталось только понять, кому она принадлежит.
В какой-то момент моего затылка коснулось что-то омерзительно мокрое и холодное, и я распахнула глаза, чтобы уставиться на чьи-то ботинки, находящиеся в опасной близости от моего лица.
– Очнулась? – голос Соратника доносился из-за моей спины, и я, постанывая, приподнялась на локтях и оглянулась.
Это был какой-то странный фоб, с непрозрачными стенами, без окон и без кресел. И кроме меня и Соратника тут же обнаружились двое из одиночек и Птица. Причем Птица не подавала признаков жизни. Я понадеялась, что девчонка всё-таки жива, и посмотрела на Соратника.
– Товарищ, я очень и очень напугана, – призналась негромко, с ужасом рассматривая жуткий кровоподтёк на лице одиночки с какой-то булочной кличкой, которую я никак не могла вспомнить. – Что происходит?
– Голова не кружится? – спросил мальчишка, отбрасывая в сторону мокрую тряпку. – Пить хочешь?
– Я хочу, чтобы ты объяснил, где мы и что случилось.
Ответ был произнесён спокойным, я бы даже сказала, равнодушным голосом, что совсем не вязалось с содержанием предложения.
– Мы у диких. Прямо сейчас нас везут в Посёлок.
– У диких? – я окинула странный фоб безумным взглядом. – Как же так? Вы же говорили, что дикие не воюют с детьми…
Не то чтобы я считала себя ребёнком, но, номинально, до моего совершеннолетия ещё оставалось несколько лет.
– Не воюют, – Соратник почесал переносицу. – Поэтому никто и не погиб. Если ты не заметила, они использовали исключительно травматику.
– Но зачем?
– Видимо, так надо… На вот, – он внезапно извлёк из кармана жёлтый леденец и протянул мне. – После удара по голове может тошнить. А леденцы, говорят, помогают…
Мальчишка вручил мне конфету, после чего принялся раздражённо грызть ноготь, а я, чтобы чем-то себя занять, запихнула леденец за щёку, подобрала мокрую тряпку и склонилась над Птицей, надеясь привести её в чувство.
– Оставь, – буркнул второй, небулочный, одиночка. И, по-моему, это было впервые, когда парень при мне заговорил.
– Почему? – я удивлённо замерла над девушкой.
– Потому что, – буркнул Соратник. – Оставь её, Ёлка. И вообще, когда прилетим, не делай резких движений. Это, между прочим, всех касается. У нас с дикими договор, так что я всё утрясу. В самом крайнем случае…
Что будет в самом крайнем случае, парень не сказал, а нахмурился ещё больше и с утроенной силой принялся грызть ноготь на большом пальце левой руки. А я в очередной раз подумала о том, что, фактически, ничего не знаю о своём приятеле. Начиная с того, каким образом он оказался за пределами Корпуса в тот день, когда мы встретились в Кирсе, и заканчивая моими полубредовыми воспоминаниями, в которых Соратник совершенно точно говорил с кем-то на неизвестном мне языке. А если учитывать, что напали на нас дикие…
– Тимур, – я придвинулась к парню и, понизив голос до шёпота, спросила:
– Ты как-то причастен к тому, что северный кордон разгромили?
У Соратника сразу две брови подскочили вверх, а глаза ощутимо увеличились в размере.
– К чему я причастен? – он закашлялся, подавившись воздухом. – Нет! Во имя неба, как тебе вообще такая чудовищная глупость могла прийти в голову?
Мне стало обидно, потому что мои выводы казались мне очевидными, но я ничего не ответила мальчишке на его не самое вежливое замечание о моих умственных способностях. С его стороны это было не только некрасиво, но даже подло. Потому что он в этом котле варился уже несколько лет, а я должна была вливаться в эту жизнь самостоятельно, без какой-либо помощи со стороны. И вообще непонятно, в какие неприятности я могла бы вляпаться, если бы мне не посчастливилось познакомиться с Полиной Ивановной.
– Снижаемся, – вдруг произнёс Соратник и вскочил на ноги.
Как он определил, что мы идём на посадку, я не знаю, потому что лично я ничего не почувствовала, да и монотонное жужжание механизма фоба не меняло своего ритма, однако спустя минуту или две мы оказались в полной тишине, нарушаемой лишь шумом нашего дыхания. А потом одна из секций стены, возле которой стоял Соратник, отъехала в сторону, и я не смогла сдержать испуганного вскрика.
Дикий человек, вошедший в кабину фоба, выглядел совершенно… дико. Во-первых, он был абсолютно гол, если не считать набедренной повязки и ожерелья из зубов животных. Во-вторых, дикий человек был совершенно чёрен, как сажа, как самая тёмная безлунная ночь. Вокруг его глаз были белой краской нарисованы круги, в левой ноздре красовалась маленьким бриллиантом серёжка, а пухлые губы вдруг раздвинулись, обнажая розовые-розовые десны в недружелюбном оскале, и мой испуганный вскрик мгновенно перерос в вопль ужаса.
Соратник выругался и, стараясь перекричать меня, произнёс:
– Небо свидетель, Гога, это не было смешным и первые двадцать раз, а сегодня уже перебор.
Тот, кого мой приятель назвал Гогой, громко рассмеялся и хлопнул ладонями по своим обнажённым бедрам.
– Не скажи, – его голос искрился неразделяемым мною весельем. – А по-моему, это уморительно.
– А по-моему, ты чёртов дебил, – Соратник хмуро проследил за тем, как я пячусь к таким же, как я, перепуганным и озадаченным одиночкам. – Ёлка, ты всё не так поняла…
– Действительно, – проворчала я. – Как такая мысль мне вообще могла в голову прийти?..
Мальчишка шагнул в мою сторону, но я, выставив вперёд руку, предупредила:
– Не смей подходить, а то я… я… знаешь, что?
На жутком лице дикого человека расцвела заинтересованная улыбка, а я конкретно психанула, потому что никак не могла придумать, что я смогу сделать, если Соратник откажется выполнить моё требование.
– Ладно, – Соратник поднял руки вверх. – Я клянусь тебе, что…
Именно этот момент Птица выбрала для того, чтобы прийти в себя и открыть глаза. И конечно же, первым, кого она увидела, был чёртов дикарь – и не холодно ему в таком виде? Не стоит и говорить о том, что реакция девчонки на этого странного человека мало отличалась от моей.
– Гога, твою мать! – Соратник схватился за голову.
Примерно полчаса спустя мы сидели в маленькой комнате и слушали, как за стеной с кем-то спорит Соратник. То есть, конечно, все слушали, как Соратник орет на кого-то, а этот кто-то отвечает не менее темпераментно и для кого-то непонятно. И ключевыми здесь являются слова «для кого-то». Не для меня. Я с ужасом для себя осознала, что понимаю почти каждое чертово слово в этом гортанном музыкальном языке.
– Вы. Мать вашу. Охренели, – скажем так, проговорил Соратник после того, как проводил меня в эту комнату, в очередной раз попытавшись наладить контакт, повторив, что всё не так, как кажется. – Да вы тут спятили все на хер!
И вслед за этим сразу послышался звук удара, после чего кто-то проворчал:
– Совсем там от рук отбился. Ты как с отцом разговариваешь?
С отцом. Если я и ранее не была склонна верить Соратнику, то после этих слов он раз и навсегда перешёл для меня в категорию «полный игнор».
– Я? – Соратник задохнулся от возмущения. – Я отбился от рук? Батя, да это Витька же дядин Колин…
– Молчать!!! – рявкнул кто-то третий, и «батя» пробормотал:
– Что сразу молчать-то? Я что – не прав?
– Семейные проблемы обсудим потом. Тимка, сядь и не мельтеши.
Тимка, который Тимур Соратник, либо сел, либо успокоился каким-то другим способом, и теперь его голос хоть и клокотал от ярости, но от его звучания, по крайней мере, не закладывало уши.
– Почему нарушили договоренность? – спросил в соседней комнате мой бывший приятель у своего невидимого родственника. – Решили же, что раньше Новокопска не стоит соваться, там свидетелей больше.
– Потому, – ворчливо ответили Соратнику. – С тобой забыли посоветоваться, сопляк.
Послышался звук ещё одного удара, и тот, который «батя», искренне возмутился:
– Да за что?
– А нечего мужика сопляком называть.
Минута тишины была наполнена недовольным сопением после чего «не сопляк» уточнил:
– Я совершенно серьёзен.
– Я тоже был серьёзен, когда говорил о том, что кое-кому давно пора вернуться домой, – выпалил «батя». – Дед, только руки не распускай, ладно? Не предупреждал ли я? Ты сам учил, что отец всегда должен держать своё слово. Кроме того, Зверь мне обещал четверых, четверых я и взял.
Наверное, после того, как стало понятно, что в этом заговоре участвовал ещё и Зверь, я побледнела или вскрикнула. Или, может, ещё как-то привлекла внимание своих сокамерников, но Птица, которая уже и так смотрела на меня подозрительно, вдруг выдохнула и, ткнув пальцем в мою сторону, категоричным тоном выпалила:
– Ты понимаешь, о чём они говорят!
– Т-ш-ш! – зашипела я на неё, призывая к тишине, потому что прямо в этот момент «батя» произнёс:
– Мне нет дела до ваших планов. Девчонка ошивалась в Центре управления. Северный кордон – её работа, не иначе. Ты сам знаешь, нам сейчас новая война не нужна. А оставить мерзавку безнаказанной…
– Вы не воюете с детьми, – напомнил Соратник.
– Наше правило на предателей не распространяется, – сухо ответил «дед».
– Хорошо. Пусть, ничего не имею против, в принципе, – Соратник издал долгий протяжный звук и несмело спросил:
– А вторая девушка? На вторую у нас… планы.
Я зажала рот рукой.
– Что? – прошептала Птица.
– Они думают, что я виновата в падении северного кордона, – прошептала я, чувствуя, как глаза наполняются слезами.
– Да? – проговорили одновременно Ватрушка – тот самый булочный одиночка – и Молчун, с которым мы познакомились, как только за Соратником закрылась дверь.
– Не может быть, – ахнула Птица.
Я отвлеклась от разговора за стеной, чтобы объяснить:
– Ты же помнишь, я с документацией в Центре управления работала, вот они и решили…
Я замолчала на полуслове, смущённая внезапной мыслью. Ладно, то, что у диких шпионы по всему Яхону – это уже не новость, но какое им дело до северного кордона? Как их коснётся падение этого пограничного пункта?
– Что? Что ещё? – нетерпеливо поторопила Птица.
– Ничего, – я раздосадованно махнула рукой. – Обсуждают, как поступят с тобой. Соратник говорит, что ты нужна сейчас Фамилии… Типа, ты тёмная лошадка и вообще… Мне сложно перевести это слово… Что-то промежуточное между бабочкой и цветком…
Молчун вдруг выпрямился и решительно ударил кулаком по раскрытой ладони:
– Бабочки, цветы… Идите вы все в жопу! Бежать надо, вот что я вам скажу. Как только дверь откроют – схватить гадёныша, нож ему к горлу… И пусть выводит нас отсюда.
– А нож где возьмёшь? – спросила Птица.
– А вот он, – Молчун расплылся в улыбке и вытащил из воротника своей куртки короткое, но очень острое по виду шило.
– Нож – это хорошо, – Ватрушка кивнул. – Это даже очень-очень хорошо… Но куда бежать? Далеко ты по сугробам упрыгаешь?
– Угоним фоб, – немедленно предложила Птица. – Один у них точно есть, нас на нём привезли… В Транспортном корпусе на таком мобильные платформы осваивают. Я бы справилась.
После этих слов все трое посмотрели на меня, словно за мной было решающее слово.
– Мне не очень нравится эта идея, – призналась я. Кроме того, квадратная монетка на чёрном шнурке греется под одеждой, о чём я не собираюсь вам сообщать, а интуиция вообще вопит, словно бешеный мозгоед, требуя сидеть на месте и не дёргаться. – Давайте не будем торопиться. Надо всё-таки разобраться в том, что здесь…
– Да что мы её слушаем? – вспылила Птица. – Она же предательница. Надо её с собой забрать и сдать Службе безопасности, там знают, что с такими делать.
– Это мысль… – пробормотал Молчун и посмотрел на меня нехорошим взглядом.
Мне стало дурно.
– Неправда, – пискнула я обиженно и испуганно. – Я не предательница. Они ошибаются, разве вы не видите?
За всеми этими спорами я, мало того, что пропустила конец разговора за стеной, так ещё и не заметила, что сам разговор как-то вдруг закончился, а дверная ручка медленно опускается.