Небо и море - читать онлайн

Отдых наш был весьма насыщен впечатлениями. Мы ходили на пляж через парк, стараясь посетить все его удивительные уголки. Собирали с земли недоподобранные другими туристами большие кедровые шишки, плутали по бамбуковой роще и, огибая кактусы, залезали на песчаные тропинки «Мексиканской горки».

А еще я ел просто неограниченно много мороженого «Эскимо» по одиннадцать копеек. В мой маленький желудок легко влезало четыре-пять порций, съеденных с интервалом, необходимым для обнаружения очередного мороженщика и покупки новой порции.

Мама тоже лакомилась эскимо, а папа предпочитал шашлык с вином или пивом. Иногда мы обедали в столовке на углу парка, недалеко от пляжа. Отец называл столовку «рыгаловкой», но еду там подавали вполне вкусную. Я помню, что там меня кормили борщом и сосиской с картофельным пюре.

В один из дней с утра мы поехали в Сочи. Туда нас донесла «Ракета» на подводных крыльях. Когда мы вошли в салон, я сразу «узнал» знакомый Ил-18. Были похожи и качка сразу после взлета, и знакомый полет на маршруте и даже запах в салоне был какой-то самолетный. Но у «Ракеты», в отличие от Ила, была возможность во время полета над волнами постоять на открытой корме и, прячась от брызг и шума, смотреть на белый бурун, постепенно растекающийся по растревоженной поверхности моря позади судна.

Потоптавшись немного по набережной у Морского вокзала, мы взяли обратный билет. На этот раз плыть нам предстояло на небольшом теплоходе. В море его нещадно, с моей точки зрения, качало на волнах. Меня тошнило, и никакой прелести от этого морского путешествия я не заметил.

Еще мы ездили на Ахун, постояли в беседке, купили на память застывшего в эпоксидной смоле скорпиона. Тогда на гору туристов возили на автобусах без крыши. Пассажиры сидели как в корыте, вертя головами во все стороны. Скорость процессу обозревания красот не мешала, так как автобус по узкой извилистой дороге полз и вверх, и вниз одинаково медленно. Помню, на одном из поворотов водители долго препирались, кто же должен уступить путь, в итоге разъехались под крики «Давай!». «Проходит!», «Левее крути, правее!». Автобусы слегка шоркнулись бортами и разошлись.

А в один из дней мы из Адлерского аэропорта на вертолете Ми-4 полетели на Красную поляну. В полете было очень шумно и интересно. Никаких хайвеев и «Ласточек» тогда даже писатели-фантасты не предполагали и внизу петлял узенький серпантин дороги, а по бокам медленно уходили назад зеленые горы. Серпантином меня было не удивить, но вот обилие зелени в горах воспринималось как нечто избыточно шикарное. В отличие от суровых Ангренских гор, местные выглядели зелеными плюшевыми холмами.

Вместо Красной поляны нам предстала для обозрения деревушка и зеленая полянка вертодрома. Отец попробовал было уговорить нас с мамой на поход до канатки и продолжение восхождения. Но канатка в тот день почему-то не работала и нам порекомендовали ехать назад в Адлер и поторопиться, а то либо билетов на автобус не будет, либо сами автобусы кончатся.

Вниз я ехал в хорошо знакомом мне ПАЗике. Водитель разрешил мне сидеть на капоте на ватном стеганом одеяле и я, пользуясь такой привилегией смотрел вперед и болтал с шофером о том, какой я искушенный спец в поездках на ПАЗиках по горным серпантинам.

Как-то раз, возвращаясь домой из кинотеатра, после в который уже раз просмотренного боевика про индейцев с Гойко Митичем, на площади перед входом в парк, я увидел художника. Он установил треногу с этюдником прямо на обочине дороги. На этюднике закрепил кусок картона и, отрешившись от зевак, набрасывал маслом этюд: В солнечный день, петляя по холмам, к близким горам убегает дорога. Вдоль дороги сочными пятнами оттенков зеленого разбросаны сады. Сквозь зелень садов проглядывают серые и красные крыши. Небо над дорогой, садами и ближними холмами там и сям протыкают темные остроконечные пики кипарисов.

Я зачарованно наблюдал рождение шедевра. Живописец в заляпанном разноцветными пятнами переднике долго смешивал на палитре оттенки зеленого, подбирая нужный. Наконец он удовлетворенно кивал, как будто соглашаясь сам с собой, брал кистью краску и клал аккуратный мазок на картон. Дальнее дерево, до этого просто темное пятно, оживало. На него упал солнечный свет.

– Похоже, – сказал кто-то из случайных зрителей.

Художник слегка обернулся на зрителей и чуть заметно улыбнулся.

С закатом солнца на Красную Горку опускалась влажная беспокойная южная ночь и над темной листвой кустов живой изгороди появлялись светляки. Они как маленькие светящиеся атомы в черноте космоса вили свои замысловатые петли, то вспыхивая ярче, то угасая и становясь почти полностью невидимыми. В темноте мягкий фосфорический свет светляков и неосязаемое легкое свечение космоса сливались воедино, размывая границу неба и земли.

Если поймать светлячка, то на поверку это окажется невзрачный коричневатый маленький жучок. Брюшко, которое только что светилось волшебным светом, уже не светится. Чудо живого броуновского движения исчезло.

Пока мальчишки ловят светлячков, взрослые сидят за столом под виноградом, пьют вечернее красное и делятся воспоминаниями о своих малых родинах и о новых впечатлениях от отдыха.

Мой отец никогда не был замечен в пристрастии к рыбалке. Он был в этом вопросе подкован лишь теоретически. В Челябинске с братом Виктором и друзьями иногда лавливал на озере Смольное чебаков. Но основной интерес в той рыбалке заключался в последующем пикнике.

В Ангрене рыбного озера не оказалось, а ловить рыбу в реке что-то не тянуло. Коллеги, знающие местную фауну, ловить рыбу не советовали. Мол, в Ангрене водятся только «маринки», а их лучше не ловить вообще.

Маринки красивые, стремительные под стать горной воде. У них блестящее серое тельце и прозрачные плавники. Ловят их на хлеб, на червя, на все съедобное. Но рыбачат на них только самые смелые и, главное, знающие любители рыбы. Маринка при неосторожной чистке перед приготовлением, если задет желчный пузырь, становится абсолютно несъедобной. Ядовитая желчь из малюсенького пузыря моментально растекается по мясу. Отравиться такой рыбой проще простого. Такая вот защита от рыбаков.

С вечера мы приготовили удочки, наживку, еду. Решили взять с собой маму, чтобы было кому охранять пойманную рыбу. Вероятно, это я упросил потратить выходной на необычное развлечение. Родители, скорее всего, и не собирались есть будущий обильный улов. Ну, или может быть, думали скормить его нашей кошке Пуське.

Полдня мы с отцом прыгали по мокрым камням, выбирая место с достаточно голодными и глупыми маринками. К счастью для рыбы и рыбаков, клева не было. Все остались живы!

В одну из поездок в Ташкент меня с отцом пригласил его коллега и товарищ Лонгин Шестеряков. Кем работал Лонгин я не знаю. Но до того, как стал жить в Ангрене, какое-то время проработал в Алжире инженером на стройке. Алжирская жизнь подарила ему двух прекрасных сыновей, а тамошняя работа вылилась в замечательную, песчаного цвета, «Волгу ГАЗ-21». Шестеряковы в Ангрене проживали в Старом городе в доме неподалеку от того дома-гостиницы, в котором мы провели первое время по приезду в Ангрен. Дом Шестеряковых был большой, трехкомнатный и с большой круглой печью, бока которой выходили секторами в каждую комнату. Двор, как и в нашей гостинице был полностью заасфальтирован и по периметру засажен большими плодовыми деревьями.

Ну так вот, в Ташкент мы поехали просто «прошвырнуться по магазинам». Лонгин рулил, отец сидел рядом, а трое пацанов свободно разместились на заднем диване.

Помимо традиционного для посещения ЦУМа заехали на «Тезиковку». Шестериковским пацанам многое нужно было для рыбок. Сухой корм, живые дафнии, фильтры и т.д., и т.п. Я попал на птичий рынок первый раз в жизни и мне сразу тоже понадобились рыбки. Минут пять нытья, и я стал обладателем новенького шарообразного аквариума сразу со всеми полагающимися механизмами, кормами и обстановкой. Для начала купили несколько рыбешек гуппи. А через какое-то время Шестеряковы поделились парочкой скалярий.

Аквариум лег дополнительной обузой на мамины плечи. Это ей пришлось его регулярно чистить, кормить лавинообразно размножавшихся рыб, рассовывать по знакомым появлявшееся потомство. Через пару лет маме это удовольствие окончательно надоело и аквариум продали кому-то из друзей. Вместе с рыбками, улитками, водорослями и прочая, и прочая, и прочая.

Там же на Тезиковском птичьем рынке в другой приезд я выпросил купить волнистых попугайчиков. Я живо представлял себе, как буду учить их разговаривать. И вообще, интересно же держать дома пестрых птичек!

Мама пыталась отговорить сына от необдуманного шага, но папа меня поддержал. Видно, сам не наигрался в детстве. Мама сдалась.

Купили двух чудных волнистых попугайчиков. Синего самца и зеленую самочку. Самца назвали Пашкой, а самочку Машкой.

Я учил их разговаривать целую неделю. Попугайчики не заговорили, и я потерял интерес. Дальнейшие заботы по прокорму попугаев, уборке клетки, обеспечению водой и зеленью опять, как и в случае с рыбками, легли на мамины плечи.

Мама справлялась несколько лет. Попугаи громко чирикали, летали по клетке, сорили на пол шелухой семечек. В 1970 году попугаи вместе с нами переехали в Ташкент. Зимой клетка стояла в «зале», а летом ее выставляли в затененное место на террасе (которую мы называли верандой).

Жили Пашка с Машкой дружно, ухаживали друг за другом, решетчатая тюрьма казалась им раем в шалаше. Пашка старался сидеть на жердочке непременно рядом с любимой, чистил ей перышки, что-то тихо чирикал ей на ухо. Машка закрывала глаза и млела от счастья.

Когда им сделали фанерный домик, стали появляться птенцы. Они быстро вырастали и превращались в шумную ватагу волнистых сорванцов. В клетке становилось слишком тесно, и папа относил поросль в зоомагазин.

Но однажды папа уехал в длительную командировку, а у мамы заболела моя младшая сестра Лена. Маме просто некогда было разорваться на несколько фронтов. Когда папа вернулся, он заглянул на веранду, навестить попугаев и вдруг забегал из веранды на кухню и обратно. Зашумел водой из крана. Потом зашел в комнату и пустым голосом сказал: «Пашка умер…».

В клетке сидела на жердочке нахохлившаяся Машка. Я, которого назначили смотреть за попугаями, был увлечен своими кружками и секциями и про попугаев забыл. Я перестал наливать им воду и давать зелень. Мама лечила дочь. Пашка сначала громко чирикал, призывая людей на помощь. Никто не пришел. Пашка стал меньше есть и пить, чтобы поддержать любимую. Потом вода совсем кончилась. Пашка ослабел и умер.

Машку спас папа. Но даже, когда самочка немного отошла от пережитого, она не смогла летать и чирикать. Машку отнесли в зоомагазин. Бесплатно. Папа не хотел увидеть, как Машка умрет.

Когда взрослые смотрят на своих детей, то те кажутся взрослым наивнее, неосведомленнее во взрослых вопросах, чем есть в реальности. На самом же деле дети – это маленькие копии взрослых, отличающиеся лишь уровнем и качеством приобретенного жизненного опыта.

Например, с точки зрения большинства взрослых, вопросами пола, половых взаимоотношений и половой жизни дети должны начинать интересоваться лет с шестнадцати, а лучше всего – после окончания института. С этим очень трудно согласиться. Например, меня и моих друзей, пол и связанные с ним особенности поведения начали интересовать еще со времени детского сада.

Мальчики, еще не зная зачем они это делают, и рискуя напороться на наказание от воспитательницы, ухитрялись подглядывать за девочками, когда те сидели на горшках в туалете. Я украдкой старался разглядеть переодевающуюся девочку у бассейна, которую родители укрывали полотенцем, но щелочка осталась. Во дворе среди мелкоты имели бурный успех мои выдуманные рассказы про постройку в детском саду пещеры из ватных матрасов, в которой происходили удивительные приключения воспитанников и обязательно с эротическим подтекстом.

Тот детский эротизм был совершенно оторван от секса, и даже просто намеков на секс. До этого мы еще не доросли ни физически, ни гормонально, ни эмоционально. Это был эротизм купидонов. Чистый и незамутненный. Но, если захотеть, то со стороны можно было бы увидеть мно-о-о-о-гое! И прилепить на любого из нас ярлык окончательно испорченного похотливого исчадия. Впрочем, некоторые из моих тогдашних шести-семилетних друзей претерпели гонения и наказания и углом, и рукой, и даже ремнем. Меня не наказывали просто потому, что я уже знал от друзей как это опасно и старался не откровенничать и не попадаться.

Однажды, друг Колька с четвертого этажа заговорщически пригласил меня к себе домой посмотреть нечто удивительное и запретное.

– Ты гандоны видел?

– Какие гандоны? – не понял я гулкого как удар гонга слова.

– Ну гандоны! У твоих родителей нет, что ли? – Колька покрутил в воздухе пальцами, пытаясь объяснить, что же такое гандоны, – Ну, их взрослые используют, когда детей делают. У меня сейчас дома никого нет. Пойдем, покажу. – великодушно пригласил он.

Как делают детей, я догадывался весьма смутно. Как-то по-особому целуются или ещё как-то?

Обстановка Колькиной квартиры богатством не отличалась. В спальне стоял шифоньер, полутораспальная кровать и огромный сундук. Колька с видом знатока пошел к кровати.

– Смотри, – сказал он и приподнял край матраца, – Это – гандоны!

На панцирной сетке в изобилии лежали бумажные пакетики с круглыми таблетками внутри. По две таблетки на пакетик. Надпись на пакетиках гласила: «Изделие №2».

– А как их взрослые используют? – я никак не ожидал увидеть такие невзрачные пакетики.

– Сейчас покажу, – ответил Колька и разорвал один пакетик.

Запахло тальком и резиной.

Колька извлек наружу тонкую резиновую мембрану с бубликом по краю. Двумя пальцами он взялся за мембрану и потряс ею в воздухе. Мембрана оказалась хитро скрученным мешочком из тонкой резины.

– Теперь гандон надевают. Хочешь померить?

Я в нерешительности пожал плечами. Откуда я знал, куда надевают гандон? Колька ухмыльнулся и сказал:

– На пипиську надевают.

Он стянул штаны и надел себе презерватив. Резиновый мешок безвольно повис на маленькой пипиське.

Мне стало неловко. Примерять гандон не хотелось.

– А дальше что? – спросил я.

– Я пока не знаю, у родителей этих гандонов навалом, даже в сундуке куча. Отец сказал, потом расскажет, когда вырасту.

Тайна изготовления детей пока осталась тайной.

Кстати, о тогдашних презервативах.

Несмотря на их неказистость непрочность, невзрачный серый пакетик с казенной маскирующей надписью, использование в упаковке талька вместо нынешней силиконовой смазки, нередко в аптеках возникал дефицит этих нужных средств. При появлении в продаже люди запасались презервативами всерьез и надолго. Колькин отец работал на карьерном самосвале и, может быть, им в карьерный аптечный киоск, только для своих, завезли дефицит. Вот он и хапнул от души.

Многие хорошо сохранившиеся учебники и просто детские книги, которые в свое время читала моя двоюродная сестра Наташа, постепенно перешли в мое пользование. Наташа была очень аккуратной девочкой и состояние книг было превосходным. Ни помарок, ни помятостей, ни потертостей. Первой книгой, с которой я начал знакомство с миром литературы, был Букварь издания 1962-го или 1963-го года. Иллюстратор старого Наташиного букваря постарался. Там все персонажи, сценки и вещи были изображены предельно реально, без этого новомодного – «художник так видит». Ребенок, изучая буквы не должен был отвлекаться на разгадывание изобразительных ребусов, вошедших в моду в 70-е. Например, иллюстратор очень детально изобразил, как устроена модель самолета (который построим сами, понесемся над лесами) с резиновым мотором. По картинке можно было запросто сделать реальный резиномоторный самолет. Требовались лишь умение немного работать лобзиком и плоскогубцами и посильная помощь знакомого с предметом взрослого.

У меня ни первого, ни второго в наличии не оказалось и поэтому пришлось лепить мой самолет из того, что было. Вместо тонких реечек и кальки для постройки я использовал картон от обувной коробки, для шасси и частей мотора пригодились детальки от конструктора, вместо отсутствующей венгерки – резинка от маминой бигудюшки. На изготовление самолета ушло два ребенко-часа.

В сопровождении наблюдателей, советчиков и болельщиков я торжественно вынес самолет за дом на пустынную асфальтовую дорогу. Туго закрутил резинку. Самолет был готов к стремительному взлету и удерживался только пальцем, стопорящим пропеллер.

Зеваки опасливо попятились.

– Отпускай!!!

Я резко убрал палец. Самолет отчаянно пожужжал пару секунд малюсеньким картонным пропеллерчиком и замер, не сдвинувшись и на миллиметр.

– А чё не полетел-то? – спросил голос из толпы.

– Резинка слабая, – с сожалением ответил авиаконструктор, – Другой раз полетит.

Спустя лет пять, я построил еще один самолет. На это раз с ракетным двигателем. Но о том ракетоплане немного позже.

Шпионская романтика, способность наблюдать за происходящим, оставаясь невидимым! Кто из мальчишек прошел мимо таких увлечений? А какой современный шпион обходится без технических средств?

Однажды, играя с пацанами в разведчиков, я слепил из пластилина простой перископ с одним зеркалом для заглядывания за угол дома. Весь день пробегал с перископом, удивляя друзей смелостью идеи и неожиданностью простого решения сложной проблемы. Вскоре перископ измялся, а зеркальце замазалось пластилином и пылью так, что даже, если бы враг смотрел в объектив перископа с другой стороны, то и тогда, вряд ли можно было бы его разглядеть.

Продолжение борьбы с невидимым врагом требовало немедленной модернизации оборудования!

Новинкой заинтересовалась мама. Решили делать двухзеркальный перископ. Таким за угол не заглянешь, но можно безопасно и скрытно вести наблюдение из канав и сухих арыков.

Новый картонный перископ с зеркалами от пудрениц получился на славу! Вот только игра в шпионов уже закончилась, и весь двор переключился на постройку квартир из кирпича, который доверчивые строители оставили без присмотра на пустыре за домом.

Почему строители бывают доверчивые и как дети могут строить квартиры из кирпича? Все сложное с первого взгляда оказывается простым при детальном рассмотрении.

За нашим домом на пустыре наметили стройку нового корпуса городской больницы. Грейдеры расчистили площадку, экскаваторы вырыли первые траншеи, грузовики привезли, а грузчики выгрузили и аккуратно сложили «елочкой» штабеля красного кирпича. Потом наступило воскресенье. Погода была замечательная! Тепло и сухо. Детей во дворе, окруженном пятью четырех-подъездными домами, было не менее сотни. Кому-то из них пришла идея построить на пустыре неподалеку от настоящей стройплощадки свои «домики».

В итоге количество кирпичных затейливых квартир, которые просто выкладывались на земле в один, два или три кирпича в высоту, начало расти в геометрической прогрессии. Когда новые каменные джунгли были готовы, в них поселились девочки с куклами и посудкой, новые семьи стали общаться, ходить друг к другу в гости и покупать в магазинах за листики, изображавшие бумажные деньги, камешки и палочки, изображавшие продовольственные и промтовары.

С заходом солнца и игра угасла.

Утром по пустырю среди кирпичных руин бегал безутешный прораб. Орал и изрыгал проклятия в сторону жителей-родителей, не остановивших своих чад. Потом пришли рабочие с носилками и за целый день работы собрали и сложили в разоренные ёлочки так быстро растащенные маленькими ручонками кирпичи.

В июне кусок территории завода ЖБИ, где в конторе работала моя мама, из просто пустыря превратился в васильковое поле. Васильки расцвели все сразу и так густо, словно их кто-то специально здесь посеял, не жалея сил и семян. Если присесть пониже, так, чтобы глаза оказались на уровне цветов, то казалось, что в пустыре как в зеркале отразилось васильковое небо, только гораздо синее и веселее настоящего.

Я нарвал букет и принес кусочек василькового неба маме в отдел.

– Спасибо, сынуля, – сказала мама, – А то что-то давно никто из мужчин мне цветов не дарил.

«Вырасту, стану мужчиной, буду все время дарить маме цветы», – решил я тогда. Но потом вырос, и даже стал мужчиной, но цветы маме дарил только по праздникам, и только одновременно со страной и всем прогрессивным человечеством.

Я учился в первом классе, и иногда в хорошую погоду, учительница первая моя Нина Вениаминовна (Витаминовна) выводила класс на прогулку. Мы шли попарно, держась за руки с теми, с кем сидели за одной партой. Иногда ходили к Обелиску, иногда в сквер с памятником горняку Чекрызову. А иногда за город, благо граница города и предгорий была всего метрах в трехстах от школы. По правде сказать, без Нины Витаминовны мы бегали самостоятельно куда дальше, причем за руки друг друга не держали, так как руки, как правило, были заняты прутами-саблями, лопатами или поджигами.

В конце сентября 1968-го года, незадолго до того, как зарядят бесконечные нудные осенние дожди, наша молодая учительница вывела своих новых первоклашек за город в недостроенный парк.

Тихо в парке. Воздух свеж и прозрачен. Невысокие молодые деревья пока еще одеты в желтеющую листву. И только джуда, как будто противясь очевидному приходу осени, по-прежнему зелена.

Матовые светло-зеленые с голубизной листья и ягоды нежно ласкает сентябрьское совсем нежаркое солнце. Джуда в парке повсюду. Из всех плодовых деревьев это самое неприхотливое, не требующее совершенно никакого ухода.

Вкус небольших продолговатых плодов необычен. Внутри, под почти бумажной сухой оранжевой кожицей, косточка и сладкий белый порошок. Он сильно вяжет. Считается, что джуда отличное средство от сердечных болезней и очень полезна старикам. Старикам и сердечникам полезна тишина и свежий воздух, но и в необычных ягодах вероятно тоже что-то есть.

Когда поешь джуды, приходится потом долго вылизывать из закоулков рта остатки порошка. Язык не слушается, и щеки изнутри ощущаются какими-то фанерными.

Конечно, первым делом мои одноклассники в парке нарвали и наелись джуды. Очень скоро веселые крики стихли. Народ занят собственными ртами. Значит, экскурсия достигла своей цели, сердечная мышца учащихся укрепилась, и пора возвращаться в школу.

Учась в начальных классах, я самостоятельно ходил в школу и самостоятельно приходил домой. Родителям некогда было меня провожать, да и не принято было это. Мальчиков и девочек никто на улице не воровал, а машин по дороге в школу встречалось настолько мало, что их влиянием на безопасность можно было пренебречь. Например, у меня до школы было примерно с километр пути, а кто-то жил еще дальше. И ничего. Считалось нормой – взрослые идут на работу, дети идут в школу. Все ответственные и никого не надо ни подгонять, ни окружать избыточной заботой. Повесили тебе на шею ключ от квартиры на трусяной резинке, вот ты и полноценный член общества со своими работой и домом.

По возвращении из школы, обычно, я отыскивал в холодильнике кастрюльку с супом или кашей, иногда с охотой, иногда без, поглощал свой обед, по возможности быстро старался сделать уроки и до прихода родителей играл во дворе или катался на велике. Любое отступление от этого алгоритма влекло за собой сокращение времени игр или катания. Вечером приходили родители, мама печально смотрела на результаты моих трудов, мы переписывали, переклеивали, пересчитывали. Потом мы ужинали, и я ложился спать.

Однажды, погода для гуляния не годилась. Было серо, дождливо, ветрено. Зайдя в дом, я снял мокрое пальто и прошлепал на кухню узнать, что сегодня в кастрюльке? В холодильнике оказались щи. Разогревать, а тем более есть щи не хотелось. Конечно, если бы в кастрюльке был грибной суп, тогда – да! А то, щи какие-то… Вот бы пирожков с вишней или бабушкиных блинчиков сейчас!

Впрочем, времени до родителей было навалом, на гулянии можно было сэкономить часа два. На что бы их потратить? А если попробовать самому нажарить блинов? Все есть, масло есть, яйца есть, мука – пожалуйста!

Я намешал тесто, нажарил блинов и наелся. Блины получились немного жестковатые, но все равно вкусные. Бабушкиного мастерства достичь не удалось, но что можно ожидать от семилетнего повара?

Вечером мама огорчилась тому, что суп остался нетронутым, и очень удивилась тому, что сын наделал блинов.

– У нас ведь муки дома нет, ты где взял?

– Как же нет? Вот, в кульке стоит, – я показал муку.

Мама заулыбалась: – Блины-то вкусные получились?

– Да! – с гордостью за себя ответил я.

– Так ведь это и не мука вовсе, а крахмал. Ты крахмальных блинов нажарил.

Я не расстроился из-за своей оплошности. Блины не главное. Главное – технология!

Поговорим о школьных любовях в младших классах. Так уж сложилось среди взрослых, что кого-то влюбленность их малолетних чад умиляет, других возмущает. По крайней мере, никто не остается равнодушным. А всё потому, что взрослые уже имеют опыт проб и ошибок и, в соответствии со знаком своего опыта, хотят либо порадоваться за своего ребенка, либо предостеречь его от рокового шага.

И все советуют, предупреждают, рекомендуют. И никто не думает, что ребенку в его первой любви всего-то и надо, чтобы его оставили в покое наедине со своими мечтами, переживаниями, а возможно и обидами. Это его, и ничей еще, бесценный жизненный опыт. Ненужные советы и рекомендации только разрушают способность сделать из опыта правильные выводы. Неумные родители прививают своему опекаемому чаду мысль, что сам он – ничто, пустое место. И только мама или папа (что, кстати, намного реже) может разобраться в жизненных хитросплетениях и выдать правильную и точную инструкцию, ведущую к счастливой жизни.

Не помню, вмешивались ли мои родители в мою малолетнюю личную жизнь. Вероятно, я углубленный в свои переживания просто не воспринимал их обидных подтруниваний и советов. Но в мою взрослую жизнь пытались влезть постоянно и очень настойчиво. Приходилось отбиваться… К этому я вернусь много позже.

В моем первом классе училась девочка, Оля Маркина, родители которой приехали из Москвы и потом вскоре туда и вернулись. Оля проучилась у нас всего год. Внешне она была похожа на аккуратно одетую куклу. Всегда в выглаженном форменном платье, с чистым фартуком, в подтянутых без складочек чулках и с большими белыми бантами, которые ей завязывали и в будни, и в праздники. Но самое главное в Оле было не это. Оля училась лучше всех. Красивее всех писала в прописях, лучше всех с выражением читала в букваре и быстрее всех решала примеры по арифметике. Почти все мальчики класса были, кто тайно, а кто явно, влюблены в Олю. Я был влюблен тайно. И поэтому страдал от любви куда сильнее, чем те счастливчики, кто выражал свое внимание непосредственно и открыто, то слегка дернув за бант, то поддев ногой ее портфельчик.

Я как Пьеро закатывал печальные глаза и думал свою сладко-горькую думу: «Какая удивительная девочка Оля Маркина! Она красивее и умнее всех в первом классе. Она так красиво пишет в прописях и так здорово с выражением читает стихи!»

На день Красной Армии и Военно-Морского флота 23-го Февраля Оля ничего мне не подарила. Наверно не догадывалась о моих чувствах (хотя и сидела на соседней парте). Смешную книжку про приключения ленивого кота она подарила Сашке Саладьеву. Сашка, похожий на молодого Пушкина, значения книжке не придал. В отличие от того Пушкина Сашка читал не очень и книжками мало интересовался.

Девочка, которая была влюблена в меня, подарила мне шикарную ручку из прозрачного розового оргстекла. Это была реально дорогая ручка, и девочка, наверно, надеялась, что я буду писать этой ручкой и думать о ней. А я, влюбленный балбес, предложил Сашке поменяться подарками, и он с радостью согласился. Еще бы, такая редкая ручка! А вот книжку я поначалу читал с особым пиететом, а потом пришло-таки осознание, что дарено не мне, и это не знак внимания возлюбленной, а просто результат моей изворотливости и пренебрежения чувствами той влюбленной девочки. Когда я это понял, книжка как-то сама собой куда-то делась. Наверно отдал кому-нибудь из своих друзей, да так и забыл забрать.

На 8 Марта почти все мальчики собрались подарить подарки Оле. Но Нина Вениаминовна, сама распределила, кто кому дарит, чтобы остальным девочкам не было обидно. Мне выпало дарить не Оле, но я все равно тайком подложил ей в парту свой подарок – маленького пупсика в ванночке.

Летом Оля уехала.

«А теперь Оля уехала в Москву… Ну почему Москве вечно везет? Там учатся такие удивительные девочки! И вообще, все вечно говорят про Москву. А мне-то что теперь делать? Как жить без Оли? Ведь я же люблю ее?» – Я сидел под кустом живой изгороди возле бабушкиного дома и страдал. От печальных мыслей, на глаза наворачивались слезы. Было очень-очень жаль себя.

Моим родителям и их друзьям в то время было всего-то по тридцать лет плюс-минус. Поэтому, естественным образом периодически организовывались поездки на природу и шумные пикники. В один из дней человек десять взрослых, плюс пяток детей на фургоне-техничке ГАЗ-51 выехали на пикник в тихое место среди таловых кустов возле вечно беспокойной горной речки. Первым делом разложили на застеленную землю закуски и выпивку. Расселись вокруг, и начался пир!

Малолетним детям разрешили брать «со стола» все, что хочешь, только ради всего святого не трогать стаканы и бутылки.

Через час, заглушая шум речки, над предгорьями широко разлетелось не очень стройное многоголосье про славное море и про орла степного.

Песня не осталась безнаказанной. Неожиданно из-за кустов на тощей рыжей лошади выскочил уже весьма немолодой джигит и, вспоминая русские слова, заявил, что он здесь хозяин и по этому праву требует, чтобы и ему налили сто грамм. Просьбу немедленно удовлетворили, и джигит исчез в зелени.

Но, видимо, легкая добыча раззадорила начальника кустов, и он появился снова. Ему налили. Он исчез и приехал снова. Еще налили.

Когда, едва державшийся в седле джигит приехал в очередной раз, из-за стола встали мужчины, тоже не совсем трезвые, и, не стесняясь возможного межнационального конфликта, вежливым матом объяснили, куда пришельцу следует ехать.

Начальник кустов растворился, и пир с песнями продолжался до вечера уже без помех.

Я уже писал про дорогу от дома в школу и про то, что взрослые крайне редко водили детей за ручку и таскали за них портфели.

Теперь немного географии.

Путь от дома до школы проходил вокруг недостроенного пустынного сквера. По генеральному плану застройки города на месте этого пустыря должен был раскинуться парк с асфальтовыми дорожками, скамейками, искусственным освещением. Но, как нередко бывало, планы поменялись, и строители успели лишь накатать дорожки да разложить бетонные столбы. Канавы, вырытые для ливневой канализации и поливных труб, со временем оплыли и превратились с мини овражки, исчеркавшие собой весь недосквер.

Вместо деревьев и цветов на каменистом грунте обильно росли только кустики перекати-поля. По осени они высыхали, отрывались от корней и сбивались в большие кучи, которые мы использовали для строительства недолговечных «штабов», а потом с удовольствием поджигали. Понятное дело, что ни одного квадратного метра пустыря не осталось не пройденного и не исследованного. В лежащих на земле бетонных столбах, прятались особо ценные образцы руды, найденные на угольной куче возле котельной. В канавах сделаны огневые точки на случай танкового вторжения фашистов. Дорожки, покрытые тонким растрескавшимся асфальтом, изъезжены вдоль и поперек на велосипеде.

Зимой, с первым снегом, такой знакомый с лета сквер внезапно изменился. Вместо столбов поперек белого поля появились беспорядочно разбросанные длинные сугробчики. Канавы, скрылись под снегом и превратились в неглубокие пологие впадины. Дорожки исчезли в снежном лабиринте.

– Дима, иди в школу только по дороге. По скверу не ходи. Там все раскисло, – утром перед школой мама пыталась меня вразумить.

Я вышел на улицу, встретил друга Сашку и, конечно, мы решили для интереса пойти напрямую, через сквер.

На середине пути дорогу нам пересекла канава, замаскированная снегом под безобидное углубление. Но нас не проведешь! Сашка разбежался и легко перепрыгнул опасную канаву. Я разбежался следом. Но, то ли скорости не хватило, то ли ранец оказался тяжел, но нога на другой стороне не нашла ровной поверхности и соскользнула вниз. Я оказался стоящим по колено в ледяной воде. Вода сразу противно заполнила резиновые сапожки, пропитав ставшие вмиг бесполезными шерстяные носки. Сашка помог выбраться, но как идти в класс в мокрых сапогах?

– Я домой пойду, переоденусь, скажешь в классе, что я промок.

– Конечно! А если хочешь, я тебя до дома провожу, а потом пойду в школу и расскажу про нас, – с готовностью предложил помощь Сашка.

Мы весело вернулись ко мне домой. Я остался, так как мамы дома нет, а где взять сухие носки было неизвестно. Сашка убежал в школу. На следующий день в школе мне, хорошо отдохнувшему, учительница даже посочувствовала и персонально объяснила прошлые уроки, а на-дом дополнительно ничего задавать не стала.

Когда я вполне освоился со школьной программой, и маме немного полегчало, оказалось, что у меня стало подозрительно много свободного времени. Это время я с чистой совестью бесцельно тратил на катание на велике и лазание по угольным кучам в поисках красивой «руды». Но, ребенок должен заниматься чем-нибудь полезным в свое свободное время! Вообще-то, довольно странное утверждение, ведь свободное время, оно и есть свободное. Хотя,… родителям, обычно, виднее. В моем случае родительское желание занять свое чадо на все двадцать четыре часа не оказалось разрушительным для детской психики, потому что занятие, которое мама выбрала для меня, было мое любимое занятие – рисование.

Для того, чтобы не тратить время на ежедневное убеждение в полезности и необходимости рисования, мама отправила меня в изостудию. Формальная организация всегда эффективнее принуждает к полезной деятельности, чем неформальное общение и просьбы. В этом плане руководитель студии, вооруженный гипсовыми формами и мольбертами куда полезнее, чем мама с коробкой карандашей и альбомом для рисования.

Изостудия располагалась в торцевой части подвала в соседнем жилом доме. Она состояла из двух больших комнат и двух маленьких кладовок для реквизита и материалов. Возле окон стояли мольберты, а вдоль стен столы с натюрмортами и гипсовыми слепками на фоне кусков цветной ткани. Художники, в основном юные, старательно рисовали карандашами кувшины и яблоки. Ребята постарше трудились над акварелями, изображавшими горные пейзажи.

На первое занятие я принес с собой самые лучшие свои рисунки: карьерный «БелАЗ» и парад на День Победы. БелАЗ был нарисован на фоне нашей четырехэтажки и легко доставал до второго этажа. Сосед иногда приезжал на нём на обед и этот жёлтый Белазище несколько часов господствовал над пустырем возле дома. Парад, даже в черно-белом изображении, впечатлял танками и огромными ракетами, грозно ползущими на фоне Кремлевских стен и башен. В небе летели реактивные самолеты. Выше всех летела ракета с космонавтом.

Руководитель изостудии внимательно рассмотрел рисунки.

– Рисуешь ты неплохо для своего возраста, – он оценивающе посмотрел на меня, – Сколько тебе лет?

– Восемь, Я во второй класс хожу.

– Но ты рисуешь плоско, а здесь научишься рисовать объемно, – непонятно продолжил руководитель, – Пусть мама идет домой, а ты немного поработаешь для начала. – Мамочка, Вы идите. Мальчик сам придет через час.

Оказывается, настоящие художники совсем по-другому держат карандаш. Рисуют они на бумаге, которую прикалывают к мольберту кнопками. К сожалению, настоящие художники не рисуют то, что они хотят, например, танки и самолеты, а рисуют неподвижные кувшины с тенью или гипсовые шары на фоне гипсовых пирамид.

Чтобы стать настоящим художником, нужно хотеть рисовать ради самого рисования. Из меня художник не получился потому, что я с удовольствием рисовал только то, что мне было интересно, а в изостудию ходил, чтобы не расстраивать маму. Я научился изображать все эти кувшины и шары. Но, когда вырос, рисовал только стенгазеты, «Боевые листки» и «Молнии».

В упомянутом выше отделе игрушек (в котором был приобретен паровозик Piko) на верхней полке лежала красивая коробка с набором материалов для изготовления кордовой модели самолета. На крышке рисунок самолета в полете, чем-то похожий на картинку из букваря с буквой С:

«Самолет построим сами,

Понесемся над лесами.»

Мне очень захотелось сделать такой самолет. Как его делать, я знал лишь очень приблизительно. Думал, что там набор готовых деталей, которые клеем надо склеить по инструкции на манер немецких пластмассовых копий самолетов, пару которых я уже собрал.

В общем, в магазине будущая работа по постройке самолета не выглядела очень трудной.

– А ты точно сможешь его сделать? – поинтересовался папа, доставая деньги. (Как сейчас помню, набор стоил всего 90 копеек).

– Конечно, – смело ответил я. Не может быть, чтобы кордовую модель делать было сложнее, чем склеивать пластмассовый самолетик.

Дома, когда открыли коробку, там оказались досочки, реечки, медная трубочка, моток тонкой проволоки. Что со всем этим делать? Даже выпилить по начерченным линиям не получится. Нужен лобзик, а дома лобзика нет.

– Пап, а что с этой трубочкой делать?

– Я не знаю, ты же сказал умеешь, – быстро отделался папа.

Папа у меня был добрый, веселый, компанейский. Но в плане что-то сделать своими руками, в своего отца не пошел. Если что-то и делал по ремонту дома или техники, то только после долгих и настойчивых маминых уговоров. При этом у него обязательно сильно портилось настроение, на нервной почве мог даже открыться понос. Правда, почти всегда, в конечном счете, с маминой помощью и под ее чутким техническим руководством, у них получалось и полы покрасить, и обои поклеить и виноградник поставить. Но вот с моделью самолета фокус не удался.

Самолет в коробке несколько лет ждал своего часа, но так и не дождался.

Свой первый боевой пистолет я сделал в девять лет. Для пистолета потребовалась медная трубка, заплющенная и залитая свинцом с одного конца, деревянное ложе с ручкой и изолента, чтобы соединить одно с другим. Поджиг стрелял громко, но не метко. Я слышал много раз про то, что такого типа поджиги взрывались в руках, оставляя у стрелков увечья в виде оторванных пальцев и выбитых глаз. Какое после таких разговоров прицеливание? Зажег фитиль и отвернулся, зажмурившись. Бах!!! Куда пуля полетела? Бог ее знает.

Одному пацану из нашего двора папа, не доверяя качеству мальчишеского исполнения, на работе соорудил поджиг по всем правилам. Взял толстостенную стальную трубку, нарезал внутри с казенной части резьбу и заглушил отверстие винтом. Выпилил из толстой фанеры пистолет и красивыми скобами укрепил ствол. Поджиг – загляденье! Вот только стрельба из него чуть не стоила сыну жизни.

Традиционным испытанием нового пистолета на точность и силу боя была стрельба в толстую доску. Мальчишки стреляли, соревнуясь, чей поджиг пробьет мишень насквозь. Владелец почти заводского пистолета, не сомневаясь в превосходстве оружия, для зачетного выстрела забил побольше пороха, утрамбовал шомполом пулю покрупнее, поджег фитиль и, не отворачиваясь от надежного папиного изделия, прицелился в доску. Раздался грохот выстрела. Доска даже не качнулась. Видимо стрелок все-таки промахнулся.

– Мазила! – зрители обернулись к стрелку.

Боец неподвижно лежал на земле, из его лба наискосок по лицу струйкой сочилась кровь.

Убит!!!

На крики прибежали взрослые, схватили жертву на руки и бегом унесли в больницу. Пацан выжил. И даже не особенно пострадал. Честно говоря, и испугаться не успел.

В момент выстрела пороховые газы вместо туго забитой пули вытолкнули из разогретого казенника винт. В полете он развернулся и плашмя ударил прямо в середину лба стрелка. Когда с зажившего лба сняли швы, форма шрама четко повторяла форму злополучного винта с круглой шляпкой. Память осталась на всю жизнь.

Ангрен – город геологов, шахтеров, водителей карьерных поездов и самосвалов. Понятно, что уголь, добываемый на местном огромном разрезе, был главным ресурсом, обеспечивавшим жизнедеятельность города. Между домами для отопления и горячего водоснабжения были построены котельные с длинными черными стальными трубами. Возле каждой котельной была обязательно навалена огромная куча карьерного каменного угля. Истопник лопатой нагребал уголь в тачку, вез его к котлу и кидал в топку, давая возможность нескольким домам в округе не замерзнуть в не очень суровую Ангренскую зиму.

Однажды, в гостях у друзей отца, мне показали большой серый камень с вкраплениями желто-зеленого блестящего вещества. Сказали, что это золотая руда. Конечно, я поверил. Если бы только мама знала наперед, к чему приведет та безобидная шутка.

Одна из упомянутых выше котельных с прилагающейся угольной кучей располагалась сразу за школьными мастерскими. Я не упускал ни единого случая залезть на кучу и покопаться в угле, в надежде найти руду. Золото накопать не получалось. Встречались куски руды белого металла, попадался кварц.

Все найденное я аккуратно укладывал на дно ранца и после продленки нес домой. Дома отмывал образцы от черной пыли и прятал в ящике стола.

То, что нужно срочно проводить анти-геологическую кампанию мама поняла, когда оказалось, что выдвинуть ящик с провисшим от тяжести фанерным дном уже не получается. Уговорить сына выбросить половину, а то и всю коллекцию не удалось. Мама решила подойти к проблеме с другой стороны.

Как-то вечером, когда терпеть угольную пыль на учебниках, тетрадях и рукавах сыновней рубашки сил больше не осталось, мама завела решающий разговор.

– Димитрий, ты знаешь, что именно ты насобирал?

– Руду.

– Да. А руду чего?

– Чего, чего?

– Ну, руду каких полезных ископаемых?

– Просто руду. Вот белая руда, – я достал кусочек черного кварца с блестящими белыми бляшками какого-то металла, – она самая красивая. А вот черная руда.

– А для чего тебе вся эта руда?

– Потом поплавлю.

– Когда, потом?

– Ну, когда вырасту.

– Может, ты к тому времени новую руду наберешь? Ведь еще нескоро вырастешь?

– Конечно, еще наберу, – наивно обрадовался я.

– Ты меня не понял. Давай, мы эту руду уберем из стола, и ты пообещаешь домой больше руду не носить. А когда вырастешь, пожалуйста, становись геологом и ищи руду, сколько хочешь.

– А куда уберем, на веранду?

Мама, конечно, хотела избавиться от мусора вообще, но и такое решение позволяло немного навести порядок. А там, глядишь, сын придумает другое увлечение. Образцы убрали в фанерный посылочный ящик и оставили на веранде. Я еще некоторое время пополнял тайком коллекцию, и большая часть ее потом даже переехала в новый дом.

Но с годами образцы порастерялись, и геолога из меня не получилось.

Во дворе внезапно возникло новое увлечение. Просто однодневная эпидемия какая-то! Все начали делать «скелетики». У кого-то из пацанов оказался брелок в виде черепа с красными стекляшками в глазницах. Этот брелок вдавливали во влажную глину, а форму заливали расплавленным гудроном. Получалась жалкая копия, в которой и не разобрать, где что. Зато процесс был прост, дешев, быстр, чем вполне соответствовал критериям массового производства ширпотреба.

Я тоже отлил своего скелетика и понес показывать маме. Маму гудроновый кусочек не впечатлил.

– Давай сделаем нашего скелетика, – предложила мама, – Настоящего, из свинца. Сходи на улицу, набери в кулек пыли, а я пока найду банку, в которой будем плавить свинец.

Я принес с дороги кулек мелкой глиняной пыли, просеял сквозь сито для муки. Под маминым руководством из пыли замешал густое глиняное тесто. Пока я месил глину, мама вылепила из пластилина череп с двумя косточками, прямо, как у пиратов на флаге.

Пластилиновое изделие положили в морозилку замерзать для твердости. Когда черепок замерз, мы сделали прекрасную четкую и глубокую глиняную форму.

– Положи форму на веранду в тень. Пусть высохнет. Вечером будем отливать скелетика, – сказала мама.

В консервной банке над газом кусочки свинца от аккумуляторных пластин быстро превратились в блестящую серую жидкость. Мама аккуратно залила свинец в форму. Несколько секунд он еще дрожал как студень, потом внезапно застыл, образовав похожую на звездочку ямку на «затылке» черепа.

Скелетик получился слишком хорош, чтобы быть признанным на улице. Повторить технологический процесс все равно никто не смог бы, ведь надо было иметь не только пыль и свинец, но и технически подкованную маму, а такой мамы больше ни у кого не было.

Во дворе еще какое-то время продолжали тиражировать уже совсем бесформенные гудронные черепки, пока игра сама по себе не затихла дня через два.

Большая лужа в углу школьного двора с первыми морозами покрылась корочкой льда. Утром школьники в резиновых сапогах изломали свежий лед, и лужа превратилась в Северную Атлантику с острыми льдинами и колючими айсбергами, грозно плывущими по черной воде.

После трех уроков я уже почти совсем собрался было идти домой. Кто же мог предположить, что возле лужи окажется отломанная от забора штакетина с заостренным носом. Ну, чем не Титаник? Такой же большой и быстроходный. Вместо мачт и труб из него торчал гвоздь, что только придавало кораблю серьезности.

Деревянному Титанику повезло в жизни куда больше, чем его старому железному тёзке. Подталкиваемый носком резинового сапога, он смело бросался острым носом на зловещие льдины и беспощадно крошил их. Ни один айсберг не устоял, а кораблю хоть бы что! Капитан Титаника не успокоился, пока не пал последний оплот ледяной опасности.

Мама капитана немного огорчилась за мокрые шерстяные носки, но, когда узнала про победу Титаника, успокоилась и не стала ругать за безрассудный риск.

Как стимулировать успеваемость сына? Текущие оценки можно улучшить, давая за каждую пятерку ложку малинового варенья. Так как пятерок относительно немного, то литровой банки хватает на полгода. А как добиться интереса к школе вообще? Навсегда?

Неплохое решение – пообещать велосипед за отличное окончание очередного этапа учебы. Обычно велосипед нужен к лету, вот и повод пообещать его за отличное окончание учебного года.

К восьми годам у меня еще не было приличного велосипеда. Был маленький, совсем детский, переделанный в двухколесный из трехколесного. Бабушка пару раз брала в «Прокате» самокат. А я хотел «Школьник». Это был велосипед-мечта! В магазине он стоял, маня хромом и оранжевой рамой. У него были накачивающиеся шины и возможность ехать накатом, не крутя педали. У него был тормоз! Да и вообще, в восемь лет не пристало кататься на том, на чем катаются в пять.

«Школьник» был обещан за отличное окончание первого года учебы.

Пятерки за арифметику и письмо получились сами по себе, без особых усилий. Просто выросли из текущих. Учительница с фармацевтическим именем на последней страничке дневника написала красными чернилами «Арифметика – 5» и «Письмо – 5».

Дневник я положил открытым дома в прихожей, а сам убежал гулять. Правда, когда мама пришла домой с работы, она почему-то не увидела пятерок. Пришлось специально показывать дневник и напоминать про велосипед.

Утро 26-го мая выдалось более ярким и пахучим, чем все другие в мае. Мы с папой поехали в магазин за велосипедом. Великолепный оранжевый «Школьник», залепленный промасленными бумажками, ждал меня в «Спорттоварах». Он стоил целых двадцать восемь рублей, и не всякий родитель мог решиться выбросить такую сумму ради своего чада.

Велосипед оттерли от смазки, накачали шины и подтянули гайки. В процессе подготовки машины у магазинного крыльца собралась стайка пацанов, разглядывавших новый велосипед и дававших советы. Я готов был лопнуть от гордости, и изо всех сил сдерживался, чтобы не показать, как я рад.

«Школьник» прослужил верой и правдой целых пять лет, после чего, еще в неплохом состоянии был продан подраставшему соседскому Юрке за пять рублей.

Поздней осенью 1968 года в отношениях моих родителей наметился разлад. Они стали регулярно ссориться и однажды, когда отец, щеголяя новой черной бородой, приехал с двухнедельной «командировки» на уборку хлопка, в доме разразился настоящий скандал с криками, угрозами и маханием руками в воздухе. Я втискивался между сцепившихся в клинче родителей, пытаясь успокоить и разнять противоборствующие стороны.

После этого безобразия родители не жили вместе около полугода. Отец несколько раз ездил в Ташкент к своему отцу, прося того воздействовать на сбрендившую невестку и вернуть неразумную бабу в семью. Дед только плевался, а бабушка, заняв нейтральную позицию, что-то советовала сыну.

В итоге семья не распалась и в зиму 1969-го года мама забеременела моей сестрой-миротворицей Леной. Любовь в семью не вернулась, но появление Лены дало возможность каждому из родителей сосредоточиться не на своих обидах и мечтаниях, а на вопросах прокорма и воспитания двух детей. Отец продолжал любить жену, он, оказывается, вообще был однолюб, а вот у мамы любовь к мужу угасла. Остались только семейные обязанности, которые, впрочем, иной раз сдерживают семьи от распада покрепче эфемерных любовных уз.

Когда маме пришло время рожать, за месяц до срока в Ангрен приехала бабушка. Она сразу и решительно взяла в свои привычные руки готовку и уборку и, как позже говорила мама, очень помогла ей в сложный период. Бабушка ни разу не попрекнула невестку за невнимание к мужу, ни разу не припомнила никаких материнских обид.

Отец отвел мать в роддом, который находился позади нашего дома, уже когда отошли воды. Настало тревожное время ожидания. Мы с бабушкой весь вечер и все утро в нетерпении придумывали разные имена ребенку. К восьми утра бабушка отправила меня в школу, а сама поспешила в роддом, неся с собой банку легкого куриного супчика и пару персиков. Она первая и узнала, что родилась девочка.

Последующую неделю мы каждый день придумывали по пяти разных имен для девочки. Мама и другие женщины, лежавшие вместе с ней в одной палате, читали наши письма и хохотали от души. Каждое из писем, принесенное с очередной банкой домашнего супчика и фруктами, начиналось с вступления: «Здравствуйте дорогие наши Нелличка и Екатериночка (Оленька, Людочка… и т.д. и т.п.)!»

Но наши старания были напрасны. Отец с мамой уже давно договорились, что если родится девочка, то назовут ее в часть маминой мамы Леночкой. Вероятнее всего, это была идея отца, стремившегося всеми способами выказать свою любовь жене и укрепить семью. Его тактика, которую вероятнее всего подсказала отцу его мать, оправдалась. Семья не распалась вплоть до его гибели в автокатастрофе на Челябинской автотрассе в 1994-м году.

Вернемся в Ангрен, в школу номер 22, в 3-а класс.

В СССР в системе школьного воспитания политическая составляющая была чуть ли не главной. Первоклашек к Дню Великой Октябрьской Социалистической революции, который праздновался 7-го ноября, в торжественной обстановке посвящали в «Октябрята». Каждому на левую сторону рубашки или фартука прикалывали маленькую красную звездочку с золотым барельефом мальчика-Ленина. Затем, в третьем классе ко дню рождения Вождя, всех принимали в пионеры, повязывая обязательный к ношению красный галстук. Конечно, как и во многих сторонах советской общественной деятельности, в работе октябрятских и пионерских дружин было больше формализма, чем реального дела. Но что-то живое осталось. Дети еще не были испорчены совковским пессимизмом, им казалось, что звездочка или галстук – это как пропуск в новый этап жизни их, их народа и их страны! Кстати, высокопарность здесь вполне уместна, так как нормальные дети именно так и воспринимают действительность – доверчиво, радостно, заинтересованно.

За отличные оценки и примерное поведение десять человек из четырех третьих классов решили произвести из октябрят в пионеры не традиционно 22-го апреля, а раньше, 7-го ноября. Я попал в число счастливчиков. На школьной линейке, посвященной празднику, нам торжественно повязали галстуки и мы, гордые своей взрослостью, встали обратно в строй одноклассников-октябрят.

В каждом классе появились два-три передовика, на которых можно было равнять остальных детей. Идея очень в духе времени и в целом неплохая. Сосед за партой в галстуке действует эффективнее, чем пионер-герой с портрета.

В январе наша семья переехала в Ташкент. Я пошел в новую школу. В третьем «Г» я оказался единственным пионером. Никто не знал о задумке учителей и пионерских вожаков из провинциальной Ангренской школы.

«Второгодника что ли в класс подсунули?» – недоумевали одноклассники и их родители.

В Ташкенте

С осени 1970-го года отец большую часть времени жил в Ташкенте. В строительный трест потребовался инженер-строитель и сразу на должность начальника участка строительства. Участков в Ташкенте было много. Специалистов требовалось еще больше. Отца привлекла несколько более высокая зарплата, чем та, что он получал в Ангрене, и главное, возможность жить неподалеку от родителей. Все-таки, живя от пожилых родителей за сто пятьдесят километров, да при отсутствии телефона, трудно быть уверенным, что у всех все в порядке, все живы и здоровы. Но, странно, когда мы обосновались в Ташкенте и всего в пяти километрах от бабушкиной с дедом квартиры на 21-м квартале, мы их посещали весьма нечасто. Скажем, пару раз в месяц.

Отцу дали жилье на 6-м квартале Чиланзара. Коттедж, вполне в американском стиле. Он стоял в составе небольшой группы из двенадцати похожих коттеджей, затерявшихся среди плотной четырехэтажной застройки. У нас был адрес «Коттедж-10, квартира-1». Место, где располагался наш, как бы сейчас сказали «коттеджный поселок» было весьма примечательное. В 1966-м году, во время массового строительства домов на нашем квартале и в ближайшей округе, на месте нашего дома был БРУ, то есть бетонно-растворный узел. Стояли бетономешалки, вокруг были насыпаны горы щебня, песка, цемента. Почва на полметра в глубину потеряла способность к производству любых видов флоры и больше напоминала поверхность Луны и цветом, и безжизненностью.

Потом, когда БРУ в этом месте больше не понадобился, оборудование увезли куда-то еще, а почву рекультивировали! То есть попросту верхний слой сгребли бульдозерами и увезли на отсыпку основания какой-нибудь дороги. По Генеральному плану застройки микрорайона на этом месте должен был быть разбит сквер. Поэтому после рекультивации завезли немного живого грунта, достаточного для посева травы и высаживания кустов. Но потом оказалось, что сквер может подождать, а вот начальству и специалистам негде жить. Самый простой выход оказался – поставить на месте сквера несколько временных каркасно-щитовых двухквартирных домиков в американском стиле.

И снова жизнь внесла свои коррективы. Начальники, кому предстояло жить во времянках, надавили на нужные кнопки и десять коттеджей из двенадцати стали сразу строить из кирпича, на бетонных фундаментах и с бетонными перекрытиями. А наш и соседский остались щитовыми.

Одну квартиру в соседском коттедже получил сварщик, другую бортпроводница. В нашем коттедже, во второй квартире жил водитель строительного УАЗика-буханки, а в нашей квартире строительный начальник, который не собирался здесь надолго задерживаться. Не прожив и двух лет, начальник получил нормальную квартиру в новом доме и съехал. А освобождавшуюся жилплощадь пообещали нам.

К зиме у отца все окончательно решилось с работой и мы, отправив мебель и вещи на грузовике, сами, с не поместившимися в грузовик пожитками, поехали на бортовом тентованном УАЗике. Мать сидела в кабине, держа на руках трехмесячную Лену, я сидел на теплом капоте, а отец, укутанный в ватные одеяла, трясся в кузове. Почему он не отправил нас автобусом или поездом, а сам не поехал в кабине, я не знаю. Видно, так сложилось в последний момент.

Поначалу все мы вселились к дедову двушку. Оттуда отец ездил на работу, а мать ездила на свою работу по приведению в порядок нашего будущего жилья. Работы ей выпало много и весьма неприятной. Жена съехавшего начальника оказалась отменной неряхой, содержавшей квартиру в состоянии, вызывавшем чувство устойчивого омерзения. В квартире были оборваны обои, через грязные окна едва проникал свет, на кухне на полу гнили объедки, кишели тараканы, а в туалете к унитазу намертво присохла огромная не смытая куча. Впечатление было, что в квартире проживали не инженер с женой, а пара опустившихся бомжей-алкоголиков.

Титаническими усилиями мать весь этот гадюшник привела в порядок. Поклеила дешевые, но новые обои, отмыла и отчистила, даже покрасила двери там, где черноту отмыть было невозможно. Отца попросила передать его знакомому (отец знал коллегу, который проживал в квартире), что «его жена – засранка!!!» (буквальная цитата). Конечно, отец никому ничего не стал говорить. Во всяком случае, я не помню разговоров на эту тему.

После трехдневного блицкрига с дерьмом и тараканами, мать забрала нас с Леной от бабушки, и мы въехали в новую чистую квартиру, в которой ничто не напоминало о прежних хозяевах.

Меня отвели в новую школу в 3-й «Г» класс. До школы от двери дома было идти всего двести метров по большому школьному двору. Поэтому, я не утруждал родителей проводами ценного чада (меня) до школьных дверей. Впрочем, им и в голову такое бы не пришло. В те годы родители не водили деток в школы и музыкалки, не общались с руководителями кружков и спортивных секций. Детям предоставлялась возможность свободно гулять (при условии сделанных уроков), можно было без спроса и согласований записаться на бокс, плавание, стрельбу-борьбу или в авиамоделисты. Детям предоставлялось право посещать занятия или бросать их по своему произволу. Можно было мотаться в кружок по часу на общественном транспорте, толкаясь в переполненном автобусе-трамвае, вылезая на своей остановке пусть слегка потным и помятым, но с чувством победы над временными трудностями.

С переселением из квартиры в «дом на земле» появились неведомые ранее заботы. Если есть дом, его надо охранять. Нужна злая собака. Сидящий за первой партой Витька Зверев, маленький и тощий мальчишка, как-то поделился, что у них возле дома собака ощенилась и еще пара щенков остались. Я пошел посмотреть на щенков и, естественно, вернулся, неся охранницу домой. Находка случилась в марте, поэтому сучку, недолго думая, назвали Мартой.

Собака отличалась хорошим аппетитом и быстро росла. Под деревянным крыльцом ей устроили временную конуру. Надели ошейник и привязали на бельевую веревку.

В один из дней собаки не оказалось. На гвозде болтался короткий обрывок веревки.

– Убежала твоя Марта, – сказала мама, – Видно, не вкусно кормил.

Всезнающий Витька через пару дней сказал, что собаку украли, и он знает, где она. Вызволить Марту из плена труда не составило. Воры тоже не побеспокоились о сохранности добычи и привязали ее все на ту же бельевую веревку. Вдвоем с Витькой мы освободили собаку и привели ее домой.

Случайный прохожий, встретив мальчиков с собакой на веревочке, спросил, как зовут псину?

– Марта!

– Где же твой Марсик? – попробовал пошутить прохожий.

Летом Марта исчезла окончательно. И даже Витька ничего сказать не смог. «Наверно, встретила своего Марсика», – пришлось придумать себе успокоительную версию.

Начитавшись приключений, повествующих о жизненных трудностях героев, связанных с бытовой неустроенностью и опасностями в диких лесах, мне захотелось испытать все это на практике. Леса поблизости не оказалось, но можно ведь начать с малого.

– Мам, я сегодня ложиться не буду.

– То есть, как это не будешь? А что ты собираешься делать?

– Я попробую всю ночь не спать и сидеть на улице.

– Не страшно?

– Нет.

Я поужинал и отправился во двор. Поздняя осень, прохладно. На винограднике только сухие усики и веточки. Лозы закопаны на зиму в землю. На деревьях нет листьев. Голые прутья живой изгороди совсем не укрывают двор от посторонних взглядов.

Чтобы не было скучно, я придумал построить из кирпичей печь и жечь в ней щепки. Получилась печка с высокой кирпичной трубой.

В окнах погас свет. Уличный фонарь холодным светом освещал пустые сады и одинокого мальчишку, возящегося в полночь с печкой. Я поддерживал огонь в очаге часов до двух ночи. Терпения и топлива возможно хватило бы и на подольше, но кончилось терпение у мамы. Что там делает ее десятилетний сын на улице глубоко за полночь?

Я не сильно огорчился, что меня загнали домой. Мне и самому уже изрядно надоело несколько часов жечь щепки и ждать, когда же утро? Спасибо маме, взяла на себя ответственность за прерывание эксперимента.

В школе я быстро освоился в новом классе с новыми друзьями. Лучшим другом у меня стал сосед по парте Гера (Герман Джалилович Чилашвили). В отличие от меня, он и в учебе не отставал, и в спорте весьма преуспевал. Ездил на плавание во дворец водного спорта, который располагался напротив Министерства строительства на улице «9-го января». Трамвай номер 18 шел от остановки на 5-м квартале, где жил Гера, до дворца около получаса.

Очень быстро Гера сагитировал и меня заняться плаванием. Наверняка, не столько из-за трогательной заботы о моем здоровье, сколько, чтобы не скучно было ехать одному за тридевять земель. Несколько раз, пока меня не взяли в секцию, я приезжал во дворец и просто сидел в фойе, ожидая друга. Потом мы покупали по вафельной трубочке с кремом за пятнадцать копеек и, болтая, ехали домой.

Недели через две меня наконец взяли, но, только в платное отделение. Родители платили за меня 2р 15к за месяц занятий (примерно пятнадцать вафельных трубочек). И все бы хорошо. Я быстро научился плавать, стал показывать неплохие результаты в ОФП (общефизическая подготовка), да и плавал не хуже других. Но заедала одна пикантная деталь.

Те дети, что занимались в бесплатной секции, считались спортивной группой, их записали в секцию до достижения 9-ти летнего возраста. А те, кому уже исполнилось девять лет, ходили в так называемую «общеоздоровительную» секцию. Спортсмены плавали на время, соревновались друг с другом, а оздоровленцы просто отрабатывали номер под присмотром скучного работника бассейна. Я несколько раз просил тренера в Гериной группе взять меня к себе. Тот на словах соглашался, мол, ты пловец лучше многих, но дело не двигалось, так как надо было ждать лета, и естественного отсева пловцов из спортивной группы. А пока плавай, занимайся, набирайся сил и опыта. Но я был нетерпелив и, поплавав до весны, ушел из секции. Гера поддержал меня в этом решении и вскоре тоже бросил плавание.

Мы с ним пошли и записались в Дом Пионеров в судомодельный кружок. Собственно говоря, мы хотели в авиамодельный. Но руководитель авиамоделистов в эти дни был в запое и долго не появлялся на работе. А судомоделист к зеленому змию и табакокурению относился отрицательно, вот мы и оказались у него.

Дом Пионеров был просто длинным П-образным бараком, собранным из щитов. Как и полагается государственному учреждению, неказистый барак был широко обнесен мощным металлическим забором, так что внутри территории помещалось еще с треть гектара парка с огромными старыми платанами. Для пионеров были на выбор несколько кружков: Авиамодельный, Судомодельный, кружок Радиолюбителей, кружок Шахмат и кружок Домоводства и вышивки. Выбрать было из чего. В авиа- и судомодельном стояли столы, верстаки, ящики были набиты инструментами, на полках лежали заготовки и материалы. У радиолюбителей был вечный чад канифоли и столы, заваленные радиодеталями. У шахматистов была просто тишина и согбенные спины. К девочкам я не заглядывал, но думаю, там тоже все было устроено наилучшим образом.

Когда мы пришли первый раз – «просто узнать», то авиамодельный был закрыт, у радиолюбителей еще не начались бдения, учиться играть в шахматы было как-то не серьезно для двух десятилетних романтиков.

Заглянув в дверь судомодельного кружка, мы как мухи в меду, увязли в обаянии молодого, высокого симпатичного и, самое главное, радушного руководителя.

– Проходите, мальчики, проходите! – широко раскинул он руки нам навстречу.

– Мы, тут… просто спросить, а вообще-то, мы хотели в авиамодельный, – начали мы лепетать свою присказку, одновременно осматриваясь в большой комнате и принюхиваясь к запахам шпатлевок и красок.

На полках стояли такие маняще-интересные модели кораблей, пестрые радиоуправляемые катера и кордовые гоночные модели.

Руководитель не мешал нам осмотреться, а потом, как решенное дело, раскрыл тетрадь и пригласил записаться в кружок.

Первым делом нам дали склеить из бумаги простенькие модельки парусных яхточек. Работа оказалась до обидного простая и руководитель, увидев наши успехи, предложил дополнительно «задуть» модели нитроэмалью и попускать в небольшом фонтане на территории Дома Пионеров. Незаметно первый день закончился.

На следующее занятие нам с Герой дали сразу весьма сложные проекты. Мне резиномоторную модель подводной лодки с двумя жгутами венгерки по бокам лодки с приводом на два медных винта, а Гере более сложный проект с резиномотором, спрятанным внутри лодки с приводом на один винт.

Удивительно, но обе лодки мы завершили. Не без помощи, конечно. У Геры была лодка покрасивее, позатейливее, зато моя – просто мощь и торпеда! К сожалению, мне не удалось запустить свою лодку на соревнованиях. Летом меня отправили в пионерлагерь «Салют» сразу на две смены. В это время Гера поехал на соревнования, которые были организованы, по-моему, в Комсомольском парке. Он готовился взять первое место с помощью построенных нами лодок. Его лодка уже завоевала на стенде первое место в своем разряде, а моя чудо-торпеда готовилась порвать всех скоростью подводного плавания и точностью всплытия.

Гера тщательно выставил рули глубины, закрутил до отказа резину и по сигналу судьи выпустил подлодку в плавание. Взметнулись брызги, и черная стрела ушла под воду. Но… в ожидаемое время и в ожидаемом месте лодка не всплыла. Комиссия по расследованию катастрофы после долгого ныряния и щупанья илистого дна озера, пришла к выводу, что двигатели оказались избыточно мощными и рули глубины утянули подлодку далеко, глубоко, и она с разгона застряла в иле.

Когда после летних каникул до меня довели результаты расследования, я расстроился и даже немного обиделся на Геру за то, что он для своей лодки взял первое место, а мою так бездарно утопил. Но обида прошла, как только я получил новый проект – паять из жести настоящий эсминец-копию. Меня увлекла новая работа, разметка жести чертилкой, паяние с кислотой, и я успел спаять ходовой мостик и боевую рубку. Но однажды, придя в кружок, обнаружил там запустение. И только руководитель ходил и упаковывал в ящики остатки инструмента и материалов.

– Мы переезжаем, – обыденно сообщил он, – Теперь будем заниматься в центре города во Дворце Пионеров. Приедешь? – неуверенно спросил он, как будто заранее ожидая отрицательный ответ.

– Не знаю, – пробормотал я, – А авиамодельный тоже переезжает?

– Нет, они пока еще здесь остаются. Что, похлопотать за тебя?

– Ну, да…

Мы обошли по коридору барак и постучались к авиамоделистам.

В кружке привычно пахло стружками и эпоксидкой. Из-за стола нам навстречу тяжело поднялся грузный человек с печальным красным лицом.

– А новенький! Модели судов строил, значит, и здесь сумеешь.

– Со мной еще друг Гера, он позже подойдет.

– Хорошо, и Геру запишем, – сказал новый руководитель, доставая свою тетрадь.

Я потолкался в кружке часок. Авиамоделист сидел у себя в углу за столом и что-то беспрерывно писал. На полках лежали самолеты и отдельно были сложены стопочкой ажурные крылья для планеров. Самый большой белый планер с размахом крыльев метра в два висел на лесках под потолком.

Пришел Гера. Он не мог сразу идти со мной в кружок, так как необходимо было сбегать домой, покормить хомяков, дождаться старшего брата и оставить ему ключи. Про судомодельный он уже знал и тоже отказался от Дворца Пионеров в пользу местного авиамодельного кружка.

– Какие модели вам больше всего нравятся? – устало поинтересовался руководитель.

– Бойцовки! – уверенно ответили мы.

Нет, с бойцовками у вас пока не получится. Там надо моторы готовить, смеси. Сложно это, да и моторов пока свободных нет. Пока будете делать планеры.

По нашим поскучневшим лицам руководитель понял, что планеры новоприбывших не вдохновили.

– А что, парни? Пойдем, запустим планер? – неожиданно предложил руководитель.

Мы завертели головами в поисках назначенного к запуску планера.

– Я сейчас покажу вам, как планер летает. Сразу станет интересно, – оживился руководитель. Кряхтя, он залез на верстак и снял с лески под потолком тот самый большущий планер.

– Пойдем! – пригласил он нас.

Планер торжественно понесли на улицу.

Как я уже упоминал, перед бараками Дома пионеров был большой заброшенный парк. В самом парке запускать планер места, в общем-то, не было. Мешали огромные старые чинары, закрывавшие небо ветвями. Вдаль лететь – мешал забор, сваренный из мощных железных прутьев. Но метров двадцать-тридцать свободного места найти было можно.

– Давайте сразу здесь и запустим, – уверенно заявил руководитель.

Подняв планер над головой, он с силой, явно избыточной для полета на двадцать метров, метнул его в направлении свободного от деревьев места. Планер взмыл метра на два высоты, а потом, медленно снижаясь, заскользил в воздухе мимо стволов чинар и тополей. Планеру повезло, он чудом миновал смертельно опасные для хрупких крыльев препятствия. Но дальше лететь было некуда. Там забор.

– Сядет до забора, – только и успел произнести руководитель.

В следующую секунду планер, не снижая скорости и высоты, хряпнулся в стальные прутья и бессильно опал в траву несколькими уже отдельными кусками крыла, фюзеляжа и оперения.

Назад в кружок планер несли уже втроем. Каждому досталось нести немного планера.

После такого печального начала трудно было предполагать, что занятия в кружке сильно увлекут меня. Руководитель нередко бывал пьян и практически не помогал в работе. В самом начале, он дал мне блок нервюр и сказал, что их надо зажать в тиски и, работая напильником, всем сразу придать нужную кривизну. Про то, как при такой работе держать напильник и как проверять блок по шаблону, он сказать забыл. Понятное дело, что я блок запорол. Крайние нервюры вышли ниже, чем те, что были зажаты в середине.

– Эх! Такой блок нервюр испортил! – мутно глядя на меня возмутился руководитель, – Так бы и сказал, что не соображаешь, как с напильником обращаться.

На следующее занятие я не пошел. И потом не пошел. И вообще решил, что этот кружок – не моё. Гера тоже туда не ходил и только Витька Зверев, записавшись вслед за нами, увлекся по-настоящему и посвятил авиамоделизму не один год. Однажды вечером, спустя год или два, я встретил его на своей улице. Витька нес ажурную конструкцию фюзеляжа домой на доработку. В кружке ему не хватало времени. Помню, я немного позавидовал Витькиным достижениям, что он так здорово делал такие сложные модели, а я бросил все на полдороге.

Как я уже писал, Дом Пионеров был обычным сборно-щитовым бараком коридорного типа, вероятно построенным в качестве общежития для строителей, а потом переданный пионерам. Комнаты с окнами, в которых были кружки, располагались по сторонам, а в середине был длинный пустой коридор с дверями на обе стороны.

Пожаробезопасность? Нет, об этом тогда не слыхали. Во-первых, все кругом из картона и досок, внутри банки и канистры с красками и растворителями, бензин и эфиры. А на всех окнах еще и решетки. Случись банальное замыкание, барак сгорел бы в мгновение ока. Но… чудом не сгорел и уже позже это безобразие сломали и на его месте построили уютную больницу для сердечников.

Кстати уж, одно воспоминание о замыкании.

Как-то, я занимался пайкой ограждения ходового мостика на моем будущем (к сожалению, не состоявшемся) эсминце. Неожиданно отключили свет. Паяльник остыл, и делать стало нечего. Я решил пойти на улицу немного проветриться на свежем воздухе от паров паяльной кислоты.

Радиолюбители из соседнего кружка, вообще, сразу оказались не у дел, и пошли размяться. За ними потянулись авиамоделисты и даже шахматисты. Дом опустел.

Я выдернул паяльник из розетки, вышел, захлопнул дверь в кружок и очутился … в кромешной тьме коридора.

– Эй, кто это там ходит? – донесся из дальнего конца вопрос еще одной жертвы темноты.

С чувством охотника, выжидающего свою добычу в засаде, я прижался к стене и затаился. Мимо, скрипя половицами, проследовал кто-то невидимый. Некоторое время я боролся с искушением сказать своей жертве «Бу-у-у!!!», но потом передумал и двинулся в противоположном выходу направлении. Позади меня раздался тихий стук, и тот же голос негромко сказал: «С-с-стенка! Блин!»

Как много неожиданностей таит в себе темнота! Ну что может быть интересного в известном коридоре? Но, добавив к отсутствию света немного воображения, начинаешь фантазировать, что ты не в замкнутом пространстве фанерных перегородок, а в космосе! И каждый шаг таит в себе опасность провалиться в черную бесконечность и уже больше никогда не найти твердой опоры!

К сожалению, до космоса дело не дошло. Свет дали довольно быстро. Я обнаружил себя у поворота к авиамоделистам, перед какой-то покрашенной и поцарапанной дверью. Волшебство моментально исчезло, и вскоре коридор наполнился гомоном возвращавшихся к своим делам воспитанников.

Гере, кроме его участия в моем приобщении к плаванию, также принадлежит честь приобщения меня к посещению библиотеки. Да, я читал книги и раньше, но это случалось эпизодически. Я просто не понимал самой прелести чтения. А тут, Гера как-то сказал мне, что в школьной библиотеке появилась книжка фантастика «Черный свет» и еще одна не менее интересная – «Легенды и мифы древней Греции». Я записался, подождал, пока книжки сдадут предыдущие читатели и быстро, буквально за день-два прочел их обе. Потом брал другие, в основном фантастику. Но со временем обнаружил, что наша домашняя библиотека и домашние библиотеки друзей и подруг куда богаче наполнены интереснейшими вещами, чем махонькая школьная.

Кстати, книжка «Черный свет», сподвигла меня бросить курить. Тогда мы с друзьями из коттеджей – Женькой и Лариской, втайне от родителей покупали в ларьке сигареты «Лайка» по двадцать две копейки, курили их в «штабах» и заев полынью табачную вонь, шли домой.

В книжке герои повести использовали никотин, чтобы уменьшить размер своей собачки, которая съела что-то фантастическое, выросла до размеров слона и стала плохо помещаться в космический корабль.

Нехитрые умозаключения привели меня к мысли, что раз никотин уменьшает рост, то мне с ним не по пути. Так я первый раз в жизни бросил курить в десять лет.

Когда мы только что переехали в коттедж, земля вокруг была малопригодна для садоводства. Мать терпеливо выковыривала из глины булыжники и куски бетона, постепенно продвигаясь от состояния «Луна» к состоянию «Плодоносящий сад». Потом она долго сверлила дырочку у отца в темени, чтобы убедить его дать указание на своем участке строительства привезти нам пару самосвалов нормального плодородного грунта.

В массово строящихся микрорайонах для новых пятиэтажек освобождали место традиционно, снося старое ветхое жилье. Не обязательно это жилье было ветхим, многое устояло во время землетрясения, но решение уже было принято наверху и местным жителям осталось только плакать и покориться судьбе.

Узбеки в своих домах жили десятилетиями. В каждом доме уважающий себя и любящий своих детей хозяин обязательно выращивал большой виноградник из лучших сортов столового винограда. Виноградник закрывал от солнца весь двор, поддерживая в доме и семье хороший микроклимат. Некоторым лозам были уже десятки лет. Солнечные ягоды с них ели прадеды, и хозяева надеялись, что будут есть правнуки. А вот теперь дома ломают, людей расселяют в пятиэтажки, а лоза просто гибнет.

Мама вскоре достучалась-таки в сердце отца. Жутко переживая за незаконное использование подчиненных самосвалов, отец организовал привоз десяти кубов отменного нежного плодородного грунта. Шофера и экскаваторщики, занятые в деле, получили свои причитавшиеся им бутылки, а у нас во дворе выросла огромная куча будущего садово-огородного благосостояния. Соседи делали все то же самое. Прячась от посторонних глаз и волнуясь, откуда-то привозили плодородную почву и разбивали грядки под помидорчики.

Вокруг коттеджей скоро зазеленели сады и виноградники. Папа ездил по стройплощадкам, заходил в дома, назначенные к сносу, и интересовался сортами винограда. Расстроенные хозяева с радостью выкапывали самые лучшие черенки для посадки. Пусть у чужих людей, пусть у русских, но лоза, которую посадили еще деды, может, не умрет. Советовали, как правильно ухаживать, некоторые аксакалы даже предлагали свою помощь в устройстве виноградника.

Мама снова надавила на папино самосознание. Вскоре, у нас появилась вязанка труб дюймового диаметра, стальных уголков и арматуры. Превратить все это богатство в виноградник помог сосед напротив – сварщик Володя Руденко. Он притаранил домой сварочный аппарат и профессионально сварил отличные дуги, перекладины и вообще сделал все как полагается. Разумеется, по-соседски забесплатно. Просто появился еще один повод под шашлык обмыть новое приобретение. А это сосед Руденко сильно уважал.

В поездку за лозой отец взял меня. Хотел показать, как живут узбеки в своих домах, ну и просто поучить уму-разуму. В махалле, куда мы приехали, половину домов уже сломали, хорошую почву сгребли, молодые деревья, которые можно было выкопать и перевезти на грузовике, вынули из земли.

Отец подошел к печальному старику, возившемуся на пепелище. Спросил, можно ли выкопать лозу на пересадку и если можно, то где? Старик показал место и, пока отец копал, стоял рядом и рассказывал какой замечательный виноград давала лоза до землетрясения.

У нас в хорошей земле, да при поливе, да на жарком солнце лоза принялась сразу и уже через год под виноградником была спасительная тень, а сверху свешивались большие гроздья элитных сортов. Такого «Дамского пальчика» даже на изобильных Ташкентских базарах не всегда можно было найти. А как хорош был розовый сорт «Победа», у которого ягоды величиной с грецкий орех и изумительный сладкий с кислинкой вкус!

Съесть такое количество винограда, сколько родила лоза, было просто немыслимо. Каждый год из «лишнего» винограда мама закрывала на зиму до ста литров виноградного сока.

На раннем этапе возделывания сада и огорода маме очень хотелось попробовать посадить всяких необычностей. Любые семена, доставаемые от друзей и знакомых, шли в благодатную почву. Помимо обычных культур на огороде росли мальвы, сладкая картошка – топинамбур, мочалки, вороняшки и дерево-вонючка.

Однажды кто-то из доброжелателей подарил маме крупные семена, похожие на большие бобы. В марте их посеяли в самое удобное для наблюдения место. В закуток у кухни.

Из семян выросло огромное дерево. Вообще-то касторка растение травянистое. Но как-то непривычно было видеть траву пятиметровой высоты с развесистыми ветвями и огромными резными листьями. Касторка своим мощным стволом не только немного подвинула в сторону наш домик, но и дала обильный урожай колючих шишек с бобами внутри. Осенью толстенную одеревеневшую касторку пришлось долго рубить топором.

В апреле следующего года весь закуток, в котором обычно росла ранняя клубника, покрылся веселой порослью с резными листиками. Клубнике расти оказалось негде.

– Чертова касторка! – мне оставалось только ворчать, выдергивая хорошо укорененные непрошенные всходы, – пользы никакой, а живучая, зараза!

Может быть где-то на специальных касторковых полях растения болеют и не приносят ожидаемых урожаев. Это только потому, что они культурные и выращиваются специально. Если же случайно посаженное культурное растение окажется сорняком среди других культурных, то изобильности его урожая можно будет только завидовать и злиться на его живучесть.

Другим экспериментальным растением стали мочалки. Задумка была проста и незатейлива. Во-первых, мочалки вьются и, пока виноград думает, мочалка уже спасает веранду от солнечного пекла. Во-вторых, мочалка дает богатый урожай мочалок, что в жарком климате особенно полезно для ежевечернего поддержания гигиены тела.

Плоды появляются сначала в виде светло-зеленых полосатых огурчиков очень похожих на настоящие. К августу огурчики вырастают, превратившись в толстые зеленые торпеды. В сентябре кожица на них высыхает и трескается. На землю высыпаются семена. Итак, цикл завершается, вернувшись в исходное положение.

Для использования мочалок по назначению их на определенном этапе зрелости срывают, вываривают и сушат. Получается приятное и удобное банное средство.

Это в теории все так хорошо и предсказуемо. Практика немного сложнее.

Дополнительно ко всем вышеперечисленным этапам мочалки надо еще и уберечь от набегов малолетних и бестолковых огородных воришек. Они принимают молодые мочалки за огурцы и кусают все подряд, очевидно не в состоянии с первого раза понять, что, раз у огурцов такой противный мыльный вкус, значит это не огурцы?

Позади дома, на бетонной отмостке, из старых коробок и ящиков я соорудил свой персональный «штаб». Штаб от посторонних взоров был укрыт кустами разросшейся ежевики и шиповника. В смотровую амбразуру можно было наблюдать за движением пешеходов и велосипедистов на дороге и, при необходимости, обстреливать их из мощного космического бластера.

На роль бластера отлично подошел старый, нерабочий стиральный вибратор – старинное гениальное изобретение для стирки белья в тазу. Мои родители возили его с собой из квартиры в квартиру просто потому, что выбросить жалко. Сколько себя помню, у нас всегда были стиральные машины. Зачем им было таскать вибратор?

Но вот, наконец, и он пригодился. Я открутил большой чечевицеобразный рабочий диск и получил замечательный «пулемет-максим» с двумя ручками, стволом и электрическим шнуром. Пристрастие к фантастике про космические скитания-приключения подсказало, что вот именно так должно выглядеть космическое оружие!

Весь день я пролежал в своем ДОТе, отслеживая перемещения потенциальных врагов и изредка постреливая по ним электромагнитными лучами.

Огневая точка просуществовала недолго. Пока я на следующий день сидел на уроках в школе, враги выследили мое укрытие и украли бластер.

Обжившись в Ташкенте, уже через полтора года родители устали и взяли двухдневные путевки в дом отдыха, располагавшийся в горах неподалеку от их старого доброго Ангрена.

Автобус пришел к воротам пансионата уже под вечер.

Поселились в комнату в деревянном домике и пошли на ужин. Красота вокруг, как на Черноморском курорте. Асфальтовые дорожки петляют вокруг огромных чинар. Невысокие фонари пятнами освещают парк и спрятавшиеся за зеленью домики. Возле столовки на площадке, неярко освещенной фонарем, собираются устроить танцы. Протягивают провода от усилителя к динамику. Дети шалят в темноте. Взрослые приглядываются друг к другу.

После ужина включили музыку. Мама танцевала с каким-то незнакомым мужчиной. Папа не танцевал. Он в сторонке с друзьями курил и шутил. Друзья благодарно хохотали.

Неожиданно я встретил бывшего одноклассника Сашку Саладьева. Вот так встреча! Сашка – вылитый Пушкин в детские годы. Откуда только такая буйная кучерявость шевелюры и африканские черты в ташкентских горах? К сожалению, по письму и чтению Сашка сильно отставал от своего известного тезки. Выше тройки редко, когда получал. Зато с ним можно было обсудить все новости и вспомнить одноклассников.

Родители выловили нас и отправили спать только часам к одиннадцати. Сами же взрослые еще долго где-то ходили, танцевали, смеялись, пели.

Утром обнаружилось, что на местном сае устроена приличная бетонная плотина, и получилось целое озерцо, в которое можно даже понырять с вышки. Был сделан песчаный пляж с лежаками и грибками от солнца. Курорт!

Местные дети из соседнего кишлака тоже купались здесь же. Они немного дичились приезжих русских и старались играть своей стайкой. Заводилой у них была девочка лет двенадцати. Вместо купальника на ней только трусики и приезжим мальчишкам много усилий стоило не пялиться на ее уже заметно выпуклые смуглые острые грудки.

С гор до Ташкента автобус ехал, петляя по серпантинам, почти четыре часа. Пассажиры, постепенно перемещаясь из дикой природы в цивилизацию, привыкали к городскому, пахнущему асфальтом и бензином жаркому воздуху.

За нашим коттеджем росли две старые орешины. Высоченные деревья с толстым стволом и раскидистой кроной. К сожалению, каждую осень в сентябре обильный урожай грецких орехов приносил обитателям коттеджа больше неприятностей, чем радости. Мальчишки, идущие из школы, камнями и палками сбивали орехи. Часть камней била и без того не новый шифер на крыше.

Однажды чаша терпения переполнилась, и я пошел защищать родное жилище от вредоносных сборщиков чужого урожая.

Когда очередной камень стукнул по шиферу, я выскочил за дом. Несколько пацанов швыряли камни в надежде сбить орехи.

– Это наше дерево, – заявил я право собственности.

Прозвучало не совсем убедительно, хотя бы потому, что дерево росло в метре за забором и никак не могло принадлежать жильцам.

– Это общее дерево, – парировали пацаны, – Народное.

– Зато ваши камни наш шифер ломают.

– Мы же не специально.

– Ну и что? Вот идите и собирайте орехи на ваших орешинах. А эта – наша!

Препирательства с расстояния метров двадцать продолжались бы и еще. Но кто-то из пацанов кинул в нарушителя спокойствия камень. Галька звонко щелкнула о ствол дерева. Недостатка в камнях вокруг не было. Я ответил броском на бросок.

Камни полетели гуще. Нападавшим везло. Я не попадал. Зато мне, когда я неосторожно высунулся из-за ствола дерева, камень попал точно в плечо. Войну можно было продолжить, ведь пострадало левое плечо, но враги сами отступили, струсив вероятных последствий.

На плече вздулась огромная шишка. Пришлось обращаться за помощью домой. К счастью, у нас гостила бабушка. Она посоветовала пописать на ватку и приложить к шишке. Было противно лечиться таким способом, зато шишка действительно быстро прошла, и плечо почти не болело.

На соседнем квартале, примерно в километре от нашего дома, достаточно пересечь проспект «Дружбы народов», располагался большой парк. Это был (да и сейчас есть, только под другим постсоветским названием) парк имени «40-летия ВЛКСМ». В нем, кроме дорожек, деревьев и ларьков были две жемчужины: просто озеро и «Бублик». На просто озере можно было поплавать на лодке или катамаране, поваляться на песчаном пляже, но там не было тайны, возможностей для первооткрывателей. «Просто озеро» и этим все сказано. Соседний Бублик имел посередине высокий остров с обрывистыми глиняными берегами. Собственно, именно поэтому озеро так и называлось. Чтобы забраться на остров, мало было переплыть неширокое озеро. Потом надо было карабкаться по скользкой мокрой глине, а это было доступно только отчаянным и смелым. Кстати, я смелостью никогда не отличался, и на «дырку от бублика» попал уже во взрослом возрасте по мосту, перекинутому между берегами.

На бублике лодок не было, и никто не мешал плавать там и развлекаться, так как твоя душа желала.

Летом на озере тот король, у кого есть плавсредство. У пацанов какое может быть плавсредство? Лодок у них не бывает, плот в парке на воду не спустишь. Единственное, что можно придумать – это автомобильная камера с обмотанным изолентой соском. Сосок обматывают не для красоты, а для безопасности, чтобы не ободраться об него.

Легковые камеры – это так себе, для мелочи, на такой даже вдвоем не усидишь. Хороши камеры от «ЗИЛа». Легко выдерживают двух взрослых, а дети даже могут свободно нырять с нее. Удобна такая камера, но великовата. Не всякий пацан сможет легко катить к озеру и домой тяжелый черный бублик.

Но самые впечатляющие камеры – от «Беларуся». На воде такая камера напоминает черный плавучий остров с сидящими на нем аборигенами. Аборигены периодически ныряют в воду, а потом с помощью товарищей залезают обратно. Настоящая величина камеры становится очевидной, когда этот остров вытаскивают на сушу и ставят вертикально. Хорошо надутая камера много выше роста взрослого человека, толстенная в обхвате и катить ее могут только двое мужчин, посекундно удерживая от падения или наезда на пешеходов, или других отдыхающих.

А что, если взять камеру от БелАЗа? На ней и в океан пуститься не страшно. Жаль только, говорят, что у БелАЗов колеса без камер обходятся.

С камерами и прочими доморощенными плавсредствами допускали только на Бублик. «Просто озеро» было притоном цивилизации и порядка. Там купались только на пляжике, за буйки не заплывали. Дикарей с камерами и пивом задвинули в демократический Бублик. Правда, через несколько лет их и там не осталось. Во-первых, потому, что камеры постепенно вышли из употребления, а во-вторых, потому, что берега Бублика спрятали под бетонными плитами, по асфальтовой дорожке вокруг него стали гулять благопристойно одетые люди, на остров перекинули мост, а на самом острове отрыли кафе. Дикари, не смирившиеся с наступлением чистоты и порядка, просто вымерли как класс.

Поначалу парк был довольно беден аттракционами. Пару качелей, цепочная карусель и все. Это потом, уже ближе к 90-м ларьками и разного рода развлекаловками уставили все доступное пространство. В 70-е люди отдыхали довольно бесхитростно. Во-первых, на углу парка со стороны проспекта «Дружбы народов» был весьма внушительный пивбар с устроенным рядом туалетом. Народ гудел там как пчелы в улье. Пили и внутри, и выносили с собой в трехлитровых банках и бидончиках. Несмотря на отстраненность питейного заведения от туалета, смрад стоял ужасный, особенно в летнюю жару. Видимо, не у всех хватало скорости, чтобы добежать двадцать метров до сортира.

После объявления о независимости Узбекистана пивбар наконец-то закрыли. На его месте открылось кафе с мороженым и безалкогольными напитками. Поставили яркие красные зонтики. Стало не страшно и не противно идти мимо. Правда, туалет еще несколько лет «озонировал» окружающую атмосферу.

Подростками мы бегали в парк на «Бублик» каждые выходные в конце весны и начале лета. Обычно, собирались взрослые из трех или четырех коттеджных квартир, ватага детей. Несли с собой подстилки на землю, закуски, по дороге наливали в пивбаре пиво в тару. Мелочь катила свои опасно надутые ЗИЛовские и ГАЗовские камеры.

В парке взрослые прежде всего (в буквальном смысле) накрывали поляну, то есть попросту стелили покрывала на утоптанную землю, раскладывали закуски и выставляли пиво. Начиналось пиршество с разговорами. Не помню точно, но почему-то кажется, что пить пиво в общественном месте из непрозрачной посуды не возбранялось. Хотя, может, закон и не позволял, но если пили и не дебоширили, то закон закрывал глаза. Наши родители были как раз из числа веселых посетителей и пиво было просто катализатором веселости, но никак не провоцировало на скандалы. Да и вообще, пьяных, валявшихся или непотребно шатавшихся я что-то не припомню.

Пока взрослые закусывали, мы, скатив наши чернобокие каравеллы, плескались вокруг них в мутной желтоватой воде Бублика. С начала мая и до середины июля вода, поступавшая в Бублик прямиком из Бурджара была еще относительно чистой и прохладной. К августу озера перегревались, в них обильно заводились всякие болезнетворные микроорганизмы и купания прекращались. Но пока купаться было безопасно, мы не упускали ни одного шанса.

К сожалению, из озер периодически вынимали утопленников. Тонули в основном, ныряя с камер в очень нетрезвом виде. Глубина была невелика и самые отчаянные легко доставали лбом глинистое дно. После таких забав некоторые не всплывали и их потом доставали водолазы.

Одного из моих одноклассников однажды убили на Бублике.

Он жил не в коттеджах, а на втором этаже ближайшей к коттеджам пятиэтажки. Мальчишка был шебутной, колючий и не по размеру задиристый. Как-то он с друзьями из своего двора отправился купаться. Покатили свой баллон. На озере, кто-то из залетных охламонов докопался до пацанов, то ли баллон хотели забрать, то ли просто мелочи насшибать. Как водится, поругались, пообещали начистить рыло друг другу, но до реальной драки дело не дошло. На том и разошлись. Наши (назову их так для простоты понимания ситуации) попрыгали в воду, а залетные, ощутив свою безнаказанность, начали кидать камни с берега. Одна галька попала прямо в середину лба моего одноклассника. Он утонул мгновенно. Пока окружающие сообразили и стали нырять, было уже поздно. Вытащили на берег уже мертвого.

На похороны мы заглянули, но войти и, хотя бы посочувствовать родителям, духу не хватило. Так, потолкались снаружи у подъезда, пошептались да проводили взглядами маленький гроб на руках плачущей родни.

Убийцу так и не нашли. Говорили, что залетные были из Домрабадской махалли. Кто же их там будет искать? Это ведь могло спровоцировать межнациональную ненависть. Кому это надо?

В тридцати километрах южнее Ташкента в 60-е, перекрыв плотиной речку Ахангаран, построили большое водохранилище. Поначалу никаких баз отдыха, парков и прочей подобной инфраструктуры там не было. Водохранилище привлекало только рыбаков. Но постепенно, народ распробовал прелесть купания в прохладной чистой и почти горной воде и к водохранилищу потянулись дикие отдыхающие. Новое озеро назвали Ташкентским морем, несколько покривив душой против географии и масштабов. Но до Черного было далеко, а местное море радовало патриотически настроенные души понаехавших в Ташкент русских.

Мои родители и соседи Злобины подождали, пока в народе пойдет слава о Ташкентской Пицунде и, пользуясь случаем и удачно оказавшимся в распоряжении транспортом, решили съездить на разведку.

Погрузили в УАЗик-буханку посуду, выпивку, еду, палатку, матрасы и одеяла, залезли сами в душную железную коробку и поехали.

УАЗом управлял наш сосед Владимир Руфанович Злобин. Человек молодой, высокий, красивый и очень веселый. Его широкая улыбка с крупными белыми зубами могла бы поспорить в белизне и шири с улыбкой Фернанделя, но, в отличие от киношного комика, была располагающей, а не смешной. Справа от водителя ехала его жена Шура, женщина под стать мужу большая и красивая, разве что несколько избыточно громкая. Шура работала нянькой в детском саду и, наверно, в ее группе дети строились в каре и шагали на прогулку по одному только взгляду. Нет, Шура не была грозна. Наоборот, она много смеялась, подкалывала своего Руфаныча. Просто, делала все это очень громко, и не придерживаясь скучного этикета.

В «салоне», если так можно назвать железный ящик с лавками и без окон, ехали мои родители, маленькая Светка Злобина, мой друг Женька Чмырь и я.

Часа через два пути добрались до места и остановились на каменистом пологом берегу, метрах в двадцати от воды. Мужчины разгрузили машину и установили палатку, женщины занялись разогреванием на костерке обеда и приготовлением салатов. Дети, не задерживаясь, убежали купаться.

После обильного обеда с шурпой под водочку мужчины засобирались на рыбалку. Приготовлениями руководил Злобин. Главное правило рыбака – «наливай и пей» к нему не относилось. Он рулил УАЗиком, а шофер он был ответственный.

А вот мой папа, хотя в рыбалке был больше теоретик, сдерживать себя не стал и отдался рыбацкой страсти со страстью. Вероятно, он не знал правила о том, что напиваться в стельку положено только после ухи, и поэтому решил не мучить себя ожиданием. Процесс завершился быстро. Пока я ловил двух маленьких карпов, папа уже храпел в тени, забыв и удочки, и малолетнего сына.

Вечером, с первыми комарами, Злобин принес моего папу и привел меня к месту стоянки. Громко, но невнятно возмущавшегося папу, с грехом пополам уложили в палатку, мой улов бросили на траву, женщины попили чая, поговорили и улеглись.

Всю ночь папа храпел, охал, вылезал из палатки и подолгу шумно очищал желудок. Нещадно кусали залетающие в палатку комары. Мама шипела на папу, несправедливо называя его алкоголиком.

Утром помятые, разобщенные и молчаливые отдыхающие позавтракали остатками вчерашней снеди, залезли в железное нутро машины и под Злобинские шоферские шутки-прибаутки и Шурин смех отправились обратно.

Каждое лето в Ташкент приезжали родственники из Челябинска и привозили обычно одного Андрея, но иногда с ним приезжала Наташа, а однажды приехала вся ватага сразу: и Андрей, и Наташа, и Игорь. По странному решению взрослых все приехавшие остановились в маленькой двухкомнатной квартирке у деда и бабушки в панельной хрущевке на третьем этаже. При этом, наш трехкомнатный коттедж с верандой и садом почему-то выпал из внимания гостей. И никто у нас детей на отдых не оставил.

Вероятно, моя тетка Валентина Борисовна рассудила так, что, поскольку коттеджные Кашкановы работают и за детьми особого присмотра весь день не будет, то лучше уж пусть потолкутся в душной квартирке, чем привольно и опасно поживут недельку почти на природе.

Так как такое повторялось из года в год, то, вероятно, в первые год-два нашего житья в коттедже, племянников моим родителям не привозили потому, что моя сестра Лена была еще совсем маленькая и моей матери кто-то дополнительный в доме был не нужен. А когда Лена подросла и стала ходить в садик, дома бывал только я (да и то только в периоды, когда не в пионерском лагере), а мне доверия, как пастуху малолетнего Андрюшки, не было. Тетка Валентина однажды убедилась в этом сама.

Она приехала просто на денек к нам, взяла Андрюшку. Пока мы с ним сидели в песочнице, все было гладко. Потом пришли друзья Женька с Лариской и позвали пойти в «штаб» покурить и поиграть в карты в буру. Андрюшка долго обиженно ныл и увязался-таки за нами. На пути к цели надо было перелезать через металлический забор. Мы по привычке перелезли, а Андрей перелезть не смог, неловко упал с забора, ушибся и поцарапал (хорошо, что не пропорол насквозь) себе живот о стальной прут.

Понятное дело, что, громко стеная, он побежал домой и выложил матери всю нелицеприятную правду-матку о своем бездушном двоюродном братце и его подельниках. Ни покурить спокойно, ни поиграть в картишки нам не дали. Пришлось вне расписания жевать полынь и плестись домой на разборки.

После инцидента Андрей у нас дома бывал только эпизодически и только в сопровождении отца или матери.

Когда Наташу и Андрея только привозили в Ташкент на поправку, они были бледные, какие-то ватные. В задачу бабушки входило покрыть внуков загаром, напитать витаминами, вдохнуть в изможденные организмы порцию детской жизнерадостности, чтобы всего этого хватило на жизнь в Челябинске, как минимум, до следующего лета.

Тетка Валентина с первого же дня своего отпуска начинала бегать по магазинам и базарам. Бабушкин стол пестрел черешней и абрикосами. Зная аппетиты молодежи, фрукты брали не килограммами, а ведрами. То, что не съедали дети, шло на приготовление варенья и компотов.

Сколько может влезть черешни в два детских желудка? Полкило, кило, два? Однажды, не вставая из-за ведра, мы с малолетним Андрюшкой съели три кило отборной черно-бордовой черешни! Причем съели всю, сколько было в пластмассовом ведерке.

Кто знает? Будь побольше ведро, может и рекорд был бы другой?

Иногда заморенные жарой и походами челябинцы вырывались вечером поплавать в открытом бассейне, который был построен на заднем дворе школы на 21-м квартале. Бассейн работал все лето. В этом заключался главный его парадокс. Бассейн школьный, а вода в нем только в дни летних каникул. Зато летом дети, не разъехавшиеся в лагеря, весь день плещутся, набираясь сил и здоровья на весь предстоящий учебный год.

После восьми вечера с наступлением темноты мелочь загоняли по домам и наступало время взрослых снять дневную усталость у прохладной воды.

Уже не слышно визга и криков. Народ купается степенно. Мужчины с уханьем ныряют и, проплыв под водой метров десять, выныривают и фыркают в темноте. Женщины осторожно сходят в прохладную воду. И, не замочив прически, аккуратно плывут, отворачиваясь от волн, поднятых ныряльщиками. Бассейн освещает прожектор над школьным крыльцом. Лампа всего в двести ватт и ее свет, выхватывая из темноты фигуры людей, не в силах пробиться сквозь черную толщу воды. К двенадцати часам уходит последний купальщик, вода успокаивается. В густом воздухе растекается невидимая влага, оседая росой на окружающей бассейн траве.

Наташа в Ташкенте подолгу не проживала. Ей хватало недели, пока в Ташкенте были её мать и отец. Мимозочка сначала сильно обгорала, на следующий день сидела только дома в купальнике, вся измазанная жирной сметаной. Потом она обязательно съедала каких-нибудь свежих фруктов или ягод и страдала от расстройства желудка. В конце концов она просто постоянно страдала от жары. Кстати, о жаре. Сейчас Наташе немного за шестьдесят, и она уже лет тридцать проживает в Эйлате. Там, думаю, климат пожестче Ташкентского. Как она там, бедная? Привыкла, наверное.

Игорь у нас не жил вероятно потому, что его отец Виктор Борисович привез сына в Ташкент только раз, да и то совсем ненадолго. Не дольше недели. По-моему, Игоря Ташкент не впечатлил. На тот момент Игорю было уже лет одиннадцать или двенадцать. У себя в Челябинске он был заводилой и главой дворовой компании. Там его ждали приключения и слава. А в Ташкенте надо было с отцом таскаться в жару по городу, что-то покупать, что-то неинтересное смотреть. Тоска!

Конечно, Игорь не унывал и не сидел букой. Он уже в этом возрасте был высок, силен и чем-то похож на молодого Маяковского. Он не капризничал как Андрюшка, не страдал как Наташа, и всегда был готов или придумать куда сбегать без участия взрослых, или рассказать что-нибудь мальчишеское-захватывающее, или придумать какую-нибудь игру дома, когда уже ничего другого невозможно было предпринять.

Однажды вечером, когда квартира набилась до отказа людьми и детьми, уставшими после очередного культпохода в город, в парк, на базар, бабушка нарезала холодной окрошки и взрослые уселись за большой дедов круглый стол есть, выпивать и играть в карты. Наташа завязала голову мокрым полотенцем, Андрюшка, умаявшись, уснул. Нам с Игорем постелили на балконе, но спать не хотелось, а играть, как назло, было нечем. В пылу сборов в Челябинске про игрушки забыли. Пацаны приехали без соответствующей подготовки. У меня в бабушкином доме тоже не оказалось игрушек в достаточном количестве. Игорь, подумав с минуту предложил играть в войну.

– Давай картами играть, – предложил он.

– Король это – генерал, Дама – его жена, Валет – офицер, цифры – отряды, тузы – танки. Мои черные, твои красные!

Я сразу уловил смысл.

– Я сначала разложу оборону в подушке и одеяле, а ты потом атакуй меня. Если возьмешь мою крепость, значит ты победил, – Игорь, как будто только и делал, что играл картами в войну.

Битва началась.

По матрасу, занимая выгодные позиции за складками простыни, поползли красные танки. Вперед ринулись разведвзводы из шести солдат. Большие взводы из десяти солдат ждали в резерве главного командования за одеялом. Генералы противоборствующих армий наблюдали за битвой с господствующих подушек по обе стороны поля боя. Генеральши настраивали мужей на боевой лад.

Неожиданно из неприметной складки одеяла выскочил вражеский взвод из восьми черных солдат, и шесть красных разведчиков погибли мгновенно. Но и восьмерым фашистам долго радоваться не пришлось. В сражение вступил красный танк и беспощадно раздавил врагов гусеницами.

– Эй, бойцы, соберите-ка карты, нам еще колода нужна мы играть будем, – в самый разгар войны прозвучала из комнаты дедова мирная инициатива.

Пришлось признать ничью. Наступила эра мирного сосуществования.

В тот приезд Ташкент только однажды посетил Алексей Андреич. В Ташкентской жаре и тесноте он скучал. Дома ждали просторная трехкомнатная квартира, машина «Победа», грибы, ягоды, прохлада в рощах и на озерах.

Мокрый от пота, в трусах и майке, обняв баллон с холодным пивом, он жаловался:

– В Челябинске, если жарко, то снял свитер и стало хорошо, а здесь снял все и все равно жарко! Кожу снимать?

Мои родители и соседи в те годы весьма напряженно работали. Но и отдыхать успевали. Если не вспоминать моментов «стратегического» отдыха с полетами в Адлер или поездками в горы, то каждую летнюю субботу устраивался небольшой расслабон в парке на озере или прямо возле коттеджа в саду. Поначалу наших привлекало озеро, а потом пришло понимание, что вода из шланга, безопасность и свобода от общества куда ценнее парковых удовольствий. Место домашнего пикника надежно скрывалось от посторонних взглядов за густыми зарослями ежевики и шиповника. Можно было не стеснять себя городскими условностями, купаться и загорать, не отходя далеко от родной крепости.

Для празднования субботы делались закупки мяса, вина, пива. Из дома вытягивался шланг, ставился мангал, стол и стулья. Все получалось куда содержательнее и безопаснее, чем в парке.

Вот, просто в качестве примера, как это бывало:

В одну из летних суббот из магазина возвращаются мужчины, нагруженные хлебом, маринованным луком, сырым шашлыком и сухим вином. Женщины дома в ожидании праздника готовят салаты и закуски посерьезнее. Летняя суббота! Глуп, кто не празднует субботу!

Дети стайкой бегут за мужчинами. Кто-то помогает нести авоську с продуктами, кто-то просто перепрыгивает выбоины в асфальте.

Вдруг Юрка Руденко, сын сварщика, резко останавливается, наклоняется.

– Во, повезло!!! – кричит Юрка, сжимая в руке бумажный рубль.

– Где взял?

– Прям на дороге лежал! И как его никто до меня не увидел?!

Дети начинают наряжено всматриваться в асфальт и траву на обочине. Следующему везет Женьке. Он тоже находит рубль. Напряжение усиливается. Кажется, только взрослые мужчины беспечны, будто им вовсе деньги не нужны.

Еще рубль!!! Снова Юрке повезло.

Я старательно обгоняю всех в надежде, может и мне достанется ценная находка. Но нет! Юрка, прямо из-под моего носа, выхватывает еще рубль!

– Это я первый увидел! – обиженно кричу я на Юрку.

– Зато я первый поднял. Кто нашел, того и будет! – веселится Юрка.

Вдруг раздается громкий звон. На асфальт падает и катится в траву металлический рубль. Дети кидаются за ним. Везет Женьке.

Так вот это кто шутил! Дядя Володя Злобин!

Дядя Володя отказывается, говорит, что железный рубль тоже на дороге лежал, а он его просто случайно ногой поддел. Так что все права на находки сохраняются за нашедшими.

С вечерней прохладой, два Володи и их дамы накупавшиеся и назагоравшиеся, наевшиеся шашлыка под сухой «Ок Мусаллас», просят моего отца, третьего Володю, принести аккордеон. Душа запросила песен.

Красивее всех поет дуэт моей мамы и сварщика Володи Руденко. Он, хоть и хохол (как все вокруг его зовут) но знает множество русских народных песен и умеет красиво их петь. Потом на аромат шашлыка приходит Коль Колич из соседнего коттеджа. Он высокий и широкий в плечах. Задумчивый и улыбчивый. В песню он вступает не сразу, а немного сидит и прислушивается (то ли к пению, то ли к истоме после стакана вина и пары палочек шашлыка). Потом, когда Руденко плавно переходит на тягучие украинские песни, ему на удивление правильно начинает подпевать русский Коль Колич.

Мой отец, поначалу подыгрывает певцам на аккордеоне, но, постепенно хмелея, перестает попадать и в тон, и в клавиши. Отставляет инструмент и, подперев щеку слушает, разглядывает звезды и о чем-то думает.

Женщины шутили, что нашу субботу всегда начинают три Володи: Злобин, Кашканов и Руденко, а потом их разбавляет пришлый Коль Колич.

Дамы из наших трех семей: мама, Шура Злобина и маленькая тоненькая Надя Руденко как-то умудрялись никогда не спорить и не лезть в дела друг друга. Просто жили на одном пятачке, зная друг про друга все и при этом, не досаждая советами.

Самой счастливой парой были Злобины. Тут была и горячая любовь, и достаток в деньгах и полное взаимопонимание в семейных делах. Мои родители жили пристойно. Не ругались. Растили детей. Любви хоть и не было, но внешне это никак никому не показывалось. Руденки жили как на вулкане. Отец семейства много зарабатывал и был душевным человеком пока трезв. Выпив же, становился невменяем, агрессивен, драчлив. Вымещал накопившуюся обиду на телевизорах. То ли лица ведущих программу «Время» его раздражали, то ли руководители партии и правительства не устраивали.

Обычно, после очередной удачной пьянки Надя, хохолова жена, истошно кричала: «Изверг! Мебель не трогай!!!» После этого слышался глухой «Бух…» и мелкий звон рассыпавшихся осколков. Надя с детьми в такие драматические минуты убегала к Шуре, ища укрытия. На крупную Шуру Руденко не рисковал возвысить голос. И Надя отсиживалась у нее в безопасности.

– Опять хохол телевизор обновляет, – философствовал сосед Злобин, слушая битву в коттедже напротив.

Злобин нередко ходил урезонить Руденку. Делал это мастерски. Через полчаса Руденко уже каялся, просил прощения и готов был простить и Надю, и детей, и кошку, и собаку. Если успевал – просил и прощал. Если не успевал – валился в сон и утром снова был прекрасным человеком, удивлявшимся, кто это вчера тут поломал мебель и разбил телевизор?

С получки хохол приносил новый телевизор. Покупал недорогие, черно-белые. Зачем платить за цветной, когда жить телику все равно от силы три месяца.

Бурно строившийся и расширявшийся Ташкент постоянно обзаводился новой городской инфраструктурой и в первую очередь транспортом. Уже бегали новые чешские и рижские трамваи, уже просторные троллейбусы стали привычными, а автобусный парк все еще наполняли собой старые ЛАЗы и ЛиАЗы. Но однажды время потребовало, и Партия ответила «Есть!» На улицах появились необычные сочлененные городские Икарусы ярко-желтого цвета.

Первый «Икарус» был реальным общегородским событием! С Чиланзара Икарус начал ходить от Подмосковной конечной по Волгоградской улице, по-моему, в аэропорт. Поначалу люди специально, жертвуя временем, пропускали ЛАЗ этого же маршрута, стараясь попасть в Икарус. Ну а мелкота и подростки с удовольствием просто за 5 копеек катались на новом «аттракционе-гармошке» Дети, обычно лезшие к окнам, стали занимать места в темном сочленении салонов – в «гармошке». «Гармошка» скрипела новой резиной и смешно складывалась на поворотах. В первые недели эксплуатации народу в аттракцион всегда набивалось больше, чем в обычный автобус. «Гармошка» – автобус для удовольствия, а на работу можно ехать и обычным ЛиАЗом, причем, свободнее, пусть и не так весело.