Небо и море - читать онлайн

Челябинское детство

Я родился в Челябинске 30 марта в год, когда в космос полетел Юрий Гагарин. На пару недель мое появление на свет опередило Гагаринский полет, и мои родители назвали меня Димой, как давно, еще в ее девичестве придумала моя мама. Кто знает, если бы я подзадержался с появлением, то на волне эйфории меня вполне могли бы назвать Юрочкой.

В тот год мои родители еще не имели собственного отдельного жилья и поначалу меня принесли из роддома в дедову квартиру, которая располагалась в большом доме номер 2 в Артиллерийском переулке. Из двора через арку был выход прямо на проспект Ленина метрах в ста от площади с танком.

В квартире было две комнаты. Небольшая гостиная была тесно уставлена клеенчатым диваном, зеркалом, круглым дубовым столом, посудной горкой и телевизором КВН. Телевизор имел малюсенький экранчик, перед которым крепилась здоровенная водяная линза. В промежутке между диваном и телевизором за бордовой плющевой портьерой пряталась дверь. Через неё был проход в маленькую спальню с двумя кроватями и шифоньером. Из коридора можно было попасть в маленькую кладовку, предназначенную для хранения угля и дров. Далее располагалась ванная комната, а в конце коридора – кухня. Газовые плиты еще не получили широкого распространения и у деда на кухне стояла устрашающего вида плита, топившаяся углем и дровами.

За домом, метрах в ста, по насыпи проходила «разворотная» железнодорожная ветка, по которой гоняли составы, разворачивая их в необходимом на станции направлении. Часть ветки шла к Челябинскому Тракторному заводу. По этим путям каждые пять или десять минут ходили прокопченные паровозы.

Обитателей дедовой квартиры не спасало от шума даже то, что жили мы на пятом этаже и вроде бы несколько вдалеке от железнодорожной суеты. Составы грохотали на частых стыках, машинисты беспрерывно гудели и свистели. Содом и Гоморра! Но в те годы люди были крепче нервами и благодарны судьбе за полученное от государства такое прекрасное жилье. Тем более, оно действительно было таким, особенно в сравнении с опостылевшими бараками, в которых население ютилось в войну.

Бабушка рассказывала, что была невольной свидетельницей того, как однажды какому-то мужику на рельсах паровоз отрезал голову и бедная голова, подскакивая на неровностях, катилась по насыпи вниз. Машинист отчаянно гудел, увидев мужика на пути. Гудок и привлек бабушкино внимание к происшествию и его печальным последствиям.

Мой дед, Кашканов Борис Васильевич, работал на стройках города плотником. Зарабатывал хорошо и считался ценным работником. В молодости он выучился на столяра и умел делать красивую мебель. Стол, горка и зеркало были его изделиями. Мебель была обильно украшена резьбой с растительными мотивами – цветами, листьями и виноградными гроздьями. Спинка дивана тоже была украшена резной полочкой, на которой поверх кружевной салфетки стояли рядком обязательные в каждой тогдашней семье семь фарфоровых слоников.

Дед родился в 1906 году в башкирской деревне на берегах реки Белая. Выучился в ремесленном училище на столяра. Будучи еще совсем молодым, построил себе красивый большой дом. Надеялся жить в своей деревне, столярничать и растить детей в просторном доме. Революция внесла крутые коррективы в дедовы планы. По Уралу прогулялся Чапаев-герой, большевики взяли власть и стали устанавливать свои порядки. Дом моего деда приглянулся председателю сельсовета – мужичонке захудалому, бездельному, но обладавшему нахальством и пламенным взглядом истинного коммуниста. Однажды, он пришел к деду в гости, без обиняков, в качестве неоспоримого аргумента, выложил на стол наган и предложил отдать дом по-хорошему. Иначе, обещал расстрелять. На вопрос деда: «За что ж ты, Васька, меня расстреляешь?» Последовал честный пролетарский ответ: «Найдется за что. За контру, например, или за кулацкую пропаганду. Ну что отдашь?» «Отдам», ответил мой молодой дед и через неделю с женой и тещей уехал в Нижний Тагил.

Стоит более детально упомянуть дедову тещу.

Брязгина Анна Ефимовна родилась еще в девятнадцатом веке. Рано вышла замуж, нарожала детей и всю оставшуюся жизнь занималась воспитанием потомства и хлопотами по хозяйству. Детей подняла в Гражданскую, внуков растила в Отечественную. С правнуками, вроде, стало полегче. Лишь бы не было войны.

Но вот и самые младшие правнуки пошли в школу, живут сытно, в достатке, у всех дома холодильники, горячая вода и стиральные машины.

«Не нужна я скоро стану» – горестно думала Бабаня, – «Только хлеб зря ем».

К тому времени, а это был 1969 год, Борис Васильевич с Елизаветой Васильевной и мои родители уже три года проживали в Узбекистане, приехав туда на восстановление Ташкента после землетрясения 1966 года.

Якобы, заботясь о здоровье старушки и по случаю удачно освобождая несколько ценных квадратных метров в челябинской трехкомнатной «сталинке», моя тетка Валентина спровадила Бабаню в Ташкент – «Поживите там, бабушка. Там тепло, фрукты и забот вам никаких у Лизы. А то у нас дети выросли, шумят, вам и не отдохнуть». Бабаня молча подчинилась принуждению ехать в ссылку на чужбину.

В Ташкенте она поначалу затосковала от вынужденного безделья.

– Мама, ты посиди, я сама полы вымою, – старалась освободить от работы Бабаню ее пожилая уже дочь, моя бабушка.

– Лиза, я ведь тоже могу, я крепкая еще, – защищалась Бабаня.

– Куда тебе, ведь за восемьдесят давно…

– Вот у тебя ноги больные, а у меня нигде не болит.

Сухонькая Бабаня брала тряпку, и сама потихоньку домывала полы. И так каждый день и по всякому поводу. Попробуй докажи молодым и сильным, что ты не зря по земле ходишь!

На какое-то время Бабаня нашла себе занятие по душе. Моя мать пригласила бабушку, в основном из жалости, видя, как той неудобно жить в жаркой панельной хрущевке на третьем этаже. Мы тогда жили в двухквартирном коттедже. Зимой в нем было тепло, а летом прохладно, вокруг был сад с виноградником. Живя в нашей коттеджной квартирке, Бабаня присматривала за моей сестрой – маленькой Ленкой, которой не было и года. Но Ленка пошла в сад и у Бабани снова появились сомнения в ее нужности. Как моя мать ни уговаривала старушку остаться, та переехала обратно жить к дочери Лизе.

Снова потянулись похожие друг на друга пустые дни. Делать ничего не давали, помощи ни в чем не просили.

Бабаня не выдержала бессмысленности такой жизни, вымолила у Бога прощение и выпала из окна третьего этажа. Бог простил ее, не позволил взять на душу грех самоубийства – Бабаня прожила еще три дня. Объяснила следователю, что никто ее не принуждал, ей самой жить надоело. Поблагодарила Бога за спасение души и тихо отошла.

В годы НЭПа появилась возможность открыть свое дело или просто заниматься мелкой спекуляцией. Дед новых властей опасался и большевикам не доверял, поэтому не стал связываться с основанием серьезного дела. Занялся мелкооптовой торговлей мануфактурой. К счастью, мануфактурного магната из него не получилось. Доходы частично съела инфляция, а остатки отобрала Советская власть. Дед не упирался. Отдавал. Чувствовал, что стоит только подпрыгнуть чуть выше дозволенного властью, то расстанешься не только с пестрыми бумажками, украшенными пролетарскими вождями, но и с собственной жизнью. А как только начали шельмовать нэпманов, бросил совсем свою торговлишку и пошел работать по специальности – столяром-плотником.

Через некоторое время семья перебралась в Челябинск. Платили на новом месте немного лучше, но жить, как и в Тагиле, пришлось в бараке с фанерными стенками и удобствами во дворе.

В 1928 году родилась первая дочь, моя будущая тетя Валентина Борисовна, через три года на свет появился сын Виктор Борисович. В 1935 году моя бабушка родила двойню мальчиков. Один из мальчиков вскоре умер, а второй, Владимир Борисович, через 26 лет стал моим отцом.

Войну дед прошел рядовым. Служил в минометном взводе. В небоевой обстановке в его обязанности входило кормить и охранять взводную кобылу, которая на переходах была тягачом для ротного миномета. В бою подносил к миномету ящики с минами. За заслуги, о которых он никогда не рассказывал, был награжден двумя медалями «За отвагу», медалью «За оборону Ленинграда» и медалью «За взятие Кенигсберга». К сожалению, медали, послевоенные трудовые награды и даже орден «Трудового Красного Знамени» не сохранились. Внуки заиграли, а в смутное перестроечное время следы семейных реликвий совсем растаяли.

И в довоенное время, и в войну большая семья продолжала ютиться в бараке. Первую свою благоустроенную квартиру дед получил уже при Хрущеве. Тогда началась кампания по сносу бараков, а мой дед как раз – и фронтовик с боевыми наградами, и многодетный отец (хотя, многодетность в то время не воспринималась как нечто необычное), и передовик производства! Хоть и не коммунист, но отказать не решились.

Моя бабушка Елизавета Васильевна Кашканова (в девичестве Брязгина) родилась в 1911 году. В ее детских воспоминаниях остались мелкие эпизоды Гражданской войны. Например, как по косогору на краю деревни ехали бронеавтомобили, а дети бежали за ними и, глядя на металлические колпаки на колесах, кричали: «Смотрите! Тарелки катятся!».

Еще одно яркое воспоминание связано с расстрелом на реке Белой пароходов с «белыми». Пароходы и баржи, перегруженные белогвардейцами, плыли по реке, а с берега их обстреливала Красная армия. Потом пароходы уплыли, и война закончилась.

Бабушка росла в большой семье, которая жила в двухэтажном деревянном доме. В доме было много комнат, полы были окрашены, а стены оклеены обоями. За столом пользовались металлическими приборами – ложками и вилками. Судя по всему, жили весьма зажиточно. Но о той семье бабушка почти не рассказывала. Вероятно, в период «раскулачивания» семья рассыпалась, а может и сгинула. Наверно, бабушка боялась навредить мне этими рассказами, а то, вдруг проболтаюсь, и власти начнут вставлять мне палки в колеса.

Из всего дореволюционно-запретного из бабушкиных рассказов я помню только один старый анекдот и несколько забавных историй:

Появился как-то на деревне деловой мужик. Созвал сход односельчан и предложил неслыханное дело – скинуться всей деревней, купить на ярмарке ружье и ходить на охоту.

Мужички посомневались, но денег дали. Кто гривенник, кто целый полтинник. Последним прибежал захудалый мужичонка, бросил в шапку копейку и гордо заявил: «И моя копеечка в дело вложена!»

Съездил деловой мужик на ярмарку. Привез ружье. Встал в центре деревни, зовет односельчан обнову смотреть. Мужички приходят, трогают, удивляются. Невидаль! Ружжо!

Решили стрельнуть. Зарядили. Каждый к ружью липнет, хочет хоть пальчиком за ружье подержаться. Столпились, ухватились, живого места на ружье нет. Только приготовились стрелять, тут бежит захудалый мужичонка. Протискивается. Кричит: «И моя копеечка в дело вложена! Дайте я хоть в дырочку посмотрю!»

О бабушкином детстве сохранилось одно забавное воспоминание. Один из трех её дядьев (все трое жили с женами у отца в доме) был «шалун». Когда семья сидела за столом и ела пельмени, молодой человек из баловства выслеживал по шуршанию под обоями мышь (обои были наклеены на стесанные бревна с остававшимися свободными желобками-дорожками), и ловким движением накалывал ее на вилку. Потом с видом победителя вынимал ее из-под обоев на свет. Девчонки пищали, мальчишки тихо завидовали, глава семьи (бабушкин дед) грозно зыркал на свою жену. Та брала деревянный черпак и звонко влепляла сыну по лбу. Мир восстанавливался и все продолжали есть, кто сердито, а кто, едва сдерживая смех.

С пельменями связана еще одна история времен Гражданской войны.

Пельменей в семье лепилось всегда очень много, чтобы хватило на семью из пятнадцати примерно человек. В Гражданскую был период, когда деревня несколько раз переходила из рук в руки от красных к белым и обратно. Залетают, например, в деревню красные. Естественно, первым делом идут смотреть трофеи. Бабушкин видный дом был одним из самых привлекательных трофеев. Вламываются в дом, машут наганами и винтовками. Орут на оробевшую семью: «Что, белых тут прячете?!!! Куда столько пельменей? Белых кормить собирались?!!!» Семья лепечет: «Да мы… да не…» Красные: «Пельмени реквизируем! Взвод накормить, коней накормить, в комнатах разместить бойцов, сами – пошли вон на сеновал!»

Тут за окнами снова щелкают выстрелы. Красные истошно орут: «Белые наступают!» Выкатываются из дома и уносятся из деревни. Влетают белые. Начинается сказка про белого бычка: «Красных кормили?!!! Расстреляю сволочей! Взвод на постой, коней накормить, сами пшли на сеновал!» Сидят жрут пельмени. Не доели. Стрельба. Залетают красные…

В Отечественную войну бабушка работала на каком-то металлургическом предприятии. Денег не платили. Рассчитывались пайком. Чтобы как-то выжить и выкормить троих маленьких детей, приходилось таскать с завода на продажу чугунные блинные сковородки. Бабушка была весьма полной женщиной, и подвязанная под животом сковородка была не заметна для ВОХРовцев на проходной завода. Удивительно, ее ни разу не поймали. Наверно, не злоупотребляла. А пара тех сковородок использовалась еще и в 70-е для выпекания блинов.

Уже в послевоенном Челябинске бабушка устроилась поваром в детский сад. Готовила хорошо, от начальства получала только благодарности. Позже к ней в детсад, «по блату», поочередно устраивали моих старших двоюродных Наташу и Игоря, а потом и я года три провел под бабушкиным патронажем.

Примерно через год после моего рождения деду надоел в квартире цыганский табор, и он приложил массу усилий, чтобы его сыну с семьей выделили отдельную комнатку в коммуналке. Деду не смогли отказать и без-году-неделя молодому специалисту выделили жилье. Меня перевезли в двухэтажный деревянно-засыпной дом, стоявший по улице Потёмкина напротив парка «Никольская роща». Конечно, улица не в память о том Потемкине – завоевателе Крыма, а в честь партийного функционера, дипломата. Но вплоть до появления интернета я был в неведении о персонаже и думал, что рос на улице имени Потёмкина-Таврического.

Во второй комнате нашей коммуналки жила пожилая чета. Баба Нюра со своим мужем и избалованным котом Васькой. Баба Нюра и ее муж не запомнились, а вот Васька остался в моей памяти.

Еще бы, настойчивый кот добился, чтобы его приняли на работу моим усатым нянем! Работал, не жалея кошачьих сил, за блюдце молока.

Еще задолго до нашего приезда Васька отъелся, обленился, забыл про мышей и кошек. Больше всего кандидат в мои няньки любил есть мойву и спать на постелях. Помятые покрывала прощались ему за мягкость характера, доброту и олицетворение сытого счастья. Васька, наверно, думал, что двухкомнатная коммуналка – это и есть специальный кошачий рай – вечный и прекрасный!

Однажды, холодной и сырой весной, в соседнюю с Васькиной комнату приехали незнакомые люди. Заполонили комнату вещами и новыми запахами. От людей пахло одеколоном, духами и не такими вонючими, как хозяйская махорка, сигаретами. И самое удивительное – в их комнате постоянно пахло молоком! Но вот Ваську из комнаты вежливо, но твердо попросили.

Кот стал часами дежурить в коридоре у соседской двери, мечтая проникнуть внутрь и увидеть наконец источник волнующих ароматов. И довольно скоро он дождался удобного случая.

В один из вечеров мне не спалось. Всё что-то мешало, хотелось пукать, но не пукалось, хотелось есть, но уже не помещалось, хотелось лежать на левом боку, а мама все перекладывала на правый. Маме было некогда, и она пыталась меня укачать. Она ходила со мной по комнате и пела мне страшилку про серенького волчка. Иногда она меняла маршрут и выходила ненадолго в коридор. Как только я начинал задумываться и закрывать глаза, мама укладывала меня в кроватку. Но подушка действовала на меня освежающе и сон пропадал.

Как в комнату проник Васька, мама не заметила. Уложив меня очередной раз, она отвернулась к каким-то своим делам. Васька унюхал идущий от меня аромат молока и неслышно запрыгнул ко мне в кроватку. Немного потоптался и улегся своим носом прямо напротив моего носа. Ростом и весом мы были примерно одинаковы и размеры носов примерно совпадали. Мне новый сосед понравился, я обнял его ручкой и наконец-то уснул.

Когда мама взглянула в кроватку, она тихо ахнула и прошипела на кота: «Васька, гад, а ты как сюда пробрался?» И уже было нащупала мягкий кошачий загривок, чтобы ловчее подцепить и выкинуть нахала, но в последнюю секунду занесенная над Васькой мамина рука остановилась в нерешительности. Маме очень хотелось вытурить кота, но получить еще час хождения по комнате не хотелось совсем. Мама решила не будить лиха и пока оставить все как есть.

Кот проспал в моей кроватке до утра.

С этого дня Васька начал трудовую деятельность. Его обязанностью стало спать со мной, следить за сухостью моих пеленок и обеспечивать душевный покой родителям. Васька справлялся великолепно! Мы спали обнявшись. Ваське нравился мой запах, а мне, наверно, Васькин. Когда пеленка под нами оказывалась мокрой и спать становилось неприятно, Васька мягко тормошил меня. Я возмущался и пищал. Мама быстро меняла постель. Мир в доме восстанавливался.

Мой папа Кашканов Владимир Борисович родился в 1935 году. В школе учился неплохо и его отец, мой дед, мечтал, что сын получит высшее образование и с него семья начнет вхождение в мир белых воротничков. А Вовка (как обычно звал сына дед Борис) рос веселым, любил быть в центре внимания и обычно являлся душой компании. На музыкальных курсах научился играть на аккордеоне и гитаре. Ему бы в артисты… Но отец был непреклонен – Вовка должен стать инженером! Как показала дальнейшая жизнь, настойчивость моего деда не пошла особенно на пользу. Заработки у инженеров в СССР были весьма скромные, а причастность к касте образованных людей счастья моему отцу не принесла.

В Советской армии отцу пришлось служить почти три года. И в 1956 году он чуть было не попал в число тех, кого отправили восстанавливать коммунистическую власть в Венгрии. Он был уже в списках и готов к отправке на новую локальную войну, но как-то во время сна в казарме или в палатке в полевых условиях ему в ухо заполз таракан. Отец сразу не обратился к врачу. Проходили активные учения, было некогда. Дотерпел, пока ухо не загноилось. И уже с сильными головными болями попал в госпиталь на операцию. Пришлось долбить кость, чтобы добраться до среднего уха и вычистить гной. Когда отец выздоровел, венгров уже усмирили и установили им счастливую социалистическую жизнь. Вроде и осталось послужить меньше года, но неполноценный боец оказался в Армии не нужен и отца комиссовали на гражданку.

После службы оказалось, что в музыкальное училище с проблемным слухом не берут. Можно было попробовать в артисты разговорного жанра. Да и слух постепенно восстановился практически полностью. Но дед настоял, что институт – «это тебе не по сцене скакать». Пришлось идти учиться на инженера-строителя.

Старшая отцова сестра Валентина окончила экономический техникум и потом всю жизнь спокойно проработала в какой-то конторе. Вышла замуж за молодого демобилизованного из Китая офицера. Ее избранник Пузанков Алексей Андреевич был из крепкой еврейской семьи. Его родители жили в Челябинске, а бабушка Пана жила в Одессе, куда Пузанковы периодически ездили отдыхать.

Алексей Андреевич, следуя неукоснительному правилу настоящего еврея, состоялся в жизни, получил хорошую трехкомнатную квартиру в доме номер 9 по улице Рождественского. На заработанные в Китае «боевые» после демобилизации купил машину М20 «Победа», одну из первых в Челябинске. Чтобы не скучать, устроился инженером по технике безопасности на земснаряд. По долгу службы немного химичил с медикаментами. К ним в контору поступали бинты-зеленки-пластыри, которые предполагалось наклеивать и наматывать на раны работников земснаряда. Но при правильно поставленной охране труда ран не появлялось и ценные медикаменты пришлось бы утилизировать, а попросту выбрасывать. Алексей Андреевич не мог смириться с такой несправедливостью и, накануне перед утилизацией, сдавал неиспользованное добро на продажу своей родственнице в аптечный киоск. Тем и жил лучше всех.

Дядя Алексей Андреич был личностью необычной. Не хочется, говоря о нем применять штамп «неординарная личность». Такие выражения применимы для описания людей известных или, как говорят, публичных. Алексей Андреич был просто не такой как все. Он был удачник.

Во времена правления Мао Цзе Дуна Алексей Андреич служил в Китае. О службе с китайскими товарищами у него остались только самые теплые воспоминания. Несмотря на все последовавшие затем культурные революции и прочие безобразия, китайцы для Алексея Андреича навсегда остались образцом трудолюбия, доброты и гостеприимства.

Из Китая Алексей Андреич привез уникальные костяные шахматы, домино в шелковой коробке и рамочку с объемным изображением подмигивающей девушки.

И шахматы, и девушка были чудом для советских людей начала шестидесятых и поэтому содержались дома в тепличных условиях, а домино дядя Лёша как-то рискнул и вынес на улицу постучать с друзьями. Игра разгорелась, одна кость не выдержала удара и раскололась пополам. Дядя Леша бережно склеил половинки и больше на улицу свою драгоценность не носил.

Шахматам повезло больше. Оно и справедливо. Набор был настоящим произведением искусства китайских резчиков по кости. Шахматные фигуры детальнейшее воспроизводили знать и воинов древних Китая и Монголии. Играть в эти шахматы разрешалось только по великим случаям. Перед игрой на стол стелилась чистая скатерть, из картонного ящика, обитого изнутри мягкой материей, доставался другой украшенный тонкой шелковой вышивкой ящичек. Он возлагался на стол, и из него извлекались фигуры. Именно так «возлагался» и «извлекались». Мне очень нравилось играть в китайские шахматы. Даже просто рассматривать фигуры. К сожалению, удавалось это не часто. Только в редкие приезды из Ташкента в Челябинск.

На четырнадцатилетие дядя подарил мне ящик с красивыми, но достаточно простыми деревянными фигурами и подписал внутри: «Будущему гроссмейстеру от дяди Пузанкова А.А.».

В браке в Валентиной Борисовной появились двое моих двоюродных – в 1956 году сестра Наташа и в 1965 брат Андрей.

Наташа всегда была послушной дочкой своей мамы и примерной ученицей в школе. Ее мать моя тетка Валентина дочку баловала. Наташа не знала, что такое рутинная готовка пищи или регулярная нудная уборка квартиры. Все это Валентина делала сама, предоставив Наташе возможность учиться и в школе, и в музыкалке, и читать в свое удовольствие. Чего уж говорить, если даже голову Наташе почти до замужества мыла мама. При этом удивительно, но Наташа не была капризным ребенком. Она была такой «мимозочкой», заболевавшая от малейшего сквознячка, легко обижаемая своим младшим братом Андреем, легко плачущая по самым незначительным поводам.

После школы Наташа поступила в Челябинский университет на исторический факультет, успешно его окончила и вроде бы даже некоторое время училась в Партшколе. В итоге устроилась на работу учительницей истории старших классов в школе номер 1 (в которой в свое время училась моя мама). На работе у нее случился успешный служебный роман. Полукровка Наташа влюбилась и вышла замуж за чистокровного еврея Бориса Штительмана, который в то время директорствовал в этой школе и попутно преподавал историю же.

Молодые поначалу жили с мамой Бориса. Мама Бори была весьма образованной пожилой дамой, интеллектуалкой, которой только кругозор и уровень культуры не позволял проявлять рвущуюся наружу «еврейскую маму». За глаза Боря маму критиковал, но слушался ее беспрекословно. Кроме «Запорожца» никаких капиталов и ценностей у Бори с Наташей не было. Директорская и учительская зарплаты только-то и позволяли, что не помереть с голоду, жить без претензий на улучшение жилищных условий, новую машину и вообще на многое из того, что нужно для нормальной жизни.

Зато, работая в самой центровой школе Челябинска, Боря познакомился с местной элитой, у которой было все, чего у Бори не было даже в мечтах. С приходом Перестройки, когда стало не страшно зарабатывать не воруя, Боря оставил педагогическую деятельность и со всей душой отдался бизнесу.

Поначалу они с братом нашли какой-то военный Нижнетагильский завод, который по конверсии вместо мечей ковал оралы, выглядевшие как шпингалеты, скобы, дверные навесы. Производить это барахло из высококлассной броневой стали было не сложно, но вот выгодно сбывать получалось не очень. Боря с братом помогли военно-промышленному комплексу освободить складские площади для следующих беспрерывно изготавливаемых скобяных изделий.

К тому времени в Ташкенте умерла моя бабушка Елизавета и тетка Валентина приложила все свое умение убеждать и убедила-таки деда обменять квартиру в Ташкенте на квартиру в Челябинске. Потом разменять Челябинское приобретение на две однушки, в одну из которых отселились от мамы молодые Штительманы, а в другой остался куковать старый дед Борис.

Боря греб лопатой, но многое съедала инфляция и надо было инвестировать во что-то разумное доброе вечное. Боря долго думал и решил пригласить деда пожить вместе. С Бориной доплатой, его и дедову квартиры обменяли на трешку в сталинском доме по проспекту Ленина напротив кинотеатра «Спартак». Боря приобрел хорошую машину, гараж, обставил квартиру с посильной роскошью. У них с Наташей подрастал сын Юрочка.

Однажды дед, к тому времени уже полуслепой и полуглухой пошел в магазин за какой-то мелочью. На пешеходном переходе его сбил грузовик. Номера машины никто не увидел, да и вообще свидетелей не оказалось. Боря попытался было использовать свои связи в милиции, но там сказали, что рады бы помочь, да стоит ли возиться?

Потом в Израиль уехала мама Бори. Устроилась там в Эйлате консультантом местных иудеев в премудростях понимания Талмуда.

Боря съездил разок к маме на разведку. На иврите, по приезду в землю обетованную, он знал только одно слово – «лестница». Попытался по маминому совету устроиться на работу. Его взяли на должность простого землекопа с лопатой. Борин организм, изношенный губительной Челябинской экологией, позволил ему продержаться в должности не более двух дней. Оставшееся от отпуска время Боря у мамы поправлял нанесенные работой душевные и физические раны.

Вернулся Боря в Челябинск задумчивым. С одной стороны, Челябинская экология совсем не способствовала уврачеванию Бориной застарелой астмы, с другой стороны в Эйлате его ждала лопата и бесконечная пыльная траншея, больше похожая на Борину могилу. Опять же, с одной стороны, в Челябинске все было схвачено, бизнес налажен. Торговый дом, то, се. Но, с другой стороны, начали все чаще в лексиконе местных борцов за чистоту русского мира проскакивать пожелания всем жидам поскорее убраться или в Израиль, или на тот свет.

Боря съездил с Наташей на Иссык-Куль, по дороге продал Премьер министру бедствующей голодной Киргизии два вагона пшеницы, а на обратном пути заскочил на пару дней в Ташкент. Я летал в то время не очень часто, и нам удавалось поговорить про все те Борины «с одной и с другой стороны».

Но тут случился в России путч. Серое ГКЧП заседало на экране телевизора и, мусоля листочки в дрожащих руках, обещало продолжить строительство социализма с человеческим лицом. Наташа плакала. Ей было страшно и жалко Россию. Что именно было жалко, она объяснить не могла. Боря сердился и просил жену не распускать нюней. По тому, как Боря засобирался домой в Челябинск, стало понятно, что гкачеписты помогли-таки сделать выбор в пользу хорошей экологии и слова «лестница» на иврите.

Так и случилось. Вскоре Боря продал свою фирму, мудреными схемами вывел деньги в Израиль и зажил в Эйлате как кум королю.

Второй ребенок Пузанковых Андрей родился в 1965 году и с детства был слабеньким и бледненьким. Спасали его только ежегодные приезды на три летних месяца в Ташкент к бабушке. Андрейка отъедался, напитывался витаминами и покрывался темно-коричневым загаром. Я периодически навещал бабушку и играл с Андрюшкой. Иногда он гостил у нас. Условия у нас дома были получше бабушкиных. У нее двушка на третьем этаже панельной хрущевки, а у нас трехкомнатный домик на земле с садом и виноградником. Но жить ему одному у нас не получалось.

Валентина видимо побаивалась, что два пацана без присмотра взрослых натворят делов. Поэтому официальным местом дислокации Андрюшки была бабушкина квартира. Но Андрюшка и не скучал у бабушки. У нее тоже был небольшой садик и огород под окнами. Андрюшка целыми днями играл там.

Бабушка половину души, оставшуюся незанятой внуками, посвящала своему маленькому огородику. Но поначалу, на голой глине овощи получались «не очень». Бабушка взялась их подкармливать и удобрять почву в соответствии с решениями ведущих овощеводов. Тут и подоспела мода на минеральные удобрения, которая пришла вместе с заполнением магазинных полок этими удобрениями. Мода, точнее люди, следовавшие ее течениям, породили такое противное понятие как «селитровые овощи».

На начальном этапе устройства огорода бабушка тоже не избегала применения химии. Разводила принесенные из магазина порошки и поливала раствором грядки с помидорами и баклажанами. Овощи неудержимо перли из земли, наливаясь химическими соками.

У соседки помидорные кусты были вдвое меньше размером, сами помидоры не такие крупные и блестящие, зато были неоспоримо вкуснее. Слаще.

– Это все химия, – говорила умная соседка. – Год, два еще ничего, а там и на здоровье сказаться может.

Однажды летом в бабушкином туалете я обнаружил подозрительное ведро с неприятно пахнущей мутной жидкостью.

– Ба, там какая-то гадость, может вылить в унитаз?

– Нет там никакой гадости, – отозвалась бабушка, – Это мое удобрение.

– Это как, твое? – не понял я.

– Закрой и не трогай. Сказала мое, значит мое. – не стала уточнять бабушка.

В том году помидоры у нее уродились как всегда сильные и обильные, но без кислого привкуса и при консервировании не взрывались. Теперь бабушка могла бестрепетно кормить внуков витаминами без риска нанести ущерб их здоровью.

В сопливом детстве Андрюшка очень любил технику. У него была куча затейливых конструкторов и ящик с игрушками наполовину был забит деталями каких-то механизмов. Его отец Алексей Андреич методично собирал по всем знакомым старые будильники, и Андрюшка часовыми отвертками их раскручивал на множество зубчатых колесиков и пружинок. С возрастом детское увлечение не пропало даром. Будучи уже самостоятельным, Андрей успешно проводил сложные формы ремонта папиной Победе, а потом и своим Жигулям. Но однажды, поднимая на талях вынутый из Победы мотор, случайно уронил его. Падая, тяжеленная чугунная хреновина отрубила Андрею крайнюю фалангу безымянного пальца. Это несчастье напрочь и навсегда отбило у Андрея тягу к такого рода работам. Он оставил эти дела для СТО, а сам только менял жидкости да простые расходники в машинах.

В школе Андрей постепенно выбился в передовики класса по успеваемости и оказался в неформальных лидерах пацанской половины. В старших классах далеко оторвался от остальных учеников в знаниях физики и математики. Учителя с придыханием говорили, что наш, мол, Андрюшенька обязательно должен поступать на Физмат университета или в родном Челябинске или поехать и однозначно покорить Москву.

Но какой-то бес подсказал Андрею, что в СССР наукой сыт не будешь и лучше быть поближе к более ликвидным ценностям. Андрей мучился выбором не долго. Поступил в стоматологический техникум. Потом по профилю отслужил в армии, практикуясь в изготовлении коронок на солдатские зубы. Вернувшись, оказался очень востребованным специалистом. Конечно, не все Андрей достиг сам. Многое достичь помогла обширная еврейская диаспора, в которой Пузанковы были не на последних ролях.

Андрей с тогдашним ростом около 180 см женился на маленькой толстенькой Ирочке. Жену свою не сказать, чтобы очень уж любил. Скорее наоборот. При посторонних называл ее «тумбочкой». Ирочка терпела и демонстрировала заботу и интерес в семейных делах.

К тому времени Алексей Андреевич умер от рака. И Ирочка вполне пришлась ко двору своей свекрови Валентине Борисовне. Мать часто журила Андрея за невнимательность к молодой жене, но ничего, в плане сделать из сына заботливого и любящего мужа, у нее не получилось.

А на работе на Андрея пролился золотой дождь. Тогда были модны золотые коронки и Андрей лил и шлифовал золото килограммами. В результате у него появилась привычка в ущерб скучному домашнему корму питаться только в ресторанах. Ездить развлекаться в нумера. Правда, поначалу деньги тратились и на вполне нужные для интересной жизни вещи. У него был полный комплект аквалангистского снаряжения и оборудования. Андрей нырял глубоко в пещеры в Уральских горах. Охотился там на огромных щук. Помогал деньгами друзьям. Иногда по-крупному и бескорыстно. Но все равно, отрыв от семьи сыграл с ним злую шутку.

У Андрея появилась любовь на стороне. Ею оказалась официантка одного из ресторанов Алла. Женщина красивая, смелая. Андрей ей за свой счет отремонтировал квартиру и какое-то время жил на два дома. Ирочка его удерживала только наличием сына. Маленького Лёшика.

Однажды, в начале 90-х, Андрей и Алла приехали в Ташкент. Пробыли у нас в гостях с неделю. Я воспринял это как смотрины будущей жены. Если откровенно, то Алла, особенно на фоне Ирочки, выглядела куда более соответствующей Андрею. Внешне была похожа на еврейку, ну, или полукровку. Вероятно, это тоже имело значение для Андрея, все-таки и сам полукровка.

Но свадьба с новой женой не состоялась. На защиту Ирочки встала Валентина Борисовна. Андрею был поставлен ультиматум – или Ирочка, или убирайся вон с жилплощади. И Лёшика тебе тоже не видать. И машины не видать! На жилплощадь Андрею, похоже было плевать, но перспектива потерять сына выбила у него почву из-под ног. Андрей начал злоупотреблять спиртным и в итоге спился. Распродал и пропил все ценное из квартиры. Работу потерял, получил инвалидность по каким-то болезням на основе алкоголизма.

Похоже, где-то, как-то еще живет.

Средний отпрыск деда Бориса и брат моего отца Виктор Борисович родился в 1931 или в 1932 году. По молодости был веселым и задорным парнем. Любил шумные подростковые компании, озорство, но, к счастью, без криминала. Выучился в ФЗУ (фабрично-заводское училище аналог позднего советского ПТУ) на экскаваторщика. Потом захотел еще более денежной работы и устроился в горячий цех Челябинского трубопрокатного завода. В цеху тогда катали лонжероны для вертолетных лопастей. Термически обрабатывали, закаливая и остужая в растительном масле. Работу свою Виктор любил, но салатное масло с тех пор не употреблял. Видимо не признавал равной пользы подсолнечного масла для лопастей и для собственного желудка.

Его жена Тамара, как-то по молодости, съездила в Англию. Проживала там в местной семье пару месяцев, вероятно, стажируясь в английском зыке. Вернувшись в Челябинск, заважничала. Поэтому если я ехал в гости к «Пузанкам», то ехал к «теть-Вале и дядь-Леше», а если к Виктору, то к «дядь-Вите», без упоминания его половины.

В 1958 году у Виктора с Тамарой родился сын Игорь. Удивительно, что у родителей ростиком не выше 170 см, вырос сынище под два метра пять сантиметров! С самого детства Игорёк был крупным мальчиком. Самый высокий в классе. Лицом и ростом был мало похож на родителей. Лицом был в Высоцкого, а ростом и повадками в Маяковского. Годов с двенадцати, пошел заниматься боксом и отец, благо в деньгах недостатка не было, кормил его на каждый завтрак дополнительно одной банкой сгущённого молока. Эти сгущённые завтраки совпали с бурным подростковым ростом. К окончанию школы Игорь «выстрелил» так, что на фоне своих мелковатых одноклассников выглядел как Дядя Степа в окружении пионеров.

В один из моих приездов в Челябинск я оказался на пару дней в гостях у Виктора Борисовича. Днем мы ходили на озеро ловить рыбу, а вечером Игорь предложил сходить в кино на фильм, на который детей не пускали.

В кинотеатре шел классический фильм по пьесе Шекспира «Укрощение строптивой». Никакой эротики там не было, но советские прокатчики из-за позднего времени сеанса поставили ограничение – «детям до 16 лет вход воспрещен». Мне было 11 или 12 лет. Игорю, соответственно 14 или 15. Мы пришли, встали в кассу. Когда очередь дошла до нас, то кассирша, показывая Игорю на меня, заявила, что детей на фильм не пустит. На что Игорь серьезным басом стал ее уговаривать:

– Девушка, ну поймите, жена работает в третью смену, меня с сыном оставила. Фильм очень посмотреть хочется. Но не могу же я его оставить дома. Если что-то непотребное будут показывать, я сынишке глаза ладонью закрою.

Игорю поверили, что он папа, пришедший на сеанс с малолетним сыном и нам продали билеты. То есть, кассирша вполне поверила, что перед ней стоит 30-летний отец с 11-летним сыном, а не два братца-подростка.

Красивый, отлично сложенный, спортивный гигант пользовался у девушек огромным вниманием. Девушки его хотели и прикладывали все возможные усилия, чтобы завоевать Игоря. Но Игорь просто пользовался юными соискательницами. Он был совершенно чужд романтики. Дядя Виктор называл это «Игорь пошел по-девки».

В силу своего видного во всех смыслах положения, Игорь был главой (язык не поворачивается сказать – главарем) дворовой шайки подростков. Парни весьма успешно ходили в соседние дворы учить уму-разуму соперников. Игорь был в этом деле заводилой. Длинные мощные руки, огромные кулачищи и боксерская подготовка весьма способствовали победам. Бывало, на Игоря нападали с ножами. Он успешно отбивался, правда на руках осталось множество шрамов от порезов.

Но однажды, уже после окончания школы, в драке ему выломанной из забора штакетиной основательно рассекли кожу на голове. И этот шрам сразу закрыл ему путь во многие учебные заведения, где требовались гарантированно здоровые мозги. Кстати, Игорь даже сотрясения мозга не получил. Но в армию его взяли с оговорками, как нестроевого и он прослужил два года в Забайкалье на Китайской границе медиком.

Рассказывал, как их часть отличилась в каком-то конфликте с китайцами. Типа «те лезли, а мы их жгли». Но в основном был занят излечением у солдат и офицеров триппера, который они обильно цепляли в увольнениях и отпусках. Курс лечения был по-средневековому примитивен и эффективен. Длинной тупой иглой в уретру вводился раствор антибиотика. Солдатам укол делался с анальгетиком, а классово чуждым офицерам без оного. Бедные лейтенанты орали как мартовские коты, но в итоге стойко переносили тяготы службы. Выздоравливали, чтобы через три-четыре месяца снова получить у Игоря спасение от французского насморка.

Из армии в отпуск Игорь поехал через Ташкент. В свои девятнадцать он был огромный детина два метра в высоту, ладонью запросто обхватывавший мою голову.

– Поедем, покатаемся вечерком, Ташкент посмотрим, – предложил Игорь.

– Тебе что посмотреть хочется? – поинтересовался я.

– Так, возьмем такси и поездим.

Как стемнело, братья поймали такси.

– Вот два червонца, мы хотим посмотреть славный город Ташкент и его достопримечательности, а потом вернуться на это же место. Устраивает программа? – распорядился Игорь. Я на всякий случай кивнул, будто указания касались меня, а не таксиста.

Таксист поехал по центральным, ярко освещенным улицам и проспектам, покружил на вокзале и целых два раза проехал мимо Таштюрьмы, каждый раз с придыханием комментируя назначение высокого белого забора с колючкой поверху.

– За бандитов принимает, – улыбнулся Игорь. – Ничего, пусть боится, хамить не будет.

После службы Игорь устроился в пожарную охрану.

Последняя весть от него прилетела, когда я служил на корабле. Игорь прислал фотку первенца, которого своей огромной ручищей держал как куклу.

Была информация, почерпнутая в интернете, что сейчас Игорь проживает в уральской Сатке, чем занят, я не знаю. Ни почтовым адресом, ни тем более мейлами и номерами телефона интернет со мной не поделился.

Пока это все о моей Челябинской родне по папиной линии.

О маме и её родне она сама написала в книге «Военное детство и вся жизнь», поэтому я не буду останавливаться на этой теме детально, чтобы не дублировать мамины мемуары.

Родственники с маминой стороны почему-то жили куда обособленнее от нас, Ташкентских. Редко-редко они к нам и еще реже мы к ним. Мамин отец дед Константин в период моего раннего детства проживал со своей второй женой Людмилой. Я ее называл «теть Люда». Она была относительно молода, энергична, улыбчива. Квартира у деда с Людмилой была на третьем этаже в угловом доме по улице Танкистов, 136. Дом был новый, деревья во дворе только-только принялись. Было просторно и ветрено. Зато в квартире у Людмилы всегда было уютно и приятно. Она не стеснялась безделушек и плюшевых накидок на полочки. На торжественном месте на литой витиеватой чугунной полочке (как и положено, покрытой цветастой плюшевой накидкой) стоял плюшевый же кот в сапогах и в зеленом берете. Когда меня изредка приводили в гости к деду, этот кот и несколько старых флаконов от духов с притертыми и обломанными пробками были моими любимыми игрушками.

Забегая вперед, скажу, что в 1968 году, дед с Людмилой поменяли свою двухкомнатную Челябинскую квартиру на трехкомнатную в Ангрене, Ташкентской области. Туда их заманила моя мать, а деду и Людмиле понравился климат и изобилие дешевых фруктов и овощей. Но долго они среди гор и фруктов не продержались. Оказалось, что в Ангрене нет работы, к которой привык Константин в Челябинске, а Людмиле стало очень скучно без ее родственников и Челябинского внука Серьги. Сережу привозили в Ангрен, когда Константин и Людмила прилетали «на пробу». Мальчишка лет пяти мне казался совсем сопляком (мне-то было уже лет шесть или семь). Серьга любил виноград и «шышлак». Но, когда дед с Людмилой прилетели на ПМЖ, Серьгу с собой не взяли, вот бабушка и заскучала о родном внуке.

Всего-то через полгода, новоприбывшие засобирались обратно. Официально, Людмила объяснила это неподходящим для ее слабого здоровья и больного сердца Ангренским климатом и свежим горным воздухом. Спорить с ней никто не стал. Насильно мил не будешь. Они снова поменяли квартиру и оказались в своем же Тракторозаводском районе в панельном доме 140б в двухкомнатной квартире на втором этаже. Новое жилье было всего в трехстах метрах от их бывшего дома по улице Танкистов.

У деда Константина и его первой жены Елены было двое детей Юрий Константинович Фартыгин и моя мама. Своего дядю Юру в детстве я не видел. Он был военный, жил где-то в каком-то Мирном или Светлом, а служил, сидя за пультом в ракетной шахте. Потом, после службы они всей семьей переехали в Молдавию, в Тирасполь. Юрий Константинович устроился на завод технологом и жил там не тужил, приносил пользу и себе и советской Молдавии вплоть до развала СССР и начала гражданской войны молдаван и приднестровцев.

По его словам, когда снаряды стали пролетать в опасной близости над крышей их девятиэтажного дома, он засобирался на родину. Ему удалось продать хорошую Тираспольскую квартиру и на быстро обесценивавшиеся бумажки купить себе деревянный дом в деревне Малково, Чебаркульского района Челябинской области. Дом оказался на улице Куйбышева. В соседнее село Кундравы и тоже на улицу Куйбышева в 1991 переехали мои родители с моей сестрой и ее мужем. Удивительно много сделал для уральцев этот Куйбышев. Что ни деревня – обязательно улица его имени.

В деревне Юрий Константинович поначалу дал волю своим умелым рукам и светлой голове. Отремонтировал дом, сделал капитальный крытый двор. Для жены и ее огородных потуг из аккуратно выпиленных реечек построил замечательный парник. Но потом годы и вечное недовольство его жены взяли свое. Интерес остался только к водке. Я бывал у него уже году в 2009. Старый дядя Юра совсем не походил на бравого советского офицера-ракетчика. Он словно все время пытался оторваться от реальности, скандальной старухи-жены, скуки деревенской жизни. В обед принимал грамм двести и забывался. Ни криков, ни ругани от него в чей-то адрес я не слышал. Юрий Константинович просто уходил и ложился спать.

У Юрия с Катериной родились двое сыновей. Старший Игорь Юрьевич 1960 года рождения и младший Константин Юрьевич. Игорь получил высшее образование, но жизнь сложилась как-то несообразно. Будто всю жизнь суетился, искал смысла и счастья, менял жен и детей, одни жены его сами бросали, других он оставлял по своей инициативе. Фантазировал, стремился к чему-то высшему, пытался заниматься бизнесами: то разведением кроликов на мясо и шкурки, то электронной диагностикой автомобилей. Даже принимался строить дом на самодельных бетонных сваях. Но так в итоге ничего выдающегося с ним и не произошло.

Его брат Костя оказался человеком более хватким в жизни. Выучился на стоматолога, отслужил в армии в Чечне, сверля и пломбируя солдатские зубы, в чем отдаленно повторил путь незнакомого ему моего двоюродного брата Андрея. Потом в 2000-х бросил стоматологию и открыл собственную фирму по оказанию услуг кабельного телевидения. Постепенно, комнату за комнатой выкупил в Чебаркуле хорошую трехкомнатную квартиру в «сталинском доме». Со второй попытки женился. Родились дети. В-общем, нормально все.

Да, почему со второй попытки. С первой женой они прожили вместе не долго. Она была маленькой, тоненькой, шустренькой евреечкой. К сожалению, у молодых темпераменты категорически не совпадали. Костя большой, полный, избыточно флегматичный, а она – вся огонь! Ну и в этой огненной суете стала успевать изменять Игорю с его же товарищем. А тому девушка понравилась. Когда жизнь стала принимать совсем уж анекдотический оборот, Игорь с другом полюбовно договорились о передаче зажигалки в добрые руки.

Вернемся в Челябинск начала шестидесятых.

Когда я стал подрастать и вполне осознавать себя как маленькую личность, у меня стали появляться интересы. Во-первых, я очень любил сложные технические игрушки. У меня был экскаватор, который под моим управлением вполне успешно справлялся с рытьем котлованов в песочнице возле дома. У меня был электрический автобус на батарейках. Автобус был способен методом проб и ошибок, а проще говоря, беспорядочно натыкаясь на стены и мебель, прокладывать в комнате свой витиеватый маршрут. У автобуса светились фары и было особенно интересно включать его в темном коридоре. Я представлял себя водителем такого ночного автобуса и вместе с ним переживал свое маленькое путешествие.

В плане снабжения новыми игрушками я не сидел на шее у родителей. Обычно, игрушки дарились кем-то из родственников. Например, замечательный электровоз, способный самостоятельно доезжать до стены и, включая обратную скорость, устремляться к противоположной стене, мне подарил мой дядя Виктор. Однажды под вечер он пришел в гости и принес электровоз в пестрой коробке. Они с моим отцом уселись по краям комнаты и со смехом наслаждались моей игрушкой до тех пор, пока их не урезонила моя мама. Отобрала игрушку и отдала мне. Взрослые мужчины доигрывали недоигранное в войну. У них таких игрушек не было.

Как-то раз в гости пришел редко появлявшийся в Челябинске дядя Юра. Он подарил голубую пластмассовую гоночную машину. К сожалению, ничего технически особенного в ней не было. На задней оси был надет стальной маховик, как бы придававший автомобильным колесам запас инерции. На самом деле, даже мне, тогдашнему четырехлетнему карапузу было понятно, что толку от маховика никакого. Я пришел к такому выводу в результате многочисленных опытов по раскручиванию колес и опусканию машинки на пол. Энергии маховика хватало лишь на короткий пробег всего с десяток сантиметров.

Если была хорошая погода, я подолгу возился в песочнице или катался на трехколесном велосипеде. По-моему, велик достался мне от быстро выросшего брата Игоря. С этим великом же связано мое первое в жизни поражение от противоположного пола.

Во дворе у меня была подружка примерно одного со мной возраста. Кажется, ее звали Катя. Однажды Катя попросила у меня велик покататься. Конечно, я был польщен вниманием к моему велику и предоставил его в неограниченное пользование. Катя каталась, а я сидел в песочнице. Через короткое время Катя подошла и пожаловалась, что велосипед не едет. Я пошел разбираться. Оказалось, слетела и потерялась какая-то гайка. Сейчас уж и не помню, то ли с оси, то ли с педалей. Мы походили по площадке и дорожкам, но злополучной гайки не нашли. Пришлось тащить раненый велосипед домой в подъезд.

Дома я честно рассказал, что пока Катя каталась, гайка куда-то потерялась. Но в целом, я пребывал в восторге от общения с Катей и от приключения с поломкой велосипеда. Мама мой восторг не разделила. Сначала она отправила меня искать снова эту гайку. Я честно сходил, потоптался во дворе. Вернулся ни с чем. «Вот будешь давать свои вещи всяким там девчонкам, никогда ничего хорошего у тебя не будет!»

Мама как в воду глядела. Первой жене при разводе я оставил все, что накопилось к тому времени, включая квартиру. Вторая жена сейчас успешно движется по той же траектории, по сути дела, с моего добровольного согласия, владея домами, квартирами и машиной, купленными на мои кровные в расчете на обильную сытую старость. Старость еще не пришла, а все нажитое непосильным трудом уже помахало мне ручкой.

Что-то я не помню дальнейшего использования этого велосипеда. Наверно, вскоре пришла зима.

Но, уж хвастаться, так хвастаться!

Еще у меня был серый лимузин «ЗиМ» с управляемыми передними колесами и приводом на задние. Управление осуществлялось с пульта, который надо было держать в руках и нажимать большим пальцем на такую длинненькую штуковину. Она управляла передними колесами. А чтобы машина двигалась, надо было другой рукой крутить ручку. Управляющие воздействия и энергия от «мотора» передавались на колеса по тросику, который шел от пульта к машине. Все было просто, механично, никаких батареек. Но меня такая система управления не устроила. Казалось дикостью управлять передними колесами методом нажатия на клавишу. В итоге я разобрал чудо инженерной мысли советских производителей игрушек и убрал все лишнее, мешавшее играть нормально. Родители расстроились, увидев результаты моего антитруда. Я был пожурен, но все осталось без изменений. Разумеется, никто восстанавливать машину не стал.

И наконец, вершиной моей коллекции игрушек в Челябинский период жизни стал изумительный трактор. Оранжевого цветя, на гусеницах, с четырехцилиндровым мотором, в прозрачных цилиндрах которого двигались вверх-вниз, освещенные розовым светом, поршни.

Трактор стоял на полке в магазине игрушек. Стоил баснословно дорого, что-то около шести тогдашних рублей. Периодически, когда меня забирала из садика бабушка и вела к себе домой, мы заходили в тот магазин, и обычно, бабушка покупала мне очередную копеечную однодневную машинку. Я был благодарен бабушке за подарки, но всегда подолгу стоял, разглядывая волшебный трактор.

И вот однажды, по какой-то причине меня забрал дед. Естественным образом мы зашли в магазин.

– Ну что Митя, выбирай что сегодня купим, – опрометчиво предложил дед.

– А можно трактор…? Просто посмотреть?

– Наверно, можно. Сейчас спросим. Девушка! Покажите ребенку вон тот трактор, пожалуйста.

Продавщица осторожно, как огромную ценность сняла трактор с полки.

– А батарейки к нему круглые или квадратные? – поинтересовался дед.

Я их дальнейший разговор не слушал. Старался поскорее рассмотреть, потрогать и запомнить побольше деталей. И как мотор включать, и как поршни в нем бегают, и как включаются фары и как крутятся настоящие гусеницы.

– Ну что Митряс, рассмотрел? Подходит тебе? Берешь?

Я не понимал слов. Просто решил, что уже уходим и пора прощаться с трактором. Я протянул трактор продавщице.

– Бери мальчик, он твой. Дедушка купил его тебе, – улыбнулась продавщица.

– Пойдем-пойдем, бери трактор и пошли, а то дома баба Лиза с ужином заждалась, – легонько подтолкнул меня к выходу дед.

– Дед Боря, а ты правда его мне купил? – мне трудно было поверить в свою удачу, – На день рождения?

– Нет, до дня рождения тебе еще далеко. Просто так купил. Потому что я тебя люблю.

Вообще-то, поведением в магазинах я отличался в очень плохую сторону. Мама говорила, что для меня было в порядке вещей требовать себе игрушку, катаясь по полу в магазине и истошно вопя «Хочу!!!» Но вот я этого не помню. Помню себя божьим одуванчиком и послушным ребенком.

В конце 1965 года в Челябинск завезли бананы. Их продавали всюду, как картошку. И в гастрономах и даже с лотков на улице как мороженое. Родители сами ели заморские фрукты и меня изобильно ими кормили. Однажды мой желудок не выдержал, я долго страдал на горшке. В следующий раз я откусил банан лет через тридцать, а до того даже запах бананов был мне ненавистен.

В детстве я здоровьем не очень отличался. Мама меня периодически поила рыбьим жиром, который я любил настолько, что просил вторую ложечку и потом тщательно ее облизывал. Поили меня какими-то витаминными настойками и даже кагором. От кагора я спал и набирался красных кровяных телец. В садике всю нашу братию каждое утро поили из специальных аптечных мензурок дрожжевым напитком. Мы выстраивались гуськом в затылок, подходили и по очереди брали каждый по мензурочке. В дрожжах «витамин А, а может Б», как говорила нянечка, рекламируя напиток.

Детский сад, в который меня водили, располагался в типовом двухэтажном здании с широким крыльцом посередине. С двух сторон крыльцо украшали белые гипсовые олени с оленятами. Здание было построено еще задолго до эпохи хрущевского минимализма и упрощенчества и в его облике сохранились элементы приятных архитектурных излишеств, которые придавали садику уютный домашний вид.

В декабре 1964 года было не очень морозно, снег лепился, и кому-то из воспитательниц пришла в голову замечательная идея дополнительно украсить к Новому году территорию детсада снежными фигурами. Долго обсуждали, что же именно получится создать силами непрофессиональных скульпторов. Предложений было много: и Деда Мороза, и китайского дракона, и крепость, и просто снеговика. В итоге, после жарких прений и реальной оценки собственных сил, остановились на двух больших шарах по сторонам дорожки перед крыльцом и как раз перед оленями, установленными немного выше. Но, чтобы шары не напоминали такие же, как в соседнем парке, их решили украсить цветными льдинками из замороженной разноцветной воды.

Утром, приведя своих чад в садик, мамы ахнули! Действительно, вышло красиво! Белый снег словно весело смеялся красными, синими, зелеными квадратиками льда. Снежные шары стали похожи на большие сахарные головы, утыканные пестрыми леденцами.

К сожалению, дети, дождавшись прогулки, поняли намек на леденцы буквально. Очень скоро все льдинки в пределах досягаемости детских ручонок оказались выколупанными и съеденными.

Во избежание простудных заболеваний, заведующая распорядилась выковырять оставшийся цветной лед и просто посыпать шары бумажными конфетти.

В Челябинске делали отличное мороженое, и мама не упускала возможности купить себе брикет в вафельной обкладке. Я любил эскимо, но в силу нередких простуд, эскимо мне заменяли творожные сырки в шоколаде. Вид такой же, вкус тоже примерно похож. Если осознать, что ничего другого все равно не будет, то было легко смириться со злодейкой-судьбой и с аппетитом есть эрзац-эскимо. Особенно это легко получалось, когда идешь из магазина по снегу. Сырок холодный – вполне себе мороженое.

Иногда раз в месяц, иногда – чаще, в гости к бабушке приводили ее внуков Игоря, Наташу и меня. Однажды зимой 1964 года в маленькой дедовой квартире собралась вся его семья. Я с папой и мамой, Игорь которому скоро было бы уже шесть лет с отцом Виктором и мамой Тамарой. Восьмилетняя Наташа с папой Лешей и мамой Валей. Ну и конечно хозяева – дед Борис и бабушка Лиза.

Было шумно и весело. У бабушки с дедом была не очень большая двухкомнатная квартира, но на один вечер места хватило всем. Взрослые разговаривали и играли в карты за круглым столом. Дети возились на дерматиновом диване с бабушкиными фарфоровыми слониками, иногда пытаясь смотреть непонятную передачу на маленьком экране большого телевизора.

Но интереснее всего в бабушкиной квартире было играть в прятки!

Под кроватями в спальне были сложены чемоданы с вещами. Если спрятаться за ними и сидеть тихо, никогда в жизни никто тебя не найдет. В кладовке было удобно затаиться за ящиком с дедовыми инструментами. Можно залезть в шифоньер или спрятаться за золотистой бахромой скатерти, свисающей со стола. Но когда тебя начинают находить даже в этих надежных местах, приходится придумывать новые и неожиданные.

Замечательные места были на кухне. Там у бабушки стояла белая печь. Рядом с ней ящик с углем, а напротив стол и комод с посудой. Но, к сожалению, прятаться там нельзя. Лезть в комод и за угольный ящик строго-настрого запретили родители. В комоде посуда, а в ящике с углем таилась опасность получить свое чадо в костюме трубочиста.

Зато в закутке, в кладовке, сложены щепки для растопки печи. Для приличного вида куча прикрыта старым покрывалом. Если залезть под покрывало и притвориться щепкой, можно спокойно ждать, пока водящий не станет сдаваться. Вот я и придумал спрятаться именно там. Когда Наташа договорила «Кто не спрятался, я не виновата!» я быстро залез под покрывало и уселся на кучу щепы.

Вдруг, как будто пчела ужалила в попу. Я с криком подскочил. Захотелось выскочить и убежать из такого негостеприимного убежища, но даже просто идти было очень больно. Здоровенная заноза порвала мои сатиновые штанишки и глубоко воткнулась в мягкое мясо.

Все сразу громко заговорили, забегали, засуетились. Заохала бабушка, мама подхватила меня на руки, тетя сердито выговорила Наташе, что игра не доводит до добра, а дед, как опытный фронтовик, потребовал показать рану. Папа с дядей Виктором убежали к управдому звонить от него в дежурную больницу.

Аккуратно, чтобы не задеть раненую попу, мама одела меня в теплые штаны и шубу. Побледневшая тетя прижала руки к сердцу. Дядя Леша взволнованно закурил на кухне в форточку.

Наташа и Игорь стояли в сторонке, и сочувственно смотрели на мои сборы в дорогу.

– Вырезать занозу будут, – со знанием дела сказала Наташа. Услышав слово «вырезать», Игорь сморщился и опасливо потрогал свою попу.

Наконец в дверь залетел папа, схватил меня, одетого и замотанного шарфом и, гремя санками по мраморным ступеням, мы втроем с мамой и папой устремились на улицу. Мама, на ходу застегивая пальто, едва успевала за прыгающим через две ступеньки папой.

По звонкому укатанному снегу папа почти бегом повез санки с пострадавшим в больницу. Мне приходилось сидеть на одной половине попы. Было неудобно и немного больно, но приходилось терпеть. Я уже знал, что мальчикам неприлично плакать. И конечно, было очень интересно узнать, как это из попы можно вырезать занозу?

В белом больничном кабинете медсестра первым делом восхитилась мужеством молодого человека! Понятно, что после этого молодому человеку плакать совсем расхотелось. Я начал показывать, что мне совсем не больно и не страшно.

Пока хирург вынимал из попы занозу, я успел рассказал медсестре и про прятки у бабушки, и про детский сад, и про маму, и про папу. Когда я ответил на последний вопрос, врач прилепил пластырь на ранку и сказал, что до свадьбы заживет.

Так я и не узнал, как вырезают занозы.

Весной 1965 года часто случались ранние оттепели. На солнечных местах уже в марте появились проталины и там начала пробиваться зеленая травка. В один из таких необычно теплых дней мама и папа вели меня четырехлетнего домой из детсада. На вечерних апрельских улицах торговали бананами и еще чем-то привезенным из теплых стран. Я уже успел объесться бананами и недовольно морщился, когда ветерок со стороны фруктового лотка приносил их сладковато-тягучий аромат.

А вот, например, арбуз… Какой он?

В букваре на странице с буквой «А» нарисован такой красивый полосатый арбуз со стоящей рядом яркой красной долькой! Когда мама спрашивала, какая это буква, то думалось совсем не о букве, а о чем-то необычайно вкусном сладком-сахарном и не таком нудном как бананы.

Вдруг издалека, из темноты аллеи ветерок принес что-то свежее, новое и необычное. Я непроизвольно замедлил шаг, повиснув на руках мамы и папы.

– Что случилось, Димочка? – спросила, наклонясь мама.

– Мама, арбузами пахнет!

– Арбузами? – мама с папой недоуменно переглянулись.

– Арбузам еще рано, – сказал папа. – До них еще месяца четыре, а то и пять. Вот вырастут – обязательно купим.

Теперь все понятно. Арбузы уже есть! Но они пока еще малюсенькие, спрятались под прелой прошлогодней листвой и пахнут. Осталось потерпеть немного, они вырастут большие, превратятся в тяжелые зеленые арбузищи! И когда их запахом пропитается не только эта весенняя аллея, но и весь город, вот тогда и настанет арбузное время. И самый большой, самый красный и самый душистый арбуз папа принесет домой.

А пока в теплом влажном весеннем воздухе разлит сочный запах приближающегося арбузного лета.

Летом при первой же возможности родители старались провести время либо в парке, либо в лесу, либо, на крайний случай, в гостях. Однажды в теплое солнечное воскресенье папа, мама и я проводили в парке.

Городской парк Гагарина выходит к берегу большого чистого озера, кое-где по берегам заросшего камышом, лилиями и кувшинками. Если взять лодку на лодочной станции и не жалеть цветов, то за пару часов можно собрать целую охапку. Вот только много рвать нет смысла. Букет получается мокрый, носить его неудобно. А прекрасные белые лилии очень скоро завянут.

Удержаться и не сорвать любимой молодой жене хоть пару нежных цветков, мой романтически настроенный папа был просто не в состоянии! Когда он тянулся за лилией, лодка накренялась так, что от борта до воды оставалась всего пара сантиметров. Я хоть и маленький, но очень ответственный член команды, жалобно просил не рвать лилию. И вовсе не из сострадания к цветку, а из боязни потерять обоих родителей сразу.

Проплавав положенный прокатный час, лодка благополучно, не зачерпнув и ложки воды, вернулась на станцию. Как будто не понимая переживаний сына, или, может быть, желая пошутить, папа весело спросил:

– Димуля, в следующее воскресенье поедем на лодке за лилиями?

– Я лилии не буду рвать никогда! – сердито ответил я.

Как в воду глядел. Так и не довелось.

Там же, в парке к середине лета появлялись древесные лягушки. Парк этот – обычный смешанный лес с озерками и болотцами. Лягушкам там вполне хватало места.

Как здорово гулять всей семьей по парку-лесу в хорошую погоду! Беспечно щебечут птицы, шумят высокими кронами серьезные сосны, густо пахнет хвоей и смолой. Ну, и конечно же: «Вон, смотри! Смотри! Белочка! А вот, смотри, лягушка!» Родители белку, конечно, поймать не могли и радовались совершенно искренне, поймав для меня лягушку.

Зелёную полосатую пленницу усаживали в кармашек моей рубашки так, чтобы наружу выглядывала остренькая голова с черными глазками и две маленькие лапки.

Мне было всего три с небольшим. Я пока еще послушный. Если папа посадил лягушку в карман, значит так и надо. Будем ходить по парку вместе. Пока меня выгуливали, лягушка беспомощно сидела в кармашке.

Наконец, недолго помучив прогулкой, земноводную отпускали восвояси.

Несмотря на эти романтические встречи с уральской фауной, с возрастом горячей любви к холодным жабам и шустрым головастикам у меня не возникло. Но зато, те недолгие страдания древесных лягушек приучили меня к мысли, что амфибии – это просто хорошие соседи по планете и убивать их, особенно просто так, для развлечения, это совсем уж последнее дело.

В моем детском саду репертуар музыкальных занятий не отличался изысками. Пели в основном обязательные тематические к сезонам песенки про косолапых мишек, про елочку, про «мы везем с собой кота».

Весело, конечно, но мне больше нравилось петь дома с мамой. Наша любимая песня – «Вставай, страна огромная!» Мы пели ее серьезно и ответственно. А еще я любил «Как провожают пароходы», про безымянную высоту и про сбежавшую электричку. Обычно, мы пели дуэтом. Конечно, не совсем равноценным… У мамы был красивый голос и тонкий слух, но она старалась петь негромко, чтобы и меня было слышно.

Когда маме бывало некогда, или она уходила в магазин и ее не было дома, я играл и пел сам. Если по комнате сновал ярко раскрашенный электропоезд, то я ему пел про электричку. Для большого автобуса на батарейках хорошо подходила песня про пароходы, а включенные в темном коридоре автобусные фары сразу напоминали тревожную песню о безымянной высоте.

А вот, «Вставай, страна огромная!» я пел, когда хотелось встать, потянуться и немного побегать.

Волшебные переводные картинки! Они как детские секретики, которые устраиваются в земле под стеклом и делаются из фольги, пары бусин и осколков цветного стекла. В переводных картинках, как и в секретиках, всегда есть тайна. Никогда не знаешь заранее, какая яркая и красивая картинка скрывается под бумагой, пока не переведешь ее на какую-нибудь белую поверхность. Чтобы увидеть тайну, нужны ножницы, тарелка с водой и эта самая поверхность. Новая, только что очищенная от размокшего бумажного слоя картинка пахнет свежей краской. Запах очень похож на тот, который некоторое время держится в комнате после ремонта.

Одно время как-то совпало, что у нас было изобилие переводных картинок и достаточно свободного времени, чтобы переводить. Наверно, я болел, и мама сидела со мной дома. Вскоре, мы с мамой залепили все поля и все белые места в детских книжках, несколько картинок приклеили на шифоньер и магнитофон. Кризис в картинках настал тогда, когда оказалось, что лепить уже больше некуда. Папа поставил нам диагноз – картинкомания. Глядя на наши горящие и ищущие свободного места глаза, он вздыхал и просил только не налить воду внутрь магнитофона. Со всем остальным он уже смирился.

По праздникам и иногда по выходным мои молодые родители захаживали в гости к Пузанковым. Мне очень нравилось ходить в гости, особенно в гости к родственникам, у которых тоже есть дети. Можно играть в другие игрушки или просто рассматривать слоников на комоде. Но взрослые почему-то думали, что ребенку больше всего хочется посидеть у них на руках. Тебя хватали, несли кому-то показывать. Спрашивали, сколько тебе лет и ходишь ли в садик?

Лучше всего мне гостилось у дяди Лёши и тети Вали. В их большой ухоженной квартире чего только не было! И диковинные игрушки, и дядин офицерский китель, увешанный значками и медалями, и даже объемная фотография подмигивающей девушки в деревянной рамке.

Тете и дяде тоже нравились мои визиты. Тетя любила меня пылко. Сюсюкала, тискала и зацеловывала. Дядя Леша предпочитал разговаривать со мной на серьезные темы. Все бы хорошо, но дядя очень много курил. Курил он и тогда, когда разговаривал с племянником, держа его на руках. Понятно, я не испытывал особого удовольствия от таких мужских бесед. Я долго терпел и наконец решился!

На одной из родственных вечеринок дядя, как всегда, предложил:

– Ну что, Диментий, пойдем, покурим, поговорим?

На что я твердо ответил, – Я бросил! – чем привел в неописуемый восторг собравшихся, среди которых кроме Валентины Борисовны курили все и мало кто помышлял отказаться от этой вредной привычки.

Дядя, по моему примеру, совсем курить не бросил, но, когда говорил со мной на серьезные темы, больше не курил.

Наш двор на улице Потёмкина был образован двумя, стоящими друг напротив друга двухэтажными домами. Тот, в котором я жил, был оштукатурен и покрашен в желтоватый цвет, а напротив стоял черный от старости, бревенчатый дом. Однажды, в 1965 году я, уходя в детский сад утром, еще видел этот дом, а вечером его вдруг не стало. Деревья вокруг, столбы с веревками, даже песочница с деревянным грибком, все осталось на месте, а целый дом исчез.

Говорили, что в подвале дома была разлита ртуть, жильцы часто болели и некоторые даже умерли. Недавно эту ртуть обнаружили и решили снести дом.

Сделали это быстро, как будто дом не снесли, а унесли. После дома осталась неглубокая яма, немного рыжего деревянного мусора и обломки старого шифера.

Конечно, такой страшный дом не жалко. Вот только двор сразу стал открытый, пустой, неуютный и как будто чужой. Заглядывать в яму, оставшуюся от дома, не хотелось.

Когда моим родителям дали их первую отдельную двухкомнатную квартиру в другом районе, я ни разу не пожалел старого двора.

В декабре 1965-го года мои родители получили новую квартиру на первом этаже четырехэтажного панельного дома по улице Вагнера. У меня появилась своя комната с окном на заснеженный пустырь. Родители, даже когда мы все бывали дома, были вечно заняты. То они расставляли мебель, то раскладывали в шкафу посуду, то готовились встретить гостей на новоселье. Я все время сидел в комнате один. Очень хотелось напроказничать, чтобы ну хоть кто-то меня заметил!

Есть идея! Подставив к окну стульчик, я взобрался на узкий подоконник, некоторое время стоял в нерешительности. Во-первых, очень высоко. Во-вторых, я у всего мира на виду. В-третьих, идея очень уж смелая! Но отступать уже поздно. Я стянул штаны и показал пипиську прохожим, идущим вдалеке по снежной тропинке через пустырь.

Задохнувшись от ужаса содеянного, быстро слез с подоконника и долго сидел, прислушиваясь, не пришли ли те прохожие наказывать шалуна?

Пронесло!

Вечером собрались гости. Сидели, разговаривали, пели. А я опять один в своей комнате. Это становилось просто невыносимо! Почему никому нет дела до ребенка?

Когда уровень обиды на судьбу-злодейку пересилил инстинкт самосохранения я решительно вошел в комнату к взрослым и попросил отца дать мне самую новую газету. С гордостью перед друзьями и родственниками за грамотного сына, отец дал свежий «Советский Спорт».

– Читать будешь? – подмигнул он гостям.

Я молча унес газету к себе в комнату. Там черным карандашом тщательно нарисовал на газете жирную фашистскую свастику. Когда свастика была готова, я отнес показать взрослым результат своего протеста. Отец взял газету в руки, улыбка сползла с его лица и, недолго думая, он от души врезал мне по попе.

– Марш в кровать, охламон! Завтра поговорим!

Бунт удался! Пусть попа горит, зато на душе спокойно. Доказал им!

Переезд в Ангрен

В новой квартире мы прожили не долго. Весной 1966 года в Ташкенте произошло сильное землетрясение. Пострадало множество старых глинобитных домов, при этом кирпичные дома еще царской постройки, и даже большинство советских зданий, так называемых «сталинок», разгула стихии не заметили. По сравнению с Ашхабадским землетрясением 1948 года в Ташкенте погибло совсем немного людей, и в основном от каких-то случайных причин, напрямую не связанных с рухнувшими зданиями. Просто так совпало. Необходимость построить образцовый социалистический город в Восточной республике назревала давно и землетрясение стало хорошим поводом для начала широкомасштабных работ по превращению тихого и несколько замшелого Ташкента в выставочный образец возможностей СССР.

Во всех крупных городах и столицах республик Союза сформировались так называемые «строительные поезда». В Ташкент потоком пошли передовые стройматериалы, приехали сотни тысяч строителей и промышленных специалистов, для которых открылась прекрасная возможность попробовать вкус новой жизни в новом климате и среди новых людей, а также неплохо заработать на командировочных и высоких ставках первоначального этапа восстановления города.

Из Челябинска в Ташкент тоже направился строительный поезд. Моего деда не пришлось долго уговаривать. Или жизнь в Челябинске ему обрыдла, или так уж поманили длинные рубли, или просто захотелось большого дела, но он уехал в числе первых строителей. Через пару месяцев за ним собрался мой отец с той лишь разницей, что дед стал работать на стройках в Ташкенте, а отцу предложили место в строительном управлении в городе Ангрене Ташкентской области.

Ангрен землетрясение в Ташкенте даже не качнуло, но там планировалось развивать Ангренский угольный разрез, размещать производства военной электроники и химии. Нужны были тысячи рабочих рук. Для этих людей и надо было строить жилье и прочую городскую инфраструктуру. Диплом инженера-строителя пришелся отцу весьма кстати.

Из прохладного и ветреного Челябинска мы переехали сразу в тепло и солнце. Вокруг Ангрена, упираясь скальными и снеговыми вершинами в темно-синее небо, стояли горы. Конечно, не все они были высоки и величественны. В пешей доступности были относительно невысокие горы, покрытые выгоревшей к концу лета желтой травой и кустарниками. Пока достраивался к приему переселенцев «Новый город», нас поселили в доме на тихой зеленой улочке «Старого города». Отец ездил на работу, а мы с мамой вникали в новую жизнь, гуляли по городу, заглядывали в небольшие магазинчики, покупали и ели непривычно вкусные и непривычно дешевые фрукты и овощи.

Был август 1966-го года. В нашем доме-гостинице посередине заасфальтированного двора росло огромное, наверно столетнее, абрикосовое дерево. Основное его предназначение – тень. В жаркий полдень, после очередного похода по окрестностям, сидя в тени, мы по новой привычке обедали арбузом, персиками, лепешками и копченой колбасой. Абрикосы уже всем давно надоели. Они и на базаре стоили копейки и с нашего дерева собирай-ешь-не-хочу! Сочные плоды падали на асфальт, превращаясь в оранжевую кисельную массу с коричневой косточкой посередине. Вездесущие муравьи и те, видно, уже объелись сладкого. Желающих полакомиться набиралось немного – муравьев по десять на сладкую кляксу.

Вдруг, с обеденного стола на асфальт случайно упал тонкий ломтик копченой колбасы. От жары и горячего асфальта сало в колбасе сразу растопилось и скоро вокруг ломтика образовалось заметное жирное пятно.

Какой аншлаг! Урюк забыт! Цивилизованные муравьи едят только сервелат! Но каков при этом порядок! На ломтик никто не позволяет себе залезать с ногами. Муравьи едят деликатес, аккуратно откусывая от края.

Сверху кажется, что у колбасы выросли очень густые черные ресницы.

Всего пару дней на юге и уже проблемы. Перемена климата, воды, еды не прошла гладко. Несмотря на обилие фруктов, очевидно от непривычного обезвоживания на жаре, у меня начались запоры. Походы в туалет превратились в неприятные и даже весьма болезненные мероприятия. Однажды, когда терпеть дальше уже было нельзя, мама посадила меня на унитаз и приказала:

– Дави! А то мыло вставлю.

Я уже знал, что такое мыло в попе и поэтому согласился давить. Но давить не получалось. Больно, а толку нет. Мама взволнованно всё время спрашивала из-за двери:

– Ну что, идет?

– Не-а…

– Сильнее дави, – советовала мама.

– Попа порвется, – опасался я.

– Не порвется, не ты первый, – со знанием дела парировала мама.

От обиды и боли у меня глаза наполнились слезами, но я отчаянно продолжил свои безуспешные попытки.

Справиться с запором удалось только к вечеру после урюка и молока, съеденного и выпитого с лечебной целью.

Проживание в доме вскоре закончилось и, собрав чемоданы, мы на бортовом УАЗике переехали в Новый город. Там только что сдали четырехэтажный кирпичный дом и нашей семье выделили довольно просторную трехкомнатную квартиру с огромной лоджией лицом на южную сторону.

В новой квартире было еще совсем пусто. Контейнер с мебелью был где-то в пути. Спать пришлось на ватных матрацах, положенных прямо на пол в «зале». На кухне уже была плита, но газ в ней пока отсутствовал. Для приготовления пищи лежали два кирпича, на которых стояла электроплитка. Воду поначалу носили с улицы из водовозки.

Никаких удобств и комфорта, а я все равно был счастлив! Я лежал на матрацах между мамой и папой, слушал, засыпая, их непонятный разговор про работу и обустройство.

Мне нравилась наша новая квартира! В ней пахло свежей штукатуркой и краской, в ее пустоте голос гулко разносился эхом по комнатам, вместо важных абажуров на проводах болтались веселые лампочки, а на электроплитку можно плюнуть и слюни свернутся на красной спирали шипящим шариком.

Обилие мелкой глиняной пыли на грунтовых дорогах и скудость зелени возле недавно заселенных домов располагали местное мелкое население к забавам, которые назывались «дымовушки». Дымовушка делалась примитивно. В кусок бумаги насыпалась пыль, бумага заворачивалась, в нужный момент дымовушка бросалась вверх или в соперника. Комок пыли летел, оставляя за собой кометный хвост. Для женщин, живших на первых и вторых этажах, дымовушки были сущим наказанием. Белье, вывешенное на веранды на просушку, покрывалось желтым налетом глины. Приходилось перестирывать, а виноватых нет.

– Давай машину в кустах подкараулим, – придумал новое развлечение Колька, семилетний сын водителя карьерного БелАЗа.

Укрытая ночной темнотой и низкими придорожными кустами, вооруженная дымовушками шайка, засела в ожидании жертвы. На свою беду, мимо медленно ехал маленький «горбатый» Запорожец, по тем временам чудо народного автостроения и безусловная гордость владельца. Вдруг, на машину из темноты обрушился пыльный шквал! Расстрелявши боезапас, боевики кинулись врассыпную. Водитель, отойдя от шока, выскочил из своего танка и бросился за последним убегавшим шалопаем. Им оказался я, самый маленький и тихоходный боец. После недолгой погони водитель ловко ухватил горе-партизана за ухо.

– Где живешь?! – тяжело дыша, грозно спросил он.

– Не скажу! – насупился партизан.

– Куда ты денешься! Вот отведу в милицию, там все скажешь!

– В шестой квартире.

В связи с атакой боевиков папе пришлось прервать просмотр футбола по телевизору и с ведром пойти мыть машинку.

Я ждал папиных оргвыводов, стоя носом в угол.

– Выпороть бы тебя, да ремня жалко, – сетовала мама на непутевого сына.

К первому сентября меня отвели в детский сад. В старшую группу. Я оказался в новом здании с большими окнами, просторными игровыми комнатами и не менее просторными спальнями. Вокруг детского сада, огороженная невысоким заборчиком, располагалась территория с верандами и качалками-карусельками.

От дома до садика было минут пятнадцать хода неторопливым шагом. Если опаздывать на работу и идти быстро, волоча тихоходное чадо на буксире, то можно уложиться минут в десять.

В садике типичный для всего Союза набор учеб и развлечений: еда, сон, пение-рисование, прогулки.

В один из дней в нашей детсадовской группе был урок рисования. Тема урока – «Автобус». Воспитательница изобразила мелом на доске полукруглую черепашку с тремя окошками и колесами вместо ножек.

– Дети, рисуем этот автобус. Вы же видели автобусы на улице?

Я много раз ездил на автобусах и знаю, что они бывают разные: маленькие задорные ПАЗики, серьезные и солидные ЛАЗы и совсем космические «Икарусы» с мягкими креслами, как в самолете, и квадратным хвостом, в котором размещается мотор.

То, что воспитательница изобразила на доске – совсем не автобус. Таких автобусов не бывает.

Я старательно нарисовал ПАЗик. У него козырек, под которым стоит номер маршрута, квадратные окна и двери из четырех узких створок. Каждую субботу мы с родителями ездим на таком ПАЗике в горы, в Янгиабад. Прошвырнуться по магазинам, как говорит папа. Поэтому я знаю ПАЗик как облупленный.

Но воспитательнице рисунок не понравился. У всех детей полукруглые черепашки с колесиками, а тут ПАЗик. Непорядок. Сказано было рисовать А-В-Т-О-Б-У-С, а не какой-то ПАЗик.

К ноябрю весёлая Ангренская погода стала все больше напоминать хмурую серую Челябинскую. Зачастили дожди. В низких облаках спрятались горы. Деревья почти облетели и теперь порывы ветра стряхивали с голых веток на головы прохожих холодные капли.

В одно такое темное, серое, мокрое осеннее утро меня привели в детсад. Мама, как всегда, торопилась на работу. Довела сына до калитки, поцеловала.

– Дальше давай сам, я побежала.

Я побрел по лужам к двери сада.

– Ну, давай, дальше сама, мне некогда. Видишь, вон мальчик идет? Вот и ты иди за ним, – услышал я, как незнакомый папа проводил дочку в сад.

Я обернулся и увидел девочку в мокром плащике.

– Ты в какую группу?

– В старшую.

– И я в старшую, только в другую, ты к нам не ходишь.

– А у нас в группе есть домик и посудка, – сказала девочка, – А у вас тоже есть?

– У нас все есть. Тебя как зовут?

– Настя.

– А меня Дима.

«Хорошая девочка», – подумал я, – «Вот сейчас уйдет в свою группу, и больше не встретимся».

– Давай, пока на улице поиграем, – предложил я способ не расставаться подольше, – На нашей веранде?

Девочка согласно кивнула. Ей, видно, тоже не очень хотелось идти в сад. Дождь не помеха, да и под крышей веранды почти сухо.

Мы проиграли до полудня. К обеду распогодилось. Облака немного разошлись, и за ними показалось синее небо. Луж стало меньше, а в некоторых местах асфальт совсем просох. Воспитанников сада вывели на прогулку. Нянечка старшей группы, увидев играющих на веранде детей, удивленно спросила:

– А вы почему такие мокрые?

«Как будто в такую погоду на улице бывают сухие дети», – подумал я.

– Ну-ка, идите в группу, скажете, что я вас на улице нашла.

– А мы в разные группы…,– неуверенно протянул я.

– Вот, в свои группы и идите.

Вечером воспитательница высказала маме за то, что та бросила ребенка у калитки. Мама выслушала молча.

Домой мама шла очень быстро, крепко держа за руку прыгавшего за ней сына. На ее единственный вопрос, почему сразу не пошел в группу, я промолчал. Перескакивая через лужи, невозможно было рассказывать про удивительную девочку Настю.

С середины апреля горы покрылись зеленью и цветами. Проснулись родники, весело и суетливо побежали по расщелинам горные речки-саи. В мае стало уже по-настоящему тепло. При определенной решимости можно было поплескаться в ледяном сае и потом позагорать на горячем горном солнышке.

Мои родители старались не упускать возможности походить по горам, пособирать чего-нибудь… да хоть и грибов.

Какие грибы растут в горах? Обычные, горные. Наверняка, у них есть свои научные и народные названия, но приезжие с севера сразу назвали их по-своему, по-русски, по-привычному: «маслята» за маслянистую шляпку, «белянки» и «рыжики» по цвету, «подарчовники» по месту произрастания. Чтобы набрать корзинку маслят, нужно было пройти не один склон. Нагуляешься так, что потом самые захудалые грибы покажутся изысканным деликатесом.

Мама, папа и я с утра пораньше вооружались корзинами в надежде запастись грибами на весь год. До гор пешком идти час. Я этот час обычно экономил, сидя на шее у папы. К подножию гор подходили полные решимости. Но… Через пару часов блуждания по склонам грибники почему-то начинали больше внимания уделять рощам и родникам, чем поиску грибов. Грибы можно и на базаре купить или посылку с сушеными белыми получить с Урала. А возможность посидеть у родника в тени небольшой рощицы на базаре не купишь.

Горные родники – настоящее чудо! Если в расщелинке есть деревья и трава, значит, почти наверняка, там есть родник. Родник похож на плоский песчаный таз с водой. На дне таза шевелятся песчинки и мелкие камушки. Тонкий ручеек убегает из родника и исчезает между стеблей травы. Вода холодная и вкусная.

А еще в некоторых ущельях бегут горные речки, веселые и бесшабашные. Сотни родников сливаются вместе, чтобы получилась такая речка – сай. Сай можно перегородить камнями и получится небольшое озерцо спокойной воды. Поплавать в нем не удастся, а вот попускать игрушечную лодочку – запросто!

После очередного похода к вечеру счастливые и уставшие грибники принесли домой две горсти мелких рыжих «маслят».

Склоны Ангренских гор по весне превращаются из блекло-коричневых в ярко-зеленые. И даже их вершины покрываются бурным разнотравьем и буйным разноцветьем. Растениям нужно успеть совершить еще один цикл жизни, пока в родниках и саях есть вода, пока тонкая почва еще не иссушена летним солнцем. Пройдут какие-то три месяца и зеленые склоны превратятся в желто-бурые, а зелень останется лишь в расщелинах и ущельях. Но пока все только набирает силу, распускается и расцветает! Нужно быть академиком от ботаники, чтобы знать все названия и особенности, прелести и опасности горных растений!

Из цветов, известных не только академикам, в изобилии растут ромашки, колокольчики, васильки, цикорий и эремурус. Но еще десятки розовых, желтых и синих цветов покрывают нетоптаные пока склоны. А уж трав! Все это великолепие источает пряные, сладкие, горькие, мятные запахи. Голова кружится от свежести воздуха и ароматов цветов. Хочется все перенюхать и перепробовать!

В один из погожих дней, родители с друзьями устроили выезд в горы, с восхождением на вершину и пикником возле родника на полянке. Было много детей примерно одного со мной возраста. Мы бегали в траве, собирая своим мамам пестрые букеты. Утром следующего дня мама вскрикнула, увидев меня. Мое лицо опухло, покрылось сыпью и волдырями. Глаза покраснели и превратились в глубокие щелочки.

Пожилой доктор в местной поликлинике сразу все понял:

– А! Цветы в горах нюхал?

Я согласно кивнул.

Доктор прописал мне промывать глаза зеленым чаем, пить побольше зеленого чая, делать на волдыри примочки из зеленого чая. А впредь к горным цветам относиться осторожнее. Или, хотя бы, не нюхать и не рвать некоторые из них.

Идя домой, мама недоумевала: – У этих узбеков вся жизнь вокруг зеленого чая. Они другого и не знают.

Несмотря на простоту лечения чаем, мне хватило всего двух дней для полного выздоровления.

На улице Чекрызова в первом угловом доме от Обелиска «Павшим защитникам Отечества» был промтоварный магазин, в одном из отделов которого, продавали игрушки. Магазин был очень удобно расположен на пути из детского сада к дому, и иногда мне удавалось затянуть в него маму или папу. Обычно повод звучал

– «Просто посмотреть».

Среди многих чудес, выставленных на полках с игрушками, продавалась немецкая железная дорога Piko. Цена была не занебесная, но вполне ощутимая – 3р 80к. После настойчивых уговоров и обещаний, что буду беречь, мне наконец купили этот набор. В яркой коробке было все необходимое: рельсовый круг, паровоз, два вагона. Батарейку купили отдельно. Кубики и пластилин для изготовления станций и эстакад дома уже были.

Черный паровозик каждый вечер весело таскал по рельсам свои вагончики. Мы с папой строили из кубиков тоннели и наблюдали как маленький состав смело ныряет в темноту и неизвестность, чтобы через секунду, как ни в чем ни бывало, выскочить с другой стороны на свет и продолжить свой бег по кольцу.

Расстаться с паровозиком ну просто не было сил!

– Ма-а-ам, а можно я возьму паровозик в садик?

– Ведь потеряешь.

– Нет, я его только покажу и в шкафчик спрячу.

В группе паровозик сразу оказался в центре внимания. Удивительную игрушку смотрели по очереди, трогали блестящие шатуны, пробовали крутить красные колеса, нюхали интересный электрический запах внутри.

Вечером паровозика в шкафчике не оказалось…

– Ну вот, я же говорила, что упрут, – сетовала мама.

Воспитательница посоветовала впредь не разрешать приносить в сад дорогие игрушки.

Через неделю точно такой же паровозик принес в группу Вовка Булыгин. Паровозик был очень похож на мой, но он был какой-то мертвый. Колеса безвольно крутились, сцепка поломана, сам какой-то серый, будто им в песке играли.

Я не стал признавать, что это мой бывший паровозик. Было стыдно за себя простака и нюню и за Вовку-вора.

Что делать, когда выпали передние молочные зубы? А ничего делать не надо. Улыбайся во всю ширь беззубого рта и все! Никто не осудит. Зато очень удобно пить молоко из закрытой бутылки. Не верите? Скажете, невозможно? Очень даже возможно, и делается это так:

В магазине покупаются литр молока в бидончик и четверть-литровая бутылочка сливок. Как известно, такие бутылочки закрывают крышками из фольги. Когда ты дома, то все, конечно, просто – вдавил крышку пальцем, снял ее, смятую, с горлышка, и наливай, пожалуйста, сливки в стакан. А как быть на улице, когда одна рука занята бидончиком?

Здесь и проявляются все преимущества отсутствия передних зубов. Держишь бутылочку в левой руке, и, не снимая крышки, просто протыкаешь ее не выпавшим пока клыком. Дальше красота! Иди себе, смотри по сторонам и соси сливки через дырочку в крышке. Как раз до дома хватает.

Родителям иногда надо отдыхать от воспитания детей. Поэтому летом меня отправляли на месяц-другой к бабушке. У меня были каникулы в большом городе! Бабушка выбирала для поездки поезд или автобус по принципу: «Мы на чем прошлый раз ехали? На автобусе? Давай сегодня на поезде прокатимся».

Обычно, к тепловозу были прицеплены четыре мягких общих вагона. Сидеть удобно, да и ехать всего три часа. Поезд трогался совершенно незаметно. Только по движению платформы назад можно было понять, что он уже едет. Бабушка сразу открывала запасы дорожной еды – бутерброд с вареной колбасой и ломтиком соленого огурца, бутылка с холодным чаем. Как будто, перед отъездом не обедали.

В следующем ряду впереди от нас тоже едут пацан с бабушкой. Его тоже везут на каникулы. И тоже, как и меня, основательно кормят перед дальней дорогой.

Наконец мы наелись, насмотрелись на горы в окне и оказалось, что в промежуток между сиденьями очень удобно разговаривать, как будто в окошко между двумя купе.

– А я первый класс закончил, – первым заявил сосед. – Мы учили арифметику, чтение и письмо. А еще у нас было внеклассное чтение и продлёнка. У меня пятерка по арифметике за год! А по чтению мы стихи учили…

Я просто оторопел от напора соседа. Школа мне предстоит только осенью, но я уже успел научиться читать и решать простые примеры, а от сестры Наташи узнал что-то такое, что проходят в старших классах: «Шестью девять – пятьдесят четыре».

– А нас в школе научили, сколько будет шестью девять, – бросаюсь я в авантюру.

Сосед явно озадачен. Хвастаться ему перехотелось. Он некоторое время сопит в своем «купе», потом просовывает голову между сидений и с вызовом спрашивает – И сколько?

– Шестью девять – пятьдесят четыре!

Голова соседа пристыжено исчезает.

Жить у бабушки на каникулах – одно удовольствие! Сразу по приезду в Ташкент, дед получил комнату в двухэтажной щитовой времянке в городе «Спутник» (Надо сказать, что те времянки простояли без изменений много лет и уже в 1995 году я ездил туда, оценить возможность смены нашей квартиры в холодном бетонном доме на хоть и жалкое, но теплое и вполне экологичное жилье). Вокруг дома молодой сад, а через дорогу, по которой почти не ездят машины, базар. На базаре, направо от входа, магазин игрушек, где продают маленькие пластмассовые машинки по пятнадцать копеек. Такую машинку очень интересно катать по цоколю дома, представляя, что это узкий горный серпантин.

К вечеру у очередной машинки от нещадной эксплуатации в горных условиях стираются пластмассовые оси. Наутро бабушка дает денег на новую машинку, и игра продолжается.

Все мальчишки во дворе бегают лысые и босиком. И я тоже бегаю босиком, но постричь внука налысо бабушка все не решается. Наконец здравый смысл берет верх. Мы идем на базар к парикмахеру, и я мигом превращаюсь в обычного уличного пацана. Никто и не собирается обзываться «лысой башкой» или как-то еще. Все привыкли, что летом надо быть лысым.

Но когда приезжают за сыном соскучившиеся родители, то мама, увидев меня, первым делом горестно восклицает: «Елизавета Васильевна, что же вы с ребенком сделали?»

Странно, как влияет внешность детей на родительскую любовь.

Когда дикие северные жители оказываются в краю жаркого солнца и плодородной почвы, они с детским восторгом сеют в огородах все, что только можно посеять. У них растут помидоры и мальвы, огурцы и мочалки, вьюнки и тыквы. Бабушка в своем огороде вырастила хлопок только для того, чтобы самой увидеть, что это такое.

Хлопковые кусты выросли на зависть агрономам. В метр высотой и дали обильный урожай. Когда коробочки раскрылись, бабушка рассказала мне, что вот из этого хлопка и делают рубашки и простыни. Я терпеливо ждал, когда же из хлопковой ваты бабушка сделает мне рубашку.

Когда мои Ташкентские каникулы закончились, я уехал в Ангрен, а бабушка вернулась к себе, чтобы в спокойной обстановке сделать мне обещанную рубашку. И она сдержала обещание!

Бабушка собрала урожай, соткала ткань и сшила красивую ситцевую рубашку. Вместе с готовым изделием бабушка привезла показать оставшуюся лишней веточку с раскрывшимися белыми коробочками и немного самодельных ниток, чтобы я увидел всю технологическую цепочку.

Моему деду, извечно деловому человеку, однажды показалось, что если купить живых уток и прилично их откормить, то можно через месяц-другой спокойно есть домашнюю утиную шурпу и лапшу. Возможно, причина такого странного для горожанина решения крылась не столько в гастрономических пристрастиях и стремлении сэкономить, сколько в извечной тоске бывшего деревенского жителя по своей земле, огороду, живности.

Сказано – сделано!

Дед купил трех больших белых уток. Одного не учел, что жили они с бабушкой не в избе с широким скотным двором, а в коммуналке-времянке с фанерными перегородками. Ввиду отсутствия стационарного птичника пришлось временно разместить птиц под кроватью.

Уточки славно питались из корытца у обеденного стола, пили из эмалированного таза в углу и омерзительно гадили по всей комнате. В итоге жилье превратилось в птичий двор и по виду, и по запаху.

– Не война-чать на дворе, со скотиной вместе спать, – робко возвысила голос бабушка в защиту прав человека. Соседка возмутилась появлением блох в добавление к привычным клопам. Кто-то из друзей пальцем у виска покрутил.

Словом, через три дня мучений дед сколотил клетку и выпер уток на улицу.

Полегчало, но тут опять незадача. Птицу надо охранять от воров. Двор у двухэтажной коммуналки открытый. Не углядишь.

Бабушка еще месяц кормила уток и ночью при каждом шорохе на дворе соскакивала и подбегала к окну, охраняя собственность. В конце концов, она заявила, что утки жиреют исключительно за счет ее здоровья, и тем подписала птицам смертный приговор.

День казни выдался теплым и солнечным. На синем небе ни облачка, легкий ветер играет пока еще не пыльной зеленью на деревьях. В такой день нужно бросать все домашние дела и бежать в парк, на озеро, в «Детский мир». Нужно радоваться жизни, получать подарки, играть и беззаботно веселиться.

К сожалению, именно в такой замечательный день дед решил казнить уток. Бабушке тоже не отойти. Ей ощипывать уток и готовить мясо к закладке в морозилку.

Дед приготовил свой плотницкий топорик, чурбан и печальное действо началось. Он вытаскивал по одной утке из клетки и на чурбане рубил им топором длинные шеи. Руки деда, топор, чурбан и трава вокруг были забрызганы кровью и залеплены пухом. Утки умирали не сразу. Утиные безголовые тела еще некоторое время хлопали крыльями и дергали лапами. Одно тело даже побежало, из шеи брызгая кровью на траву.

Я от всего этого ужаса спрятался подальше в кусты и сидел там, дрожа и плача без слез и звуков. Утиное мясо есть не стал. Да и у деда оно как-то не пошло. Так и раздали утиные тушки соседям почти за бесценок.

Пока я отдыхал у бабушки в Ташкенте, с пользой для здоровья и умственного развития посещая парки, базары и магазины игрушек, в Ангрене за домом дорожники наконец отсыпали и заасфальтировали приличную дорогу, отрыли канавы для ливневой канализации. Но закончить к моему приезду не успели и пока просто выложили бетонные лотки, чтобы позже сделать арык.

Лотки составили один торцом к другому, но почему-то перевернули. Получился узкий бетонный тоннель с окошечками. Начинающие спелеологи обнаружились немедленно, не устояли и залезли. Ползти трудно, немного страшно, потому что, если выхода с другой стороны не окажется, то придется ползти к входу задом.

Воздух в тоннеле жаркий и сухой. Пахнет пылью, асфальтом и полынью. Сопя, спелеологи продвигаются вперед. Уже пройдена половина пути, когда снаружи доносятся крики: «Они здесь! Гаси мелкоту!»

Старшие мальчишки, пользуясь своей абсолютной безнаказанностью, начинают в щели между лотками и в отверстия по бокам лотков бросать горстями дорожную пыль. Противостоять врагам зажатые внутри тоннеля спелеологи не могут. Остается только сжаться в комочек подальше от отверстий и постараться не задохнуться пылью и не умереть от страха.

Выйти на свет удалось только тогда, когда мучители вдоволь накуражились и убежали.

Летом в Ташкенте (в годы, еще до пересыхания Арала и изменения климата) средняя температура днем обычно держалась около 35 градусов. Воздух был сух и находиться на улице было вполне комфортно. Тем более, что почти весь город был укрыт от солнца широкими кронами больших деревьев. Но для недавно приехавших жителей северных Российских регионов этот замечательный климат все равно представлялся каким-то преддверием ада. Жарища! Сушь! Особенно тяжело жару переносили жители районов новостроек, где деревья еще не поднялись и люди ощущали себя как на раскаленной солнцем сковородке. Конечно, все эти проблемы угнетали только первые год-два. Потом появлялась привычка, а затем и ощущение комфорта от такого климата.

И, тем не менее, изначально в проектах жилых микрорайонов почти везде были заложены обязательные мелкие теплые бассейны для детворы. Проектировщики из Москвы считали, что воды в городе хватит с избытком и на снабжение домов и на бассейны. Впрочем, поначалу, лет 10-15 воды действительно хватало на мелкие теплые «лягушатники». Разумеется, со временем, воды, (а наполнялись бассейны из обычного водопровода,) стало не хватать. В каких-то дворах сгнили подававшие воду трубы. Под некоторыми лягушатниками просел грунт и бетон треснул, перестав удерживать воду. И наконец, обычно со второй половины июля бассейны приходилось закрывать из-за обнаружения в воде различных возбудителей кишечных инфекций. Но поначалу все выглядело радужно, дворы напоминали маленькие аквапарки, проблемы были еще далеко.

Дети стазу оценили удобство «лягушатников», и все лето, смолкая только на ночь, над лягушатниками, в фонтанах брызг вспыхивали радуги и жаркий воздух вокруг наполняли несмолкаемые визг и плеск. Мелкое дошкольное и младшее школьное население старательно спасалось от жары.

Но не только мелкоте нравилась нагретая солнцем вода. Водомерки и жуки-плавунцы рассекали гладь бассейна по своим надобностям, ничуть не опасаясь близости детей. Поймать водомерку или плавунца можно было только сачком, но кто же нормальный в бассейн сачок берет? Поэтому жуки чувствовали себя вольготно и безопасно.

В воде бассейнов жили маленькие плавунцы и большие. Маленькие чертили по поверхности замысловатые траектории, собираясь стайками в углах лягушатника. Большие плавали под водой, отталкиваясь задними лапками. Они проносились как торпеды к своим целям и очень ловко уворачивались от наивных пацанов, желавших поймать их рукой.

Вот и пойми, для кого построили лягушатник.

После года в шиферной времянке в «Спутнике» деду дали комнату в недавно построенном четырехэтажном панельном доме на 24-м квартале Чиланзара.

Проживая на каникулах у бабушки в новой квартире, я очень любил расположенный в соседнем дворе лягушатник. В нашем дворе такой бассейн прекратил свою недолгую жизнь уже через год после заселения. Его по какой-то из причин просто перестали наполнять водой. Зато в соседнем дворе лягушатников было сразу два. Один замысловатой формы и глубиной до полуметра принимал вполне больших пловцов, скажем, в возрасте от шести до десяти лет, второй маленький «кружок» предназначался для купания тех, кому заходить на глубину более тридцати сантиметров было категорически запрещено.

Но самые отчаянные купальщики ходили плавать на речку. В глубоком овраге, как по дну мрачного, заросшего кустами ущелья, протекал Бурджар. Через овраг его можно было перейти поверху по переброшенным сдвоенным толстым трубам водопровода. Но это удовольствие не для всех. Трубы висели над оврагом на высоте метров десять и навернуться с них в глиняный склон или в воду было проще простого. Обычные граждане, хватаясь кто за корни кустов, кто за сердце, сползали вниз к воде, перепрыгивали узкую речку по камням, кочкам и каким-то самодельным мосткам и потом карабкались на кручу с противоположной стороны. Умные и трусливые просто обходили овраг немного в стороне, там, где Бурджар вытекал из проложенных под землей широких бетонных труб.

Если пройти немного от «переправы» по течению за кусты ивняка, то открывалась небольшая заводь. Там тусовались старшие подростки, лихо плавая по заводи на серых оцинкованных ваннах, в мирной жизни предназначенных для купания малышей. Причем, из заводи продолжалось течение по протоке, и теоретически, можно было на ванне доплыть до слияния Бурджара и вполне широкой и даже судоходной (для байдарок и каноэ) реки Бозсу. Ну а там, немного терпения и здравствуй Сыр-Дарья и Аральское море!

Я в географии Узбекистана был не силен и, хоть и не боялся выйти на ванне в Атлантику, но все равно, только раз решился спуститься в овраг к заводи. Кто-то из мальчишек даже дал мне свою ванну в бесплатный прокат. К сожалению, без опыта и тренировки я тут же перевернулся, нахлебался грязной воды и, выбравшись на скользкий берег, поклялся себе никогда больше в овраг не ходить. Кстати сказать, тогда мне было 8 лет и плавать я еще не умел.

В бабушкиной коммуналке в соседней комнате за стенкой жила молодая мать-одиночка с маленькой Настей. Семейная жизнь не удалась. Женщина затаила горькую обиду на всю мужскую половину человечества. Бедную дочку она периодически наказывала только за то, что та играла в садике с мальчиками. Настенька не понимала причин наказания и горько плакала от обиды.

Моя бабушка, воспитавшая троих детей и кучу внуков, пыталась объяснить соседке, что ребенок никакого отношения к ее проблемам не имеет. Настина мама, с высоты своих двадцати с небольшим лет, раздраженно заявляла в ответ: – Вы ничего не понимаете в жизни, Елизавета Васильевна! – и, хлопнув дверью, закрывалась в своей комнате.

В другой комнате жил одинокий высокий мужчина. Когда он приходил с работы, то, как правило, был одет в костюм, а в жару в сорочку с галстуком. Шляп мужчина не носил. Запомнился близко посаженными на длинном лице белесыми глазами с маленькими зрачками. Приходил усталый и неулыбчивый. Почему-то у бабушки не сложились с ним добрососедские отношения. Она его побаивалась и, ворча, называла фашистом. Был ли сосед высланным поволжским немцем, или настоящим бывшим пленным, не захотевшим вернуться? Был ли вообще немцем? Работал ли на стройке инженером или учительствовал в школе я так и не узнал. Через непродолжительное время в коммуналке дед получил отдельную двухкомнатную квартиру и того страшного человека я больше не видел.

Однажды, бабушка в «Детском мире» купила любимому внуку очередную дорогую игрушку. Катер с мотором на батарейках.

Гордый своим катером я ехал в трамвае домой, терпеливо отвечая на назойливые вопросы взрослых пассажиров о технических характеристиках катера. Разглядывая картинку на коробке, я представлял, как катер стремительно острым носом разрезает голубые морские волны, как ревет его мотор и как позади в белой пене смешиваются свежесть моря и сладкий запах бензина.

Понимая, что внуку позарез нужен испытательный полигон для новой игрушки, бабушка разрешила попускать катер в большом лягушатнике в соседнем дворе. Не заходя домой, мы пошли к бассейну. Я быстро скинул сандалии и залез с катером в воду. Диковину тут же обступили пацаны. Каждый хотел подержать или хотя бы потрогать красивую игрушку.

– Дай позырить? А как включается? А винт крутится? – начались просьбы и вопросы.

«Почему все пацаны думают, что они могут без спроса лапать, все, что увидят?» – с тихим возмущением думал я, отводя протянутые руки.

– Вот, если не будете мешать, запущу и позырите.

Купальщики согласились. Катер, утробно урча мотором прошел пару кругов по бассейну. Для пущей убедительности испытаний пацаны подняли волну. Катер мужественно справился с непогодой, но когда самые малолетние и бестолковые балбесы начали шлепать руками прямо возле катера, окатывая его водой, капитан остановил представление.

– Хватит, насмотрелись! Мне и так понятно, что катер хороший.

– А еще принесешь запускать?

– Потом принесу, сейчас слишком жарко.

Следующие испытания прошли вечером в безлюдном и тихом бассейне. Катер рассекал черную воду, пугая плавунцов и водомерок. Никто не мешал смотреть на его стремительный бег и мечтать о дальних плаваниях.

Когда тебе шесть лет и приходится ехать в трамвае сидя, немного увидишь в окно, которое начинается там, где заканчивается твой рост. Но, если встать на сиденье, то можно при желании даже высунуть руку в открытую половинку окошка. Иногда я пользовался этой возможностью. Конечно, это было безопасно, конечно, я не мог выпасть из окна ни при каком раскладе событий. Но! Бабушке такое мое легкомысленное поведение в общественном транспорте было, все-таки, не по душе.

Чтобы решить проблему раз и навсегда, она рассказала историю, как один мальчик высунул не просто руку, а всю голову во время движения. Трамвай как на грех проезжал мимо очередного столба. От удара о столб голова оторвалась, а безголовый мальчик упал в салон и умер.

Жуткий рассказ накрепко впечатался в мою память. Мало того, что я не пытался высунуть голову в окно, но даже руку выставлял только чуть-чуть, только пальцы, и те тут же убирал, как только приближался очередной столб.

Может быть, бабушкина смекалка научила меня беречь свою бесценную голову. И, возможно, только поэтому я до сих пор ею пользуюсь.

Как-то, ближе к вечеру, когда солнце уже спряталось за крыши домов, мы с бабушкой возвращались из очередного путешествия по городу.

В Ташкенте с уходом солнца жара спадает, но воздух еще некоторое время остается горячим, хотя и становится постепенно немного влажнее и мягче.

Обычно, наша поездка организовывалась следующим образом: Мы садились в трамвай на конечной остановке и ехали до следующей конечной. В дороге я смотрел по сторонам и пил приготовленный бабушкой чай из бутылки. Потом мы выходили из своего трамвая и садились в трамвай другого маршрута. Снова ехали до конечной или выходили по пути у какого-нибудь парка или сквера. Если неподалеку был магазинчик с игрушками, бабушка обязательно покупала мне что-нибудь недорогое, но памятное. Потом ехали назад.

Такой вояж занимал с остановками в парках весь день.

Чаю хватало часа на два. После того, как бутылка пустела, мы не пропускали ни одного автомата с газировкой, ни одной бочки с квасом или морсом. Заключительный этап путешествия самый критический. Трамвай из центра шел около часа. Бабушка устала. Внук извертелся. Морс вышел с потом…

Возле нашей остановки все жаркое время года стояла желтая бочка с пивом. Приехавшие с работы мужики обступали оазис и шумно поглощали пенный напиток. К бочке длинный хвост из желающих. Процесс идет медленно. Народ требует отстоя пены.

– Ба, я пить хочу, – ною я, проходя мимо бочки.

– Потерпи, мой хороший. До дома уже недалеко, – уговаривает меня бабушка. – Придем, я тебе холодненького молочка налью.

– Налей внуку пива, не дойдет парень по такой жаре! – громогласно советует очередь.

– Да где же нам очередь выстоять? – осторожно защищается бабушка.

– А кто сказал, что стоять надо? Эй впереди, пропустите женщину с ребенком!

– Путь знает, что мужчины пьют, а то «Молочко-о-о холо-о-одненькое»!

Действительно, стакан холодного пива приводит меня в чувство. Усталости как не бывало.

– Вот видишь, ожил ребенок. А то уморила бы его по жаре-то.

– Но-но! Без вас знаю, как с детьми обращаться! Ишь, поучают! Спасибо, без очереди пропустили, а советов ваших мне не надо.

– Ну бабы пошли! Слова не скажи…

В июле 1968 года мои папа и мама взяли меня в очередное путешествие в Адлер. Я уже вовсю отдыхал у бабушки. Но в один из дней из Ангрена приехали родители и сообщили, что завтра утром едем в аэропорт, а оттуда на самолете летим на Черное море.

Ил-18 из Ташкента до Адлера летел часов шесть. Я сидел у иллюминатора в районе крыла, сосал кислые карамельки «Взлетные», рассматривал слегка закопченные капоты двигателей и очень медленно (ну очень-очень медленно!) уползавшие под крыло желтые пейзажи Ставрополья. Потом заложило уши и самолет, развернувшись над морем, пошел на посадку. Мелькнул пляж, осталось позади скопление маленьких серых крыш. Самолет тряхнуло на бетоне и двигатели громко заорали «Ууу-Аааааа!!!»

Место нашего отдыха было уже хорошо знакомо моим родителям. Домик располагался на улице Красная Горка метрах в двухстах от входа в парк «Южные культуры». Родители туда приехали в третий раз. Меня туда однажды тоже привозили, но тогда я был мал и ничего не запомнил.

Хозяйка дома выделила нам веранду, в которой помещались две кровати и малюсенький столик. Наши чемоданы места не занимали, так как поместились под кроватями.

В одной из комнатушек проживала сама хозяйка, а в другой семья из четырех человек. В той семье отец был военным моряком из Мурманска. Его жена мне не запомнилась, а двое мальчишек изредка составляли мне компанию в играх. У младшего был отличный велосипед с надувными толстенькими шинами и главное, с возможностью ехать накатом под быстрое тиканье трещотки в задней ступице. Велик был уже мал мне и приходилось ездить с коленками враскоряку, но мой «Школьник» еще не был куплен, и я наслаждался общением с современной техникой.

Старший мальчик был уже подростком. Высокий и тощий, немного циганистый лицом и темными волосами. Он был, как и полагается подростку, несколько колюч с родителями, но при этом никогда не переходил черту, за которой начиналась бы демонстрация неуважения. Мальчик учился в художественной школе и рисовал замечательные скетчи. У меня сохранились его рисунки поля битвы, усеянного павшими латниками и мастерски выполненный рисунок мексиканского мачо в пончо, сомбреро и щегольских сапожках на каблуках и при шпорах. Мачо с картинки смотрел на зрителя, то есть на меня, снисходительно и немного отстраненно. Я восхищался и тихо завидовал художнику.