Небесные преследователи - читать онлайн

6

Я принимаюсь за работу тем же утром, а вот Монгольфье все медлят. В течение дня Пьер регулярно приносит мне новости о том, как продвигается дело.

– Они спорят, – сообщает он. – Папа хочет не торопиться и как следует все обдумать, а дядя Этьен настаивает на том, что медлить нельзя.

Я киваю, пытаясь одновременно слушать и не отвлекаться от порученных мне дел. За домом располагается мощеный двор, а еще дальше – сад с вишневыми и оливковыми деревьями. Там Монгольфье держат живность, которая предназначается для их стола, и я теперь отвечаю за кормление всех этих животных. В саду живут куры, один гусь и пара коз, которые дают молоко. Но больше всех мне нравится миловидная овечка, которая любит полизать пальцы у меня на ногах.

– Я назвала ее Ланселот, – сообщаю я Пьеру.

Он кривится:

– Ланселот? Но она же девочка!

– Ну да, девочка.

– Но, по легенде, Ланселот мужчина. Храбрый рыцарь.

Не знаю, о какой такой легенде он говорит. Я имела в виду кондитерскую с пирогами… я же пообещала себе купить пирог с каштанами, когда миссис Делакруа со мной расплатится. Но я ни на чем не настаиваю. Моя больная рука все еще слаба, и Пьер помогает мне таскать ведра. А вот Вольтер совсем не помогает, он словно нарочно дразнит Коко, преследуя меня по пятам. Мой петушок нервничает. Я чувствую, как он выпускает когти в своей сумке, а значит, не миновать беды.

Одетта дает мне следующее задание. Она говорит, что по четвергам дел особенно много. Помимо обычного обеда из пяти блюд нужно успеть перестирать все белье в доме: мадам Верт ведет хозяйство со всей строгостью. У экономки острый подбородок и такой впалый рот, словно она только что глотнула уксуса. Пожалуй, она – единственный человек на свете, которого боится Одетт.

– Ты лучше спрячь куда-нибудь своего петуха, – шепотом предупреждает она меня. – Мадам Верт не пускает животных на кухню, если не собирается их зажарить.

– Ох, да ведь он совсем ручной, – умоляю я.

Однако, едва заметив Коко, мадам Верт вопрошает:

– И почему эту птицу еще не ощипали? Ее надо было поставить в духовку уже час назад.

Должна признаться, что Коко на кухне, видимо, и правда не место. Что ж, вынесу его на улицу. Я дохожу с ним до самого сада.

– Прости, малыш, – говорю я. – Я принесу тебе лучших объедков, обещаю.

Даже не взглянув на меня на прощание, он семенит к Ланселот. Овечка обнюхивает его лапы, что он с радостью ей позволяет. Коко устраивается между ее передних копыт, словно это самая удобная, самая мягкая подушка в мире. Он засыпает с потрясающей скоростью… гораздо быстрее, чем у меня на руках! Я изо всех сил стараюсь не обижаться.

Однако Одетта забыла упомянуть, как горячая вода со щелоком разъедает кожу на руках. И о том, что стирать придется почти исключительно нижнее белье мадам Монгольфье. По обеим причинам я стараюсь расправиться с заданием как можно быстрее.

Затем Одетт сообщает, что недавно начался дождь.

– Развесь все вот здесь. – Она указывает на протянутую над головой веревку. Веревка располагается над камином, так что жара для сушки хватит.

Схватив охапку мокрых сорочек, ночнушек и нижних юбок, я забираюсь на стул. Странно подумать, что я маму Пьера и в глаза ни разу не видела, а вот развешиваю ее интимные принадлежности.

Не успеваю я закончить, как в кухню с блокнотом в руках входит мсье Жозеф.

– Терпеть не могу жаловаться, мадам Верт, – сообщает он, кладя блокнот на стол и выставляя вперед руки, точно защищается от чего-то. – Но каша за завтраком была слишком горячей.

Мсье Жозеф ест пищу исключительно холодной. Об этом, как сказал Пьер, знают все в доме. От теплой еды у него начинаются газы.

Мадам Верт слушает его с каменным лицом. Когда мсье Жозеф уходит, она выливает на меня накопившееся раздражение:

– И кто, скажите на милость, тут все это развесил? – Это она заметила белье. На мой непросвещенный взгляд, висит себе и висит, никому не мешает.

– На улице дождь, мадам, – отвечаю я.

– Мы все равно вывешиваем белье на улице. Дождь ведь не идет вечно. – Мадам Верт сердито вздыхает. – Ладно, пусть висит пока. А ты иди мыть посуду и в следующий раз, если не уверена, спрашивай Одетт.

Ругая про себя Одетт за ее совет некстати, я замечаю, что мсье Жозеф забыл блокнот. Вот же он лежит, прямо тут, на кухонном столе, только руку протянуть. Может, спор с мсье Этьеном его вдохновил и он опять сел за работу? Может, в этом самом блокноте появился чертеж нового прототипа?

Убедившись, что мадам Верт за мной не следит, я украдкой листаю тетрадь. Почерк тот же самый, что и на листах, которые я увидела в тот день в аллее. Словно по волшебству, буквы бросаются на меня со страниц. Я пролистываю чертежи. Вытянутые, круглые устройства… и еще одно в форме слезы. Похоже, оно понравилось мсье Жозефу больше остальных: он рисует его раз за разом.

Я листаю дальше.

Но вот и все, остальные страницы пусты. Последним расположен рисунок продолговатого изобретения с веревками по углам. Я узнаю его, и в груди у меня что-то сжимается. С веревок свисают мальчик и девочка.

Пьер. И я сама.

Слов на странице нет, кроме одного-единственного. Выглядит оно вот так: Fini.

Не знаю, что оно означает. Но мне становится грустно. Все это волнение, все эти чудеса, а потом… ничего. Тупик. Когда мадам Делакруа увидела той ночью бумаги, то подумала, что Монгольфье времени даром не теряли. Она сама так сказала. Но теперь этому пришел конец. Но должен же быть способ заставить их снова сесть за работу.

– Так, а что там со стиркой? Первая порция высохла? – Это кричит Одетт из противоположного угла кухни.

– Что? Ох… – Я поднимаю взгляд на веревку. – Почти. Еще немного…

Я замолкаю.

С бельем мадам Монгольфье случилось что-то странное: нижние юбки раздулись, как паруса в бурю. Они растут и растут прямо у меня на глазах! Подергиваются, потихоньку поднимаются вверх, покачиваются, словно ожили.

Вот-вот мадам Верт заметит, что я таращусь на белье, и скажет, что поэтому-то и надо было развесить его снаружи. Но я не могу оторвать глаз. Это ведь то же самое, что происходило с летательным аппаратом! Белье приподнимается, потом опускается. Но есть и разница: шелковая сорочка раздувается и становится похожей на сосиску. Однако хлопковая нижняя юбка висит почти что неподвижно. Почему же? Я не то чтобы знаток белья, но все равно уверена, что двигаться само по себе оно не должно.

Схватив карандаш, что торчал из горшка на столе, я раскрываю блокнот на следующей чистой странице. Рисую плиту. Горшки. Сковородки. И над ними – развешенное белье. Прищурившись, стараюсь на глаз определить расстояния… высоту…

– Сорока! – рявкает мадам Верт. – Что это ты затеяла?

Я вздрагиваю. Блокнот падает на пол. Я быстро нагибаюсь, но оказывается поздно: на бумагу уже опустился деревянный башмак.

– Что это? – спрашивает Одетт.

Я цепляюсь за ее ногу:

– Не надо!

Однако она шустро выхватывает у меня блокнот:

– Ты что, белье рисуешь?

Я снова пытаюсь овладеть блокнотом.

Она расплывается в ухмылке:

– Признайся, рисуешь! Думаю, твоими художествами надо поделиться.

Я даже покраснеть не успеваю. Над моей головой раздается свист, и мадам Верт так оттягивает меня за уши, что чепец летит через всю комнату.

– Это кухня, а не художественная галерея! – кричит она.

Я знаю, что надо принять виноватый вид, но вместо этого я наблюдаю за Одетт. Она во все глаза смотрит на сушилку, раскрыв рот буквой «О». Я слежу за ее взглядом. Сорочка так надулась, что целиком поднялась над веревкой и парит под потолком.

– Mon Dieu![6]

Я в восхищении приподнялась на цыпочках. А что, если бы потолка не было? Что, если бы сорочка все поднималась и поднималась, пока не улетела в небо?

Однако Одетт разражается воплем:

– Это призрак! Боже правый, призрак!

Она все вопит и вопит, пока мадам Верт не догадывается плеснуть в стакан немного бренди и не приказывает ей выпить одним глотком. Мне она приказывает забраться на шкаф и тыкать в сорочку метлой, пока та, вся в саже, не падает на пол кучей тряпья. Убедившись, что кухня свободна от призраков, Одетт быстро приходит в себя.

– Ну что за дурочка! – презрительно шипит она на меня. – Даже постирать не может по-человечески.

Мне все равно, как усердно она работает. Меня охватывает злость.

– По крайней мере, я не боюсь сорочек.

Одетт больно щиплет мне ногу.

– А ну перестать, вы обе! – рявкает мадам Верт.

Дверь раскрывается. На верхней ступени с наручными часами в руке стоит мсье Этьен. Мадам Верт нервно выпрямляет спину.

– С обедом вы сегодня не спешите. – Он показывает на часы. – Дражайшая мадам Верт, мы просто умираем от голода.

– У нас случились кое-какие сложности с новенькой, мсье, – непривычно жеманным тоном отвечает мадам Верт.

Хорошо, что сорочка уже отмокает в ведре. Однако Одетт просто не может захлопнуть свой клюв.

– Сорока у нас, оказывается, рисовальщица.

Я крепко сжимаю в кармане блокнот, жалея, что не могу так же крепко схватить ее за глупое лицо.

– Да ну? Рисовальщица? – Мсье Этьен спускается по ступенькам.

– Мм… не совсем…

Мне хочется рассказать ему, как шелк полетел наверх, а хлопок остался на веревке. Что жар от огня почему-то заставил сорочку подняться. Но я не знаю, как это все объяснить. Проще достать блокнот и показать ему мои наброски. Я так и делаю.

– Видите, как приподнялись наряды? – Я, волнуясь, спешно пролистываю картинки. – Я думаю, это из-за горячего воздуха. Наверняка!

– Отдай мне братов блокнот, – говорит он, когда я замолкаю, и забирает у меня все мои находки. – И, мадам Верт… Пожалуйста, поторопитесь с обедом! – Он разворачивается на каблуках и уходит.

Я разочарованно смотрю ему в спину. Наверно, он меня даже не слушал.

Однако, поднимаясь по ступенькам и думая, что его никто не видит, он останавливается и раскрывает блокнот. Я слежу за ним. Он смотрит на мои картинки. Склонив голову набок, постукивая пальцем по странице, он впитывает в себя ее содержимое. Закончив, он поднимает глаза, встречается со мной взглядом и кивает. Мне на лицо набегает теплая волна. «Может, – думаю я, – может, он хотел этим сказать, что я молодец».

7

Однажды утром, где-то неделю спустя, Пьер находит меня в саду. Я посвистываю.

– Чему это ты радуешься? – Он забирает у меня метлу и жестом приглашает сесть рядом с ним.

– Мне нельзя! Мадам Верт точно меня выпотрошит. – Я крепко хватаюсь за метлу и тяну на себя.

Он принимает обиженный вид:

– И что, работа тебе важнее друзей?

– Дело не в этом, – пытаюсь я объяснить. – И работа, и друзья мне очень важны. Это не соревнование. Я просто не хочу неприятностей. Мне у вас нравится. Очень, очень нравится.

Мне хочется сказать ему, что я впервые в жизни чувствую себя частью чего-то хорошего, приличного. Подумаешь, что руки у меня все в мозолях и не разогнуться от боли в спине? Если таков честный труд, то я на это согласна. По крайней мере, не надо постоянно оглядываться через плечо. А самое лучшее – что мы вот-вот изобретем нечто совершенно потрясающее… если братья Монгольфье примутся за работу. Похоже, Пьер понял, о чем я думаю. Он улыбается.

– Ладно, работай, – говорит он и зовет Вольтера.

Они удаляются читать стихи, или чем там они занимаются по утрам. Я по привычке ищу глазами Коко. До прихода Пьера с Вольтером он благодушно клевал землю, а теперь куда-то исчез.

Скорее всего, ушел в сад: он слишком ленивый, чтобы забрести дальше. Да к тому же в саду живет Ланселот, к которой Коко неровно дышит. Однако овечка лежит под оливковыми деревьями в полном одиночестве.

– Куда он ушел? – спрашиваю я ее.

Она, деликатно ткнувшись мне в ногу носом, снова принимается жевать траву, откусывая ее маленькими кусочками.

Я прохожу под деревьями до самой стены сада, постепенно начиная злиться. У меня вообще-то есть дела. Если Коко такой безответственный, то пусть сидит в сумке.

– Думаешь, спряталась, и я забыла о тебе?

Услышав голос миссис Делакруа, я застываю на месте. Резко оборачиваюсь. Где же она? Она прокашливается, и я вижу: вот же, стоит, прислонившись к стене, и держит Коко за ноги вниз головой. Он висит, расставив крылья в стороны.

– Поставьте его на землю! – тихо, но с яростью говорю я.

И шагаю ей навстречу. Мне нестерпимо хочется побежать, выхватить у нее Коко и выцарапать ей глаза. Несмотря на жаркий день, она опять в перчатках. Кожа перчаток темно-багровая, как сырая печенка. Она не двигается. Власть у нее в руках, и она это знает. И место выбрала как надо: этот участок стены из окон дома не видно.

Подойдя достаточно близко, я вытягиваю руки:

– Пожалуйста, отдайте его мне.

– Мы же договаривались. – Миссис Делакруа не замечает моей просьбы. – Ты что, забыла?

Я не отвечаю. Да, я изо всех сил старалась забыть об этом уговоре, но теперь он всплывает у меня в памяти так же мучительно, как внезапно накатывает зубная боль, о которой, казалось, уже забыла.

– Что вам от меня нужно? Почему вы не оставите меня в покое? – горестно спрашиваю я.

– Я наняла тебя. И работа еще не закончена. Ты все еще работаешь на меня.

– Нет, больше не работаю.

– Ну же, зачем быть такой букой, – отвечает она. – Ты согласилась принести ларец, обтянутый красной кожей. В первый раз у тебя не получилось, так попробуй снова.

Я качаю головой:

– Не буду я.

– У всех нас есть свои слабости, Сорока, – говорит она почти с нежностью, но так сжимает ноги Коко, что он вздрагивает от боли.

– Перестаньте! – кричу я.

– Мне нужен этот ящик.

Я больше не в силах смотреть, как Коко висит вверх ногами. Но и Монгольфье я не предам. Не стану красть у людей, которые подарили мне возможность покончить с воровской жизнью.

– Я не могу на вас работать, – дрожащим голосом отвечаю я. – Теперь я работаю здесь. А вы, кстати, так мне и не заплатили.

Она снова сжимает Коко. Я умоляю ее прекратить, но она не слушает. Это невыносимо! Я уже собираюсь врезать ей как следует, но тут она говорит:

– А давай так. Я зайду в дом и расскажу твоему новому хозяину, кто ты на самом деле. И что ты взяла у них той ночью.

Я разжимаю кулаки и бессильно опускаю руки. Она знает, что попала в яблочко.

– Ты ведь этого не хочешь? Ну ладно, я сегодня добрая. Дам тебе еще несколько дней.

Хлопает дверь черного хода. Кто-то направляется к нам. Я оборачиваюсь. Мадам Делакруа отпускает Коко, и он неловко плюхается у моих ног. Я хватаю его в объятия, целую, успокаиваю… Мадам Делакруа уже исчезла.

У садовых ворот с двумя ведрами в руках стоит мадам Верт:

– Vite[7], Сорока! Ты мне нужна! Набери-ка еще воды!

– Уже иду, мадам Верт!

Я рада, что меня позвали.

До самого обеда мне не продохнуть: собираю фрукты, ношу воду, хожу за дровами, – однако мадам Делакруа не выходит у меня из головы. Мой воровской опыт говорит мне, что я могу раздобыть для нее ларец. На этот раз задача куда проще: я сама живу в этом доме. Можно притвориться, что я ушла по делам, или опять дождаться поздней ночи. Оплата меня уже не волнует. Я просто хочу, чтобы она оставила нас с Коко в покое.

Но есть одно «но».

Я не могу отплатить семье Монгольфье злом за добро. От одной мысли я чувствую себя такой виноватой, что меня тошнит. Довольно и того, что я уже украла у них раньше. Не знаю, как смогла бы жить, повтори я этот поступок снова.

Но зачем ей вообще эта клятая коробка? Что сделали ей Монгольфье, что она так жаждет мести?

Мне известно одно: увидев чертежи, она сказала, что мне надо вернуться за остальными. Думаю, дело тут в изобретении. По-другому и быть не может… хотя в прошлый раз я, видимо, схватила не те бумаги.

А те, что ей нужны, по-прежнему лежат в ларце. Она – шпионка. Именно о таких людях, как она, говорил Пьер. Если я права, то дело решено. Не стану я воровать для нее чертежи, чтобы она продала их англичанам. Может, я и воровка, но Францию предавать не стану.

Когда городские часы бьют два раза, небо пылает голубым огнем. Я валюсь с ног от усталости.

– Время отдыха, Сорока! – выкликает с заднего крыльца мадам Верт.

Внутри, гремя тарелками и переговариваясь, сидят за столом другие слуги. Однако шума мне и в мыслях хватает. Мне нужна тишина.