В тридцатые годы социалистический Советский Союз и капиталистическая Чехословакия активно сотрудничали в военно-технической сфере. Чешские заводы «Шкода» и «ЧКД», оснащенные новейшим оборудованием, были сравнимы по своим возможностям с немецкими гигантами «Крупп» и «Тиссен». Заводы «Шкода» специализировались на производстве самых различных видов артиллерийских орудий. СССР, осуществлявший тогда перевооружение Красной армии, был заинтересован, в первую очередь, в горных орудиях и тяжелых гаубицах.
В то же время советские конструкторы создали отличный для своего времени скоростной бомбардировщик «СБ-2». Он очень нравился чешским военным, поскольку развивал скорость до 424 км/ч, превосходил самые быстрые самолеты, имевшиеся в этой стране. В результате в начале 1937 года было подписано соглашение, по которому «Шкода» передавала Советскому Союзу лицензию и техническую документацию на изготовление горных пушек «С-5» в обмен на право производства советского бомбардировщика «СБ-2». Предполагалось, что в Чехословакии будет изготовлено порядка 160 таких самолетов.
Но производство разворачивалось очень медленно. Тогда чехословацкие военные решили приобрести в СССР 60 самолетов «СБ-2». В конце апреля 1938 года, перед самым первомайским праздником в СССР для их получения прибыла достаточно внушительная делегация.
Игорь Званцев окончил Московский авиационный институт, стал инженером и получил направление на подмосковный завод, выпускавший помимо других самолетов скоростные бомбардировщики «СБ-2». При заводе работал аэроклуб, в котором учились летному делу не только молодые рабочие и инженеры этого предприятия, но и молодежь городка, на окраине которого оно располагалось.
В те годы авиацией болели миллионы представителей советской молодежи. «Комсомолец – на самолет!», «Трудовой народ, строй воздушный флот!», «Все выше, выше и выше стремим мы полет наших птиц». Эти лозунги, слова песни знал каждый. Число аэроклубов росло по всей стране в связи с тем, что при бурно развивающейся авиационной промышленности ощущалась острая нехватка авиаторов.
Ликвидировать такое несоответствие правительство решило через сеть аэроклубов такой организации, как ОСОАВИАХИМ, Общество содействия обороне, авиации и химическому строительству. Первичную подготовку летчиков было решено осуществлять без отрыва от работы или учебы.
Денег на аэроклубы государство не жалело. Появлялись учебные самолеты, строились ангары, ремонтные базы, общежития для обслуживающего персонала. В то же время требования к людям, желающим стать курсантами – учлетами, как их называли, – предъявлялись очень строгие, причем не только по состоянию здоровья. Кандидатам для поступления необходимо было помимо медицинской пройти еще и мандатную комиссию, состоящую из председателя, то есть главы аэроклуба, представителей ОСОАВИАХИМа, ВЛКСМ, ВКП (б) и НКВД. Нужно было заполнить анкету и предъявить характеристику с места работы или учебы.
Игорь Званцев прошел все указанные комиссии, будучи еще студентом, и с середины первого курса стал посещать Тушинский аэроклуб. В канун защиты диплома он получил удостоверение летчика-инструктора, которое очень пригодилось ему во время работы на авиазаводе. Инженерам, работавшим еще и инструкторами летного дела, неплохо доплачивали к основному заработку.
В тот теплый предмайский день Званцева вызвал к себе секретарь парткома предприятия Трясогузкин. На заводе и в аэроклубе этого человека знали все, побаивались, но и уважали.
Его предшественник вместе с замом и рядом руководящих работников завода был арестован полгода назад. Став секретарем парткома, Трясогузкин гневно клеймил этих врагов народа. Но справедливости ради нужно сказать, что при нем аресты на заводе прекратились, даже несмотря на то, что в его кабинет частенько наведывался человек в форме старшего лейтенанта НКВД. Видимо, он приносил на согласование планы по врагам народа.
Однажды люди, сидевшие в приемной, услышали сквозь неплотно закрытую дверь, как Трясогузкин решительным голосом произнес:
«Ну да, арестуешь ты еще двадцать человек, а кто работать будет?»
Сотрудник НКВД вышел и хлопнул дверью.
На следующий день многие на заводе уже знали, что нынешний секретарь парткома своих в обиду не дает. Еще люди шептались, что Трясогузкина могут арестовать, как и его предшественника. Но обошлось.
Дело заключалось в том, что Трясогузкин, парторг ЦК ВКП (б), имел возможность позвонить по прямому проводу лично товарищу Сталину. Так и сделал, сказал, что аресты срывают план по выпуску самолетов. После этого сотрудник НКВД на заводе не появлялся.
Грузный, небольшого роста, в полувоенной форме, с орденом Красного Знамени на груди, Трясогузкин каждый день наведывался в цеха и заводские службы, давал ценные указания, а часто просто мешал работать. Заходил он и на летное поле, там, прямо как заправский инструктор, начинал руководить полетами. Никто и ничего не мог ему возразить.
Когда Званцев переступил порог кабинета, Трясогузкин восседал за массивным столом с тремя телефонами.
– Вот что, Званцев, – начал он, хмурым взором окинув молодого инженера. – Ты, вообще-то, у нас на плохом счету, человек недисциплинированный, несдержанный, но летчик толковый, да и по инженерному делу вроде бы нареканий нет. К тому же немецкий знаешь. К нам тут прибыли чехи за самолетами. Среди них есть молодые летчики. Они хотят увидеть наш аэроклуб. Поручаю это тебе. Покажи им наши учебные самолеты, ангары, классы, свози в Москву на первомайскую демонстрацию. Пусть знают, как счастливо живут советские люди.
– Товарищ Трясогузкин, а почему я на плохом счету? – осведомился Званцев. – Вы же сами сказали, что я неплохой летчик и инженер.
Трясогузкин всегда злился, когда его называли по фамилии, а не по должности. Сам он был небольшого роста и полным, недолюбливал тех, кто являлся ему противоположностью, то есть высоких и худых. Игорь Званцев относился к числу именно таких людей.
Поэтому Трясогузкин довольно резко проговорил:
– Ты что, забыл, как на низкой высоте пролетел над колхозным рынком? Люди и лошади от шума кидались в стороны. Зачем колхозников распугал?
– Что они, самолета не видели?
– Не философствуй!
– Но я не хотел никого пугать. Так уж получилось.
– Получилось!.. Знаем мы вас. Все вы хотите Чкалову подражать! А с Махневым?.. За что ты ему врезал по физиономии?
– Он пьяный был, приставал к девушке-курсанту. При этом обозвал ее…
– Я знаю, как он ее обозвал. Однако рукоприкладство по отношению к своему товарищу, летчику-инструктору совершенно недопустимо. Тем более что он старше тебя. Это тебе не царские времена! Ты хоть извинился?
– И не подумаю.
Трясогузкин ругнулся, тут же обмяк и заявил:
– Ладно, забирай своих чехословаков, да только не натвори снова чего-нибудь.
Но натворить пришлось.
Все три чехословацких летчика были как на подбор, выше среднего роста, светловолосые, улыбчивые.
Самый старший из них по званию первым шагнул навстречу и подал руку.
– Лейтенант Петр Шнайдер!
– Званцев Игорь, летчик-инструктор, авиационный инженер.
Услышав фамилию, Петр Шнайдер поневоле вздрогнул. В глазах у него появилось не то удивление, не то страх. Но это секундное замешательство осталось для Игоря незамеченным.
Затем Шнайдер представил двух своих товарищей – Томаша Чаславского и Ярослава Гонзу. По-русски они говорили слабо, зато Петр изъяснялся на редкость хорошо, почти без акцента.
Первомайская демонстрация в Москве не особо впечатлила гостей. Их интересовали самолеты, аэроклуб. Званцев поводил их по территории, показал учебные классы тактики, навигации, двигателей, класс электрооборудования. В огромной аудитории находился «У-2» с полностью оборудованными кабинами летчика и штурмана, служивший тренажером для начинающих курсантов.
Потом они подошли к стенгазете «Самолет». Чехословацкие летчики всматривались в фотографии курсантов в летной форме, переглядывались, улыбались. Текст стенгазеты, написанный от руки, Петр разбирал с трудом. Пришлось Званцеву пересказывать ее содержание.
Потом все прошли на летное поле, осмотрели вышку для прыжков с парашютом и наконец-то направились к самолетам. Новейших «СБ-2» в аэроклубе не могло быть, зато учебные «У-2» имелись в немалом количестве. Некоторые из них стояли прямо на летном поле. Ангаров для всех не хватало.
– «У-2» представляет собой одномоторный двухместный биплан, то есть самолет с двумя парами крыльев в параллельных плоскостях, с фюзеляжем из дерева. В хвостовой части он обшит полотном, – не торопясь, с расстановкой пояснял Званцев гостям, а Петр Шнайдер переводил его слова. – Стабилизатор и хвостовое оперение съемные, шасси трехстоечное, неубирающееся, с амортизатором из резины. Мотор воздушного охлаждения, сто двадцать пять лошадиных сил, винт двухлопастной. – Званцев замолчал и окинул взглядом своих слушателей, мол, понятно вам или нет?
Но было видно, что чехословацкие гости все понимают благодаря Петру Шнайдеру, который оказался очень даже неплохим переводчиком.
И Званцев продолжил:
– Самолет создан для первоначального обучения летчиков, но может быть использован как транспортный или санитарный. Он прост в управлении, надежен и, что особенно важно, легко выводится из штопора.
При слове «штопор» гости переглянулись. Званцеву было ясно, что они, пилоты, конечно же, знают, что это такое, но с переводом оказалось сложно. Пришлось Игорю пояснять жестом.
Молодые чехословацкие летчики слушали его внимательно, задавали вопросы. Особенно усердствовал Томаш Чаславский. Его интересовало буквально все – от устройства самолета и организации аэроклуба, до того, какое пиво предпочитают летчики. Поскольку, кроме «Жигулевского», другого пива Званцев не знал, ответ его был очевиден.
Петр Шнайдер тоже иногда о чем-то спрашивал, но выглядел каким-то сосредоточенным. Похоже было на то, что он обдумывал что-то свое, совершенно личное.
Ответы на вопросы в учебном классе – хорошо, но Игорь чувствовал, что этого мало. Чехословацким летчикам хотелось увидеть самолет в небе. Пришлось Званцеву, летчику-инструктору, переодеть гостей в экипировку курсантов.
Когда они снова вышли на летное поле, ближе всех к ним стоял тот самый «У-2», на котором еще вчера вечером летали летчики-курсанты. Поэтому Званцев выбрал именно этот самолет.
– Далеко собрался? – послышалось у него за спиной.
Игорь обернулся. Перед ним стоял дежурный по аэроклубу Михеев. Михеичу, как любовно называли его здесь, было под пятьдесят. Авиационным техником он служил еще в империалистическую, не раз летал, самолеты знал очень хорошо. Правда, пилотирование ему нынче уже не разрешали, возраст сказывался, да и нога побаливала. Человек он был одинокий, а потому часто подменял многих на дежурстве в праздничные дни.
– Нашу технику желаю показать гостям, – ответил Званцев.
– А почему они в шлемах и комбинезонах? Учить будешь?
– Их учить не надо, они опытные летчики.
– Это те самые, которые из Чехословакии прибыли к нам за самолетами?
– Ну да, они и есть.
Тут Михеич вдруг ударился в воспоминания:
– Всадили в меня две пули эти твои чехи и словаки в восемнадцатом под Самарой. До сих пор правая нога ноет.
– Две пули, говоришь? Очевидно, одну всадил чех, а другую – словак?
Кустистые брови Михеича сдвинулись.
– Смеешься, паршивец! Я ведь за тебя в Гражданскую воевал, за то, чтобы не было буржуев на нашей земле.
Званцев совсем развеселился.
– Ох, спасибо тебе, дорогой Михеич, за доброе дело. Только вот Гражданская война давно закончилась.
– Но товарищ Сталин учит нас бдительности!
«Послал же сюда черт такого дурака», – мелькнуло у Званцева в голове, но обострять отношения с дежурным он не стал.
– Ты ведь сам сказал, что чехословацкие летчики прибыли покупать наши самолеты, – поучительным тоном произнес Игорь. – Они их ценят.
Михеич успокоился.
– А разрешение начлета есть? – спросил он.
Подготовка курсантов в аэроклубе проходила под руководством начальника летной части Грачковского. Без его разрешения подниматься в воздух имели право только летчики-инструкторы. Позволение на вылет с курсантами или с кем-нибудь другим давал именно Грачковский.
– Летай один. А их в кабину садить не смей! – проворчал Михеич.
Но Званцев не унимался.
– Слушай, дорогой, поручение показать самолеты чехам мне дал сам Трясогузкин. Разве этого мало?
Услышав фамилию секретаря парткома, Михеич осекся.
Пока он размышлял, Званцев пошел в атаку:
– Разреши, Михеич. Никто ведь не узнает. Ну?.. С меня пузырь.
Обещание поставить бутылку подействовало убедительней, чем фамилия секретаря парткома.
Михеич, любивший заложить за воротник, сдался и пробубнил:
– Ладно, два-три круга, не больше. Никаких там низких разворотов, виражей и штопоров!
Званцев дважды четко выполнил наказ дежурного, с каждым чехословацким летчиком, сидевшим на месте штурмана, сделал по три круга. Оставался третий, которого звали Петр Шнайдер.
– Игорь, я очень хочу видеть штопор, – заявил он.
Званцев оглянулся. Михеич понаблюдал за двумя полетами и удалился восвояси, уверенный в том, что и третий будет точно такой же.
Игорь решился. Если честно, ему хотелось продемонстрировать чехословацким летчикам именно штопор, показать, как легко учебный «У-2» выходит из этой критической ситуации.
Он набрал тысячу метров, покружил над лесом, большим колхозным полем, заводскими окраинами. Дома, стоявшие там, отсюда казались маленькими, игрушечными. А небо какое! Совершенно чистое, ни малейшей облачности. Как раз для полетов.
Званцев круто повернул самолет, сбросил газ. Скорость упала, пора входить в штопор. Так, хорошо, высота все меньше и меньше. Самолет идет к земле с вращениями. А теперь самое главное – выход из штопора! Для этого достаточно ручку управления перевести в нейтральное положение, и самолет сам все сделает.
Но что это? Машина не слушалась. Ее по-прежнему штопорило.
Виток, еще виток. Званцев почувствовал, как играют нервы, и покрылся потом. За свою летную практику он штопорил на «У-2» десятки раз, и лично, и с курсантами. Что случилось с машиной сейчас? Земля уже совсем близко.
Все-таки он вырулил, но посадил самолет не на взлетном поле, а на лесной поляне, врезался в чащу.
Придя в сознание, Игорь услышал цокот мотоцикла. К ним спешили начлет Грачковский и двое санитаров. У одного из них в руках был большой белый баул с красным крестом.
Званцев не без труда выбрался из кабины. Его волновало только одно. Что с Петром? Услышав слабые стоны, которые издавал чех, он облегченно вздохнул. Жив!
– Если с ним что случится, пойдешь под суд, – заорал Грачковский, подбежав к самолету, и обложил Званцева крепким матом.
Петр тем временем открыл глаза и попытался улыбнуться.
– Да жив он, – сказал Званцев, кивнул в его сторону и ухватился за крыло, чтобы не упасть. Голова сильно кружилась, к груди подступила тошнота.
Если бы он знал, что эта катастрофа будет поворотным пунктом в его дальнейшей жизни!
Их поместили в медсанчасть завода, в одной палате, на соседних койках. Званцев отделался сотрясением мозга и переломом левой руки. У Петра была сломана ключица и повреждено колено.
Начались хождения в палату. Первым посетителем, конечно же, стал Трясогузкин.
Секретарь парткома погрозил Званцеву пальцем, отругал его, правда, без мата, кивнул в сторону койки, на которой лежал Петр, и заявил:
– Ты его чуть не угробил, поэтому шефствуй над ним, чтобы их глава не имел к нам претензий.
Но руководитель чехословацкой делегации не только не предъявил претензии за полет на грани, но и попросил руководство завода поощрить летчика-инструктора, который показал свое мастерство, выйдя из штопора у самой земли.
Вскоре Игорь и Петр стали прогуливаться в небольшом скверике у медсанчасти. Ноги у Званцева были в порядке, а чех передвигался, опираясь на палочку.
Они много разговаривали, конечно, на русском, ведь чешским Игорь не владел. Прошла неделя, и Петр уже говорил почти без акцента. Он постоянно расспрашивал товарища по несчастью о работе, учебе, увлечениях, при этом лишь однажды, как бы невзначай, поинтересовался семьей.
А что Игорь Званцев мог поведать о своей семье? Его воспитывала одна мать, учительница немецкого языка. Отец погиб в Первую мировую войну, которую чехи называли Великой.
Он задал было и Петру вопрос о семье, но тот ушел от ответа, лишь с непонятным волнением в голосе спросил:
– А кем был твой отец на войне?
– Летчик, поручик Званцев Николай Порфирьевич. Его самолет сбили в шестнадцатом над позицией австро-венгров. Может, именно поэтому меня тянет к авиации.
Игорь окинул взглядом собеседника. Ему показалось, что его чешский друг хочет сказать что-то важное, но не решается. Так и случилось, но только после.
Утром в день отъезда Петр в полной военной форме зашел попрощаться. В отличие от Игоря, он почти выздоровел, лишь немного прихрамывал. Примерно через час за ним должен был заехать представитель чехословацкого посольства. Летчики, товарищи Петра, несколько дней назад, пока он долечивался, отбыли домой на новых скоростных «СБ-2».
Они стояли друг против друга в том самом скверике у медсанчасти, где каждый день совершали прогулки. Ласковое майское солнце предвещало хороший день.
Прощаясь, Игорь улыбнулся, протянул руку. Петр в ответ сделал то же самое. Но в руке у него что-то было.
– Это тебе. Прочти и никому не показывай, – негромко сказал Петр, вложив конверт в ладонь Игоря.
Званцев снова почувствовал волнение в его голосе.
Он осторожно вскрыл заклеенный конверт из плотной бумаги, достал листок, развернул. Ни на конверте, ни на листке имени и адреса не было. Но это письмо было послано именно ему, Званцеву Игорю Николаевичу.
Здравствуй, дорогой сын!
Мало надежд, что мое письмо попадет к тебе, но я по натуре оптимист, верю в хорошее. Не знаю, что говорила тебе мама обо мне, только я, как видишь, жив. В июне 1916 года во время знаменитого Брусиловского наступления мой самолет был подбит. Я сделал вынужденную посадку на территории противника и попал в плен к австрийцам. Я очень хотел вернуться домой, но в России произошла революция. Я решил ее переждать, потому что жизнь царского офицера мало чего стоила. Воевать же в Гражданскую, когда русские бьют русских, я не пожелал. А в октябре 1918 года Австро-Венгрия распалась и образовалась Чехословацкая республика. Наш лагерь находился на территории Чехии. Офицерам разрешалось под честное слово посещать близлежащий городок. Там у меня появились друзья и женщина, с которой я связал свою дальнейшую судьбу. После поступил на службу в чехословацкую армию, в одну из ее авиационных частей. Дослужился до полковника. Год назад ушел в отставку. Сейчас живем с женой Эльзой и дочерью Марией в небольшом доме на окраине Праги. Пенсии хватает. Еще пишу книгу о войне. А мое авиационное дело продолжает сын Петр, который и передаст тебе это письмо.
Дорогой сын, мой милый Игорек! Я тебя так называю потому, что у меня есть фотография, а на ней ты, пятилетний, сидишь у мамы на коленях. Я знаю, какая у вас в Советской России тяжелая обстановка. Арестовать могут по малейшему подозрению. Поэтому о моем письме никому не рассказывай. Покажи только маме и уничтожь.
Ради бога простите, что так получилось. Всегда ваш,
Инициалы ЗНП означали Званцев Николай Порфирьевич.
Игорь еще раз перечитал письмо, огляделся вокруг так, словно боялся, что кто-то за ним следит, потом посмотрел в глаза Петру и сказал:
– Выходит, мы с тобой братья?
– Да, братья, – тихо отозвался Петр.
– У меня есть еще и сестра?
Вместо ответа Петр достал из внутреннего кармана куртки небольшую фотографию. Это был семейный снимок примерно пятилетней давности, потому что Петр на нем выглядел юношей, а сестра Мария – совсем девочкой, с косичками. Отец на фото был в военной форме, а его жена Эльза напоминала актрису из какого-то фильма, улыбалась и выглядела заметно моложе матери Игоря.
Первым желанием Званцева было попросить Петра оставить ему фотографию, но он не решился это сделать. Его охватила какая-то грусть, доселе совершенно неведомая. Казалось бы, нужно радоваться. Он впервые увидел отца, пусть и на фото. Так нет.
Игорь еще раз окинул взглядом человека в военной форме, вернул фотографию и тут же спросил:
– Скажи, почему ты носишь фамилию Шнайдер, а не Званцев?
– Меня так записали при рождении, – ответил Петр, пожал плечами и добавил: – Таково было желание матери.
– А кто она у тебя? Немка?
– Немка, но ее родители жили в России. Когда началась война, им пришлось эмигрировать.
– Работает?
– Она владеет небольшой швейной мастерской.
Они чуть помолчали, потом Игорь спросил:
– Слушай, Петр, а как ты меня нашел? Почему ты решил, что я и есть тот самый Званцев Игорь Николаевич, который приходится тебе братом по отцу?
Петр снова пожал плечами и проговорил:
– Сам не пойму. Когда отец узнал, что мы едем в ваш городок за самолетами, он написал для тебя письмо и вручил его мне. Видимо, кто-то сообщил ему, что ты здесь работаешь. При этом отец строго сказал мне, чтобы я передал тебе письмо – как это у вас? – с глаза…
– С глазу на глаз.
– Да-да, с глазу на глаз. Это стало возможным только сегодня.
Послышался шум подъезжающего автомобиля.
– Это за мной, – с грустью в голосе сказал Петр, и братья на прощание обнялись.
Самолет, на котором летали Игорь и Петр, сильно не пострадал. Сломаны были только винт и часть крыла. К тому же комиссия установила, что в системе управления были неисправности. Об этом инциденте вроде бы все стали понемногу забывать. Ведь в летном деле, да еще с учебным самолетом, и не такое бывает. Но это только казалось.
Кроме партийной организации во главе с Трясогузкиным, не желавшим широкой огласки случая с самолетом – ведь Званцев все-таки выполнял его поручение, – на заводе, конечно же, существовала еще и комсомольская, секретарем которой был некто Коробков. Главным достоинством этого субъекта было умение долго болтать впустую и при этом видеть всюду вредительство. «Тот еще балабол», – говорят в народе про таких людей.
Именно балаболом его однажды и обозвал Званцев, да еще при людях, вот и нажил себе врага. Коробков в долгу не остался. Вскоре после инцидента с самолетом на стенах цехов появились объявления о комсомольском собрании, на повестке дня которого стоял только один вопрос: «Персональное дело комсомольца Званцева».
Явка была почти стопроцентной. Небольшой зал заседаний был набит до предела.
Коробков, как и всегда, разразился длинной речью, в которой подробно перечислил все подвиги комсомольца Званцева: воздушное хулиганство, выразившееся в низком полете над колхозным рынком, драку с Махневым и, конечно, самовольные, без разрешения, полеты с военнослужащими буржуазной страны, закончившиеся аварией самолета.
– Таким нарушителям дисциплины, как Званцев, не место в рядах Ленинского комсомола! – закончил свою пламенную речь Коробков и указал рукой на Игоря, сидевшего в первом ряду напротив стола президиума.
После были еще выступления, конечно же, в поддержку секретаря. Но все они оказались какими-то вялыми, совершенно однотипными. Люди, присутствующие в зале, знали, что если бюро, состоявшееся накануне, приняло какое-то решение, то мнение собрания будет пустой формальностью.
Игорь это тоже прекрасно знал. Он сидел и почти не слушал ораторов.
Все его мысли были только о письме отца. «Май тридцать восьмого, ты все перевернул в моей судьбе, – размышлял он. – Но почему мама не сказала мне, что отец жив? Неужели она тайно переписывалась с ним? Скорее всего, так оно и было. Иначе как отец узнал бы о том, кем я стал и где работаю?».
– Дайте Званцеву слово!
– Игорь, чего молчишь? – раздались крики из зала.
Его, пилота-инструктора, хорошо знали на заводе. Многие парни и девушки, присутствующие на собрании, совершали свои первые вылеты под его руководством.
Он прервал раздумья, не спеша поднялся, оглядел всех.
«А вдруг кто-нибудь из них видел, как я читал письмо отца и как мы с Петром обнялись на прощание? Пойдут вопросы. Нет, надо скорее заканчивать этот балаган», – подумал Званцев.
– Я признаю свою вину. Но у меня не было злого умысла, – негромко произнес он и решил, что больше ничего не скажет.
Зал затих.
– Ставлю на голосование! – торжествующе произнес Коробков.
Но в этот момент в зале появилась она.
– Разрешите! – Девушка протянула вверх руку и протиснулась сквозь плотные ряды.
Затем она остановилась у стола президиума, повернулась лицом к залу.
Званцев оживился, поднял голову. На заводских девушек и курсанток аэроклуба незнакомка внешне не походила. Те носили короткие стрижки и летом одевались удивительно схоже. У всех светлые блузки, юбки и босоножки, больше похожие на тапочки. А эта!.. Строгое платье из темно-синего крепдешина в мелкий цветочек, туфли на каблуках, волосы густые, спадающие на плечи. Но больше всего Игоря поразил какой-то зажигательный блеск в ее глазах, темных, под цвет волос.
– Кто вы такая? Представьтесь, – заявил Коробков, изрядно удивленный.
– Маргарита Мещерская, член бюро Замоскворецкого райкома комсомола, студентка университета. В вашем городке прохожу преддипломную практику. – Девушка окинула взглядом зал и продолжила: – Товарищи! Я все слышала и хочу высказать свое мнение, но не собираюсь никому его навязывать. А мнение мое таково. Исключение из рядов ВЛКСМ комсомольца Званцева – наказание слишком суровое. Поясню. Званцева обвиняют по трем пунктам. Первый – воздушное хулиганство. Но, товарищи, наши люди из сельской местности, колхозники еще не привыкли к самолету. Пройдет год-другой, и те люди, которые прятались от гула мотора, будут кричать «Ура!» и приветствовать летчиков. Пункт второй – драка. Я считаю, что комсомолец должен драться только с врагами своей страны, противниками идей коммунизма. Но у Званцева, который первым ударил инструктора Махнева, есть смягчающее обстоятельство. Он защищал честь девушки. И, наконец, третье – авария самолета. Комсомолец Званцев без разрешения начальника летной части при попустительстве дежурного поднимал в воздух самолет, да еще с иностранными военными. Последний полет едва не закончился трагедией. Но и здесь имеются смягчающие обстоятельства. Самолеты и аэроклуб комсомолец Званцев показывал чехословацким летчикам по поручению секретаря парткома. Товарищ Трясогузкин, вы подтверждаете это? – обратилась она к этому человеку, как раз появившемуся в дверном проеме.
– Подтверждаю! – выкрикнул тот и тут же ретировался.
А девушка вошла во вкус и продолжила:
– Товарищ Коробков назвал Чехословакию буржуазной страной? Да, это верно, хотя нужно иметь в виду, что Чехословакия – это не фашистская Германия. Она сама может подвергнуться агрессии со стороны Гитлера, как это случилось в марте с ее соседкой Австрией. Я считаю, что с Чехословакией надо развивать отношения. Она Советскому Союзу не враг. Поэтому приятно слышать, что руководители их делегации не только не имели претензий к летчику-инструктору Званцеву, но и просили его поощрить. Ведь благодаря его умелым действиям удалось избежать человеческих жертв. Кстати, за тридцать восьмой год это четвертая авария в вашем аэроклубе. В летном деле всякое бывает.
«Красиво говорит, черт ее побери», – размышлял Игорь, не отрывая взгляда от этой особы.
Она уже заканчивала свою пламенную речь:
– Итак, товарищи, я считаю, что в поступках комсомольца Званцева нет ничего политического, уголовно наказуемого. Он признал свою вину и заслуживает наказания в виде выговора, пусть даже строгого.
На несколько секунд в зале воцарилось молчание. А затем раздались аплодисменты.
– Скажите, товарищ Мещерская, – громко произнес кто-то. – У нас есть улица Мещерского. Это к вам имеет отношение?
– Имеет! – гордо ответила девушка. – Мещерский Михаил Григорьевич – это мой отец, старый большевик, член партии с девятьсот пятого года. К сожалению, он умер три года назад.
Зал одобрительно загудел.
Секретарь Коробков сидел, насупившись. Теперь ему было ясно, что исключение Званцева не состоится.
Оно и не состоялось. Он получил строгача с занесением в учетную карточку.
Риту провожала группа комсомольцев во главе с секретарем. Пошли расспросы о громких московских процессах, о врагах народа, о международном положении, об отце Михаиле Мещерском. Особенно усердствовал в этом Коробков, у которого была заветная мечта попасть в Москву на комсомольскую работу.
Вскоре вдали показалась автобусная остановка. Сообщение между городком и заводом было регулярное. Автобус отходил каждые полчаса и находился в пути десять-пятнадцать минут.
– Спасибо, товарищи, дальше я сама, – сказала Рита, остановилась и улыбкой проводила комсомольцев завода. – Рада знакомству. Завтра у меня заканчивается практика, отбываю в Москву. Может, когда-нибудь встретимся.
– Конечно, – заверил ее Коробков.
Вечер выдался теплым. Пахло сиренью и тополиными почками.
«С первым выступлением вас, адвокат Мещерская», – нашептывала Рита сама себе, неторопливо шагая в сторону автобуса.
Настроение у нее было хорошее, но подступала усталость. Ей хотелось побыть одной.
Она почувствовала за спиной шаги, остановилась и обернулась.
– Это вы, Званцев? Что-то хотите сказать?
Игорь стоял перед ней. На нем были летние парусиновые брюки и клетчатая рубашка с засученными по локоть рукавами. Ростом Рита была не обижена, но он смотрел на нее свысока.
«Как такой жердяй вмещается в кабину самолета?» – с усмешкой подумала она.
Он посмотрел на нее как на старую знакомую, непринужденно улыбнулся и заявил:
– Хочу сказать только одно: я восхищен! Поэтому из чувства благодарности отвешиваю вам низкий поклон.
– Спасибо. Это все?
– Нет, не все. Не будет ли сударыня столь любезна…
Она резко прервала его:
– Комсомолец Званцев, сударыни и судари были до семнадцатого года!
Он изобразил удивление.
– Ах, какой же я политически неграмотный! В таком случае исправлюсь. Не будете ли вы, уважаемая член бюро Замоскворецкого райкома комсомола, столь любезны, что разрешите мне, рядовому комсомольцу, проводить вас до автобусной остановки?
– Не только рядовому, но и нерадивому комсомольцу Званцеву.
Игорь покачал головой, вздохнул и обиженным тоном произнес:
– В детстве я в таких случаях говорил: «Кто как обзывается, тот так и называется». Но сейчас я стал старше и, конечно же, промолчу.
Она снова вспыхнула.
– Что вы себе позволяете?!! Ведите себя прилично.
– Я хочу всего лишь проводить вас до автобусной остановки. Больше ничего. – Он показал рукой на автобус, издававший дребезжащий гул. – Кстати, мы уже пришли.
Она повернулась к нему лицом.
– Вот и отлично. Прощайте, подзащитный!
– Подзащитный? А ведь верно, из вас получился бы неплохой адвокат.
– А я и буду адвокатом. Я заканчиваю юридический факультет университета.
– Вот как? Прекрасно! В таком случае я обязательно обращусь к вам, если мне снова будут шить персоналку.
Она смерила его презрительным взглядом.
– Что за выражения, Званцев? Как вам не стыдно? Следите за своей речью.
– С завтрашнего дня начну следить.
Не сказав ни слова в ответ, Рита резко повернулась и зашагала к автобусу. Он был полупустой.
Она устало опустилась в мягкое кресло, раскрыла сумочку, чтобы достать деньги и оплатить проезд кондуктору, подошедшему к ней, и вдруг услышала за спиной:
– Два билета до центра.
Игорь присел рядом с ней.
Она намеренно не смотрела в его сторону, но была уверена, что он усмехается, неожиданно поймала себя на мысли о том, что тон и настойчивость этого парня начинают ей нравиться. Ведь это повод для того, чтобы его воспитывать. Ей, будущему юристу, нужно уметь это делать.
– Вы же хотели проводить меня только до автобуса, – сказала она, продолжая смотреть за окно.
– Я передумал. Тут, у завода, тихо-спокойно, а в городке хулиганы, могут пристать.
– Я не раз возвращалась поздно, однако хулиганов что-то не заметила.
Хулиганы не повстречались им и в этот вечер. Тем более что от городской автобусной остановки до дома, в котором временно проживала Рита, было недалеко. Она, прибывшая на двухнедельную практику, поселилась у дяди, младшего брата отца.
Рита шла неторопливо и молча. Тем самым она давала ему понять, что он ей совершенно безразличен и жутко надоел.
Но около одного дома с палисадником девушка вдруг остановилась и сказала:
– Какая прелесть! Совершенно обворожительный запах сирени!
Игорь тоже не удержался:
– Ну вот, наконец-то!
– Что значит наконец-то?
– Наконец-то я вижу, что вас, женщину, интересуют не только комсомольские собрания и международное положение.
Маргарита, сильно уязвленная, переменилась в лице, но ничего на это не ответила.
Он тем временем лихо перемахнул через палисадник и скрылся за густыми кустами сирени. Минута, другая, шум листвы, треск ломаемых веток…
Званцев уже собирался возвращаться назад, предвкушая восторг своей очаровательной спутницы, как вдруг совсем рядом послышалось грозное рычание собаки.
– Ах ты, зараза! Пошла вон! – выкрикнул он и понял, что пора убираться отсюда, пока не поздно.