Небесная музыка. Луна - читать онлайн

Глава 5 Звездный сад

Санни кажется, что она падает в невесомость, и густая сконцентрированная тьма вокруг нее – прекрасна. Она разрывается ярким светом далеких созвездий, переливается всеми цветами радуги, искрит… Эта тьма – словно живая. Она стремительно, но мягко несет Санни вперед, мимо миллионов космических тел. Мимо мчащихся комет, вращающихся планет, сверкающих звезд. Показывает одну за другой системы, галактики, скопления. К примеру, вон там, справа, крошечный Млечный Путь, и он похож на спиральную россыпь ванильного сахара и пудры на черничном джеме. Так и хочется окунуть в него палец и попробовать на вкус.

Санни летит дальше. В ее голове пусто – ни единой мысли и никаких эмоций, кроме безграничной радости. Она потеряла счет времени, но ей все равно. Санни чувствует себя здесь словно дома, в котором давно не была.

В какой-то момент она вдруг слышит чудесную незнакомую музыку, хоть в космосе это невозможно. Сначала – совсем тихо, потом громче. Мелодия столь прекрасна, что Санни хочется улыбаться – возможно, так звучит эта бесконечная тьма. А еще ей хочется запомнить эту музыку, со всеми ее оттенками и переливами, но для чего ей запомнить, она не понимает. Ей кажется, что это будет продолжаться вечно – она, ее полет и чудесные звуки, в которых переплелись любовь и нежность, восторг и свет, нежность и блеск.

А потом до нее вдруг резко – словно толчок в грудь! – доходит. Она должна запомнить эту музыку, чтобы самой исполнять ее.

Она должна ее написать.

И на этой мысли Санни внезапно вырывает из тьмы, из ее личного космоса, и бросает в океан слепящего света, тащит сквозь него, как рыбу, заглотившую крючок, и кидает на что-то жесткое. Музыка перестает играть, и в ушах остается лишь эхо.

На этом она приходит в себя.

Я медленно открываю глаза и щурюсь от света.

Голова гудит – в висках словно два тупых сверла, язык и губы пересохли, а по телу белым вином разлилась слабость, впитавшаяся в кожу, в кровь, в каждую мышцу и кость.

Перед собой я вижу белоснежный потолок – лежу на спине, накрытая невесомым одеялом. Не понимая, что случилось и где нахожусь, я приподнимаюсь на локтях, сажусь, несмотря на боль в голове, откидываю в сторону одеяло, похожее на белоснежное облако, и оглядываюсь по сторонам.

Незнакомая просторная комната с высокими стенами холодного стального оттенка, огромные прямоугольные окна с прозрачными шторами, за которыми затаилась тьма, на полу – узкие длинные плитки цвета дымящихся углей, и я не могу понять, деревянный это паркет или настил из пластика. Мебели немного, но в каждом предмете интерьера – строгость и изящество. В центре огромная кровать, и за ее угольным изголовьем – белоснежная матовая панель, а рядом – прикроватная тумбочка, больше похожая на глухой глянцево-черный ящик, из которого растет необычной формы светильник. Перед кроватью – бордовый прямоугольный ковер. Справа – необычного вида шкаф, лакированные агатовые отсеки которого разделены зеркальной широкой линией, и строгий туалетный столик, выполненный в таком же стиле. Напротив – несколько квадратных огромных пуфиков темно-винного цвета, на одном из которых лежит стопка книг и журналов, что приводит меня к мысли – возможно, это не пуфики, а стол.

Это странное место, как по мне. Но я четко осознаю, что это – не сон. И вдруг вспоминаю последнюю минуту перед тем, как потеряла сознание.

Чужие руки, мое отчаянное сопротивление, незнакомая машина…

Меня похитили?!

Не может быть. Кому я нужна? На розыгрыш это не походило.

Выкуп? Но кто заплатит за меня выкуп? Тетя? Смешно. Мать? Еще смешнее. У них обеих нет денег, а у последней – не будет еще и желания. Нет, выкуп отпадает. К сожалению, я – не дочь миллионера, который отвалит за свое сокровище несколько огромных кейсов с купюрами.

А может. Кому-то понадобились мои органы? Я как раз недавно смотрела репортаж о черном рынке донорских органов! Банда получила доступ к медицинским данным и похищала молодых мужчин и женщин, чьи показания сходились с показаниями их клиентов. От этой жуткой мысли я едва ли не до крови закусила губу – с такой силой страх ударил по легким, но сама же отмела эту версию. Тогда бы я очнулась в больничной палате и связанная.

Я подбегаю к окну и распахиваю его, впуская прохладный воздух – судя по всему, это частные владения, огражденные высоким забором, я – на уровне второго этажа. И вокруг – ни души.

Я развязываю резинку и запускаю в волосы пальцы, пытаясь понять, кто и зачем похитил меня.

– Эй! – говорю я, но мой голос очень тихий и хриплый. – Эй! Тут кто-нибудь есть? – повторяю я, прокашливаясь. Никто не отвечает.

В голову приходит еще одна пугающая мысль – может быть, я стала заложницей какого-то маньяка и он сейчас наблюдает за мной через камеру? Нет, маньяки – одиночки, а моих похитителей было несколько, плюс водитель… Да и украли они меня прям посреди улицы, наверняка это видело множество народу. И рядом со мной была Лилит. Наверное, она уже сообщила полиции! Мне просто надо дождаться, когда меня найдут.

Я вдруг слышу слабый писк и сначала замираю от неожиданности, а потом вдруг понимаю, что это звук моего мобильного – он всегда так пикает, когда у него садиться батарея. Я вытаскиваю телефон, понимая, что он – моя надежда на спасение, но он умирает у меня в руках – кончилась зарядка.

Мне хочется кинуть его об стену с размаха, но я сдерживаюсь. И твержу себе, что не должна поддаваться власти эмоций, мне надо понять, что со мной случилось.

Надеюсь, что все-таки меня похитил не психопат – слишком странное и демонстративное похищение.

Может быть, кто-то мстит мне? Но кто? Кому я перешла дорожку? У меня нет врагов, отвергнутых возлюбленных, обманутых друзей и злостных должников. Я со всеми всегда стараюсь общаться тепло и искренне. Кто держит на меня так много зла? Может быть, это месть того репортера, который сделал фотографию со мной и с Лестерсом…

Стоп, Лестерс. Дастин Лестерс. Почти оскароносный актер с глазами цвета холодного зимнего неба.

Мне резко захотелось смеяться.

Серьезно? Лестерс додумался до похищения, потому что настолько сильно обиделся за наши с Лилит слова?! В таком случае он ненормальный. А может быть, это все из-за карты памяти, которая осталась у меня?

Я спешно засовываю руку в карман и нахожу ее. Если причина в карте памяти, то Лестерс – полнейший мудак, у которого действительно проблемы с психикой. Мне, как и ему, не нужны проблемы, и я не собиралась ничего делать с этой картой, только выбросить.

Я заставляю себя встать, делаю несколько несмелых шагов и оглядываюсь по сторонам вновь. Ничего не происходит. Никто не врывается в комнату, не включается сигнализация и не разверстывается под ногами ад.

Я осторожно иду дальше, рассматриваю картины в широких стеклянных рамах, касаюсь кончиками пальцев молочно-бежевой огромной вазы и вдруг понимаю, что это – лишь часть апартаментов. Стоит завернуть за угол, и я оказываюсь в гостиной – полутемной, большой, с точно такими же плавными четкими линиями, с таким же изысканным интерьером. Тут есть диван, кресла, столик, огромный плазменный телевизор на стене, узкая барная стойка, шкаф… Но когда я открываю его, понимаю, что это не шкаф, а гардеробная! Вдоль бледно-свинцовых стен тянутся черные ряды полок, вешалок, ящиков, выдвижных шкафчиков. И всюду – море одежды, обуви, аксессуаров, которые, судя по всему, должны быть брендовыми.

Я резко закрываю дверь в гардеробную, пораженная количеством одежды, среди которой отчего-то превалируют темные или светлые вещи – ярких цветов почти нет, и продолжаю обход, пытаясь понять, что это за место. Нахожу рабочую зону с комфортабельным креслом и столом, на котором стоит современная дорогая техника, и ванную комнату впечатляющих размеров. Там я открываю кран и пью холодную воду из ладоней. Становится чуть лучше. Головная боль медленно отступает.

Мне здесь не нравится, несмотря на то, что отовсюду веет деньгами. Эти апартаменты кажутся стерильными и скучными – здесь всего лишь несколько ярких пятен. Меня окружают четыре цвета: черный, белый, бордовый и много серого. Перемотанная белой тканью и лежащая на черном камне благородная сталь, в которой растворили каплю крови.

И тишина.

И я. С телефоном, который разрядился.

Я подхожу к огромной двери – такие, по крайней мере, должны вести в дворцовый зал, и стучу без особой надежды, что кто-то меня услышит и выпустит отсюда. Но когда она вдруг открывается, я от неожиданности задерживаю дыхание в легких. Передо мной стоят два амбала в строгих костюмах, но смотрят без желания сделать что-то плохое, а весьма дружелюбно. Как доги в намордниках, которых усмирил хозяин.

Мы смотрим друг на друга: я – на них, они – на меня, и молчим. А потом вдруг один из них говорит хриплым басом:

– Госпожа велела не выпускать вас из комнаты.

Госпожа? Какая еще госпожа? Что этой неведомой госпоже от меня нужно?!

– Кто? – переспрашиваю я изумленно. – Вы о ком?

Мне не отвечают. Говорят лишь:

– Вам нужно дождаться ее.

– Кого? – не понимаю я. В моем голосе – слегка истерические нотки. Я не думала, что стала жертвой какой-то богатой женщины. А ведь я была почти уверена, что мой похититель – Лестерс…

– Госпожу, – невозмутимо отвечает второй охранник. – Она уже в пути, скоро вернется. Отдыхайте, пожалуйста. Может быть, вам что-нибудь нужно?

– Нужно, – киваю я. – Выпустите меня!

– Сожалею, у нас приказ, – мягко повторяют мне. И я понимаю, что псы не могут нарушить хозяйского приказа, иначе им будет плохо.

– Выпустите меня, придурки, – упрямо повторяю я.

– Простите, но нет, – качает головой один, а второй вновь интересуется, нужно ли мне что-либо.

– Сколько сейчас дают за похищение человека, парни? – спрашиваю я зло. – Не боитесь сесть лет так на двадцать пять? Или думаете, что меня никто не ищет? Да все копы Нью-Корвена уже на ногах!

Они молчат. И молчание их какое-то вежливое.

– Да что за дерьмо собачье?! – говорю я охране в ярости. Им все равно. Каменные глыбы.

У меня на миг срывает крышу. И тогда я кричу: «Помогите!» Кричу громко, пронзительно, что они морщатся и бегло переглядываются, явно сообщая друг другу, что обо мне думают. Только мне все равно. Я пытаюсь убежать, снова кричу что-то, отчаянно вырываюсь, но меня аккуратно заталкивают обратно в комнату. Дверь закрывается.

Я остаюсь одна. Растерянная и раскрасневшаяся от собственных воплей, сломленная, но не побежденная. Я ничего уже не понимаю, но намерена действовать решительно. Сбегу, пока есть возможность.

Я вновь подхожу к окну, снова распахиваю его, осматриваюсь – оно выходит на цветущий сад и газон. Возвращаюсь к кровати. Стягиваю простынь и пододеяльник и начинаю связывать их, делая себе импровизированную тряпичную веревку. Длины не хватает, и я бегу в гардеробную. Там ругаюсь сквозь зубы – здесь есть куча дорогущих шмоток, обувь, украшения, очки, часы, зонты – все на свете! Но нет постельного белья! Я роюсь в вещах, откидываю их, бросаю на пол, боясь не успеть до приезда подозрительной госпожи, о которой говорил охранник, и вместо какой-нибудь хотя бы самой плохой простыни нахожу отдел с женским нижним бельем. Вот оно классное: яркое, вызывающее, без романтических кружев. Чего стоят одни только низкие слипы с радостно оскалившимся черепом или шортики с надписью: «Для тебя всегда занято».

Интересно, кто здесь живет? И будет ли хозяйка рада, что в ее комнаты засунули меня? А может быть, здесь живет та самая госпожа? Нет, не для меня же эту комнату приготовили.

Вместо постельного белья я использую несколько скучных вечерних платьев в пол, надеясь, что они – прочные. Веревка получается что надо. Я завязываю один ее конец на ножке кровати, а второй кидаю в открытое окно. Спускаться вниз страшно, но встречаться с похитителем – еще страшнее, и я смело забираюсь на подоконник, успокаивая себя, что здесь всего-то два этажа. Я проползу немного по веревке, как по канату, и спрыгну на землю. Главное – не повредить пальцы, а уж ноги у меня натренированные.

Приступаю к делу. Подо мной – всего лишь десять футов, но мне кажется, что я вишу над пропастью. Мои руки мертвой хваткой цепляются за плотную скрученную ткань, и мне чудится, что она вот-вот порвется или развяжется, а я полечу вниз, как Кэтти Смит с каната на уроке по физкультуре в средней школе.

Стараясь не думать о плохом, я медленно лезу вниз. Видимо, я и правда обезьяна: сначала Лестерс, потом веревка из постельного белья и платьев. Куда меня в следующий раз забросит жизнь? На пальму, где я буду изображать кокос?

Я продолжаю осторожно спускаться, а когда вдруг поднимаю глаза, понимаю, что из окошка за моими стараниями спокойно наблюдает один из охранников, и он же держит мою импровизированную веревку, чтобы я не рухнула. Я шепчу слова проклятия, обращаю свой взгляд вниз и вижу еще троих секьюрити, которые так же спокойно стоят прямо подо мной и, судя по всему, ждут, когда я к ним спущусь. С бесконечным терпением в глазах.

– Твою ж мать, а! – говорю я. Они все меня отлично слышат, но никак не реагируют, лишь один из охранников вежливо спрашивает:

– Могу ли я вам чем-то помочь? Может быть, спустить вас?

– Не нужно. Я сама…

И едва не падаю, потому что гребаная простыня все-таки начинает развязываться. Но меня тут же подхватывают и осторожно ставят на землю.

– Это могло быть опасно, – говорит один из охранников, и я улавливаю укоризну в его глубоком голосе. – Вечером в сад выпускают собак.

Я молчу. Я бы смеялась, если б мне не было так страшно. Боги, что со мной не так?

– Вы кое-что обронили, – деликатно обращается ко мне другой охранник, указывая взглядом на левое бедро, и я с ужасом понимаю, что кроваво-алый лифчик из гардеробной неизвестной мне девушки зацепился застежкой за заклепку на джинсах. Он потрясающий, яркий, полупрозрачный, с ремешками, но даже это меня не спасает. Не знаю, какое у меня лицо, но кажется, что глупое.

– Ношу с собой по два, – улыбаюсь я, как деревянная кукла. – Это запасной.

И, больше ничего не говоря, быстрым движением срываю столь интимную деталь одежды, чуть не вырвав заклепку, и комкаю в руке. То, что охрана делает вид, будто все в порядке, смущает куда больше, чем если бы они смеялись.

– Я могу пойти домой? – спрашиваю я, чувствуя, что отчаяние близко. Да и загадочная госпожа, видимо, не так уж далека.

– Вы уже дома, – отвечают мне и жестом приглашают пройти дальше.

– Если я буду кричать, никто не услышит, да? – обреченно спрашиваю я.

– Услышим мы.

В темных глазах охранника немая просьба – не ори, ты нам порядком надоела.

– Но вы же не отпустите меня, да? – на всякий случай уточняю я скептически и получаю лишь снисходительный кивок. Господи Иисусе, что же происходит?!

Никто не объясняет.

Мне ничего не остается делать, как идти следом за охраной в особняк по полутемному саду со множеством дорожек, беседок и даже настоящим прудом – я вижу среди деревьев тусклый блеск воды.

Дом, в который я попала, огромен и поражает своей строгой роскошью и неприступностью. Стены выложены плиткой цвета кофе с молоком, парадный фасад украшает портик с колоннами, который завершает треугольный фронтон, во всех окнах первого этажа горит свет. Всюду мягко льется подсветка, и кажется, что я попала в современный замок. Я не представляю, как тут могут жить люди. Это место похоже на музей.

В какой-то момент я снова пытаюсь сбежать, но меня ловко ловят и едва ли не грозят пальцем, как ребенку, мол, не стоит так делать, это опасно в первую очередь для вас. И снова напоминают, что госпожа едет.

Да что за госпожа, чтоб ей черти рожу разодрали! В уставшей голове мелькает шальная мысль, что, может быть, меня нашел отец и едет его жена? Но я тотчас отметаю это. Более вероятным мне кажется то, что Лестерс – трансвестит и заставляет охрану называть его госпожой.

Едва передвигая ногами, я вместе с охраной поднимаюсь по лестнице, ведущей к входным дверям, в одной руке – чужой лифчик, пальцы второй сжаты в кулак. Мне до сих пор непонятно, кто и зачем похитил меня, но меня радует хотя бы тот факт, что охрана со мной дружелюбна.

Меня проводят по шикарным коридорам, в которые, наверное, вбухано столько денег, сколько составляет бюджет моего родного городишки на год. Потом мы поднимаемся на второй этаж, и я вновь оказываюсь запертой в той же комнате. В ней ничего не изменилось, кроме того, что на столе меня ждет поднос с графином яблочного сока, тарелки с гамбургерами, шоколадным чизкейком и свежими фруктами. Я так зла – страх куда-то испарился – и голодна, что хватаю поднос, сажусь на диван перед телевизором и включаю его, вернее, думаю, что включаю, но на самом деле вырубаю свет – оказывается, я схватила не пульт от телевизора, а сенсорный пульт управления этой гребаной комнатой! Не понимая, что делать, я тыкаю на все кнопки подряд: задвигаю шторы, раздвигаю шторы, включаю кондиционер и музыку, выключаю кондиционер и музыку, слышу прогноз погоды, наведя его на окно, а наведя на полы – устанавливаю режим их нагревания. И так по кругу! В какой-то момент я понимаю, что, может быть, тут есть телефон, ищу, но не нахожу и возвращаюсь к телевизору. Ем самые вкусные гамбургеры в своей жизни и смотрю новости, надеясь, что в этом выпуске расскажут о моем похищении. Но обо мне не говорят ни слова, будто это и не меня похитили вечером на 111-й улице на глазах у всех! Неужели похищение человека в центре огромного мегаполиса теперь настолько обычное дело?

На выпуске про мужика, поселившего в домашнем бассейне аллигатора, я снова чувствую отчаяние, которое вскоре сменяется бурной деятельностью. Я снова думаю над тем, как сбежать, и осматриваю каждый угол апартаментов. Однако мои попытки найти способ побега с ошеломляющим треском проваливаются, зато появляется новая идея. Дверь открывается вовнутрь, и если забаррикадировать ее мебелью, то путь ко мне будет затруднен.

Следующие полчаса я усердно перетаскиваю и передвигаю мебель, и вскоре дверь оказывается перекрыта шкафом, который подпирает диван, стоящие на нем кресла, пуфики и кое-что по мелочи. Я знаю, что это не станет препятствием для госпожи и ее цепных псов, но все же это доставляет мне моральное удовольствие – просто так они меня не возьмут.

Устав, я снова засыпаю, а просыпаюсь оттого, что кто-то ломится в мои апартаменты. Ну конечно же, приехала госпожа! И теперь не может переступить порог, потому что я забаррикадировала вход. Мне страшно – сердце, кажется, прилипло к грудной клетке – и смешно одновременно. Я слышу, как охрана пытается проникнуть внутрь. Потом на какое-то мгновение она затихает, раздается стук каблуков. Я прячусь за углом, сжимая в пальцах заранее разбитый стакан. Мне есть чем обороняться. Я готова к встрече с госпожой. В моем воображении это Лестерс с алыми губами, в шляпке с перьями, боа, коротком обтягивающем платье и чулках в сетку.

В следующее мгновение в спальню врывается какая-то женщина – лиц друг друга мы пока не видим. Но определенно это не Лестерс.

– Диана Эбигейл Мунлайт! – слышу я ее звенящий голос, в котором три тонны ярости. – Ты с ума сошла?! Выходи, я тебя сейчас убью!

Когда я выпрыгиваю из-за угла со стаканом в руке, держа его перед собой, словно нож, она визжит и пятится. Госпожа невысока, худа и похожа на ухоженную сушеную рыбину в бриллиантах, которая разучилась улыбаться – уголки губ опущены вниз, да и вообще такое ощущение, будто бы ей дали понюхать что-то очень несвежее.

– А ты еще кто такая?! – кричит она. – Где моя дочь?! Что происходит?

– Какого черта вы от меня хотите?! – не менее громко кричу я. – Что вам надо?! Отпустите меня!

Чтобы добавить вескости своим словам, я несколько раз тыкаю в воздух разбитым стаканом. Рыбина отступает.

– Господи Иисусе, – выдыхает она, выставив вперед руки. – Не подходи ко мне!

– Это вы не подходите, – говорю я срывающимся голосом.

В спальню врывается охрана и моментально закрывает собой госпожу, а меня обезоруживает – я и глазом моргнуть не успеваю, как остаюсь без своего импровизированного оружия, находясь в объятиях молчаливого мужчины, который держит меня мягко, но очень крепко.

– Что происходит, идиоты? – обращается женщина разъяренным тоном к охране. – Где моя дочь?! Где моя дочь, спрашиваю?! Я же сказала – ни на шаг не отходить от ее комнаты! Следить за ней!

– Мы четко исполняли ваш приказ, – рапортует один из мужчин. Видимо, самый старший.

– Тогда кто это такая? – с отвращением кивает на меня рыбина.

– Ваша дочь, – с некоторым сомнением говорит охранник.

– По-твоему, идиот, я не узнаю собственную дочь?! – вопит женщина, широко открывая рот. Зубы у нее белоснежные, острые, мелкие, и я почему-то думаю, что если она и похожа на рыбу, то на маленькую акулу. – Что это за наглая рыжая девка в ее спальне?! Что она тут делает?!

– Эй, полегче! – осаждаю ее я. Я рыжая, но не наглая.

– Девушку привезли пять часов и двадцать минут назад, – говорит охранник. – Мы не спускали с нее глаз. Все согласно вашему распоряжению.

Я начинаю кое-что понимать.

– Эй ты, – надменно говорит женщина, быстро беря себя в руки. – Где Диана?

– Какая еще Диана? – устало спрашиваю я, чувствуя, как по лбу ползут капельки пота.

– Моя дочь. Вы подруги? Ты помогла ей сбежать? – допрашивает она меня. – Где она сейчас? Отвечай немедленно.

– Вы колетесь, что ли? Или плохо соображаете? – спрашиваю я насмешливо и дергаюсь в железных объятиях охранника, но он меня не отпускает. – Меня похитили прямо на 111-й улице и увезли ваши парни! Запихали в машину, дали чего-то понюхать, я потеряла сознание, а очнулась здесь! И мне никто ничего не объяснял! По какому праву вы похищаете людей? Считаете, что, если у вас куча бабла, это сойдет вам с рук? Есть куча свидетелей моего похищения! А про вашу дочь я вообще ничего не знаю!

– Замолчи, пожалуйста, – говорит рыбина, наконец все понимая, и кидает небрежный жест охраннику: – Отпусти ее.

Тот в это же мгновение убирает руки и отходит, но я чувствую его пристальный взгляд на своей спине.

– Перепутали, – с какой-то ненавистью выдыхает женщина всего одно слово, и почему-то ее худые плечи опускаются вниз, будто под тяжелым невидимым грузом. Но это лишь на мгновение – почти сразу она берет себя в руки. Ее голос становится спокойным и официальным, с ноткой важности, как у политика, дающего интервью.

– Как вас зовут? – спрашивает она.

– Санни Ховард. – Не вижу я смысла скрывать свое имя.

– Мисс Ховард, прошу извинить за неразбериху и причиненный моральный ущерб. Мы все компенсируем. Вас перепутали с моей дочерью.

У меня с сердца падает ком размером с Лессер-биг-тауэр[10].

Перепутали. Просто перепутали.

На меня вдруг теплой волной накатывает усталость – все закончилось. Этот кошмар развеялся. А вот женщина начинает злиться – я вижу отсветы огня ярости в ее серых глазах, но теперь она хорошо скрывает свои эмоции.

– Не знаю, как это произошло, – с каменным лицом говорит женщина. – Но допустившие подобное будут наказаны. Мисс Ховард, вас разместят в гостевой комнате. А утром отвезут по любому названному вами адресу.

– А ваша охрана не заметила подмену? – спрашиваю я иронично. Ну кто еще, кроме меня, мог попасть в подобную ситуацию?

– Это новые люди, – не самым приятным голосом говорит рыбина. – После побега моей дочери ранним утром мы попросили охранное агентство сменить весь персонал. Видимо, теперь нужно будет сменить и охранное агентство. – Уничтожающим взглядом скользит она по мужчинам, как будто это они виноваты. Как понимаю, им просто привезли меня в бессознательном состоянии и сказали, что это хозяйская дочь, которую нужно стеречь до приезда госпожи.

– Извинитесь, – кидает им женщина.

И охранникам ничего не остается, как повиноваться. Еще недавно я хотела каждого из них вырубить и сбежать, но теперь мне неловко, что взрослые мужчины, как провинившиеся школьники, начинают извиняться.

– Все в порядке! – говорю я тихо. – Не стоит.

– Стоит. Отвратительная работа. Мисс… Как вас? – уже забывает мою фамилию рыбина.

– Ховард.

– Мисс Ховард, прежде чем вы отправитесь в гостевую спальню, нам нужно поговорить, – сообщает женщина, – чтобы понять, почему вас перепутали с моей дочерью.

И если сначала я думала, что она проявляет гостеприимство, оставляя меня на ночь в своем роскошном особняке, то сейчас приходит понимание, что меня не отпустят до тех пор, пока не найдут ее дочь со славным именем Диана.

Мы разговариваем. Приходит еще какой-то мужчина, видимо, тоже из охраны, и просит меня вспомнить все произошедшее в мелких деталях. Он словно полицейский умело ведет допрос свидетеля. Говорит, что я должна расслабиться и закрыть глаза, должна вспомнить все в мельчайших подробностях, вплоть до звуков и запахов. И я честно пытаюсь рассказать обо всем. Я говорю про экзамен, про то, как возвращалась с Лилит из парка на 111-ю улицу. И вспоминаю ту странную девушку с серыми глазами, которая слушала мою игру. Мне показывают фото этой самой Дианы и спрашивают – она ли это? И я говорю, что возможно – их глаза похожи, но я не видела ее лица полностью. Я начинаю рассказывать, что она все это время была рядом со мной – в таком же плаще, с маской на лице, и волосы у нее были красными, почти как у меня.

Именно поэтому нас и перепутали – странное стечение обстоятельств, которое позволило бы сказать фаталистам, что это – судьба. Но я не верю в судьбу, я верю в себя.

Да, нас действительно перепутали, – охране сообщили, что заметили Диану в начале 111-й улицы, на пересечении с 73-й, неподалеку от Грин-Лейк-парка, и поехали туда, однако в первую очередь заметили меня, а не ее. И схватили, потому что все совпадало – маска, красные волосы, плащ, темные джинсы, к тому же мы примерно одного роста, а широкого покроя верхняя одежда скрывала телосложение.

Когда меня схватили, Диана куда-то пропала. Куда – никто не знает, потому что она попала в слепую зону камер наблюдения. Да и искать ее перестали, решив, что уже нашли и спокойно доставили домой. Новая охрана особняка никогда не видела Диану, справедливо решив, что я – дочь госпожи.

Наиглупейшая ситуация, и мне становится смешно, но, видя, какое напряженное лицо у рыбины, которая наверняка переживает за дочь, я не издаю ни единого смешка. Зато говорю, что мне немедленно должны вернуть гитару. Они обещают, что к утру она будет у меня, и вновь напоминают о компенсации, даже (как в полицейском участке) разрешают сделать звонок Лилит, которая просто с ума сходит и кричит, что полиция не хотела принимать заявление о моем похищении, успокаиваю ее как могу, а потом меня выпроваживают.

Меня отправляют в гостевую спальню на первом этаже. Это двухкомнатные апартаменты, которые не уступают номеру люкс какого-нибудь шикарного отеля. Дизайн там в другом стиле – что-то вроде неоклассицизма: светлые тона и нежные оттенки, плавные линии и симметричность, античный орнамент и венецианская штукатурка. Просто восхитительно, но мне не по вкусу. Это царство всех оттенков кремового, и столько изящества, сконцентрированного в одном месте, – не по мне.

Я долго осматриваю комнаты, стою у открытого окна, дыша свежим ночным воздухом, сижу на кровати с балдахином и резным карнизом, зачарованно глядя на огромную люстру с имитацией зажженных свечей. Тут красиво и даже уютно, а я хочу сбежать к себе домой. Просто парадокс! Я не знакома с этой Дианой, но мне уже хочется сказать ей пару ласковых при встрече. Какого черта она сбежала из этого своего царства роскоши? Нет, серьезно, ведь у нее есть все – чего не хватало капризной принцессе? Хочется познать «настоящий мир»? Хочется самостоятельности? Хочется доказать себе, что она может прожить и одна, без поддержки родителей? Но побег – это такой детский способ! Она всего-навсего привлекает к себе внимание.

Меня это раздражает. Я не могу представить себя сбежавшей от бабушки и дедушки, как мать. Не могу представить, что оставляю их одних. Не могу даже думать о том, как они бы волновались за меня. В голове сама собой проводится тонкая серебряная ниточка – параллель между Дианой и Дорин. Я понимаю, что предвзята к Диане, но, боже, неужели нельзя было решить вопрос своего самоутверждения иначе?

Я не хочу ее осуждать, но не понимаю. Пусть она скорее вернется.

Засыпать я не собираюсь. Открываю бар, достаю бутылку вина, но понимаю, что без штопора не открою, и ставлю назад. Зато нахожу содовую, лимонад и шоколадный лед – напитки просто божественны. С бокалом в руках я встречаю рассвет. Он неспешный и темный, небо на востоке по цвету напоминает давленую бруснику, которую рассыпали по темно-синей скатерти. Когда становится чуть светлее, я понимаю, что хочу погулять по саду, наполняющему утренний воздух слабым ароматом роз. Сад красив и ухожен – наверняка за ним ухаживает целая команда садовников.

Я переодеваюсь и вылезаю из окна – второй раз за последние часы. Надеюсь, охрана позволит мне побродить по саду – наверняка они все видят по камерам. Я иду мимо кустов с розами, цветущих вишневых деревьев, экзотических растений, альпийских горок, фонтанчиков – кажется, что это не частный сад, а настоящий парк. Я поднимаю глаза и вижу, как на востоке тонкой полоской льется темно-красный рассвет, кое-где истончаясь в розовый, а на западе все еще стоит тьма и видно несколько звезд и утонченный полумесяц. Это выглядит столь красиво, что я задираю голову и долго смотрю вверх, думая, что неплохо было бы написать песню о звездном саде.

Все больше светает. И я направляюсь к пруду по гравийным дорожкам, наблюдая, как просыпается в блестках росы сад. Цветочный аромат в воздухе становится все сильнее.

Кажется, теперь я знаю, как пахнет утро – розами и рассветом.

Неподалеку от неподвижного пруда на коленях сидит наполовину седой мужчина лет шестидесяти в рабочем комбинезоне и перчатках – он стрижет разросшийся, но при этом чахлый куст с бледно-желтыми розами. Рядом стоит тележка с саженцами, в которой лежит открытый чемодан с набором инструментов. Наверное, это садовник, лицо у него сосредоточенное и угрюмое. Еще бы, кто в здравом уме будет веселым в пять утра на рабочем месте?

Но я почему-то рада, что вижу его, потому что он напоминает мне дедушку – тот тоже ни свет ни заря просыпался и копошился в нашем маленьком. А еще я и садовник – на одном социальном уровне. Вообще-то я не обращаю на это внимания, но в этом шикарном месте чувствую всю прелесть социального расслоения.

Вот задница, ненавижу неравенство – по какому бы то ни было признаку.

– Проклятье, – доносится до меня. – Почему я должен заниматься этим?

Некоторое время я наблюдаю за тем, как садовник неаккуратно кромсает несчастные розы, время от времени едва слышно ругаясь. А потом, когда уже хочу уйти, он вдруг резко встает и, запинаясь, падает прямо на тележку, а вместе с ней и инструментами – на землю. Перед моими глазами вспыхивает картина из прошлого. Дедушка однажды тоже упал, когда подстригал цветы, и неудачно напоролся ладонью на гвоздь.

Я не могу пройти мимо. Нужно помочь! Садовник сидит на земле, потирая спину, а я подбегаю к нему.

– Вам помочь? – спрашиваю я. Он вздрагивает и резко поворачивается ко мне. Лицо у него жутко недовольное и строгое, взгляд – цепкий. По моим рукам почему-то ползут мурашки.

– А ты еще кто такая? – с непередаваемым отвращением в голосе спрашивает садовник, игнорируя мою протянутую руку.

– Гостья, – хмыкаю я. – Временная.

– Проходной двор, – ворчит он и, все так же игнорируя мою руку, встает на ноги. Садовник высок, худ, но крепок и жилист, несмотря на возраст. Наверняка в юности был хоть куда, да и сейчас привлекает взгляды почтенных дам. Он начинает собирать инструменты, и я помогаю ему, но удостаиваюсь только косого взгляда. А когда пытаюсь пристроить на место слегка пострадавшие саженцы, смотрит на меня тяжелым взглядом и говорит повелительно:

– Убирайся. Оставь меня одного.

– Чтобы вы опять упали? – хмыкаю я, почему-то вновь думая о дедушке – он не любил, когда кто-то видел, что у него что-то не получается, и никогда не принимал помощь, потому что был гордым. До самого конца жизни всегда утверждал, что в первую очередь он мужчина и только потом – дед. И что все может даже с надорванной спиной и негнущимися ногами.

– С чего ты взяла, что я упаду?

Я пожимаю плечами.

– Первый же раз вы почему-то упали.

– Я сейчас позову охрану, и тебя вышвырнут отсюда, временная гостья, – грозит он.

Ну точно, как мой дедушка, – всегда злился, когда у него что-то болело.

– Да ладно вам. Вы лучше розы правильно обрезайте, – улыбаюсь я. – А то вам потом хозяева по шапке настучат за криворукость.

Он почему-то хмыкает.

– Что вы с розами делаете? – спрашиваю я. Куст непонятной формы, явно изможден, цветы – редкие, мелкие, поскольку его давно не обрезали, на нем множество сухих листьев, веток и побегов. Садовник явно пытался исправить ситуацию, но у меня такое чувство, что куст сначала пожевали прожорливые мыши, а потом обглодал кролик.

– Слушайте, вы элементарного не знаете. Вы точно садовник? – с подозрением спрашиваю я.

– Помощник повара, – отвечает он, глядя на меня уничтожающе.

– Что? А к розам зачем полезли? – не понимаю я. Мне их правда жалко.

– Велели, – одним словом отвечает он.

– Зря велели. Бедный куст. За что вы с ним так? – качаю я головой.

– Да какое тебе дело до куста? – спрашивает мужчина со злостью.

– Мне его жалко. Вы не умеете ухаживать за розами.

– Что ж, покажи, как надо, – противным голосом говорит он и делает какой-то знак позади меня, который я не могу разгадать, а когда оборачиваюсь, никого не вижу. И не придаю этому значения.

– Да легко, – отвечаю я, надеваю перчатки, становлюсь на колени перед розами, и руки сами вспоминают, что надо делать при формирующей обрезке.

– Нужно стричь по диагонали, а не по прямой. Перекрещивающиеся и растущие внутрь побеги обязательно обрезаем… А вот молодые ростки обрезать нельзя – из них же бутоны появляются. Запомните – для сохранения жизненных сил куста вам нужно обрезать все старые стебли и оставлять только молодые и сильные. Обрезка должна быть радикальной. Иначе розам… – Я поворачиваюсь и провожу по горлу большим пальцем.

– Ха! – вдруг радостно восклицает помощник повара. – Я всегда так говорю. Но меня называют жестоким.

Я приподнимаю бровь:

– О чем вы так говорите?

Он на мгновение задумывается, а потом отвечает:

– Из холодильника нужно выбрасывать всю дрянь, чтобы было место для нормальных продуктов, иначе нечего будет есть. Как только что-то испортится, нужно немедленно выкидывать, или провоняет все остальное.

– Логично, – вынуждена признать я.

– Но когда говоришь так о людях, все считают тебя мерзавцем.

– Люди отличаются от еды и цветов, – говорю я. И помощник повара снова смотрит на меня не самым приятным взглядом.

– Что ты вообще здесь забыла? – спрашивает он, явно намекая на то, чтобы я оставила его наедине с розами.

– Просто помогаю! – возмущаюсь я из-за такой неблагодарности. И советую от души: – Вы бы крепко держались за это место, думаю, платят тут неплохо.

– Вот наглая девчонка, – вздергивает подбородок мужчина. – С чего ты решила, что тут платят неплохо?

– Я не сильна в подобных вопросах, но мне кажется, что в таком богатом особняке платить должны хорошо, – говорю я. Садовник, оказавшийся помощником повара, закатывает глаза.

– Знаешь ли, миллионеры становятся таковыми, потому что не разбрасываются долларами направо и налево. Здесь вполне стандартные кхм… расценки за услуги обслуживающего персонала.

– Ага, значит, хозяева – скряги? – спрашиваю я со злорадством. – Поэтому отправили помощника повара стричь кусты? Сочувствую. Тогда поищите другую работу.

Он грозит мне длинным узловатым пальцем.

– Хозяин – не скряга. Скорее, бережливый.

– Или жадный, – не соглашаюсь я.

– Лучше быть жадным и богатым, чем великодушным и нищим, – кривится он и читает короткую нотацию о том, что бедность – грех, а я в это время заканчиваю с розами. – Лучше расскажи, как ты тут оказалась, Мэгги. Иначе охрана вышвырнет тебя, – опять грозится помощник повара.

Я возмущенно фыркаю:

– Какая я вам Мэгги? Меня зовут Санни.

– Как назвал, на то и будешь откликаться. Мэгги.

Это звучит так властно, что мне кажется, будто он прикалывается. Я тоже решаю пошутить в ответ:

– Я вам не собака, мистер Ворчун.

– Как ты меня назвала? – спрашивает помощник повара потрясенно. – С чего ты взяла, что я ворчу?!

– Записывайте себя на диктофон, – советую я. – А потом постройте логические цепочки и проведите анализ. Нет, серьезно, мы разговариваем пару минут, а мне уже хочется бежать. Сочувствую вашим родным.

– Это мне нужно сочувствовать, а не им, – отвечает он раздраженно.

– От свиньи волки не рождаются, – вспоминаю я народную мудрость, и мистера Ворчуна буквально передергивает.

– Слишком ты смелая, – буравит он меня взглядом. – Так ты расскажешь, как тут появилась, Мэгги? Залезть на территорию просто так ты не могла – тут охрана на каждом шагу.

– Вы что, думаете, я залезла в этот сад, чтобы своровать яблоки, мистер Ворчун? – скептически приподняв бровь, говорю я.

– Тут нет яблок. Кто тебя провел? – требовательно спрашивает помощник повара.

– Охрана, – хмыкаю я и снова оглядываю куст. – Слушайте, а вы землю удобряете?

– Что-о-о? – вытягивается у него лицо, а в глазах разгорается пламя Люцифера. Мой вопрос, естественно, проигнорирован.

– Меня перепутали с дочерью ваших хозяев, – добавляю я.

– Вот как? – живо интересуется он, окидывая меня странным взглядом. – Ну-ка, поведай мне эту животрепещущую историю.

Я рассказываю – без подробностей, конечно, понимая, что, скорее всего, в курсе произошедшего уже вся обслуга особняка, рано или поздно слухи дойдут до него. Мужчина слушает молча, не перебивая, явно делая какие-то свои выводы.

– Вот оно что, – хмыкает он, и мне кажется, что на какое-то мгновение его глаза становятся холодными и почти неживыми. – Решила показать свою самостоятельность. Эй, Мэгги, – вдруг обращается он ко мне. – Ты сбегала из дома?

– Я не очень люблю ночевать в коробке на улице и голодать, – хмыкаю я.

– Значит, не сбегала, – констатирует он, задумчиво потирая подбородок. – Похвально. Хотя от девиц с такой внешностью ждешь другого.

– Какого?!

Помощник повара пускается в пространные разъяснения по поводу современной молодежи, и теперь уже я возвожу глаза к небу.

– Мистер Ворчун, вы ужасно стереотипны.

– Хватит меня так называть!

– Тогда как там мне вас величать? Мистер…

– Бин, – говорит он.

– Мистер Бин? – я вспоминаю знаменитый английский телесериал, и мне становится смешно. На того мистера Бина этот мистер Бин не похож от слова совсем.

Он важно кивает.

– Так вот, мистер Бин, все, что вы сейчас сказали, – полное фуфло.

– Фуфло? – переспрашивает он, краснея. Я киваю.

– Знаете ли, серийные убийцы зачастую выглядят как самые добропорядочные граждане. А волосатый парень с кучей татушек может быть волонтером в приюте для собак.

Он вдруг резко переводит разговор:

– Как сажать эти чертовы цветы?

– Руками, – спокойно отвечаю я. – Да зачем вас вообще в сад отправили?

Мистер Бин пожимает плечами. А я, вздыхая, начинаю ему рассказывать о том, как правильно сажать цветы, и увлекаюсь так, что делаю это вместе с ним. Мы опускаем саженцы в сухие лунки, кем-то заранее подготовленные, и он ругается на все на свете – недоволен всем, начиная от формы лунок, заканчивая цветом стеблей саженцев. Однако слушать его весьма забавно. И командовать им тоже.

– Обрезайте, оставьте почек пять… Теперь делайте холмик – да, прямо в лунке… Опускайте саженец. Засыпайте землей. Утаптывать так сильно не нужно. А теперь хорошенько полейте. Куда столько воды?! – спрашиваю я, видя, как щедро поливает саженцы в земле мистер Бин. – Розы любят воду, но ненавидят застаивание воды у корней!

– Я тоже много чего не люблю! – топает он ногой как капризный ребенок. – Почему я должен заниматься этим?!

– Потому что вам за это платят, – назидательно говорю я. Мистеру Бину нечего возразить.

Солнце уже ярко светит над нашими головами, а мы сидим на симпатичной скамье неподалеку от саженцев. Настроение у меня почти умиротворенное. Кажется, что мы далеко за городом, в тишине и покое, какие бывают только ранним утром в отдаленных от мегаполисов местечках.

– Откуда такие познания, Мэгги? – спрашивает мистер Бин.

– Дедушка научил, – говорю я. – У нас в саду росло кое-что.

– А сейчас не растет?

– А сейчас дедушки нет, – спокойно отвечаю я. У тети не получается ухаживать за растениями.

– А родители где? – пытливо смотрит на меня мистер Бин.

– Их нет. – Он не бормочет слова соболезнования, как некоторые, и не начинает расспрашивать, что с ними случилось. Просто принимает к сведению и продолжает расспросы:

– Почему у тебя такие руки неухоженные?

– Какие? – не сразу понимаю я и смотрю на свои пальцы. Кожа на кончиках – довольно грубая, на правой руке ногти длиннее, не покрытые никаким лаком.

– Я музыкант, мистер Бин, – отвечаю я.

Он скептически хмыкает и говорит почему-то:

– Еще одна. Зачем тебе это?

– Зачем быть музыкантом? Это моя мечта, – я смотрю на него с недоумением. А он смотрит на меня как на душевнобольную и уточняет:

– Что, твоя мечта – стать нищебродом?

– Эй, – оскорбляюсь я. – Мистер Бин, а ваша мечта – прислуживать хозяину этого дома?

– А у меня нет мечты, Мэгги, – хищно раздувая ноздри, отвечает он, – у меня есть только цели. Долгосрочные и краткосрочные.

– Я так понимаю, краткосрочные – это посадить розы, а долгосрочные – помочь приготовить обед? – весело спрашиваю я.

– Ты просто не знаешь цену деньгам, – в его голосе отчего-то слышится усмешка.

– Зато я знаю цену себе. И своей музыке.

Ему нравится мой ответ – он лукаво щурится и оценивающе на меня смотрит.

– И что, достигла ли ты в музыке столь же впечатляющих успехов, таких, как в уходе за розами?

– Все еще впереди, – отвечаю я с достоинством.

Мистер Бин откровенно издевается:

– Так говорят все неудачники. Занялась бы ты лучше чем-нибудь полезным.

– Ну спасибо, – говорю я. – Вы просто гений мотивации. Моя самооценка взлетела до небес.

– Тебе не хватает отца, Мэгги. Дочь хозяина тоже занималась музыкой, тайно, – делится он. – Но он дал ей понять, что не потерпит подобного. Долг отца – наставить ребенка на путь истинный.

– Долг отца – любить, – морщусь я. – Ваш хозяин – глупый и деспотичный мудак.

– Да ты что, – оскаливается мистер Бин. – Наш хозяин хочет, чтобы дочь не нуждалась. И не хочет видеть на своей репутации пятно в виде опустившейся идиотки, очередную пьяную тусовку которой обсуждает вся страна.

– Наверное, тяжело быть таким богатым, как ваш хозяин, – говорю я.

– Не знаю, – дергает он плечом.

– Постоянно нужно думать о том, как заработать новые деньги и не потерять старые. С ума сойти. Наверное, поэтому ни о чем другом он думать не может! Боже, как не повезло этой Диане, – продолжаю я с сочувствием. – Вместо того чтобы помочь, отец запрещает ей заниматься любимым делом.

– И как он должен ей помочь? Купить всех? – со скепсисом в голосе спрашивает он.

– Нанять нужных людей и сделать грамотный промоушен – с его-то деньгами это не должно быть проблемой, – отвечаю я. – Если эта Диана стоит хоть чего-нибудь, люди будут слушать ее. А если промоушен не поможет, значит, отец сможет ей объяснить, что музыка – не для нее. Человеку нужно давать шанс, особенно если это твоя дочь.

– Какой еще шанс? Глупости все это, – каркающе смеется он.

– Даже преступникам его дают!

– Что-то ты умная не по годам, – фыркает мистер Бин.

– А вы – сварливый. Еще десять лет, и вы превратитесь в дряхлого старикашку с ужасным характером, – говорю я весело. – Смотрите на мир позитивно.

– Ха! – говорит он. – Займись чем-нибудь полезным, Мэгги. Зарабатывай деньги, чтобы не пришлось жить на улице. А лучше – выйди-ка замуж.

Я заливисто смеюсь – так громко, что с тонкой изогнутой ветки срывается испуганная птичка.

– А вы забавный!

Мистер Бин только лишь качает наполовину седой головой, явно сомневаясь в моих умственных способностях, но по его глазам я вижу, что и ему смешно. А потом он долго и нудно высказывает мне все это вслух. В какой-то момент мне кажется, что на меня кто-то пристально смотрит, и я резко поворачиваюсь к особняку, но никого не замечаю.

Через полчаса, поговорив и вволю повтыкав друг в друга шпильки, мы прощаемся. Солнце над нами золотится, на голубом небе – ни единого облачка, безветренно – видимо, сегодня будет хорошая погода. Мне совсем не хочется спать.

Все, что я хочу, – так это быстрее попасть домой. Беседа с ворчливым помощником повара помогла мне скоротать время.

– До свидания, мистер Бин, – говорю я. – Берегите спину от напряжения. И ворчите меньше.

– До свидания, Мэгги. Береги разум от иллюзий. И мечтай меньше, – отзывается он.

– А вы больше не работайте вместо садовника. Сад этого не заслужил.

Я улыбаюсь, машу ему и ухожу в сторону особняка, надеясь, что правильно запомнила местонахождение своих апартаментов. Ужасно хочется есть.

– Эй! – вдруг окликает меня мистер Бин. Я оборачиваюсь.

– Что?

– Подойди, – велит он и спрашивает зачем-то: – Есть на чем записать номер?

Я мотаю головой и смеюсь:

– Вы хотите дать мне свой номер? Вы, конечно, можете, но…

– Дура! – рявкает он. – Раз не на чем записать, запоминай.

Он по памяти диктует номер и заставляет меня повторить. Память на цифры у меня отличная.

– Сегодня же позвони по этому номеру и скажи, что ты – от мистера Бина.

– И что, – спрашиваю я иронично, – мне дадут миллион?

На меня смотрят, как на шевелящего усами таракана.

– Тебе дадут шанс. Это номер одного музыкального продюсера. Так, ничего особенного – он занимается с каким-то отребьем вроде тебя. Но я знаю, что он ищет хороших исполнителей. Позвони и скажи, что от мистера Бина. А потом сходи на прослушивание.

А потом он с чувством глубокого самоудовлетворения изрекает:

– Людям же нужно давать шанс.

Я удивленно смотрю на помощника повара. Откуда он знает музыкального продюсера?

– Второй зять моей сестры, – поясняет мистер Бин и хмыкает. – Должен денег.

На этой ноте мы с ним прощаемся, я повторяю, что позитив – это здорово, и убегаю. Свое окно я нахожу довольно легко и, перелезая через него, думаю, что, должно быть, у охраны сложилось обо мне крайне странное мнение.

Надеюсь, бледно-желтый куст будет в порядке. А из саженцев вырастут замечательные розы.