Это все, что помнила Сорока, когда проснулась на следующее утро у себя в постели, не зная, как туда попала.
Свет. Он распространился по всему телу, просачиваясь сквозь кожу, в кости, двигался по венам, по легким, по желудку.
Нежное чувство покоя. Теплый летний ветерок.
Холмистая зеленая равнина, возможно, травянистый бугор или склон холма. Трава была такой зеленой, как лайм.
Она нащупала под подушкой желтый блокнот и вытащила его, прижав к груди, как ребенок прижимает к себе плюшевого мишку.
Сорока позволила себе пролежать в постели несколько минут, чтобы насладиться пронизывающими ее чувствами: ощущением безопасности, полноты, легкости.
Воспоминания о прошлой ночи постепенно таяли.
Может, ей приснилось это тепло? Почему ей было так хорошо, так спокойно?
В окне спальни виднелся сарай, который внешне был таким же, как всегда. Обычный садовый сарай, неиспользуемый и заброшенный, расположенный в дальнем углу их участка.
Но там что-то было. Может, приснилось? Лучик солнца посреди ночной темноты Новой Англии?
Чем сильнее она пыталась вспомнить, тем дальше он ускользал. Скорее всего, это и был сон. Сон, после которого она осталась такой счастливой, такой умиротворенной.
Но потом Сорока вспомнила о матери, и все хорошие чувства сменились виной, и возникло неприятное, скользкое, как желе, чувство. Мать одна, в больничной палате.
– Это же просто измельченные коровьи хрящи, сахар и пищевой краситель. Вот и все, – как-то раз сказала Энн-Мэри, когда Сорока была младше и просила маленький пластиковый стаканчик желе из школьной столовой.
Надо навестить ее сегодня перед школой. Будет подозрительно, если она не придет.
Сорока не спеша приняла душ, оделась, возмущаясь про себя. Сорока не виновата, что Энн-Мэри допилась до такого состояния, что пришлось вызывать «скорую».
До больницы Сорока доехала на велосипеде.
Она долго стояла перед сувенирной лавкой и размышляла, стоит ли воспользоваться кредитной карточкой матери, чтобы купить букетик цветов. И поскольку ей нужно было вызвать как можно меньше подозрений к своему положению, Сорока решила, что стоит.
Она выбрала самый дешевый букет и спросила у человека на стойке регистрации, в какой палате лежит Энн-Мэри Льюис.
Мать была на третьем этаже. Стены выкрашены в бледно-голубой, на полу белая плитка в темно-серую крапинку. Сорока нашла нужную дверь и, не дав себе остановиться, зашла в плату, потому что предвидела, что пауза будет вечной, как ловушка, из которой она не сможет высвободиться.
Мать лежала в двухместной палате, но на второй кровати никого не было.
Энн-Мэри спала с открытым ртом, справа по подбородку стекала толстая струйка слюны. Из кожи по-прежнему торчали трубки. Она была бледной, но уже не синей, а болезненно-сероватой, и выглядела в точности как человек, который накануне выпил бутылку водки.
Сорока осторожно положила цветы на тумбочку Энн-Мэри, не потрудившись найти вазу и поставить их в воду. Потом она написала матери записку и бросила поверх букета:
Привет, мама. Я долго сидела, но ты не просыпалась. Надеюсь, тебе уже лучше. Я еще вернусь, после школы, если смогу. Целую, Сорока.
Она не стала ждать больше ни секунды. Все посещение заняло минуту.
Места за обеденным столом сместились. Теперь Клэр сидела по одну сторону от Сороки, а Бен – по другую.
– Это сбивает с толку, – пожаловался Люк. – Я больше не знаю, кто есть кто.
– Согласна, – добавила Брианна. – Раньше я не пыталась запомнить ваши имена, просто знала, где вы сидите.
– По-моему, Клэр – это самая симпатичная, – ответил Люк. – Мэгс – мрачная, таинственная. Бен – это тот, который до сих пор не дает мне поработать над его гардеробом.
– Без обид, но на тебе футболка с рожками мороженого, – сказал Бен.
Люк изобразил возмущение. Брианна, сидевшая теперь слева от него, притворилась, что облизывает рожок с мороженым. Все погрузились в обсуждение новой рассадки.
– Девчонки, вы теперь что – лучшие подружки навсегда? – спросила Брианна у Клэр и Сороки. – Уже купили себе браслетики-талисманы?
– Ага, – ответила Клэр, – а как же.
– Очень мило, – сказала Брианна. – Ладно, Мэгс, я прощаю тебя за то, что ты больше не хочешь сидеть рядом со мной. Если ты, как и раньше, будешь отдавать мне остатки ланча, то я совершенно не против.
– Договорились, – ответила Сорока, – но только Клэр не попросит. Это входит в договор о браслетах‐талисманах.
Все засмеялись, кроме Люка, который застыл в притворном шоке.
– Кажется… – сказал он, делая паузу для драматического эффекта, – Мэгс, кажется, я первый раз услышал, как ты шутишь.
Сорока улыбнулась:
– Я тренировалась перед зеркалом.
Вскоре после этого тему вечеринки Брэндона Фиппа снова подняли из мертвых, чтобы четко обозначить тех, кто хотел пойти, а кто – нет. Противники: Брианна и Сорока. Сторонники: Клэр, Люк и, как ни странно, Бен.
– Не знаю, я люблю вечеринки, – объяснил Бен, открывая обед и видя перед собой палочки сельдерея вместо моркови. На секунду он нахмурился, но потом откусил половинку одной. – Вечеринки – это весело.
– Превосходно подмечено, – сказала Брианна. – Это вообще все меняет. Вечеринки – это весело. Кто-нибудь записывает?
– Там будет весело, – настаивала Клэр. – Можно взять машину моей мамы, мы все туда поместимся.
– Никого не заставляют идти против воли, – добавил Бен, быстро взглянув на Сороку.
– Ой, спасибо, Бен, что вступился за нас, – сказала Брианна, закатывая глаза.
Клэр наклонилась к Сороке, пока остальные за столом продолжили обсуждение.
– Я не хочу на тебя давить, – прошептала она, – но много думала и считаю, что тебе стоит пойти. Просто чтобы показать Эллисон: тебе плевать на ее болтовню, понимаешь? Она хочет, чтобы ты сидела дома вся такая несчастная. Именно поэтому надо сделать наоборот.
– Конечно… Может быть, – сказала Сорока. В теории это была хорошая идея, но на деле она не купилась. Здесь не будет победителей. Придет Сорока на вечеринку или нет – Эллисон выиграла полгода назад.
Клэр отстранилась, чтобы продолжить спор с Брианной, и к ней наклонился Бен.
– Не позволяй Клэр давить на тебя. – Мы можем заняться чем-нибудь другим этим вечером. Если хочешь.
– Например? – спросила Сорока.
– Например, пойти… в кино.
Сорока попыталась вспомнить последний фильм, на который ходила в кинотеатр, но не смогла. Когда Эрин было шестнадцать, а Сороке – десять, они вместе ходили в кино. Намного позже Сорока узнала, что Эрин за это платили. Что-то вроде работы няни. Сестра сидела рядом с ней на новых мультфильмах и все время с кем-то переписывалась. Сорока казалась себе очень взрослой, когда ехала в машине с Эрин, и не особо возражала, если сестра отказывалась взять ее за руку, купить попкорн или взглянуть на мультик. Иногда Эрин уходила на середине сеанса и возвращалась во время титров, от нее пахло сигаретами и чем-то горьким – потом Сорока поняла, что это был одеколон парня сестры.
– Что думаешь? – спросил Бен.
Сорока изо всех сил пыталась вернуться в настоящее. Она видела перед собой лишь свет мобильного телефона Эрин в темном кинотеатре, запах ее парня и попкорна с маслом, ощущение тупой боли, когда девочку бросали одну в зале, и десятки мультиков, которые Эрин никогда не интересовали.
– Хорошее предложение, – наконец выдавила она, надеясь, что не запоздала с ответом и что он прозвучал искренне. Потому что предложение действительно было хорошим.
– Ладно, отлично! – сказал Бен. – Откажемся от вечеринки в пользу кино.
– Простите, в пользу чего? – спросила Клэр, перегнувшись через Сороку и глядя на Бена свысока.
– Мы просто рассматриваем другие варианты, – сказал Бен.
– Тогда рассмотри вариант пойти на вечеринку или еще лучше – вариант найти новую лучшую подругу, – парировала Клэр.
Сорока подумала, что Клэр, наверное, шутит, но она всегда плохо читала людей, и ей не хотелось, чтобы Бен и Клэр из-за нее ссорились. Не успев как следует обдумать эту мысль, она сказала:
– Клэр, мы ненадолго придем на вечеринку, а потом пойдем в кино.
Клэр прищурилась:
– Мне нужен по крайней мере час на вечеринке.
– По рукам, – сказала Сорока.
Клэр перевела взгляд на Бена.
– Договорились, – согласился он, улыбаясь.
– Отлично, – ответила Клэр, – я ненавижу вас обоих, но ладно.
Сорока провела субботнее утро на матрасе-пицце, перед этим оттерев наконец рвоту матери с ковра родительской спальни и бросив испачканную желчью одежду в стиральную машину с остатками пятновыводителя, которые нашлись дома.
Звонили из больницы, сказали, что Энн-Мэри выпишут в понедельник.
Сорока старалась не смотреть на садовый сарай. Свет не горел, но в животе оставалось странное ощущение. Будто она не могла что-то вспомнить.
Около одиннадцати она зашла в продуктовый магазин, чтобы закинуть деньги на телефон и купить коробку дешевого стирального порошка.
На парковке Сорока написала сообщение Бену:
Увидимся в час!
Хорошо!
Вернувшись домой, она положила в стиральную машину еще одну стопку одежды и вынесла книги об Амелии Эрхарт на задний двор. У нее оставалось чуть больше часа, чтобы просмотреть их перед встречей с Беном. Сорока села на край бассейна и свесила ноги в воду, которая уже не была зеленой, но еще воняла хлоркой, отчего ей стало спокойно и радостно.
Бассейн был обычным. И задний двор был обычным. Все было обычным, даже садовый сарай с выключенным светом и запертой дверью.
В библиотеку Сорока пришла рано и решила подождать на скамейке перед входом, потому что погода была хорошая и ей не хотелось пропустить Бена, который ровно в час приехал на светло-синем велосипеде.