– Господин полицейский, господин полицейский, ну пожалуйста… Отпустите его!
Я чуть не плакала. Хотя нет, на самом деле уже плакала – в третий или четвертый раз. Но суровое сердце стража порядка так и не дрогнуло.
– Он правда ни в чем, ни в чем не виноват! Ну совсем ни в чем, честное слово!
– Ни в чем? А терроризм не хотите ли? Явиться на общественное мероприятие с муляжом пистолета, это, знаете…
Было видно, что наша беседа тяготит стража порядка. Впрочем, в этой обстановке все должно тяготить. Грязно-серые стены, безжизненные лампы дневного света, духота – такая, что несчастному вентилятору с нею никак не справиться, хоть он и гудит на пределе своих возможностей…
– Но пистолет же не настоящий, – пыталась я выступить в защиту «террориста», – игрушечный, обычный водяной пистолет…
Ну почему они тут не понимают самых простых вещей!
– Если его достать и помахать, кто будет там разбираться, настоящий он или нет? Паника, толчея, человеческие жертвы… Идите-идите, девушка, не мешайте работать!
Час от часу не легче! Ну почему они тут не понимают элементарных вещей!
– Какие человеческие жертвы? Да и не мог он его достать, он вообще не знал, что этот пистолет у него был. Это я его подложила.
– Так-так… А вот это уже интереснее! Может быть, и вы у нас как соучастница пойдете, – нахмурился дядечка в форме, и его усы, похожие на двух мохнатых гусениц, недовольно встопорщились.
Э, нет! Я же вовсе не это имела в виду!
– Да какая соучастница, откуда соучастница? И никакой это не муляж, а обычная игрушка. В «Детском мире» покупали. Это брата моего, Ваньки, – сказала я и осеклась. А ну как еще и его соучастником сделают. – Пожалуйста, я вас умоляю, Вячеслав Павлович ни в чем не виноват, отпустите же его!
Дядечка покопался в бумагах:
– Как же ни в чем? Вот у нас еще написано: «при задержанном найден белый порошок, упакованный в полиэтиленовые пакеты. Общая масса – двадцать два грамма». Так что пока экспертиза, что там за пакеты, что за порошок…
Я схватилась за голову. От ужаса слезы моментально высохли.
– Да это мука обыкновенная!
– А вам откуда знать?
– Но это же я… Я ее в пакеты рассыпала и в портфель ему подложила.
Теперь он смотрел на меня так, будто подозревал во всех преступлениях, которые совершались на его участке в этом году.
– И зачем же вы все это сделали?
– Чтобы разыграть… Но мы у себя в офисе разыграть хотели… И предположить не могли, что охранника унесет пить чай именно в тот момент, когда Вячеслав Павлович пойдет на эту дурацкую выставку, – я вздохнула, – встречаться с потенциальными партнерами. Хотя, наверное, о партнерах уже можно забыть… Они видели, как его в наручниках из здания выводят.
В очередной раз озвучив, причиной каких неприятностей стала, я снова разревелась.
– А ты ему вообще-то кто?
– Никто. Секретарь. Похоже, уже бывший.
Полицейский задумчиво пожевал своих гусениц под носом, и у меня в сердце затеплилась надежда.
Пауза слегка затягивалась, и тут в мою измученную переживаниями голову пришла гениальная мысль. Я раскрыла сумочку и судорожно стала в ней копаться. Как раз сегодня получила аванс. Не бог весть какая сумма, но все-таки! Судя по тому, как этот дядечка выглядит, ему и она не помешает. Одной рукой я вцепилась в деньги, не вытаскивая их из сумки, а другой рукой – в саму сумку.
– Может быть, я дам вам взятку?
– Что-о-о? – поперхнулся полицейский. Его глаза стали круглыми-круглыми, а брови полезли на лоб.
– Ну, взятку, деньги, понимаете?
– Понимаю, – нахмурился он. – Знаешь, какая это статья?
Ох ты ж черт… Кажется, еще хуже сделала. Я замотала головой: откуда мне знать статьи, а он сказал:
– Ничего страшного, что не знаешь. Незнание закона не освобождает…
Понятия не имею, откуда еще в моем организме оставалась жидкость для слез, но они снова потекли по щекам.
– Тогда сажайте меня, – сказала я, протянув ему обе руки уже без денег, запястьями вперед. – Это же я во всем виновата. А его, пожалуйста, выпустите.
Что-то похожее на жалость промелькнуло в глазах стража порядка, он сказал:
– Выпустим, выпустим, не переживай.
Но я ему уже не верила и буркнула:
– Когда, лет через десять? – Слезы куда-то делись, и я повысила голос: – Ну уж нет. Арестовывайте меня!
– Да вот сейчас и выпустим, – он посмотрел на допотопные часы, висевшие на стене. – Уже скоро. Неужели ты всерьез думаешь, что мы преступника от жертвы розыгрыша не отличим? Вот такое представление у населения о работниках полиции?
Что? Мне понадобилось несколько мгновений, чтобы понять сказанное.
– Так вы его и собирались отпустить? – ахнула я.
– Конечно.
– А что ж вы мне битый час голову морочите? – Теперь уже у меня появились кое-какие претензии к правоохранительным органам.
– А это, красавица, чтобы ты раз и навсегда запомнила: с терроризмом шутки плохи.
Ну, это я уж точно запомню. Намертво! Однако, как только я узнала, что моему боссу опасность уже не грозит, мысли потекли совсем в другом направлении…
– Ой, – спохватилась я и тоже посмотрела на часы, – а не могли бы вы выпустить его не сразу… хотя бы минут через десять. Если честно, не очень хотелось бы с ним сейчас встречаться. Думаю, он несколько… не в том расположении духа.
Полицейский негромко рассмеялся в гусеничные усы.
– Давай беги! Прячься, бывший секретарь.
Я уже собиралась в точности выполнить это распоряжение, когда железная дверь отворилась, и молодой человек в полицейской форме вывел из нее того, кого сейчас я больше всего боялась увидеть – Вячеслава Павловича.
Скрыться с места преступления не удалось. Я посмотрела на него и залепетала, путаясь в словах:
– Простите, пожалуйста, я… я… Я все объясню, я не хотела.
Синие глаза метали молнии, брови грозовой тучей сошлись на переносице, расчертив высокий лоб суровой вертикальной складкой. Босс был в гневе. И вообще напоминал какого-нибудь воинственного греческого бога, готового прямо сейчас спуститься с Олимпа и превратить в руины пару-тройку городов. Просто потому, что день не задался.
Он окинул меня тяжелым взглядом и сказал:
– Уйдите с глаз долой, Стрельцова! Иначе меня сейчас придется туда вернуть, и теперь уже за дело.
Мне не нужно было повторять. Выскочив из полицейского участка, я со скоростью ветра помчалась по улице, распугивая одиноких прохожих. Единственный вопрос, который меня волновал: выходить завтра на работу или уже не надо. На душе было невыразимо горько. Мне совсем не хотелось, чтобы босс думал обо мне плохо.