Млять! Если бы кто только знал, как я ненавижу этих грёбаных греков! Не за то, что все места, где хоть немного мёдом намазано, они как осы обсели этими своими грёбаными колониями. И даже не за шовинизм ихний великоэллинский ко всем прочим варварам, одного из которых я периодически наблюдаю в зеркале. На это мне как раз глубоко насрать. Если я знаю совершенно точно, что на самом деле это я самый лучший, самый правильный и самый угодный богам, то какое мне дело до заведомо ошибочного мнения каких-то античных недоумков? Но вот за этот ихний уродский язык – поубивал бы гадов! Ну неужели их далёким предкам было так трудно говорить по-человечески? Ага, кирие элейсон, млять! Нет, отдельные-то знакомые слова в этой греческой тарабарщине встречаются, поскольку соответствующие наши как раз от этих греческих и происходят, но таковых до смешного мало. Хоть их и гораздо больше, чем в финикийском, будем уж объективны, но гораздо мньше, чем мне бы хотелось. И хотя сам этот греческий язык – вполне индоевропейский, изучать его мне всё же не в пример труднее, чем финикийский в Гадесе. Там-то ведь мне финикийские слова на турдетанский переводили, тоже не родной, но к тому моменту уже достаточно хорошо знакомый. А тут переводят на финикийский, которым я владею со скрипом. Я-то ведь надеялся, что Арунтий выделит мне переводчика из числа испанских греков, но такого у него не нашлось. Раб Ликаон, которого он мне для изучения греческого предоставил – не испанский ни разу, а местный, карфагенский грек, турдетанским языком не владеющий, и мне теперь приходится почти каждое греческое слово, если не повезло запомнить его с ходу, переводить мысленно как минимум дважды – сперва на финикийский, а с него уж, если только получится напрямую – на нормальный человеческий. Стыдно признаться, но даже мои собственные рабы – Укруф и Софониба – осваивают греческий куда успешнее меня самого. Они-то ведь тем финикийским владеют хорошо, и мои трудности им неведомы. Если бы не их помощь – мне бы пришлось вообще тяжко. Ну и за что мне, спрашивается, после этого любить греков? Ну, уроды, млять!
Зато теперь и Васькину понятно, что не хрен спешить с «успехами следствия», пока мы не овладели должным образом греческим. Кое-какие мероприятия наш испанский мент проводит, типа наблюдения за людьми Феронидов – того карфагенского купеческого клана, которому и продают Тарквинии свои заморские «зелья». Оно-то, конечно, последние две тысячи лет искусство слежки не стояло на месте, так что кое-какие новшества Хренио применяет да и картотекой какой-никакой помаленьку обрастает, но всё это – так, больше имитация бурной деятельности. Когда-нибудь пригодится наверняка, но вряд ли по нашей основной цели. Как Арунтий тщательно скрывает от посторонних источник своих особых «фирменных» товаров, так и Ферониды кого попало со своими покупателями не знакомят. И пускай в общем и целом главный секрет этих финикийских спекулянтов нам известен, рановато нам своё знание обнаруживать. Если конкретику выяснит тот же Ликаон – вряд ли он поделится ей с нами. Скорее уж, доведёт до хозяина сам в надежде получить от него за это свободу и, скорее всего, таки получит – не скупятся Тарквинии, когда оказанная им услуга того стоит. Что ему по сравнению с этим деньги, которые он получил бы от нас? Поэтому спешить мы не будем и обойдёмся в этом деле без хитрожопого грека. Велено ему учить нас греческому, вот и пускай учит, а остальное – мы и сами с усами.
Велия, заинтересованная в нашем успехе не меньше моего, помогает как только может, но нечасто ей это удаётся. Не то чтобы её отец препятствовал нашим встречам – ни в какое дальнее поместье меня не заслал, караул я несу, когда моя очередь, только в его мегарском особняке, даже не на стенах – но и не балует нас особо. То вздумает очередным ликбезом по местным африканским делам меня занять, то очередную «контрольную» по финикийскому, а теперь ещё и греческому, мне устроит, то изучение «матчасти» кораблей и метательных машин – того же «скорпиона», например. С одной стороны, это радует и обнадёживает – не возился бы он так со мной, если бы не имел на меня серьёзных видов, но с другой – и напрягает ведь весьма неслабо. Но в эти дни нам наконец-то выпала лафа – Арунтий разгрёбся с рутинными делами и решил отдохнуть на природе.
Античная Северная Африка лишь очень отдалённо напоминает опустыненную современную. Никаких песчаных барханов с верблюдами мы так и не увидели, а увидели богатейшие и идеально возделанные сельскохозяйственные угодья.
Тут и поля, тут и огороды, тут и сады, тут и пастбища. Ожидаемо выглядели только финиковые пальмы, а вот всё остальное слегка ошарашило. Вот тебе и Сахара! Знакомые по Испании оливковые плантации, виноградники, даже цитрусовое что-то и инжир, кажется – тут полностью не уверен, поскольку сами растения знаю плохо, а для плодов не сезон. Весна как-никак, до урожая далеко.
Судя по пашням, наш наниматель был совершенно прав, говоря о наращивании полей под зерновые – огромнейшие площади были уже вспаханы, и немало ещё пахалось – на волах, на мулах, кое-где даже на ишаках, и только пресловутые североафриканские одногорбые верблюды нам на глаза так ни разу и не попались – вообще ни единого. Нету их тут пока вообще и быть не должно, потому как появятся они в Тунисе только с арабами лет где-то через восемьсот с лишним. Да и нахрена они тут нужны, если вдуматься? Им в пустыне место, а не среди плантаций и полей… ага, Сахары, гы-гы!
А на горизонте виднелись поросшие лесом Атласские горы. В принципе-то, мы их уже видели с моря, ещё когда плыли к Карфагену вдоль африканского берега, но то были склоны, обращённые к морю, которым и полагается быть влажнее, поскольку они ежедневно увлажняются морским бризом. А теперь, отъехав от того морского побережья достаточно далеко, мы лицезрели уже и те склоны, на которые мало влиял морской бриз, но вот чего мы на них уж точно не лицезрели, так это заметной разницы в лесистости с теми приморскими склонами. Может, она и есть на самых южных хребтах, обращённых к равнинной части Сахары, но до них далеко, не один день пути, и, как я понимаю, они уже за пределами карфагенской территории. А здесь – абсолютно такой же ландшафт, как и тот, что мы наблюдали с моря. Жестколиственные вечнозелёные леса средиземноморского типа, насколько я помню из школьного курса физической географии.
К ним-то мы и направлялись, поскольку для «досточтимого» Арунтия отдых на природе – это именно на природе, а не на загородной вилле. На лошади проехаться, в том числе и «с ветерком», поохотиться на дикую живность, пикничок на подходящей полянке устроить да и просто отдохнуть от города и связанных с ним городских дел. Естественно, в сами-то горы он переться не собирался, далековато до них, да и какой смысл рисковать сломать шею на кручах? Его целью были предгорья, представлявшие собой холмистую саванну с небольшими островками леса. Постепенно – ну, по мере нашего приближения к ним – возделанные земли сменились пастбищами со стадами коров, отарами овец с козами и конскими табунами, численность которых поражала. И снова ни одного верблюда.
А затем уже показался и вовсе нетронутый людьми естественный природный ландшафт. Так и есть, травянистая саванна, даже и не успевшая ещё особо высохнуть, со множеством кустарниковых зарослей и отдельными настоящими деревьями, а кое-где – и с целыми рощами. Солнце, конечно, выше и жарче, чем на юге Испании, но в остальном пока что разницы-то особой и не наблюдается.
Что ж, ради этого действительно стоило выехать из города. Такая Сахара – без голых песчаных барханов с верблюдами – мне определённо нравилась.
– Классные места! – одобрил Володя. – Не повезло Серёге!
– И кто ему доктор? – хмыкнул я. – Предупреждал же дурака!
О том, что в Африке плохая вода, и нам, русским, пить её можно только после кипячения или добавив в неё не менее четверти вина для обеззараживания, я и в натуре предупреждал всех неоднократно. Не только наших в узком смысле, но и сослуживцев иберов – на всякий пожарный. Наши отечественные среднеазиаты, которые по жаре – летом там бывает и до пятидесяти в тени, если кто не в курсе – пьют там горячий чай, делают это вовсе не из какого-то специфического мазохизма. Просто нет у них другого выхода. Тамошнюю сырую воду нельзя пить даже им, местным, а вино мусульманам их вредный пророк категорически запретил. У скотоводов-кочевников есть хотя бы кумыс, о котором араб Мухаммед не знал и запретить его не догадался, ну а что прикажете делать оседлым земледельцам? Мы-то тут, хвала богам, ни разу не мусульмане, даже я, как бы там меня Юлька ни подгрёбывала, и нам мусульманский пророк не указ. Слабенькое сухое вино для того вообще-то и предназначено, чтоб воду для питья им обеззараживать, что мы и делаем неукоснительно. Но не все – Серёга есть Серёга. Вместо того чтоб «портить вино водой», он решил употреблять обе жидкости по отдельности – ну и доупотреблялся. Юлька и в Испании-то постоянно дразнила его Говнюком – после того как он, учась вместе с нами верховой езде, свалился с норовистого мула и ухитрился при этом вляпаться прямо в его свежеотложенную кучу, а теперь, надо полагать, и вовсе затюкает. Тут и среди иберов-то наших пятеро, которые оказались с наибольшей кельтской примесью, то и дело в отхожее место бегают, хоть и средиземноморцы потомственные, а этот-то коренной москвич на что, спрашивается, рассчитывал? В результате они с Юлькой остались в городе, и нескоро ещё она простит ему этот срыв выезда «на шашлыки»…
После той давней охоты на кроликов, о которой я, помнится, рассказывал, мы все обзавелись «рогатыми» сёдлами сарматского типа вроде тогдашнего моего, а заодно и нормальными стременами, так что верховая езда для нас теперь – не проблема. Кролики водятся и в Северной Африке, но кому они здесь интересны? Хоть и не совсем типична местная саванна, слонов с носорогами и жирафов с зебрами как-то не наблюдается, но уж антилоп всевозможных тут, как вскоре выяснилось – видимо-невидимо. Зря, что ли, наш «досточтимый» двух охотничьих гепардов с собой прихватил?
Ну, ориксы-то с их длиннющими «сабельными» рогами для гепардов, пожалуй, крупноваты, а вот мелкие газели – в самый раз. Арунтий, судя по всему, был на сей счёт примерно того же мнения, поскольку при виде стада газелей спустил гепардов с поводков. Собственно, и тартесский охотничий кот при охоте на кроликов вполне способен показать класс кошачьей охоты. Но кот, даже тартесский – это кошак и есть, а гепард – это гепард! Это стремительная пятнистая молния, несущаяся стрелой! Классика, кто понимает!
Лёгкие подвижные газели – тоже отличные бегуны, и погоня за ними гепарда – это достойное зрелище. Куда там до него тем тартесским котам с кроликами! Вот он где, настоящий азарт! Не просто же так и индийские раджи обожают охотиться на антилоп с дрессированными гепардами. Единственный, кстати, из крупных кошаков с нетипичным для кошачьих «собачьим» характером, как раз и определяющим его достаточно хорошую приручаемость в качестве эдакой экзотической «гончей собаки».
Если этот длинноногий кошак-спринтер сплоховал и обнаружил себя издали – шансов догнать газель у него немного, что и произошло пару раз. Газель выносливее и на длинной дистанции выматывается не так быстро. Но если ему удалось подкрасться ближе, то при его броске с короткой дистанции стремятся к нулю уже шансы газели – ну, разве только гепард попадётся неопытный и промахнётся. Но у нашего-то нанимателя гепарды тренированные и серьёзных ляпов не допускают, да и голодать им, в отличие от их диких сородичей, не приходится, так что их физическая форма превосходна. Не так уж и много времени ушло у них, чтобы добыть трёх газелей. Учитывая всего две неудачные попытки, результат получался получше, чем у «дикарей», которые лажаются обычно куда чаще, чем достигают успеха. Потом, достаточно натешившись с газелями, Арунтий спустил сразу обоих хищников на антилопу покрупнее, видовую принадлежность которой я, не будучи биологом, определить не смог. На буйвола-дистрофика не похожа, так что ни разу не гну, но для газели уж очень крупна, хоть и смахивает на неё внешне. Догнали-то гепарды её легко, но завалить добычу для них оказалось затруднительно, и в конечном итоге уложил её один из лузитанских лучников нашего отряда.
На халяву и в Африке всегда находятся халявщики-попрошайки, в том числе и весьма наглые и напористые. Стоит только в саванне образоваться свеженькой падали, как первыми её замечают и слетаются отовсюду грифы – ага, граждане, воздушная тревога. А вслед за ними и сухопутные претенденты обычно ждать себя не заставляют. Леопард тут нагрянет первым или стая гиен – это как карты лягут, но для грифов это без разницы – что успели, то слопали, но теперь власть переменилась. Правда, в большинстве случаев и это ещё не окончательно, если мяса было достаточно, потому как в Африке вершину пищевой пирамиды занимают львы. Примерно так оно вышло и сейчас, только по сильно сжатой программе. Не успели грифы прилететь, как из зарослей нарисовалась львица, а за ней – молодой лев-подросток, судя по едва наметившейся гриве и сохранившихся пятнах на лапах. Тем не менее «котёнок» был уже нехилый, а львица-мамаша – и вовсе матёрая.
Будь гепарды сами по себе – им пришлось бы неизбежно «подарить» добычу попрошайкам. Но в данном случае здесь были ещё и мы, испанские наёмники Тарквиниев, и у нас на свежедобытое мясо были и свои собственные планы, совпадающие с планами нашего нанимателя, а никак не со львиными. И пускай наши лошади нервно храпели и к месту спора приближались крайне неохотно, но у нас было три тугих арбалета, не говоря уже о шести пружинных пистолях, и с нами было пять иберийских камрадов – двое из них с неплохими луками и трое с копьями, и отступать при таком соотношении сил на глазах у нанимателя было принципиально неприемлемо. Но конечно, и геройствовать понапрасну тоже никто не стремился. Приказа валить львов нам от Арунтия не поступило, так что мы просто обозначили твёрдое намерение защищать законную добычу. При виде сильной и решительной подмоги приободрились и гепарды. Вцепившись в тушу, тяжеловатую даже для них обоих, они неуклюже потащили её, пятясь в нашу сторону, а мы взвели арбалеты, вложили в желобки болты и прицелились. По всей видимости, львица уже имела в своё время дело с людьми и тоже оценила расклад. Порычав для порядка, львы ретировались.
Пока взятые на выезд рабы разбивали лагерь и разделывали добытых антилоп, мы проехались вокруг – ага, типа пропатрулировать окрестности. А заинтересовал нас в качестве подозрительного места небольшой лесной массивчик на склоне холма, в самом деле удобный для засады. Понятно, что её там нет и в помине, но нам сильно захотелось посмотреть поближе на леса, произрастающие в «безжизненной» Сахаре. С нами тут же увязалась Володина Наташка, а глядя на неё, отпросилась у отца и Велия, к которой мать всё же приставила для присмотра Велтура. Парень против этого нисколько не возражал, да и я, откровенно говоря, тоже. В отличие от самой «почтенной» Криулы, её сын давно уже мысленно отдал сестру мне в супружницы и помехой не являлся. Сдаётся мне, что если бы мы с ней даже удалились в кустики для занятий, дозволенных только законным супругам, хрен бы он стал за нами шпионить и хрен бы заложил нас родителям. Увы, сама Велия, при всей своей показушной шаловливости, на деле лишнего не допустит, так что мне оставалось только предвкушать тот момент, когда можно будет всё, а до тех пор не привередничать и довольствоваться тем, что дают…
«Пустынные» леса Северной Африки оказались внушительными. Верхний ярус занимали высоченные хвойные с мощным прямым стволом. Если, скажем, обычную сосну нашу взять – не ту, что в тесных густых борах растёт, а выросшую отдельно, на просторе, так это будет мелкое и убогое подобие тутошних лесных великанов. Наконец-то, если тех антилоп не считать, видна наглядная разница с югом Испании!
– Нумидийский кедр! – не без гордости пояснил Велтур. – Ни в чём не уступает знаменитому финикийскому!
– Уступает, хоть и немного, – вполголоса поправила пацана Наташка по-русски. – Ливанский кедр всё-таки крупнее атласского.
– Да ладно тебе! И этот неплох! – заметил Володя.
– Отличное дерево! – просвещал нас брат Велии. – Из него построен военный карфагенский флот, – тут парень несколько замялся, вспомнив, что с некоторых пор того могучего карфагенского флота больше нет и в будущем тоже не предвидится.
– Ну, на само-то дерево ведь всё равно никто не жаловался, – подбодрил я его, понимающе кивнув, после чего припомнил и рассказал нашим анекдот про парашюты, которые не раскрывались, о чём продающий их торговец и не подозревал, поскольку ещё ни один из купивших не явился к нему с претензиями. И Володя с Наташкой, и Васькин упали на конские шеи со смеху, а Велии с Велтуром мне пришлось объяснять, что такое парашют и для чего он нужен, а потом переводить им анекдот на турдетанский.
Дубы же, составляющие средний ярус лесов Сахары, по мнению Хренио, «дубы как дубы», то бишь ничем не отличающиеся от испанских. Ну, что верно, то верно – тот же пробковый, тот же каменный, как и в Испании. Хотя опознанный вскоре Наташкой ещё и кустарниковый озадачил и нашего испанца, привыкшего считать, как и мы, что дуб – это всё же настоящее полноценное дерево.
Да и насчёт «дубы как дубы» – тоже вопрос не столь уж и однозначный. А как чьи дубы-то, если уж на то пошло. Меня, например, и каменный-то дуб ещё в Испании смутил, и если бы не характерные дубовые жёлуди, то хрен бы я кому поверил, что и это дерево с абсолютно не дубовыми, на мой взгляд, листьями – оказывается, тоже дуб.
Ведь как опознаёт любой нормальный русский человек нормальный русский дуб? Прежде всего – по характерному дубовому листу с волнистыми закругленными зубцами. Ну, есть ещё вид с острыми, видел я его в мелком сопливом детстве в Хохляндии, когда гостил в деревне у бабушки. Я его тогда вообще за гибрид дуба с клёном принял, не знал ведь ещё, что они не родственные и не скрещиваются. Ну да ладно, острые те зубцы или закругленные – форма всё же характерная и ярко выраженная. Узкая у черенка, широкая ближе к кончику, и по всему контуру вот эти зубцы. Так вот после этого как прикажете листья средиземноморских дубов оценивать? У пробкового, например, зубчики на листе едва выражены, да и расширения от черенка к кончику не наблюдается, у каменного он и вовсе на лавровый или там на вишнёвый смахивает. А этот кустарниковый, что Наташка показала, – это же вообще ни в какие ворота. Мало того что не дерево ни хрена, так ещё и листья вроде ивовых – вот хоть стой, хоть падай. Как это называется, если наукообразно? Когнитивный диссонанс? Вот что-то немножко типа того.
Ведь по всем привычным стереотипам, если это и есть дубовые листья, то я – испанский лётчик. И хрен я поверил, что неправ, пока мне на них, как уже сказал – там ещё, в Испании, – жёлуди не показали, тут уж мне крыть было нечем. Показала нам теперь Наташка и под этим кустарниковым прошлогодние жёлуди – мы с Володей и Васкесом дружно выпали в осадок. Вот такие в южных странах растут дубы…
Тем не менее лес – он и в Африке лес. Где деревья с кустарниками, там и влага. А где влага, там и вездесущие насекомые-кровососы. Для комаров всё же суховато, да и тени мало, зато слепням здесь раздолье. А слепни на югах такие, что наши среднерусские по сравнению с ними – просто образец воспитанности. Наши мужики и пацан стоически терпят, я напрягаю биополе, устанавливая энергетическую защиту, Наташка визжит – она ведь и вообще насекомых боится, гы-гы!
– Давайте вон к тому ореху! – сообразил вдруг Велтур. – Слепни его не любят!
Грецкий орех и в Испании растёт, как и по всему Средиземноморью, но орехи у него мелкие какие-то, по сравнению с привычными нам. Наташка говорила, что так оно и должно быть, потому как современный дикорастущий грецкий орех – не дикий ни хрена, а одичавший вторично культурный, который пока ещё с Востока не завезён. А вот этот, с мелкими орехами – как раз настоящий дикий и есть. Ну, лесотехничке нашей виднее, а нам – хрен с ними, с орехами, нам бы от слепней этих грёбаных избавиться.
Естественно, мы последовали доброму совету безо всяких споров. Может, это и неправильно по патриархальным родовым канонам, но лично мне как-то вот ни разу не в падлу послушать пацана, если он разбирается в вопросе лучше меня. Сворачиваю, значит, к полезному дереву сам, тащу Велию, а она хихикает в кулачок, практически не реагируя на «воздушную тревогу». И ведь точно, не садятся на неё слепни!
– Ты что, заколдованная? – заинтересовалась заметившая это Наташка.
– Нет, просто на мне косская ткань.
– Какая-какая?
– Косская. Есть такой остров Кос в Греции, там такую ткань делают, что от всей этой летучей дряни защищает, – объяснила девчонка.
– Ну-ка, ну-ка! – Наташка подъехала и, забыв даже о тех слепнях, завистливо пощупала край тонкой и блестящей ткани. – Ух ты! Так это же… Это же шёлк! Небось ещё и натуральный?
– Ты просто поразительно догадлива! – подколол её Володя. – В этом мире пока ещё не научились делать синтетику!
Но куда там! Баба есть баба – увидела соблазнительную тряпку, и больше её не интересовало ничего на свете!
– Не, ну прям в натуре шёлк, – бормотала она. – Грубоватый, но шёлк…
На бабьи тряпки мне всегда было плевать и чихать, но тут, раз такой ажиотаж, невольно пригляделся и я, силясь понять, что за шум, а драки нету. Ну, пожалуй, насчёт «грубоватый» – это если с современным сравнивать, то Наташка права, а если с местными античными тканями – тоньше я ещё не видел.
Не так, чтоб совсем уж полупрозрачная, но слегка просвечивает, представляя собой чисто символическую одёжку ради приличия. Тонкая, поблёскивает – ну, раз говорят, что шёлк, значит – он и есть. Бабам ведь уж всяко виднее, из-за чего там с ума сходить. А Наташка уже на грани. Ей плевать уже и на противонасекомьи функции, её сама фактура ткани на бешеную зависть прошибает. Сама-то она в хлопковую ткань вырядилась, что ткут в финикийской Мдине на Мальте – единственное пока что место западнее Египта, где выращивают собственный хлопок. Тоже дефицит и стоит соответственно, и Наташка с Юлькой жутко гордились своими обновами перед соседками. А тут такой облом!
– Это же из Китая?
– Из какого Китая? – не поняла Велия.
– Страна такая, очень далеко на востоке, оттуда такие ткани привозят, – пояснил я ей.
– Нет, с востока привозят морем в Египет похожие ткани, только ещё потоньше этой. Говорят, из Индии, страшно дорогие. А у меня косская ткань – тоже очень похожа на ту индийскую, но попроще и подешевле.
– Подешевле – это насколько? – тут же прицепилась Наташка, делая охотничью стойку, и Володя страдальчески сморщился, предвидя дальнейшее…
– На вес золота. Индийская ткань обычная, чуть получше этой косской, стоит полтора веса золота, а самая тонкая – уже два. Хотя бывают и за три веса золота, если с вытканным узором.
– А твоё платье сколько стоит?
– Моё? Ну, выкройку и пошив наши домашние рабыни делали, а за саму ткань папа почти тридцать статеров отдал…
– Мыылять! – выдохнули мы хором.
– И мечтать о ней забудь! – добавил Володя Наташке, которая сама настолько офонарела от названной суммы, что даже и не возмутилась.
И было отчего! Золотой карфагенский статер – это же пятнадцать серебряных шекелей. Нашим мужикам Арунтий платит по пять шекелей в день. Три дня надо служить за один статер, умножаем на тридцать – девяносто дней, три месяца. Вот если все эти три месяца не есть, не пить и не платить за квартиру – только тогда и наскребёшь купилок на такое «платьице». Я как старший нашей четвёрки получаю семь шекелей в день, но и для меня такая цена – как обухом по башке. Есть, конечно, статеры, полученные в награду от Ремда в Кордубе, есть и камешки, хорошенько приныканные, дабы не светить их лишний раз и на лишние вопросы работодателя не провоцировать, но то у меня на серьёзные дела отложено, а не на такое баловство.
– Ты только не говори об этом Юльке, – попросил я Наташку. – Иначе она тогда Серёгу живьём съест.
– Да, мы такие! – усмехнулась та. – Ладно, поняла. Но всё-таки, неужели ничего нельзя придумать? Где хоть этот остров, как там его?
– Кос? Он в Эгейском море, совсем рядом с Азией, – подсказал Велтур, хорошо подкованный в географии античного мира.
– Это аж за Грецией? Севернее Египта, но в том же дальнем конце моря? – и я с географией тоже в ладах, но простому солдату-наёмнику ведь не пристало быть грамотнее сына олигарха, так что мы изобразим малограмотного солдафона. Я даже пальцем ткнул примерно в восточном направлении для пущей убедительности.
Усмехнувшись, пацан подтвердил правильность моих прикидок на пальцах. А мы с Васькиным, переглянувшись, подмигнули друг другу, поскольку подумали об одном и том же. Не так уж и далеко этот Кос от того Египта, в который нам так или иначе предстоит со временем прогуляться.
– А эта косская ткань – точно косская или тоже привозная? – поинтересовался я.
– Я читал у Аристотеля, что там и делают, – ответил Велтур, немного подумав. – Аристотель пишет, что после походов великого Александра на Кос попали рабы из Индии и стали делать там такую же ткань, как делали у себя на родине.
– А из чего? Что они для этого выращивают? – я прикинул и решил, что знать о шелковичном черве для наёмного солдафона тоже несколько чересчур.
– Собирают коконы каких-то гусениц, щипают их как-то и прядут из них нить, а уже из неё ткут. Подробностей никто не знает, это их тайна.
– Какой-то у них местный дикий шелкопряд, – задумчиво проговорила Наташка по-русски. – Скорее всего, дубовый. Тутовый здесь не водится…
– А дубовый водится? – спросил я её.
– Должен водиться. Он везде водится, где дубы есть.
– А зачем тогда тутового из Китая вывозили, когда дубовый есть?
– Дубовый хуже. Коконы очень плохо разматываются, нить в них спутанная – уметь надо с ними обращаться…
– Ты уверена?
– У меня ведь специальность по образованию – лесное хозяйство. Этих диких шелкопрядов мы изучали по основной программе – как насекомых-вредителей. А потом факультативно изучали и лесное шелководство, и я этим вопросом интересовалась.
– Местного дикого шелкопряда ты распознать сумеешь?
– Да хоть сейчас… Ой, там же эти слепни!
– Режем ветки! – я достал кинжал и подал пример.
Нарезав кинжалами свежих ореховых веточек с листьями, мы закрепили их на одёжке и на конской сбруе и избавились таким образом от опасности налётов с воздуха. Потом, погрузившись в медитацию, я нащупал наконец-то и тутошних крупных стрекоз, подходящих нам для «истребительного сопровождения». Здесь, в Северной Африке, это какой-то другой вид, не тот, что в Испании, отчего я и не нащупал их сразу. Наши и Велия с Велтуром вскоре это заметили и заулыбались, и только Наташка, в том горном походе не участвовавшая, поскольку оставалась с Юлькой на руднике, ничего не поняла. Впрочем, её-то я стрекозами и не прикрывал, учитывая её боязнь абсолютно всех членистоногих. Хватит с неё и ореховых веток, которыми мы её увешали особенно щедро.
Мы выехали из-под кроны приютившего нас столь кстати орехового дерева и пустили лошадей медленным шагом в обратном направлении. Наташка вглядывалась в ветки местных дубов, время от времени брезгливо морщась, но я рано радовался – всякий раз это оказывалось совсем не то, что мы искали. То паук какой-нибудь, то жук, то оса или муха… Одна такая всех нас напугала – ага, Наташкиным визгом. Классный специалист по насекомым нам достался – страдающий патологической насекомобоязнью, гы-гы! Будем всё же надеяться, что кто ищет – тот всегда найдёт. Надежда – она последней умирает.
– Вон, смотри! – не проговорила, а страдальчески простонала наша шугливая специалистка, отвернувшись от куста, скорчив брезгливую гримасу и показывая на него пальчиком вслепую. – И ещё рядом! Вот тебе твои дикие шелкопряды!
– Мыылять! Срань господня! Да что ж они небритые-то такие? – прихренел я, когда разглядел этих невообразимо волосатых гусениц, копошащихся двумя плотными скоплениями.
– Ничё, надо будет – побреем на хрен! – пообещал Володя. – Если из этой ихней волосни шёлк и прядётся – прям щас и побреем!
– Я бы не советовала, хи-хи! – прикололась Наташка. – Во-первых, не из этой волосни, а из коконов, а во-вторых – эта волосня у них ядовитая. Обожжёшься, и болеть обожжённое место будет долго…
– А они что, всё время вот так вот, кучей держатся? – спросил я её.
– Да, это дубовый походный шелкопряд. Походным назван за то, что гусеницы при передвижении следуют колонной одна за другой.
– Слушай, так это же очень удобно! Если они всё время кучей, так небось ведь и коконы все где-то в одном месте совьют?
– Да, все их коконы будут в одном общем гнезде. Но вообще-то лучше бы там их все и оставить…
– А это ещё почему?
– Вот как раз из-за этой длинной ядовитой волосни. После их окукливания она вся останется в коконе, и из-за неё и при работе с коконом люди будут обжигаться, да и в ткани эта дрянь тоже останется. Кому нужен шёлк, который нельзя носить?
– А если их перед самым закукливанием побрить? – поинтересовался Володя, и хрен его знает, в шутку или всерьёз.
– Русское слово «загребёшься» пишется с мягким знаком, – напомнил я ему на всякий пожарный.
– Угу. С им самым, млять…
– В Германии при вспышках численности походного шелкопряда даже строго запрещают посещение лесов, – просветила нас Наташка. – Как раз во избежание массовых ожогов их волоснёй.
– Так что, надо с Коса тамошнего шелкопряда вывозить? – поняв с сожалением, что халява отменяется, я решил выяснить все предстоящие трудности.
– Нет, там самый обычный дубовый шелкопряд, не такой волосатый, который наверняка водится и здесь. Просто он мне пока не попался. Попадётся – покажу. А с Коса нужны только люди, которые умеют делать из его коконов пряжу.
Всё это мы, естественно, обсуждали только по-русски. Незачем посторонним знать подробности намечающегося у нас бизнес-плана. Впрочем, когда я спохватился, что прогулка-то наша заканчивается, и пристроился бок о бок к Велии, та мне в очередной раз продемонстрировала недюжинную сообразительность:
– Ты задумал делать косскую ткань здесь?
– Почему ты так решила?
– Ты заинтересовался, где находится Кос, а потом этими мохнатыми червяками. Это они нужны для косской ткани?
– Нет, эти не подходят. Но должны быть другие, и их надо будет найти. Ткань, которая стоит своего веса золотом, заслуживает того, чтобы поразмышлять о ней…
Потом мы, само собой, плюнули на всех этих червей – как шелковичных, так и обычных – и занялись друг другом. Увы, недолго – надо было возвращаться к биваку. Там уже горели костры, от которых доносился дразнящий запах. Шашлык или не шашлык, но что-то вроде того. Отличный пикничок организовал наш наниматель! А для нас – так ещё и полезный, и весьма познавательный…