Оля нервно стукнула по гудку уже в третий или четвертый раз.
После короткого телефонного разговора они с Алисой не виделись, только договорились, что Оля заедет за ней перед концертом, уже вечером. И вот она здесь, а эта отмороженная не торопится.
Через пятнадцать минут Алиса неспешно вышла из здания своего научного института. Чуть ли не пинками затолкав ее в салон, Оля на бешеной скорости понеслась по направлению к Олимпийскому стадиону, с риском прорываясь на зеленый свет.
— Осторожнее, — заметила Алиса. — Это же просто анархия в Германии!
Покосившись на нее с переднего сиденья, та буркнула:
— Плевать. Пусть штраф влепят и вообще права отберут. Сегодня — самый важный день в моей жизни. Кстати, могла бы сказать, и я привезла бы тебе из дома что-нибудь поприличнее из одежды.
Сама она втиснулась в кожаный корсет с металлическими вставками, а на бедрах лопалась мини-юбка с черепками. Алиса же была в джинсах и каком-то унылом свитере с капюшоном — так на концерты не ходят.
— Зачем? — поинтересовалась она. — Соблазнять его, кажется, собираешься ты, а не я.
— М-м-м.
Мозги были в кашу. Оля замолчала, чувствуя, что ее маленькая вселенная сжалась в крошечный предвкушающий комок. Сегодня она состояла из сплошных нервов и про себя молилась непонятно кому, чтобы все получилось. Если нет, если… что-то пойдет не так, ее дальнейшее существование будет просто бессмысленным. Она не представляла себе жизни за чертой своих несостоявшихся планов.
Алиса уже успела разобраться, что ее знакомая — вечный тинейджер, которому постоянно надо быть частью какого-то массового культа, увенчанного безвкусным идолом. Но поучать кого-то было не в ее стиле.
Также ей было не совсем ясно, как участвовать в предстоящем плане поддержки. Оля не дала никаких внятных инструкций, только стиснула ее руку до боли и припечатала: «Говори, если вдруг будет пауза!» Похоже, что однокурсница до жути боялась неловкого молчания. Но как ей объяснить, что Алиса жила в нем почти круглые сутки?
Мимоходом она перебрала кучу календариков и постеров на сиденье рядом с ней. Это лицо смотрело из каждой витрины и с каждого билборда вокруг. Только Алиса раньше думала, что это женщина.
— Это все на подпись, раздам подружкам… — невнятно сказала Оля и с еще большим остервенением принялась стучать по гудку. — Ну же! Что застрял? Езжай, слоупок!
Со всех плакатов на Алису глядел уже знакомый мрачный, полуголый… все-таки парень. На правой руке выбиты замысловатые шипы, а вокруг талии обвилась татуированная черная змея. И в довесок какая-то надпись на ребрах. Алиса сощурилась и разобрала буквы.
All I loved, I loved alone[8].
Эдгар По.
Ну что сказать: готичен от макушки до пят.
Обработанные фотошопом снимки не скрывали слегка неровного привкуса. Это едва уловимое несовершенство оставляло в его образе загадочную незавершенность.
Ее бывшая коллега просто обожала его. Алиса привыкла, что на протяжении полугода рядом выл этот Люк, задавая сотрудникам морга темп работы и настроение. Но она не могла запомнить ни одной его песни. Они выпадали из памяти сразу после прослушивания.
— Правда он зайчик? — осведомилась Оля.
Ее вопрос уже содержал в себе верный ответ.
«Так и становятся подружками», — мрачно подумала Алиса, настороженно наблюдая за ней, но поддакивать не стала.
— Немного похож на Дэвида Боуи.
— Ой, замолчи! Боуи вообще уже умер! — закатила глаза Оля и добавила на случай, если Алисе придет в голову сказать о нем что-то оскорбительное: — И он не женщина и не гей, что бы про него ни говорили!
Затем ее взор обратился на дорогу, и Алиса решила больше не спорить. Смысла в этом все равно не было, как и в этой дурацкой поездке. Она и сама не поняла, как согласилась. В манере Оли требовать присутствовало что-то очень цепкое.
Остаток пути прошел в молчании. В голове хаотично проносились отвлеченные эпизоды прошедшего дня: поврежденные кожные покровы, череда скальпелей, иглодержателей и расширителей, ловящих свет галогенных ламп на потолке… Приглушенные разговоры коллег из-под масок, обсуждающих, чем лучше удобрять цветы… И длинные аллеи на пути к дому, кладбищу, университету. Вся ее жизнь была прошита ими, но ни одна из них не кончалась.
Иногда Алисе казалось, что она видит себя со стороны, идущей вдоль бесконечной вереницы ухоженных деревьев. И ей хотелось окликнуть себя, поймать и спросить: «Эй, куда ты идешь?»
Однако это один из тех вопросов, которые стараешься себе не задавать, потому что не знаешь, что ответить.
У Алисы не было друзей. До смерти Якоба она, слегка кривя душой, пыталась общаться с эпизодическими знакомыми, в глубине не чувствуя в этом особой потребности. Но мир вокруг, по крайней мере, казался интересным. Это было верное слово, оно выражало и ее отношение к жизни.
Когда Якоб умер, Алиса словно попала в фильм с отключенным звуком. Все вокруг нее пребывало в движении, но она перестала ощущать с этим какую-либо связь. После его смерти реальность стала избыточной.
Якоб, Якоб, Якоб. Привидение, нависшее над изголовьем ее кровати и смотрящее за ее сном. Тень в уголках глаз, ждущая своего часа.
Якоб, Якоб, Якоб, отпусти меня.
Но Якоб держит.
Потому что Якобу страшно. А Алисе страшно за него.
И все повторяется. Аллея, кладбище, письмо. Ее просьба отпустить. И его тень, медленно начинающая выплясывать по ее глазному яблоку.
Алиса предпочитала думать, что выбрала весьма своеобразный способ взаимодействия с тем чудовищным чувством вины, которое осталось после его смерти. И втайне чувствовала умиление ко всем одержимым людям. Ведь она так хорошо понимала, каково это — быть во власти каких-то абсурдных мыслей или чувств.
…Так, отчасти она понимала и Олю, которая поклонялась своему Люку, но боялась ехать к нему в одиночку. У всех свои заскоки.
Происходящее сейчас возвращало ей подзабытое чувство, что вокруг есть и внешний мир. Несмотря на внутреннее сопротивление этому идиотскому плану девчачьей поддержки, она по-своему ценила такие редкие вылазки в люди. Потому что на мгновение переставала бежать в своей голове вдоль ряда одинаковых деревьев без ощущения конечности этого пути.
Но, сидя среди груды календарей с полуголым Янсеном и слушая изрыгающую проклятия однокурсницу, Алиса остро почувствовала свою чужеродность, словно могильный камень, поставленный посреди детской площадки.
Они все-таки опоздали. Концерт уже начался, со стадиона доносились вопли и музыка. Оля размашистым шагом понеслась вперед, волоча Алису за собой.
— Это очень-очень плохо, — верещала она. — На концерты надо приходить за пять часов, а на такие — вообще за сутки, потому что настоящие фанаты должны быть в зоне танцпола: только там можно видеть его близко… Твою же мать… Значит, будем пробиваться как черти.
— Разве сначала не играет какая-нибудь левая группа для разогрева?
— Да, но хочешь получить место у сцены — лезь первой и слушай их. Кстати, надеюсь, ты ничего не пила, потому что назад хода нет, и в туалет попадешь только после концерта…
Последняя вереница людей уже утекала внутрь. Где-то впереди ревела музыка и плескалось море криков.
«Сколько же их там?» — с ужасом подумала Алиса.
Их пропустили, и Оля снова вцепилась в Алису железной хваткой.
— Готова? Вперед!
И она тараном понеслась в толпу, работая локтями. В ответ на все возмущенные крики Оля махала своим билетом и орала:
— Я выиграла «Инфернальную встречу», мое место у сцены! Пошли вон! Все пошли вон!
— Да где это написано?!
— Э-э-э… полегче…
Они пробивались сквозь толпу, и та смыкалась за ними, толкая по инерции вперед. В итоге обе девушки оказались где-то недалеко от сцены. Стоило признать — Оля в жизни не пропадет.
В небе мелькали лучи прожекторов, посылая привет далеким звездам, в то время как происходящее на земле напоминало дьявольский обряд. Зрителями были преимущественно девушки во «вдовьих» нарядах, с вульгарным макияжем.
Множество корсетов, ошейников, латекса.
На каждом втором болталось что-нибудь с символикой группы.
Сережки и кулоны с надписью «Inferno № 6», майки с лицом Янсена.
Сигны на щеках, татуировки, шапочки с эмблемами.
Добро пожаловать в готы. Здесь носят темные очки после полуночи, а отсутствие пульса считается эротичным.
По сцене носились какие-то размалеванные ребята, внешне не сильно отличающиеся от публики. Отыграв минут сорок, они убежали под рев людей, скандировавших имя Люка.
Прошло еще минут сорок саундчека Inferno № 6. Это ожидание всех выматывало: поклонники орали, стучали и хлопали, а небо с каждой минутой становилось все темнее.
И вот оно, долгожданное зрелище: Люк Янсен с тлеющей в уголке рта сигаретой выходит на сцену, и татуированная змея вокруг его торса ползет вместе с движением мышц, когда он хватается за микрофон. В небе грохочет последний хит про мертвую невесту, и толпа в ритуальном упоении подхватывает его.
Оля, как и другие, начала подпевать, уткнув невидящий взор в фигуру на сцене. Девушки синхронно раскачивались из стороны в сторону и как околдованные смотрели вперед. У некоторых по щекам текли слезы, смешанные с грубой черной подводкой. «Олимпию» окутывала бешеная энергия. Яростная толкучка, слезы и визги только усиливали атмосферу сакрального безумия.
Алиса была настолько оглушена чудовищной громкостью, что происходящее едва казалось реальным. В тисках разгоряченных тел ей оставалось только смотреть вперед, потому что другие движения были невозможны. В голове некстати всплыла недавно прочтенная статистика смертей во время массовых сборищ.
Люк Янсен без устали носился со своей несовершенной улыбкой, обнажающей чуть выпирающие резцы. Голос периодически срывался, выдавая слабоватую дыхалку. Но он не терялся и судорожно обрушивался снова вне ритма.
— Уо-о-оу!
Пара тупых слэмеров навалилась на нее, мотая во все стороны патлатыми головами. Правда о концертах была такова: на них под музыку калечили людей.
Когда Алиса наконец-то пришла в себя от окружающей истерии, в воздухе отгремел уже третий по счету похоронный марш.
И настала короткая пауза.
— Привет-привет, Берлин!
Они взревели, как стадо раненых бизонов.
Люк с улыбкой возвышался над этим энергетическим катаклизмом и бросал краткие слова благодарности в микрофон. Татуировка на ребрах словно ожила вместе с его дыханием.
All I loved, I loved alone.
Внезапно Алиса поняла, что эта надпись была слева, то есть под сердцем.
Он коротко прикрыл глаза, ненадолго отрешившись от них всех. Эти срывы явно давались ему не так легко, как могло показаться. Вопреки окружавшему его пафосу из него все равно бил свет, похожий на бледное мерцание далеких звезд.
«Почему же ты поешь только о тьме?» — мельком пронеслось в мыслях Алисы.
Через легкое внутреннее сопротивление пришлось признать наличие у него мрачного обаяния, выражавшегося больше в его манере держаться, чем в монотонном пении. Этакая смесь макабра и самоиронии.
Люк же начал новую песню. В этот раз медленно, иногда понижая голос до такой степени, что он превращался в мелодичный рык. На заднем плане, как капли воды, разбивались чистые звуки клавишных.
Эта мелодия читалась словно книга, в ней трепетала чья-то пойманная душа. В этот момент Алиса впервые почувствовала себя причастной к концерту. То, что сейчас звучало, было настоящей музыкой.
— Мне нравится эта песня! — с удивлением прокричала она Оле.
— Что? — переспросила та, повернув к ней лицо.
У нее были абсолютно счастливые глаза, в которых, как жидкое золото, плескались блики прожекторов.
— Песня — класс!
— А-а-а, это раннее, — перекрикивая истеричный вой фанаток и гремящую музыку, сообщила Оля.
Группа уже отыграла добрую половину сет-листа. А публика все больше расходилась, напевая что-то произвольное. Это был гимн верных поклонниц, их мантра. Лились безостановочные слезы.
— Я люблю тебя, Люк!
На сцену вразнобой полетели кружевные лифчики — извечный символ женской преданности.
Он с вымотанной усмешкой оглядел беснующуюся толпу и снова закрыл глаза, слушая голоса. Прожектор прошил его синим лучом. На мгновение Люк стал настоящей звездой: усталым, спящим светилом, случайно упавшим с неба в жадные руки кричащей толпы.
Что он на самом деле думает обо всем этом?
Что ему дает его слава?
Он выглядел отчужденным от того, что делал, хотя выкладывался на полную катушку.
— Мне нравится ваш настрой, — наконец снисходительно сказал Люк, кивая непонятно чему. — Вот так… вот так… молодцы. Но вы можете громче, так ведь?
О, лучше бы он молчал. Визг поднялся, как цунами.
— Молодцы… — выдохнул он, откидывая мокрые волосы со лба. — Тогда у меня для вас — раритет. Впервые мы исполним эту песню live. Я писал ее для одного-единственного человека, но он ее не услышал. Зато ее поют миллионы, которым она не предназначалась…
Застучали ударные, и Люк, глядя поверх голов, запел снова. Хотя, скорее, это был речитатив под шаманские барабаны…
Внутри Алисы вдруг все замерло. Ей показалось, что каждому камню в ее душе подобрали имя.
I left the lights for you to pave the way,
Who will come back under your name?
But knock three times, I’ll let you in.
Keep knocking, even when I’m scared within[9].
«…Стучи три раза, чтобы я знал, что это ты. Стучи громче. Напугай меня до чертиков, притащи за собой всех мертвецов, дьявола, Бога, но вернись…»
Пальцы стираются о струны гитары… Эта песня течет по кровотоку невидимого ножа, которым он ковыряет дыру в себе. Похороны прошли тяжело. Мать Сабрины безостановочно плакала, и, глядя на нее, хотелось просто выйти и прекратить все это. Нельзя отмерять так много боли людям, потому что столько не вместит человеческое сердце.
Люк перестал чувствовать пальцы, но они все наигрывали заклинившую мелодию, походящую на крошащийся плач. Это не музыка, а какофония. Слов к ней нет. Семи нот не хватает.
«Ты себе травму связок заработаешь…»
Он отложил гитару и сжал кровоточащую руку. В голове крутились строки.
«Стучи три раза. Я только так тебя и узнаю. Среди всех проходимцев, чужих, своих, мертвых, живых… Стучи же в мою дверь. Я жду тебя за ней. Сабрина! Сабрина!»
Внезапно он сам начал отстукивать ритм по крышке стола. Грудь тяжело вздымалась, а губы начали произносить эти слова. Люк впал в транс и повторял их, чувствуя, что пот заливает глаза.
Должно быть, за его плечами стояла сама смерть, когда он писал эту песню. Он никогда не забудет безмолвной тяжести, чужих теней на стене и ритма, пришедшего из другого мира.
«Стучи три раза… я буду у двери. Я буду ждать».
На Алису накатило вязкое головокружение. Растапливающие зеленые глаза мелькали на всех экранах, и в них читалось что-то сумрачное и гипнотически сильное…
В картине перед ней словно проступила сеть трещин.
Сквозь звуки окружающего мира донесся странный ритм. Так скребется кошка в закрытую дверь… Но скрежет нарастает, и в нем слышится лязг.
Якоб стучался в твою дверь. Якоба никто не впускал.
Мир вокруг нее подернулся тошнотной сепией, и где-то у сцены, как наяву, обозначилось лицо. Человек стоял в тени, склонив голову и засунув руки в карманы своей потрепанной кожанки. И Алиса знала, что они сжаты в кулаки. Он не мог их разжать.
Это был Якоб.
Она неотрывно смотрела на него, едва осознавая, что сейчас концерт Inferno № 6 и все мертвецы здесь — просто готы с пожизненным Хеллоуином.
Но Якоб был среди них. Мертвее всех. И он пришел специально для нее.
«Чтобы ты помнила, Алиса, — говорили его бледные голубые глаза, — что задолжала мне обещание».
Слегка вздернутый нос, капризно оттопыренная нижняя губа и въедливый, болезненный взор… Якоб смотрел на нее исподлобья с молчаливым укором, неумолимо приближаясь. Его руки легли на железное ограждение между ними, и он тряхнул его изо всех сил. Металл глухо лязгнул.
Открывай свою чертову дверь, Алиса.
Она отшатнулась, вдавливаясь в кого-то позади себя.
От его близости веяло опасностью.
«Как такое вообще возможно?»
Эта колдовская песня? Ее сумасшествие? Все сразу?
Якоб не давал ответа, но парадоксально воплощал его собой. Желание исполнилось, он здесь.
Только что-то ты не рада.
Внезапно в уши отчетливо влились чьи-то ожесточенные слова, приводящие ее в чувство:
But it was me who knocked on your door.
It was you who closed it[10].
Люк Янсен закончил ими песню.
Этот контакт не хотелось продлевать. Алиса не выдержала и рванула сквозь толпу с такой силой, что даже кто-то умудрился попадать.
Вот вам слэм, придурки.
Гитары взревели снова, и она увидела небо в алмазах. Локти уже сами прокладывали путь среди беснующихся людей. Мелькали проколотые губы и носы, подведенные глаза и чьи-то черные слезы.
Господи, только бы выбраться.
Стоило только оказаться в пустом проходе, и Алиса побежала так, словно за ней гнались. Она влетела в здание и интуитивно нашла дверь туалета. Здесь было тише.
Капала вода, а зеленоватый свет лампы тускло отражался в белом кафеле. Все кабинки были пусты. Она оперлась о раковину, тяжело дыша и пытаясь сфокусировать взгляд на своем отражении. Наконец-то это получилось. В глазах лихорадочно дрожали какие-то блики.
За этими стенами продолжал грохотать стадион, там все шло своим чередом, и едва верилось, что все это находится рядом.
…Этот Янсен придает смерти красивую форму, делая ее изысканной и желанной. Но смерть некрасива. Алиса это знала лучше всех.
Мир наконец перестал кружиться, возвращая ей чувство опоры под ногами.
— Ну где ты? — тихо спросила она Якоба, словно он был здесь. — Выходи. Ты же за мной пришел.
Вода продолжала капать. И никто не появился.
Мир плавно, исподтишка вернул себе цвета, выставив ее идиоткой в собственных глазах.
«Не списывай это на поехавшие мозги, — коварно шепнул ей внутренний голос. — Знаешь, что не только ты его видела. Он тебя — тоже».
Когда концерт закончился, было уже совсем темно. Звезды в городе виднелись через раз, но Алисе хватало и круглого пятна света, который на нее бросал уличный фонарь. Она не стала возвращаться и так и просидела на бордюре, пока в воздухе не прогремел последний аккорд, после чего раздался взрыв криков и аплодисментов. Вокруг ошивалось много людей, не попавших на концерт. Они слушали издалека уже более рассеянный голос Люка и грустно вздыхали.
Все закончилось, когда «дети ночи» толпой повалили наружу. Кто-то без стеснения снял штаны и стал отливать прямо рядом со стадионом. В туалете, вероятно, была огромная очередь.
Оля, как ни странно, быстро нашла ее, сидящую на бордюре.
— Я думала, ты меня кинула, — заявила она, бесцеремонно хватая Алису за руку. — Почему ты ушла? Там столько всего было! Под конец, правда, бедняжка совсем охрип…
Ну еще бы, так орать.
— Мне стало плохо. Вас там было слишком много.
— Не тебе одной, — многозначительно повела бровями Оля. — Там одна девушка вообще откинулась! Обнаружили только под конец концерта, и кто знает, почему. Небось передоз или от волнения. Ух, сейчас такое начнется…
К зданию стадиона подъезжала скорая помощь. Вот так, без происшествий такие мероприятия не заканчиваются.
Но Оле это уже было неинтересно. Она стремительно поволокла Алису к большому черному лимузину, стоявшему у здания.
— Он уже телепортировался туда?
Знакомая походила на соляной столб.
— Наверное, нет… Ему же надо привести себя в порядок. Ой, страшно-то так…
Когда она взялась за ручку, ее ладонь дрожала. Дверь плавно открылась, и они замерли. Момент истины настал.
— Ладно, садимся. — Оля почти втолкнула Алису в салон и следом забралась сама.
Внутри было просторно, роскошно и приятно пахло. На бежевых сиденьях не было ни намека на охрипшую звезду. Зато сидел какой-то мужчина в костюме с иголочки и бодро улыбался.
— Я — Кристоф Метц, организатор конкурса «Инфернальная встреча», хотел бы лично поблагодарить вас за активное участие. Кто из вас Хельга Сифакофа? — слегка исковеркав ее фамилию на немецкий лад, спросил он.
— Я, — прошептала Оля, протягивая их билеты, на которых стояла надпись «Суперприз», и свои документы.
Тип мельком глянул на бумажки и просиял, протягивая руку:
— Мои поздравления! А это ваша подруга, которой, как я понимаю, повезло, что вы — друзья?
И он хохотнул, протягивая к ним свою ладонь.
Девушки настороженно пожали ему руку.
— А… Люк…
— Герр Янсен ждет вас у себя дома. Всего хорошего, дамы. — Он масляно улыбнулся и покинул салон.
Лимузин, плавно качнувшись, заскользил по дороге.
После громоподобной музыки и криков в салоне, казалось, стоит мертвая тишина. Девушки осоловело смотрели вперед, отходя от звукового шока. Оля почти не чувствовала своего тела. От четырехчасового стояния оно затекло и болело.
Спустя пятнадцать минут обе начали приходить в себя. Оля извлекла зеркальце и мельком в него посмотрелась. У нее была цель, и она очень тщательно готовилась к этой встрече с того момента, как услышала его песни. И это была ее преданность, которая, возможно, ничем не уступала преданности Алисы Якобу.
— Что ж… рада, что твоя мечта сбывается.
— Дорогая, я еще больше рада, чем ты, — невнятно пробормотала Оля, продолжая старательно поправлять волосы.
Пошел дождь, и асфальт заблестел в свете фонарей. Поездка казалась бесконечной. Берлин мигал палитрой разноцветных огней, которые становились все более редкими. После концертной эйфории начала закрадываться какая-то тоска.
— Блин, надо кофе тяпнуть, — пробормотала Оля. — Иначе не дотяну до встречи с ним.
Девушка открыла холодильник и принялась изучать ассортимент. Выбрав энергетический напиток с кофеином, она лихо опрокинула его в себя и вдруг поперхнулась.
— Вот же черт!
— Что?
— Я забыла все календарики и плакаты в своей машине! Подружки из фан-клуба меня возненавидят, я же всем им обещала автографы… — рассеянно пробормотала Оля.
— Тебе не кажется, что они и так тебя не очень любят после победы? — хмыкнула Алиса.
— Господи, ну почему ты такая невыносимо честная?
На это Алиса могла только развести руками.
— Что мне делать? Как модерировать ваш диалог?
— Импровизируй! Если я смотрю на тебя, надо что-то сказать. Когда мы с Люком начнем уже нормально общаться, можешь идти. Ты же понимаешь, что это мой вечер, м-м-м?
— Ты повторила это раз десять за эти два дня.
Оля нахмурила татуированные бровки и погрузилась в молчание. В салоне нарастало какое-то необъяснимое напряжение.
Между тем по обеим сторонам дороги начали возникать особняки. Шины мягко шуршали по мокрому асфальту, а громоздкие мрачные дома с пышными садами мокли под дождем. Очевидно, они уже приближались к обители Янсена.
Оля нервно царапала ногтями кожаную обивку сидений.
— Где мы? — спросила Алиса, пытаясь поймать за окном хоть один указатель. — Выглядит как Далем или Грюневальд.
Наконец машина затормозила.
Дверь предупредительно распахнулась, и девушек встретили двое провожатых с зонтами. Над ними возвышался трехэтажный дом, очертания которого размывались дождевой завесой. Можно было различить какие-то арки, балконы и сложные нагромождения, теряющиеся в полумраке.
Некоторое время девушки несмело разглядывали эту огромную конструкцию, а затем маленькими шажками двинулись внутрь. С похоронной торжественностью их провели темными коридорами, обитыми черными панелями, и даже сопроводили по лестнице.
Казалось, что дом нежилой. Они шли через пустые комнаты, в которых только отзывалось эхо и клубилась пыль, но чем дальше углублялись в недра особняка, тем отчетливее становился дух человеческого присутствия. Это витало в воздухе. Двухстворчатые двери в конце одного из коридоров распахнулись, и девушки оказались в мрачной комнате, посередине которой стояла огромная кровать с черными простынями. По углам мерцали маленькие ночники-черепки, создававшие атмосферу загадочных сумерек.
— Спальня? — удивилась Алиса. — Так ужина и не планировалось?
— Ну, если хотите, могу угостить вас йогуртом, — вкрадчиво раздалось над ее ухом.
Они обернулись и увидели Люка Янсена, прислонившегося к косяку и жевавшего незажженную сигарету с его неподражаемой демонической ухмылкой.
Девушки прибыли в количестве двух человек.
Первая была упакована по готическому стандарту. Большую грудь выдавливал наружу тугой корсет (Анри называл такие штуки бронелифчиками), на запястье — татуировка «Inferno № 6», на бордовых губах — нервная улыбка. В глазах безошибочно угадывалось уже знакомое ему выражение пугающего вожделения.
Вторая была высокая и бледная, с волосами до поясницы. Матовые темные глаза настороженно смотрели на него с долей плохо скрываемого скепсиса. Люк поймал себя на мысли, что своей угловатой пластикой она смахивает на героиню старинных черно-белых фильмов ужасов.
Снэпшоты стоящих перед ним гостий тут же снабдили его невербальной информацией. Мисс Бронелифчик рвали на части гормоны и невроз. А молодая Мартиша Аддамс, похоже, пришла стеречь моральный облик первой.
— Я Хельга, — дрожащим голосом представилась первая.
— Алиса, — сказала ее подруга.
— Добро пожаловать, девушки. — Люк показал рукой на кровать. — Располагайтесь.
— Мне казалось, что ужин и визит в спальню — это несколько разные вещи, — протянула Алиса, присаживаясь на диван.
— Ты что, дома пожрать не можешь? — свистящим шепотом осведомилась у нее Оля по-русски.
— Так как насчет йогурта? — непринужденно поинтересовался Люк, вздернув одну бровь.
— О, нет, спасибо! — залепетала Оля. — Она… э… так… сболтнула.
— Тогда желаете выпить?
— Виски! С колой! — не стала мелочиться низкая.
— Спасибо, ничего, — отозвалась высокая.
Люк пожал плечами и налил Оле щедрую порцию. Затем непосредственно завалился на черный шелк, а она присела рядом, поджав ноги и напрочь забыв про Алису.
Все трое слились с полумраком. Девушки отогревались, Люк же давал им время адаптироваться. За окном слышался шум дождя, и казалось, что здесь — какое-то убежище, где они скрываются от бури и злых сил. Но это мгновение быстро прошло.
Будущее тем временем проступало уже без хрустального шара. Сейчас низкая накачается алкоголем и полезет к нему в штаны, а высокая тихо уйдет с брезгливой физиономией.
Алиса думала примерно о том же, но в ином ракурсе. До нее только теперь доходила правда.
«Ужин» со звездой — это переспать со звездой. Все было очевидно с самого начала, просто до кого-то туго доходит. Какая, к черту, еда, когда на часах двенадцать ночи?!
Оля налила себе еще. Руки тряслись, и графин постукивал о край стакана. Но ей нужна была храбрость. Затем она подвинулась ближе к Люку и не нашла ничего умнее, чем сказать:
— Господи, это… ты!
— Да, мы с Господом всегда были на одно лицо, — непроизвольно сыронизировал он.
Она взвизгнула как ребенок, и Люк невольно заулыбался, наблюдая за ней.
— Я… я… просто не верю, — начала она со скоростью пулеметной очереди. — Два года я в теме Inferno № 6. Моя жизнь изменилась в тот миг, когда я услышала твои песни. Знаешь, какая была первой? «Everlasting Scream»! Это просто нечто! Как будто про меня написано. У меня был не самый легкий период в жизни. Но когда появилась твоя музыка, Люк… ты меня спас. Я была во тьме. Меня никто не понимал. Только ты… Это так… странно…
— Весьма, — с серьезным видом кивнул он.
Она не замечала, что он уже второй раз передергивал ее слова. За этим, как двадцать пятый кадр, проскальзывало его другое лицо, которое никак не удавалось разглядеть. Оставалось только смутное ощущение, что за всем этим скрывается что-то совсем иное.
Что, возможно, мало кому нравится.
— Ты — мой маяк в океане рутины и безысходности, — нервно засмеялась девушка, чувствуя, что безумная шарманка внутри нее начинает наяривать дурацкую мелодию, которую уже никто не остановит. — Ты спас меня однажды. Хотя тебе это все говорят, наверное?
— Ты ничего не путаешь? Обычно говорят, что от моей музыки охота вскрывать вены.
— Не-е-ет, вены не хочу вскрывать. Ха-ха.
Алиса слушала этот неуклюжий диалог, и ей хотелось закрыть лицо ладонью и уйти на цыпочках прямо сейчас, вжимаясь в эти погребальные стены.
Снова донесся плеск из очередной бутылки.
— Тихо, тихо, с текилой так нельзя, — с веселой ухмылкой сказал Люк. — А соль? Давай-ка вместе.
Хельга его забавляла. Она пила, а он незаметно ее изучал. Непосредственна, как неуклюжий щенок, стремящийся зализать хозяина до смерти. Ни интриги, ни подвоха. Но мило, черт возьми.
Оля заторможенно слизнула с руки соль, а Люк дразняще высунул язык, демонстрируя пару крупиц на самом его кончике.
— Ой, так он нормальный! — непринужденно воскликнула она, широко раскрыв глаза. — А то на форуме писали, что ты сделал пластическую операцию, чтобы язык был как жало змеи.
Люк подавился, и всем стало неловко.
— Охренеть, — он потер переносицу большим пальцем, — чего еще я про себя не знаю?
— Извини… — пролепетала Оля.
— А на член я себе случайно пластику не делал, чтобы он тоже был как жало? А когда я снимаю штаны, он еще и шипит, как змея: «Тсс!»
— Не-е-ет, про это ничего не писали, — совсем стушевалась она, а Люк начал ржать.
Чтобы контролировать Олю, надо было сесть подле них на этот траходром и периодически бить ее по голове. Она уже не замечала Алису, и та на полном серьезе не знала, как спасти ей свидание, которое летело в тартарары.
Но Люк демонстрировал удивительную снисходительность к бестактности гостьи.
— Да забей, я привык. Еще? — спросил он с ноткой коварства в голосе, указывая на текилу.
— Да-а-а… Ты… ты — такой необычный человек! — Голос Оли варьировался от грудных раскатов до визгливого фальцета. — И татушки у тебя такие… стильные. Со смыслом. Не то что все эти ласточки на ключицах.
Люк привстал, налив ей еще порцию, а затем откинулся на кровать и поскучнел.
— Спасибо. — И, неожиданно подвинувшись, вкрадчиво взял инициативу беседы в свои руки. — Но давайте лучше побеседуем о вас. Чем вы занимаетесь, девушки?
— Я… Я учусь на юриста, — пролепетала Оля, и ее ноздри трепетали, как бабочки.
Люк перевел взгляд на ту, что держалась в тени.
— Ну а ты, Алиса?
— Танатология. Если точнее, судебная медицина.
Он посмотрел на нее уже с нескрываемым интересом.
— Танатология. Получается, наука о смерти, — со смешком пробормотал он.
— А у меня уголовное право, — вставила Оля.
Люк коротко глянул на нее и снова уставился на Алису. Вот тут и наступила пауза. Мартиша Аддамс, в отличие от Хельги, не говорила.
Оля попыталась что-то сказать, но губы ее не слушались. В голове же сгущалась каша, которую утром кто-то будет разгребать очень долго.
Алиса интуитивно поняла, что знакомую пожрал зеленый змий и надо как-то отрабатывать свое присутствие. Стряхнув дрему, она добавила:
— Мы пересеклись с Оль… Хельгой на семинаре по медицинскому праву.
— Ох уж это медици-и-инское право, — хихикнула Оля, хватаясь за тему как за соломинку. — На нем только с людьми и знакомиться. Учить такую муть — все равно что пи́сать, стоя на одной ножке.
Ну, началось.
Люк ухмыльнулся себе под нос, однако его внимание неизбежно переключалось на Алису.
— И какой профиль?
— Аутопсия.
— У тебя, видимо, крепкие нервы и желудок.
— А у тебя нет? Для тебя так близки все эти… трупы.
Тени под его глазами словно стали резче, но он только ей улыбнулся вместо ответа.
— Ты хоть одного видел? — решила поддеть его Алиса. — Или так… мертвечина — твой эстетический концепт? Как-никак готика.
— Я видел, — сдержанно ответил он. — Не так много, как ты. Но видел.
В его словах мелькнуло что-то странное.
Люк усмехнулся с полузакрытыми глазами и протянул безо всякой обиды:
— Тебе не нравится мое творчество.
— Не обижайся, но мне кажется, что твои эмоции так наигранны. Хотя твои ранние песни меня действительно тронули, — с усмешкой ответила Алиса, сама не понимая, откуда возникло желание легкой конфронтации. — В чем перемена? Шоу-бизнес и разврат?
— Типа того.
Силы вернулись к Оле или же это была вторая волна опьянения, но она вдруг встряла в их разговор.
— Люк, не слушай ее, она не в теме. Главное — любовь и преданность тех, кто тебя понимает, — выдала она, подвигаясь к нему все ближе и ближе.
Заодно ее рука выдрала из бара еще какую-то маленькую бутылку. Кажется, это была фруктовая водка.
Люк хохотнул и переспросил:
— Любовь? Да брось, это остервенелое обожание — просто временное помешательство. Девочки и мальчики, обнаружившие в себе смутную потребность любить, направляют ее на своего кумира. Я — ваш символ.
— Символ чего? — не поняла Оля, не зная, как реагировать на его странную откровенность.
— Чего хочешь, — ответил Люк. — Ты вольна вложить в меня любой смысл.
«А не дурак он, этот Янсен», — подумала Алиса.
— Как бы то ни было… есть те, кто будет любить тебя до конца жизни! — упрямо заявила Оля, так ничего толком и не поняв.
Люк неожиданно ей улыбнулся и сказал:
— Это пройдет. Твой идеал в реальной жизни — занудный тип, да еще и алкоголик.
И снова наступило молчание, быстро наполнившееся шумом несмолкающего дождя. Ночник освещал лицо лежащего Люка и обрисовывал контур Оли, застывшей подле него. Где-то поодаль от света угадывалась фигура Алисы. Так, втроем, они пребывали в этой комнате в полном молчании, и каждый нашел здесь свое место.
— Зачем же тогда ты продолжаешь играть? — решилась спросить Алиса, уже без враждебности.
Люк словно вышел из транса. Его взор медленно скользнул в сторону Алисы. Что это за девушка такая? Ее вопросы точно по лбу били.
Оля некстати икнула и зажала рот ладошкой. Лицо Люка перед глазами делало сальто. Под тяжелыми слоями дурмана она почему-то подумала, будто нога судьбы, приведшая ее сюда, теперь делает все, выпинывая ее как третью лишнюю.
— Я сейчас… — пробормотала она и пошла к выходу, сбив по дороге пару ночников.
Теперь Люк и Алиса остались в комнате вдвоем.
Некоторое время до них еще доносились ее удаляющиеся шаги. А пауза затягивалась. Казалось, вместе с Олей пропал удобный фон, с которым в случае чего можно было слиться и скрыть внезапно проклюнувшуюся личную направленность этого разговора.
Как это замечательно — все трое друг друга используют, лишь бы не быть откровенными.
Украдкой Алиса следила за этим человеком, лениво пускающим кольца дыма в потолок. Затем с несколько картинной пластичностью Люк встал с кровати и перетек в кресло напротив нее.
Раз у него вдруг появился разумный собеседник, то надо хотя бы видеть его вблизи.
— Так… — начала она снова, — зачем ты играешь? Если тебя все достало?
— Ну, я уже из этого поезда не выпрыгну. Я стал и вагонами, и рельсами. — Уголки его губ дрогнули в еле заметной усмешке.
— И тебе это не нравится, — утвердительно сказала Алиса.
Зеленые глаза полыхнули легкой вспышкой.
— Нет.
— А зачем ты мне это рассказываешь?
— Потому что ты спрашиваешь.
Они таращились друг на друга в полутьме, и каждый пытался понять своего собеседника. Впервые эти двое встретили того, кто интересовал их больше, чем мертвецы.
— Раньше твои песни были хорошими. Даже… мне они понравились, — осторожно произнесла она.
— Даже тебе? — Люк суховато рассмеялся. — Передо мной сидит либо тонкий ценитель, либо девушка с кошмарной манией величия.
— Уверена, что у этих песен была причина, — проигнорировала его реплику Алиса. — Что же произошло теперь?
Почему-то ей хотелось узнать правду, и она сама не понимала, откуда иногда берется это желание — понять другого. Но к Янсену появлялось неожиданное расположение. С ним хотелось говорить.
Сейчас в Люке не было и капли того мистицизма, что бил с каждого плаката. Он недоуменно улыбнулся ее вопросу, слегка сведя брови.
— А ты не знаешь? Алиса, откуда ты взялась? Из какой Страны чудес?
Внезапно он наклонился к ней так близко, что она могла разглядеть темную подводку, повторяющую форму его глаз, и почувствовать, как циркулирует воздух между ними… Некоторое время он взирал на нее в абсолютной тишине, а потом отчетливо вдавил в нее:
— Сабрина… умерла.
Он не сказал, кто такая Сабрина, да это было и неважно. Но она заставила его петь, и мир принял его музыку, словно жертву, отобрав все до последней капли. У него ничего не осталось. Он пуст.
«Человек-загадка», «кумир молодежи», «Орфей нового поколения» — все это оказалось безбожными медийными клише.
Перед Алисой сидел одинокий, выпитый до дна человек.
Старая боль вдруг проснулась и кольнула его так, что стало трудно дышать. Он с трудом верил, что это его такой надломленный голос сейчас сказал: «Сабрина… умерла». Стыд, да и только. Момент был чудовищный, а темнота и плохая видимость усилили это чувство в сотни раз.
Сидящая перед ним девушка спросила:
— Им пришлись по вкусу твои страдания?
Он испытал к ней секундную ненависть. Потому что она каким-то образом поняла больше, чем он сказал.
— Ну, когда-то мне было хреново, — тем не менее сдержанно отозвался он. — Моя девушка вроде как умерла.
Первичный интерес к ней сменился растущей настороженностью.
Что-то в груди Люка все еще стремительно сокращалось, пуская круги дрожи по всему телу. Взор не отпускал странную гостью напротив него. Много не говоря, она обладала жутковатой особенностью настраиваться на одну волну с собеседником. Как если бы кто-то деликатно забрался к тебе в душу и начал осторожно разбирать ее на части.
— От чего она погибла?
— Автомобиль, — чуть помедлив, стал рассказывать он. — Ее сшибло прямо на моих глазах, и я был с ней до приезда скорой помощи. Об этом, если честно, никто не знает. Всем известно, что ее просто сбила машина.
— И ты видел ее смерть?
— Да. Скорая опоздала. Ей в живот очень неудачно воткнулась какая-то железка. Фонтан крови. Мы оба были в ней, просто финал фильма «Пила» какой-то… Она цеплялась за мою майку и могла только смотреть мне в глаза. Собственное бессилие — настоящий кошмар.
Сейчас он снова был прежним. Иронизировал даже на больную тему и отмазывался не очень умными шуточками. Но в тот момент что-то в беседе стало для них общим, какая-то невысказанная мысль.
— And all I loved, I loved alone, — протянула Алиса.
Люк с ухмылкой потер свою татуировку на ребрах. Напряжение стало спадать, и между ними вдруг заструилось доверие.
— Складно вышло, не правда ли? Я набил себе его фразочку, а теперь с ней по земле ходит еще миллион людей. Я всегда говорил, что я — просто икона безвкусицы.
— И разумеется, у тебя одна любовь на всю жизнь? — ровно спросила она.
— А можно ли считать привязанность к мертвецу любовью? — парировал Люк. — Может, это просто… память?
В лице Алисы что-то изменилось. Это было заметно даже в полумраке. Или же перемена произошла в воздухе, в котором витало их настроение. Но Люк понял: сейчас уже он задел ее.
— Кто знает? — уклончиво ответила она наконец. — Хотел бы ты увидеть ее снова? Что бы ты сделал, если бы вместо меня здесь была она?
Его опять пробрала легкая дрожь. Он ведь даже не видит лица своей собеседницы. Здесь так темно, что под ликом какой-то Алисы в эту дождливую ночь мог прийти кто угодно.
Даже… она.
Люк сжал двумя пальцами переносицу, чтобы слегка отрезвиться. Это глупо. Алиса была другой. А Сабрины больше нет, это он знал совершенно точно.
— Это что, интервью? — поинтересовался он снова с деланым раздражением.
— Нет, просто мое любопытство. Ты, оказывается, другой. То, что видят люди, похоже на искусную постановку какого-то жадного продюсера.
Анри раскусили, даже не зная его. Люк невольно хихикнул.
— Все притворяются, Алиса. Каждый пытается выдать себя за кого-то другого. И ты, и я, и они.
Она подалась вперед. В свете плафона-черепка меж ними проступили спокойные черты лица с внимательными умными глазами. Алиса наконец-то обрела плоть и кровь. Теперь он был уверен в двух вещах: в том, что она — не Сабрина, и в том, что она — настоящая.
— А ты… никогда не хотел умереть вместе с ней?
Очередной вопрос. Почему-то шепотом. И опять прямо в сердце. Люк был убит ее проницательностью. Откровенность их беседы походила на оголенные лезвия, прижатые к коже. Они никого не ранили, но эта жутковатая честность причиняла легкую, щекочущую боль, от которой, впрочем, было и приятно. Это давало необъяснимое ощущение родства.
— Очень хотел, — также понизив голос, ответил он. — Но не стал. Как ты думаешь, в чем заключается настоящая трусость? В самоубийстве от отчаяния или в дурацкой жизни без смысла? Те, кто сводит счеты с жизнью, — по-своему большие смельчаки.
Алиса тихо посмеялась.
— Тебя обвиняют в распространении суицидальных настроений.
— Но я не чувствую себя виноватым. Наверное, потому что каждый имеет право не только на жизнь, но и на смерть по своей воле.
— Что же ты не воспользовался своим правом? — спросила она.
Ей словно нравилось задавать провокационные вопросы. Но Люку было не в лом ответить.
— Мне и так нормально. — Конец фразы он почему-то прошептал ей на ухо, изогнувшись как змея. — Однако тех, кто это сделал, я осуждать не хочу.
Его слова болезненно вспыхнули в ее сознании, и пару секунд Алиса даже не могла пошевелиться.
Тут они обнаружили, что Оли уже давно нет. Люк вышел в коридор и вернулся через минуту, посмеиваясь.
— Твоя подруга заблевала всю ванную и вырубилась… Шофер еще был здесь и только что увез ее домой. Ей надо выработать алкоиммунитет, она улетает от одной рюмки. А знаешь, что происходит с такими девушками? Их насилуют, убивают и растаскивают на органы.
— Ты будто знаешь, о чем говоришь.
— Я знаю таких, как она. Но не подумай, что я хоть что-то из перечисленного делал.
— На такого мерзавца ты не похож.
— Правда? А на кого я похож? Расскажи-ка, — доверительно сказал он. — Что-то кроме пластики по раздвоению языка…
Алиса получала странное удовольствие наблюдать за этим человеком и его реакциями. Все, о чем он говорил, было ей близко. Это была не просто беседа, они друг друга понимали.
И ей хотелось сказать, что во многом он похож на нее. Но вслух вышло другое:
— На мима с двумя лицами. Одно смеется, другое плачет. Забавная у тебя шизофрения. Или имидж. Даже не знаю, что вернее.
Люк расхохотался низким смехом, полоснув ее горящим взглядом.
— Тебе бы в мозгоправы идти, Алиса, — чуть сипло добавил он позже. — Могла бы быть психиатром. Ты умеешь задавать верные вопросы.
— Уйди из шоу-бизнеса, — неожиданно сказала она. — Пока от тебя еще что-то осталось.
Их глаза встретились. Люк смотрел с вернувшейся настороженностью, а она выглядела серьезной и мрачной. Будто приказывала ему.
— Не могу, Алиса, — тихо ответил он. — Я, по словам Анри, бесценен в этом деле.
— Если вещь бесценна, ее цена равна нулю, понимаешь?
— И это тоже верно, — развел он руками, чувствуя дурацкий кураж от запоздалого действия алкоголя. — Я ничего не сто́ю ни как музыкант, ни как человек. И к этой мысли, доктор, я пришел уже давно и сам.
Невольно ей стало немного страшно от того, насколько он был серьезен. Люк Янсен — на дне, куда его опустили эти слава и индустрия, а на деле он неглупый человек и интереснее своего имиджа. Но все видели только подростковую горячку в кожаных штанишках.
— Хороший вечер, — перевел он тему, глядя на нее с непонятной усмешкой. — Ты приятный собеседник. С тобой можно говорить так, словно я обычный человек. А с фанатками все тут же отправится по форумам.
— Хельга действительно тебя обожает, — сказала Алиса, слегка смутившись от его искренности. — Ты бы только знал, как долго она ждала этой встречи. Если бы она не напилась…
— А, ей повезло, что она не осталась, — махнул он рукой.
— И что было бы? — полюбопытствовала она.
— Ничего. Мы бы занялись с ней сексом, а наутро ее выставили бы мои менеджеры. — На лице Люка снова появилась ухмылка. — Она ушла бы разочарованная, с ощущением, что ее просто использовали.
Алиса издала нечто среднее между смешком и возгласом удивления.
— Никакой фантазии.
— А что, я должен был выпить ее кровь?
— Хотя бы. И получается, раз Хельга ушла… то это должна быть я?
Люк привстал с кресла и, опершись руками на столик между ними, наклонился к Алисе вновь. Еще пять минут назад это был изможденный человек, которого доконали собственная скрытность и одиночество. Но он вмиг поменялся, начав излучать ауру болезненной эротичности.
Она невольно вжалась в кресло.
«Неужели и я тоже?» — со смятением пронеслось в ее голове.
Он просто наклонился, но этого было достаточно, чтобы Алиса на миг ощутила все то, что испытывает та же Оля. Девочки всегда будут проседать от таких взглядов. Это как законы Дарвина. Грубая физиология и насмешка природы над доводами разума.
Люк продолжал ухмыляться, а полумрак, царящий вокруг, делал ситуацию еще более неоднозначной.
— А что… ты хочешь заняться со мной сексом? — Его голос, словно змейка, закрался в сознание Алисы, и в этот момент наваждение спало.
Но теперь она знала, что происходит со всеми этими девочками. Это был невольный мгновенный акт приобщения.
— Хочешь, хочешь. Я умею понимать такие вещи.
Алиса улыбнулась и мягко оттолкнула его от себя. Он был пьяноват и просто утек обратно в свое кресло.
— Мне кажется, ты не спрашиваешь, хотят быть с тобой или нет. Ты просто берешь, как корзинку в супермаркете.
— Нет, мне просто дают эту корзинку, — недвусмысленно ответил Люк. — А я никогда не отказываюсь.
Он закинул ногу на ногу, то ли умышленно, то ли случайно скопировав ее позу, и безо всякого смущения заявил:
— Я еще не встречал таких девушек, как ты. Ты милая, но по-своему. Хотя сначала кажешься замороженной, как полуфабрикаты. Я думал, тебя из монастыря заслали.
Разговор разваливался на ходу, и в комнате начинало витать напряжение, которому не было названия. На этом месте действительно либо занимаются сексом, либо расходятся.
Она встала и направилась к выходу.
— Спасибо за интересный вечер, Люк. Меня завтра ждет работа, не хочу от недосыпа упасть лицом в чьи-то внутренности.