По прошествии времени у меня осталась одна губительная привычка – курить. Курить помногу до чувства тошноты. После всего случившегося в этом было для меня некое наказание.
Мы стояли с Майком и Генри около здания суда и молча дымили. Мимо нас прошёл адвокат Клода, держащий на подставке два стакана кофе. В одном из них определённо точно был американо без сахара, – уж предпочтения Клода я знала наизусть.
При взгляде на адвоката во мне просыпались смешанные чувства: стыд, вина и прочие неприятные ощущения. Была и другая эмоциональная «смесь», под влиянием которой я выступала в суде, и именно она не позволила мне продолжать потворствовать тому, что происходило на протяжении долгих месяцев до этого. Это было чувство, какое обычно возникает у человека, стоящего у истока правосудия и своим словом способного творить это самое правосудие. Правосудие – то, за что я цеплялась в последнее время так отчаянно. Это слово подразумевало справедливость и необходимость поступать по соображениям совести.
– Кто из нас последний с ним разговаривал? – бесцветно спросил Майк.
Я таким же загробным тоном ответила:
– А есть какая-то разница? Из него всё равно слова не вытащишь.
– Но хоть что-то он говорил, – вспомнил Генри свою последнюю с Клодом встречу в специальной переговорной. – Спросил, как у нас идут дела.
– Это логично, ведь про себя говорить он не особо желает, – с деланным равнодушием высказалась я.
Меня не смущало, что мы с ребятами находились по разные стороны. Мотив у всех троих один – во благо.
Только буква закона и наказание способны даровать человеку искупление. Так считала лично я. Майк и Генри думали несколько иначе, но это не мешало нам стоять и разговаривать обо всём этом.
– Как её родители? – спросила я.
– Судя по их речи за трибуной, они настроены крайне агрессивно, – сказал Генри.
– Ещё бы. А что ещё они могут сделать?
– Чудесно, что ты понимаешь их, Нора, – Майк потушил сигарету об урну и выкинул её, – но Клоду бы не помешало, если бы кто-то понял и его.
Я слишком долго пыталась его понять и оправдывать его перед самой собой.
Многие со стороны могли подумать, что я холодна к Клоду и даже ненавижу его. Горько. Очень горько, что никто не знал, как сильно я его любила даже сейчас. И это не та глупая любовь, когда бабочки в животе и радостные взвизги от одной только встречи, и уж тем более не любовь сумасшедшая и абсурдная, которой страдали двинутые на голову поклонницы Теда Банди[4], а любовь самая незавидная и давно потерявшая свою романтическую суть. Пожалуй, это была любовь-привязанность (не путать с привычкой), а она в тысячу крат сильнее обычной любви, потому что быть намертво привязанным к человеку означает отказаться от притязания на него и продолжать любить не как вторую половинку, а просто как человека очень родного, и вот в этом «просто» таилась вся мощь чувства.
Скоро пора было возвращаться в зал. Оказалось непривычно видеть Клода в строгом чёрном костюме. Он давно перестал носить что-то эпатажное и яркое и максимум ограничивался драными джинсами и кофтами с горлом. Увидев его в зале в очередной раз, я начала вспоминать.
Мода явление, как правило, непостоянное. Раньше она гордо шагала по земле с одной целью – одеть человека со вкусом и с удобством. В нынешнее время мода превратилась в какой-то цирк, целью которого было продемонстрировать всю фантазию того или иного модельера. Проще говоря, мода перестала иметь практический характер и стала искусством из-за очень сложных и нередко абсурдных форм одежды. Я не осуждала никакие модельные дома и даже сама являлась большой поклонницей творчества (а это иначе никак не назовёшь) Айрис Ван Херпен[5]. Просто я не понимала, зачем звёзды рядятся в этот эпатаж как безмозглые куклы. Казалось бы, кто в здравом уме будет носить, например, три узких полоски ткани, едва прикрывающие всё самое интимное? Но такие личности были. Возможно, они больше не знали, как привлечь к себе внимание, а возможно – что большая редкость – имели намерение что-то сказать своим образом этому миру. Безусловно, существовал и коммерческий фактор – это сотрудничество между звездой и модельным домом. Словом, феномен экстравагантных одежд объясним в целом, но не в частности, если брать каждую публичную личность по отдельности, потому что публичные личности не отчитываются перед фанатами, почему они выбрали тот или иной образ. Они просто одеваются, как им вздумается, а те смотрят на них, как пастор на Священное Писание.
Вопросом моды я начала задаваться где-то в двадцать один год. Тогда Клод уже вовсю расхаживал в женской или унисекс одежде, и я была с ним солидарна только потому, что одевался и красился он грамотно, со знанием дела. Его стилем не занимался никакой стилист, Клод сам был подкован в данном вопросе и всегда правильно и гармонично сочетал элементы гардероба. До определённого момента.
В процессе продакшна Клод вёл себя странно. Мы с Майком и Генри пару раз посещали съёмочную площадку и видели, как Клод играет и как он ведёт себя по уже ту сторону камер. Он был напряжён физически и морально, постоянно оглядывался, опасливо искал кого-то взглядом, а когда не находил, на пару мгновений расслаблялся, и вот тогда он более-менее напоминал нашего старого доброго Клода.
– Когда у вас конец съёмок? Мы давно не давали концерты, – сказал Генри.
Клод покрепче затянулся.
– Конец через месяц. Потом постпродакшн. После этого я весь ваш. Кстати, – вспомнил он, – мне звонил один журналист, и он хочет взять у нас интервью. Вместе. Нора, ты тоже можешь присутствовать.
Я удивилась.
– Причём тут я?
Клод улыбнулся.
– А то ты не знаешь.
– Нет, не знаю.
– Ты важная частичка нашей импровизированной семьи, – заметил мне он. – И я уверен, тебе будет что сказать.
К нам подбежал парень-ассистент.
– Клод, Нил хочет тебя видеть.
Клод как-то нехорошо напрягся.
– Зачем?
– Не знаю, – пожал паренёк плечами. – Моё дело донести до тебя информацию.
Благодушное настроение Клода моментально улетучилось. Напоследок он затянулся сигаретой так глубоко, словно желал прожечь себе лёгкие едким дымом, и остервенело потушил её об урну.
– Всё нормально? – спросил Майк.
Клод налепил улыбку.
– Пре-кра-сно. Просто замечательно. Ладно, мне пора.
Следующим днём на премьере ранее снятого фильма Клод объявился просто в ужасном наряде. Создавалось такое впечатление, что при выборе образа он просто вслепую достал из шкафа первую попавшуюся вещь и надел её на себя. Это был полностью закрытый балахон, похожий на греческий хитон в пол, больше напоминавший цвет грязи, а на ногах – о ужас – красовались красные лакированные полусапожки. Меня накрыло удушливой волной «испанского стыда». Раньше Клод никогда не позволял себе одеваться безвкусно, однако я вспомнила его фразу о том, что он одевался так, как чувствовал себя, и я поняла, что что-то нехорошее с ним в жизни всё же происходило.
У меня имелось несколько версий:
1. Клод уставал.
2. У Клода творилось что-то непонятное на съёмочной площадке.
3. У Клода выработалась маниакальная зависимость от травки, без которой он уже не мог существовать.
При всём при этом я не исключала, что все три пункта могли образовать убийственное «комбо».
О первоистоках проблем Клод не говорил даже ребятам из музыкальной группы. Генри и Майк знали что-то очень поверхностно, отдалённо, и потому не торопились делиться скудной информацией, чтобы ненароком не соврать по незнанию. Как-то давно они намекали мне на какую-то аббревиатуру, которую я никак не могла понять, и на этом, собственно, их осведомлённость заканчивалась.
Спустя какое-то время меня очень удивил звонок мобильного, завибрировавшего по столу около трёх ночи. Не разбирая наименования звонившего я просто взяла трубку.
– Алло.
Пару секунд я слышала непонятное шелестение и возню.
– Нора… Нора.
– Клод? – Я тут же встрепенулась, резко сев и свесив ноги с кровати. – Что такое?
– Я не знаю… Не знаю, где я.
Внутри меня всё заледенело.
– Как это ты не знаешь, где ты?..
– Просто не знаю. Всё как в тумане.
– Так, – твёрдо произнесла я, собираясь с мыслями. – Опиши мне, что ты видишь перед собой.
– Нора, это невозможно. Я больше так не могу, понимаешь? Не могу.
Я вообще едва осознавала, о чём речь. Сначала он говорил о том, что где-то затерялся, а потом твердил «не могу», и это меня сильно путало.
– Сначала мы найдём тебя, а потом всерьёз поговорим о твоём состоянии. Итак, ещё раз, – я тяжело вздохнула, – что ты видишь перед собой?
– Лес. Скамейку. Я проснулся лёжа на ней, и голова… голова идёт кругом.
– Ты видишь какие-нибудь указатели, может быть, дорогу или машины?
– Указатель. Он. Далеко, – отрывисто пробормотал Клод сдавленным голосом.
– Иди до него, я повишу на линии.
Мне пришлось ждать около четырёх минут, пока Клод снова не подал голос.
– Пригород Н.
Я моментально сообразила.
– Жди там. Я приеду на такси.
Мне в голову не приходило размышлять, почему он позвонил именно мне, а не кому-нибудь из ребят. Я подорвалась с кровати, оделась и пулей вылетела из своей квартиры прежде, чем спросила бы разрешения у самой себя. Проще говоря, я действовала на автомате, как действует мать, когда узнаёт, что её сын попал в беду – она мчится со всех ног и ей плевать на время суток, погоду и прочие препятствия.
Я догадывалась, где ориентировочно находился Клод, и сказала таксисту везти меня за город до указателя пригорода Н. Время в машине тянулось долго, и я успела обкусать себе все губы в приступе острого волнения. Как Клод попал за город? Почему он не помнил, где он? И, наконец, что он такого принял?
– Здесь! Остановите! – нетерпеливо попросила я водителя, увидев ту самую лавку, на которой, низко-низко склонив голову, сидел Клод.
Машина с большей резкостью, чем полагается, остановилась у обочины.
– Не уезжайте. Скоро поедем обратно.
Таксист кивнул.
Быстрым шагом я подошла к скамейке. Клод поднял на меня красные потерянные глаза. Весь его вид был потрёпанным – словом, оставлял желать лучшего, впрочем, как и его состояние.
– Вставай, я отвезу тебя в город. – Не зная, как подступиться, я легко потрепала его по каменному плечу. – Там ты отдохнёшь, и после этого расскажешь мне, что произошло. Клод, ты слышишь?
Я старалась не наседать на него сходу, а дать время ему раскачаться, восстановить оставшиеся резервы моральных и физических сил. Но он молчал и лишь слабо кивнул, пытаясь подняться на ноги. Я тут же придержала его за локоть, и мы вместе кое-как дошли до машины.
Заплетающимся языком Клод назвал таксисту адрес своего дома, и после завершения поездки я накинула мужчине за рулём несколько лишних баксов, чтобы тот особо не распространялся на случай, если он узнал Клода. Машину я никогда не водила и не собиралась, потому что с моей задумчивостью можно запросто попасть в аварию и покалечить не только себя, но и – ещё хуже – кого-то другого.
Лишь однажды я бывала в доме у Клода, когда праздновалась очередная годовщина существования его музыкальной группы. Тогда эти хоромы произвели на меня вау-эффект, но, пытаясь довести Клода до входной двери, я едва ли замечала вновь представшее перед глазами шикарное жильё.
Клод достал из кармана штанов связку ключей и дрожащей рукой приставил нужный к скважине. С первого раза вставить не получилось, со второго – тоже, и тогда я взяла его руку в свою и, направив ключ в зазор, вогнала его до упора и провернула два раза.
Молча Клод вошёл, на удивление не проигнорировав галантной привычки придерживать дверь, снял ботинки, наступив им на пятки, и отправился точно на кухню, откуда спустя несколько секунд я услышала громкое жадное сглатывание.
Я вошла.
Напившись воды, Клод присел на барный стул, зарывшись пальцами в спутавшихся волосах.
– Нора, мне нужно, чтобы ты осталась, – хрипло выговорил он. – Мне нужно, чтобы ты осталась со мной, иначе, чёрт возьми, я не знаю, что я способен сделать.
– Я здесь, Клод, ты видишь это, – ответила я, не понимая, что можно сказать в такой ситуации.
– Нет. Останься со мной. Надолго. Я не хочу, чтобы ты оставалась, но так надо. Так надо, потому что так будет правильно.
– Просто объясни мне, что с тобой происходит в последнее время.
Тут Клод внезапно, истерически засмеялся, да так громко, что я вздрогнула. Самым пугающим был тот факт, что этот смех прервался очень резко, словно кто-то в его голове щёлкнул тумблером, как это бывает у психопатов.
Я думала, это пройдёт, думала, это пройдёт сейчас, только пару секунд, всего лишь пару секунд. Но тут губы Клода скривились и из его груди вылетел надсадный хрип вперемешку со спонтанным и оттого жутким стоном.