Разгрузка автомобиля, порученная мне, еще только началась, как наша королева собственнически схватила меня за руку, оттащила за сарай и поставила перед фактом:
– Ты уже взрослый, и я уже взрослая!
Они приехали на пару дней раньше, и я подумал, что случилось самое банальное:
– Как?! Ты уже не девушка?!
В последние месяцы мы очень интенсивно на эту тему просвещались с помощью Интернета и достигли таких высот в теоретическом познании межполовых отношений, о которых, вполне возможно, и наши родители не подозревали. Но все вчетвером торжественно решили, что и Мария, и Вера с Катей так называемую дефлорацию будут проходить со своими законными мужьями. Ну а все остальное следов не оставляет, значит, можно творить что угодно. Главное, чтобы определенные жидкости не попадали куда не надо. Потому что мы вычитали о возможности забеременеть даже девственницам.
А уж тем более такие понятия-различия, как девушка-женщина, мы осознавали прекрасно. Именно поэтому и я подумал, что Машка за эти пару дней как-то «сорвалась» и что-то натворила.
Подумал, высказался и сразу получил наказание в виде впившихся мне в руку ноготков.
– Дурак! Совсем не соображаешь?
– Ну так ты же сама сказала.
– Что я сказала? Что женщиной стала? Недоумок! Забыл, что значит быть взрослым? – Когда она злилась, могла и глаза выцарапать.
– А-а-а! Конечно помню, – сообразил я, одновременно загораясь жутким любопытством. – Ну? И как оно?!
– Выше крыши! – в полном восторге закатила Машка свои прекрасные глазки. – Я даже испугалась вначале, так меня заколотило.
По всем логическим и научным выкладкам, которые мы почерпнули в Интернете, получить оргазм в возрасте одиннадцати лет считалось невозможным. По крайней мере, являлось общепринятым фактом, что подобное удовольствие в таком возрасте – явление крайне редкое. Ну а вот у Машки получилось. И не верить ей я даже не подумал. Уж на что она была стервой и гадкой девчонкой иногда, но врать никогда не врала, тем более в нашей компании мы давно сделали правду основным законом.
Так что «взрослой» она и в самом деле стала однозначно. Но затащила она меня за сарай вовсе не с целью высказаться, а с желанием «порадовать» своими очередными вожделениями.
– Поэтому разгружай быстрее машину, и мы тебя ждем на чердаке! Срочно хочу попробовать оргазм от тебя. Это раз. А во-вторых, ты просто обязан будешь научиться доставлять такое же удовольствие лисичкам. Им тоже хочется.
Я сделал безуспешную попытку вырваться из ее хватки.
– Ну так у тебя тоже вроде неплохо получается. Тем более ты сейчас лучше знаешь, где и как, сама ведь прочувствовала.
Она резко прижала меня к стене сарая, схватив за горло. И вот тогда я с ужасом понял, что ростом ниже Машки. И чуть ли не слабее. Она буквально нависала надо мной, исторгая из себя злобу и недетскую строгость.
– Раб! Ты сегодня будешь замучен насмерть, если хоть на капельку ослушаешься приказов своей королевы! Понял?
Если бы она меня уговаривала, я бы быстрее согласился на любые игрища, но и в данном варианте я не посмел ослушаться. Прошипев свое согласие, остался в одиночестве и, растирая шею, отправился завершать разгрузку машины. Отец собирался выехать в обратную дорогу всего лишь через час. Ему очень нравилось ездить ночью, когда дороги свободны и ничто не ограничивает максимальной скорости.
Он-то уехал, а мне после ужина пришлось взбираться на чердак. Вот тогда с еще большей силой я пожалел о безрассудности собственных родителей: Машка где-то достала фильмы с элементами эротического садо-мазо. И это лето у нас прошло под аккомпанемент нового, кардинально измененного репертуара ролевых спектаклей. Названий было много, прямо дикое разнообразие, уж поверьте изощренным девичьим фантазиям. Они и без меня придумывали такое, что только титулы могли бы составить весьма интересную книжицу для сексуальных извращенцев и любителей групповухи.
И больше всего доставалось мне. На меня надевали ошейник, навешивали цепи, и я поражаюсь, как кандальный звон и лихие выкрики ни одного раза не привлекли к нашим игрищам внимания деда с бабкой. Ну, Назар-то был глуховат с самого детства, да и излишним любопытством никогда не страдал. А вот почему бабушка не полюбопытствовала: чем внучек с внучками занимаются? Чего это они целыми днями или на сеновале, или на чердаке сидят? Мало того, мы и ночами стали проводить большую часть времени или за просмотром фильмов, или разыгрывая очередные сценки. И ничего! Никакого к нам внимания!
Это я позже понял, что любимая бабулечка серьезно болела. Сердечко пошаливало, а к врачам так и не обращалась. Все какими-то народными средствами пользовалась, какие-то травы да настои пила. Особенно на ночь, для крепкого сна, как утверждала. Получалось, она не лечилась, а просто спасалась от бессонницы, загоняя себя и усугубляя нездоровое состояние.
И осенью, в начале октября, бабушка Марфа умерла. На похороны из нас никого не взяли. Лишь на осенних каникулах мы в первый день приезда подались на ее могилку и пару часов просидели вчетвером на лавочке. Переговариваясь о своем, раскрывая самые сокровенные тайны и как бы советуясь с самым любимым и искренним в своей любви к нам человеком. Могло показаться странным, но Машка почему-то задумала оправдаться перед умершей и словно на уроке поведала, глядя на венок, о самых основных наших шалостях. А потом добавила:
– Если до заката нам никакого знака не будет, значит, мы все делаем правильно и бабушка на нас не сердится!
Я не удержался от возражений:
– Солнце и так уже наполовину село. Да и какие могут быть знаки с того света?
– Мы догадаемся, когда увидим что-то странное и непонятное. Я читала.
– Где?
– Где надо, там и читала! А ты не знаешь, так сиди и помалкивай! – окрысилась на меня наша королева.
Ничего не оставалось делать, как вздохнуть и смириться. И с какой-то потаенной надеждой ждать любой странности в округе.
Увы! Ничего не произошло. А может, мы просто не туда смотрели и не к тому прислушивались. Но любящая бабушка Марфа так и не отозвалась. И никто из живущих посторонних не догадался подслушать наши откровения со стороны. Потому что наверняка бы изумился и принял бы меры. Хотя бы рассказал родителям. Потому что сами мы ни полусловом о наших игрищах никому рассказывать не осмеливались. Давали страшные клятвы и нарушать их не собирались.
Солнце закатилось, Машка вскочила и потянула нас в дом:
– Быстрее! Родители сейчас уезжают, и надо показать, что мы послушные и хорошие. Слушаемся деда Назара и будем ему помогать по хозяйству.
Опять-таки и показывать особо не пришлось. Наши родители даже на миллиграмм не засомневались в том, что их чадам в Лаповке будет плохо. Смерть бабушки Марфы на устоявшиеся стереотипы не повлияла. Опека добрейшего, пусть и глуховатого Назара их устраивала полностью. Тем более что и общее мнение про нас у отцов и матерей превалировало одно:
– Так ведь и они уже не малыши! Двенадцатый год, поди, идет каждому.
Но больше всего их успокоила наша великая артистка. Машка кивнула головой, сложила ручки на груди и с чувством урожденной «матери Терезы» пообещала:
– Не волнуйтесь, я присмотрю за младшенькими.
В тот момент я был готов убить эту притвору, исцарапать ей лицо и наставить синяков по всему телу. И она, кажется, это прочувствовала. Потому что, когда наши родители уже усаживались в машины и прощались с дедом Назаром, подошла сзади, ущипнула за бок и зло прошептала:
– Раб! Ты не имеешь права так смотреть на свою королеву! Сегодня я буду учить тебя смирению!
– Как хочу, так и буду делать, сучка! – не сдержался я, добавив подслушанное у старших ребят ругательство.
Ну и получил по полной программе, как только мы остались вчетвером в моей комнате. Теперь нам и на чердаке можно было не прятаться и даже шуметь сколько влезет. Назар спал крепко, слышал плохо, и в наши комнаты вообще никогда не заглядывал. И если бабушку Марфу или родителей Машка и лисички сильно побаивались, то к добрейшему двоюродному деду относились в плане потенциальной угрозы как к пустому месту. Вот так для меня начался очередной круг издевательств и сексуального унижения.
Не могу сказать, что все уж так не нравилось в наших игрищах. Нравилось. Мне этого хотелось. Это было жутко интересно и познавательно. Но если уж быть до конца откровенным, хотелось какой-то гармонии, красоты, ласки и нежности. Я стремился к какой-то одухотворенности, сказочности, тянуло к спокойному и доброжелательному познанию, к равноправным отношениям в нашей маленькой компании. А получалось совершенно вопреки природе: я, пацан, ратовал за романтические и добрые спектакли, а девчонки насаждали садизм и издевательства. Хотя в отношении Верочки и Катеньки это утверждать не берусь. Скорее всего, и на них сказалось дурное, крайне негативное влияние нашей раздухарившейся королевы. Похоже, для близняшек наша лидер стала настолько авторитарной, харизматичной и образцовой, что они слегка тронулись в этом отношении психически. Доходило до того, что Машка себе позволяла их шлепать, бить, пинать и заставлять вытворять что угодно, а они на нее продолжали смотреть с восторгом, преданностью и любовью. Одного шага не хватало до падения на колени и возношения молитв. Благо что мы об этом не знали и воспитывались в полном атеизме. И даже порой, сильно побитые и плачущие, они моментально превращались в цепных псов и накидывались на меня, достаточно было только пальчику королевы указать в мою сторону.
С одной Марией я бы, конечно, справился, но против трех у меня не было ни малейших шансов. И они с каждым днем все с большей наглостью пользовались собственной безнаказанностью. И если бы только это омрачало мою жизнь.
Осень, зима и весна прошли для меня в недовольстве собственным телом: я подрос всего на один-единственный сантиметр, зато набрал в весе девять килограммов. Продолжая оставаться подвижным и вертким, я в то же время стал превращаться в несколько скособоченного, неприятно выглядящего мальчугана. Ко всему прочему и в лице моем стали проявляться странные черты не то чтобы уродливости, но весьма неприятного, отталкивающего свойства. Я стал замечать, что при виде меня все больше и больше людей напрягались, откровенно кривились и старались как можно скорее избавиться от моего общества. Меня это в душе ранило невероятно.
Понятно, что все мои старые знакомые, а тем более родные и близкие по инерции видели во мне все прежнее и легко узнаваемое, но вот восприятие со стороны посторонних людей менялось однозначно в худшую сторону. Скорее всего, именно по этой причине у меня не появилось ни одного нового друга или товарища. Со мной вообще к лету перестали общаться все одноклассники и ребята из других классов. Мало того, начались странные попытки меня обидеть, поколотить или как-то унизить. Вроде бы и незаметно, но отношение ко мне стало превалировать как к ущербному, покалеченному или недоразвитому. А уж в детской среде сверстники, как правило, становятся очень жестокими и циничными, как только речь заходит о неполноценных или неприятных на вид детях.
И когда мне пошел тринадцатый год, я на собственной шкуре стал испытывать весь гнет моей непроизвольной уродливости. Я стал самым маленьким, самым слабым, непропорционально растолстевшим и с физическими недостатками на лице. И, несмотря на отличную учебу, в моем классе мне оставалось только парочку шагов сделать, чтобы превратиться во всеобщего изгоя.
Вот тут раскрылась и другая сторона моей крепкой, неразрывной дружбы с девчонками. Они так рьяно встали на мою защиту, что в течение четвертой четверти все нападки, оскорбления и насмешки в мою сторону прекратились полностью. Причем и Машке, и близняшкам пришлось ради моей защиты развязать целую войну. И не простую войну, а страшную и жестокую. На каждое плохое слово в мою сторону они отвечали сотней слов. Да еще и таких, что любой хулиган предпочитал забыть обо мне и о моих подружках до конца жизни, чем еще раз быть осмеянным. Ну а если все-таки распускал руки и начинал кичиться силой да бойцовскими качествами, то его победа оказывалась временной, а чаще всего пирровой. Физическое совершенство ему не давало малейшего преимущества там, где за дело бралась Машка. Наша королева в выборе средств щепетильностью не страдала. Зная суть межличностных отношений между мальчиками и девочками лучше многих старшеклассников, она могла так опозорить и унизить объект своей ненависти, что те переходили в другие школы. Или могла легко натравить врагов друг на друга. Вплоть до того, что мило целовалась с парнями постарше. Моим обидчикам, а также тем, кто ссорился с моими защитницами, все равно доставалось втройне.
Так что войну мы выиграли. Вернее, выиграли мои подружки.
Но! Произошло парадоксальное явление! А может, и нет? Может, все вполне логично и закономерно? Но с тех пор я попал в еще большее, можно сказать, окончательное рабство. Жалкие крохи свободы рассыпались полностью под ударами действительности. Моя зависимость от подружек стала полной и бесповоротной. Они за меня сражались и победили. Но теперь я уже стал им принадлежать как вещь. Кажется, именно тогда и стали проскальзывать в обращении ко мне с их стороны такие обидные прозвища, как Подошва, Пончик и Каблук. И я ничего не мог этому противопоставить. Ведь если до «войны» за Борьку Ивлаева я еще пытался порой что-то менять и чему-то сопротивляться в наших играх, то после окончательной победы, когда мы на летние каникулы приехали в нашу Лаповку, я даже мечтать о свободе почти перестал. Подружки прижали меня окончательно. Тем более что физически к тому времени даже любая из близняшек стала гораздо сильнее меня. Не говоря уже про Машку, начавшую невероятно интенсивно заниматься как вообще спортом, так и всеми видами единоборств в частности. А что может быть обиднее для мальчика, когда его сверстница-девочка в любой драчке легко нанесет ему поражение? Хуже бывает лишь в случае, когда он сам, по собственной глупости начинает эту драчку. Поэтому я старался все меньше спорить, почти перестал возражать, а уж тем более прекратил бунтовать. Исключения случались только во время навязанной мне роли «бунтующий раб».
Да уж, без горестного вздоха о таком не вспомнишь.
Но зато именно на летних каникулах, на тринадцатом году нашей жизни мы впервые соприкоснулись с тайной. Причем не просто с чем-то эфемерным и малозначительным, а с великой, непостижимой и жутко притягательной тайной. И с той самой поры нас помимо интимных игрищ, крепкой дружбы и единой фамилии связало еще и секретное расследование. А попытки раскрыть эту самую тайну и привели к тому, что наша жизнь превратилась в череду сплошных трагических приключений.
Началось все буднично и однообразно. Проснувшись теплым июньским утром раньше всех, я, написав короткую отвлекающую записку, попытался спрятаться от девчонок на чердаке и предаться своему любимому увлечению: составлению из горы деталей действующего в моих фантазиях устройства. Понятно, что дед Назар к тому времени уже давно копошился по хозяйству, но даже приготовленный им и оставленный для нас на столе горницы завтрак не соблазнил меня спуститься вниз и перекусить.
Следующей после меня проснулась стервозная Машка. Она тоже, как и я, имела свою персональную комнату и поэтому позволяла себе частенько просто поваляться в кровати, лениво потягиваясь и впадая в дрему. Но если она уже вставала, то спать из нас никто не имел морального права. Вот и тогда она закричала на весь дом:
– Борька! Лисички! А ну бегом ко мне!
Еще и в стенку пяткой стала колотить, подгоняя спящих в соседней комнате близняшек. Судя по их довольному и счастливому визгу, Вера с Катей примчались и бросились в кровать к своей королеве сразу же. И на какое-то время все трио притихло, видимо лисички исполняли очередные прихоти нашего лидера. Я уже и обрадоваться успел, что обо мне забыли и оставят в покое хотя бы до обеда, но вздрогнул от нового истерического вопля:
– Борька! Я долго буду тебя ждать?!
Паяльник выпал у меня из рук, и тело уже предательски устремилось на этот гневный зов, когда остатки силы воли и духа противоречия все-таки заставили меня замереть на месте.
«Не пойду! Тем более что сразу не пошел. – В душу стало заползать нехорошее предчувствие. – Эта сучка еще больше рассердится, что сразу не явился. И вообще! Они ведь поверят записке! Ха-ха! И пусть поищут меня в скалах! Вот будет здорово!»
Не поверили. Вернее, Мария сразу что-то заподозрила и стала обыскивать все хозяйство с криками выжившей из ума старухи:
– Он точно от нас прячется! Подошва, выходи по-хорошему! Не хочешь? Ну, погоди! Девочки, ищем его, быстро! Я осматриваю двор, ты, Катька, – сарай. Верка, глянь на чердаке!
Она, как всегда, близняшек перепутала, потому что наверх ко мне заглянула Катерина. Ее глаза округлились при виде меня, сжавшегося за столом и умоляюще прикладывающего указательный палец к губам:
– Ш-ш! Катенька, не выдавай! Пусть они еще поищут.
Зря я ее опознал, она, как обычно в таких случаях, разъярилась, а ее рот открылся до максимума, исторгая злорадный крик:
– Здесь он! На чердаке прячется!
– У-у, предательница! – только и промычал я в расстройстве, понимая, насколько мне сейчас придется несладко.
Топот ног в нашу сторону подтвердил мои опасения, и вскоре я уже отыгрывал сцену «подлый, взбунтовавшийся, но вовремя пойманный раб с помощью жутких мучений признает свои грехи и просит милосердного прощения». Следов ало к этому титулу добавить и еще несколько фраз: «Причем просит долго, нудно и напрасно! Ибо милосердия ему не видать до конца дней своих, которые отныне сочтены однозначно!»
В самый разгар проводимых надо мной притворных издевательств, когда Машке оставалось совсем чуть-чуть до оргазма, в калитку, выводящую на улицу, громко замолотили колотушкой. Метнувшаяся к чердачному окошку Вера так и присела на месте от страха.
– Там участковый и двое военных! – зашипела она.
– Одеваться! – дала Машка команду, и мы облачились со скоростью бойцов спецназа в свои детские тряпочки и побежали за ней, выслушивая на ходу распоряжения: – Молчать и делать вид, что ничего не знаете, ничего не видели и ничего не понимаете! Если что, кивайте на меня, я им все растолкую!
В общем, во двор мы все равно выскочили словно зачумленные, явно виноватые и потерянные. Но кажется, нежданные гости на наше состояние не обратили ни малейшего внимания. Участковый, солидный и грузный дядька, лишь досадливо скривился:
– Хе! Назар, как всегда, ничего не слышит. И из хлева не вылезает. Или, скорее всего, сейчас на дальнем лугу сено косит. А уж во время работы по сторонам он никогда не смотрит.
– Так давай хоть детей расспросим, – предложил один из военных. – Гляди, какие они шустрые и глазастые, наверняка если ничего не услышали, то уж точно что-то заметили. Правда, красавица?
Он добродушно заулыбался уже совершенно успокоившейся Марии, а нам троим, остановившимся на крыльце, приветливо махнул рукой.
– Да можно и спросить, – сомневался участковый, усиленно пытаясь припомнить, кого он перед собой видит. – Ивлаева, небось? А звать-то как?
– Мария, дядя Петр, – степенно отвечала наша королева. – Что ль, не узнали?
– Ой, прости меня, Машенька! – оживился милиционер. – Я тебя совсем махонькой помню, а ты вон какой красавицей стала. Прям невеста уже!
– Ой, дядя Петр, скажете тоже!
При этом она так артистично, мило и застенчиво зарделась, что даже у меня в душе родилась уверенность, что те глупости, которые мы вытворяли всего лишь минуту назад, происходили если и не с нами, то уж точно не с Машкой. От удивления и осоловелости я попытался сильно сморгнуть и замотать головой, приводя себя в чувство и возвращаясь к действительности.
Что привлекло ко мне внимание другого военного.
– А тот малый чего так головой трясет?
– Да вы на него внимания не обращайте, – с сердобольным вздохом посоветовала наша стервоза. – Братишка наш меньшой, и в детстве головкой часто ударялся, и вот давеча, совсем недавно опять со всего маху в стенку врезался. Стенке хоть бы что, а вот ему иногда больно.
Все три гостя не сдержались и загоготали, словно гуси. Но и про дело не забыли. Участковый прокашлялся и стал расспрашивать по сути:
– Вы тут Яшку когда в последний раз видели?
Общепризнанный деревенский дурачок Яшка на этот край забредал крайне редко. Лет тридцати, вечно пьяненький и в великоватом для него черном картузе, он давно являл собой единое целое с деревенским пейзажем. Безобидный, никого не трогал, кормился и спал у своей старшей сестры, а все остальное время чаще проводил возле сельпо, стоически и жалобно выпрашивая стаканчик винца у заседающих там на завалинке деревенских мужиков. К слову говоря, того самого стаканчика ему и хватало на весь день полупьяного существования. Никогда никому он не мешал, ни в какие неприятности не влезал, так что такой к нему повышенный интерес казенных людей удивил нашу Марию. Она пожала плечиками и мотнула головой:
– Дня три уже не видели.
– О! А когда в последний раз видели, куда он шел и что делал?
– Что делал? Да как всегда, пошатывался, – тщательно припоминала каждую деталь наша стервоза. – И песню себе под нос напевал. Сразу после обеда это было. Да, точно! И в лес он, вон туда отправился.
Все три гостя между собой переглянулись и печально кивнули головами. А мы замерли на крыльце, боясь вздохнуть: наша «старшенькая» очень много недоговаривала из событий трехдневной давности. Хотя мы еще не могли осознать, для чего она это делает.
– А что случилось-то, дядь Петр?
Участковый с некоторым сомнением почесал щетину на скуле, но глаза девочки смотрели на него с такой честностью и доверием, что он не смог не ответить:
– Да вот поди, три дня назад этот Яшка и пропал. А перед тем у сельпо пару часов распинался, что уходит в лес и больше никогда не вернется. Жаловался, что ему такая жизнь надоела, и он будет искать лучшей доли.
Машка с истинно бабьим испугом всплеснула ладошками:
– Да никак руки на себя наложил? Мог ведь и повеситься спьяну!
Опять участковый переглянулся с военными, и один из них тоже не выдержал требовательного тона сердобольной девочки и поспешил ее успокоить:
– Ну это вряд ли. Мы тут с нашими бойцами весь лес прочесали, все скалы облазили и все пещерки просмотрели. Ни слуху ни духу от вашего Яшки не осталось. А значит, либо слишком далеко отсюда забрался, либо… – Он сделал паузу и развел руками. – Либо его волки съели.
– Да сколько с тобой спорить? Какие тут у нас волки! – возмутился участковый, возобновляя наверняка старые споры. – Их еще до Второй мировой всех повывели.
– Где тогда пропажа? – завелся и второй военный. – Два дня – коту под хвост! Все рядовые над нами смеются: какого-то бухарика отыскать не можем. И был бы хоть кому нужен. Тьфу!
После чего все трое вежливо попрощались, решив не искать деда Назара, да и подались в центр деревни. А наша штатная «королева» тщательно заперла калитку и, строго стреляя своими глазками, завела нас всех в дом. Там уже Катерина не выдержала:
– А чего ты им всего не рассказала?
Вот тут и ей досталось. Правда, без рукоприкладства.
– Закрой рот, дурочка! И не открывай без моего приказа! Так вот, а теперь молчите и слушайте внимательно. Никто и никогда из вас не имеет права даже подумать о том, что вы видели или краем уха слышали три дня назад. Во-первых, вам никто не поверит и вас просто сдадут в дурдом! Согласны?
С такой глупостью соглашаться не хотелось, как и попадать в дурдом. Тем более что нашему лидеру мы верили безоговорочно. Поэтому оставалось только с пониманием кивнуть и слушать дальше.
– Во-вторых, нас могут обвинить в непредумышленном убийстве. И тогда посадят в тюрьму. Вы этого хотите?
В тюрьму мы не хотели еще больше, чем в дурдом, поэтому все трое отчаянно замотали головами. Машку это успокоило, и она, мечтательно прикрыв пушистыми ресницами свои глазки, подвела итог:
– А в-третьих, нам эта дырка и самим пригодится.
С того самого момента пять лет нашей последующей жизни прошли под сенью ее величества тайны.