МЫСЛИ МОИ СПУТАЛИСЬ. У меня потемнело в глазах, будто я смотрела на мир сквозь мутное стекло. На мгновение мне показалось, что расстилавшаяся передо мной гладь Тихого океана – последнее, что я вижу. Потом я ощутила на своих плечах теплые руки Кашмира и, бессильно обвиснув, прижалась к нему.
– Амира! – позвал он и пальцами приподнял за подбородок мою голову так, что наши взгляды встретились. Впервые с того момента, когда Кашмир появился на борту корабля, я увидела в его глазах страх.
– Со мной все в порядке, – сказала я, чувствуя, как у меня подгибаются колени, и стараясь вновь овладеть своим телом. – В порядке.
– С правого борта земля! – крикнул Ротгут. – А за кормой пароход.
Глотнув побольше воздуха, я прикрыла глаза ладонью и стала вглядываться вдаль. По правому борту на горизонте я в самом деле увидела тоненькую серую полоску, которая через несколько часов должна была превратиться в цепь островов. Это было то самое место, куда я категорически не хотела попасть именно в это конкретное время.
Все оказалось так легко, точно нас специально ждали.
– Приготовились! – крикнула Би и принялась тянуть за фал-гардель, поднимая дополнительные паруса. Поймав в них попутный ветер, корабль со скрипом прибавил ход.
– Есть приготовиться! – громко произнесла я, чтобы стряхнуть с себя оцепенение.
«Девятнадцатый век, девятнадцатый век, ах, ходовые огни», – пронеслись у меня в голове слова песенки. В 1850 году в США и в Великобритании капитанов кораблей, следующих основными морскими маршрутами, обязали выставлять на борту цветные сигнальные фонари. Мы были на одном из таких маршрутов. Так что пароход, находившийся юго-восточнее нас и двигавшийся противоположным курсом, являлся не единственным судном, какое мы должны были встретить в этот день.
Я принялась действовать, хотя ноги все еще плохо слушались меня. Первым делом я принесла сигнальные лампы, которые мы убрали во время путешествия в Калькутту, поскольку они были чересчур продвинутыми с технической точки зрения. Красный и зеленый светильник следовало установить соответственно по левому и правому борту, обычные, некрашеные фонари – на верхушке главной мачты и бушприте.
Я вручила три из четырех фонарей Кашу, и он, взобравшись на мачту, закрепил их в нужных местах. Последний я с помощью веревки установила в носовой части корабля сама. «Искушение» между тем скользило по волнам к острову, где я появилась на свет… или появлюсь на свет… или появилась бы на свет – это, само собой, зависело от карты.
Когда мы подошли к берегу, бухта Оаху словно раскрыла нам свои объятия. Береговая линия подковой охватывала собравшиеся в гавани суда. Здесь были рыболовецкие шхуны, грузовые суда и весьма грозного вида американские военные корабли с отверстиями пушечных портов вдоль бортов. Между массивными корпусами кораблей юрко шныряли каноэ местных жителей. Пики вулканов, похожие на гигантские черные клыки, цеплялись за низко нависшие облака. Склоны гор были покрыты изумрудным полотном растительности, сшитым во многих местах серебристыми нитями водопадов. В восточной части острова господствовал вулкан под названием Бриллиантовая Голова, кратер которого был ярко освещен солнцем.
Никто не знал, что нам предстояло. Ждала ли Лин возвращения Слэйта, отправившегося в путешествие всего лишь полгода назад, но за время своего отсутствия успевшего проделать путь, которому позавидовал бы даже Улисс? Было ли наше прибытие на Оаху окончанием одиссеи моего отца? И если да, то что будет со мной?
Прибытие на остров не лишило меня способности рассуждать логически. Возможно ли совмещение в одном человеке сразу двух разных людей? Одного, познавшего вкус дальних странствий, и другого, не знающего ничего, кроме домашнего уюта? Мое сознание с трудом привыкало к мысли, которую я долгое время всячески гнала от себя, – что у меня может быть мать. Я пыталась представить, как она обнимает меня – нежно и осторожно, совсем не так, как отец. Она была его гаванью. Могла ли она стать и моей? Я не знала ответа на этот вопрос. Из всех сказок и легенд, во многие из которых я верила, легенда о моей матери была самой невероятной.
Мне казалось, что для Лин я буду незнакомкой. Как Слэйт представит ей, еще беременной, меня, шестнадцатилетнюю? Как объяснит Лин, что прожил вдали от нее долгие годы, которые ясно обозначились на его лице?
Впрочем, при виде острова, в самом деле похожего на рай, Слэйт словно помолодел на несколько лет. Передав штурвал Би, он выбежал на нос и окинул нетерпеливым взглядом берег, будто надеясь сразу же увидеть Лин. Но вдруг…
В полумиле от берега все его надежды рухнули, а лицо разом осунулось и помрачнело. Я же, напротив, воспряла духом.
Сделав несколько шагов назад, Слэйт закрыл лицо ладонью.
Когда мы пристали к острову, капитан вынес на палубу клетку с птицей и снял с нее покрывало. Каладриус заморгал своими глазками-бусинками, похожими на полированные черные камушки. Я хотела запротестовать, но слова замерли у меня на губах. Слэйт открыл дверцу, извлек птицу из клетки и поднял на вытянутых руках. Склонив голову набок, она внимательно осмотрелась, потом обернулась в мою сторону – а на капитана даже не взглянула. Птица расправила крылья и взмыла в воздух. Слэйт наблюдал за ней, пока она не исчезла в изумрудной зелени острова.
Я попыталась взять отца за руку, но он стряхнул мои пальцы, словно я была для него совершенно чужим человеком, прошел в свою каюту, захлопнул за собой дверь и запер ее за засов.
От жалости, смешанной с облегчением, я вдруг почувствовала приступ морской болезни. Подняв с палубы клетку, я разломала ее на куски и, продолжая смотреть на берег, побросала их за борт.
Что же такое Слэйт увидел? Может, его смутили теснившиеся в гавани пароходы? Но в них не было ничего необычного – они стали заходить на Гавайи примерно с 1830 года. Возможно, что-то показалось ему странным в городе на берегу? Скажем, церковь Кавайахао? Но ее строительство закончилось еще в 1842-м.
– В чем дело? – поинтересовался по-французски Кашмир и сразу снова перешел на английский: – На что вы смотрите?
Я продолжала всматриваться в берег, по-прежнему стараясь взглянуть на него глазами отца. Флаги у дворца Иолани были приспущены – может, Слэйт заподозрил, что это означает смерть кого-либо из его близких знакомых? И тут вдруг я поняла: дело не во флагах.
– В 1868 году дворца Иолани здесь не было, – сказала я. – Мы явно опоздали.
Несмотря на то что я испытала облегчение, это открытие задело меня и смутило. Как такое могло случиться? Дата была главной характеристикой карты, своеобразным якорем, который привязывал ее к определенному месту и времени. Так устроены все настоящие, подлинные карты. Откуда же взялся дворец Иолани?
Я вспомнила, что название его на карте действительно имелось, но самого дворца я не видела – все мое внимание было приковано к дате. Изучив карту повнимательнее, я могла избежать долгих часов напрасного беспокойства.
Кто же, однако, нарисовал карту и проставил на ней не ту дату?
Кашмир покачал головой.
– Так в чем же все-таки дело? – спросил он. – Карта неправильная или капитан свихнулся?
– Хороший вопрос.
В раздумье я скрестила руки на груди. Слэйт не смог бы дать мне какой-либо вразумительный ответ. Но автор карты, некий А. Сатфин, по идее должен был жить здесь, на острове. Возможно, он в состоянии пролить свет на интересующие меня обстоятельства – при условии, что мне удастся его разыскать.
Внезапно меня отвлекло от размышлений звякание колокольчика. Я подняла голову и увидела, что Би указывает на главный парус – его следовало приспустись. Мы с Кашем направились к мачте.
– Что ж, могло быть и хуже, – заявил Ротгут, спустившись с площадки впередсмотрящего. – С удовольствием отдохну немного в тропиках. Интересно, коктейль муай-тай уже изобрели? Если нет, я, пожалуй, сам введу его в местный обиход.
– Мы не знаем, сколько нам придется тут пробыть, – сказала я, берясь за фал-гардель. – Возможно, ты даже успеешь открыть здесь бар. Вот только хватит ли у тебя на это денег?
– У капитана должны быть кое-какие денежки в местном банке, – ответил Ротгут.
Я с силой натянула фал и, выбрав слабину, намотала ее на кнехт. Кашмир, помогая мне, бросил на меня внимательный взгляд.
– Деньги? – переспросила я. – В банке? У него что, открыт здесь счет?
– Ну да, – Ротгут пожал плечами. – Он открыл его для Лин перед тем, как отправиться в путешествие. Но, вернувшись, он… он по рассеянности забыл его закрыть.
– Понятно.
– Я вот что скажу. Рыбалка здесь просто невероятная, – заявил Ротгут, и глаза его заискрились. – К тому же очень может быть, что где-то неподалеку все еще околачивается воздыхатель Би.
Би издала протестующий возглас и замахала рукой.
– Что еще за воздыхатель? – заинтересовался Каш.
– Один местный болтался около нашего судна несколько недель. Симпатичный малый. Я так и не решился ему сказать, что она уже замужем, – прошептал Ротгут, стараясь, чтобы Би его не услышала. – Но в итоге она столкнула его за борт.
– Это сделала не я, а Айен! – крикнула Би.
Я рассмеялась вместе со всеми, однако почувствовала себя обделенной: Би и Ротгут много времени провели в месте, где я родилась и которого совсем не знала. Разумеется, мне было известно, что «Искушение» простояло в этой гавани почти два года. Но слушать, как мои товарищи делятся друг с другом воспоминаниями о том времени, словно читают хорошо знакомую книгу, было выше моих сил. В отличие от Би и Ротгута ни я, ни Кашмир на Гавайях никогда не жили.
Осторожно пройдя по темно-синему глубоководью между коралловых рифов, мы миновали Карантинный остров, узенькую полоску песчаного пляжа на краю бухты, где из жерл гигантских фумигационных печей поднимались вверх клубы серного дыма. Сразу за золотистой песчаной кромкой побережья начиналась пышная растительность, состоявшая главным образом из зарослей бананов с огромными изумрудными листьями, кокосовых пальм, хлебных деревьев с раскидистыми кронами и зарослей бугенвиллеи.
Ротгут громко окликнул экипаж приближающегося к нам лоцманского бота с флагом Гавайского королевства. На палубе его стоял капитан порта – мужчина с бронзовым от загара лицам и густыми усами. Расположившись по правому борту от нас, бот медленно двинулся к берегу. «Искушение» последовало за ним.
Когда мы наконец пришвартовались, капитан порта представился как полковник Иаукеа. Поначалу, когда он увидел за штурвалом Би, которая приветливо помахала ему рукой, на его лице появилось выражение подозрительности. Трудно сказать, чем оно было вызвано – то ли цветом ее кожи, то ли невозможностью с уверенностью определить ее пол. Впрочем, нельзя исключать и того, что что-то показалось ему странным в облике самого нашего судна. Мне не раз приходилось наблюдать, как при виде «Искушения» люди удивленно поднимали брови.
Впрочем, что бы ни думал полковник Иаукеа, это не имело большого значения. Сотрудникам нью-йоркской береговой охраны он и в подметки не годился. Я заявила ему, что «Искушение» – промерное судно, нанятое одной компанией, базирующейся в Сан-Франциско. Вскоре рядом с полковником бесшумно возник Кашмир. Представитель порта обернулся в его сторону, но я тут же повысила голос, чтобы привлечь его внимание:
– Так вот, эта компания собирается построить на восточном побережье Оаху рыбоконсервную фабрику! А может, не на восточном, а на западном.
Увидев, что Кашмир исчез, я вздохнула с облегчением.
Полковник явно принял мои слова за чистую монету. После того как на прощание Кашмир, завладев серебром из кошелька полковника, пожал ему руку, тот окончательно сменил гнев на милость. В частности, весьма дипломатично заявил, что не собирается устраивать на судне даже поверхностный обыск.
На пристани около «Искушения» собралась небольшая толпа: грузчики-китайцы с бритыми головами; изящные местные женщины с блестящими, черными как вороново крыло волосами, державшие в руках корзины с тропическими фруктами; ремесленники, принесшие изделия из кораллов. Почти у всех этих людей – молодых, пожилых, местных, приезжих – на шеях были ожерелья из цветов.
Один светловолосый молодой человек примерно моего возраста с ярко-розовыми пятнами на бледных щеках, прищурившись, внимательно разглядывал наш корабль и что-то быстро писал в блокноте. Для репортера он был слишком юным. Молодой человек чуть повернул голову, и наши взгляды встретились. Он улыбнулся. Я тоже чуть приподняла уголки губ. Он вежливо коснулся пальцами полей своей соломенной шляпы. Внезапно смутившись, я пошла помогать сворачивать паруса.
Сгрудившиеся на пристани местные жители и иностранцы быстро поняли, что ни интересных новостей, ни необычного груза мы не привезли, а немногочисленный экипаж «Искушения» не горит желанием немедленно потратить все свои сбережения на фрукты и сувениры. Толпа рассеялась, а вместе с ней исчез и привлекший мое внимание юноша. Солнце скрылось, и на улицах Гонолулу зажглись газовые фонари. Прежде чем торговцы окончательно разошлись, Каш успел купить дюжину спелых манго себе – это был его любимый фрукт – и экземпляр «Вечернего бюллетеня» для меня. Благодаря ему я установила точную дату – 24 октября 1884 года. Это означало, что мы оказались на Гавайях даже позднее, чем я предполагала. Я вполне могла бы жить здесь в это время, если бы Слэйт меня не похитил.
Теперь гавань из-за множества мачт со спущенными парусами напоминала зимний лес с облетевшими листьями. Пристань освещали зажженные факелы. Огненные блики их пламени блестели на поверхности воды, словно расплавленное золото. Со всех сторон доносились взрывы пьяного смеха. Где-то неподалеку играли на расстроенном пианино. Улицы, ведущие в город, были заполнены моряками, спешившими в местные бары. Я знала, что все они – или почти все – через несколько часов, спотыкаясь, будут брести обратно, во все горло распевая непристойные песни.
Экипаж «Искушения» в полном составе остался на борту, по-спартански поужинал тем, что не успел слопать Ротгут, и запил еду вином из бездонного кувшина, который мы раздобыли, путешествуя по мифической карте Греции. Я взяла с собой за стол газету. Заголовок на первой полосе гласил: «Траур по безвременно ушедшей принцессе Пауахи продолжается». Теперь я поняла, почему флаги рядом с дворцом были приспущены. В статье рассказывалось о том, что местное население вторую неделю предавалось скорби, разделяя горе, постигшее королевскую семью.
– Вот, значит, как, – произнес Ротгут. – А мне поначалу показалось, что у него все получилось.
– Мне тоже, – негромко сказала я.
– Ты знаешь, что именно пошло не так? – поинтересовалась Би.
– Ну, у меня есть кое-какие предположения на этот счет, – ответила я, придерживая пальцем ту строчку на газетной странице, где остановилась. – Я могла бы их проверить – при условии, что вы дадите мне постоять за штурвалом.
– Лучше попроси разрешения у своего отца, – сказала Би, сверкнув ослепительно-белыми зубами.
– Да ладно, тебе, Би! – Я скорчила презрительную гримасу. – Что может случиться?
– У меня имеются на этот счет кое-какие предположения. Но давайте не будем их проверять! – Би расхохоталась.
Ее ответ не был для меня неожиданным. Подобный диалог происходил между нами не впервые. Я снова перевела взгляд на газетную страницу:
– Где это? А, вот. «Тело покойной выставлено для торжественного прощания. Оно укрыто черным покрывалом, искусно изготовленным из перьев птицы о-о…
– Никси-и-и-и!!!
Хриплый голос капитана, донесшийся из его каюты, был похож на ослиный рев. Мы все замерли. У Кашмира изо рта торчал кусок рыбы.
– Никс!!!
Если бы не толстая дверь из красного дерева, мы бы, наверное, оглохли.
Я встала из-за стола, но Би остановила меня.
– Позволь мне, – сказала она и, подойдя к капитанской каюте, постучала в дверь.
– Капитан!
Ответа не последовало. Ротгут отпил еще вина из кувшина. Би постучала громче:
– Капитан, с вами все в порядке?
– Где моя дочь?! – взревел Слэйт, по-прежнему не открывая дверь.
Повисла пауза. Стало отчетливо слышно, как на одном из пришвартованных неподалеку судов кто-то играет на губной гармошке – не очень умело, но старательно.
– Никс! – снова позвал Слэйт. На сей раз в его голосе были отчетливо слышны умоляющие нотки.
Я, твердо ступая, подошла к каюте. Каш попытался взять меня за руку, но я вырвалась.
– Что тебе нужно? – крикнула я через дверь.
Последовала еще одна долгая пауза, после которой из каюты донесся голос Слэйта:
– Я ее вижу.
– Кого?
Молчание.
– Капитан! – Я постучала в дверь кулаком. – Капитан!
Никакого ответа.
Что ж, ладно. Я ударила в дверь ногой, полагая, что она заперта. Однако она легко распахнулась. Я увидела Слэйта – он лежал на полу и смотрел на меня. Его жидкие волосы прилипли ко лбу. Белки глаз были красными, расширившиеся зрачки почти полностью закрывали водянисто-голубую радужную оболочку. В ноздри мне ударил едкий запах пота. Рядом с отцом на полу стояла шкатулка. Я испытала сильнейшее желание схватить ее и вместе со всем содержимым выбросить за борт – чтобы все то, к чему он был так привязан, разом исчезло. Однако вместо этого я лишь крепко стиснула пальцы на ручке двери.
– Тебе надо поспать, Слэйт, – произнесла я.
Капитан, глядя на меня, несколько раз моргнул и рывком сел.
– Входи, – сказал он почти вежливо.
– Я уже вошла, – отозвалась я, стоя на пороге.
– Нет, ты подойди сюда. Я хочу тебе кое-что показать.
– Не надо, Слэйт…
Я хотела шагнуть назад, но капитан неожиданно извлек из шкатулки карту 1866 года.
– Ты должна, – пробормотал Слэйт, с благоговейной осторожностью разворачивая свое сокровище. – Я хочу, чтобы ты посмотрела.
Я заколебалась. Раньше мне не приходилось видеть своими глазами карту, которую отец держал в руках, – он никому не позволял к ней прикасаться. Шагнув через порог, я притворила дверь, но полностью закрывать не стала. Карта настолько истерлась на сгибах, что почти распадалась на части – слишком часто ее разворачивали и складывали.
– Вот, – сказал Слэйт и ткнул в карту пальцем.
Я сделала еще один шаг вперед, чтобы лучше видеть.
– Мы снимали квартиру всего в квартале от Чайна-тауна. Там отчетливо ощущался запах океана, а позади дома был маленький садик. Твоя мама выкопала розовые кусты и устроила на их месте грядки с овощами. Хозяину это не понравилось, но розы все равно уже засыхали – в местном воздухе слишком много соли.
Стараясь не дышать, я перенесла вес с одной ноги на другую. Подо мной скрипнула доска. Отец никогда прежде не говорил со мной о матери.
– Знаешь, я ее вижу сейчас – как живую, – произнес Слэйт, прикрыв глаза и улыбнувшись. – Господи, она была такая красивая! И она знала об этом.
Я молча смотрела на отца. Разумеется, фотографий матери у него не было. В детстве я частенько смотрела в зеркало, стараясь представить черты ее лица и пытаясь понять, что в моем собственном лице от нее, а что – от Слэйта. Помнится, мне очень хотелось, чтобы я была больше похожа на нее.
– Чего я только ей не предлагал, – продолжил Слэйт. – Ради нее я был готов на все. Тебе это известно? Я готов был увезти ее куда угодно, дать ей все, что она захочет. Но она попросила только об одном.
Отец открыл глаза, посмотрел на шкатулку, затем схватил ее обеими руками и швырнул через всю каюту. Шкатулка ударилась о переборку, ее содержимое выпало на пол. Зазвенела, ударившись о доски пола, металлическая ложка; шприц и иглы закатились под кровать. Отскочив назад, я снова ухватилась за ручку двери. Но тут весь запал Слэйта иссяк, и он обмяк, бессильно уронив руки и опустив голову.
– Когда мы были вместе, я как человек был гораздо лучше, – пробормотал он.
Сердце мое отчаянно колотилось где-то в горле, а ноги будто приросли к полу. Слэйт опять устремил взгляд на карту. Ткнув в нее мозолистым пальцем, он провел им вдоль дороги, тянувшейся от гавани к горам.
– Я хотел купить ей дом где-нибудь в долине Нууану. Именно поэтому я и уехал. Большой дом, а не какую-нибудь дешевую халупу. С огромным садом и множеством комнат для детишек. – Произнося эти слова, Слэйт не смотрел на меня, но я поняла – он хотел сказать, что старался и для меня тоже. Он отправился в путешествие, заботясь и обо мне.
Отложив карту, отец снова улегся на пол и какое-то время молча глядел на потолок. Мне стоило огромных усилий не протянуть руку и не взять карту, чтобы попытаться увидеть то, что видел Слэйт. Я не просто не двигалась – я почти не дышала, боясь, что отец ничего больше не скажет.
– Я думал, что все делаю правильно, Никси, – наконец произнес он. – Я в самом деле так думал. За все пятнадцать лет мы никогда не были с ней так близки, как тогда. Так мне казалось.
И мне тоже так кажется, подумала я, но промолчала.
Отец перекатился на бок.
– Тебе бы понравилась твоя другая жизнь, – сказал он, и в этот момент я ему поверила. Я действительно почти увидела место, которое он описал – так ясно, будто он нарисовал его карту.
– Знаешь, ты права, – добавил Слэйт после долгой паузы. – Все это было похоже на сказку. Далекое королевство. Сказочная страна. Настоящая любовь.
Я стояла неподвижно, ожидая продолжения. Но отец больше ничего не говорил. Выждав еще какое-то время, я пошевелилась, ненароком повернув дверную ручку. Язычок дверного замка скрипнул. Слэйт вздрогнул.
– Жаль, что я не могу тебе все показать, – сказал он, и уголок карты шевельнулся от его дыхания. – Я бы очень хотел, чтобы ты увидела все собственными глазами.
Я быстро шагнула за порог и всей грудью вдохнула прохладный ночной воздух, стараясь избавиться от внезапной резкой боли в груди. Затем я осторожно прикрыла за собой дверь. Щелкнул, затворяясь, язычок замка.
– Я тоже, – едва слышно прошептала я.