Этим вечером в Москве на Чистых прудах проходило шоу двойников. Зал был амфитеатром и навевал мысли о древних временах, создавая соответствующую атмосферу. Я сидел на самом верхнем ряду, так что было видно не только сцену, но и каждый ряд этого «древнего» амфитеатра.
Шоу ни к чему не обязывало. Зрители просто смотрели, как одни пародисты сменяются другими, показывая свои номера. На сцене уже побывали и Элвисы Пресли, и Чарли Чаплины, и многие другие. Надо отдать им должное, люди профессионально подходят к данного рода состязаниям. Складывалось впечатление, что они, кроме этого искусства пародий, больше ничем в жизни и не занимаются, оттачивая свое мастерство день за днем.
Наступило время следующего номера, и тут же, без объявления сюжетной линии импресарио, на сцену вышел двойник Иисуса Христа, а за ним еще один, и еще один, и еще. Так на сцене я насчитал 33 человека. Тридцать три Иисуса Христа. Необычно и неожиданно, волнительно и трепетно. Зал замер в ожидании. Во всем амфитеатре наступила небывалая тишина. Иисусы выстроились по краю сцены в длинный ряд так, что каждый из них был не простой копией другого, а будто это стоял один и тот же человек. Их молчание и выражение лиц, тела и дыхание вызывали у меня неконтролируемые волны мурашек, а сознание приходило в исступление, сменяющееся грандиозностью чего-то грядущего.
И тут они запели. Запели необычный и протяжный звук. Запели все как один, в унисон. Запели так, что эта тонкая вибрация проникала в каждую клеточку тела. Струящийся звук разливался по амфитеатру, заполняя все кругом. Такой живой и тягучий, такой плотный и легкий, такой знакомый и родной.
От этого звука в груди наливался комок боли и печали, переросший в подступающие к глазам слезы, появилось непреодолимое желание свернуться калачиком и уйти в себя, скрывшись от этого мира. Некоторые люди начали плакать, другие вставали на колени. Невероятное состояние крика души возникло у каждого человека, находящегося здесь. Каждый человек в этот миг созерцал только себя и свою боль, таящуюся в далекой глубине сознания и души.
Мой разум затуманился, а слезы застилали глаза: стало плохо видно и сцену, и амфитеатр, – но в этот миг я заметил какой-то яркий луч, бьющий мне прямо в лицо откуда-то сверху. Я решил посмотреть, что это за свет, и, подняв взгляд кверху, увидел… увидел лучи солнца, и в нос мне неожиданно ударил такой странный песочный запах, возникший в воздухе непонятно откуда.
Я стоял и смотрел на солнце, а моя грудь наполнялась жарким и тягучим воздухом. Когда я опустил взгляд, увидел себя в форме римского легионера, стоящего посреди улицы какого-то южного, неизвестного мне города. Я видел толпы мимо проходящих людей, говорящих на непонятном мне языке, а их слова превращались в бесконечный гомон и крик. Я озирался вокруг, пытаясь понять хоть что-нибудь, пытаясь найти хоть что-то знакомое, но палящее солнце и смесь песка и пыли не позволяли мне осознать что-либо, забирая на себя все внимание, а где-то глубоко в душе вместе с щемящей болью нарастало тревожное предчувствие приближения чего-то необратимого.
Из этого состояния меня быстро вернул на землю центурион Лентул Крисп, как я позже это пойму, подойдя ко мне и сказав что-то на латинском языке. Но я все равно не понял ни единого слова. Это был какой-то странный язык, не похожий на те, что я изучал когда-то в институте. И я просто мотал головой – мол, ничего не понимаю, стоя в оцепенении как вкопанный, не произнося ни слова, за что в итоге и получил удар в лицо от центуриона. И пока мое тело медленно летело к земле, я подумал: «Слава Богу, это закончилось», – и сознание мое погрузилось во мрак.
Очнулся я в очень странном месте. Лицо болело. Я лежал на деревянной жесткой кровати, которая была столь узкой и до того неудобной, что на ней ты не отдыхаешь, а словно отбываешь наказание, к тому же эта кровать еще и воняла неописуемым ароматом пота и помойки. Напротив сидел человек в такой же форме, как у меня. Увидев, что я очнулся, он с легкой улыбкой бросил в мою сторону какую-то фразу на латинском языке. Я вновь ничего не понял и просто потупил взгляд, пытаясь показать, что я не понимаю, о чем он говорит. А сам лишь старался вспомнить, как смотрел на солнце и как мне стало плохо в тот момент. Солнце. Плохо.
– Sol. Malum, – вдруг вылетели слова из моего рта.
– Sol. Malum, – повторил я еще раз и увидел реакцию легионера.
– Да-да, тебе стало плохо на солнце, Клеменс. У тебя, похоже, солнечный удар. Крисп тебя не пожалел. Ты же знаешь, насколько он суров к тем, кто не выполняет его приказы.
– Ты кто? Где я? Я Клеменс? – удивился я, приподняв брови так сильно, что невольно поднялись и мои уши. «Ну и видок же у меня, должно быть», – успел подумать я в этот момент.
– Странно и неожиданно, Клеменс, но, похоже, тебя срубило солнце, вернее, солнечный удар. Ладно. Пока полежи. Сообщу центуриону, что ты на сегодня болен и что тебе лучше отлежаться. Я скоро приду.
– А как тебя зовут? – крикнул я ему вслед.
– Корнелиус. Ну ты даешь, – сказал он, уже с улицы.
Я ничего не могу понять. Ну это же сто процентов сон. Я помню, как был в зале. В амфитеатре на шоу двойников. Вышли эти Иисусы Христы. Они запели, потом солнце, и я очутился здесь.
Так-так, стоп. Я родился в Москве в 1988 году. Меня зовут Константин. Я работаю хирургом в «Склифе». Что вообще за ерунда происходит? Где я?!
Я поднялся с кровати, если ее можно было так назвать, и побежал за Корнелиусом. Выскочив из комнаты, очутился на одной из оживленных улиц какого-то города. На ней было много людей, они вели за собой коней, ослов или овец, несли на плечах кувшины, сумки с вещами, а лица их были обгоревшими и будто покрытыми толстым слоем пыли.
Как позже выяснилось, это был древний город Иерихо, находившийся в 30 километрах от Иерусалима. В свое время я читал про некоего царя, осадившего город и разрушившего его стены до основания вибрацией, издаваемой загадочными трубами, названными впоследствии иерихонскими. Пожалуй, это все мои знания о городе.
Я быстро вернулся в комнату, ибо мне стало не по себе от увиденного на улице и от непонимания происходящего. Я стал рассматривать все, что было вокруг, вернее сказать, чего вокруг не было, потому что в комнате, кроме двух кроватей, не оказалось больше ничего.
Мне оставалось только воспользоваться рациональным мышлением и проанализировать данную ситуацию.
Сев на кровать, я обратил внимание на небывалую силу тела, какой у меня не было никогда. Больше не нужно было втягивать живот, пресс сам держался и держал мой торс – и это было очень приятным чувством и, так сказать, бонусом в этом безумном действе. Я ощущал легкость и силу тела при одновременном невероятном его размере. Я был под два метра ростом – гигантом по сравнению с собой тем, прошлым. Или будущим.
Я закрыл лицо своими огромными ладонями. Перематывал воспоминание за воспоминанием. Школа, институт, практика, начало работы в «Склифе». Все верно. А кто я здесь, кроме того что я легионер где-то в городе Иерихо, на краю света?
Корнелиус вернулся и сообщил, что его приставили ко мне на сегодня, пока я не приду в себя и не смогу вернуться в строй.
«Это просто потрясающе, – подумал я. – Но мне, похоже, и вовсе не полегчает!»
– Товарищ Корнелиус, кто ты? Кто я? Что мы тут делаем?
– М-да… зря, видимо, Крисп тебя еще и по лицу приложил. У тебя и без того не все в порядке с головой, так еще и усугубилось все. Может быть, тебя отвести к медикам в лазарет?!
– Так, Корнелиус, смотри. Я сам врач – медик, я родом из Москвы, из России. Я был на шоу двойников. Я смотрел на Иисусов Христов, и тут меня ослепило солнце, и я очутился здесь!
– Дружище, Клеменс, кто ты? Откуда? Откуда ты родом? Маса? Ро… что?
Все, писец. Приехали. Меня в дурку их местную скорее всего отдадут. Лучше, наверное, помолчать.
– Клеменс, ты легионер. Родом ты из Апулии из Бари. Ты римский гражданин. Ты всю жизнь был воином и воином умрешь. Ты создан для войны. Ты лучший легионер в нашей когорте. Ты один стоишь пяти воинов. Вспомни наши сражения в Понте, в Фессалии, а восстание в Македонии?!
И тут я вошел в состояние ступора. Мое сознание начало туманиться и словно проваливаться в некий коридор воспоминаний, в голове и перед глазами пошли картинки и образы, я вспоминал фрагменты своего детства, как играл с сестрами на улицах родного Бари, что много южнее Рима. Как же я по ним скучаю. А этот теплый южный ветер, густой, как мед. Ты не дышишь им, ты пьешь этот вкуснейший воздух. А какие гигантские и прекрасные, словно солнце, словно золото, моря пшеницы, растянувшиеся до самого побережья.
И внезапно я вспомнил, как мы шли сюда, в эти проклятые пески, целых три месяца и как я сокрушался, почему мы не отправились из порта Брундизия в порт Тира прямиком на кораблях, чтобы не идти через полмира. Я вспомнил, как мы переплывали через Адриатическое море и шли через Греческие Афины на вторую переправу через Эгейское море в земли Анатолии, Древней Памфилии и Киликии.
И я, вскочив, с яростью подал руку Корнелиусу, показывая, что все вспомнил и что рад ему. А сам старался понять, что это было за наваждение. Неужели просто солнечный удар?
– Ну слава богам, Клеменс. Всего-то надо было вспомнить о доме! Ох, это прекрасное и исцеляющее слово – Дом.
При слове «дом» у меня возникло два образа. Апулия и Москва. Теплый италийский воздух и вечно мчащаяся Москва где-то там, в ХХI веке. Я промолчал. Здесь что-то было не так. Я уверен, что это не просто видение или удар солнца. Я должен выяснить, что со мной происходит. Вот только у кого и как?
– Корнелиус, ты иди в расположение когорты, мне надо отлучиться ненадолго. Хочу задать кое-кому вопросы по поводу моего состояния.
– Давай, брат. Я прикрою тебя. Только ненадолго. Скоро сборы и построения. Через два дня выступаем в Иерусалим, будь он неладен! И причем при полной боевой выправке! И береги голову, не снимай шлем!!!
– Я успею. Буду к вечеру!
Самое умное, что я смог придумать для прояснения ситуации, – это найти каких-нибудь священнослужителей и расспросить их о том, что со мной происходит. Первым же храмом, вставшим на моем пути, был древний храм у подножия сорокалетней горы, принадлежавший фарисеям. Войдя в храм, я был встречен немилыми взглядами. Римский солдат мало где был любим, но закон сильнейшего делал свое дело. Мы хозяйничали на большей части известного нам мира.
Подойдя и спросив у раввина о солнце и о видениях, я был обсмеян и отправлен на выход, как только закончил последнюю фразу. Раввин сказал, что я несу ересь в святом месте. Мне так захотелось его ударить, тем самым поставив на место этого святошу, но в голове тут же возник приказ центуриона мирное население Иерихо не трогать ни при каких условиях, возможны только оборонительные действия.
Выйдя, подобно порыву ветра, из храма со слегка диким взглядом, я вдруг увидел то, что не заметил ранее: неподалеку на пригорке стоял маленький храм с колоннами, похожий на наши величественные Римские храмы Богов. От храма исходило родное тепло дома и надежда, что тебя услышат и поймут, а его вид навевал мысли о родине, семье и родных. О Апулия, о Бари. И я направился в этот храм.
Пройдя по знойной дороге битых два часа, я очень пожалел, что не взял лошадь, и теперь отчаянно ругал себя, сжимая челюсти так сильно, что уставшие скулы начинало ломить. «Не из спокойных мой характер, надо полагать, – подумал я, – ведь я здесь воин – римский воин».
Прыти моей из-за усталости поубавилось. Но я наконец-то добрался до этого храма, оказавшегося вовсе не так близко – не менее 80 стадий (около 15 километров). Это был храм бога Митры, столь почитаемого в Римской империи. Лик бога Солнца приветствовал путника и как будто приглашал легкой улыбкой в святилище для обретения покоя и восстановления силы тела и духа.
В храме в лицо сразу же ударил сладковатый запах благовоний и дым какой-то до боли знакомой травы, проникавший в глубь меня и моего сознания. Этот дым проходил будто сквозь все тело, и я сделал еще пару шагов, еще шаг, и из глаз полились слезы. Я упал на колени от боли в груди, сковывающей все мое тело…
В голове появился какой-то странный гул, какой-то протяженный звук. Не знаю, как долго я плакал, опираясь на колени, но когда открыл глаза, увидел почти пустой амфитеатр, погасшие огни сцены и человека, поднимающегося по лестнице ко мне с благожелательным видом. И первой же моей мыслью было – слава Богам, это закончилось.