Наследники дяди Гиляя - читать онлайн

Мария Сьерро Орлы и звёзды

Своё первое впечатление от Московского Кремля я получила в детстве. Был приятный зимний денёк. К нам приехали родственники из Евпатории. Вдоволь наболтавшись, всей компанией мы отправились смотреть Красную площадь. Когда до неё добрались, стало уже смеркаться. Лёгкий мороз ничуть не портил прогулку, а летящие с неба снежинки радовали и веселили. Уже загорелись по периметру площади фонари. Их мягкий свет, пробиваясь сквозь падающий снег, делали мир вокруг нереально волшебным. А над всем этим великолепием возвышались стройные остроконечные башни, на вершинах которых лучезарно сияли красные звёзды. Было полное ощущение воплощённого сказочного волшебства.

Повзрослев, я многократно убеждалась в том, что Московский Кремль является одним из красивейших архитектурных строений планеты и главным символом государственной власти России. Он изображается на всех официальных картинах и видах города. Изображение Московского Кремля – обязательный атрибут телевизионной картинки всех западных СМИ, если речь идёт о событиях в России. В сознании большинства людей в мире именно Кремль является символом России.

Чтобы увидеть башни Кремля, украшенные рубиновыми звёздами, люди едут в Москву со всех концов планеты. Каждый день это культурное и архитектурное чудо потрясает своим великолепием десятки тысяч туристов.

Но звёзды венчали кремлёвские башни не всегда. В дореволюционной Москве Кремлёвские башни украшали двуглавые орлы. До 1935 года шпили четырёх кремлевских башен украшали геральдические двуглавые орлы. Как выяснили учёные – историки, первого двуглавого орла водрузили на вершине шатра Спасской башни в 50-х годах XVII века. Позднее русские гербы были установлены на самых высоких проездных башнях Кремля – Никольской, Троицкой, Боровицкой.

История кремлёвских орлов началась ещё в XVII веке. Именно тогда они появились впервые. Но до ХХ века ни один из них не дожил.

Материал, из которого делали двуглавых орлов, до сих пор вызывает споры. Изначально это было дерево. Однако, со временем при ремонте начали использовать металлические детали. А чтобы изделия выглядели особенно державно, орлов всегда покрывали позолотой.

После Октябрьской революции большевики приняли решение убрать орлов с кремлёвских башен, ведь здесь теперь располагалось правительство новой власти. А заодно было решено убрать и тех двух орлов, что располагались на башнях Исторического музея. Но сначала новая власть не могла понять, чем их заменить, а потом долго не было денег на замену.

Одни предлагали заменить гербовых орлов флажками, как на других башнях, другие – эмблемами с серпом и молотом, третьи – гербами СССР, но окончательно выбрали именно звезды.

Попытки смены символов Российской империи на символы новой советской власти происходили много раз. Еще в годы гражданской войны с этим предложением выступал председатель Совнаркома В.И. Ленин. Однако, в условиях тотального экономического развала сделать это оказалось невозможно.

Почему символом новой власти стала именно пятиконечная звезда, доподлинно не выяснено, но известно, что лоббировал этот символ лично Лев Троцкий. Он серьёзно увлекался эзотерикой и знал, что звезда – пентаграмма обладает мощным энергетическим потенциалом.

И вот в начале 1930-х начался демонтаж орлов. Но прежде советские чиновники решили провести экспертизу и выяснить, не представляют ли орлы историческую ценность? Экспертом выступил известный в то время художник Игорь Грабарь. Он внимательно исследовал сохранившиеся документы, начиная с XVII века, и пришёл к выводу, что памятниками архитектуры двуглавых орлов признать нельзя. Судя по документам, украшения меняли, примерно, каждые сто лет. Таким образом, самым старым двуглавым орлом к началу 1930-х был располагавшийся на вершине Троицкой башни. Его установили в 1870 году. Самым молодым оказался орёл на Спасской башне. Он появился лишь в 1912 году.

Получив мнение экспертов, советское руководство с чистой совестью одобрило демонтаж двуглавых орлов, и в августе 1935 года Совет Народных Комиссаров принял Постановление: к 7 ноября орлов с Кремлёвских башен, а также с Исторического музея снять. К тому же сроку должны были сделать новые украшения – звёзды.

Сначала звёзды разрабатывал художник Евгений Лансере. Но его эскизы не понравились И.В. Сталину, который лично контролировал этот важный государственный процесс.

В дальнейшем, эту работу поручили двум московским заводам и мастерским Центрального аэрогидродинамического института. Эскизы разработал народный художник СССР Фёдор Федоровский, создавший много декораций к постановкам Большого театра.

Федоровский предложил сделать звёзды из нержавеющей стали и покрыть их позолотой. Украшали конструкцию серп и молот, инкрустированные драгоценными камнями. Это были знаменитые уральские самоцветы: горный хрусталь, топазы, аметисты, александриты и аквамарины. Некоторые камни достигали веса в 200 карат. Подсвечивать звёзды планировалось с помощью четырёх прожекторов. Звёзды должны были самостоятельно светиться и вращаться, чтобы вся Москва могла их видеть.

Сначала кремлевские звезды были сделаны из красной меди и нержавеющей стали. Для их золочения были построены специальные гальванические цеха. В центре каждой звезды уральскими самоцветами были выложены символы СССР – серп и молот, покрытые золотом. Всего было использовано около 7 тысяч камней величиной от 20 до 200 каратов. В докладной Паупера, сотрудника оперативного отдела НКВД, было указано: «Каждый камень огранен бриллиантовой гранкой (на 73 грани) и во избежание выпадения заделан в отдельный серебряный каст с серебряным винтом и гайкой. Общий вес всех звезд – 5600 кг».

Звёзды отличались и по размеру, и по оформлению. Для Спасской башни на звезде были выполнены нисходящие лучи. Для Троицкой лучи сделали в виде колосьев. Для Боровицкой создали необычные контуры звезды. А для Никольской было решено изготовить звезду без украшений.

Звезды Спасской и Никольской башен были одинаковыми по величине. Расстояние между концами их лучей составляло 4,5 метра. Звезды Троицкой и Боровицкой башен были меньше. Расстояние между концами их лучей составляло соответственно 4 и 3,5 метра. Вес стальной несущей рамы, обшитой металлическими листами и украшенной уральскими камнями, достигал тонны.

Перед установкой звезд на башнях Кремля у инженеров возникли сомнения: выдержат ли башни их тяжесть и штормовые ветровые нагрузки? И тогда они придумали сделать конструкцию такой мощной, чтобы она выдержала нагрузку ураганного ветра. В основание каждой звезды инженеры придумали установить специальные подшипники, изготовленные на Первом подшипниковом заводе. Благодаря им, звезды легко вращались и умели становиться своей лобовой стороной против ветра.

Перед монтажом проверили прочность башенных конструкций и выяснили, что верхние перекрытия сводов и шатры башен пришли в ветхое состояние. Нужно было усилить кирпичную кладку верхних этажей и опорный фундамент тех башен, на которые будут установлены звезды. Шатер же Никольской башни вообще пришлось сооружать заново.

Кроме того, перед установкой звёзды продемонстрировали москвичам. 23 октября 1935 года их привезли в Центральный парк культуры и отдыха им. М. Горького и установили на обитых кумачом постаментах. На звёзды направили прожектора, и уральские самоцветы и позолота засверкали во всём своём великолепии. Полюбоваться такой красотой пришли тысячи москвичей и гостей столицы.

Установка тысячекилограммовых звёзд на башни Кремля была отдельной инженерной задачей. Проблема была в том, что нужной техники в 1935 году просто не было. Высота самой низкой башни, Боровицкой – 52 метра, самой высокой, Троицкой – 72. Башенных кранов такой высоты в стране не было, но специалисты Стальпроммеханизации построили для каждой башни специальный кран, который и помог провести сначала демонтаж двуглавых орлов, а затем водружение лучезарных красавиц.

24 октября 1935 года на Спасской башне установили первую звезду. Очевидцы события рассказывали, что в тот момент, когда звезда оказалась на шпиле башни, москвичи аплодировали специалистам-монтажникам.

На следующий день пятиконечная звезда была установлена на шпиле Троицкой башни, а 26 и 27 октября звезды засияли над Никольской и Боровицкой башнями. Газеты писали о трудовом подвиге советских инженеров и рабочих, которые создали настоящие произведения искусства.

Однако, вскоре после установки выяснилось, что визуально установленные звёзды не гармонируют со стройными шатрами кремлевских башен. Они были настолько большими, что буквально подавляли архитектурный ансамбль Московского Кремля. И уже в 1936 году началось проектирование новых звезд. На этот раз для декорирования звездных лучей академик Ф.Ф. Федоровский решил использовать специальное рубиновое стекло.

Оно было сварено на стекольном заводе в Константиновке по рецепту московского стекловара Н.И. Курочкина. Для 500 квадратных метров рубинового стекла придумали новую технологию – так называемый «селеновый рубин». Если раньше для достижения нужного цвета в стекло добавляли золото, то теперь решили добавить селен. Эта технология и удешевляла работу, и цвет делала глубже.

Но теперь звёзды должны были венчать уже пять башен. К прежним добавилась Водовзводная башня. А, чтобы звёзды светились очень ярко, был специально создан мощный источника света.

Чтобы сделать сияние звёзд ярким, решили сделать пятиконечные красавицы двухслойными. Нижний, внутренний слой стекла должен был быть молочно-белым, хорошо рассеивающим свет. Для внешнего декорирования звёзды украсили узорами из позолоченной меди. На это было истрачено почти 11 килограммов золота. И 6 ноября 1937 года новые яркие звезды осветили башни Московского Кремля.

Интересная деталь: если флюгеры указывают, куда дует ветер, то кремлевские звезды – откуда. Благодаря ромбообразному поперечному сечению, они всегда встают против ветра.

Кремлевские звёзды свободно вращаются вокруг своей оси, и ярко светятся при этом. Им не грозит отключение электричества, поскольку их энергоснабжение производится автономно. Лампы для кремлевских звезд разработали и произвели на Московском электроламповом заводе.

После войны звёзды пришлось ремонтировать: стекло плохо выдержало немецкие бомбардировки. Но уже в 1946 году они вновь засияли. Управление осуществляется с центрального пульта в Троицкой башне. Два раза в сутки сотрудники технической службы проверяют работу ламп, а также исправность системы охлаждения, ведь звёзды сильно нагреваются.

На протяжении всего ХХ века Кремлёвские звёзды светили бесперебойно. Их выключали всего лишь дважды. Первый раз во время Великой Отечественной войны. Второй – когда снимался фильм Никиты Михалкова «Сибирский цирюльник» в 1997 году, чтобы создать атмосферу дореволюционной России.

Чтобы украшения всегда выглядели чистыми и сверкающими, промышленные альпинисты их регулярно моют.

После распада СССР возникало много дискуссий на тему уместности советских символов на Кремлёвских башнях. Некоторые даже предлагали снова вернуть двуглавых орлов. Однако, дальше разговоров дело не пошло, и звёзды по-прежнему украшают башни Московского Кремля, радуя москвичей и гостей города своим торжественным видом.

Николай Калиниченко Сады на «Поклонной»

Москва – город живых. Несмотря на почтенный возраст, она не застыла, не замерла в торжественном самолюбовании. Не стала пронафталиненным музеем. Меняются городские ландшафты, чертит затейливые узоры дорожная сеть, закрываются и открываются музеи, театры, магазины, стремятся к зениту стройные колонны небоскребов.

Это, впрочем, не значит, что москвичи бесцеремонно относятся к своему прошлому. Нежно любимы горожанами места, сохранившие колорит минувших лет. Одна из таких черточек – сады. Плодовые деревья на Балчуге и вдоль Садового кольца давно стерты с лица города, а вот у Парка Победы яблоневый сад по-прежнему существует. Трудно поверить, но это «обыкновенное чудо» создали в 50-х годах двадцатого века простые советские школьники из города Кунцево.

На другом «берегу» шумного Кутузовского проспекта царапает тучи оригинальный в своей нелепости обелиск работы Зураба Церетели, журчат фонтаны на Поклонной горе и громоздится над парком монументальный купол Центрального музея Великой Отечественной войны. В сравнении со старыми садами эти пафосные постройки – зеленая молодежь. Яблони были здесь задолго до парка, музея и аттракционов. Сад тянулся от старого Рублевского шоссе до вершины Поклонной горы. Именно там проходила граница Москвы.

Сегодня сад сохранился только с северной стороны Кутузовского проспекта. Прогулку можно начать от метро Парк Победы, двигаясь по тропинкам сада до подземного перехода, который приведет вас на западную оконечность парка Поклонной горы. Здесь можно сесть на троллейбус или маршрутку до центра, либо прогуляться до метро по парку сравнив работу современных ландшафтных дизайнеров и кунцевских пионеров. Возможен и обратный вариант. В любом случае завершать прогулку лучше у метро

Парк Победы. В нарядных «сталинках» возле Триумфальной арки есть кафе и ресторанчики, где можно перекусить после длительного променада.

Существует ещё участок сада вокруг южного вестибюля метро Славянский бульвар. Однако он представляется более обособленным и не столь живописным в сравнении с восточным участком.

Лучшее время для прогулок по садам у Поклонной, разумеется, весна. Пора цветения обычно приходится на конец мая. Тогда на краткие часы сады преображаются, выстреливая в город розовой и пломбирной пеной своих крон.

И скворчащее масляной сковородой «адище» пыльной магистрали словно притухает на время, и люди в транспорте, отрываясь от мобильных телефонов, смотрят… смотрят… И тысячи ртов, словно сами себе под нос, как молитву, повторяют: «Сады цветут».

Николай Калиниченко Новодевичий

Есть в Москве места, как острова. В бурном потоке столичной жизни эти заповедные уголки остаются неизменными. Укорененность не столько физического, сколько тонкого свойства. Фасад дома могут подновить, в старом сквере разбить цветник или пустить карусель, но сохранится ощущение вечности, неспешно сочащейся между пальцами.

Таким качеством в полной мере владеет Новодевичий монастырь, пруды и парк у его подола.

Нарядная стройная колокольня, словно тонкий девичий стан, одетый в праздничное платье, формирует эстетику архитектурного ансамбля. Наиболее выгодный вид на монастырь открывается с дальнего берега Большого Новодевичьего пруда. Ранним летом и поздней весной, когда над столицей катятся неистовые грозы, можно полюбоваться, как хорош монастырь в сочетании с высоким голубым небом и белыми громадами кучевых облаков. В такие моменты небо, земля и спокойные воды пруда представляются как некая единая, связная анфилада образов. От сверкающего зенита к белым крепостным стенам и ниже к зеркалу воды, где чудной фата-морганой плывут оттиски золотых куполов.

Однако ничто не может сравниться с видом Новодевичьего монастыря зимой. Когда белизна стен и башен соперничает с чистотой снега, покрывающего подножие укреплений, монастырские постройки кажутся еще наряднее на фоне яркого морозного неба. Нет ничего лучше в это время, гулять берегом пруда с кофе и сахарным крендельком, наблюдая как у высоких стен обители, скользит под горку на санках веселая детвора. Эта пряничная яркость не слишком вяжется с суровым укладом монашеских будней. Но так уж заведено у нас на Руси, где мятежный дух страстей и вожделений преображается подчас, достигая высот искреннего покаяния и тонкой экзистенции.

Недаром среди стариц Новодевичьего монастыря было столько родовитых и знатных в миру женщин. Основание обители, по легенде. также связано со знатной женщиной, первой женой Василия Третьего Соломонией Сабуровой, принявшей постриг и впоследствии причисленной к лику святых. В разные годы насельницами в Новодевичьем становились такие значительные фигуры как, Иулиания Палецкая – вдова младшего брата Ивана Грозного, сестра Бориса Годунова – вдовствующая царица Ирина Федоровна, вдова свергнутого с престола в 1610 году царя Василий Шуйского – Мария Петровна Буйносова-Ростовская и первая супруга Петра Первого, опальная царица Евдокия Федоровна Лопухина.

Для кого-то, как для сестры Петра Первого царевны Софьи, эти стены были тюрьмой, для других – укрытием во времена смут и вторжений. Каждая именитая гостья вносила что-то новое в облик старинной обители, делая ее краше. Особенно преобразился Новодевичий при Годуновых и Романовых. Появилось каменное кольцо укреплений, были возведены надвратные церкви и колокольня с двумя храмами.

И все же самым главным достоинством монастыря является чувство покоя и глубокого умиротворения, возникающее у каждого, кто хоть раз пересек кольцо стен и вошел во двор обители.

Сейчас, в век протестов, потрясений и повсеместного снижения значимости религии, сомневающимся стоит посетить такие места, как Новодевичий монастырь, и, быть может, тогда они смогут понять, для чего людям нужна вера.

Лидия Скрябина Марфа, Мария и сестра их Елизавета

Елизавета Федоровна, урожденная немецкая принцесса Гессен-Дармштатская, старшая сестра императрицы Александры Фёдоровны и святая российская преподобномученица – одна из самых трагических фигур в истории России прошлого века. А основанная ею в 1909 году, в тревожное время между двух русских революций, Марфо-Мариинская обитель милосердия до сих пор остается памятником этой горячей заступнице обездоленных.

Принятие Елизаветой новой родины было настолько полным, что она по зову сердца через семь лет брака с великим князем и дядей царя Сергеем Александровичем Романовым перешла в православие. А русский язык сумела выучить настолько хорошо, что говорила почти без акцента.

В делах благочестия они были согласны с мужем, человеком образованным и религиозным. Они даже медовый месяц предпочли провести не за границей, а дома, в своем имении под Москвой, в Ильинском. Эта отстраненность от светской жизни и осуждение близости царской четы с Распутиным сильно охладили их отношения с двором.

Однако, когда великий князь стал генерал-губернатором Москвы, общественность столицы приняла его в штыки из-за жесткой консервативности взглядов и сопротивления любым конституционным преобразованиям. Многие иначе, как «князь Ходынский» его не называли, взваливая на градоначальника вину за трагедию Ходынки и бестрепетное продолжение празднования «на костях раздавленных москвичей». Елизавета Фёдоровна тем временем усердно трудилась во благо москвичей, устраивая благотворительные концерты и базары, основывая сиротские дома и госпитали, учреждая кружки изучения Библии.

В Елизавете Федоровне счастливо сочеталась черты евангельских Марфы – заботящейся о земном, и Марии – заботящейся о небесном. Так, в феврале 1904 года она создала комитет по сбору средств в помощь солдатам Русско-японской войны. За два года ей удалось собрать огромную по тем временам сумму – более миллиона рублей. В кремлёвских мастерских целыми днями формировали посылки на фронт. Именно из этих мастерских и выбежала великая княгиня на грохот взрыва, когда в феврале 1905 года террорист Иван Каляев метнул в карету её мужа адскую машину. Степень ожесточения в обществе против Сергея Александровича была так велика, что некоторые цинично шутили, что «покойный впервые пораскинул мозгами». Великого князя разорвало взрывом на части, и Елизавета Фёдоровна сама собирала разбросанные куски его плоти. Однако, она нашла в себе силы посетить Каляева в тюрьме и передать ему прощение от мужа, присутствие которого ощущала все эти скорбные дни.

Оставшись вдовой, Елизавета Федоровна продала фамильные драгоценности и особняк в Санкт Петербурге и купила усадьбу с четырьмя домами и садом на Большой Ордынке. Так возникла обитель сестёр милосердия с полу-монастырским уставом, куда принимались женщины от двадцати одного года до сорока лет. И хотя сёстры давали обет нестяжания, целомудрия и милосердия, но при желании они могли свободно снять с себя все обещания и вернуться в мир. У них даже монашеская «униформа», разработанная Михаилом Васнецовым, была не традиционно черного, а жемчужно-серого цвета. Устав обители, настоятельницей которой стала великая княгиня, она написала сама.

Сначала некоторые члены Священного синода встретили её начинание в штыки, заподозрив в них попытку возродить древний институт диаконисс. Но рядовые москвичи, особенно обитатели соседнего Хитрова рынка, полного нищих, воров, грабителей и проституток, приняли заботу настоятельницы. Первым делом в обители развернули госпиталь. Потом преобразовали зимний сад в маленькую больничную церковь святых Марфы и Марии так, чтобы через открытые двери больницы можно было следить за службой даже лежачим.

Духовником обители стал соратник великой княжны по оружию: Митрофан Серебрянский был до этого настоятелем Покровского храма 51-го драгунского Черниговского полка, а Елизавета Фёдоровна – его шефом.

Скоро в обители появились аптека, где часть лекарств выдавалась бесплатно, столовая для неимущих, пункт раздачи одежды, библиотека, приют для девочек-сирот. А вход украсила часовня. И, конечно, в первую мировую именно в Марфо-Мариинской обители был устроен Всероссийский штаб милосердия.

По совету Михаила Нестерова Елизавета Федоровна пригласила тогда молодого архитектора Алексея Щусева для строительства собора Покрова Богородицы. А сам Нестеров вместе с Андреем Лаковым и Павлом Кориным взял на себя интерьеры и роспись в соборе. К 1912 году Алексей Щусев возвел собор в стиле русский модерн «по мотивам» владимиро-суздальского зодчества: с каменной резьбой на белоснежных, как покров Богородицы стенах, и с изысканно вытянутыми, но по-монастырски черными луковками куполов. По красоте и изяществу этот храм может сравниться только с церковью Спаса Нерукотворного в Абрамцево, выполненной в том же стиле. На плане собор выглядит как несколько вытянутый латинский крест, но издали он походит на корабль, корабль спасения.

Сохранилось фото, где Елизавета Фёдоровна сидит на скамейке у стен обители, а над её головой разрастается переплетение высеченных в камне сказочных птиц, животных, цветов – прообраз райского сада. Над богатой белокаменной резьбой в Покровском соборе работали такие замечательные мастера, как Сергей Коненков и Никифор Тамонькин. Глаз невозможно отвести даже от замысловатого растительного узора чугунных решеток на узких окнах и от резной деревянной решетки, стилизованной под средневековье, на воротах обители.

После революции Елизавета Фёдоровна твердо решила, несмотря на уговоры немецкой и английской родни, остаться в Москве. На светлую седмицу, в мае 1918 года она была арестована и выслана сначала в Пермь, а затем вместе с двумя монахинями и другими членами царской семьи перевезена в Екатеринбург, а через два месяца в Алапаевск. В ночь на восемнадцатое июля великая княгиня вместе с другими была зверски убита большевиками: живьем сброшена в шахту Новая Селимская в восемнадцати километрах от города. Затем шахту закидали гранатами. Когда осенью того же года Белая армия заняла Алапаевск, тела погибших были подняты и «отступили» с частями армии на восток. В последствие два гроба с телами Елизаветы Фёдоровны и монахини Варвары через Шанхай и Порт-Саид были доставлены в Иерусалим и погребены под храмом равноапостольной Марии Магдалины в Гефсимании.

А Марфо-Мариинская обитель просуществовала еще до 1928 года. После храмы закрыли, сестер сослали. В Покровском соборе организовали клуб

«Санпросвет» и кинотеатр, установив на солее статую нового бога – Иосифа Сталина. А в малом храме святых Марфы и Марии поселились последовательно: амбулатория имени профессора Фёдора Рейна, лаборатория института минерального сырья и кабинет лечебной физкультуры. В 1940-х годах Покровский собор собрались и вовсе снести, но его отстояла Академия архитектуры СССР. А после войны взяла под крыло, открыв там художественно-реставрационные мастерские, отреставрировав драгоценные росписи и просто починив крышу.

В 1992 году Елизавета Фёдоровна стала российской преподобномученицей Елисаветой Алапаевской. В этом же году её обитель передали патриархии, и в храме святых Марфы и Марии начались богослужения. А Покровский собор вернулся в лоно церкви только в 2006-м.

Еще через восемь лет здесь был основан женский монастырь с сохранением особого социального уклада: приютом для девочек-сирот, патронажной службой, благотворительной столовой и центром «Милосердие», помогающим тяжелобольным детям, в том числе с ДЦП. Так что дух покровительницы обители Елизаветы Фёдоровны витает не только в её покоях, переоборудованных в музей, но и в делах и молитвах самой обители.

Лидия Скрябина Донская повесть временных лет

По историческим меркам Донской монастырь весьма юн, ему всего перевалило за четыре сотни, но вряд ли есть еще в Москве сохранившиеся обители, столь неразрывно связанные с историей России. Начиная с 1591 года, когда к городу приблизились полчища хана Газы II Герая (около 150 тысяч воинов), Борис Годунов наспех возвел на самом слабо укрепленном подступе к Москве временную крепость гуляй-город. А царь Федор Иоаннович приехал туда, чтобы благословить московское воинство иконой Донской Божьей Матери, той самой, что по преданию написал Феофан Грек. Именно этой иконой Сергий Радонежский благословил самого князя, Пересвета, Ослабю и прочее воинство перед Куликовской битвой.

Первый натиск хана Казы Герая был отбит артиллерией и отброшен конницей на Воробьевы горы, где хан устроил свою ставку. Силы были не равны, и Борис Годунов пошел на военную хитрость. В ночь с 4 на 5 июля в Москве разожгли по всему городу костры, на лагерь татар был предпринят внезапный набег, а подставной перебежчик донес хану, что в столицу прибыло огромное подкрепление из Новгорода. И, о чудо! Свирепый хан, испугавшись контратаки, в спешке отступил. Борис Годунов за удачную военную операцию получил в награду золотой сосуд, взятый на Куликовом поле и прозванный Мамаем.

А в честь чудесного избавления на месте временной крепости решили возвести монастырь, для которого сделали список с чудотворной иконы Донской Божьей матери, ведь основная святыня оставалась в Кремле в Благовещенском соборе. И раньше каждый год из Кремля в Донской ходил крестный ход, а теперь эта чудотворная икона раз в год 1 сентября отправляется из Третьяковки в обитель для поклонения верующих. Первый храм или, как его теперь называют, Старый собор начали возводить в том же 1591 году, а в 1593 уже освятили. Его одноглавый куб с горкой кокошников – отличительная черта «годуновской архитектуры» – потом повторился в храме Покрова в Рубцове и в Казанском соборе на Красной площади. Считается, что автором проекта мог быть Федор Конь – создатель стен московского Белого города. Приделы, трапезную и шатровую колокольню пристроили к храму уже в следующем XVII веке.

Хотя, сам монастырь всегда был небольшим, и братии в нем как тогда, так и сейчас насчитывалось не больше сорока человек, он сразу полюбился москвичам. В смутное время он, правда, порядком захирел, но при Романовых туда зачастила царевна Екатерина Алексеевна, сестра Петра I. Благодаря её усилиям и помощи в конце XVII века возвели второй «Большой» собор с полубашнями по частям света – чертой уже нарышкинского барокко и богатым восьмиярусным иконостасом работы мастеров Оружейной палаты и росписями кисти Клаудио. Медные погребальные плиты в его полу памятуют о князьях Грузинских. А в подклетье, в Сретенской церкви похоронены имеретинский царь Арчил, его родственники, грузинские и греческие священники.

Тогда же на пожертвования богомольной и очень богатой семьи Кирилловых монастырь окружили мощными каменными стенами с двенадцатью башнями.

Правда, не очень религиозный Петр I повернул процветание обители себе на пользу и обложил его военной податью: вскладчину с Троице-Сергиевой Лаврой монастырь строил для царя военный корабль.

Оставаясь царским богомольем, веком позже от вдовы царя Ивана V обитель получила Тихвинскую церковь, а позже колокольню с церковью святых Захария и Елисаветы над западными воротами, больницу и дом настоятеля. Со временем в Донском открыли духовное училище и иконописную мастерскую.

Появились здесь и фамильные церкви-усыпальницы: при больнице открыли храм Архангела Михаила, усыпальницу князей Голицыных, где нашла упокоение и старая княгиня, выведенная в «Пиковой даме». Над могилами старинного дворянского рода графов Зубовых появилась церковь-ротонда во имя Александра Свирского. Над усыпальницей купцов Первушиных – церковь Иоанна Златоуста. А генерал-майор Терещенко отстроил в обители фамильную церковь Иоанна Лествичника.

Здесь, в Большом соборе разыгрался и последний акт трагедии во время чумного бунта в средине XVIII столетия. Во время эпидемии одному юродивому привиделось, что от избавления от чумы надо выказать особое почитание иконе Боголюбской Божьей Матери, что у Варварских ворот. Народ хлынул к святыне, умножая число зараженных. Тогда архиепископ Московский Амвросий, чтобы рассеять опасную толпу, повелел перенести икону в храм Кирилла и Иоанна на Солянке, а деньги, собранные на общую свечу сдать в консисторию. С криками «Богородицу грабят» разгневанная толпа бросилась искать архиепископа и, обнаружив его на службе в Донском монастыре, выволокла из храма и тут же, под колокольней, забила до смерти.

Еще раз обитель засветилась в истории, когда французы в войну 1812 года хотели устроить императору Бонапарту резиденцию именно в Донском. Но Наполеону обитель не приглянулась, он остановился в Кремле, а расквартированные солдаты грабили её несколько дней. Говорят, что, отступая, один из солдат отколол даже руку от прекрасной статуи плакальщицы. Зато из-за французского гарнизона пожар, выкуривший врагов из Москвы, обошел обитель стороной. Позже, на пожертвования атамана Донского казачьего войска графа Матвея Платова обитель восстановили.

На монастырском кладбище тогда появилось много могил героев войны. Впрочем, обширный монастырский исторический некрополь – единственный сохранившийся на территории старой Москвы – требует отдельного рассказа. Ведь здесь наши свой последний приют и мыслитель Петр Чаадаев, про которого Осип Мандельштам сказал, что это первый русский, идейно побывавший на западе и нашедший дорогу обратно. И знаменитая Салтычиха (помещица Дарья Салтыкова), прозванная Екатериной II «уродом рода человеческого».

После революции в обители, как водится, обосновалась колония для несовершеннолетних преступников, подотдел по борьбе с огородными вредителями (привет от товарища Шарикова из «Собачьего сердца» Михаила Булгакова), автобаза и антирелигиозный музей. А «Общество любителей кремации» (вернее «Общество развития и распространения идеи кремации в РСФСР») выбило себе часть монастыря с храмом Серафима Саровского и Анны Кашинской под крематорий. Троцкий назвал это нововведение «кафедрой безбожия». Крематорий бесперебойно проработал до 70-х годов, а потом – остался «только для избранных» покойников – там кремировали членов Политбюро ЦК КПСС.

Еще одна важная страница истории Донского монастыря связана со временем, когда сюда в 1922 году сослали арестованного Патриарха Тихона (Белавина) – первого после 200-летнего перерыва главу российской церкви. Это был страшный период гонений на церковь, убийства священников.

На трех возможных местоблюстителей патриарха велась настоящая охота. Покушались и на самого Патриарха, но ночью по ошибке зарезали его верного келейника Якова Полозова. Когда-то Яков уехал в Америку в поиск лучшей доли и встретился там с Тихоном, который в то время возглавлял американскую иерейскую кафедру в Нью-Йорке. С ним Яков вернулся домой и больше не расставался до последнего своего мученического часа.

А через год, в 1925-м почил и сам Тихон. Проводить патриарха собралось так много народа, что потрясенный этой процессией художник Павел Корин задумал картину «Русь уходящая». И хотя она так и не была написана, (в 30-е годы это было чистым самоубийством), остались прекрасные эскизы, портреты церковного клира и простых прихожан.

Патриарха захоронили тут же, но многие считали, что его тело или сожгли в крематории, или вывезли на Введенское кладбище. Но многие надеялись, что монахи сумели его перепрятать: что оказалось правдой. Уже после возвращения монастыря православной церкви в 1991 году, Старый собор из-за поджога выгорел, и братия, особенно из первопостриженных в монастыре инок Тихон (Шевкунов), горячо взялась за розыски мощей патриарха, кои и были найдены спрятанными под надгробием за плитой в тоннелях оставшейся старой тепловой трассы.

Так сложилась история, что здесь за день до кончины отслужил свою последнюю службу и патриарх Алексей II.

И, конечно, большинству живущих недалеко от монастыря всю страстную неделю Великого поста напоминает о будущей Пасхе тонкий, нежнейший аромат миро, разливающийся по окрестностям. Начиная с 1948 года, когда в Старом соборе возобновились службы, именно в нем монахи варят миро на «весь крещеный мир».

Лидия Скрябина Хранители осколков времени Донская повесть временных лет Часть 2

После смерти патриарха Тихона в 1925 году Донской монастырь окончательно закрыли, кого-то из монахов расстреляли, кого-то сослали в лагеря. А на территории обители обосновалось общежитие метростроевцев и другие мелкие конторы, но большую его часть, к счастью, занял историко-художественный и бытовой музей XVIII века. Позже, в 1929 году, чтобы отвадить верующих, множество которых стекалось помолиться на могиле патриарха, эту структуру преобразовали в Антирелигиозный музей искусств. Уже тогда со всей Москвы и области в обитель свозились осколки прежнего христианского быта: иконы и прочая церковная утварь из разрушенных храмов. Но просуществовал этот музей недолго, чуть больше года, и основная часть его фондов перешла в созданный в 1934 году Музей Академии Архитектуры, куда стали отправлять уцелевшие фрагменты христианского архитектурного наследия.

Считается, что музей был открыт при содействии настоящего ангела- хранителя памятников российской культуры – архитектора Петра Барановского. Ведь, благодаря возникновению музея, монастырь избежал окончательной гибели и сноса. Именно Барановский привез сюда из взорванного в 1931 году Храма Христа Спасителя шесть монументальных горельефов, которые можно увидеть в Донском и сейчас. Один из них по счастливому стечению обстоятельств как раз изображает сцену благословения Дмитрия Донского Сергием Радонежским перед Куликовской битвой той самой чудотворной иконой.

Основная экспозиция нового музея расположилась в Большом Соборе. Конечно, там были выставлены и макеты новозеландской хижины или индокитайского свайного дома. Но эта, сделанная во многом для отвода глаз, экспозиция помогла не только спасти великолепный восьмиярусный иконостас собора, но и приютить еще один из церкви Мартина Исповедника. Последний, кстати, пережив страшное время гонений, вернулся потом домой на Таганку. А на родном иконостасе в Донском на царских вратах музейным реставраторам удалось даже сохранить позолоту XVII века, которую, говорят, клали на чесночный сок и полировали волчьим зубом.

В этом же Большом соборе в 1937 году после выставки в Пушкинском музее изобразительных искусств разместили огромную авторскую модель Большого Кремлевского дворца архитектора Василия Баженова. Она, кстати, – одна из самых масштабных архитектурных моделей в мире.

В двухэтажной обходной галерее Большого собора разместили экспозицию по истории русской и советской архитектуры. А в Малом соборе до конца 1940-х проводились временные выставки, а потом там возобновились службы.

По окончании Второй мировой, здесь возник еще один музей, вернее филиал Государственного музея русской архитектуры во главе с Алексеем Щусевым. А в 1964-м их слили воедино, образовав Государственный научно-исследовательский музей архитектуры имени А.В. Щусева. И он за этими каменными стенами мирно прожил до 1991 года, когда монастырь был возвращен русской православной церкви.

Храм архангела Михаила благодаря музею тоже сохранился. Сейчас там, как и прежде, остались только усыпальницы князей Голицыных, а во времена музея здесь собрали много других парковых и надгробных скульптур, включая известный памятник Екатерины II скульптора Василия Демут-Малиновского из усадьбы генерала Румянцева, а также несколько надгробий Ивана Мартоса – автора памятника Минину и Пожарскому на Красной площади.

Фондовые хранилища музея, фототека и коллекция дореволюционной архитектурной графики расположились в церкви Иоанна Златоуста, единственной лишившейся своего внутреннего убранства.

А на территории обители вдоль могучих крепостных стен прижилось, кроме уже упомянутых горельефов, крыльцо из знаменитого храма Успения на Покровке. Говорят, что Успенская церковь на Покровке была так хороша, что увидев её в детстве, Василий Баженов захотел стать архитектором. На бесподобную мраморную резьбу этой лестницы можно полюбоваться и сейчас. Любой желающий может прийти и посмотреть на уникальную мраморную резьбу по белому мрамору.

Нашли здесь последнее пристанище и наличники с Сухаревской башни, части окон из затопленного на Волге в Калязине Троицко-Макарьева монастыря и фрагменты церкви Николы «Большой Крест» у Красных ворот.

И, конечно, некрополь монастыря пополнился надгробиями с других разрушенных московских кладбищ. Собственно, весь Донской стал тогда одним большим архитектурным некрополем, печальным и величественным. С порталами никуда уже не ведущих дверей, оконными проёмами, которые никуда не глядят, и мраморными ступенями, которые никуда не ведут.

Поэтому, больше всего я люблю радостную историю про сохранившиеся в Донском грандиозные фрагменты Триумфальной арки с площади Тверской заставы. Арки, разобранной еще в 1934 году.

В детстве мы жили недалеко от монастыря, куда мама возила меня гулять в коляске, и я прекрасно помню могучую царственную Колесницу Славы с шестеркой лошадей, горделиво возвышавшуюся на фоне Большого собора. Вообще, тогда монастырь напоминал чем-то средневековый замок, потому что после кованых ворот и нависающей арки надвратной церкви, оробевшего посетителя встречали два стража-воина по обе стороны аллеи, ведущей к Собору. Эти скульптуры тоже были привезены с Тверской заставы.

В 1967 году их, как и колесницу, вернули на восстановленную арку на Кутузовском проспекте. Проезжая мимо, я всегда вспоминаю, как просила папу подсадить меня на высокий цоколь колесницы, чтобы можно было встать и дотянуться до копыт лошадей. Но я была слишком мала, и мне так ни разу и не удалось дотронуться до их счастливых подков.

Лидия Скрябина «Торговлей окриленны…»

Когда в конце прошлого века величественное здание Гостиного Двора на Ильинке совсем обветшало, московские власти решили перед реконструкцией провести в нем раскопки. И Гостиный двор, как старинный «сундук, полный сокровищ», – а именно так называли его публицисты XIX века, приоткрыл свои недра и явил археологам серебряные с золотой оторочкой чарки, пригоршни старых европейских монет и российских «чешуек», бывших в ходу в XVI–XVII веках, и даже муравчатые аптекарские стопки.

Некоторые из этих ныне музейных ценностей сохранились здесь еще c XVI века, когда по приказу Ивана III первый деревянный Гостиный двор, бывший лишь частью большого торжища на Торговой (ныне Красной) площади, перенесли восточнее от стен Кремля, к нынешним Ильинке и Варварке.

Тогда же Московский Гостиный двор, куда стекались гости (заморские купцы или местные негоции, занимавшиеся заморской торговлей), обзавелся и собственной таможней. Ведь купцам разрешалось торговать здесь только оптом и после уплаты всех пошлин. После нескольких пожаров в Москве Борис Годунов велел отстроить Двор каменным, а в 1641 году царь Михаил Романов после лихолетья смутного времени укрепил и расширил двор, украсив его стены разноцветными изразцами, а над воротами входа (тогда он был со стороны Варварки) соорудил восьмиугольную башню с шатрами по бокам. Верх башни венчал двадцатипудовый позолоченный орел. Гостиный двор стал занимать целый квартал между Хрустальным и Рыбным переулками, вдоль которых к нему были пристроены лавки и харчевни. А внутри двора расположились жилые палаты, и было вырыто два колодца.

Сюда стекались купцы со всего света, и «суда летучие, торговлей окриленны», как писал Пушкин, пришвартовывались у его аркад день и ночь. Торговые павильоны были забиты людьми, как селедкой в бочке. А ряды строго делились по товарам на Восковой, Иконный, Шапочный, Пряничный, Харчевой и т. д. Так что пословица про то, что «негоже лезть суконным рылом в калашный ряд» пошла отсюда. Заморских хронистов особенно поражали рыбные ряды с кадками икры, горами стерляди и астраханских осетров.

Одно время здесь располагался и Посольский приказ – читай, министерство иностранных дел, а в более позднее время сюда, как к средоточию столичной жизни, стремилась публика со всей Москвы на гулянье, ярмарку, в многочисленные трактиры. В Казанском Соборе у Красной площади купцы на немецкий манер давали «очистительную присягу» или чуть поодаль на русский лад разрешали торговые споры в честном кулачном бою под присмотром окольничего, казначея и дьякона. С каждого дела, решённого боем, спорщики отчисляли процент Гостиному двору и госпошлину судьям. Здесь же, по легенде, зародилась и традиция распродаж, когда один из купцов выставил купленные накануне по дешевке остатки изюма со слоганом: «Остатки сладки!».

Сохранилось много анекдотов и о купеческих развлечениях. Когда шутники подкидывали покупателям завернутых в дорогую бумагу дохлых мышей, а «счастливцы», думая, что это кем-то оброненный дорогой товар, радостно несли гостинцы домой. Помните картину Иллариона Прянишникова в Третьяковке «Шутники. Гостиный двор в Москве»?

Кроме бойкой оптовой торговли со всем белым светом здесь в 1672 году открылась и первая общественная аптека, снабжавшая лекарствами не только москвичей, но и царское войско. Поэтому, вместе с аптекой в павильонах Двора обосновалась и «дохтурская палатка», и алхимическая «перепускная» лаборатория с печами, и, конечно, чулан – хранилище целебных трав. Склянки для снадобий, найденные при раскопках, поставлял первый в России стекольный заводик, еще в 1635 году при царе Михаиле Романове открытый шведом Елисеем Коетом.

Здание Двора было возведено на казенной земле, «казенным иждивением», т. е. из средств госбюджета. Поэтому, ремонтировалось оно редко и через несколько десятилетий сильно обветшало. Рачительная Екатерина II продала Двор на аукционе. Купцы выкупили его вскладчину. Так появились деньги на монументальную и величественную реконструкцию. Екатерина с немецкой любовью к порядку пожелала придать хаотичному «самострою» Китай-города ансамблевость и заказала проект Джакомо Кваренги, который чуть раньше уже отстроил торговые ряды на Красной площади. Этот архитектор-классицист в первую очередь много строил в Санкт-Петербурге, украсив его Академией наук и дворцом Юсуповых.

Проект итальянца оказался замечательным не только по внешнему виду, но и по рациональности использования пространства. Внешне здание прихорошилось арками, широкими лестницами и колоннами, а углы строения стали закругленными, чтобы каретам и возам удобнее было вписываться в узкие улицы. Теперь главный вход переместился на Ильинку. А по периметру Кваренги разделил Двор на множество хозяйственных отсеков для лавок и амбаров с отдельными входами и оторочил их открытой галереей для удобства покупателей, чтобы торговый променад не прекращался в любую погоду. Он также разделил обширный внутренний двор поперечным корпусом и сделал к нему отдельные проезды. И конечно, выделил на втором этаже место для биржи, которая начала работу в самом конце XVIII века.

Новый Гостиный двор возводили долгих 15 лет из-за сложностей с глинистым грунтом и резким перепадом высот между Варваркой и Ильинкой. Но стоило ему, наконец, отстроиться, как все смёл очередной, теперь уже «наполеоновский» пожар. Пришлось снова восстанавливать утраченное, теперь уже с помощью Осипа Бове.

После революции 1917 года здание вновь досталось государству. Потянулись десятилетия «коммерческого застоя», когда павильоны надолго заняли бюрократические учреждения и конторы всех мастей: от объединения «Автодор» до хозяйственных складов Госбанка. В годы войны часть помещений даже использовали как бомбоубежища. А во внутреннем дворе развернул работу небольшой кирпичный завод.

В 80-е я приходила туда в какой-то очередной «Роспотребсоюз» к знакомой машинистке печатать курсовые. Больше всего этот улей с вечно снующими служащими напоминал мне эпизод из фильма Гайдая «12 стульев», когда мадам Грицацуева (Крачковская) носится за сбежавшим Остапом по бесконечным переходам и лестницам «Дома народов». Внутренний двор, над которым сейчас выстроен купол, был завален каким-то промышленным хламом, остовами грузовиков. Каждая из контор перестраивала свои клетушки сама, а здание в целом очередной раз сильно поизносилось. Фундамент стал проседать, стены пошли трещинами. А сам гигант классицизма настолько выпал из общемосковской жизни, что его даже перестали указывать в путеводителях по столице.

Наконец, в 1995 году пришло время вдохнуть в старинное здание новую торгово-выставочную жизнь. На этот раз реконструкция под руководством Михаила Посохина оказалась поистине революционной. На древних и частично заново достроенных стенах архитектор Нодар Канчели раскинул огромный стеклянный безопорный купол, самый большой в Европе, площадью 12 тыс. квадратных метров. То есть, это пространство сопоставимо с площадью Сан-Марко в Венеции. Однако, инженеры считают эту конструкцию настолько прочной, что уверены: по крыше не только безопасно ходить, но можно даже проехаться на машине. И, конечно, купол оснащен системой таяния снега и сбора конденсата. Правда, у проекта было много противников, в том числе и в Минкульте, обзывавших новое здание муляжом, однако энтузиазм архитекторов, строителей и тогдашнего префекта Центрального округа Москвы Александра Музыкантского пересилили. И время показало, что они были правы. Стеклянные пирамиды во дворе Лувра или разновеликие полосатые колонны в Пале-Рояле тоже многие считали издевательством над историей и культурой Франции.

Татьяна Цыба Мистика Гоголя

Николай Гоголь – самый загадочный русский писатель. Его жизнь окружена тайнами, много мистики и в жизни писателя, и в его произведениях.

Загадочна и судьба памятника, который три раза менял место.

Общество любителей словесности, в котором состоял при жизни и сам Гоголь, развернуло сбор средств по всей стране на строительство памятника Гоголю. Чтобы собрать 50 тыс. рублей, понадобилось 10 лет.

В 1909 году на Гоголевском бульваре, тогда Пречистинском, установили памятник Гоголю, скульптор Н. Андреев, архитектор Шехтель. Публики собралось на площади очень много, в ближайших домах даже сдавали комнаты в аренду с видом на бульвар. Из-за давки 40 человек упали в обморок. Когда сдернули покрывало, народ ахнул, и воцарилась гробовая тишина. Зритель был не готов увидеть такого Гоголя. Голова обречённо опущена, и вся поза Николая Васильевича говорит о покорности всему, что судьба ему уготовила. Сидел, завёрнутый в плащ, и как бы смотря на камин, где горит его второй том «Мертвых душ». Скульптор изобразил писателя в последние годы его жизни. В работе над памятником Андреев перечитал все произведения Гоголя, съездил на Украину, встретился с современниками, которых застал живыми, изучил переписку с друзьями. Изобразил Гоголя в период душевного кризиса, опустошенного, утратившего веру в творчество. Из художников поддержал скульптора только Илья Репин: «Сколько страданий в этом мученике за грехи России!»

3 марта 1927 года около памятника Гоголю состоялся митинг революционных писателей. Они обсуждали, нужен ли Гоголь современным людям, или пора выбросить его на свалку истории. Присутствующий Михаил Булгаков сжал кулаки. «Их накажут. Нет, не Бог. Их накажет Сатана. Да, явится в Москву и накажет». Возможно, тогда родился замысел романа «Мастер и Маргарита».

Памятник Гоголю простоял на этом месте 42 года, ровно столько же прожил писатель. Мимо памятника проходил путь Сталина от Кремля на дачу, грустный памятник ему не нравился и он приказал убрать его с глаз долой. И в 1951 году памятник увезли в Донской монастырь. Но вскоре советская власть решила сделать в обители приют или тюрьму для несовершеннолетних преступников. Памятник Гоголю перевезли ещё раз во двор бывшей усадьбы графа Александра Толстого на Никитском бульваре, где Гоголь прожил последние четыре года своей жизни, и где сжёг второй том «Мертвых душ». С Александром Толстым Гоголь познакомился в 30-х годах, знакомство переросло в крепкую дружбу, супруги отвели писателю апартаменты на первом этаже и старались сделать все, чтобы ему было тепло, уютно и удобно в их доме. Гоголю нравилось, ведь он никогда не был богат, у него никогда не было собственного жилья, он снимал квартиры или жил у друзей. Здесь о нем заботились, как о ребенке, он не нуждался ни в чем. Гоголь даже хвастался друзьям, как ловко он устроился, сейчас бы сказали, на халяву.

В этом доме разыгралась заключительная драма Гоголя. В январе 1825 года неожиданно умирает жена друга, известного славянофила Хомякова, мать семерых детей. Гоголь никогда не был женат, он очень любил эту женщину и считал ее самой достойной из всех женщин, встреченных им в жизни. Смерть Хомяковой стала для Гоголя предзнаменованием собственной смерти. С этого момента каждый день он думая о её приближении. Гоголь стал много молиться. Однажды вечером он позвал прислугу Семена и велел растопить печь. Достал пачку тетрадей, перевязанных бечёвкой, бросил в камин и свечей зажёг огонь. Рукопись гореть не хотела, обгорели только края тетрадей, и огонь погас. Тогда Гоголь развязал тетради и бросал по листочку, затем опять зажёг свечу. Когда все сгорело, он встал, перекрестился, вернулся в свою комнату, лег на диван и заплакал.

Над вторым томом «Мертвых душ» Гоголь работал 19 лет и посчитал, что поэма не удалась. Здесь Чичиков должен был преобразиться из авантюриста в хорошего гражданина с помощью губернатора и императора. Испуганные Толстые вызвали к Гоголю самого лучшего врача, который посоветовал писателю отлежаться. Гоголь лежал, ни с кем не разговаривал, почти не ел. Перестал следить за собой, умываться, одеваться, хотя по жизни был щеголем. Возможно, плохое самочувствие напомнило писателю о несдержанном слове. Когда-то Гоголь сильно болел, и пообещал, если поправится, уйдет в монастырь. Однако этого не сделал. И вот бог наказал. Толстой приглашал лучших врачей, собирал консилиум, который решил поставить Гоголю две пиявки на нос, посадить в теплую ванну, а голову поливать холодной водой. Гоголь умер в 42 года почти нищим, все его имущество оценили в 43 рубля. Похоронили его на кладбище Даниловского монастыря, но затем в числе самых именитых останки перенесли на Новодевичье кладбище. Мистика и загадки преследовали писателя и после смерти. При вскрытии гроба голова писателя лежала на боку. В последние годы жизни с Гоголем случались приступы, на несколько мгновений могло остановиться сердце, поэтому он боялся быть захоронены заживо и даже написал завещание с просьбой похоронить после того, как станут видны трупные пятна. И вот открыли гроб, а голова лежит на боку, некоторые говорят, вообще головы в гробу не было. Мистика! Толстой привез с Крыма огромный черный камень, напоминающий Голгофу, и на нем поставили крест.

Впоследствии советская власть поставили другой памятник Гоголю. А черный камень оказался на могиле Булгакова.

Мистика ученика Гоголя.

А на Гоголевском бульваре с 1952 года стоит молодой, нарядный, красивый, успешный Гоголь работы Н. Томского. Москвичи тоже восприняли этот памятник в штыки и даже написали эпиграмму:

Шутили горожане после установки нового Гоголя на бульваре. Прошло время – привыкли.

Татьяна Цыба Трудная судьба Варлама Шаламова

Варлам Шаламов – человек сложной судьбы, поэт, писатель больше известен как автор «Колымских рассказов». Его имя стоит в одном ряду с Солженицыным, но Шаламов всегда оставался и остаётся в тени Солженицына.

Варлам Шаламов родился в Вологде, там прошло его детство, 16 лет он провел на Колыме, но и Москва была в его жизни. На доме 8 в Чистом переулке установлена мемориальная доска: здесь жил Варлам Шаламов.

Прожил он в этом доме недолгое время между двумя арестами.

В 1927 году Варлам Шаламов становится участником акции протеста, посвященной 10-й годовщине революции: вместе с группой подпольных троцкистов он выходит с лозунгом «Долой Сталина!». За участие в этой акции он впервые «без суда и следствия» был отправлен в лагерь на три года. С этого момента начинается его арестантская жизнь, и продолжается она до 1951 года. В 1931 году он приезжает в Москву в этот дом в Чистом переулке в семью старого большевика Игнатия Гудзя и женится на его дочери Галине. Здесь родилась их дочь. Шаламов начинает писать стихи, рассказы, он сотрудничает с редакциями, ходит по этим улицам, его начинают печатать в некоторых московских журналах.

В 1937 году в этот дом ночью вошли люди, Шаламов был арестован во второй раз, счастье продлилось всего 3 года. Арестовали Шаламова по доносу брата жены, сотрудника НКВД, за антисоветские высказывания. Его увозят сначала в Бутырскую тюрьму, а потом отправляют на Колыму. Вернётся он в этот дом только в 1953 году и будет тайно встречаться с семьёй, так как жить ему надлежало за 101 километром. Брат жены продолжал следить за парой и писать доносы.

В 1937 году его отправляют в Магадан на золотодобывающие прииски. 13 лет он кочует по шахтам и посёлкам в качестве землекопа, забойщика, лесоруба, поменял пять приисков. В Колымских лагерях пытается бежать, попадает в штрафной прииск – и добавляет себе срок. Здесь он заканчивает медицинские курсы, работает в лагерных больницах фельдшером.

Работает в Якутии, зарабатывая на билет в Москву.

«Колымские рассказы» – программное произведение состоит из шести циклов. Шаламов описывает жизненный путь людей, которые были сломлены системой. Шаламов был убежден, что лагерь абсолютно для всех является отвратительной и ужасной школой. Он негативно отзывается о Солженицыне. Отказывается от предложения Солженицына работать над «Архипелагом ГУЛАГ» вместе и запрещает Солженицыну использовать свое имя в его материалах. Шаламов считает, что Солженицын сделал себе имя за счёт спекуляции темы лагерей. «Архипелаг ГУЛАГ» оставляет в тени «Колымские рассказы». Шаламов хотел, чтобы его рассказы выходили в своей стране, чтобы вышли за пределы самиздата, но этого не случилось, этому помешала популярность Солженицына.

Шаламов считает, что лагерь – это опыт отрицательный полностью, что лагерь растлевает всех. Для Солженицына, и это видно в «Одном дне Ивана Денисовича», лагерь – место очищения, и, вообще, Россия должна пройти «большевистское искушение», чтобы очиститься. Шаламов считает, что Солженицын пишет не всю правду о лагерях. В «Одном дне Ивана Денисовича» в лагере живёт кошка. Шаламов считает, что в лагере на Колыме кошку бы съели.

Шаламов категорически не хотел участвовать в политических играх. Он писал, что самиздат и тамиздат – это оружие двух разведок. А Солженицын в борьбе участвовал, и сам был орудием «холодной войны». И в этом тоже разница в их судьбах, – большая разница. Единственный легальный рассказ Шаламова вышел в 1965 году в журнале «Сельская молодежь». А «Колымские рассказы» вышли уже после смерти писателя. В 1965 году на полуофициальном вечере, посвященном памяти Осипа Мандельштама, Шаламов читал рассказ «Шерри-бренди».

В основе сюжета – умирающий в ГУЛАГе поэт. Рассказ – дань поэта своему другу по искусству и судьбе. Больной Мандельштам читает у костра сонеты Петрарки. В президиуме заволновались и передали ведущему вечера записку: прекратить чтение. Ведущим был Илья Эренбург, он спрятал записку в карман и дал возможность дочитать рассказ. Выступление было принято с восторгом. Шаламов вошёл в литературный круг Эренбурга. Завязалась дружба с Надеждой Мандельштам. Вскоре он был представлен Анне

Ахматовой. Шаламов отказался от своих диссидентских взглядов, и некоторые расценили это, как предательство…

16 лет лагерей сломали Шаламова только физически. Последние годы он провел в доме престарелых Литфонда.

Будучи сыном священника, Варлам Шаламов всегда считал себя неверующим. Тем не менее, отпели и похоронили его с соблюдением всех православных традиций на Кунцевском кладбище Москвы.

Александр Нефёдов Тринадцатая тень

Когда на столицу опускаются вечерние сумерки, а город озаряется светом ярких уличных фонарей и неоном магазинных витрин, прохожим на Новинском бульваре открывается на мгновение удивительное зрелище. Не всякому дано это видеть, да и длится таинство всего несколько секунд: странная группа бронзовых фигур, покрытых благородной патиной, вдруг будто оживает. Двенадцать угрюмых ликов обретают человеческие черты и устремляют свой взор на тринадцатого собрата. А он, неуклюже засунув руки в карманы помятых брюк, пристально вглядывается в пафосное здание на другой стороне бульвара. Ему кажется, что где-то там, в верхних этажах американского посольства и решилась однажды судьба русского поэта еврейского происхождения, по капризу своему сделавшая его изгнанником на Родине, затем гражданином США, а далее – всемирно признанным поэтом.

Он замер здесь в бронзе в мае 2011 года. Гениальный скульптор Георгий Франгулян подарил столице эту композицию, тем самым как бы причислив поэта мира к москвичам. Или приблизив к нему москвичей… А ведь юбиляр бывал при жизни в Москве редко, наездами. Широкого отражения в его творчестве Москва не нашла, в отличие от родного Ленинграда. Лишь в раннем своем произведении – «Рождественском романсе» он упоминает ночную столицу, Александровский сад, Ордынку и замоскворецкую мглу в предновогодний вечер. Он больше любил город на Неве, его каналы и мосты, хотя по жизни своей многострадальной, в которой были и психушки, и аресты, ссылка и высылка, понимал: «Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря»…

Но вовсе не по иронии судьбы он обрел свое вечное пристанище на лагунном острове Адриатического моря, – на венецианском кладбище Сан-Микеле…

Теперь он – единственный современный русский поэт, признанный на мировом уровне безусловным классиком. Оцененный Нобелевской премией на чужбине и увековеченный в бронзе в неродном городе. Поэт ХХ века, о котором издано самое большое количество мемуаров и которому посвящено бесчисленное множество конференций.

…Очереди за вожделенной визой вдоль стен американского посольства – уходящая примета Новинского бульвара. И люди, суетящиеся здесь, уже не вызывают удивления у прохожих, лишь у некоторых – зависть или непонимание. Привыкли мы и к бронзовому поэту, на фоне двенадцати безликих плоских фигур взирающему на мир поверх толпы. А он своим грустным скульптурным обликом, да и реальной непростой судьбою, словно стремится всем нам напомнить, что зачастую и любовь, и надежды бывают призрачны. Но мы, вопреки всему, продолжаем здесь и сейчас верить:

Константин Спасский Поварская, 33

Почему Поварская, 33? Очень просто. Это здание принадлежит Театру Киноактёра, в котором я служил несколько счастливых лет в должности артиста. Были сыграны интересные роли, состоялись добрые знакомства, да и, в конце концов, я был моложе. В конце прошлого века и в начале 21-го худруком работал в театре Андрей Белоручев. Он поставил «Роман Мастера» по Булгакову, «Мандат» Эрдмана, «Королевство кривых зеркал», где я играл Кота Бегемота, Тамару Леопольдовну, Короля.

Но речь о самом здании. Ранее на этом месте находилась церковь Рождества Христова в Кудрине, отстроенная в камне в 1692–1693 гг. в виде пятиглавого храма с увенчанной шатровой колокольней трапезной. В 1931 году церковь закрыли и, естественно, снесли. И начали строить назло мировому буржуйству современное здание. И строили аж до 1935 года по проекту архитекторов, братьев Весниных – Виктора Александровича и Александра Александровича. Конструктивизм был тогда в моде и ассиметричные формы и динамичность всей постройки стали неким новаторством, но до ума дело не довели, потому как, думается мне, подул очередной ветер сталинских перемен. А фасад здания предполагалось украсить либо барельефами, либо цветной штукатуркой с изображениями тяжкой жизни узников. Здание это возводилось как Центральный дом каторги и ссылки для Всероссийского общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, с которыми наступила пора прощаться. Вот стены и остались голыми и политически никакими, что и дало формальный повод «наверху» назначить Весниных крайними.

Критиковали страшно. И в выражениях не стеснялись, что, впрочем, в те годы было делом обыденным. Забегая вперёд, скажу, что здание Государственного театра киноактера по адресу Поварская, 33 нынче относится к объектам культурного московского наследия. А в 35-м году журнал «Строительство Москвы» критиковал братьев Весниных за «омертвелость голых плоскостей», отсутствие индивидуальности внешнего вида сооружения и ослабление требуемой монументальности композиции. И стенгазета самих политкаторжан «Три централа» рубанула с маху: «Поди ж ты – строили дворец, а вышел колумбарий свайный». Вот так и не меньше!

Постановление Президиума ЦИК СССР о ликвидации «Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев» в июне 1935 года поставило точку на политкаторжанах и в спорах, кому достанется новый дом.

В 1936 году в здании заработал кинотеатр «Первый». И только в 45 году здание занял образованный в 1943-м Государственный театр киноактёра союзного значения. Руководить театром назначили имена громкие и положительные. Так, директором стал Г.В. Александров, а художественным руководителем С.И. Юткевич. Открытие произошло в 1946 году спектаклем «Бранденбургские ворота» Михаила Светлова, что для послевоенной Москвы явилось событием значимым. Режиссировал премьеру известный актер и режиссер Борис Бабочкин, наш любимый Чапаев.

И всё было бы хорошо, только артисты, снимающиеся в кино, как бы они ни хотели выходить на сцену, были подчинены киношным графикам. Организация театральных представлений стала пробуксовывать. И с 1957 по 1969 г. здание на Поварской по указанию Хрущёва занял Дом кино. Что, впрочем, тоже совершенно нормально.

Театр киноактера вернули в здание на Поварской уже в 1969 году. Если бы я работал в театре тогда, то выходил бы на сцену с Марком Бернесом, Мариной Ладыниной, Сергеем Бондарчуком, Георгием Вициным, Николаем Крючковым, Эрастом Гариным, Иннокентием Смоктуновским и многими другими нашими замечательными актёрами. Но это уже в далёком прошлом. И молодые зрители вряд ли помнят такие замечательные имена.

Сегодня такой лакомый кусок в центре Москвы хотят прибрать многие серьёзны претенденты. Что будет со зданием, – неизвестно. Но, как бы то ни было, до сих пор захожу в театр с трепетом, потому что история этого здания на какой-то очень хороший период времени стала и историей моей жизни.

Лидия Скрябина «Был дом на берегу бульвара…»

Стихотворение Беллы Ахмадулиной «Дом» каждой своей строчкой словно обращено к дому-кораблю акционерного общества «Феттера и Гинкеля» на берегу Сретенского бульвара, прозванного «домом Лансере». И хотя у поэтессы речь идет о береге Никитского бульвара, Мерзляковского и Хлебного переулков, а наш дом стоит на углу Милютинского и Боброва, но все остальное – слово в слово о нем. Даже номера домов совпадают, оба – 20.

Старый тесный лифт – «в печальном лифте престарелом». Темный, готический подъезд со стрельчатыми арками окон, «где ветхий лак плафона так трогателен и нелеп». Чугунные решетки перил с псевдогеральдическими розетками и, конечно, приют и мастерская художника, полная «диковинных вещей, воспитанных, как существа». Потому что в доме, воспетом Ахмадулиной, мастерская её мужа художника Бориса Мессерера, а в доме в Милютинском переулке – квартира и мастерская художника Евгения Лансере. Вернее, нескольких поколений художников, носящих эту фамилию и входящих в большой художественный клан Бенуа-Серебряковых-Лансере. Клан столь обширный и разветвленный, что в нем нашлось место даже для знаменитого британского актера Питера Устинова.

Возможно, это поразительное сходство образов и обликов двух старинных московских доходных домов возникло от того, что архитектором обоих был «гражданский инженер» Валентин Дубовский – поклонник изысканного и мрачноватого готического модерна. Дому на Никитском повезло больше, его успели построить и заселить до революции, а дом в Милютинском переулке к 1917 году закончить не успели. Поэтому с высоты пятиэтажного недостроя восставшие успешно обстреливали из пулеметов Центральную телефонную станцию по соседству, шведско-датско-русское «чудо техники», занятую юнкерами.

После революции стройка тянулась еще больше десяти лет, и последние два этажа завершил архитектор Александр Калмыков. Он хоть и был, как и Дубовский, почитателем модного в то время готического модерна, но из-за экономической целесообразности от многих романтических излишеств (розеток, колонн и барельефов в нишах) ему пришлось отказаться. К 1937 году здание дополнили еще одним, восьмым этажом, и в нем надолго зашумела жизнь многочисленных контор и коммуналок.

На лестничной клетке каждого этажа было по две семикомнатные квартиры по 220 квадратных метров каждая, но изначальных респектабельных жильцов потеснили или и вовсе выселили из центра. Но одна квартира устояла в этом вихре коммунальных реформ. С 1934 года, то есть фактически с момента заселения дома, здесь, благодаря заботам и дружбе архитектора Алексея Щусева (автора Мавзолея Ленина) получил квартиру Евгений Лансере, известный художник, член общества «Мир искусства», работавший со Щусевым на возведении гостиницы «Москва» и Казанского вокзала. Революция и гражданская застали семью художника на Кавказе, где он преподавал и работал над иллюстрациями к «Хаджи Мурату» Л.Н. Толстого. Щусев не только помог другу перебраться в Москву, но, когда в конце 30-х всех буржуинов стали уплотнять, помог Лансере получить разрешение и отмежеваться от новых соседей, разделить квартиру стеной по кухне. Так большая часть кухни и три комнаты, около 80 квадратных метров досталось новоселам, а четыре комнаты с замысловатой планировкой сохранились за семьей художника. Его потомки и сейчас живут там на пятом этаже и на аутентичной двери в стрельчатой арке проема до сих пор прикручена бронзовая табличка с его фамилией.

Собственно, всего Евгениев Лансере – четыре. Первый – раноумерший замечательный скульптор-анималист. Его сын – известный художник Евгений Лансере Второй. Он также брат Зинаиды Серебряковой и племянник Александра Бенуа, и тот самый друг Щусева. Автор знаменитого «Выхода императрицы Елизаветы в Царском Селе» и «Кораблей Петра I» из Третьяковки. Евгений Лансере Третий, тоже живописец, архитектор и книжный график, участвовавший с отцом в росписи Казанского собора и работавший в мастерских Щусева. И, наконец, нынешний хозяин квартиры, его сын, реставратор и дизайнер Евгений Лансере Четвертый.

Много лет назад я частенько бывала в этой замечательной, полной прекрасных старинных вещей и мебели квартире. Со стенами, как в музее, полными картин, даром, что потолки в 4.20 вполне соответствуют музейным залам. Сейчас их гостиная стала мемориальной комнатой. Я была знакома с Лансере Третьим и Четвертым. И даже однажды отмечала с ними рождество, что для советских людей было погружением в иную реальность. Собственно, весь быт и традиции этой семьи, как и их квартира, и являлись иной реальностью. И пробовала знаменитые хозяйские рождественские пирожки с двенадцатью начинками по числу апостолов. Думаю, именно это семейство, ставшее метафизической сердцевиной, стержнем дома в Милютинском переулке и сохранило его, уберегло от сноса в перестройку и до сих пор является его ангелом-хранителем.

На этом месте всегда лежала печать какой-то неприкаянности. Начиная с XVII века, земля здесь всё время переходила из рук в руки от царского стольника к князю, а следом к купцу, от него к полковнику, затем к промышленнику и снова к купчихе. Пока, наконец, не было выкуплено в 1914 году ныне забытыми предпринимателями Феттером и Кинелем для постройки доходного дома. Недострой почти в четверть века в начале ХХ столетия перешел затем в бесхозное и безалаберное владение многочисленных и разномастных жителей коммуналок, а затем в такое же мучительное и бесконечное ожидание капремонта или реконструкции в начале 21-го. Жильцов из коммуналок расселили, но сил и денег на то, чтобы вдохнуть в здание новую респектабельную жизнь, у города не было.

Мрачноватый шарм этого дома привлек к нему молодую творческую тусовку, и долгие годы здесь был «Милютинский сквот» или «Открытые милютинские мастерские». Брошенные, но не отремонтированные квартиры отдали в аренду молодым художникам, дизайнерам и акционистам. Так образовалась целая колония молодых художников, у которых костюмированные вечеринки с аудио и видео инсталляциями сменялись лекциями, концертами, уроками по скетчингу и просто бесконечными посиделками. А некоторые арт-объекты надолго задерживались во внутреннем дворе, куда можно было всегда выйти через черный ход. Так, металлический огромный динозавр творческой группы «Не здесь» надолго стал визитной карточкой сквота. В 2014 году Департамент культурного наследия присвоил, наконец, дому и квартире художника Лансере статус объекта культурного наследия регионального значения. Но здание оставалось настолько заброшенным, что весной 2016 года стало объектом проекта «Москва, которой нет».

Но сегодня в доме, во многом благодаря стойкости клана Лансере, не покинувшего его, как капитан своё судно, начался, наконец, капитальный ремонт.

Ирина Манина Откуда тут трамвай?

Не было физического ощущения жары и знойности летнего вечернего воздуха, только усталость после целого дня ходьбы. День, вообще, выдался нежаркий, хоть и солнечный, поэтому четкие тени деревьев легли на рябь пруда, которую медленно пересекала пара лебедей. В моем воображении Патриаршьи пруды представлялись несколько иными, поэтому в памяти сразу возникает распустеха Аннушка:

– А где трамвайные пути?

– Нет здесь трамваев, – действительно, ничего напоминающего рельсы, турникеты. Разочарование кольнуло куда-то в неосязаемую область – а ведь в книге-то остались эти приметы старой Москвы. Красный трамвайчик, со звоном проносящийся мимо сквера и прямоугольного пруда, остался где-то далеко.

– Обрати внимание, пруд только один. Второй давно засыпали, но говорят о Патриарших по-прежнему во множественном числе.

Вдруг за стволами деревьев пронеслось что-то красное.

– Откуда тут трамвай? – запоздало проводили его взглядом.

Но ничто, кроме вечернего солнца, отражающегося в больших окнах верхних этажей, не напоминало о действии булгаковского романа, ни персиковой газировки, ни клетчатых субъектов – даже прогуливающиеся под липами москвичи равномерно распределились по всем четырем сторонам пруда. Да и бронзовый Иван Крылов в сопровождении басенных животных – это скорее компания для Летнего сада, а тут должен стоять памятник другому писателю. Когда-то шли разговоры о его создании, да и проект вроде бы был – Булгаков, сидящий на полуреальной скамье (наверное, по аналогии с Пушкиным). Так где Михаил Афанасьевич-то?

Недалеко. Прямо по проулку, а там по широкому тротуару Садового кольца совсем рядом дом с массивной черной надписью – «Булгаковский дом», чуть ниже на стилизованной полукруглой табличке, чтобы было видно прохожим то же – черным по белому. Под аркой проход в тот самый «Булгаковский дом». Дом «покоем»? Садовая 30-бис? Откуда такие суеверия, вернее легковерие? Адрес у дома-музея вполне нормальный, современно-московский. Да и входя под неосвещенную арку, главное – не испугаться грохота железных листов под ногами. Первым-то делом хочется рассмотреть рисунки на стенах – а это сложно сделать в полутьме, да и в самом дворе-колодце было по-вечернему сумрачно.

На плиточном пятачке под страшноватыми барельефами расположилась бесноватая компашка – Коровьев и Бегемот с обязательным примусом, исправность которого пока вопросов не вызывает. «Нехорошая квартира» притягивала и как-то пугала. Если честно, нам просто было по пути к станции метро, а в арку заглянули из любопытства. Во дворе пила что-то похожее на пиво молодежь в рваных джинсах, дредах, обычная такая молодежь. Не позавидуешь жителям соседних домов, ведь работает музей до одиннадцати вечера.

Между тем дом уже жадно раззявил двери, крутая лестница с языком – красной дорожкой – уводила на второй этаж, где за маленькой конторкой, увешенной и заставленной сувенирами, сидела девушка.

– Вы на спектакль?

– Нет. Мы вообще-то ни на что не рассчитывали, время прогулки на целый день вперед было рассчитано едва ли не по минутам, и мы еще укладывались в график.

– Покупайте билет, спектакль начнется в восемь. Через десять минут.

– Нет, спасибо. А можно в музей пройти?

– Проходите… – так как интерес к нам был утрачен, заграбастав брошюрку, прошли дальше по коридору, темному и тесному, с телефонным аппаратом на стене, со скрипучими крашеными половицами – как представлялись московские старинные коммуналки, переделанные из дореволюционных квартир. По музею слонялась публика, ожидающая спектакля. Он, видимо, готовился за единственной закрытой дверью. Вся остальная квартира была открыта обозрению. Скульптура импозантного Булгакова в окружении многочисленных афиш спектаклей по его пьесам, высокий старинный шкаф с фолиантами, корешки которых отсвечивают позолотой букв. Ящик для любовных посланий. В соседнем зале, превращенном в мини-кафе на пять столиков, везде присутствовал кот – над барной стойкой, в рисунках, фотографиях и на футболках. Красный бархат, узкие двери, афиши повсюду, тусклое освещение, тихие разговоры – мы словно попали в закулисье, где ожидают начало спектакля. Еще не придя в себя от смеси удивления и везения, спустились по ковровой лестнице вниз, мимо неопознанного вначале чугунного (кажется почему-то, что именно чугунного) Воланда со шпагой.

А во дворе уже стоит тот самый красный трамвай – стилизованный под него небольшой автобус. Вот он-то и был тем видением на Патриарших.

– Надо же. А мы совсем не собирались сюда заходить. Занесла нелегкая, – удивляемся и рассматриваем брошюру: «Вход в музей 200 рублей».

– Это, наверное, с экскурсией.

В таких вот смутных впечатлениях, отряхивая обувь от песка, мы и вышли обратно к Садовому кольцу.

Сергей Злыднев Беслан

Владимир Гондусов