Глава 1
2 ноября 1846, остров Блаугдон, Род-Айленд
Только Мерритт снова задремал, как мышиный голосок вырвал его в царство яви. Прячься прячься. Прячься. Прячься прячься. Прячься. Еда? Еда? Охота. Охота. Прячься.
Застонав, он прижал ладони к глазам. Каждую ночь. Это случалось каждую ночь с тех пор, как он выбрался из логова Сайласа Хогвуда. Как будто этот негодяй проклял его. Как будто посещение его заколдованного убежища каким-то образом подстегнуло способности, которые прежде пробивались лишь тоненькой струйкой. Мерритт тридцать один год спал просто замечательно, но как только он официально познакомился с Сайласом Хогвудом, голоса стали звучать постоянно.
И почему ему так жарко?
Мерритт стащил с себя рубашку и зашвырнул ее куда подальше, вздохнув, когда прохлада начала покалывать кожу.
Прячься прячься прячься.
Веееееееетееееееееер.
– Ой, ну только не ты! – прохрипел он, хмуро глядя на окно. Тюлевые занавески были задернуты, но он все равно видел тень красного клена, который стоял прямо под окном, мягко качая ветвями на ветру. Это чертово дерево доставало его больше всех, не считая Оуэйна.
Он заткнул уши, но это, конечно же, не помогло. Чары общения не были связаны со слухом – они шли прямиком ему в мозг, и он пока не нашел способа их отключать. Это был не постоянный поток речи растений и животных, хвала небесам, но по ночам он нарастал. Может, потому что Мерритт расслаблялся. А может, все на этом чертовом острове вело ночной образ жизни.
«Вееееееееетер», – шептало дерево.
– Да, я в курсе, – Мерритт отбросил одеяло, дотащился до окна и отдернул занавески. Остров был погружен во тьму, не считая света луны и звезд да далекого луча маяка. Он толком ничего не видел, зато все слышал.
«Тяяяяянемся», – свистели травинки.
«Вееееееееетер», – повторяло дерево.
«Хооооооолодно», – пел… сверчок? Тут он не был уверен.
Голоса сплетались и стучали у него в голове, пробуждая знакомую боль, которую никакое лекарство не могло унять. Мерритт прижался лбом к прохладному оконному стеклу, пытаясь подумать о чем-то другом: о своей книге, о Хюльде, о стирке, о политике – но голоса все равно пробивались.
Да господи боже, заткнитесь.
Он просил. Он молил. Он так устал. Две с половиной недели, каждая ночь хуже, чем предыдущая, и он так, так устал. Мерритт принялся биться головой о стекло. Один, два, три раза. Перестал считать и просто бился, отчего голова болела еще сильнее, но, если он сможет просто стряхнуть эти голоса, может, он и сумеет сегодня урвать хоть несколько часов отдыха. Лишь несколько часов…
Бум. Бум. Бум.
– Мерритт?
Голоса в голове притихли, когда слуха коснулся настоящий голос. Он отодвинулся от окна и увидел в дверях Хюльду: она держала свечу и завернулась в халат, приличия ради. Он так шумел, что разбудил ее?
– Опять? – спросила она, ее голос тоже звучал устало.
Мерритт потер глаза. «Оно не затихает», – попытался сказать он, но не издал ни звука. Немота – побочный эффект общения. Приводящий его в бешенство побочный эффект.
Он снова повернулся к окну и ударил кулаком в стекло, достаточно сильно, чтобы ушибить руку, но недостаточно сильно, чтобы разбить его.
Он выкрикнул цепочку немых ругательств в сторону окна и всего, что было за ним.
– О боже, – Хюльда открыла дверь до конца и вошла. Она замерла, когда ее свеча осветила его. – О боже.
Мерритт проследил за ее взглядом, который был направлен на его грудь. Он взглянул вниз.
Точно. Куда там он бросил рубашку?
Он не мог извиниться, так что просто махнул рукой и протопал к кровати, отшвырнул одеяла и шарил, пока не нашел ее, свисающую с сундука. Он снова натянул рубашку на себя. Схватил блокнот с прикроватного столика и уселся на краешек сундука, записывая что-то карандашом. Хюльда подошла поближе, чтобы разглядеть.
Думаю, теперь мы квиты.
Она шлепнула его свободной рукой.
– Хотя бы твое отвратительное чувство юмора не пострадало.
Его губ коснулась улыбка, стало немного лучше. Просто так случилось, что Мерритт – случайно – дважды заставал Хюльду в нижнем белье. В первый раз во время частного урока танцев, который она давала Бет, его горничной, а второй – в том подвале в Маршфилде. Очевидно, платья не особо годились для шныряния по сточным каналам.
Он был совершенно не против, но Хюльде этого не говорил.
«Я срублю это дерево», – записал он. Объяснять было незачем; это была не первая полуночная – или полуденная – беседа, которую они вели через блокнот из-за того, что он не мог говорить. Требовалось лишь пару раз использовать чары – и остров лишал его голоса.
Отложив карандаш, Мерритт снова потер глаза.
– Мне жаль. – Хюльда опустилась на сундук и сжала его плечо. – Я думала, та эссенция поможет.
Он покачал головой. Сонная настойка, которую она вливала в него на ночь, больше не работала. Теперь от нее только тяжелело тело.
Мерритт перелистнул страницу и указал на абзац, записанный прошлой ночью заглавными буквами. Я НЕ СПЕЦИАЛЬНО ЭТО ДЕЛАЮ.
– Я знаю. – Хюльда потерла то же плечо. Покусала губы. – Мерритт.
Он снова покачал головой. Он знал, что она сейчас скажет.
– Ты должен с ним встретиться.
Медленно выдохнув, Мерритт пропустил пальцы через свои волосы длиной до плеч, наполовину спутанные оттого, что он всю ночь ворочался и метался.
– Очень может быть, что он тоже общающийся. Или хотя бы знаком с такими, – настаивала Хюльда.
Она имела в виду Нельсона Сатклиффа. Человека, который, предположительно, был его биологическим отцом, – занятный факт, который Мерритт недавно узнал. Забавный, зазубренный кусочек пазла в хаосе его жизни. Это секретное отцовство было причиной того, что его отец – Питер Фернсби, человек, который вырастил его, – так сильно его ненавидел. Настолько, что с помощью взятки заставил возлюбленную Мерритта разыграть беременность, лишь бы у него была причина лишить его наследства и вышвырнуть из дома.
Но Нельсон Сатклифф был в Кэттлкорне, родном городе Мерритта. Родители Мерритта тоже были в Кэттлкорне. А он не разговаривал с ними – или хоть с кем-то из своей семьи – тринадцать лет. Питер Фернсби об этом позаботился.
Мерритт отлично понимал, что с этими новыми открытиями нужно разобраться. Что с Сатклиффом и Питером тоже нужно разобраться. Он должен был – он хотел – вернуть себе семью, которую столь несправедливо отобрали у него. И все же одна мысль о том, чтобы вновь ступить на землю этого городка, вызывала тошноту. Заставляла голову кружиться и отключаться. Он просто… не мог.
Веееееееетер.
Да знаю я, что там чертов ветер! Мерритт беззвучно наорал на дерево, а затем швырнул в него блокнот. Тот с глухим ударом угодил в окно и упал на пол.
– Мерритт, – Хюльда поставила свечу и обхватила его лицо руками, заставляя посмотреть на нее. – Сконцентрируйся на мне. Слушай мои слова. Попытайся отгородиться от всего остального.
Проще сказать, чем сделать.
Видимо, эта мысль отобразилась на его лице, потому что Хюльда добавила:
– Я знаю, что это скучное упражнение, но, прошу, попытайся.
Мерритт подавил вздох и посмотрел Хюльде в глаза, почти карие в этом скудном освещении. Она принялась читать детский стишок, а Мерритт невнимательно его слушал, больше заинтересованный движением ее мягких, полных губ, чем собственно словами. Ни за что на этом благословенном свете Хюльда не позволит ему поцеловать ее здесь и сейчас. Они были не вполне одеты, и была середина ночи, а они находились в его спальне. Она для этого слишком порядочна, и, если честно, это к лучшему. И все же. В этот момент Мерритт ничего не хотел сильнее, чем быть рядом с ней. Если он не мог ее поцеловать, то ему бы хватило положить голову ей на грудь, закрыть глаза и, может быть, заснуть.
Она закончила стишок. Заглянула ему в лицо.
– Получше?
– Слегка, – просипел он.
Хюльда чуть улыбнулась.
– Давай я заварю тебе еще чаю. Может, в этот раз он поможет, – в ее голосе слышалось сомнение, но она старалась, и он ценил ее усилия. Подобрав свечу, она встала, проверяя, туго ли завязан узел халата. – А еще остается вопрос с… – она замолчала и оглядела его, сгорбившегося на сундуке и потирающего горло. – Неважно. Займемся этим утром.
– Спасибо, – сказал Мерритт, но вышло грубо и неразборчиво. Звук топающих лап за дверью возвестил приход Оуэйна, но Хюльда выскользнула наружу и отослала того обратно спать. Первые несколько ночей он провел в комнате Мерритта, но его мысли лишь усугубляли ночную какофонию, так что Хюльде пришлось переселить его в гостиную.
Свернувшись на сундуке, Мерритт положил голову на матрас, и сон смежил его веки.
Мгновение спустя тихие мышиные переживания просочились в его разум.
– Значит, я могу ухаживать за тобой только вне стен этого дома?
Хюльда закатила глаза – Мерритту стало интересно, сознавала ли она, как часто это делает и как это не вязалось с ее в остальном дотошной и пристойной личностью. Она провела ладонями по крышке обеденного стола, затем свела их вместе.
– В мои намерения не входит накладывать ограничения на наши… ухаживания, – мягко сказала Хюльда. Как будто она все еще не могла поверить, что девять дней назад ответила на его признание и поцеловала его на фоне дикой природы острова. Мерритт попытался спрятать улыбку, но не очень в этом преуспел. – Я просто говорю, – продолжила Хюльда, – что это неуместно в рамках наших ролей хозяина дома и экономки.
Мерритт подавил зевок – он все же смог вчера снова уснуть, получив аж целых четыре часа отдыха, – и повернулся к окну, надеясь, что солнечный свет придаст ему бодрости. Несколько снежинок пролетели мимо окна столовой, которое недавно починила волшебная дворняжка с просто нелепым количеством чар хаократии, привязанных к ее душе. Была середина утра, но, глядя на задушенные облаками небеса, можно было решить, что сейчас гораздо позже – или гораздо раньше. На Восточное побережье перебиралась зима, почти не оставляя осени шанса посетить новоселье. И все же казалось, что их маленький остров в стороне от всего этого – оставшиеся на деревьях листья были более ярких тонов красного и более насыщенных оттенков желтого, а дом каким-то образом был не тронут погодой, несмотря на отсутствие таинственного волшебства. Иногда Мерритт забывал, что дом больше не зачарован – маленький секрет, который знали лишь те, кто жил в его стенах, плюс еще один человек, – и иногда подозревал, что тот все еще мог быть волшебным.
Что-то загремело на кухне, где Батист, их повар, уже готовил обед. Мерритт точно не знал, куда подевалась Бет. Скорее всего, она старалась не попадаться на глаза. У нее был талант знать, когда идет разговор личного характера, может, из-за ее дара ясновидения. Странно было вести личные беседы, по сути, в общей комнате, но, если Хюльда так переживала из-за того, что Мерритт может ухаживать за ней в доме, она бы точно не допустила такого разговора в его или ее спальне.
Наверное, во всем виноват тот факт, что он вчера был без рубашки.
Что-то коснулось его ноги. Ах да, Оуэйн. Мерритт все еще иногда забывал, что у бывшего призрака этого дома теперь снова было собственное тело. Оуэйн ужасно любил подслушивать. Оно и понятно – когда его дух владел домом, он мог смотреть и слушать все, что хотел. Теперь же ему приходилось прикладывать реальные усилия, чтобы добраться до того места, где проходил разговор. И все же он был в этом весьма хорош. Может, не стоило Мерритту подстригать когти Оуэйна. Может, стоило обзавестись ошейником с колокольчиком.
– Касательно экономки, – подчеркнул Мерритт. – Ты технически не…
– Да, я знаю. – Хюльда переплела пальцы рук. Она сидела во главе стола, совсем рядом с Мерриттом, спиной к окну. Убранные с лица волосы были стянуты в менее суровую прическу, чем прежде, и все же каждая шпилька и каждый локон были расположены идеально. Словно ее изваял из мрамора сам Микеланджело. Она надела свое самое строгое платье, оливковое, с таким высоким воротником, что он мог бы задушить ее, и рукавами, доходящими до ладоней, и Мерритт догадывался, что это тоже неспроста. Устанавливать границы оказалось бы гораздо труднее, если бы были видны ее восхитительные ключицы. – Возможно, у меня уже и нет права так называться.
Ее очки в серебряной оправе соскользнули с носа. Потянувшись вперед, Мерритт осторожно вернул их на место. Ее ореховые глаза встретились с его, и прелестный розовый румянец выступил на ее щеках.
Затем она выпрямилась, отодвинувшись от него подальше.
Мерритт вздохнул.
– Из БИХОКа нет вестей?
Хюльда покачала головой:
– Никаких – с того письма об отставке.
Она имела в виду письмо Миры Хэй, главы Бостонского института хранителей очарованных комнат. Миры, которая помогла разобраться с тем жутким делом Сайласа Хогвуда… и которая его, собственно, начала. Она прислала письмо с прошением об отставке всего через несколько дней после происшествия в Маршфилде, а затем исчезла, даже не попрощавшись. Хюльда узнала об этом от третьего лица, Сэди Стиверус, секретарши БИХОКа, а Мерритт услышал от Хюльды. Никто не знал, куда уехала Мира, и это очевидно беспокоило Хюльду. Возможно, все было бы не так плохо, будь это просто ранний выход на пенсию, однако, выбравшись из того темного, скособоченного дома, в стороне от беспорядка и дозорных, Мира резким, но приглушенным голосом четко сказала ей одно.
«Ничего никому не говори об этом, пока я все не улажу. Это не займет много времени, но ради безопасности нас всех дождись моего согласия».
Пресловутое «согласие» так и не прозвучало, и Мерритт начал волноваться, что уже и не прозвучит. Хотя его это явно тревожило не так, как Хюльду. Только вчера эта женщина коротко обрезала свои ногти, чтобы не позволять себе постоянно их грызть.
Хюльда лишь раз возвратилась в БИХОК после похищения Мерритта, именно за тем, чтобы отыскать какие-то подсказки о местонахождении Миры, но домой приехала с пустыми руками. Эти две женщины были близки до испытания Хогвудом, и оттого подобное исчезновение казалось еще более странным.
– В таком случае, полагаю, ты снова переедешь в «Брайт Бэй»? – спросил он. Отель «Брайт Бэй» был лицом и штаб-квартирой БИХОКа, помещения института располагались в его задней части.
Она нахмурилась.
– Думаю, это к лучшему. Пока что. Но это…
«Я не хочу, чтобы Хюльда уезжала».
Мерритт посмотрел вниз, между ног, где на краешке его стула примостилась морда дворняжки средней величины.
– Мерритт?
Он поднял взгляд, прослушав, что она сказала.
– Прости, – он потер затылок. – Я все еще не могу слушать два голоса разом.
Она моргнула, затем отодвинула свой стул и, заглянув под стол, неодобрительно цокнула языком.
– Он хочет, чтобы ты осталась, – пожал плечами Мерритт, хотя, если честно, это он хотел, чтобы Хюльда осталась. Он так привык, что она рядом, когда он просыпается, когда ест, когда работает… – Но Бостон не так и далеко, – особенно если есть зачарованная лодка и кинетический трамвай, которые сократят дорогу. Поездка часа на два, плюс-минус.
Ее плечи расслабились.
– Да, недалеко. И я, конечно же, буду вас навещать. Я собираюсь заехать к Мире домой – посмотрю, нет ли там чего важного. – Она оглядела их скромных размеров столовую, в которой когда-то царили тени и яростно хлопающие двери. Теперь она была простой и старомодной, а еще… домашней: бледно-желтые стены, свежая отделка из мореной вишни… Хотя насколько домашним будет казаться это место без Хюльды?..
Возможно, Мерритт был настроен излишне мелодраматично.
– Я мог бы построить тебе домик на острове, – предложил он полусерьезно.
Она подняла бровь.
– Зимой? Собственноручно? Здесь не хватит деревьев на второй коттедж.
Его губы растянулись в улыбке.
– Я возведу его исключительно из охранных чар, – еще одно недавнее откровение: Мерритт мог создавать невидимые стены. Но не то чтобы он хоть как-то умел обращаться с этим неожиданным магическим талантом.
– Едва ли там можно будет уединиться.
Он заставил свое лицо расслабиться, разыгрывая непонимание:
– А зачем тебе уединение?
Она шлепнула его по руке, и он хохотнул.
– Вы развратник, мистер Фернсби.
Он поймал ее руку, прежде чем она успела ее убрать.
– Думаю, этот комментарий был не настолько ужасен, чтобы заслужить выговор с использованием фамилии.
Он видел, как она борется с улыбкой.
– Ты развратник, Мерритт.
Он поцеловал ее руку.
– Давай я провожу тебя. Я понесу твои сумки. Мне все равно нужно встретиться с МакФарландом. – МакФарланд был его редактором, который тоже находился в Бостоне. Мерритту нужно было сдать концовку своей книги.
– У меня лишь одна сумка, – возразила Хюльда, но все равно смягчилась. Она опустила глаза на их все еще соединенные руки, и ее черты омрачились. – А что с Кэттлкорном? – спросила она.
Желудок Мерритта сжался. Может, и лучше, если Хюльда съедет из этого дома – так она не сможет напоминать ему о его нежеланных обязанностях.
– А что с ним?
– Мерритт, – она нахмурилась. – Ты никогда не обретешь контроль над своими силами, если не попросишь помощи. Я не знаю ни одного общающегося, который мог бы тебе помочь. А еще есть вопрос твоей семьи.
Сжав губы, Мерритт выпустил ее руку и откинулся на спинку стула, балансируя на его задних ножках. Хюльда терпеть не могла, когда он такое делал, но промолчала.
– Ну, я написал письмо.
– Матери?
Во рту стало кисло.
– Сатклиффу.
Он раз за разом пытался написать матери, с которой не виделся и не разговаривал тринадцать лет, – с тех самых пор, как отцовские махинации лишили его наследства. Но каждый раз, как Мерритт пробовал, он не мог зайти дальше ее имени. Он просто… не мог. Он пробовал писать Роуз, и пробовал писать мама, и еще несколько других вариантов, но независимо от обращения его мозги мигом пустели или обед грозился подняться по пищеводу. Он просто не мог – и толком не понимал почему.
По какой-то причине написать Сатклиффу, человеку, о котором он знал лишь его род деятельности, было проще.
– Это хорошо. Ты его отправил?
Он провел рукой по лицу.
– Его может отправить Бет, – иначе он просто сожжет его и притворится, что так и не узнал острой правды своего прошлого. Иногда он жалел, что узнал.
– Ты его не отправил? Разве Флетчер не приезжает в эти выходные составить тебе компанию?
– Почта доходит быстро, – ответил он.
«Где оно? Я дам его ей». Хвост заметался по полу.
– Нет.
– Нет? – спросила Хюльда.
Мерритт поставил стул на все четыре ножки.
– Это Оуэйну нет.
– А что он сказал?
Мерритт отмахнулся, его охватывала усталость.
«Почему нет?»
Потирая лоб, он пробормотал:
– Отключись.
Губы Хюльды сочувственно скривились. Оуэйн заскулил под столом, и в живот Мерритта вонзился осколок вины. Собаки не умеют говорить, поэтому Мерритт – единственный способ для Оуэйна быть услышанным. Конечно, нельзя винить мальчика в том, что он так много говорит. «Мальчика», который был на пару веков старше Мерритта…
– Я попробую найти учителя, – предложила Хюльда. – По общению и всему остальному.
Общению, охранным чарам, хаократии. Эти три вида магии сплелись в крови Мерритта. Как бы он хотел избавиться от первой. А признаков последней он пока не замечал.
Мерритт отнял руки от лица.
– А как тут найдешь учителя? Магия же так измельчала…
Она фыркнула.
– Кое-какие связи у меня есть. А ты тем временем свяжись с Сатклиффом… и посмотри, чему можешь научиться у дедушки.
Мерритт посмотрел вниз, на собаку. Он все время забывал, что они с Оуэйном, по сути, родственники. Сколько там «пра-» между ними? Семь? Восемь?
– У Оуэйна нет магии общения.
Стол окрасился в яркий оттенок фиолетового, когда дворняжка решила похвастаться той магией, которая у нее есть, – изменения, или смены обличия и метаморфозов. Из-за общей крови магия Мерритта и Оуэйна должна теоретически в чем-то совпадать. Охранные чары и общение пришли от кого-то еще в семейном древе, согласно записям, которые Хюльда разыскала в Генеалогическом обществе распространения магии. И пусть у Мерритта не было чар изменения, Сайлас Хогвуд обладал даром интуиции и заявил, что у Мерритта есть магия хаократии. Это чары порядка и беспорядка, которыми Оуэйн, его пра-пра… двоюродный дедушка, пользовался, чтобы превратить Уимбрел Хаус в сущий ад, прежде чем они достигли согласия друг с другом. Родители Оуэйна передали их по своей линии, хотя если у Мерритта и имелась эта магия, она и близко не была столь мощной. В конце концов, магия – ресурс исчерпаемый, а в его роду было слишком много неволшебников.
Во лбу Мерритта начинала пульсировать головная боль. Почувствовав на себе взгляд Хюльды, он сказал:
– Я поеду с Флетчером, – его лучшим другом, который тоже был родом из Кэттлкорна. Если он отправится туда вместе с Мерриттом, все это может быть… проще.
Однако Мерритт все равно не хотел ехать. Он никогда не говорил этого вслух, но если написание письма матери – а он зарабатывал на жизнь писательством – вызывало тошноту, то одна мысль о том, чтобы вернуться в Нью-Йорк, делала его совершенно несчастным. Он старался мысленно себя к этому подготовить: представлял, как собирает сумку, покупает билет, садится на поезд и сходит с него, идет через город… но закончить эту историю никак не мог, даже мысленно. Там стояла толстая, непробиваемая стена, слишком высокая, чтобы перелезть через нее, и слишком широкая, чтобы ее обойти.
И все же за стеной сидел маленький мальчик, который отчаянно скучал по своей семье. Маленький мальчик, которого Мерритт едва узнавал, и…
– Ты выглядишь больным, – Хюльда встала со своего стула и прижала ладонь к его лбу.
– Я в порядке. Просто устал, – он медленно выдохнул и тоже поднялся. Оуэйн выбежал из-под стола и бросился в приемную, гонясь бог знает за чем, его лапы едва касались деревянных досок пола. Мерритт налепил на лицо улыбку. – Пойдем за твоими вещами. Еще куча времени, чтобы успеть добраться до Бостона и обратно.
Она изучала его лицо, ореховые глаза метались туда и сюда.
– Пока рано, – настаивала она. – Может, тебе стоит отдохнуть.
Он немного подумал об этом.
– Может, и стоит, – но он не будет – дремать днем было немного легче, чем спать ночью, но если он будет бодрствовать, то проведет больше времени с Хюльдой.
Кроме того, Мерритт также знал, что никакой отдых не избавит его от болезни, свернувшейся в животе, подобно змее, глубоко запустившей в него зубы и медленно пускающей яд. Так что он затолкал ее подальше, закопал рядом с другими полуистлевшими трупами, которые накопил за эти годы. Навалил сверху земли, камней и бревен, пока могилы не стали едва различимы.
Он уже начинал чувствовать себя лучше.
Оуэйн бежал сквозь чертополох и марь, разминая ноги. Все под лапами было холодным. Было так странно снова ощущать холод. Даже более странно, чем иметь четыре ноги, потому что он едва помнил, каково было иметь две. До этого у него очень долго не было ног. Больше двух сотен лет.
Время – странная штука. Это он теперь тоже ощущал. Когда он был в доме, оно шло по-другому. Все было по-другому.
Однако Оуэйн считал, что иметь тело просто потрясающе. Он и забыл, как это здорово. Но, опять же, все воспоминания о том времени, когда у него еще было человеческое тело, сводились к тому, что он был слаб и болен и ему было жарко.
Он бы, наверное, не выбрал тело собаки, но это было гораздо лучше, чем быть домом, по большей части. Он еще не привык к расплате за употребление магии – растерянности и физическим мутациям, – так что старался поменьше ею пользоваться, но магия – это все, что он так долго мог делать, так что было странно не пользоваться ею. Он пытался занимать свое время чтением, что было скучно, но нужно, как он полагал.
Ветер свистел в его ушах, загонял в рот вкус зимы. Мышцы горели, когда он пронесся под низкими ветвями полулысого дерева. Оно имело форму шара, и желание сделать его еще более похожим на воздушный шар прокатилось внутри, но он одернул себя. Он не хотел, чтобы его тело искривилось прямо здесь, на холоде, а в последний раз, когда он занялся большим хаократическим проектом, он прямо посреди работы совершенно позабыл, что делал, спасибо сопутствующему замешательству. Расстроенный, Оуэйн налаял на дерево.
А это и правда расстраивало. Два века Оуэйн был магией. Вот почему он был здесь, в этом доме, а его семья была где-то еще, на небесах, как сказала мисс Тэйлор. Раз Оуэйн не хотел умирать, его дух запечатлелся здесь.
Он не помнил, как умер. Если он сидел совсем неподвижно и упорно думал, он мог вспомнить, как болел. Вспоминал тяжесть, которая давила ему на грудь, – грудь человека, а не собаки. Почти помнил подрагивание пяти пальцев на человеческих руках. Но это было так давно, и очень трудно было вспомнить то, что было раньше.
Ему нравилась мисс Тэйлор. Бет. Он звал ее Бет, когда она не слышала, а это значит всегда. Она могла чувствовать его настроение благодаря своей магии, но не слышала его слов, как Мерритт. Собственно, никто по-настоящему не слышал его. У него не было голоса, который мог бы произносить человеческие слова. Но его и раньше никто не лышал.
От этой мысли легче не становилось.
Оуэйн бегал, гонялся за зайцем, перепрыгнул через бревно, наслаждаясь новизной этого сейчас, пока тело не начало болеть и умолять его замедлиться.
Он так и сделал возле северного побережья маленького острова – его дома и единственного места, которое он вообще знал в своей жизни. Он стоял на краю невысокого утеса, океан плескался в пяти футах под ним, накатывая на темные скалы, будто пытаясь забраться наверх и не особо с этим справляясь. Подняв голову, он посмотрел на залив, на землю вдалеке…
И его тело замерло как-то по-новому. Легкие сжались, хотя он не творил никакой магии изменения. Его тело, разогретое бегом, втягивало в себя холод из воздуха. Оуэйн отошел назад, из горла вырвалось поскуливание.
Ему это не нравилось. Океан и те незнакомые места за ним. Он как следует встряхнулся, но не смог сбросить это неприятное ощущение. Страх, ползущий по нему вверх, будто он наступил на муравейник. Тени, что он видел краем глаза. Он снова встряхнулся, и они пропали.
Единственный раз, когда Оуэйн покидал остров, был, когда за ним пришел тот страшный волшебник. Тот человек положил руки на стены Уимбрел Хауса и просто высосал душу Оуэйна из них. Запихнул его в это тело, а потом мучил его. Оуэйн не мог отчетливо вспомнить первый раз, когда он умирал, но чары Сайласа ощущались как-то… знакомо. Не та боль, которая пронзала его мышцы, когда волшебник пытался вырвать из него магию, но… Он пытался это описать. Вспышки, колыхание, темнота – они напоминали ему о том, что было раньше. Оуэйн извивался, кричал и умолял, но тому мужчине было все равно. Если бы Мерритт и Хюльда не вмешались, Оуэйн бы умер. И не было бы больше магии, способной привязать его к чему-то.
Улегшись в желтеющий клевер, Оуэйн снова заскулил и положил голову на передние лапы. Нет, ему там не понравилось. Портсмут, после спасения, был будоражащим. Слишком будоражащим. Это был единственный раз, когда он вообще покидал остров. Там было так много людей, и запахов, и звуков, и зданий, что он был совершенно ошеломлен, когда они добрались до лодки. Ошеломлен и жутко перепуган, пока снова не ступил на остров Блаугдон. Его безопасное место. Его дом.
Может… если Мерритт, или Хюльда, или мисс Тэйлор, или Батист поехали бы с ним, он и смог бы снова посетить материк. Может.
Отойдя от океана, Оуэйн неспешно потрусил к дому, ни разу не оглянувшись.