Глава 4 Авгиевы конюшни

Когда я начал убеждать людей в том, что нужно сокращать детские дома, мне пришлось выслушивать массу возражений. Люди на разных руководящих постах мне говорили:

– Павел Алексеевич, слушайте, ну что вы? Вот есть же благополучная жизнь, а есть неблагополучная. Ну так случилось, люди пьют, гуляют, наркоманят, асоциальный образ жизни ведут. Ну не повезло ребенку. Наша задача какая? Забрать его, поместить в детское учреждение. Там его накормят, напоят, в школу отправят, будет спать на чистом, есть четыре раза в день. Мы же выполняем эту функцию? Да, выполняем. Ну и все! Ну что вам эти детские дома! Давайте лучше о другом, вот же параллельно еще преступность начала увеличиваться по отношению к детям.

Это правда – уровень преступности по отношению к детям начал увеличиваться буквально в геометрической прогрессии. Убитых детей насчитывали фактически по две тысячи каждый год. Только в 2013 году ситуация чуть-чуть изменилась. Вообще жестокость по отношению к детям в обществе колоссальная! Причем в первую очередь – со стороны родителей, близких людей. Сексуальные преступления, о которых раньше никто не знал и не говорил, с везде проникающим Интернетом, с этим информационным пространством, которое сделало все доступным, а люди с больной психикой, погруженные в это пространство, от своих гадких фантазий переходили к делу. И до сих пор что происходит? Вот, пожалуйста, – в Томске была похищена трехлетняя девочка Вика. Преступник – просто из-за того, что раньше был осужден за изнасилование и не знал, куда свою энергию потратить, – украл трехлетнюю девочку, изнасиловал, убил, а потом пошел и сам повесился. Чудовище. И история чудовищная. А ведь можно было избежать трагедии.

А мне говорят:

– Давайте только этим заниматься!

Я-то не против. Но все же возражаю:

– Да мы будем этим заниматься, но вы поймите, это все звенья одной цепи. Это все вокруг детей. Самые доступные дети – это воспитанники интернатов и детских домов. Они и есть первые жертвы.

Сколько таких было? Вспомним, например, огромное многоэпизодное дело педофила Куваева в Москве: в течение пяти лет он выслеживал девочек из коррекционных детских домов – с легкой умственной отсталостью, абсолютно беззащитных – и заманивал к себе. Притом мерзавец их совращал, а потом еще из них делал адепток. У него была целая агентурная сеть – девочка получала сто рублей, если приводила другую девочку. У него был офис на Ходынском поле, полностью оборудованный для его нужд. То есть извращенец просто конченый. Дали ему двадцать лет, сейчас сидит.

Часто приходили сведения о том, что извращенцы пользуются детьми из детских домов. В Санкт-Петербурге был разгромлен целый притон – содержатель, мужчина шестидесяти одного года, поставлял мальчиков любителям. Ему тоже дали двадцать лет.

Очень много времени я потратил на то, чтобы эту внутреннюю оппозицию убедить и победить. Чтобы протолкнуть пакет «антипедофильских» законов, который с 2001 года лежал под сукном в Госдуме. В 2012 году наконец приняли – президент подписал. Девятнадцать новых составов преступлений появилось в Уголовном кодексе, которых до этого не было. Ввели ужесточение ответственности, запрет на условно-досрочное освобождение, повысили сроки наказания, ввели новые виды наказания, ввели медицинские меры, такие как химическая кастрация. Мы приняли все это. А ведь это не принималось. Это лежало огромным мертвым грузом. Мои сотрудники, работавшие раньше в Генеральной прокуратуре (среди них есть даже бывший ведущий сотрудник НИИ Академии Генеральной прокуратуры – организации, которая занимается исследованиями, законопроектами и т. д.), говорили:

– Павел Алексеевич, мы в 2001 году направили все эти законопроекты, они лежат там под сукном, их не пускают. Потому что в Госдуме есть пара человек, которые засветились в том, что любят малолеток.

Да что говорить – вот Борис Абрамович Березовский, царство ему небесное, тоже практиковал это. Ходил с девочками четырнадцати-пятнадцатилетними в ресторан, оргии с ними устраивал. Все про это знали. А вместе с ним не отказывали себе в подобных «развлечениях» и другие олигархи из его окружения. Некоторые до сих пор в политике. Это все было. Такое было время – никто внимания не обращал. А по новым законам получается – педофилия, поражение в правах, пожизненный учет. Сидели люди и боялись. Мне и говорили:

– Вы же понимаете, педофильское лобби не пускает!

И ведь реально не пускали. Были и такие, которые пытались торговаться:

– Ну хорошо, давайте мы примем здесь ужесточение, но вы тогда возраст согласия понизьте до четырнадцати лет, – он сейчас в шестнадцать лет установлен, а нам предлагали понизить до четырнадцати. А разве может быть торг, когда речь идет о неприкосновенности ребенка? Нет. Компромисс тут невозможен.

* * *

Еще один сложный момент. Вспомним Антона Семеновича Макаренко: его колония была вынуждена жить и выживать в тяжелейшее время – он стал заведующим в 1920 году – и добилась в итоге колоссальных успехов за счет трудового воспитания. У нас в большинстве наших детских учреждений ситуация прямо обратная – можно скорее говорить о трудовом наказании. А проблема в том, что сегодня решения принимаются людьми, которые не проникли в систему настолько глубоко, не поняли, не прочувствовали, что сегодня необходимо, и опираются на мнения различных «экспертов». Часть из этих экспертов – как раз те самые грантоеды, которые перекочевали в другие инстанции. Где кормят – туда и ползут.

Сейчас существует огромное количество различных рабочих групп, которые готовят всякие документы, законы, нормативно-правовые акты. В министерстве образования, в министерстве труда и социальной защиты, в министерстве здравоохранения, в МВД (в подразделениях, которые занимаются профилактикой), во всех комитетах Госдумы. Это хорошо, это называется гражданское общество, которое обсуждает любой предлагаемый законопроект или проект нормативно-правового акта. Но не надо забывать, что там везде есть люди, которые заточены на конкретную задачу, в том числе те, которые раньше были грантоедами – и по сути ими остались. Они приходят и начинают пропихивать свою тему.

Принимается закон о социальном патронате – это, оказывается, провозглашается как идея поддержки семьи, восстановления социального благополучия. Все вроде бы ради детей, ради семей! А внутри прячется контроль – чтобы в любой момент можно было забрать детей и разрушить семью. Защита превращается в свой антипод. Все благодаря тем людям, которые раньше нахваливали американцев и пропагандировали иностранное усыновление, а теперь быстренько перекрасились, замаскировались, сидят в своих группах и проталкивают свои интересы.

И не подумайте, пожалуйста, что я вам сейчас какие-то теории заговора излагаю. Это действительность, от которой нельзя откреститься. Мои советники, бывшие сотрудницы Генеральной прокуратуры, мне говорили:

– Павел Алексеевич, вы посмотрите на человека, который сейчас ходит по ток-шоу и говорит о правах детей. Видите? Специалист, не то академик, не то членко чего-то. Вот он в 1991 году точно так же ходил везде и говорил: «Порнография – это хорошо! Это половое воспитание. А детская порнография – в ней тоже ничего плохого нет!» И вот этот человек, посмотрите, ходит сейчас экспертом то к Малахову, то в другие шоу. И федеральные телеканалы ему рекламу делают.

Первая межведомственная комиссия, которую я возглавил в 2010 году, занималась выработкой предложений в сфере совершенствования законодательства и системы защиты детей, в ней было порядка сорока человек. Из них половина – как раз люди из вышеописанной среды. Один был автором нескольких трудов по ювенальной юстиции – он мне их принес и выложил на стол, – после чего, собственно, родительское сообщество и запротестовало. Другой сидел на британских и американских грантах, разрабатывал в том числе тему однополых семей. Третья получала гранты от Германии, Норвегии и Совета Европы – все та же тема: отбирать из семьи, плюс так называемое перинатальное усыновление. Знаете, что такое перинатальное усыновление? Это когда мамочка еще беременна, а к ней уже новых родителей для ее ребенка прикрепили. Своего рода вариант суррогатного материнства, но называется перинатальное усыновление. Совершенно дикая, жестокая вещь.

И вот таких человек двадцать у меня сидело в комиссии. Я смотрю на них и думаю: «Господи, откуда они взялись?» Год я руководил этой комиссией, потом просто ее разогнал, ликвидировал. Но «эксперты» эти не исчезли. Замаскировались.

Вот с чем нам пришлось столкнуться. Не надо про это забывать.

* * *

За первый год работы с нашей подачи выгнали – можно деликатно сказать «уволили», но фактически это значит именно выгнали – двести пятьдесят шесть сотрудников различных учреждений, от воспитателя до двух министров. Одна – министр здравоохранения Карелии, а другая, еще более интересная дама, была министром соцзащиты в Бурятии, долгое время проработала на этой должности.

Дело было так. Мы приехали в детдом-интернат для умственно отсталых детей и в ходе инспекции спросили даму-министра:

– Скажите, пожалуйста, а почему вы не занимаетесь жилищными правами этих детей?

Поясню: надо следить, чтобы закрепленное за воспитанниками жилье не разрушалось, каждые полгода выходить с осмотром, делать ремонт за счет муниципалитета и т. п. – короче говоря, смотреть, чтобы все положенные жилищные права были реализованы и защищены. Она отвечает:

– А зачем, Павел Алексеевич? Это же безнадежные дети.

У меня в глазах потемнело. Я переспрашиваю:

– Как?

Видимо, нехорошим голосом переспросил, потому что она тут же поправилась:

– Ну, в смысле бесперспективные.

Я промолчал, а уже на заседании правительства, где были все министры и глава республики Вячеслав Наговицын, обратился к ней:

– Простите, вот мы сегодня были в детском доме-интернате… можно, я попрошу вас встать? Так вот, какие, вы сказали, там дети? Мне запомнилось ваше выражение…

– Бесперспективные?

– Вот, точно, и еще как вы сказали – какие?

И она тихо так произносит:

– Безнадежные…

И все на нас смотрят. Я говорю:

– Знаете, по моему убеждению, министр соцзащиты, которая считает, что дети, доверенные ей, бесперспективные и безнадежные, сама бесперспективна и безнадежна. Поэтому я прошу просто освободить нас от дальнейшего диалога. Чтобы мне не нужно было никого убеждать в том, что бесперспективных и безнадежных детей не бывает.

Потом развернулась целая история. Министр соцзащиты слегла в больницу чуть ли не с инфарктом, потом долго была на больничном – лечилась. Президент Бурятии просил меня за нее, сомневался – может быть, не стоит увольнять женщину? Но я твердо ответил, что не уступлю. Потому что такое нельзя прощать.

И подобным образом были уволены двести пятьдесят шесть человек. Кроме того, мы стали плотно работать со Следственным комитетом. Сто тридцать три уголовных дела было заведено только за первый год. За второй год – примерно столько же. На третий год я задумался: «Если пойдем такими темпами, эдак мы выкосим все напрочь». Хотя, как по мне, проще все выстроить заново. Правда, и ситуация стала меняться. Грубые нарушения встречаются все реже.

* * *

Очень многое из того, что связано с усыновлением, в том числе иностранным, стало для меня откровением. Мои советники рассказали мне обо всем, что у нас происходило с иностранными усыновлениями. Рассказали, как все эти люди, которые сейчас стали крутыми специалистами и боссами, «пасли» многочисленные агентства по усыновлению, возглавляли их, выдавали им лицензии.

Я пришел к президенту. Решил рискнуть и представил ситуацию как есть:

– Посмотрите, у нас всем иностранным организациям, работающим в России, лицензии выдает министерство юстиции. Единственное исключение – это агентства по усыновлению русских детей. Им лицензии выдает министерство образования. Почему?

Он говорит:

– А я и сам не понимаю, почему.

И правда, такой порядок кто-то утвердил еще в начале 1990-х. Удобно.

А теперь история, факт. Группа, которая в 1988 году впервые попробовала отправлять детей за границу, брала по полторы тысячи долларов за составление анкеты. А потом члены этой группы постепенно материализовались во всяких правительственных и приправительственных структурах, отвечавших за международные усыновления, и там уже стали зарабатывать совсем по-другому. Потому что только в американском усыновлении по самым скромным подсчетам крутилось от 350 до 550 миллионов долларов в год. Шестьдесят семь иностранных агентств сидело на этом направлении, и у каждого была еще куча представительств. В одном только Красноярске действовало двадцать два представительства американских агентств. Скажите мне, почему так? Они что, такие сердобольные? Хотели спасти красноярских детишек? Или все-таки на первом месте для них был собственный интерес? Бизнес!

Защитники иностранного усыновления прекрасно знают, как можно гарантированно произвести впечатление. Достаточно выбрать самого несчастного и больного ребенка – я много таких детишек видел и вижу, – показывать его сутки напролет и твердить: «Вот, его не спасли! Государство его бросило, забыло о нем!» Это же чистой воды спекуляция, провокация, эксплуатация и без того несчастного ребенка.

Но я считаю своей задачей донести до сознания людей ту простую мысль, что у этого ребенка вообще-то есть мама и папа, которые родили его вот таким. А почему так случилось? И почему они от него отказались? Почему им никто не помог? Ведь очень часто родители отказываются от больных детей только из-за того, что неспособны их содержать физически и материально – потому что ребенок требует лечения, требует реабилитации, требует постоянного ухода, а это тяжело. Для меня важнее заставить общество задуматься, а не просто спекулировать на жизни проблемного ребенка и говорить: «Если в Америку не отправите, он умрет». А его, может, и не возьмет в Америке никто. Когда я вплотную начал заниматься темой иностранного усыновления, обнаружил, что настоящее положение дел плохо соответствует той картине, которая существует в общественном представлении. И об этом нужно поговорить отдельно. Откровенно и честно.

Загрузка...