Народы и личности в истории. Том 1 - читать онлайн

Глава 3 Апология голландской культуры

Вспомним, о чем вел беседу известный древнегреческий философ со своими слушателями (в платоновской «Апологии Сократа»)… Пытаясь прояснить для себя смысл прорицания богов, Сократ решает обойти всех, кто слывет знающим что-либо. Для этой цели он решает посетить самых мудрых и пользующихся наибольшей славой людей Греции.[66] Осмысление Сократом того, что можно было бы назвать изучением отечественного и зарубежного опыта, и привело к мысли, что «человеческая мудрость стоит немногого или вовсе даже ничего», а самым мудрым оказался Бог. Несмотря на то, что подобные выводы античного философа не назовем очень оптимистичными, попробуем, подобно ему, начать похожее путешествие. Если даже некоторых из нас охватит сомнение, вспомним признание Данте, изрекшего: «Сомнение доставляет мне не меньшее наслаждение, чем знание».

Рассказ о Нидерландах стоит предварить небольшой исторической справкой. Страну по-голландски называли – Nederland, по-немецки – Niederlanden, по-французски – Pays-Baas («Низовые земли»). Здесь сходились, сплетались и перекрещивались языки, веры, народы. Голландия в эпоху Средневековья была не очень благоустроенной страной. Историк, описывая ее территорию, говорил о ней как о «сплошном месиве грязи, в котором кое-где виднелись небольшие поселения». Население было малочисленным. Основные центры власти располагались не в городах, как это имело место в Италии или Фландрии, а в замках, которые выполняли одновременно роль военных крепостей, форпостов, тюрем. Голландцы издавна проявляли себя как неутомимые строители и архитекторы. Близость неспокойного моря вынуждала возводить плотины, спасавшие земли от прилива.

Однако уже во времена Карла V, императора Священной Римской империи, Нидерланды считались его богатейшей провинцией (под именем «имперской земли»). В общей суммарной экономике вклад ее земель в казну Священной Римской империи был исключительно велик, составляя в иные времена до двух третей всех поступлений. Затем целое столетие Нидерланды находились под властью испанской короны. Понятно и желание властителей удержать их в своем владении. Вскоре после отречения Карла V от престола его сын Филипп II (1527–1598) получил, помимо Испании, еще и 17 нидерландских провинций.

Наводнение в Голландии. 1621 г.

Посланцы отдельных провинций, в число которых вошли представители дворянства, священнослужителей и горожан, впервые собрались в г. Брюгге (1464). Тем самым была создана политическая база для развития страны. Этот орган получил у историков название «Генеральных Штатов» (нынче так называют и нидерландский парламент). Примерно в эту эпоху наметился бурный промышленный рост. Велика была и роль религии. Однако если в Германии и Англии религиозное движение стимулировалось преимущественно как бы «сверху» (т. е. властью), то в Нидерландах заметнее роль «низов» (народа). Развитию протестантизма во многом способствовало то, что треть населения страны к тому времени была грамотной. Труды реформаторов, переведенные на нидерландский язык, довольно быстро доходили до самой гущи народа. Все это укрепляло в массах демократическо-республиканские настроения.

В отличие от отца, Филипп II плохо понимал думы и чаяния голландцев. К тому же, он не знал фламандского языка. Всем в Нидерландах стал заправлять Тайный Совет. Жестокие преследования и тяжкие налоги привели к тому, что положение в экономике страны ухудшилось. Стремительно росла безработица. Голод и надзор католиков ожесточили народ. Правителям советовали смягчить гнет, но те презрительно говорили в адрес недовольных: «Ce ne sont pas que les queux!» («Это всего лишь нищие!»). Так слово «гезы» и их девиз «Никакой покорности тиранам и грабителям» станут символами борьбы с Испанией.

Морской гез Вильгельм ван дер Марк, повелитель Люмей.

Филипп II издал ряд указов против «еретиков», включая знаменитый «Кровавый указ» от 25 сентября 1550 года, по которому тысячи людей были сожжены на кострах, обезглавлены и погребены заживо. С помощью этих драконовских мер король Испании пытался привести к покорности гордый и свободолюбивый народ. Историки так писали об этом страшном времени: «Костры не угасали, монахи, более умевшие жечь реформаторов, чем опровергать их, поддерживали огонь в кострах, подкладывая человеческое мясо». Голландцам стало ясно: Филипп твердо вознамерился превратить их страну в колонию. Испанские феодалы и духовенство старались завладеть богатствами страны городов и гаваней, пышных нив и торговых домов. При этом сам король Испании чаще всего отзывался о жителях Голландии с презрением, как о сборище еретиков и пьяниц. Жилища их предавались огню и мечу, имущество конфисковалось в пользу церкви и испанской короны. Следует добавить, что перед голландскими купцами оказались закрыты торговые пути в Индию и Америку, а торговля в Европе была крайне стеснена… Не мудрено, что столь жестокая и кровавая политика побудила народ Нидерландов к восстанию.[67]

Король Филипп II заявлял, что скорее готов увидеть Нидерланды разоренными, но покорными Богу, нежели процветающими, но попавшими под влияние пуританской «ереси». В Германии и Швейцарии к тому времени уже широко распространилось пламя протестантизма (Лютер, Кальвин, Цвингли). В Голландии и Фландрии еще удерживалось владычество католиков. Властные должности в тут отданы были на откуп испанцам. Повсюду свирепствовали суды инквизиции, итог работы которой можно выразить фразой, которую произнес шиллеровский герой маркиз Поза в споре с испанским королем («Дон Карлос»). Монарх утверждал, что Фландрия наслаждается счастьем, покоем и миром. Поза ответил дерзкой репликой: «Мир кладбища!» Нидерланды все более походили на кладбище.

В ту пору религиозные споры принимали порой самые дикие, чудовищные формы. В конце концов, вспомним: никто иной как протестант и реформатор Кальвин сжег Сервета! Разумеется, в рассматриваемую эпоху люди к вере относились очень серьезно. За неё шли на костры, подвергались заточению и жутким мукам. Долгом совести и чести каждого было «стоять за веру». В рамках вероучений и церковных служб совершалась тогда культурная жизнь. Поэтому запреты, налагаемые на верующих инквизитором Торквемадой, подрывали саму основу бытия тех, кто придерживался иных воззрений. Кодекс гласил: «Воспрещается печатать, писать, иметь, хранить, продавать, покупать, раздавать в церквах, на улицах и в других местах все печатные или рукописные сочинения Мартина Лютера, Иоанна Эколампадия, Ульриха Цвингли, Мартина Бусера, Иоанна Кальвина и других ересиархов, лжеучителей и основателей еретических бесстыдных сект, порицаемых святой церковью… Воспрещается разбивать или оскорблять иным способом образа пречистой девы и признаваемых церковью святых… Воспрещается допускать в своем доме беседы или противозаконные сборища, а также присутствовать на таких сходках, где вышеупомянутые еретики и сектанты тайно проповедуют свои лжеучения, перекрещивают людей и составляют заговоры против святой церкви и общественного спокойствия… Воспрещаем, сверх того, всем мирянам открыто и тайно рассуждать и спорить о святом писании, особенно о вопросах сомнительных или необъяснимых, а также читать, учить и объяснять писание, за исключением тех, кто основательно изучал богословие и имеет аттестат от университетов…»[68]

Голландцы не желали более терпеть тиранию. В 1565–1566 гг. начались волнения, которые вскоре переросли в буржуазную революцию. Народ стал изгонять испанских чиновников и инквизиторов. Наместница испанского короля Маргарита Пармская вместе с советником, кардиналом Гранвеллой, попыталась навести порядок. Борьба обострялась. Все подхлестывалось и религиозным конфликтом католиков с кальвинистами. Крестьяне громят католические церкви. Вскоре дворяне и буржуазия Голландии создали союз «Компромисс Бреды» (1565) и потребовали автономии для всей страны и свободы религии. Испанцы, вскоре поняли серьезность ситуации. С военной экспедицией сюда прибыл герцог Альба (1567), отправив за пять лет на костер и эшафот свыше 8 тыс. человек, включая графов Эгмонта и Горна. Введенные им налоги окончательно разорили народ. Многие покинули страну. Однако гезы не сдавались, нанося завоевателям удар за ударом. Дважды пытались испанцы взять штурмом город Лейден.

Пехотинец, заряжающий аркебузу.

То была революция, грозная и мучительная… На примере Нидерландов Европа поняла весь ужас деспотического правления. Все были наслышаны об обороне Маастрихта, Алькмаара, Харлема, Лейдена, где даже женщины предпочитали погибнуть от рук врага, но не сдаться. Как пишет историк, самые гордые граждане, ревностные кальвинисты погибли в боях, сложили головы на плахе или нашли убежища на Севере, в 7 свободных протестантских провинциях. К концу правления Альбы 60 тысяч семей вынуждены были эмигрировать. После взятия Гента еще 11 тысяч отправились в изгнание. Антверпен потерял половину населения, Гент и Брюгге – две трети. Улицы опустели. По главной улице Гента ходили одни лишь лошади. Страну и нацию поделили надвое (на католическую Бельгию и протестантскую Голландию). «Будучи объединены, – пишет И. Тэн, – они имели один дух; разделенные и противопоставленные друг другу, они стали иметь два различных духовных склада. Антверпен и Амстердам стали по-разному смотреть на жизнь и создали поэтому разные школы живописи; политический кризис, раздвоив страну, вместе с тем раздвоил искусство».[69] Таков итог правления Испании.

Чтобы представить себе всё ожесточение войны, эпитетов недостаточно. Возможно, тут помогут средства живописи. В серии гравюр, названной им «Величайшие бедствия войны» (1633), художник Жак Каллот (Callot) изобразил то, что сопровождает все войны – горе, гнев, жестокость, несправедливость, отчаяние. Эти гравюры сравнивают с знаменитыми офортами испанского художника Гойи, посвященные ужасам войны. Знаковой гравюрой этой серии является гравюра «Казнь на виселице». На ней изображены несчастные пленники и солдаты, которых приговорили к смерти через повешение. Остро ощущается драматизм ситуации. Около двух десятков повешенных болтается на ветвях дерева. На переднем плане группа осужденных, которую сопровождает к виселице монах (для отпущения грехов). Тут же лежат пожитки повешенных, которые передают в руки официальных властей.

О том кровавом времени рассказывает роман Шарля де Костера «Легенда об Уленшпигеле», волшебное творение гения (в равной степени принадлежащий бельгийцам и голландцам). Роман Костера ознаменовал собой рождение бельгийской литературы. Впоследствии будут называть его «фламандской Библией». Кто таков Уленшпигель? Под этим именем жил реальный исторический персонаж – Uylen Spiegel (умер в 1350 г.). Известен и герой немецких народных рассказов Тиль Эйленшпигель (ХII в.), пустобрех, гуляка, выпивоха.

Шарль де Костер из гущи народных поверий Фландрии сотворил борца за свободу народа. В романе даны антиподы тогдашней истории – Филипп Кровавый и Уленшпигель: «Филипп будет палачом, ибо он порождение Карла Пятого, палача нашей страны. Уленшпигель будет великим мастером на весёлые шутки и детские проказы и будет отличаться добрым сердцем, ибо отец его Клаас – славный работник, который честно и незлобиво умеет добыть свой хлеб. Император Карл и король Филипп пройдут через жизнь, сея зло битвами, вымогательствами и всякими преступлениями. Клаас будет безустали работать и всю жизнь проживёт по праву и закону, не плача над своей тяжелой работой, но всегда смеясь, и останется примером честного фламандского труженика. Уленшпигель будет вечно молод, никогда не умрёт и пройдёт через всю жизнь, нигде не оседая. Он будет крестьянином, дворянином, живописцем, ваятелем – всем вместе. Он станет странствовать по всем странам, восхваляя всё правое и прекрасное, издеваясь во всю глотку над глупостью».[70]

Р. Роллан впоследствии напишет: «Его эпоха – век палача Филиппа Второго и Вильгельма Молчаливого. И вместе с тем он – Фландрия всех времен. Он – знамя своего народа. Он – знамя и герб своей нации». В образе Уленшпигеля предстал великий Гез. Как скажет русский поэт А. И. Несмелов в стихотворении, посвященном памяти этого героя Нидерландов:

Упомянем о другом славном сыне голландского народа – Вильгельме Оранском (1533–1584). В 23 года он был членом Государственного Совета (имел богатства и высокие посты). Филипп II пытался купить его поддержку, включив в круг обладателей Ордена Золотого Руна. С появлением Альбы обозначилась политика иностранца-завоевателя, выраженная в словах «Oderint, dum metuant» (лат. «Пусть ненавидят, лишь бы боялись»). Филипп считая Голландию гнездом еретиков, он с упорством, достойным гораздо лучшего применения, стал носиться с безумной, преступной мыслью – уничтожить всех протестантов во Франции и Нидерландах, равно как и в других странах «христианского мира». Эта страшная новость, которую Вильгельм узнал от короля Франции Генриха II, буквально потрясла его… В «Апологии» Оранский, как пишет Роберт ван Роосбрек, отмечал, насколько глубоко потрясло его это сообщение. Именно тогда он принял решение всеми силами противостоять планам католических королей, вместе с простым народом борясь против намерений изуверов.[71] Вильгельм сделал выбор в пользу своего народа. Какое величие, какое благородство!

Отношение к Оранскому было различным у католиков и протестантов. Кальвинисты осуждали его как атеиста, в письмах 1566 г. он предстает католическим дворянином, в письмах 1566–1570 гг. – как лютеранин, после 1573 г. – как умеренный кальвинист. Он подолгу не являлся к мессе, но был человеком религиозным. Полагаю все же, что на первом месте у него была Родина. В лице Вильгельма Оранского мы видим яркого патриота, борца за единство страны. Идея «общей родины» утверждалась в умах и сердцах непросто. Этому мешало и разноязычие страны. На севере Нидерландов говорили на фламандском диалекте голландского языка; на юге же (Геннегау, Намен, Люксембург, Артуа) – на валлонском диалекте французского языка; центр и бургундское дворянство говорило по-французски. Различия не способствовали единству.

Вильгельм Оранский.

Конфликт и война Нидерландов с Испанией имели как религиозный, так и политический и экономический подтексты. Мало того что испанцы держали свои войска в провинциях, выжимали из страны огромные налоги, но они еще решили полностью подчинить народ чуждой ему католической религии. Многие города Голландии отказались принять вновь назначенных епископов (Антверпен, Босх и др.). Таким образом интересы нидерландских дворян и буржуазии совпали с интересами духовенства. Выступая в Государственном совете (1564), Оранский заявил, что монарх не может самовольно навязывать веру (или идеологию) своим подданным! Напряжение нарастало. Радикальные настроения были особенно сильны среди «пролетариев»… Именно в собраниях кальвинистских ремесленников Восточной и Южной Фландрии и зародилось Иконоборческое восстание: «В середине августа 1566 г. толпа двинулась на церкви и капеллы, уничтожая картины, разбивая витражи и грабя монастыри и аббатства. 22 августа восстание вспыхнуло в Антверпене… Беспорядки длились два дня и из Антверпена распространились на Гент, Мехельн, Герцогский лес (Герцогенбосх), города Зеландии, Голландии и др.». По сути дела, выбор был уже сделан. Испанский король вынашивал планы мести и наказания вождей оппозиции. В свою очередь оппозиция вербовала свои войска, укрепляла замки, вела активные поиски денег (в том числе в Германии).

Возглавив сопротивление, Оранский снарядил на собственные средства две военные экспедиции (заложены драгоценности принца и семьи Нассау, затем серебро, гобелены и т. д.). Борьба за свободу Нидерландов продолжалась с 1568-го по 1648 годы. Голландцы еще называют её «80-летней войной», испанцы же – «Войной во Фландрии». Филипп II объявляет Вильгельма Оранского вне закона. Тот отвечает ему «Апологией», где подтверждает право своего народа на восстание (поскольку король не желал прислушаться к требованиям). Вильгельм отлично понимал, что сохранение ненавистного режима означает в будущем полнейшую катастрофу для Нидерландов и ее народа. Он писал брату Иоганну (1574): «Если эта всеми покинутая страна снова попадет под власть испанской тирании, может статься, что везде начнутся религиозные гонения, и тогда ей будет грозить полное уничтожение…»[72]

Народ любил Вильгельма, назвав его еще при жизни «Отцом отечества»… Увы, даже любовь народа не всегда может уберечь от покушений фанатиков. Патриота, глашатая мира и веротерпимости, подло убили (убийца Б. Жерар купил роковой пистолет на деньги, которые были щедро выданы ему самим Вильгельмом Оранским). Последними словами «мятежного принца» стали слова, произнесенные им по-французски: «Господи, спаси мою душу! Господи, спаси бедный народ!» Это был человек, отмеченный высокой судьбой… Хотя недруги и прозвали его «Молчаливым», его жизнь кажется более красноречивой и цельной, нежели жизнь иных царствующих болтунов.

Противостояние Испании с Нидерландами распространилось: на Средиземноморье, Карибы, Индию, Филиппины, побережье Африки и Латинской Америки. Это было начало непримиримой и жестокой битвы за гегемонию в тогдашнем мире. Не случайно один английский историк даже назвал тогдашнюю схватку между Испанией и Голландией Страны Европы разыгрывали «свою карту». В этой связи было бы ошибкой рассматривать события тех лет исключительно в духе «борьбы народа против угнетателей», как это зачастую бывает среди голландских историков. Подобный подход, как кажется, значительно сужает проблему глобального международного противостояния до уровня локального конфликта. Повторю, борьба включала в себя явные и тайные интересы не только Нидерландов и Испании, но Англии, Франции и других важнейших субъектов международного права. В этом смысле знаменательно то, что итогом войны и последовавших затем мирных договоров (Мюнстерского и Вестфальского) стало создание своего рода Европейского союза и воплощение прочного и стабильного мира.[73]

В 1609 году (после заключения двадцатилетнего перемирия с Испанией) Республика Соединенных Провинций была признана всеми странами мира как самостоятельное государство. В содружество вошли современная Бельгия, Голландия, Люксембург, небольшие территории северо-восточной Франции… Города Гент, Брюгге, Брюссель, Турне, Лувен являли собой очаги новой бюргерской культуры.

Каким же образом произошло чудесное превращение провинциального уголка Европы в одну из самых процветающих стран (особенно, если учесть разрушения и жертвы, понесенные голландцами)? С помощью тяжкого труда народа, подкрепленного талантом и волей мудрых правителей. С Утрехтской унии (1579) страна быстро превращается в мировую державу. Достойно удивления и назидания то, как семь маломощных провинций, объединившись, всего-то через сто лет – срок ничтожнейший для истории – стали играть столь важную политическую и экономическую роль в мире. В другой части земного шара, четыре века спустя, 16 республик сделают роковой шаг в противоположном направлении.

В городах шло сосредоточение людей, товаров и капиталов. А там, где город, там и культура. Вспомним, что само слово «urbanitas» у римлян означало – «образованность и утонченность». В городах создана неповторимая архитектура, отражающая дух деловитости Нового времени. Новые художественно-эстетические воззрения в архитектуре выражены Якобом ван Кампеном, Питером Постом, братьями Винкбонсами, главой гарлемской школы архитекторов Ливеном де Кеем (мясные ряды в Харлеме). Путешественники особо отмечали удивительно быстрое развитие Амстердама, «Северной Венеции», население которой выросло с 30 тыс. жителей в 1585 году до почти 130 тыс. в 1650-м. Созданный гением голландцев город достоен самых пылких восторгов. Поэт К. Хейгенс (1596–1687), композитор и дипломат, закончивший юридический факультет Лейденского университета, написал городу Амстердама посвящение:

Голландцы предстали динамичной и процветающей страной мира, которую отличал ровный уровень благосостояния народа. Посетившие Голландию британцы были поражены тем обстоятельством, что многие крестьяне, как они их уверяли, обладают собственностью порядка 10 тыс. фунтов каждый. Это создавало прочные демократические устои в народе.

Натюрморт.

В XVI–XVII веках маятник экономической активности заметно качнулся в сторону севера. Инфляционный механизм заработал в этот период чрезвычайно мощно, направляя потоки капиталов, товары и кредиты в северные страны, воспользовавшиеся преимуществами ценовой политики и ростом спроса на товары. Голландцы, показавшие себя превосходными купцами, трансформировались из «маргиналов» в создателей мировой торговой и колониальной империи. Хотя они и раньше проявляли себя прекрасными мореходами («морскими цыганами Запада»). С помощью философии бизнеса и «дешевых денег» (в XVII в. процентная ставка в Амстердаме была самой низкой – 2,5–5 процентов годовых) голландцы стали властителями тогдашнего полумира. Не меньшее значение для очевидного триумфа страны сыграли свобода мысли и печати. Наряду с ростом богатства большей части народа (а не кучки разжиревших плутократов) укреплялся и дух пуританской этики. Согласно ее правилам, все граждане страны обязаны уделять первостепенное внимание решению общественно полезных задач.

Торговое могущество Нидерландов усилилось после того, как в 1602 году Штаты учредили «Объединенную Ост-Индскую компанию». Капитал этого акционерного общества достигал 6,5 млн. гульденов. Торговля с Востоком (Молуккские о-ва, Ява, Суматра и Целебес) приносила уже и тогда сумасшедшие доходы. В течение двух веков акционерам выплатили 3600 процентов дивидендов. Вместо конкурирующих мелких фирм голландцы создали сверхмонополию. Правительство страны было мудрым и понимало, что малым компаниям не выжить. Ост-Индской компании поручили снарядить и военно-торговый флот республики. Флот захватил земли Индонезии (княжества Джакарта) и Китая (Тайвань). Компания создавала торговые фактории в Индии, Бенгалии, на Цейлоне.

Вряд ли случайным было и то, что Испания, после возобновления военных действий в 1621 г., решила нанести удар республике в области торговли. Испанский король запретил импорт голландских товаров и продуктов во все уголки своей империи. Выгодной ситуацией не преминули воспользоваться иные страны и купцы (англичане, немцы), вытеснившие голландцев в торговле с испанской территории. Знаменательно, что во время переговоров о будущем мире между Испанией и Голландией наиболее активную позицию в пользу мирного разрешения многолетнего конфликта заняли коммерческие круги Амстердама, Роттердама, Дордрехта, то есть, крупнейших торговых центров и портовых городов, которые несли наибольший ущерб от войн и блокад. Против же выступали граждане Лейдена, Гарлема, Утрехта, некоторых других городов, желавшие продолжать войну во имя распространения протестантизма на католические регионы, а также с целью упрочения своей текстильной гегемонии в Нижних Провинциях.[74]

В основе большинства конфликтов лежат финансовые и коммерческие интересы. Многое в борьбе уже тогда зависело от состояния флота, от уровня военной и технической оснащенности армий. Нельзя добиться прочного положения на международной арене без серьёзных успехов в области современных технологий. Пример Голландии (и не только её) ясно и определенно указывает на это. В 1595 г. голландцы добились первенства в мореходной технологии: на верфях страны в заливе Зейдер-Зее были построены первые флайты, то есть более быстрые и маневренные суда, оснащенные штурвалом и совершенным парусным вооружением. Вскоре голландский флот из 22-х кораблей прорвался в Индийский океан, где до того господствовали португальцы. В 1605 г. они укрепились на «островах пряностей», а флаг страны гордо реял над морями «от берегов Африки до берегов Японии».

«Зал бюргеров» в городской ратуше Амстердама.

Вскоре их флот насчитывал 15 тысяч кораблей, что втрое больше, чем у остальных европейских народов вместе взятых. Голландия перехватила пальму лидерства у могущественной Венеции, став главным центром мировой торговли.[75] Все, созданное в Нидерландах, имело отношение к морю и торговле. Достаточно попасть в район старых складов в Амстердаме (Oostenburg), где расположена внушительная постройка (Zeemagazijn), обслуживавшая с 1656 г. весь морской бизнес, чтобы уяснить себе всю исключительную значимость торговли и моря. Ныне здесь расположен Национальный морской музей, где хранится одна из богатейших коллекций карт, глобусов, рисунков и навигационных инструментов, а также уникальных книг. Яркими достопримечательностями, музеями, коллекциями обладал и самый крупный морской порт мира – Роттердам.

Торговля давала мощный прирост капитала. «Капиталы республики были, быть может, значительнее, чем совокупность капиталов всей остальной Европы». Надо воздать должное купеческой хватке голландцев. Как известно, в 1610 г. они впервые привезли в Европу китайскую «сушеную травку» (всем известный чай). Продукт к середине XVII в. стал популярным у европейцев, а значит и экономически прибыльным. Европа стала потреблять его наравне, а затем и в больших количествах, нежели азиаты. Только Китай и возможно еще Индия могли соперничать с европейскими чайными. С Востока непрерывным потоком шли и другие предметы обихода (шелк, драгоценности, лакированные изделия). Наконец, в песках Аравии голландцы обнаружили драгоценнейший продукт, каковым был популярный ныне кофе. В 1616 г. в южной части аравийского Иемена (в селении Моха, по-голландски звучавшее как «Мокка») они впервые узнали об этом великолепном напитке… Вскоре плантации «мокко», благодаря их же энергичным усилиям, возникли на Антильских о-вах, в Индонезии, Южной и Центральной Америке (в том числе и в Бразилии). А через некоторое время и американское производство кофе вытеснит из оборота кофе из Аравии.[76]

По тому, чем торговали или что привозили из далеких экзотических стран голландские купцы, можно в какой-то мере судить и о культуре народов того времени (Музей этнологии в Лейдене, Этнографический музей в Делфте, музеи в Гренингене, Бреда, Тилбурге, Роттердаме). Большую роль в распространении культурно-экономического влияния играли миссионеры («белые отцы»). О влиянии голландцев говорит и девиз их военно-морских и торговых сил, что гордо заявляли своим соперникам: «Qua patet orbis!» (По всему миру).[77]

Многие по праву считают семнадцатый век «золотым веком» Нидерландов. К середине века урбанизация шла столь стремительно, что уже треть населения страны проживала в 150-и городах (уникальная ситуация для Европы). В условиях постоянной борьбы с суровой морской стихией единственным надежным строительным материалом был камень. Поэтому практичные голландцы создавали дома прочно и основательно, всерьез и надолго. Дома их порой напоминают корабль и дамбу одновременно. Необходимость ведения частых военных действий требовала от них превращения городов в подобие крепости.

Многие крупные города в Голландии, как известно, стоят прямо на воде (Амстердам, Гарлем, Делфт, Девентер, Лейден, Утрехт, Маастрихт). Иностранцы восклицали: «Голландия имеет больше домов на воде, чем на суше». Города снабжены надежной системой каналов. Среди создателей системы каналов в Амстердаме называют имена Ф. Отгенса, Х. Стаетса, Х. Кейзера. Помимо строительства каналов огромное значение имело и осушение земель на север от Амстердама. Что же касается архитектуры городов, то она впитала в себя почти что все европейские стили (от готики до классицизма). Вкусы голландцев были строгими: у них не принято было, чтобы здания выпадали из общего фона городских застроек. Даже в домах богатых людей нет ничего что напоминало бы «палаццо» итальянцев, отличающиеся богатым декором.

К числу известных архитекторов того периода отнесем прежде всего Х. де Кейзера (1562–1621), родом из Утрехта, построившего в Амстердаме ряд протестантских церквей. В те времена мастерству никто не учил… Поэтому каменщики, плотники, скульпторы Голландии сами (по книгам) овладевали архитектурными навыками. Кстати, влияние стиля Кейзера можно отметить и в таких странах и регионах, как Англия, Россия, Скандинавия, Прибалтика, Америка. Среди известных имен упомянем имена Я. ван Кампена (1595–1656), Д. Марота (1661–1752), ряд иных крупнейших деятелей этой школы.[78]

Полная трудов, опасностей жизнь требовала и культурной отдушины. Помимо книг и школ, голландцы находили отдохновение в театре, хотя священники и старались уберечь паству от всяческих непотребств. Мирило их с лицедейством лишь то, что на средства, заработанные актерами, в XVII–XVIII вв. содержались дома для сирот и престарелых (муниципальный театр в Амстердаме не просил денег, а давал их). И все же при первом же подходящем случае священник не упускал случая уязвить «этих актеришек».

Об исключительной важности искусства театра, карнавала для воспитания народа и правителей писал в книге «Homo Ludens» («Человек играющий») голландский историк Й. Хейзинга: «Древняя комедия с ее публичной критикой и язвительной насмешкой целиком относится к сфере бранных и вызывающих, но тем не менее праздничных антифонных песен, о которых шла речь выше… Атмосфера драмы – это дионисийский экстаз, праздничное опьянение, дифирамбический восторг, в котором актер, находящийся по отношению к зрителю за пределами обычного мира, благодаря надетой маске словно перемещается в иное «я», которое он уже не представляет, а осуществляет, воплощает. Актер заражает этим настроением и зрителя… вся человеческая жизнь должна восприниматься в одно и то же время как трагедия и как комедия».[79]

Как и в остальной Европы, театр имел своим истоком церковное представление. Первые театральные «действа», разыгранные в монастырях, можно отнести к XII веку. Одновременно театр в Голландии старался воспитывать людей в нравственном духе. Историки культуры говорят: «Сцена уже в эпоху средневековья обрела образовательную функцию». Театр порой приравнивался по значимости к университету. О близости задач театра и «высшей», в данном случае торговой школы говорят: «Торговцам нужны ум и красноречие. Первое для того, чтобы суметь отличить честную сделку от нечестной. Второе, чтобы, воспользовавшись возможностями своего языка, расхваливать товар, который они думают продать». Искусством побеждать словами, продолжал он, можно овладеть, только наблюдая за игрой актеров и действиями фокусников. Правы были те, кто нарек театры «академией».[80]

О том, что музыка издавна высоко почиталась не только среди «небожителей» Олимпа, но и в кругу обычных обывателей Европы, хорошо известно. Свои музыкальные традиции были у галлов, кельтов, древних германцев. Воздействие римских вкусов («нивелирующего молота») в Новое время уже не могло влиять на песенно-музыкальное творчество европейцев. Возможность оказать большее влияние на жизнь граждан получало народное искусство. В средневековье мы видим странствующих музыкантов (шпильманов – у немцев, жонглеров – у французов, гистрионов – в Англии, Италии, Испании, Нидерландах). Они были универсалами (певцами инструменталистами, актерами-декламаторами, иллюзионистами, акробатами).

Церковник относились к музыке неоднозначно. Видный авторитет церкви в империи Карла Великого, Алкуин (сам музыковед) говорил: «Человек, впускающий в свой дом гистрионов, мимов и плясунов, не знает, какая большая толпа нечистых духов входит за ними следом». С другой стороны, будучи в принципе согласны с вольтеровской максимой «Все жанры хороши, кроме скучного», святые отцы, не исключая епископов, были охочи до фривольных («бесовских») песенок и плясок. Поэтому нередко смотрели сквозь пальцы на то, что вольная музыка проникала во всевозможные refugium peccatorum (убежища для грешников). Представители «белого духовенства» внесли и свой вклад в теорию и практику музыки. Обиходные хоровые песнопения VII века или песни-молитвы получили наименование «грегорианского хорала».[81]

Музыкальная вечеринка.

Фламандская музыкальная школа сыграла роль в формировании культурного наследия Европы… Фламандцы оказались «в родстве» с французами, англичанами, немцами, итальянцами. Примерно с XV века их музыкальное искусство даже начинает затмевать французскую школу. Они считались добротными профессионалами, сохраняя тайны музыкального мастерства столь же ревниво, как некогда фламандцы хранили тайны искусства выделки кож или предметов обихода. Среди первых музыкантов упомянем и основоположника фламандской школы Г. Дюфаи (1400–1474). Он усвоил английскую манеру Денстепля, которого называли «князем музыки». Центрами музыкальной жизни страны в XV веке выступали Камбрэ, Антверпен, Брюгге. Во главе «школы Антверпена» стоял Ян ван Окегем (1425–1495). Им создана месса «любого тона», которую можно было исполнять на любой манер. В XV–XVI веках фламандские музыканты славились по всей Европе, работая при княжеских и соборных капеллах.[82]

Порой приходится слышать, что итальянцы были едва ли не первыми, кто взял в руки «лютню Аполлона» и стал услаждать прекрасной музыкой уши варваров-европейцев. Это не вполне соответствует истине. Видный деятель раннего Просвещения француз Жан-Батист Дюбо (1670–1742), секретарь Французской Академии, считал: «Италия была, разумеется, колыбелью Архитектуры, Живописи и Скульптуры, но Музыка возродилась или, лучше сказать, давно уже процветала в то время в Нидерландах. Успехам Нидерландской Музыки воздает должное вся Европа. В доказательство этого я мог бы привести высказывания Коммина и многих других Писателей, но довольствуюсь тем, что приведу одного безупречного свидетеля, показания которого так обстоятельны, что ни у кого не могут оставить и тени сомнения. Это – Флорентиец Лодовико Гвичардини, племянник знаменитого историка Франческо Гвичардини. Вот что он говорит во вступлении к весьма известной и переведенной на многие языки книге «Описание семнадцати Нидерландских Провинций»: «Бельгийцы являются патриархами Музыки, которую они возродили и довели до высокой степени совершенства. Они от рождения до такой степени предрасположены к ней, что без всякого обучения поют столь же верно, сколь изящно. Затем, дополняя свои естественные дарования обучением, они достигают такого мастерства как в композиции, так и в исполнении своих песен и симфоний, что ими восхищаются все христианские Дворы Европы, при которых они благодаря своим заслугам нередко добиваются высокого положения».[83]