В просторной светлой гостиной вдруг стало как-то тесно. Доктор Пиляев, обнаружившийся за спиной этого медведя, мне подмигнул и встал возле окна, а хозяин дома уверенно уселся в кресло и широко мне улыбнулся. Наверное, это должно было выглядеть как ободрение. Мне же показалось – сейчас прожует и косточек даже не оставит.
– Итак, Маруш, мне сказали, ты хочешь работать у меня? Все верно?
– Да.
Когда не нужно, я болтаю без умолку. Теперь же словно язык проглотила, пялилась на него и даже боялась моргнуть. Хотя самое страшное и сложное уже свершилось: я все же разговариваю с самим Долоховым.
– Может быть, ты расскажешь мне о своих умениях? – Казимир Федорович на диво терпелив с таким недоумком, как я.
– А… ну это… я рисовать умею.
– Уже неплохо. Учился где-то или самоучка?
– Учился. В Большеграде. Пока там жили, ко мне учителя приходили. Учитель искусств очень хвалил и желал, чтобы я потом в гильдию художников шел.
– Ясно. А сейчас где живешь? – с любопытством спросил Долохов, небрежно закинув ногу на ногу. – Не в Большеграде?
– Нет, в деревне. В Прилеске, – немного расслабившись, я спрятала руки под бедра (чтобы не хвататься за так понравившуюся мне чашку) и уже спокойно продолжила. – Мы в городе продали часть дома, в деревне купили, вот. Пять лет назад.
– Тебе годиков-то сколько? – остро сверкнул глазами Долохов.
– Пят…надцать, – призналась я, уже понимая, что нужно было сказать – два года как уехали. Нет, один. А то арифметика выходит неважная. Ясно ведь, что ребенком меня только и учили.
Как ни странно, фабриканта этот факт не смутил. Он потер переносицу и спросил как-то тоскливо:
– Родители-то живы?
– Отец умер, мать сильно больна, – выдавила из себя я. – Брат еще маловат, чтобы работать. А мне в самый раз.
– И почему я не удивлен? Хорошо. Рассказывай, что умеешь?
– Красками рисовать на заборах, – осмелилась пошутить я. – Углем на стенах. Маслом пробовал, акварелью, тушью. Карандашом графитовым. На бумаге, на холсте, на дереве. На фарфоре не пробовал, но, думаю, научусь.
– Гляди, какой умелец. Ольга!
От громогласного рыка я снова подскочила и снова едва не перевернула поднос с чаем. На всякий случай отодвинулась на другой край дивана и с опаской покосилась на странного человека. Чего он так орет-то?
– Ты звал, Казимир? – раздался откуда-то прелестный голосок госпожи Долоховой.
– У тебя бумага и краски есть? Неси сюда, да побыстрее.
– Какие краски? Акварель, что ли?
– Да любые, – и кинул уже мне: – Вот и поглядим, как ты рисовать умеешь.
Я выдохнула облегченно.
– А что рисовать?
– Да что угодно. Только недолго.
Красавица Ольга принесла альбом, краски и о чудо – графитовые карандаши, причем деревянные, отменного качества. Мне такие покупали только для учебы. Для забав имелись самые простые, угольные или из жженой кости. Я уверенно положила альбом на колени, огляделась и приступила к экзамену.
Мудрая мысль нарисовать натюрморт пришла мне в голову слишком поздно. Я хотела поразить Долохова и изобразить его лицо… или сестру? Сестра всяко милее, к тому же он сможет сравнить портрет с оригиналом. Но не слишком ли нагло? Мало ли, что он подумает. Мальчишка-подросток рисует девушку… Лучше уж доктор. Это безопаснее и даже проще. У доктора очень характерный профиль. К тому же на фоне окна и голубых бархатных портьер он смотрится весьма живописно.
– Оля, налей мне чая, – попросил тем временем Казимир. – Да в приличную чашку, а не в это безобразие. И с сахаром. Марк, будешь?
– Чуть позже, пожалуй.
Казимир пожал плечами и с противным скрежетом подвинул к себе круглый блестящий столик.
Спустя четверть часа, когда Долохов уже прикончил две огромные чашки с ароматным чаем (без закуски, кстати) и явно заскучал, я протянула ему набросок.
– Простите, я понимаю, что это не совсем то, что нужно, – волнуясь, начала было, но продолжить мне не дали.
Громкий свист и вскинутые брови явно доказывали, что мой талант оценили по достоинству.
– А ведь и вправду художник! – восхитился Казимир Федотович. – Оля, а ну погляди!
Красавица в желтом заглянула брату через плечо, бросила лукавый взгляд на еще ничего не понявшего Пиляева и улыбнулась:
– Удивительно. Казалось бы, простые линии, один цвет. А как точно переданы черты! И складки на портьере, и даже солнечный луч! Я никогда так не смогла бы, хоть сколько учись! Маруш, а мой портрет нарисуешь? Ну ее, эту фабрику! Я тебя нанимаю!
– А ну, руки прочь от мальца, – беззлобно фыркнул Долохов. – Мне нужнее. Тем более, как я понял, он еще и грамотный. Верно?
– Да, – твердо ответила я, стараясь не рассияться от похвал. – Читать и писать умею. Считать тоже, особенно деньги.
– Замечательно. На работу я тебя беру, завтра поутру, часам к восьми, приходи к воротам фабрики.
Многозначительное покашливание от окна заставило Долохова посмурнеть и поморщиться.
– Ладно. Завтра не нужно. И послезавтра тоже. Доктор прописал мне отдых и умеренные прогулки. Вот что… приходи через два дня. Хотя…
– Хочу портрет! – капризно протянула Ольга, хищно глядя на меня.
Будь я парнем, наверное, испугалась бы. Но сейчас только усмехнулась.
– Тебе ведь деньги нужны, верно? Выдам аванс. Далеко там до фабрики твоя Поганка?
– Прилеска. Два часа через лес если спокойным шагом. Если бежать – то быстрее будет.
– Волки в лесу водятся?
– Летом – не слышал.
– Ясно. Марк… довези мальца до дома? Я тебе заплачу. И посмотри, что там с его матушкой. Маруш, каждый день тебе бегать тяжело будет. Все работники у меня прямо на фабрике живут шесть дней, а на седьмой – к семье ходят. Там их и накормят, и в бане помоют. Найдется и для тебя угол.
– Нет, – быстро ответила я, содрогнувшись. – Мне о матушке заботиться нужно. И о брате.
– И то верно. Но если они без тебя справятся, то подумай.
Я закивала.
Разумеется, тут и думать не о чем. В баню? С мужиками? Вот уж благодарствую. Да и ночевать с кем-то не хочется. Лучше бегать буду. А если денег заработаю, то куплю себе лошадку или ослика, верхом попроще будет. Ездить я, правда, не умею, но научусь. На козле у меня, когда еще отец жив был, не так уж и скверно выходило.
От радости кружилась голова. Я ликовала. Все получилось даже лучше, чем я мечтала! И на работу меня приняли, и доктор матушку осмотрит! И еще платить за это буду не я! Превозмогая робость, спросила:
– А жалование мне какое будет?
– Вот решим, куда тебя приставить, тогда и сговоримся. Не бойся, я своих людей не обижаю, – спокойно ответил Долохов, и я окончательно успокоилась.
Степенно выпила чаю вместе с доктором и Ольгой, вспомнив все матушкины наставления и порадовавшись, что в нашем доме всегда трапезничали церемонно, по-городскому, и правила приличия мне были знакомы. Ложечкой в варенье не лезла, накладывала в отдельное блюдце. Носом не шмыгала, пальцы вытирала не об штаны, а салфеткою, не сербала и даже мизинчик не оттопыривала. Правда, вкуса печенья и баранок не почувствовала совершенно. Спроси меня, что еще было на столе – и не упомню. Какого цвета ковер в гостиной? Из какой ягоды было варенье? Какого цвета глаза у Долохова?
Как художник, я должна бы на такие детали обращать внимание. Но все, что отложилось у меня в памяти – это красивое Ольгино платье, расстегнутая на шее сорочка Казимира Федотовича и резной профиль Пиляева.
Очнулась я уже в “эгоистке”. В кармане позвякивали монеты, и хоть убей – я понятия не имела, какого они достоинства. Доставать и считать было неловко, стыдно. Деньги ведь в жизни совсем не главное, так учили меня родители. Честь – вот о чем нужно думать. И еще о семье.
Но разве я поступила плохо? Нагло – быть может. Только ведь победителей не судят. Да и не ради денег я затеяла эту авантюру. Мне важно не богатство заработать, а помочь матушке и брату. Что же поделать, если бесплатно лекари в Прилеску не ездят? Да и молока даром что-то нам в деревне никто не наливает.
– А ты, Маруш, молодец, – похвалил меня Пиляев, когда увидел, что я окончательно пришла в себя и начала вертеть головой. – Сразу видно, хорошего воспитания юноша. К тому же не лентяй и не гордец. Казимиру ты понравился. Теперь работай усердно, не ленись, и все у тебя будет хорошо.
– Я ленивым и не был никогда, – пробормотала, усмехаясь.
Мечтательной была. Но в последние дни все мои мечты были прозаичны. Чтобы мама выздоровела. Чтобы Ильян поскорее вырос и начал помогать. Чтобы денег хватало на все нужды. Если для этого мне нужно потрудиться, то я готова. Ничего дурного я не замыслила. Чай, не телом торгую, талантом. А на то нам таланты и даны, чтобы их использовать.
Пусть магии во мне совсем нет, но и без магии прожить можно. ,
– Только знаешь что? Приличные люди в доме шапку снимают. Ты уж в следующий раз имей это в виду.
Я закашлялась.