Наказанные народы - читать онлайн

Введение

Был май 1944 г., и мне было 24 года. Я служил в политическом отделе 2-й Гвардейской армии. Наши войска освобождали Крым. Так я и оказался после жарких севастопольских боев в небольшом курортном городке на Черноморском побережье, в Евпатории.

Я стоял у здания театра, где заседал партийный актив города, поджидая нужного человека. У меня было задание командования наладить работу городской комиссии по расследованию преступлений немецко-фашистских оккупантов.

Двери театра распахнулись, и в них появился темноволосый стройный председатель городского совета К. «Как дела?» – задаю ему обычный вопрос, который не требует ответа. Однако ответ следует, и для меня весьма загадочный: «Готовимся к решающему дню». Киваю головой, просто так, из вежливости. На самом деле и предположить не могу, что он имеет в виду. А ведь в этот момент, должно быть, и началась эта книга…

Едва завязался разговор, как из дверей театра вышел незнакомый генерал-полковник. «Кто это?» – «Это Кобулов, заместитель Берия», – почему-то понизив голос, отвечает мой собеседник. К. уезжает. Нахожу нужного человека, и мы отправляемся по нашим делам.

На следующий день или, может быть, двумя днями позже я возвратился в политотдел в г. Саки. Какая-то необычная напряженность царит повсюду. Приятель говорит: «Сегодня ночью вывозили татар, всех поголовно. Мужчины пока заперты в здании военкомата». Иду мимо здания военкомата, задерживаюсь на минуту. Сквозь запертые двери доносится чья-то быстрая горячая речь на незнакомом языке…

…Сегодня мне нужно мысленно возвратиться в прошлое. Изучение его – моя специальность. Ведь я профессиональный историк.

Никто – ни народ, ни руководство государства – не предполагал, что война начнется для СССР столь несчастливо. Психологическая подготовка была нацелена не только на победоносное начало, но и на войну на территории врага. Отзвуком этого настроения были широко распространившиеся в первый вечер войны в Москве слухи, будто советские войска штурмуют Кенигсберг.

Тем горше, тем тяжелее оказалась правда: после ожесточенных приграничных сражений, начавшихся на рассвете 22 июня 1941 г., советский фронт был взломан, и гитлеровские войска, вбивая глубокие клинья и оставляя в своем тылу уже изрядно потрепанные и лишенные стратегического руководства советские армии, быстро продвигались в глубь страны. 28 июня был занят Минск, в сентябре разыгралось сражение под Киевом, в октябре фашистские армии стояли под Москвой и под Ленинградом, овладели Таврией и стучались в ворота Крыма.

За три месяца войны советские вооруженные силы потеряли несколько миллионов человек.

Героическая вооруженная борьба бойцов и командиров Красной армии, отдельных ее частей и даже соединений не могла сдержать натиска врага.

Население оставляемых советских территорий сначала со слезами на глазах провожало отступающие части Красной армии, а вскоре с ужасом увидело бесконечные колонны советских солдат, бредущих в плен. Гитлеровцы захватили в 1941 г. 3–4 миллиона пленных. Их загоняли в наспех сколоченные лагеря, где они, лишенные пищи, воды, подвергаемые унижениям и издевательствам со стороны охраны, погибали. Десятки тысяч военнопленных просто расстреливались гитлеровцами.

А. Даллин сообщает, что до мая 1944 г. погибло в гитлеровских лагерях 1981 тыс. военнопленных. Кроме того, около 1241 тыс. было уничтожено[1].

Растерянность и смятение советского военно-политического руководства усугубились фактическим дезертирством И. В. Сталина, который в первые дни войны заперся на своей даче и фактически устранился от руководства. По счастью, в стране об этом никто не знал…

Силой обстоятельств войны в самые первые дни ее и недели в оккупированных врагом областях и республиках Советского Союза начала складываться новая психологическая атмосфера. Чем дальше уходила война на восток, тем безнадежнее казалось в 1941 г. положение для населения, попавшего под вражеский сапог. Пока еще не было партизанского движения, оно где-то зарождалось из разрозненных групп, пробивавшихся из окружения да застрявших в глубоком вражеском тылу, не приступили еще к активным действиям подпольные и диверсионные группы. Пришел враг. Уже рыскали «айнзатцкоманды», разыскивая для уничтожения евреев, коммунистов и их семьи. На базарных площадях, на стенах домов, на заборах белели листки с приказами новой, немецкой, власти, да кое-где уже появились багрово-черные плакаты с изображением человека с прилизанными волосами и чарличаплиновскими усиками, и под плакатом подпись: «Гитлер – освободитель».

С первых дней оккупации немцы начали формировать свой аппарат управления, состоявший в городах из бургомистров и их заместителей, начальников полиции, местных полицейских. В деревнях назначались старосты. В ряде местностей происходила вербовка местного населения в «отряды самообороны», а позднее начали вербовать и «добровольцев» для обслуживания тылов германской армии, а затем и для участия в карательных действиях против партизан и во фронтовых операциях.

Никому из историков пока не удалось добраться до архивных материалов, которые дали бы возможность составить четкое представление о советских гражданах, поступивших на службу в гитлеровский оккупационный аппарат, выяснить их социальную характеристику. По тем скудным данным, которые были опубликованы в связи с происходившими в разных местах СССР процессами над военными преступниками, можно выделить такие категории: лица, осужденные в разное время советской властью, уголовники, асоциальные элементы, дезертиры и перебежчики. Лица, враждебные советской власти по своим политическим убеждениям. Среди них видное место занимали сторонники отделения от СССР Украины, Белоруссии, восточных и южных окраин, прибалтийских стран. Они надеялись при помощи гитлеровской Германии достичь своих целей. Значительную прослойку, по-видимому, составляли лица безо всяких политических убеждений, конформисты в прошлом, готовые служить любой власти. Кроме них были просто растерявшиеся, деморализованные поражениями Красной армии, утратившие веру в победу.

Из таких-то людей и комплектовался местный аппарат, в том числе местные полицейские силы.

Отдельно следует сказать о военнопленных. Они находились в ужасающих, нечеловеческих условиях, перед которыми условия, в которых жили военнопленные западных стран, особенно американцы и англичане, можно было бы назвать вполне удовлетворительными. Положение советских военнопленных осложнялось еще и тем, что их собственное правительство фактически отказалось от них, бросив их на произвол судьбы. Об этом военнопленным непрестанно твердили и их мучители и вербовщики.

Для многих военнопленных стоял вопрос о выборе между жизнью и смертью: погибнуть ли за колючей проволокой в немецком концлагере или, изменив присяге, своему народу, всей своей привычной прошлой жизни, записаться «добровольцем». Многие из тех, кто так поступил, рассчитывали при благоприятном случае возвратиться к своим, в Красную армию. Но немногим это удалось.

…На Маныче зимой 1943 г. увидел я впервые наших бывших солдат, одетых в зеленую немецкую форму. Я спросил одного, потом другого: «Как же вы, ребята?..» И жаль их было, и смотреть на них мне было неприятно. Молчали они, глядели в землю, по сторонам, а потом один из них взглянул на меня с таким неприкрытым отчаянием, что сердце сжалось. И вот что он мне рассказал: в 1941 г. попал солдат в плен. Пригнали пленных в Овруч, в лагерь. И там началось: немецкая охрана, украинские полицаи (трудно сказать, кто из них больше зверствовал), голод и побои, побои и голод, и вербовщики – не немецкие, а свои, русские и украинские – обещают сытую жизнь. «Здесь ты все равно подохнешь, как собака». Долго крепился, а летом 1942 г. не выдержал. Надел немецкую форму, но надеялся сбежать при первом удобном случае. Такой случай не представился. Немецкое командование держало их батальон в тылу и лишь при отступлении заставило его прикрывать отход немецких частей. Как только немецкие солдаты ушли, многие побросали оружие… Так он и очутился у своих. Не знаю, что сталось с ним. Но его отчаянный взгляд, без надежды, без будущего, навсегда врезался мне в память…

Гитлер был категорически против формирования подсобных или фронтовых воинских частей из числа русских. Он не доверял им, ненавидел и боялся. Русские должны были быть уничтожены десятками миллионов, а оставшиеся стать рабами рейха. Фюрер был также против поддержки украинских националистов и вообще относился к национализму завоеванных народов отрицательно, рассматривая националистов как потенциальных врагов рейха. Однако на практике гитлеровское командование охотно использовало националистов в своих целях. Например, на Украине руководители националистов Степан Бандера и Андрей Мельник были использованы для создания на местах «отрядов самообороны» для борьбы с партизанами, из числа их также комплектовалась охрана концлагерей, полиция в городах, «айнзатцкоманды» и пр. В то же время гитлеровцы решительно пресекали всякую попытку «самостийщиков» создать собственную власть. Конкурирующие «правительства» Бандеры во Львове и Мельника в Киеве были разогнаны немцами, а сами руководители попали под арест. Позднее часть бандеровцев вела вооруженную борьбу и против Красной армии и советских партизан, и против немецкой армии. По немецким данным, отряды «самообороны» на Украине достигали внушительной цифры – 180 тыс. чел.[2] к середине 1942 г.

В августе 1941 г. на сторону врага перешел майор Советской армии Кононов. Он увлек за собой часть личного состава 436 пехотного полка.

Кононову, донскому казаку по происхождению, было разрешено сформировать казачий кавалерийский полк, численность которого достигла 1799 рядовых и 77 офицеров. Гитлер дал согласие на формирование казацких частей, поскольку ему было доложено, что казаки потомки не славян, а остготов (!)[3].

Создание «отрядов самообороны» относится ко времени наибольших успехов вермахта (лето 1941 г. и лето 1942 г.).

Казацкие формирования были включены в состав вермахта. Летом 1942 г. при генштабе сухопутных сил германской армии был создан специальный отдел, занимающийся формированиями военных и вспомогательно-полицейских сил из числа советских граждан. К началу 1943 г. они насчитывали 176 батальонов и 38 рот, общей численностью в 130–150 тыс. чел. Подавляющее большинство из них образовало т. н. Русскую освободительную армию (РОА) под командованием бывшего генерал-лейтенанта Красной армии генерала Власова. К концу войны РОА насчитывала до 300 тыс. чел.

Военные формирования вермахта из числа нерусских народов достигли к концу войны до 700 тыс. чел. Таким образом, общее число бывших советских граждан, выступивших с оружием в руках на стороне врага составило около 1 млн человек. Однако сколько из них в действительности воевало на стороне Германии, еще остается выяснить. Многие эти формирования вообще в боевых операциях не участвовали. Антинемецкие настроения в этих частях принимали не только форму дезертирства, но даже вооруженных выступлений против немцев.

Среди военных частей «восточных народов» были легионы и батальоны туркестанские (т. е. состоявшие из выходцев из Средней Азии), грузинские, армянские, тюркские, волжских татар, крымских татар, горские (т. с. сформированные из северокавказцев), калмыцкие и др.

Но разве можно поставить знак равенства между легионерами и населением той республики, откуда они были родом? Конечно же нет. Те, кто поднял оружие на свою родину, те, кто выступил в одном строю с гитлеровцами, поставили себя как бы вне общества.

С тех пор, как в августе – сентябре 1941 г. на восток страны проследовали эшелоны с немцами Поволжья, а их национальная государственность – Автономная Советская Социалистическая Республика Немцев Поволжья была упразднена, с того времени, как тем же скорбным путем потянулись в 1943–1944 гг. товарные поезда с калмыками, карачаевцами, чеченцами, ингушами, крымскими татарами, балкарцами, также лишенными родных очагов и имущества и своей автономии, прошло более 30 лет.

Немало лжи было наговорено об этих несчастных народах, которых заставили расплачиваться, всех до единого, будто бы за измену некоторой части своих соплеменников.

Во второй половине 50-х годов депортированные народы Северного Кавказа и калмыки были полностью реабилитированы государственной властью. Они возвратились на родные земли, веками обжитые их предками, их автономия была восстановлена.

Но колесница справедливости движется медленно в нашей стране, плетется еле-еле. По-прежнему живут вдали от своих исконных мест немцы Поволжья, которых сейчас насчитывается около двух миллионов, и татары Крыма, численностью до полумиллиона человек. А ведь формально санкции против них отменены, и они по закону могут проживать в любой местности Советского Союза, а следовательно, и в Крыму.

И теперь еще бытуют, особенно среди нынешнего населения Крыма, выдумки о якобы поголовном сотрудничестве крымско-татарского населения полуострова с немецкими оккупантами. Эта ложь распространяется и поддерживается заинтересованными группами и лицами, чтобы воспрепятствовать возвращению татар в Крым.

В свое время подобные же небылицы распространялись о немцах Поволжья, которые якобы укрывали при начале войны гитлеровских лазутчиков и диверсантов, и о чеченцах, ингушах и карачаевцах, которые якобы все, поголовно, служили проводниками у гитлеровцев во время их наступления на Кавказ в 1942 г., и о балкарцах, будто бы переметнувшихся на сторону врага. Для доказательства этого много лет спекулировали на том, что из Балкарии был послан Гитлеру в подарок белый конь. И этот факт потом уже раздувался и разрастался неимоверным усердием чиновников во всякого рода канцеляриях на разных уровнях, что казалось, что не один-единственный белый конь, а целые табуны кавказских скакунов паслись и резвились на склонах гитлеровской резиденции в Бергхофе. Легенда эта, возможно, уже полузабыта и кое-как залечены раны, нанесенные народам Кавказа. А как быть с немцами Поволжья, с крымскими татарами? Где тот целитель, который вылечит глубокие нравственные раны, нанесенные многолетним изгнанием, и когда это изгнание окончится?

До сих пор продолжаются грубые выпады против крымско-татарского народа.

В декабре 1973 г. в Симферополе судят крымских татар – не предателей, не изменников, не палачей и даже не из числа попавших под амнистию 1955 года, а просто трех взрослых людей, которые возвратились на свою историческую родину и пожелали там остаться. Народный судья, вершивший суд, некая Миронова, в своем выступлении потребовала, чтобы татары «убирались из Крыма» и жили там, куда их выслали, в противном случае к ним будут применены «самые жесткие меры»[4]. И это говорилось представителем судебной власти спустя шесть лет после Указа Президиума Верховного Совета, возвратившего татарам все их гражданские права и, следовательно, право жить на своей родине!

А почему были выселены на восток турки, курды, хемшилы[5]? Почему в 1944 году были выселены с Черноморского побережья греки, а вскоре после окончания войны из Армении несколько десятков тысяч армян? Ведь они не преподносили в подарок Гитлеру белого коня!

Можем ли мы сегодня ответить на вопрос о механизме принятия решения о судьбе целых народов: каким государственным органом, на основании чьих докладов или докладных, какую роль в принятии решений играли местные власти, военные органы, учреждения государственной безопасности? Думаю, что ответ будет пока что самым приближенным. Кто персонально несет ответственность за эти преступления? Лично Сталин, лично Берия, лично Икс, Игрек, Зет?

Заметим в скобках, что нигде механизм принятия решений не окружен столь непроницаемой тайной, как в нашем государстве, и нигде невидимая система круговой поруки, молчаливого взаимопонимания, господства условных символов, формулировок не носит столь изощренного характера. Неписаные законы аппаратной работы, под покровом которых вырабатываются и издаются инструкции и указания, анонимность их авторства для широкой общественности не только надежно прикрывают промахи, ошибки, а когда необходимо, и преступления, но и служат препятствием для всякого объективного исследования или расследования.

Давно пришло время взглянуть на это несчастливое и позорное наше недавнее прошлое глазами историка. Эта тема не фигурирует, разумеется, ни в одном из планов научно-исследовательских работ Академии наук СССР. Я ее выполняю на свой собственный страх и риск, так как на разработку проблем, связанных с произволом и беззаконием, в нашей стране существует негласный запрет. Естественно поэтому, что и о депортации народов нет опубликованных работ советских авторов, во всяком случае нет работ обобщающего характера.

Материалов же в архивах достаточно: нескольким десяткам историков, не то что одному, не было бы тесно. Но доступ к этим архивным материалам давно уже строго ограничен. Мне, например, и мечтать не приходится о работе в архивах, где можно найти данные, позволяющие судить о количестве лиц, сотрудничавших с врагом, об их социальном лице, о причинах, побудивших их к измене и сотрудничеству. Полагаю, что имеются и более или менее точные сведения о количестве депортированных в восточные районы страны, об оценке имущества, утраченного ими, о смертности и рождаемости в новых местах поселения, о тех судебных и внесудебных преследованиях, которые стали сопутствующими явлениями насильственного переселения.

Профессор Р. И. Музафаров обратился 14 апреля 1975 г. с просьбой к первому секретарю Крымского обкома партии Н. К. Кириченко разрешить пользоваться архивными материалами Крымского облпартархива, в чем ему было ранее отказано. В случае невозможности Музафаров просил, чтобы ему сообщили на основании архивных материалов некоторые данные об участии крымских татар в партизанском движении и в немецких воинских формированиях.

Музафаров получил следующий ответ. Воспроизводим его полностью.

Итак, документы существуют, они не уничтожены, но и не опубликованы. Поэтому приходится по этой теме – о выселении народов Северного Кавказа и Крыма в конце Великой Отечественной войны – собирать материалы по крупицам.

Если вам повезет и вы все же получите доступ к архивным материалам, вы останетесь в неизвестности, все ли материалы вам показали. Девушка в архиве лучше вас знает, какие документы вам нужны для вашего исследования. Она вам их принесет сама, и, пожалуйста, не надо просить у нее описи документов. До чего просто и удобно!

Вы хотите знать, чья подпись стоит под документом? А зачем это вам? А вдруг это?.. А вдруг, чего доброго, это?..

И имейте, пожалуйста, в виду еще и следующее: были, конечно, у нас в прошлом отдельные неполадки, отдельные негативные факты и даже акты беззакония. Но, право, зачем же обобщать?

Очень интересными представляются мне рукописи диссертаций, защищенных историками, работающими на Кавказе и в Калмыкии. С диссертациями можно ознакомиться во Всесоюзной публичной библиотеке им. В. И. Ленина в Москве, в диссертационном зале. Многие из этих диссертаций были написаны и защищены в 60-х годах, когда под благотворным влиянием творческого духа в науке, пробудившегося после XX и XXII съездов КПСС и Всесоюзного совещания историков 1962 г., началось быстрое возрождение советской исторической науки, особенно в области истории СССР советского периода и новейшей истории Запада и Востока.

…Здесь я сначала написал: «Недолгий „золотой век“ советской исторической науки! И все же он оставил столь глубокий след, что его влияние ощущается и поныне».

Нет, увы, это не так. «Золотой век» не состоялся. Лишь едва-едва занялась заря возрождения, занялась, да вскоре померкла. И все же в конце 50-х и в начале 60-х годов историческая наука начала сбрасывать с себя путы, которые связывали ее в течение по крайней мере тридцати лет.

Тогда широко распахнулись двери архивов, особенно местных. Под влиянием и свежим впечатлением от недавно происшедшей реабилитации народов Кавказа и Калмыкии историки и партийные работники этих автономных республик попытались воссоздать картину участия депортированных народов в борьбе против гитлеровского фашизма во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. и рассказать, хотя бы частично, о тех испытаниях, которые пришлось перенести их соотечественникам в жестокую пору депортации. Эти диссертации писались людьми, многие из которых были секретарями обкомов КПСС или занимали местные государственные посты, т. е. лицами, кровно связанными с коммунистической партией. Они принадлежали к привилегированной части нашего общества. У себя на родине они пользовались свободным доступом к архивам, а также и к архивам среднеазиатских республик и Казахстана, где в течение почти полутора десятка лет жили на поселении кавказцы и калмыки. Судя по диссертациям, в местных партийных архивах отложились документы не только местного, но более широкого значения, среди них инструкции о режиме для спецпереселенцев, материалы об их трудоустройстве, размещении, бытовых условиях, образовании и пр. Впервые упомянул о режиме спецпереселений, по-видимому, А. Х. Дудаев[6]. Наибольшее же значение приобрела диссертация Х. И. Хутуева, защищенная годом позже[7]. Из этой диссертации черпали материалы все, кто занимался этой проблемой, включая Р. И. Музафарова и автора настоящей работы. А. Х. Дудаева и Х. И. Хутуева можно по праву назвать «первопроходцами». Х. И. Хутуев, известный историк и филолог из Кабардино-Балкарии, был секретарем обкома КПСС и заместителем председателя Совета министров Кабардино-Балкарской АССР.

Х. И. Хутуев использовал материалы партийных, государственных и ведомственных архивов Кабардино-Балкарской АССР, Казахстана, Киргизии, Министерства обороны СССР. Он собрал также ряд воспоминаний участников событий. Диссертация Х. И. Хутуева, несмотря на ее исключительную ценность, так и не была опубликована. Но ее основные положения появились в автореферате диссертации[8].

Обстоятельные материалы по истории калмыков и Калмыцкой АССР содержатся в диссертации Д.-Ц. Д. Номинханова[9]. Среди источников, использованных Номинхановым, документы Центрального партийного архива ИМИ при ЦК КПСС. Частично материалы диссертации Номинханова были опубликованы в ряде его работ[10].

Обращает на себя внимание диссертация С. Н. Джугурьянца[11]. Он разыскал интереснейшие документы в архиве Чечено-Ингушского обкома КПСС. В сокращенном варианте работа С. Н. Джугурьянца увидела свет за год до защиты им диссертации[12].

Истории Карачая и Черкесии в период Великой Отечественной войны посвятил свою диссертацию Ч. С. Кулаев[13]. Он довольно основательно использовал материалы по спецпереселению, содержащиеся в работе Х. И. Хутуева. Кулаев ссылается также на местные, карачаевские архивы, архивы среднеазиатских республик и Казахстана и на архивы Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС в Москве. К сожалению, Ч. С. Кулаев обходит вопрос о сотрудничестве части карачаевского населения с оккупантами. Расширяет круг наших знаний о Карачае, особенно в период восстановления автономии, диссертация М. М. Бекижева[14].

Перед Х. И. Хутуевым, как и перед другими историками из восстановленных автономных республик и областей, стояла практическая задача опровержения измышлений о поголовном сотрудничестве их народов с гитлеровскими оккупантами и раскрытия на фактах участия их в общей борьбе против гитлеровской Германии.

Долгое время спустя после возвращения наказанных народов домой в печати продолжали появляться то измышления, то односторонне освещалось их поведение во время войны. Один из диссертантов, калмыцкий историк M. Л. Кичиков[15], пишет, что толчком к организации работы по изучению истории Калмыкии в годы 1941–1945 послужила опубликованная в 1963 г. в газете «Советская Калмыкия» статья некоего А. Сербина «Двадцать лет назад. Следы ведут на Запад». В этой статье, по словам M. Л. Кичикова, содержалась «односторонняя подача негативных фактов»; статья «встревожила калмыцкое население республики, пострадавшее из-за отщепенцев во времена культа личности». Против статьи посыпались протесты ветеранов войны. В результате Научно-исследовательскому институту при Совете министров Калмыцкой АССР было поручено подготовить сборник документов, освещающий события войны в Калмыкии (об этом сборнике ниже). Справедливость требует отметить, что не все историки обходят проблему оккупации и связанного с ней сотрудничества с врагом. Кичиков, например, занимался выяснением обстоятельств, приведших к оккупации части территории Калмыцкой АССР немецко-фашистскими армиями, он опубликовал материалы о борьбе с оккупантами основной части населения республики. Под руководством М. Л. Кичикова был подготовлен и издан очень важный сборник документов[16]. Собраны и опубликованы воспоминания участников вооруженной борьбы с гитлеровцами[17]. В 1972 г. М. Л. Кичиков защитил в Ленинградском университете свою докторскую диссертацию[18]. Среди материалов его диссертации особенно важны документы Калмыцкого обкома ВКП (б) периода 1941–1943 гг. Эти документы, несмотря на их явную избирательность, дают достаточно ясное представление о положении в Калмыкии и проливают свет на события, непосредственно предшествовавшие выселению калмыков. Большая часть этих документов не попала в книгу М. Л. Кичикова, изданную в Элисте[19].

К. Л. Коркмасова в своей очень интересной докторской диссертации поместила всю проблему насильственного выселения народов Кавказа в сноску[20].

Кое-какие сведения о событиях 1942–43 гг. и более позднего времени по истории народов Северного Кавказа и Калмыкии можно почерпнуть в ряде обобщающих работ[21]. Сравнение статистических данных за предвоенный, военный и послевоенный периоды, извлеченные из официальных статистических сборников, позволяет выяснить динамику движения населения Кавказа и Калмыкии, изменения в области образования, экономики и пр.[22]

Немалый интерес вызывают работы по истории Северного Кавказа, принадлежащие историку из г. Грозного В. И. Филькину – секретарю Чечено-Ингушского обкома КПСС в прошлом, бывшему заведующему кафедрой истории КПСС Грозненского нефтяного института, а ныне доценту той же кафедры. Многочисленные работы В. И. Филькина основаны, как правило, на глубоком изучении архивных документов, прежде всего партархива Чечено-Ингушского обкома КПСС. Среди множества работ В. И. Филькина для нас наибольший интерес представили непосредственно связанные с историей Чечено-Ингушской АССР в 1939–1945 гг.[23] В. И. Филькину свойствен спокойный и трезвый подход к событиям прошлого. Он старается исследовать основные проблемы в многоплановом аспекте. Его отличает стремление к объективности (насколько таковая возможна в наших специфических условиях) в выводах.

Отдельно необходимо сказать о рукописи проф. Р. И. Музафарова[24] и о нем самом.

Р. И. Музафаров собрал колоссальный материал о крымских татарах в период Великой Отечественной войны, об их жизни и положении после выселения из Крыма и об анти-крымско-татарской пропаганде и политике в наше время. Свою рукопись Р. И. Музафаров направил осенью 1974 г. в ЦК КПСС в надежде, что после ознакомления с фактами, которые он собрал, крымским татарам разрешат возвратиться на свою историческую родину, в Крым. Увы, большого влияния его рукопись на положение крымских татар пока (май 1975 г.) не оказала: в кое-каких литературных произведениях смягчены отдельные фразы, в музеях Крыма убраны элементы экспозиций откровенно анти-крымско-татарского содержания, из путеводителей по Крыму последних изданий исчезла явная клевета на историческое прошлое крымско-татарского населения. Стремясь удержать крымских татар в Средней Азии, в последние годы там начали печатать литературу на крымско-татарском языке.

Любопытна судьба самого проф. Р. И. Музафарова. Он родился в 1928 г. в г. Симферополе, в семье хозяйственного служащего. Ему было 15 с половиной лет, когда он вместе со своими соплеменниками отправился в изгнание, на Урал. Семья Музафаровых была поселена в одном из леспромхозов Свердловской области. Рефик стал разнорабочим. В 1946 г. ему удалось переехать в Узбекистан, где он приобрел квалификацию слесаря и начал работать на заводе. В 1953 г. экстерном закончил среднюю школу, поступил на заочное отделение факультета русского языка и литературы Ташкентского педагогического института и параллельно, также заочно, учился в техникуме культурно-просветительной работы. Окончил оба учебных заведения, затем работал в Калуге. Экстерном он подготовил кандидатскую диссертацию на тему «Татарские народные пословицы» и защитил ее в 1960 г. в Казанском государственном университете. Преподавал затем в высших учебных заведениях. В 1967 г. защитил докторскую диссертацию «Очерки фольклора тюрков» в г. Баку. Так Р. И. Музафаров стал доктором филологических наук. Его последующая преподавательская деятельность принесла ему звание профессора.

С 1957 г. Р. И. Музафаров – активный участник движения крымских татар за полную реабилитацию и возвращение в Крым. В 1967 г. движение добилось большого успеха – Указа Верховного Совета СССР, возвращавшего крымским татарам гражданские права. В 1972 г. проф. Р. И. Музафаров за свою общественную деятельность лишился работы. Газета «Труд» опубликовала о нем статью, пытаясь опорочить его с профессиональной точки зрения. С той поры и до осени 1975 года профессор доктор филологических наук Р. И. Музафаров был без постоянной работы. Тем не менее он продолжал научную деятельность. Помимо написанной им монографии Р. И. Музафаров составил русско-крымско-татарский и крымско-татарско-русский словари. Однако попытки напечатать эти словари не увенчались успехом. После многолетних мытарств проф. Музафаров получил в 1975 г. кафедру в Ташкентском областном педагогическом институте в Ангрене (Узбекистан). Не знаю, удержался ли он там.

Другим источником о крымских татарах послужили материалы крымско-татарского движения. Частично они были опубликованы в «Хронике текущих событий», изданной на русском языке в Нью-Йорке[25]. Материалы эти содержат много важных фактов, однако к цифровым данным, сообщаемым в этих материалах, следует отнестись критически. Точные, по возможности выверенные, данные о потерях, понесенных депортированными народами в СССР, достаточно красноречивы и без преувеличений.

Для этой книги, впрочем, как и для всех без исключения работ по истории советского общества, очень важны стенографические отчеты XX и XXII съездов КПСС[26]. Ознакомление с ними необходимо не только для понимания нового курса в национальной политике СССР, т. е. восстановления «ленинских норм», но и для ощущения духа, атмосферы наступившей раскованности. Секретная речь Хрущева на XX съезде зачитывалась лишь на закрытых партийных собраниях, но опубликована в СССР не была. Она опубликована в приложении к «Мемуарам Хрущева»[27]. Интересные материалы были обнаружены на страницах газет кавказских автономий и Крыма. Что касается центральной прессы, то результаты работы с ней по этой теме вряд ли соответствуют затраченному времени и усилиям. Тем не менее эта часть работы была совершенно необходима.

Об отношении официального партийного и советского руководства к депортации и последующему восстановлению автономии народов Кавказа и Калмыкии можно в определенных пределах судить по соответствующим указам, законам и материалам сессий Верховных Советов СССР и РСФСР, а также и по стенограммам заседаний Верховных Советов автономных республик[28].

Реабилитация северокавказцев и калмыков вызвала к жизни не только серию работ отдельных авторов по истории этих народов во время Отечественной войны, но и сборники документов, воспоминаний и пр. Основная задача всех этих публикаций заключалась в том, чтобы удостоверить преданность народов Северного Кавказа и калмыков советской власти, продемонстрировать их патриотизм, вклад в дело вооруженной борьбы против гитлеровской Германии. Почти во всех публикациях содержатся сведения о труде выселенных народов в местах поселения, но крайне скудно освещается их повседневная жизнь, и, конечно, ни одного слова не говорится о суровом режиме спец-поселения и о его последствиях. Другая особенность этих работ заключается в том, что в них опущены конкретные факты сотрудничества части населения с оккупантами.

По нашему мнению, это серьезная ошибка, так как умолчание помогает сохранению неверных представлений о якобы имевшей место измене народа в целом. В интересах самих этих народов, не говоря уже об исторической правде, был бы не уход от фактов, а спокойное и сбалансированное изучение проблем, возникших в связи с оккупацией этих районов.

Мы настолько были оболванены пустопорожней демагогией, что забыли о том, что ни один народ не может и не должен расплачиваться за преступления своих отдельных представителей или даже за преступления группового характера. С точки зрения права, суверенность народа, являющегося источником власти, снимает всякую возможность обвинения его в измене.

Но полно, в том ли дело, что мы забыли об этом? Не честнее ли сказать, что представления о законе и праве в нашем государстве настолько искажены, что мы сами не представляем себе по-настоящему, что означает на самом деле понятие права.

Да и возможно ли вообще такое явление, как депортация целых народов в государстве, где существуют правовые нормы?

Кажется, за исключением М. Л. Кичикова, мало кто из советских историков серьезно занимался возникшей из немецкой оккупации ряда территорий СССР проблемой сотрудничества с врагом.

Между тем, огромная советская литература существует по истории партизанского движения на занятых фашистскими армиями советских территориях. Изданы и исследования, и воспоминания, и сборники документов. Не все они равноценны по составу документов, по качеству. Явно тенденциозный, анти-крымско-татарский характер носит сборник документов, посвященный Крыму[29]. Об этом подробно рассказано в работе Р. И. Музафарова.

Получилось так, что все вопросы, связанные с проблемой сотрудничества с врагом, разрабатывались зарубежными историками. У них был свободный доступ к немецким документам самого разнообразного характера, от оперативных до архивов ведомств Розенберга и Гиммлера. Кроме того, западные историки собрали огромное количество свидетельств лиц, причастных к деятельности оккупационных властей на территории СССР. К их услугам любые архивные хранилища по любым проблемам.

Такого рода возможностей абсолютное большинство советских историков лишено. Лишь немногие из них, численно незначительная привилегированная группа, получают служебные командировки для работы в зарубежных архивах, а о поездках в длительные научные командировки за свой счет и речи быть не может[30].

Волей-неволей приходится часто «плестись в хвосте» иностранных коллег, используя выявленные ими материалы в качестве источников. Такое недостойное, а часто унизительное положение советских историков, кажется, совсем не беспокоит их руководителей и руководство наукой вообще, которое, кстати, неустанно призывает нас бороться за первенство советской исторической науки и «давать отпор» буржуазным «фальсификаторам истории». Вся существующая сложная система допусков различной категории для работы в архивах, всевозможные ограничения в использовании выявленных документов, строгая цензура, часто убивающая свежую мысль, ограничения для профессиональных историков в выборе тем и, наконец, как следствие всего этого – самоограничение и самоцензура – резко сужают профессиональные возможности советских историков и препятствуют выполнению ими своего основного профессионального долга – служению правде истории.

Среди опубликованных на Западе работ сохранило свое значение вышедшее в 1957 году фундаментальное исследование американского историка Александра Даллина о немецкой оккупационной политике на территории СССР[31].

Проблемой депортации в СССР много лет занимается английский ученый Роберт Конквест[32]. Он проделал большую работу по сбору и обобщению полученных на Западе материалов о депортации в СССР. Различным аспектам немецкой оккупационной политики на отдельных советских территориях посвящено немало книг и воспоминаний. Укажем, в частности, на монографию М. Лютера, выполненную в свое время в русском исследовательском центре Гарвардского университета под руководством проф. Ф. Мозли, на работы П. фон цур Мюлена, Д. Литтлджона, И. Гоффмана, мемуары Р. Гелена и книгу татарского националиста Эдиге Кирималя[33]. По своим тенденциям работы эти совершенно различны. Неблагоприятное впечатление оставляет книга Иоахима Гоффмана из Фрейбурга, подчиненная цели реабилитации гитлеровской политики и действий германских военных и карательных органов на оккупированной территории СССР.

Ряд материалов для этой работы был почерпнут из советских публикаций[34], материалов Нюрнбергского процесса над главными немецкими военными преступниками[35] и процессов по обвинению в преступлениях второстепенных деятелей третьего рейха[36], из документов дипломатического ведомства Германии[37] и из ряда других публикаций документов.

Многое для понимания обстановки, сложившейся на Северном Кавказе, дали мне беседы с людьми, хорошо осведомленными о событиях, описываемых в книге.