Эдику не спалось. Он не находил себе места, курил в предрассветных сумерках и мерил шагами палату. На него навалилась депрессия. Очень хотелось взбодриться, но ничего не осталось. Выписывать его должны были после обеда, но Эдик чувствовал, что так долго он не выдержит. Переодевшись в костюм, он вышел в коридор и натолкнулся на угрюмых телохранителей.
– Эй, пропустили быстро! Я еду домой.
– Павел Игнатьевич велел, чтобы вы оставались здесь до дальнейших распоряжений, – пробасил Стас Липкин, бритый мордоворот в сером костюме.
– Плевать, что отец сказал! Мне здесь надоело. Если попробуешь меня остановить, пожалеешь, что на свет родился, – визгливо заорал Эдик, пихнул оторопевшего секьюрити и ринулся к лестнице. Телохранители молча последовали за ним. Стас с обреченным видом достал сотовый и набрал номер губернатора.
– Что еще? – раздался недовольный голос шефа.
– Ваш сын решил уйти из больницы. Остановить его без применения физической силы не можем, – виновато доложил секьюрити.
– Дайте мне его, – зло потребовал губернатор.
– Вас, – Липкин протянул сотовый Эдику.
Тот брезгливо покосился на аппарат и бросил:
– Сам с ним разговаривай.
– Он не хочет говорить, – сообщил телохранитель губернатору, ожидая бури, однако тот воспринял новость спокойно.
– Ладно, потом с ним разберемся, – вздохнул губернатор и добавил: – Отправляйтесь с ним и не спускайте глаз с его квартиры, головой отвечаете.
– Да, будет сделано, – с готовностью выпалил Липкин. В ответ послышались гудки.
– Че, настучали папашке, выслужились, – язвительно заметил Эдик, спускаясь по лестнице. – Если я захочу, он вас в момент уволит.
– Извините, мы всего лишь выполняли приказ, – сдерживая гнев, пробормотал Липкин; перспектива оказаться на улице ему вовсе не улыбалась. – Это для вашей же безопасности.
– Да пошли вы оба! Кто меня тронет-то? – самоуверенно ухмыльнулся Эдик, потом вспомнил о недавнем происшествии, и улыбка погасла. Тронуть могли те, кто не знал, чьим сыном он является. Идиотов хватало даже среди гаишников. Пару раз его задерживали за вождение в нетрезвом виде, и приходилось звонить отцу. Те, кто его задерживал, уже больше не работали в органах, а остальные гаишники выучили наизусть номер его машины. Но потом опять придет какой-нибудь раздолбай, не обученный манерам, и тормознет его…
Дома Эдик первым делом плюхнулся на огромный круглый кожаный диван, врубил плазму и обзвонил приятелей, которые могли достать дури. Ответил лишь один, но и тот сказал, что у него ничего нет.
– Сволочи, – прокричал Эдик в потолок, чувствуя, как все его тело буквально разваливается на куски.
Только зря он злился на приятелей. Накануне к каждому из них явились серьезные парни в аккуратных костюмах и предупредили, чтобы никто не смел приближаться к Эдуарду Юхно, а тем более продавать ему кокаин или какую-другую дрянь. Дилеры в округе также были строго предупреждены о последствиях своих необдуманных действий. Очень скоро Эдик понял, что за время его недолгого отсутствия наркотики каким-то непостижимым образом исчезли из их города. В расстроенных чувствах он махнул бокал виски и принялся обшаривать квартиру в надежде найти какую-нибудь забытую заначку. Однако все заначки, как назло, кончились. В отчаянии он налил себе еще виски и поплелся на кухню, где все было перевернуто вверх дном. Его взгляд упал на сахарницу. Тут-то уж точно он не додумался спрятать дурь. К нему захаживали родители, и это было бы верхом безрассудства. Без особой надежды он поднял крышку и заглянул внутрь. Сахарница была заполнена наполовину. Прямо поверх сахарного песка лежал небольшой пакетик с белым порошком. От радости Эдик едва не расцеловал сахарницу. Выудив пакетик, он освежился понюшкой и почувствовал себя заново родившимся. Мир снова лежал у его ног. Ушли проблемы и депрессия, развившаяся после разговора с отцом. Переполняемый радостью, Эдик стал скакать по квартире и гоготать, точно переевший дурмана жеребец. Врубил музыку, начал подпевать и с удовольствием отметил, как беснуются соседи сверху и снизу. Бабка снизу – какая-то там заслуженная писательница, член и ветеран чего-то – принялась резво колотить по батареям, а директор театра сверху орал благим матом с балкона, чтобы он выключил эту чертову музыку. Счастливо улыбаясь, Эдик сделал музыку погромче и продолжил беззаботно напевать.
Гудков отозвал дежурного в сторону и негромко сказал:
– Слышь, Витя, давай не будем предавать огласке всю эту ерунду. Напишем в рапорте, что задержанный был невменяемым, распихал нас, разогнул решетку и выпрыгнул в окно. Про остальное не надо. И так скандал будет конкретный. Мы сами все порешаем. Найдем его…
– Нет, на хрена мне это нужно, – резко ответил Стариков. – Он вас связал, разоружил… А если он уже кого завалил из твоего табельного?! Я напишу все как было, а вы уж сами решайте все с Санычем.
– Майор, ты чего быкуешь? – натянуто улыбнулся Гудков. Несмотря на улыбку, глаза оперуполномоченного светились злобой; он едва сдерживался и старался говорить спокойно. – Можно было бы вообще замять тему, будто мы его не арестовывали и не приводили сюда. Зуб даю, мы бы его потом из-под земли достали. Но знаю ведь, ты хрен согласишься, вот и прошу тебя о пустяке. Сам подумай, ты ведь мог и забыть по запарке, что мы были связаны. Столько событий, бежал опасный преступник, в городе объявлен план «Вулкан»… И про табельное оружие откуда тебе знать, разоружил он нас или нет. Я че, о многом прошу?!