Проживи незаметно.
В тридцатые годы международная обстановка становилась всё более напряжённой. Советский Союз представлял собой осаждённую крепость, и Сталин надумал продемонстрировать успехи в борьбе с внутренним врагом. Начались массовые аресты врагов народа. По ночам в городских кварталах слышался приглушённый рокот разъезжающих по спящим улицам автомобилей, от которого тревожно сжимались сердца верноподданных ожесточившегося вождя. Не у их ли подъезда остановился зловещий кабриолет с командой захвата на борту? Арестовывали районных руководителей, директоров предприятий, начальников пристаней и ОРСов, председателей колхозов… Отпечаток тревоги и неуверенности в завтрашнем дне читался в глазах людей. Все старались быть тихими и незаметными. Было жутко.
Вот и Алексея Медведева изводила печаль-кручина, когда в ивановской округе, знаменитой текстильными мануфактурами, устрашающе поредели ряды оставшихся на свободе больших и малых руководителей, словно дьявольская коса прошлась по обречённым головушкам. Потомственный ткач Медведев сумел получить образование, вступил в партию и быстро выдвинулся на руководящие должности областного, а затем и регионального ранга. Его жена Пелагея Никаноровна заведовала кабинетом партийного просвещения, дома воспитывала двух сыновей и снова была на сносях. Грех жаловаться на судьбу, если бы не этот занесённый над головами карающий меч, готовый в любой момент опуститься на новую жертву.
В ту памятную ночь Медведеву не спалось. Мучимый тяжёлыми раздумьями, обречённый на арестантскую участь, вышел он во двор покурить и присел на ступеньки крыльца. В воздухе пахло ненастьем. Ветер крепчал, приближалась гроза. Алексей Михайлович глубоко затягивался папиросным дымом, пытаясь заглушить тоску и подавленность.
Вспомнился тёзка и товарищ далёкого детства Алёшка Косыгин, с семьёй которого Медведевы когда-то проживали по соседству на одной лестничной площадке. Ушли безвозвратные времена, установив каждому своё. Дружок по детству далеко шагнул – ныне нарком текстильной промышленности, колесит по столице на правительственной машине, а он, Медведев, начальник Волжского речного пароходства, поджидает «чёрного воронка». Алёшка Косыгин родился в рабочей семье, рано оставшись без матери. Его детство покрыто мраком неизвестности. Первая вразумительная запись в биографии свидетельствовала о вступлении пятнадцатилетнего парня в Красную армию, а до того он и подрастал в провинциальном городке в дружбе с Алёшкой Медведевым.
Тут внимание ночного меланхолика привлекла калитка, изготовленная из лёгкого штакетника. Дверка то приоткрывалась в сторону улицы, то вновь захлопывалась под напором ветра. Что же заставляло её отворяться наперекор шквалу? Или в природе тоже всё пошло наперекосяк, как и у людей, оказавшихся во власти суровых обстоятельств? Присмотревшись, Алексей Михайлович увидел дворового пса Беню, который тщетно пытался открыть калитку, загребая штакетину лапой. Крупному псу удавалась первая часть операции, но едва он отпускал деревянную планку, чтобы прошмыгнуть через проём, как дверь снова и снова предательски захлопывалась перед носом полуночника.
Ночной свидетель собачьей борьбы с воздушной стихией, позабыв о своих переживаниях, с интересом следил за действиями упрямца. «Дождался бы, когда ветер стихнет», – напрашивалась подсказка, но Беня упрямо тянул на себя неподатливую дверь, пока не добился своего. В очередной попытке, едва приоткрыв калитку, пёс сначала засунул в щель морду, затем опустил лапу.
– Соображает, – одобрительно отозвался хозяин об умственных способностях пса.
Весьма довольный одержанной победой четвероногий великан взбежал на крыльцо и начал неуклюже моститься рядом, составляя компанию хозяину. Наконец устроился, но какую позу он принял! Беня расположился совершенно по-человечески, опустив задние лапы на ступеньку ниже и расставив для опоры передние вдоль туловища там же, где и сидел! Два товарища – человек и собака – сидели молча, голова к голове, физически ощущая единение. Оба находились в ожидании мгновения, когда небеса разразятся громом и молнией, но каждый по-своему воспринимал приближающиеся удары. Если Бене непогода представлялась преходящим природным явлением, как смена дня и ночи, то Алексей Михайлович видел в ней надвигающуюся кару, не столько небесную, сколько вполне земную и реальную.
Спокойствие собаки, добродушно пыхтевшей рядом, передалось и ему. Почему она никогда не озадачена предстоящими невзгодами? Неужели он, человек, не в состоянии справиться со своими проблемами? Только что Беня преподнёс урок настойчивости в достижении цели, так почему же он, опытный руководитель, должен сидеть на крыльце и покорно ждать расправы?
– Что, дружище, – обратился Медведев к молчаливому другу, – будем прорываться через закрытую дверь?
Собака посмотрела на человека, глаза в глаза, и, выдержав паузу, положила тяжёлую голову ему на плечо. Нутром она ощущала, что хозяина одолевают какие-то мучения, и выражала собачью солидарность. Удивляясь внезапно обретённому спокойствию, Алексей Михайлович отправился спать. Он ещё не знал, какие меры примет, чтобы оградить себя от произвола, но был воодушевлён явившейся решимостью действовать.
Едва забрезжил рассвет, как Медведев снова вышел во двор. Теперь ему не спалось от желания найти спасительный путь, чтобы не угодить в западню. Он осмотрелся по сторонам. В суточном расписании планеты наступил краткий момент, когда ночная темень ещё не растворилась в сиянии восходящего солнца, ранняя прозрачная прохлада обдавала лицо бодрящей свежестью. Тишина, покой, величие вечности… Казалось, ничто не сможет нарушить гармонию мироздания.
Тут созерцателю природы явился призрак в образе кота Мэлса, который бесшумной тенью крался в сторону родного крова по забору, осторожно переступая мягкими лапами по узким срезам жёрдочек. Кот шёл с добычей! Крупная рыбина, скорее всего щука, свешивалась по краям забора, с трудом удерживаемая кошачьими зубами, но эквилибрист упрямо продвигался к намеченному убежищу. Вот так добытчик! Медведев знал место кошачьей «рыбалки» – это сосед накануне вернулся с реки с богатым уловом, чем не преминул воспользоваться вездесущий Мэлс. Выходит, не зря ему дали имя по первым буквам вождей пролетариата: Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина, он и экспроприировал материальные блага в пользу неимущих.
Алексей Михайлович не осуждал воришку, для которого добыча еды была образом жизни. В конце концов, разве не то же самое происходит у людей? Похоже, настал черёд и ему самому действовать по закону выживания. Что предпринять и каким путём пойти? Если Беня рвался напролом в закрытую дверь, то Мэлс действовал хитрее: он пошёл по тропе, которая была доступна только ему одному. Получается, что кот создал себе зону безопасности, ведь он непревзойдённый хозяин темноты и высоты. Как же ему, Медведеву, перестать быть заметным и привлекать внимание других? Да, да, к нему должен пропасть интерес! Он должен стать ненужным. И этого необходимо добиться любыми путями!
С некоторых пор горожане стали примечать происходящие с Медведевым странные перемены. Он стал неряшливо одеваться, редко бриться и частенько находиться в состоянии лёгкого опьянения. В его поведении исчезла былая благопристойность, с сослуживцами он перешёл на панибратские отношения, а с привлекательными сотрудницами не стеснялся заводить откровенные любовные интрижки. В быту доселе уважаемый высокий чиновник позволял себе совершенно несуразные выходки. Как-то по дождю он ввалился в магазин в сапогах, сплошь покрытых грязью. На призывы продавщиц к соблюдению чистоты чудаковатый посетитель закупил большой кусок модного вельвета, расстелил его в качестве ковра и сплясал удалого гопака. Затем раскланялся с честным народом, оставив «в подарок» обляпанную грязью дорогую покупку.
Пелагея Никаноровна, посвящённая супругом в тайны перевоплощения, терпеливо сносила «загульные мероприятия» и нелицеприятную народную молву о «медведе-шатуне». Она и сама опасалась разделить с мужем участь врага народа. Пелагея, оказавшаяся на просветительской работе, хорошо знала, что образованные жёны политических арестантов долго на свободе не задерживаются. Тут ещё эта дурацкая кличка домашнего кота, недвусмысленно наводящая обывателей на мысль о квартете коммунистических вождей, в честь которых назван четвероногий. Не хватало ещё Медведевым получить «кошачье дело» по зловещей 58-й статье! Пелагея уже не раз с озабоченным видом громогласно зазывала на улице Нельсона, давая понять соседям, что их кот назван именем одноглазого английского адмирала, а не как иначе. Стукачи, естественно, донесли куда следует, что в поведении Медведева произошли необъяснимые сдвиги. Это способствовало тому, что морально разложившийся элемент счастливым образом избегал грозящего ареста.
Весной тридцать девятого года волна репрессий поутихла, но строители социализма вели себя с прежней настороженностью. Медведев по привычке продолжал разыгрывать роль разлагающейся личности, хотя порой и сам не мог понять, по-прежнему ли он существует в двух ипостасях или уже безнадёжно скатился вниз по наклонной плоскости. Он подозревал, что больше никогда не предстанет перед людьми в своей прежней сущности, сформировавшейся под воздействием пройденной большой школы управления, что затеянная им показуха оказала слишком пагубное влияние на его психику, мораль; и к прошлому уже не виделось возврата. И действительно, начался неуклонный спуск по служебной лестнице, по которой он когда-то упорно взбирался наверх. Алексей Михайлович, переведённый на незначительную должность, всё чаще ловил себя на мысли о том, что безалаберное существование вполне устраивает его, что внутренне он смирился с ролью опустившегося человека и даже находит в ней определённые преимущества.
Но беда не приходит одна. С «гнусными замашками пьяницы и юбочника» не смирилась осмелевшая Пелагея Никаноровна, обратившаяся с разоблачительным заявлением в партком Пролеткульта, где Медведев работал директором городского парка культуры и отдыха. В пространном заявлении она вывела на чистую воду «клоуна с перьями», который «наклюкавшись, гоняется в парке за фифочками». Показания «благоверной» расценивались парткомом как неопровержимый момент истины и служили весомым фактором упрочения нравственных начал советского общества. За проявленные в быту «пережитки буржуазного прошлого» Медведев был исключён из партии и отстранён от работы на ответственном участке идеологического фронта.
Едва бедолага, лишившийся партийного билета, устроился на скромную должность заведующего складским хозяйством при Управлении рабочего снабжения, как грянула самая кровопролитная в истории человечества война. Алексей Михайлович, патриотические чувства которого в связи с последними событиями оказались сильно подорванными, в ответственный исторический момент беспокоился не столько о защите отечества, сколько о спасении своей никчёмной жизни. Чтобы не попасть на фронт, ему уже не надо было занимать опыта. Во вверенном хозяйстве Медведев устроил недостачу материальных ценностей, за что и поплатился спасительным от воинского призыва тюремным заключением.
С окончанием войны Алексей вернулся в родной дом. Пелагея Никаноровна сумела сохранить домашнее хозяйство и в трудные военные годы поставить на ноги ребятишек, уже троих. Но покинули бренный мир кот Мэлс и пёс Беня, которые когда-то вывели хозяина на путь борьбы за выживание на земле.
Пути-дороги с дружком детства Алёшкой Косыгиным так и не сошлись более. Чем круче поднимался один из них, тем безнадёжнее опускался другой. В конце пятидесятых Косыгин был назначен председателем Госплана, а затем возглавил правительство СССР, тогда как Медведев в последние годы жизни зарабатывал кладкой печей, в чём достиг большого совершенства. Между тем у Алексея Николаевича Косыгина дела складывались не так блестяще, как казалось со стороны, а можно сказать, хуже некуда, и всё потому, что он жил и работал ради процветания страны, тогда как высшее партийное руководство списало в утиль его экономические реформы.
В сороковых годах Сталин готовил Косыгина, проявившего яркий организаторский талант, на пост премьера и в первый послевоенный год назначил его заместителем председателя Совмина СССР. Вождь называл его арифмометром за способность умножать в уме двух-трёхзначные числа; был бы ум. В 1964 году Косыгин возглавил правительство и приступил к реформе народного хозяйства, в результате которой восьмая пятилетка была названа золотой с удвоением национального дохода. Но то был последний успех социализма. Тут совсем некстати разразилась Пражская весна, показавшая, что без жёсткого централизованного управления социализм готов развалиться на части. Политбюро, не желавшее расставаться с реальной властью, указало реформатору на своё место и вернулось к излюбленной практике демократического централизма. С работы не сняли, поскольку он был незаменим. Государственник до мозга костей, А. Н. Косыгин тяжело переживал переход экономики к «застою», его организм не выдержал испытаний прокрустовым ложем партийного всевластия.
Оба умерли в один год. Один из них, Алексей Николаевич, выдающийся государственный деятель советской эпохи и жертва партийного засилья, похоронен с подобающими почестями у кремлёвской стены. Его незадачливый тёзка, Алексей Михайлович, оказавшийся оригинальной жертвой сталинских репрессий, предан земле на скромном кладбище, с которого открывался широкий вид на реку, неторопливо несущую свои воды вдоль кладбищенской возвышенности. Оба, впрочем, уже не в состоянии были отдать должное помпезности последнего ритуала или посетовать на его скудость. Оба взяли от жизни то, что хотели, и отдали ей то, что могли.
Коммунизм пронесётся бурно, страшно… быстро.
Организатор и руководитель службы внешней разведки Советской республики Михаил (Меер) Трилиссер после окончания Астраханского городского училища для продолжения учёбы выехал в Одессу, но там вместо университета поступил, точнее вступил, в РСДРП. Партийная принадлежность принудила несостоявшегося студента гоняться за призраком коммунизма, который, по учению Карла Маркса, бродил где-то по Европе и невзначай набрёл на Россию. Романтика подпольной деятельности окончилась высылкой в Астрахань, на малую родину, которая могла бы умиротворить молодого революционера, однако вспыхнувшая революция 1905 года призвала его под свои знамёна. Трилиссер активно занимался организацией боевых дружин в Казани, Санкт-Петербурге, Финляндии, принимал участие в подготовке восстания солдат и матросов Свеаборгской крепости. Он член Петербургского комитета РСДРП, но его стремительная политическая карьера была прервана новым арестом и пятилетней каторгой в Шлиссельбургской крепости.
В 1914 году каторжника выслали на вечное поселение под гласный полицейский надзор подальше от центров политических волнений, в село Малышевка Балаганского уезда Иркутской губернии. Но правительство опять просчиталось. Свободу Мееру Трилиссеру, переписавшему имя на Михаила, принесла амнистия, объявленная Февральской буржуазно-демократической революцией. Михаил Абрамович, перебравшись в Иркутск, взялся редактировать газету «Голос социал-демократии», пока не грянула Октябрьская революция, открывшая испытанному борцу за народное счастье огромное поле деятельности.
В декабре 1917 года он участвовал в подавлении мятежа юнкеров, о котором ныне напоминает иркутская улица Декабрьских событий, а вскоре возглавил Чрезвычайную комиссию, при одном упоминании которой у противников диктатуры пролетариата прерывалось дыхание. Дальше он поднимался по ступеням революции – член Центросибири, председатель контрразведки при Иркутском военно-революционном комитете, комиссар Сибирского верховного командования и начальник штаба Прибайкальского фронта. Казалось, ни одна военная организация Советов не могла без него обойтись.
Если в Прибайкалье укрепилась советская власть, то в Приамурье только разгоралась партизанская война против японских оккупантов и белогвардейских частей. Значит, его место там – и профессиональный революционер прибыл в Благовещенск, где создал подпольную разведывательную сеть. Он занимал ключевые должности председателя Амурского ревкома и секретаря Амурского обкома ВКП(б). На Амуре создавалась и крепла партизанская армия, в начале 1920 года разгромившая контрреволюцию вместе с японскими войсками. В Благовещенске была провозглашена Амурская советская республика.
В феврале 1921 года Трилиссер представлял дальневосточную партийную организацию на X съезде ВКП(б), где круг его неутомимой деятельности нежданно-негаданно был расширен до международного масштаба. Феликс Дзержинский предписал сибирскому делегату организацию системы советской внешней разведки. С марта 1922 года Трилиссер – начальник Иностранного отдела ВЧК. Для молодого и уже опытного разведчика начался новый и большой жизненный этап. Легальные сотрудники закордонной разведки внедрялись во все посольства, консульства и зарубежные торговые агентства. Помимо них создавалась нелегальная сеть контрразведки. Трилиссер сам посещал европейские столицы, налаживая работу резидентур.
Под его руководством внешняя разведка органов государственной безопасности достигла впечатляющих результатов. Знаменитая операция «Трест», направленная против эмигрантского белого движения и иностранных разведок, продолжалась пять лет; по её событиям в 1967 году был снят многосерийный приключенческий фильм, а реальные материалы блестяще проведённой операции стали учебным пособием для разведслужб ряда стран. Китайские резиденты добывали сверхсекретную переписку высшего руководства и императора Японии, что позволяло выявлять их политику на азиатском континенте.
В 1926 году Трилиссер был назначен заместителем начальника ОГПУ и уполномоченным представителем при Совнаркоме СССР с сохранением за ним обязанностей по руководству внешней разведкой. Казалось бы, служебная перспектива Трилиссера выглядела ясной и надёжной, но ведь пути Господни неисповедимы. В 1929 году он вступил в открытое противостояние с Генрихом Ягодой, обвинив его в тяготении к правым. Нарком НКВД, в свою очередь, через партийные органы добился отстранения своего главного конкурента от руководства внешней разведкой. Трилиссеру было указано на нарушение партийной дисциплины и подрыв авторитета ЦК ВКП(б). В условиях развернувшейся борьбы с троцкизмом, в ходе которой требовались новые жертвы, участь опального контрразведчика была предрешена.
К тому же Трилиссера угораздило в 1934 году оказаться делегатом XVII съезда ВКП(б), объявленного советскими историками съездом победителей, а на деле ставшего съездом расстрелянных. XVII съезд известен ещё и тем, что при формировании состава ЦК партии Сталин получил сотни голосов «против», которые были исключены из протокола счётной комиссии, а после съезда его делегаты стали массово исчезать с лица земли. Из ста тридцати девяти человек избранного состава ЦК ВКП(б) сто один были расстреляны, а из шестидесяти трёх членов счётной комиссии ликвидированы все. В ноябре 1938 года Трилиссер был арестован и препровождён в Сухановскую особорежимную тюрьму для наиболее опасных политических преступников.
Узнику НКВД инкриминировалась связь с «врагом народа» Г. Ягодой, тем самым, с которым у Трилиссера сложилась непримиримая личная вражда; он также обвинялся в насаждении в ряды Коминтерна троцкистов и шпионов. Первого февраля 1940 года Михаил Трилиссер был приговорён к расстрелу за измену родине и тем же днём, вернее в ночь на второе февраля, расстрелян. В ту роковую ночь вместе с ним трагическую участь разделили писатель Михаил Кольцов, режиссёр-новатор Всеволод Мейерхольд и другие жертвы политического произвола.
Приговор был приведён в исполнение на полигоне «Коммунарка», под который была переоборудована конфискованная дача народного комиссара НКВД Г. Ягоды, расстрелянного и погребённого здесь же, в «родной земле». Здесь революция пожирала своих детей. Под землёй «Коммунарки» покоятся останки членов и кандидатов в члены Политбюро ВКП(б), первых секретарей ЦК семи союзных республик, членов ЦИК, Совнаркома и многих секретарей обкомов партии большевиков. Из известных и звонких фамилий – здесь провели последние часы жизни теоретик и, по выражению Ленина, любимец партии Бухарин, видные государственные и партийные деятели, секретари ЦК ВКП(б) Бубнов, Рудзутак, Крестинский, председатель Совнаркома Рыков, один из организаторов внешней разведки и военной промышленности Берзин. Здесь нашли последнее пристанище крупные учёные, видные деятели культуры и сотни священнослужителей – всего более десяти тысяч особо отличившихся личностей. «Коммунарка» – элитное местечко погребения, ставшее последней привилегией для выдающихся деятелей государства и Красной армии.
Михаил Трилиссер – жертва системы, созданию которой он посвятил всю свою волю, незаурядные способности и жизнь – пятьдесят пять прожитых лет, из которых тридцать семь отдано делу переустройства мира для блага людей. О чём думал он в последние часы, отведённые ему с момента оглашения приговора до его исполнения? Подполье, ссылки и каторга, контрразведка… Неужто тот судьбоносный шаг навстречу гибели был сделан ещё в юном возрасте, когда он в Одессе поступлению в университет предпочёл путь революционной борьбы, оказавшись чужим среди своих? Но мог ли он посвятить себя тихой жизни мещанина, если «не той бы улицей пошёл»? Нет, мирная жизнь обывателя была не для него, ведь «он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой».
Михаил Трилиссер реабилитирован в 1956 году. Его память увековечена в названиях улиц городов Иркутска и Астрахани.
Будьте похожими.
1929 год Сталиным был назван годом великого перелома, положившего начало раскулачиванию, колхозному строительству, а вместе с ним – великому голоду. Накал политических страстей, сопровождающих передел крестьянской собственности, выплеснулся и на города. Эти процессы как бы дополняли один другой: деревня очищалась от кулаков, а институты и другие городские учреждения – от антинародных элементов.
В Воронежском медицинском институте собрания шли одно за другим. В числе первых кандидатов на изгнание из святилища знаний перед студентами, выступающими в роли «чистильщиков», отчитывался профессор Никифоровский, заведующий кафедрой физиологии. Лекции профессора были превосходно обставлены наглядными демонстрациями на лягушках и иных мелких тварях. Студенты таращили глаза на невероятные представления, устраиваемые учёным-зоологом, когда изолированное сердце перекачивало питательную жидкость из одного сосуда в другой. Но, как известно, политика сантиментам не пара, и пришёл черёд профессору изумляться студенческим претензиям к его манере поведения и преподавания науки о функциях и отправлениях организма. Никифоровскому предъявили упрёки в нервозности, насмешливости, политической невыдержанности, высмеивании властей и её отдельных носителей. Припомнили его странную привычку отвлекаться во время экзаменов на посторонние дела, например вставлять стёкла в разбитом окне или, что совершенно необъяснимо, передвигать с места на место мебель в кабинете, нервируя экзаменуемых студентов. Профессора принудили признать свои ошибки и «вычистили» из института. Позднее Никифоровский перевёлся в Саратовский университет и с большим трудом восстановился в звании.
Другой колоритной фигурой, выставленной на отчёт студенчеству, был глубоко тучный старик, маститый учёный, профессор Игнатовский, слывший блестящим специалистом по судебной медицине. В трамвайных вагонах он не упускал случая веселить народ оригинальными обращениями к вагоновожатому или пассажирам. Выглядело это примерно так: «Господин кондуктор, не соизволите ли вы остановить вагон у здания судебных установлений?» В трамвае раздавался дружный хохот, а просьба старомодного человека ставила кондукторов в тупик. С каких это пор они вдруг стали господами? И что это за дом судебных установлений? Все городские улицы для него существовали в дореволюционных названиях, а на судебных заседаниях «осколок царского режима» народных судей называл присяжными заседателями! И это на втором десятке лет советской власти, установленной, по заветам вождя, «всерьёз и надолго»! Профессора словно не коснулось время великих перемен, в его абстрактном мире по-прежнему существовали полицейские, околотки, податной инспектор, а гражданские споры вершил мировой судья…
– Какой философской системы вы придерживаетесь?
– Учения Канта, – прямодушно ответил он, глубоко невежественный политически.
Студенты понимающе переглянулись. Ещё бы! Предпочтение буржуазного основателя критической философии вопреки основоположникам марксистко-ленинской философии им говорило о многом…
Профессор был подвергнут серьёзной критике, которую он спокойно выслушал, а в заключительном слове сказал:
– Господа студенты! Что вы от меня хотите, если я одной ногой стою в могиле? Мне восемьдесят три года, и переучиваться слишком поздно. Однако смею вас заверить, что врагом новой власти я никогда не был и не являюсь.
В зале воцарилась абсолютная тишина. Какое решение принять в отношении безобидного старика, от которого веяло старомодной царской эпохой? Слово взял секретарь партбюро института Бартенёв. «Вот и хорошо, – решили про себя студенты, – пусть сразу предложит отчисление, а нам останется только проголосовать…»
– Я предлагаю деятельность кафедры судебной медицины одобрить, а её руководителю, профессору Игнатовскому объявить благодарность!
Чего-чего, но такого предложения от партийного лидера не ожидали. Вновь наступила тишина, чтобы осмыслить резко изменившуюся обстановку. Но вот где-то на галёрке послышались жидкие аплодисменты – и вдруг зал взорвался громом оваций. Студенты бурно аплодировали уважаемому профессору, открыто и честно несущему свои идеалы через горнило крутых общественных встрясок и катаклизмов.
Три месяца шли отчёты кафедр с чисткой преподавателей и профессуры, а затем, по закону всякой последовательной революции, началась проверка благонадёжности самих чистильщиков. Первой жертвой новой кампании стал студент Дворман, приспособившийся клеить кому ни попадя ярлык антисемита. Его выступление против ассистента кафедры глазных болезней завершилось полным провалом, так как бабка «антисемита» оказалась еврейкой. Тогда Дворман настрочил донос на пятерых студентов как на ярых антисемитов. Студентов-антисемитчиков арестовали, но расследование показало, что двое из арестованных были в прошлом чекистами, а студент Пятницкий – родовым потомком польского еврея. В результате доносчика, оказавшегося сыном хозяина ювелирного магазина, судили за разжигание межнациональной розни.
Александра Лобкова исключили из института на последнем курсе учёбы, когда до получения диплома было всего ничего. Вдвойне обидно было узнать, что исключение состоялось за якобы «скрытие социального происхождения как сына торговца и хлебоарендатора». «Что за галиматья? Отец никогда торговцем не был! И как понимать обвинение в хлебоарендаторстве? У кого и в какой форме трудовая семья Лобковых могла арендовать хлеб и с какими целями? И кем тогда были продотряды, зачищавшие крестьянские подворья и обрекавшие разорённые семьи на голод, если не теми же арендаторами хлеба?» – размышлял «антисоциальный элемент», стараясь изгнать крамольные мысли из головы.
Вычищенный из института за неведомые прегрешения Лобков поехал в Москву – восстанавливаться. Вот и Москва, большая деревня тридцатых годов, вдоль и поперёк изрезанная трамвайными линиями, не исключая Красную и Театральную площади. Трамвай «А» ходил по Бульварному кольцу, трамвай «Б» – по Садовому, а трамвай «В» – по Вокзальному. Метро проектировалось. Чиновник Наркомздрава ознакомился с документами исключённого студента и сказал:
– Нужна дополнительная проверка в Наркомате внутренних дел, но под горячую руку тебе туда лучше не соваться. В стране продолжается борьба за коллективизацию, и ты можешь загреметь в Сибирь на перевоспитание. Лучше езжай в Коломну на борьбу с эпидемией скарлатины и на деле докажи свою преданность советской власти.
Два года понадобилось студенту, чтобы победить эпидемию в селе Конобеево, что приютилось под Коломной. С заветной справкой райздрава, подтверждающей его самоотверженный вклад в добродеяние, Александр снова подался в столицу. На этот раз в Наркомздраве объяснили, что политическая обстановка в стране всё ещё остаётся напряжённой, и посоветовали возглавить врачебный участок на островах Аральского моря, где свирепствовал брюшной тиф. Так студент с неоконченным высшим образованием оказался среди волн Арала на острове Барсакельмес, что в переводе на русский язык означало «Поедешь – не вернёшься».
От нового места обитания, где велись рыбные промыслы, врачевателю едва не стало дурно. Все постройки на острове были выполнены из камыша, даже кузница и жиротопка. Воду возили на верблюде из единственного колодца за двадцать километров от села и выдавали по полведра на семью. Зимой – из ледника. Фельдшером был раскулаченный спецпереселенец, медсестра пункта – купеческая дочь, тоже переселенка. Переселённых было далеко за тысячу, а местных – только сотня человек, будто весь остров оказался переселенческим. Зимой никакой связи с большой землёй, даже по радио. Вот действительно, приедешь – не вернёшься…
Через очередные два года на далёком острове, где казахи не мыли тело даже летом, тиф был сломлен. Снова столица, те же трамваи и Наркомздрав, где усилия стойкого борца с эпидемиями были по достоинству оценены. Но всё-таки грозную тень НКВД медики переступить не решились и предложили ему не возвращаться в Воронеж и не дразнить гусей. Для продолжения учёбы Александр выбрал Томск, откуда по окончании института молодой специалист был направлен в ещё более далёкий город Киренск, расположенный на могучей сибирской реке Лене, где когда-то бывал великий вольнодумец Александр Радищев, сосланный в Илимск, но состоявший в дружбе с исправником Киренского земского суда. Полтора века разделяли пришествие на Лену двух Александров – непреклонного борца с самодержавием и мимолётной жертвы диктатуры пролетариата. Самодержавие рухнуло, однако борьба с инакомыслием разразилась – дальше некуда, да такая, что Радищеву и не снилось.
Но что же увидел дипломированный выпускник по прибытии на место распределения? Город снова стоял на острове, как когда-то в Аральском море! Стало быть, ярлык «Поедешь – не вернёшься» оказался пророческим. Знать, на роду ему написано быть островитянином, находить пристанище где-то на обочине цивилизации. Словно в подтверждение мелькнувшей догадки, Киренск на каждом шагу поражал Александра многовековыми строениями, от которых веяло строгостью старинных очертаний. В старорусском зодчестве читалась опытная рука мастеров прошлых веков – в фасадах домов, облагороженных сдержанным художеством резьбы по дереву, в прочных заборах, выложенных из рубленых почерневших плах, в глухих амбарных стенах, за которыми в глубоких ларях хранились сезонные запасы северян. Казалось, жизнь на острове не претерпела изменений с далёкого восемнадцатого века и вот-вот на улице появится сам Радищев, провозвестник грядущего свободного общества, пришедшего на смену деспотическому царизму…
Но велика же была река, на острове которой размещался центральный город районного значения! Более того, воронежского изгнанника поразили сибиряки – открытые, добропорядочные и прямодушные люди. Своей простотой и наивной честностью они напоминали доктору взрослых детей, с которыми отдыхалось душой и хотелось верить, что жизнь среди них образуется и наладится. Тогда за работу! Позади годы мытарств, вызванные гонением «хлебоарендатора», а здесь – работа по любимой специальности, назначение главным врачом районной больницы, семья, жилплощадь… Что ещё надо молодому специалисту, горящему желанием проявить себя в серьёзном деле, отдать свои силы этим людям, которые в суровой среде обитания живут по законам совести и добронравия? Завтрашний день Александру рисовался в самых радужных красках.
Приближался тридцать седьмой год. Барсакельмес…
Всё идет хорошо, только мимо.
После долгих мытарств Николай Кудинов всё-таки устроился на работу. Будучи подростком, он освоил профессию деревообработчика и преуспевал в ней. В голодные тридцатые годы, когда советская власть осуществляла исторический эксперимент с «добровольным объединением крестьян в коллективные хозяйства», молодое семейство Кудиновых подалось за лучшей долей в Сибирь. В небольшом селении Усолье-Сибирское Николай, имевший диплом техника-строителя, подрядился землемером, но работа оказалась малодоходной, и семья бедствовала. Затем судьба забросила Кудиновых в столицу Бурятии Улан-Удэ, где Николаю удалось по протекции устроиться в бурятское отделение потребительского кооператива под пафосным названием «Ленинградская артель ответственного труда». Ответственный труд тех артельщиков заключался в обслуживании населения Бурятии по производству и продаже водки.
Новичка-кооператора с женой Татьяной и двумя детишками отправили в село Окино-Ключи Троицко-Савского аймака. По прибытии Татьяна встала на учёт в местную комсомольскую организацию, где её, не давая опомниться, избрали секретарём. Николай тоже не терял времени даром. Он подобрал помещение для торговли, получил в аймаке двести вёдер водки – и дело пошло на лад. Население по достоинству оценило старания артели ответственного труда и за ценой товара не стояло. Артель процветала, вместе с ней пошли на поправку дела Кудиновых. Николай стал уважаемым человеком на селе.
И всё-то бы хорошо, но успешная деятельность Ленинградской артели осложнила общественную обстановку на селе: активизировались пьяницы и дебоширы – тёмные пережитки прошлого. Вопиющий случай произошёл в Окино-Ключах, когда пьяный переселенец приставал с домогательствами к бурятке бальзаковского возраста около забора её же дома. Эта пустопорожняя затея осталась бы без отягощающих последствий, но насмешливые пересуды сельчан вынудили женщину обратиться с заявлением в милицию за защитой попранной чести и достоинства. Народный суд установил за романтику любовных похождений наказание в виде лишения свободы на десять лет, хотя и констатировал, что обвиняемый не добился цели «по не зависящим от него обстоятельствам».
Татьяна, которая по долгу службы и зову сердца вела отчаянную борьбу за трезвый образ жизни окинцев, видела, что её усилия легко перечёркиваются ответственными поставщиками сорокаградусного зелья. Кооперативные и семейные интересы вошли в диалектическое противоречие. Супруги не впервой заводили разговор на щекотливую тему.
– Коля, ты бы снизил объём продаж, а то пьянчуги совсем распустились… – начинала блюстительница общественного порядка.
– Тань, ты же знаешь, у меня план, и его надо выполнять, – объяснял Коля.
– У тебя план, а у меня выговор за плохую работу по воспитанию молодёжи! – отчаивалась сельская активистка.
– От выговора никто не умирал, а вот без жратвы – сплошь и рядом.
– Тогда хоть по выходным не продавай водку на селе. Организуй лавку где-нибудь в другом месте, – просила Татьяна.
Следуя пожеланиям жены-комсомолки, Николай перенёс воскресную торговлю в соседнее местечко, где располагалась здравница «Кузница здоровья». Кузница исправно ковала здоровье отдыхающих, пока им не стал доступен веселящий напиток, поставляемый ленинградскими артельщиками. Отлаженный режим оздоровления трудящихся начал давать сбои. В одну из летних ночей подвыпившие любители увеселительных мероприятий затеяли шумное гульбище, нарушая покой отдыхающих. Потревоженные граждане пытались угомонить возмутителей ночного спокойствия, но те и не думали умерять пыл взбудораженного поведения. Перепалка между сторонами продолжалась до рассвета, но утром состоялось примирение, инициатором которого, как ни странно, стала женщина, больше других возмущавшаяся шумной гулянкой.
– Мальчики, возьмите банку молока, а то мы уезжаем. Я у чистоплотной бурятки его покупаю, корова у неё на клевере пасётся. Чудо, а не молоко! Вы и желудки поправите, небось болят после водочки. – Глаза женщины с именем Даная светились добром и лаской.
– Спасибо, мамаша! В желудке и впрямь словно кошки нагадили. Ты уж прости, что ночью малость пошумели. Так ить праздник как-никак, годовщина кооператива «Красный чеботарь», – извинялся Ипполит, председатель дружного товарищества сапожников.
– Бог простит. Знамо, дело молодое, с кем же не бывает! – Даная передала Ипполиту трёхлитровую банку клеверного надоя.
Ночные бузотёры, мучившиеся похмельным синдромом, пили дарёное молоко, что называется, от пуза. Действие напитка сказалось не более чем через час. Красные чеботари один за другим резво вскакивали и сосредоточенно разбегались по сторонам. Едва вернувшись из неведомых мест, они вновь принимали страдальческое выражение и набирали ускорение в известном им направлении. Стало ясно, что сапожники бегали по одной и той же нужде.
Из всех страдающих недугом в наиболее неприглядном положении оказался главный чеботарь. При первых симптомах брюшного недомогания он устремлялся на берег речушки, что протекала за улицей Моцарта. Трудно было представить более убогую улицу, тем не менее гордое имя гениального композитора украшало ряды полуразвалившихся и скособоченных домишек, среди которых размещалась местная здравница. Там и застала страдальца дама с собачкой, совершавшая моцион по живописному речному берегу. Дама прошествовала намеченным путём, но от негодующих упрёков в адрес замаскировавшегося в кустах чеботаря не удержалась собачка.
– Где эта чёртова Даная? – возопил облаянный собачкой Ипполит, вернувшись из очередной отлучки с позеленевшим от мучений лицом, но той и след простыл.
Автобус с отбывшими отдыхающими давно пылил по просёлочным дорогам, удаляясь от «Кузницы здоровья» в направлении столичного града Улан-Удэ.
Молочной истории предшествовал другой, не менее забавный эпизод. Накануне загула сотрудников «Красного чеботаря» «чистоплотная бурятка» сидела на дойке жвачной парнокопытной, вернувшейся с выгула на клеверных полях. Молочная животина благодушно отпускала белый целительный продукт, пока кусачие слепни не заставили её дрыгнуть ногой, торкнув копытом по ведру с надоем. Доярка успела подхватить наполовину опорожнённую тару и отставила её за спину, оберегая от коровы. Убедившись, что рогатая кормилица успокоилась, хозяйка повернулась за ведром, и ей предстала умилительная картина. Две смышлёные овцы, оценив обстановку, припали к парному молоку и пили его, не отрываясь, в своё овечье удовольствие. Хозяйка бузнула ближайшую любительницу молока по раздувшемуся боку, и овцы потрусили прочь, весело помахивая короткими хвостиками. Закончив дойку, раздосадованная бурятка отставила молоко в сторону, решив слить его в поросячье пойло. С рассветом к ней наведалась Даная и, выслушав историю овечьего покушения на молоко, выпросила некондиционный продукт «для технических целей». В молочный остаток с овечьего стола Даная добавила щедрую порцию касторки и одарила им ночных недругов. Дар оказался поистине данайским.
Вскоре в администрацию «Кузницы здоровья» пришло предписание из Культпросвета прекратить распространение спиртных напитков на территории оздоровительного учреждения. Пришлось Николаю сворачивать деятельность «Ленинградской артели ответственного труда» на улице, где унылый ансамбль догнивающего деревянного зодчества носил имя великого композитора.
Через месяц Таня получила очередное взыскание по комсомольской линии «за неудовлетворительную работу по воспитанию у массовой сельской молодёжи пролетарского самосознания». Нарастающий конфликт между семейными интересами и общественной моралью требовал разрешения. «Вот она, борьба противоположностей, и никакого единства между ними», – раздумывал Николай, склонный к философствованию.
Кудинов оставил калымную работу и перебрался с семьёй в Иркутск, в город на противоположной стороне Байкала. Там он устроился начальником строительного участка на заводе тяжёлого машиностроения имени Валериана Куйбышева. Так кооперативное движение потеряло отличного активиста ответственного труда.
Великая идея в дурной среде извращается в ряд нелепостей.
Нелёгкая эта ноша – должность председателя колхоза. Техника на ладан дышит, оборотных средств в обрез, колхозники пьянствуют, а райком партии по всякому поводу грозит оргвыводами. Степан Иванович не был новичком в сельскохозяйственном деле, но едва успевал выкручиваться из повседневных забот и передряг. Стоило где-то самому недоглядеть, как жди неприятностей. В последней уборочной его колхоз единственный в районе шёл на выполнение плана по зерну. Оставалось сдать недостающие три центнера. Степан Иванович привёз на приёмный пункт целых пять центнеров, но, на свою голову, поручил их сдать кучеру, а сам отлучился в райторг. Тут-то председатель соседнего колхоза, наслышанный об успехах удачливого коллеги, решил поумерить его торжество. От имени Степана Ивановича он убедил кучера в том, что надо сдать по два с половиной центнера в зачёт каждому из соседствующих хозяйств, – дескать, передовому колхозу этого хватит для выполнения плана.
На совместном заседании райкома партии и исполкома подводились предварительные итоги уборочной.
– К нашему стыду, – укорял присутствующих секретарь райкома, – ни одно хозяйство района ещё не выполнило государственный план сдачи зерна.
Степан Иванович внутренне встрепенулся, как это – «ни одно»? Он же сдал с перевыполнением!
– Особенно безответственно себя ведёт уважаемый Степан Иванович, который хоть на пятьдесят килограммов, но не выполнил план. А ведь план – это закон, товарищи! И законы существуют для того, чтобы их выполнять. Степан Иванович, почему не сдал эти несчастные пятьдесят килограммов?
– Погрузчик сломался, товарищ секретарь. Завтра же привезу и лично сдам пять центнеров зерна. – По лицам ухмыляющихся соратников он уловил, что оказался жертвой чьей-то хитрой проделки. «Вот житуха, даже в районе нет спасения от жуликов», – сетовал про себя председатель.
Или взять последний выговор, полученный не где-нибудь, а на бюро обкома партии. Дело-то начиналось светло и радостно, словно в красивой сказке. Сам товарищ Сталин, мудрый и заботливый вождь народа, прислал в Усть-Удинский район, где он когда-то отбывал царскую ссылку, вагон листового железа и легковой автомобиль марки ЗИМ. Спасибо ему, конечно, отцу родному! Отметим здесь, что этот автомобиль представительского класса был разрешён для покупки рядовыми гражданами, но высокая цена сдерживала широкую продажу. Степан Иванович всё-таки закупил диковинку, присланную вождём. На очередную областную партийную конференцию, состоявшуюся в Иркутске, он покатил с шиком на новеньком ЗИМе. Знай, мол, наших!
В «сером доме» всё было готово к открытию конференции, ждали только первого секретаря обкома, который должен был прибыть на служебном ЗИМе, единственном на всю область. Вот показался роскошный чёрный автомобиль. Высокие областные чины, пренебрегая январскими морозами, поспешили на улицу встретить первого руководителя области. Но что это за наваждение явилось им?! Из фешенебельной машины вышел мужичок в унтах и телогрейке не первой свежести, на голове – сдвинутый набок треух, и, широко улыбаясь, принялся радостно пожимать руки участникам встречающей его высокой делегации.
– Кто такой? – вполголоса бросил помощнику один из партийных боссов.
Ему пояснили.
– Откуда автомобиль?
– Ума не приложу.
– Разобраться и вынести вопрос на бюро.
А на бюро обстановка была суровой: здесь провинившихся громили без жалости. Особенно довольствовались партийные деятели, когда персональщика в ходе «обсуждения» настигал сердечный приступ, – значит, они исправно свершили свой беспощадный суд. Так и Степану Ивановичу великодушный сталинский дар обошёлся выговором за «нескромное поведение коммуниста» и рекомендацией распрощаться с автомобилем, приобретённым «не по рангу».
Выговор выговором, а кормить свиней на исходе зимы было нечем. Обратился председатель к директору спиртзавода Суханкину с просьбой дать в долг до уборочной три тысячи центнеров зерна. Тот согласился. Да и что было не соглашаться, если на заводе зерно гнило под открытым небом, а тут хоть польза была для свиней. Зерно перевезли в колхозный склад под расписку, но события приняли неожиданный оборот. Кто-то из стукачей, без услуг которых не обходилось рабоче-крестьянское государство, проинформировал кого следует об учинённом в хозяйстве самоуправстве.
В два часа ночи добрый человек доверительно сообщил Степану Ивановичу, что предстоящим днём к нему прибудет районная комиссия по проверке факта незаконно приобретённого зерна, являющегося стратегическим запасом государства. Таковым считалось зерно, находящееся на балансе спиртзаводов в условиях государственной монополии на алкогольную продукцию. А за это – суд над расхитителями государственной собственности, откуда одна дорога.
Через час Степан Иванович был у Суханкина. Что делать? Выход один – зерно должно числиться за его законным владельцем, спиртзаводом… Но это значит… Это значит, что завод арендовал склад колхоза для сохранения зерна от непогоды! Да, только так! Но тогда нужен договор, оформленный до начала перевозки зерна. Срочно за печатями! Срочно установить на колхозный склад заводскую пломбу! К рассвету в сейфах предприимчивых руководителей лежали договоры аренды. Начавшийся под утро снегопад обильно припорошил следы пломбировщиков, топтавшихся около склада. К приезду ревизоров всё было шито-крыто. Обошла беда стороной.
Колхозные будни… Уныло и однообразно повествование о них, как и сама по себе серая деревенская действительность. Колхозная касса опустела, заработная плата выдавалась с перебоями. Председатель чувствовал, что в народе зреет недовольство, но люди молчали, не шли на откровенные разговоры. Как узнать их сокровенные пожелания и настроения? Надумал он то, что раньше пришло на ум, – пришёл спозаранку на ферму и забрался под солому, затаившись до появления доярок. Уютно устроившись под соломенным ворохом, Степан Иванович предался спокойному течению размышлений. Злаковые стебли, собранные после жатвы на корм скоту, отдавали пряным запахом золотистых хлебных полей, настраивая на благодушие. Всё-таки благородная эта работа – земледелие и скотоводство, ничем незаменимая деятельность для утверждения людского рода на земле. Ходят слухи, что у заклятых капиталистов урожаи втрое выше наших, да и с надоями та же канитель. Где они будут, надои, если порой скотину приходится содержать в траншеях с бревенчатым потолком под слоем земли? Пусть в муках и бедах, через горести и невзгоды, но держится крестьянство на колхозных наделах, кормит большую страну, ждёт улучшения своей незавидной участи…
Сквозь дрёму послышались шумные приготовления к рабочему дню, звяканье вёдрами сходившихся на утреннюю дойку молочниц.
– Агафья! Твой-то заговорил али молчит ещё? – раздался хрипловатый Дашкин голос.
Вся деревня знала, что Силантий, Агафьин муженёк, бродивший по тайге, провалился в медвежью берлогу. Обезумевший медведь, на которого во время спячки свалился Силантий, сграбастал нарушителя покоя и вышвырнул вон из своего убежища. Непрошеный гость, долго летевший по воздуху, при соприкосновении с землёй во весь дух пустился наутёк в заданном ему направлении, пока, обессиленный, не свалился наземь вдали от берлоги. Силантия, неподвижно сидящего под сосной, наутро нашли поднятые по тревоге мужики. Доставленный домой «медвежатник» утратил речь и днями не ронял ни слова.
Обсудив злободневную историю, доярки открыли прения по насущным проблемам колхозной житухи. Степан Иванович навострил уши, весь поглощённый содержательными речами, сдобренными солёными словечками. Чего только он не услышал в свой адрес! Что бригадиры у него «зажрались», а он, «председатель драный», в бригадах появляется как «красное солнышко», и что перед начальством-то лебезит, а по утрам горазд «дрыхнуть», и ещё много чего. Но пора было раздавать по стойлам корм. Едва Дашка всадила вилы в солому, как под ней раздался звериный рёв, соломенная куча зашевелилась, и из-под неё начал выбираться кто-то ужасный, облепленный соломенными клочьями…
– Медведь! – раздался чей-то пронзительный крик, и бабы ринулись прочь от страшного посетителя.
Дашка без чувств упала на месте. Выбравшийся из тайника Степан Иванович принялся было делать пострадавшей искусственное дыхание по методу «рот в рот», но получил затрещину от очнувшейся доярки. Собравшиеся скотницы перевязали подколотому «медведю» кровоточащую рану на ноге и наперебой принялись извиняться перед ним за свои неучтивые разговоры.
– Да что вы, бабоньки! Знали бы, как я вам признателен! Спасибо, мои дорогие! Теперь я точно знаю, что делать, – благодарил их председатель, стойко перенёсший острую критику, колотую рану и увесистую оплеуху «за приставание к бесчувственной женщине».
…Долгая, трудная зима осталась позади. На носу – посевная, а с запасными частями опять аврал. Хуже всего дело обстояло с подшипником производства Челябинского тракторного завода. В сельхозтехнике сказали: «Вези четыре центнера зерна за дефицитную деталь». Председатель поехал сам, сдал зерно. Договорились, что подшипник механизаторы перебросят ему через забор.
К назначенному времени покупатель находился в условном месте. В ожидании детали он прилёг под забором и, пригретый тёплым весенним солнцем, погрузился в сладкий сон. Тем временем вторая договаривающаяся сторона честно исполнила свои обязательства: переброшенная через забор запчасть угодила в голову председателя. Тот дёрнулся во сне и снова замер. Здесь, под забором, и нашёл обеспокоенный колхозный кучер их – неподвижно лежащих Степана Ивановича и рядом дефицитную деталь. Председатель подавал признаки жизни, сохранённой благодаря шапке-ушанке, с которой не расставался едва ли не круглый год.
Оправившись от контузии, Степан Иванович принялся с прежним упорством руководить коллективным хозяйством, но теперь уже в соседнем, Балаганском районе, куда был переброшен «на укрепление кадров». Здесь и раньше процветала бедность, а с переселением деревень при затоплении Братского водохранилища на необжитые и малоплодородные «бугры» жить стало и того хуже. Тянули как могли, деваться-то некуда. Впрочем, одна из сельских улиц своим названием указывала колхозникам направление к «светлому будущему». Называлась улица амбициозно – «Путь к коммунизму» – и вела прямёхонько на сельское кладбище.
По весне по этой улице прошла очередная скорбная процессия при похоронах известного на весь район передовика производства. Похороны оказались на удивление торжественными и пышными. Даже полированный камень со звездой красовался вблизи могилы. Виновник ритуальной церемонии возлежал в нарядном гробу, обтянутом красным кумачом в пышном окружении полевых цветов. Колхозники таращили глаза на невиданное представление.
Взволнованный Степан Иванович держал речь над могилой именитого земляка.
– Товарищи колхозники! – призывал оратор. – Нам всем надо работать так, как наш дорогой друг и товарищ. Я обещаю: кто будет хорошо трудиться, всем так будет!
С этим великодушным заверением председатель широким жестом руки указал на утопающий в цветах гроб с покойным…
Какое пиво сваришь – такое и выпьешь.
С качеством товаров народного потребления дела в народном хозяйстве страны обстояли, мягко говоря, неблагополучно.
Допотопные чайники и утюги, непритязательные модели одежды и обуви, умопомрачительная мебель отечественного производства составляли унылый контраст зарубежным аналогам. О каком качестве можно говорить, если иркутские телевизионщики как-то продемонстрировали нераспечатанную бутылку пива, на дне которой находился дохлый мышонок! Надо было что-то предпринимать в этом безнадёжном деле, тем более что одну из очередных пятилеток партия объявила пятилеткой качества.
Заседание бюро райкома партии было посвящено работе местного водочного завода по повышению качества продукции. Завод был основан в царские времена и славился высококачественной продукцией, но постепенно утратил былые традиции и перешёл в категорию второразрядных. Отчитывался Владимир Иванович, директор предприятия. Он докладывал об усовершенствованиях технологии, установленных на производственной линии, очистительных колоннах, учёте показателей качества продукции в социалистическом соревновании и их отражении в стенной печати. После заслушивания доклада перешли к его обсуждению.
– Недавно к празднику я купил в магазине бутылку нашей местной водки и обратил внимание на то, что она очень мутная, – отрицательно отозвался о качестве заводской продукции председатель районной партийной комиссии. – Такую муть и пить-то неприятно! Что вам мешает выпускать качественную водку?
– Вы сами знаете состояние очистных сооружений в городе. Они старые, изношенные, поэтому вода на завод поступает грязная, с примесями. Вдобавок река разлилась, кругом паводки, вот и водка мутная.
– Нет, это не ответ, Владимир Иванович, – вмешался в обсуждение первый секретарь райкома. – Партия требует решительного повышения качества. Принято Постановление ЦК КПСС и Совета министров по этому вопросу, а вы рассказываете о разлившейся реке. Несерьёзный разговор получается. Такая продукция советских людей не устраивает! Они должны пить чистую водку! Вы принимаете дополнительные меры к повышению качества продукции?
– Конечно, принимаем.
– Так доложите о них! Мы для чего вас вызвали?
– В ознаменование предстоящей годовщины Октября нами разработаны меры по переходу на выпуск водки «Юбилейная», – доложил директор.
Члены бюро развеселились. Они были прекрасно осведомлены о том, что «Юбилейная» имеет коньячный цвет, в котором скрывались мутные взвеси и осадки. Однако же заводской вариант борьбы с некачественной продукцией устроил членов бюро, и заседание закончилось миролюбиво.
Хотели как лучше, а получилось как всегда.
Вадиму Ильичу Ульянову, назначенному начальником участка, было поручено строительство пятиэтажного жилого дома где-то на окраине города Читы. Первое задание по жилищному строительству молодой специалист с красным дипломом воспринял с воодушевлением. Вот где он может сполна проявить знания, полученные в институте! Как и полагается, на полянке, сохранившейся между городскими строениями, первыми появились геодезисты. Они разметили контур будущего здания и забили по его углам колышки, по которым надлежало заложить фундамент.
Пока на площадке царило затишье, появилась старушка из прилегающего частного сектора с козой на поводке. Без всяких задних мыслей выдернула один из разметочных колышков, расставленных геодезистами, и переставила его на пару метров в сторону, туда, где трава росла гуще и сочнее. Коза, привязанная к колышку, мирно паслась на поляне, а строители даже не подозревали, какая каверза их поджидает при закладке фундамента…
Экскаваторы яростно вгрызались в землю, тягачи исправно подвозили железобетонные блоки, и вскоре фундамент был уложен в полном соответствии с расставленными вешками. На кладку стен была поставлена бригада каменщиков, возглавляемая знаменитым строителем Афанасием Шестаком. Опытный бригадир сразу подметил перекосы в конфигурации углов бетонной кладки, о чём доложил начальнику участка. Вот сюрприз для молодого специалиста! Фундамент пришлось переложить, что отразилось на сумме очередной зарплаты Ульянова, лишившегося премиальных начислений. Но если бы эта закавыка в начатом строительстве была последней!
Дом поднимался буквально на глазах. Уже был возведён четвёртый этаж, Шестак готовился к перекрытию строения, монтажники демонтировали подъёмный кран и вывезли его на соседнюю стройку. При очередном посещении строящегося объекта Ульянов увидел группу телевизионщиков, снимающих сюжет для очередной передачи по реализации городской жилищной программы. Здесь же был начальник строительного треста.
– Решая задачи партии и правительства по обеспечению советского народа жильём, бригада Шестака значительно опережает график строительства дома. Передовой почин бригады состоит в том, что ускоренное строительство она сочетает с серьёзной экономией строительных материалов. На этом доме сэкономлен каждый пятый кирпич! – вещал начальник треста.
– Афанасий, как вам удалось добиться такой экономии? – живо заинтересовалась журналистка, по достоинству оценившая почин бригады на новый девиз партии «Экономика должна быть экономной!».
– Прежде всего мы исключили перерасход и бой кирпича при его транспортировке и кладке, – ответил передовик производства, ощущавший себя героем дня.
Ульянов оторопел, слушая бахвальские разглагольствования о трудовых достижениях бригады. Что за галиматья?! С какого перепугу может взяться такая экономия? Только вчера при планировочных работах под землю ушло свыше машины битого кирпича! Начальник участка срочно обратился за разъяснениями к прорабу:
– Ты слышал, какую ересь плетут наши очковтиратели телевизионщикам? Они, видите ли, добились неслыханной экономии материалов! Чушь какая-то!
– Действительно большая экономия, Вадим Ильич! Я и сам голову ломаю, откуда она. Кирпич приходится тоннами списывать. Даже лестничные маршруты остались, вывезли их вместе с краном. Шестак уже получил кровельные материалы и принял повышенные социалистические обязательства по досрочному вводу дома в эксплуатацию.
– Вывезли вместе с краном? Завезли кровельные материалы? Ведь стройка ещё не закончена! Какой досрочный ввод? Где пятый этаж? – схватился за голову начальник участка.
Вызвали передовика производства.
– Ты что же, Афанасий, язви твою душу, экономишь уже целый этаж? Может быть, за такой экономический эффект тебя к званию героя представлять? – напустился на бригадира Ульянов.
– Какой ещё этаж, Вадим Ильич? По чертежу ведь дом четырёхэтажный!
Начальник участка развернул проект:
– Уметь надо читать чертежи, Афоня! Видишь, здесь нанесена линия разрыва? Четвёртый этаж не изображён, потому что он идентичен третьему, а всего-то их пять! Твоя экономия всем нам боком выйдет, так и знай! Как прикажешь достраивать дом, если кран уже демонтирован?
На партийном собрании треста коммунисты осудили начальника участка за удорожание строительства и срыв срока ввода жилого дома. Ему был объявлен выговор, но при передаче персонального дела для утверждения в райкоме партии случилось непредвиденное осложнение. Из вышестоящей инстанции секретарь первичной парторганизации услышал грозный окрик:
– Вы что там надумали?! Партийное взыскание коммунисту Ульянову, основателю партии и государства? Ещё и Ильичу! Немедленно отменить!
В итоге молодой специалист за «передовой почин» прославленного бригадира отделался товарищеским предупреждением, а с вводом пятиэтажки в эксплуатацию участок Ульянова перевели на строительство девятиэтажного здания. Бригадир Шестак придирчиво измерял углы фундамента под строящуюся девятиэтажку.
В любом из нас спит гений.
И с каждым днём все крепче.
Известно, что служебная жизнь подчинённых, то бишь тех людей, которые находятся «под чином», далеко не сахар, особенно когда начальство не в настроении или по своей испорченной природе склонно к самодурству. Подчинённые воспринимают чинимые им притеснения как неизбежную кару, как плату за своё служебное положение, хотя некоторые из них временами решаются исподволь вставлять своим мучителям остренькие шпильки, чтобы получить хоть какую-то сатисфакцию за свою незавидную участь.
Вазген Анзорович Десятчик был ярко выраженным грузином с сильным кавказским акцентом. Он плохо разбирался в правилах фонетики и орфографии, а уж по какому принципу расставлял ударения словах, одному Богу было известно. Тем не менее Вазген Анзорович, которого за спиной называли Иосифом Виссарионовичем, имел генеральское звание и находился на высоком посту в одном из сибирских регионов. Несуразная речь генерала частенько приводила к неожиданным недоразумениям, возникавшим, что называется, на ровном месте, вызывая в милицейском коллективе оживлённые обсуждения и пересуды.
Как-то Вазген Анзорович самолично позвонил в гараж, чтобы вызвать машину, но, на его беду, в диспетчерской оказался человек посторонний, к тому же ещё и великий пересмешник. Между ними состоялся весьма примечательный диалог, надолго запомнившийся многим в него посвящённым.
– Это гаряж? Десатчик гаварит. Направтэ мнэ мащину.
– Машины нет, – послышалось в трубке.
– Повторяю, я – Десатчик! Срочно направтэ служебную мащину к Управлэнию!
– Слушай, Десатчик, ты хоть Алтынником будь, машины нет и не будет!
С тех пор Десятчик заказывал транспорт только через помощников и никогда сам.
В другой раз погожим летним днём Вазген Анзорович прибыл на работу в приподнятом настроении, что тоже случается с начальствующими особами. Выполнив ряд неотложных дел, он поднял трубку связи с помощником:
– Зайды, Лексей Фомич.
В дверях появился Алексей Фомич.
– Слушаю, товарищ генерал, – по обыкновению кратко заявил он о своём появлении.
– Возми папку да организуй чайку, – промолвило начальство на ломаном русском языке.
– Сейчас организуем, – ответил помощник, забирая папку с подписанными документами.
Вернувшись в свой кабинет, Алексей Фомич связался с гаражом:
– Иван, отправь для шефа «Чайку».
– «Чайку»? – недоумённо переспросил завгар. – Он же «Чайку» заказывает заранее. Сегодня его на работу привезли на «Волге», она и стоит наготове.
– Иван, он только что заказал «Чайку». Срочно отправляй!
Через десять минут Алексей Фомич доложил по прямой связи:
– Товарищ генерал, «Чайка» вас ждёт.
– Ждёт? Почему ждёт? Я здэс жду, а ты гдэ ждёшь? Дождёшься у мэня. Нэси сюда!
Бедный Алексей Фомич побледнел, не понимая, как отнестись к распоряжению шефа, помолчал, собираясь с мыслями, и переспросил дрожащим голосом:
– Извините, товарищ генерал, я вас правильно понял? «Чайку» подать в кабинет?
– Конэчно, в кабинет! А куда ещё, Лексей? Или русский язык не понимаш? Где, ты гаваришь, мэня ждут? – грозный собеседник начинал терять терпение.
– Ждут как обычно, внизу у подъезда, – промямлил Алексей Фомич, которому всё происходящее казалось дурным сном.
– У подъезда? Спасибо, Лексей Фомич, услужил. Вэк буду помнит, как ты мэня чайком у подъезда угастил!
Шеф бросил трубку, прерывая нелепый разговор. Он посидел в задумчивости, пытаясь осмыслить происходящее, затем встал и направился к окну. У подъезда стояла «Чайка», отливая на утреннем солнце чарующим чёрным сиянием. Вазген Анзорович расхохотался. Тем временем Алексей Фомич, осознав свою промашку, срочно приготовил чай и поспешил к заждавшемуся «Иосифу Виссарионовичу», который вполне благосклонно и даже с юмором воспринял произошедший инцидент.
Весть о курьёзном недоразумении с «Чайкой» облетела Управление. Она и натолкнула одного из сотрудников продолжить весёлое представление. На шутку решился любитель-пародист, не осознававший, что на этот раз он затеял игру с огнём. Остряк-самоучка набрал номер Алексея Фомича и безукоризненным генеральским голосом попросил принести чайку. «Не слишком ли часто он заказывает чай?» – подумал помощник, но подчинённые, как известно, распоряжения не обсуждают, а выполняют. Он приготовил второй стакан чая, принёс его шефу, молча поставил на стол и вышел. Генерал оторопело следил за действиями помощника, не проронив при этом ни слова. Оставшись один, он пригласил к себе секретаршу и попросил её присматривать за Алексеем Фомичом, который с утра ведёт себя как-то странно.
Пародист же, войдя в роль закулисного махинатора, заготовил новую пакость. Тем же начальственным голосом он заказал помощнику подать к подъезду «Чайку». У Алексея Фомича, получившего злополучную команду, внутри что-то оборвалось. Он понимал, что история с «Чайкой» оборачивается какой-то новой, ещё более неприглядной стороной, но передал команду завгару. Тот матюгнулся, но задание выполнил. Алексей Фомич, предчувствуя недоброе, пошёл докладывать о прибытии машины.
Вазген Анзорович внимательно выслушал доклад и спросил без обиняков:
– Лексей, ты сигодни нэ рехнулся? Вэд я ныкакой мащин не заказывал.
– Не могу знать, товарищ генерал! Я ещё спросил, для какой поездки нужна «Чайка», а вы ответили, что мне об этом не хрен знать.
– Так и сказал?
– Так и сказали, товарищ генерал. Говорю как на духу.
– Иди, Лексей, к сэбэ и ни о чём нэ бэспокойся. Мы во всём разбирёмся.
Генерал вызвал начальника следственного отдела и поручил разобраться в таинственных перипетиях последнего дня. На следующий день следователь во всех подробностях доложил об исполнении задания, доставив личное дело пародиста-затейника. Генерал ознакомился с делом злоумышленника, отдававшего от его имени провокационные команды по Управлению. «Грамотный и инициативный офицер, – характеризовался бравый сотрудник Управления, – имеет большой опыт работы, принимает смелые решения». «И что мне делать с таким орлом? Хорош, хорош, но чересчур инициативен. Засиделся в должности? – раздумывал вершитель офицерских судеб. – Ясно только одно: второго начальника в Управлении быть не должно».
На следующий день генерал вызвал к себе пародиста и выдал ему предписание в недельный срок выехать в отдалённый северный район области на новое место работы с повышением в звании и должности.
Где не было умысла, там нет и вины.
Мало кому известно о существовании и свойствах коллагена – основного протеина нашей кожи, а ведь его истощение с возрастом создаёт печальный эффект старческого увядания лица. Эти необратимые изменения буквально отравляют жизнь женщинам бальзаковского возраста, которые хотели бы нести миссию олицетворения красоты до конца дней своих. По утрам они тревожно вглядываются в зеркало, отмечая сгущающуюся сеть морщин, синеву под глазами, обвислые складки щёк. А шея! Её былое великолепие, влекущее когда-то восхищённые взоры поклонников, с годами выглядит неприглядным индикатором старости.
К тому же природа то ли по ошибке, то ли по какой-то внутренней сообразности заложила весьма существенное различие в расположении коллагеновых каркасных поясов между мужскими и женскими особями, причём явно не в пользу последних. Если у представителей сильного пола они расположены горизонтально, то бишь поперёк лица, и тем самым поддерживают кожу даже в зрелом возрасте, то у милых дам – вертикально, что с ослаблением коллагеновых связок ведёт к предательскому провисанию кожных тканей. Так и ходят по земле пожизненные пары – моложавые мужья и их преждевременно стареющие спутницы…
Никодим Митрофанов, молодой инженер-исследователь, был польщён приглашением на новогодний праздничный концерт. Оно выпало по оказии, при отказе от участия в празднестве высокопоставленного сотрудника, но это обстоятельство мало смущало Никодима. Ещё бы! Ведь он присутствует не на каком-нибудь собрании, посвящённом очередной революционной дате, куда народ загоняют в дисциплинарном порядке, а на прекрасно подготовленном мероприятии, где собралась элита научно-производственного объединения.
Вон они, признанные авторитеты режимного объекта и городка, запрятанного в российской глубинке, важно шествуют в сопровождении роскошных дам по фойе вокруг блистающей украшениями новогодней ёлки, по зимнему саду, чинно раскланиваясь с коллегами. У кого-то на лацканах поблёскивают знаки лауреатов государственных премий, а то и золотые звёзды Героев Социалистического Труда. Залы украшены серпантином, многоцветными гирляндами огней и прочими новогодними атрибу тами. Никодиму было необыкновенно хорошо и от участия в блистательном форуме, и вообще от удачно складывающейся карьеры младшего научного сотрудника, а также от приятного воздействия коньяка, принятого в буфете «для настроения».
Но вот в поле зрения Митрофанова обозначился Михаил Иванович Крякин, доктор технических наук, начальник отдела, в котором работал он, Никодим. Конечно, отдел был большой и их служебные отношения не были слишком близкими, тем более удачной представлялась Никодиму отличная возможность лишний раз обратить на себя благосклонное начальственное внимание. Надо было всего-то сказать что-то приятное, но сделать это деликатно, как бы невзначай, не напрямую. Пусть Крякин увидит, что Митрофанов тоже вхож в круг избранных людей.
Они встретились в оживлённом месте – почтенная чета Крякиных и научный сотрудник, каких в объединении насчитывалось великое множество.
– Здравствуйте, Михаил Иванович!
– Добрый вечер.
– С праздником вас! Как прекрасно выглядит ваша мама!
– ?..
У Михаила Ивановича не нашлось слов ни для ответа перестаравшемуся угоднику, ни для утешения супруге, нежданно-негаданно попавшей в глупое положение посреди всеобщего торжества. Они разошлись – весьма довольный собой за удачно подобранный комплимент Митрофанов и чета Крякиных, для которых праздник обернулся ушатом холодной воды, вылитым на их благодушные головы.
Но беззаботное состояние Митрофанова длилось недолго.
– Ну и вляпался ты, Никодим! Какая такая тебе мама? Ведь это жена Михаила Ивановича! – вразумили его сослуживцы, оказавшиеся свидетелями случившегося недоразумения.
У бедняги что-то оборвалось внутри. Что он наделал! Полный провал! А ведь ему предстоит делать отчёт в отделе о разработке, на которую возлагались такие надежды! Как это всё исправить? Да и возможно ли исправить подобную глупость? Никодим затравленно озирался по сторонам – окружающие люди, важные и не очень, словно исчезли, а вместо них вокруг бродили какие-то тени… И только бессмысленные бенгальские огоньки насмешливо вспыхивали, подмигивая ему в тумане, как странные колдовские знаки…
– Что делать-то, братцы? – обратился несчастный к свидетелям своей провинности.
– Извинись, что тут ещё сделаешь, – посоветовали ему.
Митрофанов бросился замаливать вину. Его глаза лихорадочно выискивали среди праздного люда ненароком оскорблённую семейную пару. Вот и они, стоят чуть в сторонке с застывшими, словно окаменевшими лицами.
– Михаил Иванович! Простите меня! – кинулся Митрофанов к супругам, на ходу выкрикивая извинительную речь. – Простите, я совершенно не понял, что с вами не мама, а ваша жена!
На лице супруги Михаила Ивановича появилась жалкая улыбка, она резко повернулась и пошла в сторону гардероба. Михаил Иванович поспешил следом. Праздник для них закончился, так и не начавшись.
Да, короток бабий век, чему способствуют расположенные сверху вниз коллагеновые каркасные связки. Какая промашка природы! Зато, словно компенсируя ущерб, нанесённый женской красоте, природа наделила старушек повышенной продолжительностью жизни. Вот и уходят в небытие моложавые мужчины, оставляя на бренной земле век вековать рано постаревших избранниц. Кто здесь выгадал и кто прогадал – решать каждому из нас.
В моей жизни есть смысл, но он меня не устраивает.
Рабочий день Ерофея Павловича Жидяева, расчётчика технологических каскадов, в которых производственные процессы осуществлялись на уровне микромира, начался бестолково, когда, как говорится, через пень-колоду. Руководство поручило ему встретить и провести в особо секретное подразделение коллег, прибывших в командировку с родственного предприятия. Режим посещения объекта отличался чрезвычайной строгостью: посетители проходили контрольно-пропускной пункт обнажёнными.
Случилось так, что приезжие специалисты, три миловидные женщины, по незнанию обстановки запутались в коридорных лабиринтах женских и мужских раздевалок и объявились перед изумлённым Ерофеем Павловичем в своей первозданной красоте, обрадовавшись непредусмотренной встрече.
– Ерофей Павлович! – защебетали они. – Как хорошо, что мы вас нашли…
– Как вы сюда попали, ведь это мужская проходная? – недоумевал Ерофей Павлович, ощутивший себя мужчиной в обнажённом дамском обществе.
– Наверное, бес попутал… Но мы от вас не уйдём, а то совсем заблудимся…
По прибытии на рабочее место Жидяев первым делом получил в спецчасти служебный чемоданчик с рабочими документами, помеченными грифом «Совершенно секретно», а по пути заглянул в туалет. Он и не приметил, что следом двигался некто Якишев, славящийся в коллективе расположенностью к безрассудному озорству…
Не успел «секретный человек» приступить к физиологической процедуре, как заметил, что заветный чемодан, положенный поверх перегородок, начал медленно передвигаться в сторону соседней кабинки. Кто-то потащил к себе секретнейшую документацию! Такой кошмар не приснился бы расчётчику новейших технологий в самом ужасном сне. Ерофей Павлович мёртвой хваткой вцепился в предмет, ценность которого неизмеримо превышала значимость его собственной жизни.
Но злостный посягатель на государственные секреты и не думал уступать, выставив напоказ побелевший от напряжения большой палец правой руки с обломленным наискосок ногтем. Противники молча и упорно перетягивали объект обоюдных устремлений, содержащий сведения о святая святых комбината всесоюзного значения. Ерофей Павлович, снова оказавшийся в этот сумасшедший день в мире абсурда, собрался с силами, рванул на себя достояние комбината и рухнул на пол с отвоёванным чемоданом в руках. Его радость была безмерной. Прижав драгоценную ношу к груди, победитель схватки по перетягиванию чемодана ещё ожидал нападения через дверь, но такового не последовало.
За обедом Ерофей Павлович случайно подслушал разговор рабочих, сидевших за соседним столом.
– Что там за трубы виднеются? – указал на окно столовой тот, что был помоложе.
– ТЭЦ, – ответил старший по возрасту, – но, знаешь, сколько лет я здесь работаю, ни разу не видел, как на неё уголь подвозят. Вот секретность!
Ерофей Павлович невольно улыбнулся. «Ну вконец заморочили людям головы с этой секретностью, – подумалось ему, – и эти тоже свихнулись, ищут секреты там, где их нет». Жидяев знал, что те самые трубы предназначались для воздухоочистки производственных помещений одного из подразделений предприятия, при посещении которого на пропуске должен иметься оттиск медведя. Трубы, железные чемоданчики, проходные с вереницами голых людей, пропуски с оттисками звериных профилей вдруг показались ему глупыми и никчёмными нагромождениями, отторгающими простоту и естественность человеческих отношений…
За стол к Жидяеву подсел улыбающийся Якишев, расставляя с подноса столовые наборы. «Палец! Вот он, надломленный ноготь наискосок!» – резануло в сознании Ерофея Павловича.
– Привет, Ерофей! Ты о чём тут задумался?
– Привет, старина. Тебя поджидаю, – Жидяев удивился тому, что у него не сохранилось на недавнего противника ни малейшего озлобления, даже неприязни.
Неужели подслушанный им разговор двух рабочих так успокаивающе подействовал на него?
– А зачем я тебе понадобился? – насторожился Якишев.
– Затем, чтобы сообщить: если ты сегодня не поставишь мне бутылку коньяка и коробку конфет, я напишу на тебя докладную.
– Чем докажешь? – напрямую спросил шутник, быстро осознавший опрометчивость недавнего поступка.
– Твоим обломленным ногтем, дружище! Кстати, на чемоданчике и отпечатки пальчиков сохранились…
– Зачем тебе такой набор?
– Надо. Вечером встречаюсь в гостинице с командированными. Они меня ещё утром пригласили на пропускном пункте.
Заблуждения радостны, истина страшна.
Полвека спустя после установления власти Советов у состоятельных граждан рабоче-крестьянского государства проявилась устойчивая тяга к автолюбительству. Руководящие лица и другие прогрессивные граждане осознали, что автомобиль действительно, как утверждали известные классики литературы, является не предметом роскоши, а средством передвижения. В профсоюзных комитетах предприятий и учреждений списки работников, записавшихся на покупку автомобилей, разрастались как снежный ком. Однако же из всех моделей отечественного автомобилестроения, представленных советскому потребителю, престижная машина марки «Волга» оставалась предметом недосягаемых мечтаний. Доступ к ней имели только избранные лица.
Многотысячному коллективу элитного предприятия города Ангарска благосклонная Москва не каждый год выделяла эксклюзивные полнолитражные автомобили, пользующиеся бешеным спросом. Прослышав однажды о поступлении на орденоносный комбинат вожделенной красавицы «Волги», в приёмную директора слетелись, как пчёлы на мёд, соискатели дара небесного. Первым из них к директору прорвался начальник цеха связи:
– Виктор Фёдорович, я к вам с просьбой.
– Ради бога, Виктор Николаевич, обращайтесь с любой просьбой, – услышал проситель приветливое приглашение.
– Понимаете, Виктор Фёдорович, я уже несколько лет прошу завком профсоюза выделить мне «Волгу», но моё заявление до сих пор не рассмотрено. Пылится, наверное, где-то на полках, – посетовал начальник цеха на свою печаль.
– Что значит «не рассмотрено»? Уже и в профсоюзе бюрократы развелись? А что говорит председатель завкома? – сочувственно поинтересовался руководитель предприятия.
– Говорит, что заявление надо подписать у вас. Виктор Фёдорович, неужели я за столько лет работы на предприятии не заслужил права купить машину?
– Об этом не может быть и речи, у вас прекрасная служебная репутация. Давайте ваше заявление, хватит ему пылиться в завкоме, я подпишу.
Виктор Николаевич не поверил своим ушам. Неужели свершилось чудо и он станет обладателем шикарного автомобиля? Мир преобразился в его глазах, наполнившись волшебным светом нового качества жизни. Он увидел себя за рулём комфортабельного авто, катившего по городским магистралям, и, не помня себя от счастья, положил заявление на стол директора. Тот не раздумывая наложил на прошение резолюцию.
– Огромное спасибо, Виктор Фёдорович! Не знаю, как вас благодарить! – Начальник цеха положил драгоценную бумагу в элегантную кожаную папку.
– Пожалуйста, Виктор Николаевич! Вы же знаете, что у меня бумаги не задерживаются, – напутствовал посетителя радушный хозяин кабинета.
Не чуя ног, счастливчик вышел из кабинета в приёмную. Там сидели его конкуренты, теперь уже бывшие, ожидавшие завершения вояжа первого претендента на роскошный приз о четырёх колесах.
– Ну и как, подписал? – спросил наиболее нетерпеливый из коллег, хотя по неописуемой радости, которую не скрывал автолюбитель, все уже поняли, что его акция завершилась более чем успешно.
– Подписал! – выдохнул Виктор Николаевич.
Собравшиеся командиры ведущих служб и подразделений комбината приуныли. Снова им ждать очередного распределения. Но ничего не поделаешь, хозяин – барин, мирились держатели денежных знаков со своей безысходностью. Пора было расходиться восвояси несолоно хлебавши.
– Виктор Николаевич, покажи хоть, что он написал на заявлении, – попросил перед уходом кто-то из невезучих соискателей удачи.
Присутствующие сгрудились вокруг, чтобы полюбоваться заветной резолюцией хотя бы на чужом прошении. Виктор Николаевич великодушно протянул им заявление…
Поначалу никто ничего не понял. У одних от удивления брови полезли на лоб, другие откровенно заухмылялись. На заявлении круглыми, словно скатывающимися с кончика директорского пера буквами было написано: «Отказать». Ниже стояли цифры, обозначающие день подписания документа, и всем знакомая подпись. Вот это фокус! Нет, с таким директором его подчинённым жизнь скучной не покажется! Общая унылость, только что заполнявшая просторную приёмную, сменилась возбуждённым гомоном и приподнятым настроением. Гнетущая забота, терзавшая каждого охотника за удачей, вдруг покинула их головы, исчезла сама собой, вернув всех к прежней жизни, наполненной устоявшимся смыслом существования. Обладатель заявления, внёсшего оживление среди коллег, глянул на резолюцию… и у него потемнело в глазах. По достоинству оценив директорскую заморочку, сослуживцы весело расхохотались. Лишь Виктор Николаевич, сброшенный капризной птицей счастья с заоблачных высот на грешную землю, растерянно хлопал глазами, пытаясь прийти в себя от испытанного шока.
Между тем директор неспроста разыграл шутку над подчинённым. Он знал о пренебрежительном отношении этого в общем-то толкового руководителя к служебным бумагам, в которых тот усматривал обрыдлый придаток бюрократии, и преподал ему урок должного обращения с документацией.
С тех пор сотрудники стали замечать, что отношение Виктора Николаевича к бумагам явно изменилось, – он стал внимательно изучать каждый документ с первой строчки и до последней.
Радость заключена не в вещах.
Она в нас самих.
Как и у многих советских людей, у Кеши, электрика цеха сетей и подстанций, имелась заветная мечта в жизни. Кто-то из окружающих стремился обзавестись автомобилем, другие – продвинуться по службе, а у скромного электрика мечта была проще – купить добротное зимнее пальто с каракулевым воротником. В радужных мечтаниях он видел себя в элегантном пальто, непременно с каракулевым воротником, как он важно шествует по заснеженным городским улицам и с достоинством отвечает на приветствия знакомых. В воображении мечтателю рисовалось, как навстречу ему идёт сам Аксаментов, начальник цеха, и первым приветствует по имени-отчеству сотрудника: «Здравствуйте, Иннокентий Андреевич!» А он, Кеша, на равных отвечает начальству и чинно продолжает движение.
Не один год Кеша скапливал сумму, необходимую для приобретения обновки. Хоть малую толику от заработанного честным трудом, но отнимал он от семьи в пользу желанной покупки. Как-то мастер участка Миша Волков пригласил трудягу «раздавить» бутылку, припасённую им для подходящего случая. Они уже прошли полпути, как объявившийся напарник по застольному раскрепощению души внезапно остановился, посчитав, что расходы на ответное угощение ему непозволительны. Напрасно Миша призывал товарища не отказываться от приглашения, сделанного без расчёта на ответный жест, а по настроению и от души. Кеша был непреклонен.
Наконец долгожданное событие свершилось! Счастливый обладатель пальто с каракулевым воротником заявился на работу в превосходнейшем настроении. Товарищи как могли поздравили Кешу, находившегося на вершине блаженства, с покупкой. Сияющий виновник собственного торжества бережно повесил драгоценное приобретение в кабинке для чистой одежды, полюбовался ненаглядной картиной, которая из давней мечты обратилась в явь, и пошёл переодеваться в отделение рабочей одежды. Если бы Кеша знал, что каверзные силы замыслили пренеприятнейший сюрприз к каракулевому бенефису!
Стоило Кеше оставить своё богатство без присмотра, как два балагура, недостаток в которых редко испытывался в трудовых коллективах, пользуясь тем, что доступ ко всем кабинкам был свободным, приступили к таинственным манипуляциям над каракулевым воротником. Поясним читателю, что в благословенные времена социальной справедливости гардеробные кабинки на замки не закрывались за отсутствием в том какой-либо надобности. Коллеги по коммунистическому общежитию даже в мыслях не допускали намерений в посягательстве на личную собственность товарищей по работе, вполне обходясь собственными трудовыми доходами. Итак, два ловких подельника заправили воротник внутрь пальто, а в образовавшуюся прореху напихали лохмотья ваты, имитируя следы того, что осталось от оборванного воротника. Пальто с упрятанным вовнутрь воротником они водрузили на предназначенное место нахождения.
В обеденный час Кеша летел в гардероб как на крыльях. Ему не терпелось лишний раз взглянуть на предмет своего обожания. Но что это! Белый свет померк в округлившихся Кешиных глазах. Проморгался – перед ним та же удручающая картина с ватными лохмотьями вместо каракулевого воротника! Земля закачалась под ошеломлённым Кешей. Дикий вопль раздался в гардеробе. За ним – бессвязный набор выразительных проклятий: «Бандиты! Мародёры! Похерили воротник!» Несчастный обладатель пальто, оставшегося без воротника, бросился на верхний этаж административно-бытового здания, преодолевая по три ступеньки кряду. Надежды на восстановление разбитой жизненной мечты он возлагал только на начальника цеха и вихрем ворвался в кабинет:
– Ограбили! Разве можно так жить? Нет, так жить нельзя!
– Что случилось, Иннокентий Андреевич? – попытался разобраться в беде, постигшей негодующего электрика, начальник цеха.
– Случилось, Владимир Васильевич! Ещё как случилось!!! Мародёры! Выдрали воротник с моего нового пальто! Посмотрите сейчас на это чучело! Разве можно так жить?
Владимир Васильевич, авторитетный руководитель коллектива, срочно направился к месту чрезвычайного происшествия. Следом за ним ринулась взбудораженная толпа, по пути обраставшая заинтригованными гражданами, которым всегда нужно всё знать и обо всём судить с полным пониманием дела. Тем временем организаторы оригинального мероприятия, почуяв, что события принимают неуправляемый характер, мигом восстановили на Кешиной обновке первоначальное состояние. Кеша распахнул дверцу кабины, демонстрируя руководству и общественности наглядное доказательство вопиющего злодеяния. Однако по недоумённому выражению людей, сгрудившихся на месте гнусного преступления, он понял, что они ожидали увидеть нечто иное. Потерпевший направил взор на объект, вызвавший всеобщую сумятицу, и… повторно за тот злополучный день испытал сильнейшее нервное потрясение. Каракулевый воротник во всём великолепии красовался на положенном месте! Не в силах объяснить происходящие воротниковые метаморфозы жертва коварной интриги выдал тираду в адрес таинственных недоброжелателей:
– Ага, испугались! Пришили воротник на место! То-то же… Но беглый осмотр показал, что воротник пришит фабричным способом. Теперь присутствующие сосредоточили внимание на странностях, тяготеющих над товарищем по работе, который продолжал запальчиво утверждать, будто только что воротника на пальто не было, а вместо него из разодранной прорехи торчала рваная вата, и ещё что-то невразумительное в том же роде. Убедившись, что разгорячившийся рассказчик небылиц разумные доводы не воспринимает, ему не стали перечить, напротив, принялись его успокаивать и соглашаться с фантастическими утверждениями. Любопытствующие начали расходиться. В коллективе поползли слухи, что у Кеши не все дома.
Оставшись наедине с вещественным олицетворением мечты жизни, сохранившейся в целости и сохранности, бедняга обессиленно присел на лавку. Радости от невесть откуда объявившейся пропажи почему-то не было. В его неподвижном, отрешённом взгляде читалось смирение с неисповедимыми гримасами судьбы. Тётя Нина, гардеробщица, принесла страдальцу успокоительные капли.
Вскоре секретная операция затейников, омрачивших Кешин праздник, получила широкую огласку, вызвав весёлые пересуды насмешников. Но главного героя воротниковой истории обуревали новые и пока ещё смутные идеи. Размышления над случившимся казусом привели его к неожиданному выводу о том, что жизненное счастье надо искать не в материальных ценностях. Видимо, думал он, существует какая-то иная тайна жизни, скорее всего духовного свойства, которая должна приносить человеку непреходящее удовлетворение от существования на земле. Но какой же она должна быть, настоящая и большая мечта?
На душе у Кеши было неспокойно…
Человек не только любит удивляться, но любит удивлять других.
Отслужив в армии, Павел вернулся в родные места, раскинувшиеся по Присаянью. Вековечная тайга, горные реки и воздух, которым не надышишься вдосталь, – всё это великолепие во время беспокойной пограничной службы нет-нет да вспыхивало в сознании, неудержимо влекло к себе. Отпраздновав возвращение на отчую землю, демобилизованный служака обратился к тестю Антону Иосифовичу, возглавлявшему Итейский лестрансхоз, с просьбой о содействии в трудоустройстве.
– Есть для тебя работа, – отвечал тот, – езжай-ка, браток, в Ишедей, там назначу тебя директором лесопункта.
– Директором? – переспросил Павел. – Нет уж, уволь, я не справлюсь.
– С чего ты решил, что не справишься? Сам смотри – техникум окончил по специальности, дело знаешь, в армии дослужился до командира отделения, вот и командуй.
– Легко сказать – командуй. В армии-то был молодняк, а в Ишедее – матёрые мужики, в отцы годятся, таёжники, спецпоселенцы, а бывших зэков сколько! – возражал Павел. – Какой я для них авторитет?
– Конечно, народ там серьёзный, но и ты парень не промах – спортсмен, комсорг, пограничник! Подберёшь к работягам ключик – и пойдут дела…
Так молодой специалист начал трудовую деятельность в директорской должности. Как он и ожидал, лесоповальщики встретили назначение юного начальника с нескрываемым недоверием, которое сквозило в насмешливых взглядах, в пренебрежительном тоне разговора. Дошли даже слухи, что его прозвали сосунком! Надо было срочно выправлять положение. Но как?!
Подходящий к тому случай подвернулся молодому руководителю там, где он и не ожидал, – в поселковой бане. Общественное моечное заведение в посёлке было весьма почитаемым местом и поставлено основательно, так, чтобы после гигиенической процедуры обновлённая душа ликовала и радовалась Богом дарованной жизни. Там-то в мужской банный день Павлуша встретился лицом к лицу с мужиками из числа подчинённых, находившихся, как и он, в чём мать родила. Нагота подчёркивала молодость начальственной фигуры, терявшейся среди кряжистых великанов. Мужики с демонстративной вежливостью выдали «сосунку» распаренный веник и пригласили в парилку.
Хлестание тел душистым веником – апогей русской бани. Какой потомок славянской породы не испытывал наслаждения от берёзовой экзекуции в жаркой воздушной среде, когда на каждый взмах связки распаренных веток разгорячённое тело отзывается благодарностью? В первом заходе парильщики слегка прогревались, подготавливая организм к нагрузкам. Кто-то полегоньку плескал из шайки водичку на раскалённую каменную груду, другие вели неторопливую беседу.
– Федя, говорят, ты намедни с медведем боролся али как? – подкидывал затравку к разговору один из парильщиков.
– На фига бы он мне сдался, такой борец? – загудел Фёдор, откликаясь на вопрос. – Так хитрюга же! Даром что зверь.
– Что ли умней тебя? – подначивал тот же голос.
– А понимай как хошь. Пошёл, стало быть, я налегке стрельнуть какую живность. Собак взял. Шёл уж второй час. Откуда ни возьмись он нападает на меня сбоку.
– Как же ты просмотрел косолапого? Не впервой, поди, в тайге-то.
– Говорю – хитрюга! Затаился за толстым стволом сосны. Пока я шёл к сосне, он вокруг неё потихоньку передвигался – прятки со мной устроил! Вот стервец! А как я поравнялся, он и напал.
– Даже ружьё снять не успел? – Похоже, слушатель наизусть знал историю о единоборстве с медведем, но Павел и без того понимал, что разговор затеян неспроста, а ему, начальнику, в назидание.
– Как двинул лапой, так ружьё и отлетело. А потом сгрёб меня и норовит к себе прижать, только мне такие обнимки были ни к чему. Уцепился я за шкуру и упёрся прямыми руками в грудь, чтобы он не подтащил к себе, только чуял, как когти в плечи впиваются. – Рассказчик вытянул перед собой ручищи со сжатыми кулаками, каждый с чайник, показывая, как он отстранялся от наседавшего медведя.
Глядя на могучие плечи и конечности таёжника, Павел живо представил себе картину противостояния титанов, сошедшихся на лесной тропе.
– И долго вы упирались? – раздался голос нетерпеливого слушателя.
– Пока собаки не подоспели, а то бы несдобровать. Насели они сзади на топтыгу и рвут за задницу. Едва тот отмахнулся от лаек, я и вырвался. Схватил ружьё – и мишка приказал долго жить, токо когтистые отметины мне на плечах оставил.
Павел почтительно посмотрел на Федины плечи, украшенные ещё не зажившими бороздами. Поведанная история добавила меланхолии новичку. Как ему совладать с такими «медвежатниками»? Не на медведя же самому идти! Между тем настало время настоящей парилки, от которой, как говаривали, уши скручивались в трубочку. Похлестались они вениками, испытывая непередаваемое наслаждение от шелестящих хлопаний по раскрасневшемуся телу. Павел из последних сил крепился и напускал на себя форсу, не покидая верхнюю полку. Измождённые мужики один за другим покидали банное пекло.
– Ишо поддать? – спросил Фёдор, оставшийся в парилке наедине с маленьким стойким начальником.
– Смотри сам, – беспечным тоном ответил Павел, наметивший тактику дальнейших действий. – Когда останусь один, попарюсь в своё удовольствие.
Фёдор был поражён ответом самонадеянного новичка. Он, худосочный мальчишка, надумал перепарить таёжников! Каким же настырным оказался начальничек! Медвежатник уважительно глянул на упрямца, с невозмутимым видом сидевшего рядом. А парилка брала своё. Сердца парильщиков бешено трепыхались, испытывая непосильные нагрузки, обильный пот стекал по телам, горячий воздух обжигал лёгкие.
– Что-то раны заныли, – виновато произнёс Федя и двинулся на выход.
Этого и ждал начальник лесопункта! Едва Федя вышел к отдыхающим дружкам, как в парилке раздались звуки, оповещавшие о бурной деятельности неугомонного любителя жаркого пара. Яростное шипенье воды, хлёсткие удары веником, истошные крики, доносившиеся из-за двери, сливались в единый шумовой эффект. Завсегдатаи парного заведения растерянно переглядывались между собой. Что он там, в конце-то концов, не с ума ли сошёл? Не железный всё-таки…
Тем временем, спасаясь от невыносимого пекла, Паша сидел на полу и ожесточённо колошматил веником по нижней лавке, подбрасывая на печную каменку по черпаку воды и издавая отчаянные вопли. Не забывал холодной водой окатить разгорячённую голову. Затем постановщик спектакля для публики, находящейся за дверями, принялся гроздьями обдирать с веника пропаренные листья и разбрасывать их куда ни попадя, создавая листопадом впечатляющую картину состоявшегося самоистязания. В завершение всего жаждущий признания коллектива начальник нещадно, с протяжкой по телу, отхлестался ободранными ветками, пока его худые плечи и ребристые бока не покрылись кровянистыми бороздками, такими же, как у Фёдора. Здесь-то он вопил по-всамделишному.
Наконец триумфатор вышел к компаньонам, исполосованный прутьями и предусмотрительно облепленный берёзовой листвой. Притихшие мужики услужливо поставили Павлу бутылку пива. Не отрываясь от горлышка, парильщик перелил в себя содержимое стеклянной ёмкости.
– Павел Александрович, вам ещё пивка? Так мы быстро организуем, – предупредительно обратился Федя к признанному победителю.
– Спасибо, братцы, больше одной я не пью, – благодарно отозвался Павел Александрович.
На следующий день Ишедей был переполнен слухами и пересудами о необыкновенной крепости нового директора. Рассказывали, что приезжий молодой начальник не только перепарил самого Федю, но и измохратил пять веников и так поддавал жару, что стенка каменки не выдержала температурного напора и треснула.
С того банного дня авторитет молодого директора, словно по мановению волшебной палочки, вознёсся на небывалую высоту. Коллектив лесопункта трудился слаженно и напористо, подавая другим пример к лучшему. Павел же раз и навсегда взял себе за первое правило как руководитель простую формулу – если хочешь какого-то движения от подчинённых, сделай его сначала сам. Только в баню с ними он больше не ходил.
Правильно жить означает лицемерие.
Борис был парень хоть куда – ладный и статный, с вьющимися волосами и проницательными голубыми глазами, в любой компании на первых ролях. С окончанием школы-десятилетки подался из Читы в Иркутск для поступления в политехнический институт на геологический факультет. Вступительные испытания Боря проходил успешно, поэтому перед последним экзаменом по любимому предмету, химии, он уже видел себя студентом.
Боря быстро подготовился к ответу по экзаменационному билету и в ожидании вызова к столу преподавателя согласился помочь соседу, испытывавшему затруднения с решением задачи. Управившись и с этой проблемой, знаток мудрёной науки записал текст решения чернильной ручкой на столе, окрашенном в чёрный цвет. Для прочтения записей надо было смотреть на них со стороны, под тем же углом, под каким навстречу падало солнечное освещение из окна, тогда чернильные знаки ярко высвечивались на чёрном поле.
Обрадованный удачей абитуриент, скособочив голову, принялся переписывать законспирированную шпаргалку. Повёрнутая набекрень голова экзаменуемого вызвала закономерное подозрение у экзаменатора Софьи Семёновны, известной в студенческой среде под зловещим прозвищем «СС». «Эсэсовка» подошла к увлечённому списыванием абитуриенту, скособочила таким же макаром голову – и ей во всей красе предстала хитроумная картина надувательства собственной персоны.
Оскорблённая дама вызвала грамотея-изобретателя, оказавшего недозволенную услугу неучу, и без лишних разговоров вкатила в его экзаменационный лист оценку «неудовлетворительно». У Бори белый свет померк в голубых, дотоле жизнерадостных глазах. Полный провал поступления на любимую специальность! В одночасье обрушились построенные жизненные планы! И всё это произошло от избытка знаний! Вот уж действительно – горе от ума…
Страдающая Борина натура горячо протестовала против столь жестокого с ней обращения. Побродив по коридору, двоечник зашёл в экзаменационную аудиторию и убедительно попросил Софью Семёновну дать ему другой билет, уверяя, что химия всегда была его любимым предметом, что он неоднократно был победителем школьных олимпиад по ней. Но непреклонная леди, не страдавшая сантиментами, и слушать не хотела о заслугах злостного нарушителя учебной дисциплины.
Борис вышел в коридор несолоно хлебавши. Всё происходящее казалось ему дурным сном и не укладывалось в голове. В конце концов, рассуждал он, не проще ли было заменить билет этому непутёвому соседу по столу, а ему попросту снизить оценку? Несостоявшийся студент сделал третью попытку добиться справедливого решения конфликта:
– Софья Семёновна! Дайте мне любое количество билетов без подготовки на ответ и снизьте мне оценку за подсказку…
Однако «эсэсовка», оправдывая устрашающее прозвище, была неумолима, как скала. Она, собственно, не испытывала к симпатичному пареньку, которого видела впервые в жизни, особой предвзятости и всего лишь исходила из собственных жизненных принципов, которым оставалась верна всегда и всюду. Распространённый девиз «Жить и работать по-ленински, по-коммунистически» был написан словно специально для неё.
Потерпев крах в получении высшего образования, Борис обратился с заявлением о приёме в первый подвернувшийся техникум, куда его зачислили без сдачи экзаменов, заприметив на груди десятиклассника богатый набор знаков спортивной квалификации.
Прошло немало лет, особо значимых для преуспевания в жизни молодого человека. Борис, успешно защищая спортивную честь техникума, получил красный диплом о его окончании, затем отдал долг родине, отслужив в рядах Советской армии. Досрочно демобилизовавшись за отличные показатели в боевой и политической подготовке, повзрослевший герой нашего повествования, верный школьной мечте о любимой профессии, выдержал вступительные экзамены на тот же геологический факультет Иркутского политеха.
С учебной программой Борис справлялся уверенно, совмещая первую студенческую заповедь со спортом, общественными и партийными обязанностями. Дело дошло до того, что на период летних отпусков приказом ректора его, ещё студента, назначили исполнять обязанности заместителя декана факультета. Студенты не сразу признавали в коллеге официальное должностное лицо.
– Заместитель декана здесь? – обращались они к Борису, по-хозяйски расположившемуся в кабинете.
– Здесь.
– Где здесь?
– Я заместитель декана.
– Ты, Боря, молодец. А я, между прочим, китайский император, так что обращайся при надобности, – говорили, бывало, посетители, покидая кабинет.
Очередную посетительницу Борис узнал сразу – те же властные черты лица, строгая причёска, наглухо застёгнутый костюм.
– Здравствуйте, Борис Иванович! Меня зовут Софья Семёновна, я преподаю химию на факультете нефтехимического оборудования, – представилась она.
– Здравствуйте, Софья Семёновна. Я вас хорошо помню.
– Очень приятно, Борис Иванович. Тогда мне проще будет переговорить с вами, а то я мучилась, уместно ли обращаться с такой просьбой.
Софья Семёновна не кривила душой, упоминая о сомнениях, прежде чем решилась посодействовать зачислению в институт своей племянницы. Но мать абитуриентки, неважно сдавшей вступительные экзамены, настояла на своём, да и сама Софья Семёновна очень хотела бы видеть любимую племянницу студенткой.
А дело состояло в том, что по результатам общих экзаменов из абитуриентов-неудачников, как правило, брали наугад две-три кандидатуры для заполнения вакантных студенческих мест, выбирая обычно верхние из общей стопки их дел. Софья Семёновна и пришла попросить, чтобы дело её племянницы было положено поверх стопки.
– Это проще всего, – ответил исполняющий обязанности заместителя декана, – тем более что у нас с вами уже имеется опыт решения подобного вопроса.