Игры, что ежегодно проводил Приам в память о пропавшем сыне, действительно начались утром и были в самом разгаре, когда Парис только приближался к Скейским воротам. На высоком Ватиейском холме, подле которого располагался стадион, рано собралась толпа – особо рьяные болельщики пришли еще затемно, чтобы занять более удобную позицию. Поскольку по сложившейся традиции заезды колесниц – а их было шесть, этих заездов, состязания начинали. Старт давался на стадионе – Приам собственноручно давал отмашку, и лошади срывались вскачь, однако поворотный столб, где случались особенно зрелищные моменты, находился аккурат у Ватиейского холма. Зритель, не поленившийся на тот холм забраться, мог наблюдать двенадцать раз кряду поворот колесниц – поскольку дистанция определялась в двенадцать кругов. И каждый раз это было зрелище не для слабонервных. На бешеной скорости колесницы сталкивались, наезжали друг на друга, разбиваясь в дребезги – тучи пыли взметались вверх, летели колеса, падали лошади, упряжь путалась и возницы, если только им удавалось уцелеть, уже не мечтали выиграть гонку – лишь бы выбраться живыми из этой передряги.
Но, если колесница без происшествий огибала столб – это отнюдь не лишало зрелища красоты. Опасная дуга, что заставляла стать единым целым пару летящих лошадей, возницу и легкую двухколесную повозку, смотрелась завораживающе, эффектный поворот долго потом обсуждали зрители. Их этим утром собралось великое множество – к последнему и самому престижному заезду на склоне Ватиейского холма негде было яблоку упасть – все решалось именно здесь – колесница, двенадцать раз кряду чисто прошедшая опасный поворот, как правило, выигрывала гонку. Но финиш, как бы хорош он не был, уступал в зрелищности моментам у поворотного столба – ярким, драматичным, красивейшим моментам состязания.
Парис понятия не имел обо всех этих тонкостях. Он спешил к кургану с одной лишь целью – побороться за своего быка. Он сгорал от нетерпения, жаждал скорее вступить в борьбу и непременно выиграть – спешил, хотел победить и переживал – неужели я опоздал, пропустил, проворонил…
Но, поставив перед собой вполне определенную ясную цель, Парис не смог остаться равнодушным к происходящему здесь, у холма Ватиея. На подступах к кургану ему бросилась в глаза груда переломанных, покореженных колесниц – их быстро оттаскивали с дистанции, поспешно скидывали как попало – все вперемешку – колеса, оси, ступицы, разбитые в щепы кузова. Взмыленных коней потерпевшие крушение возницы, не мешкая, отводили в сторонку – если, конечно, их самих не приходилось в эту самую сторонку относить. Затем перед Парисом предстало настоящее людское море – шумное, огромное, полностью затопившее собой склон кургана.
Такого скопления народа Парис никогда не видел. Он с великим трудом протиснулся вперед, стремясь оказаться повыше – и уставился туда, куда смотрели решительно все от мала до велика – на арену троянского стадиона. Сказать по правде, кроме медленно оседавшего пыльного шлейфа над овалом дорожки Парис так ничего и не разглядел. Между тем народ вокруг волновался и спорил:
– Нет, Педею не догнать Гектора – слишком здесь замешкался – сокрушался какой-то азартный болельщик.