31 июля 1942 года. В правление колхоза позвонили из районного центра и прочитали список фамилий. Под конец, служащий РККА сообщил: – Данные люди должны срочно прибыть в Кинельский военкомат.
С начала войны из деревни забрали всех взрослых мужчин, в том числе, и председателя, которому исполнилось почти пятьдесят. Остались в Домашке лишь старики, бабы и дети. Да ещё немного подростков обоего пола.
Благодаря этому, перечень призывников оказался до неприличного куцым. В нём насчиталось всего шесть человек, которым было уже восемнадцать. Среди них оказался и Павел.
Вернувшись с работы домой, парень услышал неприятную новость, и надолго задумался, что ему нужно надеть? Перед войной, все селяне, уходившие «в срочную службу», одевались в самое лучшее, что у них только имелось. Словно все собирались не в армию, а на весёлую свадьбу. Причём в качестве самого жениха. Павел подошёл к сундуку, открыл тяжёлую крышку и стал рассматривать свои немногие вещи.
– Надевай, что похуже, – сказал хмурый отец.
– Почему? – спросил его сын.
– Там получишь армейскую форму, а все личные тряпки придётся сдать кастеляну.
– Сделаю так же, как все наши ребята, уходившие в армию. Отправлю одежду посылкой домой. – откликнулся Павел на этот совет.
– Сейчас не мирное время, – со вздохом сказал Николай Валерьянович. – Вряд ли вас выпустят из учебного лагеря, чтобы сбегать на почту. Вдруг вы все кинетесь в разные стороны? Ищи вас потом по округе. Скорее всего, вас сразу посадят в вагоны и отправят на фронт. Вот и пропадут твои шмотки без пользы семье. А так их, хоть братья твои, потом их поносят.
Павел подумал над словами отца и согласился с таким веским доводом. Он выбрал одёжку похуже, в которой ходил на работу, и отправился спать.
Утром нового дня, от деревни отъехала партия молодых новобранцев. В этот раз, шёл не длинный обоз, как в прошлом, в сорок первом году, а единственная телега, в которой легко уместились все призывники. Причём правил конём не подросток, а старенький дед, работавший сторожем при опустевшей конюшне.
Все остальные селяне трудились в колхозе и не могли проводить молодёжь. Да и к чему себе сердце, так долго терзать? Все слова были сказаны ночью, а бурные слёзы ручьями лились из глаз матерей. Ни к чему продлевать тяжкую муку. Не то и сердце может не выдержать. Лопнет, как старая ткань, и станет в деревне покойником больше.
1 августа. Ближе к полудню, телега въехала в город Кинель и замерла у крыльца военкомата. Здесь уже растянулась вереница подвод. На всех козлах сидели больные и пожилые мужчины. Многие были без рук или ног.
Сразу видно, всем пришлось воевать на разных фронтах. От гражданской до белофинской, а очень возможно, и в битве с фашистами, кто-то успешно отметился. Они прибыли раньше, чем обоз из Домашки. Пассажиры повозок уже находились внутри, на призывной военной комиссии.
Древний возница взял на себя тяжёлую роль прародителя взволнованных призывников. Он обнял их всех по порядку, сказал несколько ободряющих слов и проводил до дверей, ведущих к непредсказуемой жизни.
Затем, вытер горькую влагу, застлавшую поблёкшие очи, сел на пустой облучок и тоже стал ждать неизвестно чего. «Вдруг кого из ребят забракуют? – думал печальный старик. – Как он, болезный, вернётся назад? Сорок вёрст отмахать – это не шутка».
Вместе с другими парнями Павел вошёл в обширную комнату. Парень увидел, что там заседает несколько медиков, и встал в длинную очередь. Измученные наплывом людей, врачи не вдавались в подробности, а проверяли только наличие целых конечностей, да количество пальцев на ладонях и стопах.
Все остальные детали здоровья, сейчас уже не были никому интересны. Главное, чтобы мог пройти в сапогах большие дистанции, крепко держал «трёхлинейку», да нажимал на крючок спускового устройства. Вот и весь медицинский отбор.
Через пару часов, всех парней осмотрели. Их признали «годными к строевой» и вывели на огороженный двор, расположенный на задах учреждения. Призывников построили в четыре шеренги и под надзором «синих фуражек» повели на ближайшую станцию.
Возницы услышали шум, доносившийся с другой стороны военкомата. Они посмотрели вслед уходящим ребятам, поняли, что ждать больше нечего, и тихо разъехались по деревням и сёлам.
Всем нужно было вернуться домой дотемна. В ближайшей округе тогда развелось много волков. Несмотря на тёплое лето, лучше всего, без ружья со зверьём не встречаться. Ещё чего доброго, прыгнут на лошадь, загрызут животинку, а заодно, и убьют человека.
Призывников привели к железной дороге. Там посадили в товарный вагон, стоявший на двух железных осях, заперли двери снаружи и отправили в областной центр, в город под названием Куйбышев.
Один из бывалых сельчан вдруг заявил, что до начала боёв с гитлеризмом в таких дощатых сараях возили скотину на мясной комбинат. Кто-то тихо добавил, мол, в годы Гражданской войны, в них ставили небольшие «буржуйки». Благодаря этим печкам, температура внутри была значительно выше, чем зимою снаружи. Поэтому, подвижный состав данного типа ласково звали «теплушками».
Площадь пола в этих клетушках, оказалась всего восемнадцать метров квадратных. Несмотря на это, там размещалось до сорока пехотинцев, с оружием или восемь крепких коней с кавалерийскими сёдлами и запасом кормов. Иногда, и те и другие ехали вместе. На одной стороне были люди, на другой половине, животные.
Призывников загрузили по тем же нормам военного времени, что и четверть века назад. К их сожалению, внутри не нашлось многоярусных нар, а полы оказались покрыты толстым слоем коровьих лепёшек.
Так что, присесть призывники не смогли. Пришлось всем стоять вплотную друг к другу. Хорошо, что поездка до столицы губернии оказалась недолгой. Всего километров тридцать, самое многое – сорок. Да и паровоз шёл достаточно быстро. Не то что, крестьянские дроги, на которых они добрались от деревни до районного центра Кинель.
Не доезжая до окраин Самары, поезд затормозил, а встал среди множества высоких деревьев. Раздался громкий приказ: «Всем покинуть вагоны!»
Новобранцы услышали, как открылись запоры, висевшие на той стороне дощатых дверей, и бросились к выходу. Они откатили широкую створку и, один за другим, быстро попрыгали на высокую насыпь.
Здесь их тоже встречал отряд «особистов». Всех построили, как заключённых, в колонну по четверо и повели от железной дороги к недавно проложенной просеке. Люди прошли два километра по накатанной грунтовой дороге. Затем, оказались на опушке обширного леса и увидели лагерь с высоким забором из ржавой «колючки».
Их загнали внутрь огороженной зоны и разместили в длинных приземистых зданиях. Судя по скромности обстановки внутри, там не очень давно жили осуждённые зэки. Скорее всего, политические.
Павел глянул по сторонам. Он с огорченьем подумал о том, что даже в бараке на стройке он жил значительно лучше. В большом помещении, где он размещался, были широкие окна и отсутствовали решётки на них.
К тому же, имелся большой умывальник в конце коридора. Здесь все удобства находились на улице. Весною и осенью это можно терпеть, а зимой где прикажете мыться и бриться?
Всех новобранцев остригли машинкой «под ноль» и, лишь после этого, дали команду: «Свободное время!»
Правда, из большого барака никого никуда не пустили. Так что, возникший досуг, бойцы провели прямо на месте. Они получали у кастеляна матрасы, подушки, простыни и одеяла из байки. Постельные принадлежности походили на те, что Павел впервые увидел в заводском общежитии.
Потом, уставшие люди занимали двухэтажные нары. Внизу размещались те, что постарше, наверху – молодняк. Они застилали дощатые шконки и тут же знакомились со своими соседями. Слева от Павла оказались ребята из деревни Домашка, справа незнакомый крестьянин, внизу – сухой статный мужчина среднего возраста.
Чуть позже, бойцов отвели в соседний барак, где находилась столовая. Им дали по миске варёной перловки и ломтю чёрного хлеба. К еде прилагалась кружка жидкого чая без сахара.
Глотая невкусную кашу, Павел, наконец-то, узнал, что их привезли в расположение специальной воинской части. Там формировали пехотные части для фронта.
После скудного ужина провели перекличку и призывников отправили спать. Электричества в комнате не было. Из всех видов светильников там находилась одна «трёхлинейная» лампа на керосине. Она стояла на тумбочке возле дверей и не позволяла бойцам заблудиться спросонья. Мало ли что, может случиться среди тёмной ночи? Вдруг кому-то приспичит выйти до ветру?
На другой день, вертухаи снова проверили всех новобранцев и убедились, что никто не пропал. Они построили всех новобранцев в колонну по четверо и проводили на склад личных вещей. Там их вписали в толстые амбарные книги, вручили новую военную форму и отослали обратно в казарму, подгонять амуницию.
Как и все остальные, Павел принёс ворох одежды и разных незнакомых предметов. Он бросил добычу на узкие жёсткие нары и стал разбираться, что здесь к чему?
Перед ним находились хорошо знакомые вещи: шинель, сапоги, пилотка, галифе, гимнастёрка, бельё, портянки и узкий ремень из брезента с однозубой металлической пряжкой.
К ним прилагались: брезентовый «сидор», противогаз, лопатка сапёрная, фляга стеклянная вместе с чехлом и с пробкой из дерева, котелок алюминиевый и такая же кружка. Имелись ещё и предметы для гигиены: мыло, опасная бритва неважного качества и два полотенца, для рук и для ног.
Затем парень нашёл нечто такое, чего раньше не видел. Не зная, что перед ним, он обратился в мужчине, который устроился рядом на нарах. Его звали Иваном. Из дальнейшей беседы, Павел узнал, что сосед воевал с белофиннами. Он брал линию Маннергейма и получил сквозное ранение в самом конце Зимней кампании. Потом, долго лечился и был «списан вчистую». У него не до конца поднималось плечо, повреждённое пулей.
Он оставался «негодным» до последнего времени и даже подумал о том, что минует очередную войну. И вдруг, на последней комиссии медики внезапно решили, что рука пришла в полную норму, и его взяли в армию, вместе с другими.
Дальше он объяснил, что лежит перед парнем: плащ-палатка и принадлежности к ней, сумки патронные (две поясные и одна запасная), сумка гранатная и сумка для переноски продуктов.
Осматривая все принадлежности красноармейца, Иван не уставал удивляться тому, как плохо стали снабжать пехотинцев.
– Три года назад, амуницию делали значительно лучше, – объяснял он восемнадцатилетним парням. – Вы все, наверно, видали бойца, напечатанного на трёхрублёвке тридцать восьмого года? Вот и нас тогда, точно так одевали.
Вместо мягкого «сидора» – твёрдый кожаный ранец. Ремень и подсумки тоже из кожи, а не из брезента, что дали сейчас. Кружка эмалированная, ручка сердечком. Фляга из алюминия. Правда, весило это чуточку больше, но было намного удобнее и гораздо надёжнее.
В их разговор вмешался старик, сидевший на нарах, стоящих в соседнем ряду. На вид ему было за пятьдесят. Судя по возрасту, он мог поучаствовать ещё и в Гражданской войне.
– Скажи спасибо, что нам не достались однобортная шинель с «разговорами» образца двадцать шестого года, в которые толком нельзя завернуться, – пробурчал он и добавил: – Или те же «будёновки». Зимой в них очень холодно, а летом запаришься. Да и круглые котелки времён генерала Брусилова тоже не больно удобные. Не то что, сейчас.
На слова старика никто ничего не ответил. Павел вспомнил фотографии красноармейцев двадцатых годов с цветными нашивками, что шли по груди, и подумал о том, что не так всё и плохо, как объясняет Иван. Могло быть и хуже. Он вспомнил тяжесть полученной им амуниции, которую нёс до казармы, прижимая к груди, и спросил:
– А сколько всё это весит? – и кивнул на армейские вещи, лежавшие на жёсткой постели.
– Насколько я помню, – ответил сосед средних лет, – три года назад, вся эта выкладка тянула килограмм восемнадцать. Но глядя на то, что мы теперь притащили со склада, я думаю, фунта на три поменьше.
– Так это же пуд или даже чуть больше! – горько воскликнул какой-то худосочный боец. Судя по внешнему виду, он сам весил, где-то с полцентнера, если не меньше. – Да как же с таким тяжким грузом можно ходить? Тем более мчаться в атаку и биться с врагом?
– Ты парень забыл про винтовку и каску, штык и патроны. А их тебе положено взять по уставу целых восемь обойм по пять штук в каждой зарядке. Всего будет сорок. Плюс две ручные гранаты, вода в полной фляжке и сухой армейский паёк на три дня.
Итого, много больше чем пуд, а если выражаться точнее, то, считай, полтора. Зимой, к ним нужно добавить тёплое нижнее бельё, носки и перчатки, ушанку и валенки, штаны и фуфайку на вате. Всё это тянет уже под тридцать кило.
Кто-то печально вздохнул, а старик с усмешкой сказал:
– Ничего, быстро привыкните. – он немного подумал и грустно закончил: – Если останетесь живы.
Весь день, молодые ребята и мужики разного возраста возились с новенькой формой. Под руководством Ивана неопытные новобранцы обрезали «неподрубленные» при пошивке шинели. Причём, всё сделали так, как того требовал строгий устав. То есть, чтобы от земли до нижнего края одежды осталось ровно двадцать пять сантиметров.
Затем все учились сворачивать армейское шерстяное пальто в аккуратные скатки, надевать через бритую голову и удобно устраивать на левом плече. Ну, а если, у тебя на спине окажется полный мешок, то придется шинель разметить подковой на нём.
Хорошо, что все были родом из деревень или сёл. Все часто носили лапти с онучами и быстро освоили намотку портянок. Сверху надели тяжёлые, непромокаемые, как говорят, кирзачи.
Переодевшись в армейскую форму, Павел решил, не стоит бросать на полковую помойку ту одежонку, в которой его призвали на службу. Пусть она не очень и новая, но успешно прослужит ещё год или два.
Какая разница, в чём ходить младшим братьям на работу в колхозе? Дыр на ней нет, срам надёжно прикрыт, чего ещё нужно мальчишкам? Чай, не на свадьбу они собрались.
Павел подошёл к старшине, что командовал их огромным бараком, и задал невинный вопрос:
– Можно отправить домой гражданские вещи? – На что получил незамысловатый ответ:
– Сдайте на склад, товарищ солдат.
Парень понял, что отец был прав, как всегда. Он ведь сразу сказал: «Надевай, что похуже. Из расположения части тебя не отпустят. Так что, до почты тебе не добраться». Боец успокоился тем, что послушал родителя, и сделал так, как ему объяснило начальство.
Он взял свои неказистые шмотки, свернул в плотный узел и отнёс их в пакгауз, на который указал командир. Солдат вошёл в тёмную низкую комнату, огляделся вокруг и увидел пожилого сержанта.
Тот сидел за убогим столом, топорно сколоченным из неровных досок. Вокруг находилось большое число стеллажей, построенных из горбыля. Они были завалены каким-то несусветным тряпьём.
Служитель тёмного склада посмотрел на штаны и рубаху, застиранную почти до предельного уровня. Он презрительно фыркнул и скривился так сильно, словно съел зелёное кислое яблоко.
Затем, бросил вещи солдата на давно некрашеный пол и придвинул к удивлённому Павлу толстую амбарную книгу. Палец сержанта ткнул в деревянную ручку со ржавым пером и стоящую рядом чернильницу. Боец расписался, где ему указали, и вышел наружу.
Хитрая, лживая морда, блуждающий взгляд и то недовольство, что в них просквозило при осмотре вещей, многое объяснили дотошному парню. Он глянул на прохиндея, с которым свела его жизнь, и отчётливо понял: всё, что сюда попадает, идёт прямо на рынок. Остаются лишь никчёмные тряпки, вроде его одежонки. Так сказать, для отчёта.
Прошла ещё пара дней. Из ближайшего города в полк приехал фотограф с крепким помощником, нагруженным, словно вьючная лошадь. С собой они привезли лакированный аппарат размером полметра в каждую сторону, треногу к нему и два больших чемодана. Один с химреактивами, другой с фотобумагой.
О визите этих людей объявили по репродуктору, что висел на столбе возле столовой. Хриплый голос сказал, где будут работать «мастера светозаписи», сколько стоят услуги, и назначил очерёдность прихода военных. Сначала пригласили всех офицеров. Затем старшин и сержантов. Потом всех остальных, но не общим гуртом, а по отделениям и строем.
Те, у кого отыскалась нужная сумма, решили сняться в недавно полученной форме. Затем, написать письма родным и отправить им первый привет вместе с новенькой карточкой. Так сказать, на долгую память. Эта мысль понравилась всем остальным. Те бойцы, у кого было плохо с деньгами, заняли их у друзей по бараку. Мол, отдадим с первой солдатской зарплаты.
Павел снимался очень давно, два года назад, когда пришлось сделать фото для паспорта. Больше такого, как-то с ним не случалось. Вернее сказать, жаль было тратиться на дорогую услугу.
Когда парень работал в Самаре, то часто ходил мимо тех ателье, где трудились фотографы. Он всегда говорил про себя одни и те же слова: «Будет торжественный случай, тогда раскошелюсь, а сейчас нечего мне расходовать деньги. Лучше отправить их матери. Пусть купит одёжку ребятам». Потом он вернулся домой и думать забыл о таком баловстве.
По моде тех лет, в каждом доме деревни имелся набор фотографий. На стене большой комнаты постоянно висела большая деревянная рамка. Под стеклом находились карточки всех родных и знакомых, но не так чтобы много. Обычно снимались в день юбилея, на свадьбу или во время поездки в Кинель, на крупную ярмарку. Вот, пожалуй, и всё.
Зато было всё на виду. Любой человек мог подойти и глянуть на жизнь хозяев избы. В этом скромном «альбоме» лежала и та фотка парня, где он снимался на паспорт и пропуск.
Сейчас начиналась новая армейская жизнь, и парню вдруг захотелось, запечатлеть такой необычный момент. Поэтому Павел плюнул на свою бережливость и пошёл к мастерам «светописи» вместе со всем отделением.
Как часто бывало на ярмарках, народ шумно толпился прямо на улице. На дощатой стене висел кусок простыни. Перед ней стоял простой табурет. В метре от небольшого сидения возвышалась тренога с лакированным ящиком. Им и снимали желающих.
Парень дождался, когда пришла его очередь, и сел перед большим объективом размером с крупную сливу. Фотограф накрылся тёмной накидкой и заглянул в аппарат с другой стороны. Он посмотрел, попал ли в фокус данный солдат?
Хмурый мужчина вылез наружу из-под плотной светонепроницаемой ткани, подошёл к рядовому и немного поправил пилотку и поворот его головы. Он, вернулся назад к деревянному ящику, сухо сказал: «Внимание, товарищ, снимаю», – и нажал пальцем на кончик шнурка, что держал в левой руке.
Раздался тихий щелчок. Защитная створка в объективе открылась. Изображение парня попало на пластинку стекла, покрытую специальной эмульсией. Благодаря этому, в светочувствительном слое произошёл ряд изменений незаметных невооруженному глазу. Чтоб их увидеть, предстояло ещё, провести целый ряд операций.
Павел поднялся, сделал шаг в сторону и уступил место другому солдату.
Немолодые фотографы трудились всю ночь напролёт. Они брали пластинку стекла, на которой запечатлелся клиент, и клали её в ёмкость с раствором того химиката, который служил «проявителем».
Как только снимок проступал на поверхности, его перекладывали в такую же ванночку, где был «закрепитель». Потом, промывали негативы чистой водой и ставили на торец, чтобы их просушить.
После того как пластинки просохли, их вставляли по очереди в другой аппарат. Он назывался увеличителем и состоял из фонаря и тонкой вертикальной трубы. Фонарь закреплялся на стойке и мог легко двигаться вверх или вниз. Благодаря этому перемещению, фотографии делались разных размеров.
Под фонарём размещался лист фотобумаги и на него направлялся луч света, пропущенный через очередной негатив. Яркая лампа включалась на три-четыре секунды. Дальше всё было так же, как с негативом.
После небольшой экспозиции, на слое эмульсии возникала картинка, невидимая обычному глазу. Бумага переправлялась в бачок с «проявителем». Потом, изображение закрепляли другим химикатом, и, наконец, промывали водой. Мокрый снимок клали лицом на стекло, где он сушился час или два.
Утром нового дня, Павел отстоял длинную очередь и получил фотографию размером девять на двенадцать сантиметров. Он взглянул на своё простое лицо, застывшее в немом напряжении, и положил карточку в простой серый конверт без рисунка и марки. Туда же отправился и тетрадный листок, что парень исписал накануне. Хорошо, что в казарме нашлись чернила и ручка с бумагой.
В коротеньком тексте боец сообщал милой маме, что у него всё хорошо. Сейчас он находится в учебном полку, а когда поедет на фронт, ему неизвестно. Как только узнает, куда его отправляют, то сразу ей сообщит.
Красноармеец лизнул языком сухую полоску из водорастворимого клея, нанесённую на отрывавшийся клапан, и сморщился от неприятного вкуса, возникшего на языке. Он быстро заклеил конверт и снова взял в руки перо.
Павел вывел вверху названье области, района, деревни и номер отчего дома, где жил до призыва. Ниже устроилась фамилия любимых родителей. Потом он пошёл к зданию штаба полка и сунул послание в металлический ящик, висевший возле крыльца. Оттуда вся почта отправится по нужному адресу.
Другие депеши Павел хотел написать уже с фронта. Причём отправлять их без конвертов и марок. Для этого тетрадный листок исписывался с одной стороны и складывался по короткой поверхности особенным образом.
Он превращался в небольшой треугольник, а выступающий край заправлялся внутрь бумажного свёртка. Черкнул боец сверху адрес своего получателя и готово. Лети армейский привет в любое место великой страны. Причём, совершенно бесплатно.
Живущих в бараке, людей разбили на отделения, взводы и далее по штатному расписанию воинской части. Командиры прошлись перед строем и посмотрели на вверенных их попеченью солдат. Они отобрали самых крепких бойцов и отправили их в другие подразделенья полка: в артиллерию, миномётную и пулемётную роты.
Среди этих «счастливцев» оказался и Павел. С ранней юности он был довольно высок, очень силён, и легко управлялся с мешком полным картошки. А увесистый куль, между прочим, тянет пятьдесят килограммов.
Командир благосклонно взглянул на крепкого парня, удовлетворённо похлопал его по плечу и направил служить в первый расчёт. Так Павел оказался в обслуге батальонного миномёта «БМ-37» образца 1937 года.
После чего, начались каждодневные муки. Все остальные соратники учились стрелять из простой «трёхлинейки», весившей четыре с половиной кило. В то время, как Павел таскал огромные тяжести другого порядка.
Ведь к обычному снаряжению солдата – винтовке, подсумкам, шинели, вещмешку, сапогам и другим мелочам вроде гранат и патронов – добавлялась артиллерийская снасть. А вес такого орудия превышал шестьдесят восемь кило.
Хорошо, что оно разбиралось на три почти равные части: сам ствол длиной почти в метр, двуногу-лафет, которая походила на ученический циркуль, состоящий из труб толщиной в целый дюйм, и плиту для упора диаметром в локоть. Каждая эта деталь была отлита из стали и тянула до четверти центнера.
К этому ещё добавлялось несколько небольших чемоданчиков. Они назывались лотками. В каждый из них помещалось по три массивных снаряда диаметром 82 миллиметра. Так что, при переноске орудия его боевому расчёту приходилось, ой как несладко. Все пять человек были нагружены до последних пределов и на марше потели, как вьючные лошади.
Павлу бывало так трудно, что он часто думал: «Скорей бы закончились эти мучения и нас отправили в бой! Ну а там уж, как жизнь повернётся!»
Меж тем, положение на всех протяжённых фронтах сложилось невероятно печальное. Командиры всегда обходили неприятную тему и занимались лишь «агитационной накачкой».
Её суть выражалась словами советской патриотической песни, часто гремевшей по радио или в кино: «От тайги до британских морей Красная армия всех сильней! Мы охраняем рабочий класс, кто же посмеет идти против нас?»
О том, что происходило на Западе, можно было узнать только по сводкам «Совинформбюро». Их удавалось услышать из громкоговорителя, висевшего возле штаба полка.
Немцы неудержимо рвались на север, юг и восток. Наши войска отступали и сдали фашистам много советских селений. В их числе, оказались такие крупные центры, как Курск, Харьков, Воронеж и Ростов-на-Дону. После чего, части РККА стали откатываться к знаменитой казачьей реке под названием Дон.