К концу года Савин уже не был тем пухляшом, каким пришел в их класс, и все же так и остался милым и застенчивым мальчишкой. Щеки спали, и Вероника Маршавина больше не дразнила соседа по парте толстяком. Да и вообще никак не дразнила. Похоже, ей нравилось соседство Игната.
Да и разве возможно, чтобы не понравилось?
Интересно, как прошло его лето? Видел ли он дельфинов? Научился ли играть на гитаре как Джимми Пейдж, ведь он так хотел.
– Санька! – грубый окрик. – Санька, сюда иди! Кому сказал, тащи мослы!
Сашка замерла в прихожей, прислушиваясь к голосам на кухне и к звукам попойки. Многие из этих звуков она научилась различать еще лет в пять.
Отец со стуком опустил рюмку на стол и обратился к другу:
– Ты, Володька, меня жизни не учи. Не надо. Я в этой жизни дерьма хлебнул столько – не выблевать. Во! По глотку! Детдом, интернат, с восемнадцати лет по горячим точкам, чего только не видел. Пока служил, жена, бл*дь, кувыркалась с кобелями, думала, живым не выберусь. Все, паскуда, красивой жизни, хотела, не интернатской. Получила! Как подобрал у дороги с голой жопой, так и выбросил. Саньку свою у чужих людей забрал, а Наташке сказал, если не отдаст – порешу! Отдала бл*дь, еще и просила не бить сильно. Документ об отказе подписала. Теперь у меня с бабами разговор короткий – не нравится, на хер! А для Сашки своей я один царь и Бог. Вот она у меня где, в кулаке вся! Говоришь, еще немного и будет нужен пацан-защитник?.. Не нужен. Я из нее вот этими руками человека вылеплю. Ни одна сволочь не обидит. Санька! Твою мать! Ты где?
Сашка вошла в кухню и остановилась. Взглянула на мужчин настороженно.
– Вован, ты видел фильм «Слепая ярость»?
– Кто ж его не видел? Конечно.
– Во-от! – Дмитрий Шевцов вздернул палец вверх, осоловело моргнув. – Это вещь! Сейчас и мы с тобой кино смотреть будем. Доча, иди сюда и полотенце неси, – пьяно прорычал. – С-сашка! – крепкий кулак грубо обрушился на стол, но девочка не вздрогнула. – Живо!
Пришлось принести. И отступить к двери, подобравшись.
Отец грузно поднялся и, шатаясь, встал горой у стены.
– Смотри, Вован, – дернул Сашку за плечо к себе, не замечая ее сопротивления. – Сейчас моя дочь тебе покажет, какой тренер у нее папка и как нужно отвечать обидчикам.
– Пап, я не хочу, – девочка попробовала возразить. – Мне нужно комнату убрать перед школой.
– А тебя никто не спрашивал. Рот закрой и полотенце давай!
Отдала. Отец набросил его на глаза, повязал вокруг головы дочери, туго стянув на затылке узлом вместе с длинными прядями волос. Раскрутил за плечи. Гаркнул где-то над головой Сашки, пока она пыталась поймать равновесие, вскинув руки и цепко вжимая в пол пальцы босых ног:
– Бей!
– Я не могу…
– Громче!
– Я не хочу!
– Слушай, Дим, – с тревогой и растерянностью в голосе отозвался со своего места гость, даже рюмку отставил. – Перестань. Хорош травить девчонку. Ну, выпили, ну, брякнул лишнего. Она-то тут причем? Зачем ей твое дерьмо? Соплюха ведь совсем.
– Мое дело! – Шевцов холодно остановил друга рыком. – Здесь решаю я! Ты, Вован, из интерната не сбегал и не знаешь, что такое улица. Она таких соплюх любит. Сегодня папка есть, а завтра нет. Хочу знать, что ее никто не обидит. Ну, бей, Санька, кому сказал! Думаешь, если рылом вышла, так тебе в этой жизни бояться некого?
– Пап, я…
Злая пятерня обхватила скулы, оборвав девочку на полуслове, и отшвырнула назад. Ладонь опустилась на лицо пощечиной, – ударив еще не больно, но при чужаке наказание ослепило. Обожгло стыдом, вскипятило кровь и поползло по груди и шее красными пятнами. Дыхание вмиг порвалось, вырываясь из легких ошметками.
– Ну, давай, рохля, реви! Реви, твою мать, если не можешь ударить! Что тебе там Нинка наобещала? Чего на дорожку дала? Небось, деньги на кисти из крысиных хвостов и краски?.. Хрен тебе, а не краски! Увижу, что купила – в глотку засуну, а из жопы вытяну!
Сашка замерла, чувствуя, как пальцы сжимаются в кулаки и дрожат ноги.
– Последний раз предупреждаю, Санька, – прошелестел змеем отец. – Ты меня знаешь. Не ударишь ты – ударю я. А деньги отниму и пропью.
– Нет!
Еще одна пощечина, уже сильнее, снова откинула назад. Голова невольно мотнулась в сторону, но ноги удержали. Сильные руки схватили за плечи и встряхнули.
– Еще как да. Ну давай, врежь! Защити свое! И смотри, не промажь. Считай, что у тебя есть одна попытка, а потом…
Отец не успел всего на долю секунды. Сашка ударила ногой в колено, пяткой в самую чашечку, и только потом в пах и в живот. Понимала, что до оскаленных в бороде зубов не дотянутся, а не то бы попыталась выбить. Сорвала с волос полотенце и швырнула отцу в лицо. Он прав: могла бы, плюнула. А так просто замерла, тяжело дыша. Волосы рассыпались по плечам, слезы душили, но реветь себе запретила, и взгляда не отвела. Знала, что от насмешек будет только хуже.
– Твою мать, Шевцов, да ты рехнулся! – отозвался гость от стола с хмельным восторгом. Куда подевались его растерянность и тревога, Качнулся вперед, рассматривая Сашку. – Я до последнего не верил, что сможет. Но какой характер и скорость. Ты кого из дочери собрался вырастить? – засмеялся. – Ниндзя?.. Черт, поверить, не могу. А на мордашку – сущий ангел, не то что ты – псих. Красивая девчонка растет.
– Тощая. Только зря все лето у Нинки просидела – одна кожа да кости. А бабы все суки попадаются, хоть бы одна откормила, – отец подошел к дочери и прижал девочку к груди. Встрепал пятерней волосы, такие же густые, как у него, но светлее и мягче. – Ну, все, Санька, все. Иди в свою комнату! – подтолкнул дочь под спину. – И не переживай. Купишь себе, чего там тебе тетка дала. Отнимать не стану.
Мужчина подошел к столу и тяжело опустился на табурет. Закурил сигарету, в глубокой затяжке почти сразу ссыпав пепел на клеенку. Отвернулся, словно забыл о дочери. А Сашка не сразу очнулась. Все стояла и смотрела на отца.
– Иди, Санька, кому сказал! – рявкнул Шевцов, не выдержав на себе прямой взгляд. Обратился к гостю, вскидывая над рюмками бутылку водки: – Давай, Володька, накатим еще по одной! Кто знает, когда увидимся.
Отец не остановил. Едва ли услышал, как она вышла из квартиры и прикрыла за собой дверь. Поднялась на последний этаж медленно, не спеша, в сонной тишине дома перебирая ступени босыми ногами. Тенью скользнула вдоль стен и так же тихо, как призрак, юркнула в люк и взобралась на крышу. Дышать сразу стало легче.
Звезды светили яркие. Большие. Далекие. Мерцали в ночи особым огнем множества созвездий – вечные и невозмутимые. Еще по-летнему высокое небо манило, и Сашка вскинула голову, распахнула глаза, вглядываясь в его бездонную глубину. С чем бы она сюда ни приходила, в этой глубине все бренное всегда растворялось и исчезало, стиралось из памяти Вселенной, словно на секундных стрелках времени никогда не существовало ни ее, ни отца, никого. Только звезды и небо. Рождение сверхновой и россыпь бескрайних галактик. Остальное нарисует воображение.
Девочка бесстрашно подошла к краю крыши и раскинула руки. Ветер словно только этого ждал, подхватил ее волосы, заиграл прядями… Чайка. Она Чайка. Сашка закрыла глаза и представила море, которое никогда не видела – синее и бескрайнее. Вот оно, разлилось за горизонт и волнуется под ней – живое, могучее. Перекатывает волны с пенными бурунами, разбивает их о скалы или выплескивает на берег, и они растекаются по камням сварливым шелестом. Отползают с выдохом, перекатывают прибрежный песок и гальку, оставляя после себя пенные языки.
Шум моря способен дополнить только крик чаек, и он раздается, кажется, отовсюду – высокий и гортанный: кра-а, кра-а… Гордые головы поднимаются, расправляются бело-черные крылья, и сотни сильных и свободных птиц срываются со скалистых утесов, чтобы ринуться в морскую пучину, а после взмыть вверх. Кра-а, кра-а…
Как же хочется вскрикнуть и взлететь вместе с ними. Почувствовать на себе облако соленых брызг и пропасть в этом необъятном море черной точкой, навсегда слившись с небом. Как же хочется…
Когда через час Сашка засыпала в своей комнате, умиротворенная блеском звезд и мечтой, она думала, что она самый счастливый человек на свете. Потому что уже завтра обязательно купит лучшие краски и нарисует новый мир. Обязательно нарисует…
Ночью дверь отворилась, и Сашка вскинулась. Отец редко заходил к ней в комнату, и неясный шорох и легкий скрип вырвали девочку из сна.
– Папа?
Нет, не отец. Но Шевцов отреагировал быстро. Заткнул гостю ладонью рот и ударил под ребра. Когда мужик осел на пол, вытащил в коридор, склонился над ним и впечатал кулак в лицо – быстро и жестко, Сашка даже понять ничего не успела. Только услышала хриплое:
– Дима, твою мать… Ты что подумал?
И грубое отцовское:
– Вставай, Володька. Провожу. По дороге объясню «что».
– Папа?
– Спи, Санька! Спи! Мы уже уходим.
Она соскучилась по мальчишке, очень, но старалась не оглядываться, хотя всю дорогу к школе чувствовала за спиной его присутствие. И все же не утерпела, когда Савин прошел мимо Маршавиной и сел за последнюю парту на соседний ряд – обернулась, нашла взглядом синие глаза. Внимательно и долго всматривалась в них, в его лицо, убеждаясь, что он остался прежним, только похудел, но таким же симпатичным и милым.
– Привет, – Игнат ей улыбнулся, а Сашка заставила себя отвернуться, но сердце еще долго стучало, повторяя звук его голоса. Одно простое и короткое слово: «Привет… Привет… Привет…».
«…Ты, Ириша, подумай на досуге. Побеспокойся за сыночка-то. Я же о хороших людях тревожусь!.. Ишь ты, волчонок с курчонком…».
Почему он все время смотрит на нее? Вон как девчонки сегодня принарядились, куда там Сашке. Кира Крапивина подстриглась, Света Авдюшко робко подкрасила белесые реснички, а Вероника косы наплела с лентами, фыркнула недовольно, задрав нос, когда на вопрос учителя: «Савин, ты почему от Маршавиной пересел?», он ответил:
– Извините, Тамара Михайловна, но мне здесь удобнее. Когда я сижу близко к доске, у меня болят глаза.
– Надо же. Впервые слышу о подобном.
– Да, у меня особый случай. Последствия детской гиперметропии.
– То есть? Поясни.
– Иногда возвращается дальнозоркость. Но вы не волнуйтесь, врач посоветовал просто не напрягать зрение, так что мне отсюда все прекрасно видно.
Савин сказал и взглянул на Сашку упрямо – не пересядет и смотреть не перестанет. А она удивилась: когда это он стал таким разговорчивым?
В коридоре, на пути в столовую, встретился Чвырев. Увидев Шевцову, парень отошел от друзей и заступил ей дорогу, привычно ухмыляясь. За лето он вырос на полголовы и теперь возвышался над девчонкой, важно кичась ростом.
– Привет, Чайка! Давно не виделись. Спорим, ты искала меня! – сказал и засмеялся.
В эти каникулы Артур стал настоящим красавчиком, во всяком случае, так говорили взрослые подруги его брата, и ему это очень льстило.
Кто-то из девчонок постарше захихикал, заглядываясь на вдруг повзрослевшего одноклассника, и Сашка тоже посмотрела. Правда, равнодушно и холодно, с неохотой выныривая из своих мыслей. Нет, не думала. Даже не вспоминала. Ответила с ухмылкой, но честно:
– Размечтался, Чвырев. Ты для меня пустое место. Дай пройти!
Задира не обиделся. Такая перепалка с Шевцовой уже много лет была у них в порядке вещей. Ему это даже нравилось.
– У моего старшего брата есть свой гараж и мотоцикл, хочешь, вечером покажу? – неожиданно предложил. – Мы идем туда с друзьями.
– Не хочу.
– Постой, Чайка! – Чвырев остановил ее, когда Сашка уже собралась его обойти, поймав за локоть. Спросил вдруг серьезно: – Куда ты уезжаешь каждое лето? Тебя никогда нет во дворе, я знаю.
– В деревню. Доить коз и полоть огород. Могу и за курами убрать, если нужно.
– Ну ты даешь! – парнишка громко рассмеялся, словно шутке, а Игнат прислушался, даже с шага сбился. Ему тоже было очень интересно узнать куда.
Это лето оказалось самым долгим летом в его жизни. Мучительно долгим. Не проходило и дня, чтобы он не думал об Альке. Не вспоминал прохладные тонкие пальцы в своих ладонях и счастливую улыбку, которую девчонка изредка ему дарила. Потребность видеть ее сводила с ума, а соседка, однажды уехав, все не возвращалась. Мама четко дала понять сыну, что не рада этой дружбе, и Игнат закрылся в своих переживаниях от родителей. Но спасала музыка. Только наедине с ней можно было быть откровенным, мечтать и надеяться. И конечно, он давно знал причину своей тоски.
Значит, летом Алька была в деревне. Почему-то Игнат совсем не удивился этой новости и сразу понял, что девчонка не солгала. Он бы и сам с удовольствием оказался с ней в деревне. Сходил бы за грибами и на речку, и за курами бы убрал, если нужно. Он бы научился, подумаешь! Зря этот дурак Чвырев смеется. Проводить время рядом с Алькой было бы куда веселее и интереснее, чем на скучном Кипре. Он только обгорел там и все время скучал.
– Чвырев, если ты не отпустишь мою руку, я сделаю тебе больно.
– Ты? – слова худенькой Сашки прозвучали самонадеянно, и высокий парнишка захохотал. – Попробуй, Чайка! И я сломаю твои крылья! – пообещал, наступая на девчонку, но ему помешали.
Игнат и сам не понял, как оказался с обидчиком на полу. И когда тот ему разбил губу, тоже не заметил. Только почувствовал удар затылком об пол и услышал со стороны:
– Атас, географичка идет! Артур, бросай Пухлого! – и руки Чвырева его отпустили. А может, отпустить его заставила Алька, когда вдавила колено в спину старшеклассника и впилась пальцами в темные волосы, сжав их так сильно, что тот скривился от боли и вскрикнул:
– Чайка, дура, больно же!
– Лучше отпусти его, Чвырев! А то хуже будет!
– А тебе-то что до него?
– Не твое дело!
Всех разогнала учительница географии. Прикрикнула сурово, отправила по классам и пригрозила сообщить фамилии директору.
– Савин, ну от тебя-то я подобного не ожидала. Чвырев!
– Да это он на меня упал! Первым набросился! Мария Константиновна, честное слово!
– Савин?
– Нет. Я случайно споткнулся.
– Шевцова, ну, а ты что скажешь?
– Ничего. Я просто мимо шла.
– Ясно.
Они снова возвращались из школы вместе. Игнат догнал, а Сашка промолчала. Шли долго, не торопясь, не глядя друг на друга, но иногда касаясь плечами, и все равно дорога показалась короткой. Когда вошли в подъезд и поднялись на несколько лестничных пролетов, он вдруг позвал ее негромко:
– Аля, подожди.
Сашка остановилась, повернулась, и их глаза встретились. Она впервые за долгое время заговорила с ним так, как будто бы они снова были близкими друзьями.
– Пух, иди домой, тебя мама ждет. И лучше не жалуйся, скажи, что упал. Иначе будет только хуже. Зря ты влез, тебе с Чвыревым не справиться.
– Аля, но я хотел спросить…
Девочка упрямо качнула головой.
– Не надо. Ничего не изменилось, слышишь? Ничего. А мне пора домой.
– Но почему? Аля, почему?
Игнат шагнул вперед, а Сашка сглотнула. Если бы не стена – отступила бы, испугавшись вдруг этой близости, когда в тишине подъезда их разделял один шаг. Сейчас она бы тоже очень хотела знать: «Почему?» Почему вместо того, чтобы уйти, она ощущает в горле странную горечь? Они ведь еще дети, откуда взялось это щемящее душу чувство, как будто на пороге встречи им вновь нужно расстаться.
– Сам знаешь. Потому что я – это я. А ты – это ты.
– Глупости! И что? Какая разница?
– Большая. Они так не думают, – неопределенно сказала Сашка. – И я тоже.
Эти двое еще не все договаривали и не все понимали. Не смели, не знали слов, заполняя паузы молчаливыми взглядами. Но потребность объясниться была, и это тоже казалось странным.
Сашка отвернулась первой и стала подниматься по лестнице, но Игнат догнал.
– Аля, подожди! Пожалуйста, возьми! – раскрыв рюкзак, достал и сунул ей в руки простую картонную коробку, размером вдвое меньше тетрадного листа. – Это тебе.
– Что это? Зачем?
– Сувенир. Просто так.
– Что? – изумленно выдохнула Сашка, но Игнат уже сбежал вниз, испугавшись, что она передумает взять подарок.
– Аля, только не открывай сейчас, – попросил, – дома посмотришь. Если прислушаться, то она шумит.
– Постой, Пух!
Он спустился на этаж, но, конечно, смотрел на нее.
– Скажи, а ты… Ты научился играть на гитаре? Хоть немного, как хотел?
Игнат улыбнулся, и ямочки на щеках ожили. При взгляде на них у Сашки радостно встрепенулась душа.
– Да! Конечно, я еще не все умею, и многому предстоит научиться, но я стараюсь. И даже песню придумал! Если хочешь, я мог бы тебе сыграть.
Он мог бы ей сыграть…
Сашка вдруг помрачнела и отпрянула от перил. Отвернувшись, быстро направилась к своей квартире.
– Пока, Савин. И не жди меня завтра утром! Все равно с тобой в школу не пойду!
А ночью отца снова мучил кошмар. Это случалось нечасто, они были в доме одни, и Сашка поспешила на помощь.
Шевцов был пьян и метался по полу. То ли полз, а то ли катался – в полутьме отцовской спальни она так и не поняла, только услышала хриплые стоны и короткие выкрики. Это могло продлиться до утра и напугать соседей, и Сашка включила свет, склонилась над мужчиной и затормошила его, повторяя громким шепотом:
– Пап! Пап, проснись! Пожалуйста, проснись! Ты громко разговариваешь, так нельзя!
Крепкая лапища взлетела от пола и обхватила тощую Сашкину шею. Глаза так и не открылись.
– Сука! Убью! Задавлю, гниду! Весь десант положили, а спросить не с кого! Кто за них ответит, кто?.. Убью!
Это произошло не впервые, пальцы на шее сомкнулись, и Сашка ударила отца в лицо так, как он учил – прямым ударом, со всей силы своих тонких рук. Из носа потекла кровь, но мужчина очнулся. Глянул осоловело…
– Санька?
– Я, пап.
– Исчезни, пока не придушил, – прохрипел и затих, упав лицом в пол. – Сейчас приду в норму.