Мысы Ледовитого напоминают - читать онлайн

Совсем не смотрится Таймыр полуостровом, если включить широкие устья рек не в состав морей, как делают ныне, а в состав рек, как делали первопроходцы. Ныне принято считать, что главное – уровень воды, и там, где он равен морскому, там море. Первопроходцам же важно было иное: насколько опасны тут бури, какая тут водится рыба и можно ли тут пить воду или следует искать речку. Если рассмотреть на их лад, то страну между островом Сибирякова (вход в Енисейский залив, а лучше сказать – в устье Енисея) и островом Большой Бегичев (устье Хатанги, в том же смысле), то это не полуостров, а лишь закругление материка, такое же, как, к примеру, в низовье Амура.

К чему нам это? А к тому, что природа сама выделила страну Таймыр чётко не как полуостров, а как север материка, чем мы воспользуемся.

Страну делит огромный крест озера Таймыр (оно и дало стране имя), к северу от которого протянулся с юго-запада на северо-восток невысокий горный массив Бырранга. На востоке он выходит в море упомянутым закруглением, оно оканчивается берегом Прончищева. На юге от озера гор нет, есть лишь неровная возвышенность. Она понемногу переходит в Северо-Сибирскую низменность, уходящую в глубь материка далеко на юг, до самого плато Путорана, (а его рассматривают уже как северный край Среднесибирского плоскогорья) и на восток до самой реки Оленек. «Полуостров» тут ни при чём.

По югу Северо-Сибирской низменности протекают реки, образующие «южнотаймырский водный путь» с Енисея на Хатангу. Само название этого пути довольно ясно говорит, что Южным Таймыром наши предки звали, опять-таки, не часть «полуострова», а природную область материка. Об этой области у нас и пойдёт речь – как раз она, видимо, собрала ватагу наших героев.

К югу от озера Таймыр мы видим тундру типичную (сомкнутый растительный покров преобладает), а к северу – арктическую (средняя температура июля здесь составляет 4–6 °C, а растительность занимает не больше половины поверхности). Названия рек и гор тоже поделены озером: к югу местные, к северу русские, хотя есть, как узнаем далее, важное исключение.

А селения? Селений к северу от озера нет и, вероятно, никогда не было. Это значит, что там даже никто из неприхотливых и выносливых народов Крайнего севера зимовать не может. Не было никогда селений и на закруглении.

Архипелаг Северная Земля и полуостров Челюскин – это, геологически, один и тот же невысокий горный массив, частью затопленный (там, где пролив). Это хорошо видно на самых разных геологических картах, а на климатических видно, что оба – арктическая пустыня (средняя температура июля, как сказано в начале Очерка 1, не превышает 2 °C, а растения покрывают менее 1/5 поверхности). Никто не жил здесь до 1932 года, когда на мысе Челюскин открылась полярная станция, а впоследствии и пограничная застава (действуют поныне). В южной части полуострова Челюскин пустыня переходит в арктическую тундру. Летом тут живут песцы и олени, но никто на них не охотится. Судьбы исторические этих мест тоже кое в чём сходны: ни тут, ни там нет людей – ни жителей, ни сезонных охотников, ни местных, ни русских; но и тут и там когда-то люди появлялись. Кто они были, неизвестно ни тут, ни там.

Как мы уже знаем, на крайнем юго-западе Северной Земли, на мысе Неупокоева, до сих пор торчит поморский столб, вероятно вкопанный в XVI веке. Теперь пора узнать, что на крайнем юго-востоке полуострова Челюскин есть столь же важное место – мыс Фаддея: в XVII веке около него погибли мореходы, плывшие, вероятно, на двух русских кочах.

От кочей ничего не осталось, почему же принято говорить, что на кочах? Да потому, что больше попасть сюда вроде бы не на чем. Это самая северная стоянка прошлых эпох (если не считать мыса Неупокоева, до сих пор не обследованного), на ней преобладают русские вещи, и понять, кто здесь погиб, очень важно. Разумеется, не из сображений престижа, а для понимания истории.

Поскольку находки обнаружены на острове Фаддея Северном и в заливе Симса (60 км западнее острова), будем называть всё предприятие плаванием Симса-Фаддея (ПСФ).

Сочетание найденных вещей ПСФ более чем странно, и замечательный писатель-полярник Зиновий Каневский[22] изумлялся:

За Каневским никто, насколько знаю, ещё не последовал, и нам предстоит это сделать.

1. Место гибели и самые разные вещи погибших

Мыс Фаддея назван в честь святого Фаддея, поскольку положен на карту в день его памяти (21 авг. ст. стиля). Было это в 1739 году, и сделал это лейтенант Харитон Лаптев[23], один из знаменитых командиров Великой северной экспедиции (ВСЭ), которой далее будет посвящен Очерк 4. Пока же замечу, что её корабль шел с юга, и что ему удалось добраться немногим севернее мыса Фаддея – дальше, к северу, простирались сплошные многолетние льды.

Что льды там не тают, Лаптев отметил вполне чётко:

и то же самое (с поправкой на погоду конкретного года) писали независимо Прончищев и Челюскин. Можно лишь удивляться тому, что после них 250 лет никто не обращал на это внимания, да и теперь мало кто обращает. А ведь для выяснения обстоятельств ПСФ это крайне важно.

Участники ВСЭ были уверены, что они тут первые, но через двести лет выяснилось, что это отнюдь не так. До середины XX века, почти до наших дней, на берегу островка, с которого виден мыс Фаддея, пролежали остатки лодки – видимо, с одного из тех кочей. Рядом в беспорядке валялось множество предметов XVII века. Нашла их в 1940 году, в начале Второй Мировой войны, советская гидрографическая экспедиция на судне «Норд». Островок у берегов каменист, основную же часть его занимает тундроподобная арктическая пустыня. Посещают его белые медведи, у берегов есть моржи и тюлени. Зовется он «остров Фаддея Северный».

Карта 1. Места находок и путь по рекам

На другой год та же экспедиция «Норда» работала здесь снова. Она нашла, в 60 км к западу, на материке, на берегу бухты Симса, избушку, полную вещей, очень похожих на прошлогодние находки. И ещё – остатки трёх человеческих скелетов. Кто эти люди и как попали (за сто лет до ВСЭ!), сюда, на 500 вёрст севернее ближайшего зимовья? Чего искали в полярной пустыне?

Едва кончилась война, к находкам отправило Алексей Окладников, тог а уже хорошо известный археолог. С ним, кроме двух рабочих,

был всего один археолог (Вера Запорожская, его ученица и будущий соавтор), проявившая себя там хорошими зарисовками, но ничего не написавшая. Так что Окладников стал единственным археологом, поведавшим стране и миру об удивительных находках у мыса Фаддея. И навсегда таковым остался, ибо никто из археологов туда больше не ездил, а теперь уже и искать там, вероятно, нечего.

Большинство вещей русские, в основном, мужские, но есть и местные, в том числе женские. Они принадлежат то ли энке (энцы, «немирная самоядь» – непокорное племя, жившее тогда по притокам низовья Енисея), то ли нганасанке. Нганасаны кочуют по всему югу Таймыра до сих пор (см. Прилож. 1).

Есть вещи и из Западной Европы: это кремнёвые ружья, три из шести компасов, тонкие дорогие ткани, мужской башмак на высоком каблуке, посуда с западными клеймами и счётные жетоны.

Меховой одежды и обуви нет – одна рукавица, зато есть шёлк, золотое шитьё, английское сукно, ювелирные пуговицы, шахматы, изящные перстни и серьги (русские женские), щипчики, нагрудные кресты (один золочёный, был украшен камнями, другой перламутровый) и множество русских монет XVI–XVII веков. Всё это говорит о состоятельных горожанах, включая иностранцев, возможно, с жёнами, но не о полярниках.

Многие вещи выдают людей совсем иного круга – местных жителей тундры. Костяные наконечники стрел, колчан[24]и санки, сделанные, как записал эксперт, «опытной рукой северянина», выдают коренных таймырцев, а насторожки (части от ловушек) – охотников русских. Масса собольих и песцовых шкурок указывает уже не на охотников, а либо на приказчика, вёзшего собранную (ясак) и скупленную пушнину, либо на крупного вора. А обрывок стрелецкого кафтана – на его охрану. Деревянная булава[25]говорит о казачьем атамане.

Место находок на острове Фаддея Северном

Собрана пушнина тоже в очень разных местах, ибо песец водится в тундре, а соболь в тайге. Заметьте: меха возили из Сибири в Европу, а ювелирные изделия – наоборот. Стрелы с костяными наконечниками ни туда, ни сюда не возили, их делали и применяли на месте, из того, что растет поблизости. Однако, вот удивительно: есть две стрелы из кедра, из него же выстроганы и поплавки, а он растёт не ближе зоны Урала.

Карта 2. План находок на острове Фаддея Северный.

1 – камни; 2 – граница тундры; 3 – древний плавник; 4 – граница древнего галечного вала; 5 – остатки лодки; 6 – гурий; 7 – раскоп; 8 – поплавки от сети

Остатков русской женской одежды практически нет[26] (но остатков одежды вообще здесь очень мало), зато много русских женских украшений. Все они изящны и все в одном экземпляре, чем легко отличаются от дешевых серийных украшений, предназначенных участниками ПСФ для обмена.

Наличие женщин вообще ставит в тупик. Пишут иногда, что женщина была всего одна, а потому она, видимо, была переводчицей. Допустим (хоть при наличии местных мужчин это слишком произвольно), но зачем при ней был энецкий сарафан алого шёлка? Сохранился и пояс алого шёлка с золотыми нитями. Не надо ли поставить этот богатый наряд вместе с дорогой городской одеждой мужчин? Не вернее ли, в таком случае, что люди ехали со всеми пожитками и жёнами? Тогда перед нами не экспедиция, а переселение или бегство.

Ненецкая сумочка (залив Симса, реставрирована). Складывалась втрое, подобно бумажнику. в ней обнаружено огниво. Материал – разноцветное западное сукно, а узор ненецкий. Вероятно, сшита в ходе плавания жителем (жительницей) нижнего Енисея или южного Таймыра

Самое же удивительное, что в бухте Симса нашли обрывок истлевшего документа, на котором можно приблизительно прочесть: «жалованная грамота». Обрывок был заткнут в ножны большого ножа – видимо, чтобы тот, истончившись от употребления, не выпадал из ножен. Так мог поступить только неграмотный. Нет, не просто неграмотный (любой помор, казак или стрелец знал, сколь жизненно важен всякий документ), а человек, совсем далекий от русских правовых обычаев. Такие люди (коренные жители) в ПСФ были, но как получилось, что им на растерзание досталась «жалованная грамота»?

2. Кто они и как сюда попали?

Естественно, находки породили много слухов, частью попавших в печать. Мне случилось читать когда-то, что там были стрелецкие алебарды и что собольих шкурок было 10 тыс. Тоже странно. Перегруженный мехом коч в полярной пустыне, на нем люди без теплой одежды, зато с алебардами, в западном сукне и персидском шелке, но не ведавшие, что такое документ, – побудило меня лет 20 назад попробовать разобраться, что там было на самом деле.

Вещи, оказалось, принадлежали пяти группам людей: иностранцев из Западной Европы, русских из Европейской России и из Северной Сибири, коренных жителей из тундры Таймыра и из Северного Приобья (последняя группа самая малозаметная[27]). И прежде чем строить догадки, как эти люди попали сюда, следует выяснить, как они смогли оказаться вместе.

Вопросов и ответов возможно много, не все совместимы, но не будем поддаваться соблазну спорить ради спора. Лучше применим тот же метод, что и в Очерке 1: не будем громоздить детали, допускающие различные толкования, а ограничимся выявлением ядра события (см. Пролог), то есть теми из достоверных фактов, которые необходимы для уяснения сути дела, и теми суждениями, какие не противоречат ни одному из достоверных фактов и друг другу.

Ключом для начала выявления ядра события послужит нам денежная казна, то есть 3½ тысячи серебряных монет (копейки и полукопейки – более крупных в то время в обороте не было). Первым, кто исследовал найденные на обеих стоянках монеты, был красноярский этнограф Борис Долгих. Он заметил, что накопление казны шло очень неравномерно. В его таблице ([Долгих, 1943], дана здесь с уточнениями) находим:

Позже там были найдены монеты ещё, но картины это не изменило.

Как видим, владелец копил деньги – сперва мало, затем всё больше и больше, а под конец всё меньше и меньше. Значит, перед нам не торговая казна (не, так сказать, кошелёк владельца, в коем всегда преобладают монеты недавних лет), а сохранная (итог накопления и, обычно, утаивания – см. Прилож. 2). По составу такой казны можно судить лишь о самой ранней дате, когда владелец мог отплыть в Арктику, но и только. Он мог, обеднев, перестать копить, спрятать казну или жить, тратя накопленные деньги. По монетам достоверно лишь то, что наши герои отплыли не раньше 1617 года[28]. Оценку «не позже» следует искать в иных фактах, вне казны, и она будет существенно более поздней.

Зато благодаря казне финансовый портрет её владельца (если, что вернее всего, он был один) довольно ясен: небогат, из аккуратной семьи (три десятка рублей копились около 70 лет), при Годунове и Лжедмитрии был, вернее всего, на государевой службе в центральной России, но не разбогател. Пик обилия, пришедшийся на монеты Лжедмитрия I, почти однозначно указывает на присутствие владельца при тогдашних московских раздачах денег народу. Вероятно, при Шуйском выгодную службу потерял, но явно не бедствовал (немного, но копил, и есть даже 5 монет Минина и Пожарского, недолго чеканенных в Ярославле). Затем, вернее всего, тратил накопленное. Все и всегда тратят новые монеты, приберегая старые как более ценные (видимо, оттого их и мало).

Когда он попал на север Сибири, тоже довольно ясно: вскоре по воцарении Михаила копить почти перестал (монет совсем мало), а затем, быть может, даже начал их тратить (он мог быть сослан в Сибирь за то, что служил полякам, как был сослан князь Куракин – см. Очерк 1). Естественно, тратил он монеты новые – старые не только содержали больше серебра, но и могли привлечь внимание к их владельцу, к его сбережениям. Структура казны сложилась до начала ПСФ: то, что он платил после, осталось у его попутчиков, то есть в той же казне, что попала к нам.

Как владелец казны попал в Ледовитый океан? Ведь ни мореходом, ни сибиряком он явно не был. Тут-то и надо вспомнить обрывок документа – он написан скорописью на простой (правда, хорошей) бумаге, а потому не мог быть самой жалованной грамотою. Но именно этим он нам и важен. Жалованную грамоту давал царь, она предоставляла владельцу какую-то льготу (например, свободу от пошлин на таможнях) или привилегию (например, право разрабатывать некий природный ресурс). Наш герой явно был для обладания такой грамотой мелок, но мы и видим вовсе не её, а нечто, её упоминавшее. Вернее, что он был приказчиком некоего важного человека (воеводы, дьяка или крупного купца), имевшего жалованную грамоту от царя. Такую практику описал историк Арктики Михаил Белов в ИПРАМ:

Вероятно, что и в нашем случае обладатель жалованной грамоты дал кому-то письменное поручение, где на неё ссылался, и обрывок этого поручения впоследствии попал в ножны совсем иного человека, неграмотного и несведущего. Такая бумага была, конечно, весьма полезна для показа местным служилым в качестве «проезжей» (грамоты на право проезда в нужное место, которую выдавал обычно воевода) на заставах и в зимовьях, но заведомо не могла помочь вывезти в Россию ту массу соболей, что обнаружена на острове Фаддея.

А вывезти кто-то хотел. Не только соболей, но и несколько дорогих вещей, возможно, краденых. Таковы, например, кресты – золочёный и перламутровый. Они слишком роскошны для простого попа, да и нет среди находок других следов попа – ни утвари, ни облачения. Есть две складные иконы, но это обычные дорожные вещи состоятельных мирян.

Главное же – воровской выглядит масса мехов. Будь она законной, дешевле бы и проще уплатить пошлину, чем затевать очень дорогую и опасную поездку в Ледовитое море. И велика добыча для небольшой группы охотников: шкурок больше тысячи (см. Прилож. 2).

Какие же люди там были? Несколько фигур хорошо видны.

Прежде всего, это упомянутый московский служилый (он мог быть владельцем и денежной казны, и «грамоты»). Вряд ли он был тем же, кто хотел вывезти пушное богатство – слишком различны масштабы их дел: один накопил три десятка рублей в центральной России, а другой раздобыл на несколько тысяч рублей соболей в сибирской тайге и решил их вывезти.

Желавшим вывезти был, возможно, обладатель атаманской булавы. Он мог быть сам владельцем сокровищ, а мог быть всего лишь стражем некоего богача или приказчика. «Воровских казаков» тогда на севере Сибири хватало (см. Прилож. 2), но наши путники отличались от них необычным видом – прежде всего, богатой одеждой, не подходящей их делу и климату, и новейшими ружьями, кремнёвыми. Кто-то из них играл в шахматы, кто-то торговал иностранным товаром и носил иностранную обувь – вот ещё одна колоритная фигура. Возможно, иностранцев было несколько.

Если, как все признают, путники прибыли к местам наших находок морем (а не с берега в лодках), то надо признать, что среди них были опытные мореходы – иначе недалеко бы они уплыли. Однако образ морехода никак не вяжется с образами московского служилого и атамана (ни казачьего, ни разбойного). Вернее, что мореходами была ещё одна группа людей.

Сложней с коренными таймырцами – зачем им в Ледовитое море? Незачем, но их легко обмануть, наняв на якобы недолгую поездку в качестве слуг и проводников, притом за хорошую плату европейскими товарами. Такой обман мы увидим далее, в Повести. Возможно, однако, и иное.

Дело в том, что песец и соболь добыты порознь, ибо вместе они нигде не водятся. К тому же песец на порядок дешевле соболя, и охотники на них разные, как и покупатели. Либо на кочах поместились две «воровских» казны (соболья и песцовая), либо, что вернее, вторая законно принадлежала таймырцам. Это реально, так как до 1640-х годов песцов брали в ясак мало и неохотно (с жителей тундры предпочитали брать в ясак выделанные оленьи шкуры), поэтому таймырцы, если добыли гору песцов, думая их продать, могли оказаться ни с чем и стремились любым путем попасть туда, где продажа возможна.

Что касается женщины, то, как уже писали многие, она была, вернее всего, чьей-то женой и выбор имела небогатый – потерять мужа либо плыть с ним. Но могла быть и ясыркой (пленной рабыней). В Очерке 5 мы узнаем, что в Восточной Сибири предводители отрядов нередко плавали с ясырками. А самой известной ясыркой была персидская княжна (или царевна [Голландцы…, с. 55]), которую в пьяном угаре утопил Степан Разин в Астрахани.

Как в море оказались вместе атаман, мореходы, заморский торговец, московский служилый и жители тундры, примерно ясно: все они были вынуждены собраться воедино, чтобы вырваться из места, где их трудности не решались – одни (поморы, иностранцы) рвались домой, другие спасти сокровища, третьи заработать. Но кто из них владел мехами? Откуда и куда они плыли? Неясностей много, фактов мало, и остаётся попробовать метод, уже применённый в Очерке 1 – сопоставить загадки и решать их вместе. Как и там, не будем отстаивать единственный вариант, а будем искать истину в форме выявления упомянутого выше ядра явления, то есть искать то общее, что присутствует во всех вариантах, какие согласны с фактами.

Проехать незамеченной, с грузом, такая ватага не могла: путей было мало, и на каждом власть стремилась поставить острог или зимовье сразу же, как только о нём становилось известно. Но ведь ватага проехала и попала в море, так что надо пытаться понять, как именно. Точно мы этого никогда не узнаем, однако нужно и можно выяснить спектр возможностей, и он невелик.

Основных предположений о пути ПСФ было высказано до сих пор два: наши герои приплыли к местам находок по морю либо с юга, мимо мыса Фаддея (южный путь), либо с севера, мимо мыса Челюскин (северный путь). У обоих предположений есть по нескольку вариантов, но никто, кажется, не спросил себя: мог ли быть третий путь, не с моря? О нём скажу далее.

Приблизительные места возможных исходов различных участников ПСФI.

Делалось и два предположения о назначении неведомой экспедиции – поисковое (землепроходцы) и торгово-охотничье. У каждого тоже есть варианты, но ни один из них не ответил на поставленные выше вопросы, поэтому вот третье предположение, ранее никем не предлагавшееся: наши герои – беглецы. При этом многое встанет по местам, и потому оно будет у нас главным.

На мой взгляд, обе находки у мыса Фаддея оставлены людьми, которые отнюдь не собирались в Ледовитое море и ушли туда вынужденно, не видя иного способа спасти себя и свои ценности. Оттого они оказались столь неподходяще одеты и обуты, потому везли с собою женщин, потому у них было столь странное обилие предметов. Другого способа объяснить весь набор загадок мне не видно, однако возможно, что кто-то его ещё предложит.

Вернее всего, беглецы везли краденое и потому бежали от властей, но возможен иной вариант: груз, стража и предполагавшийся путь наших героев были законными, а стать беглецами им пришлось, уходя от опасности – например, от разбойников. Пропажа отряда с соболиной казной должна была попасть в донесения, однако переписка могла до нас не дойти, да никто её и не искал. Итак, все наши путники, чистые и нечистые, сбились в плывущую горстку, словно на Ноевом ковчеге. Теперь познакомимся с тем, что они везли, ближе.

3. Охота на соболей и на людей

Известно, что русские шли в северную Сибирь прежде всего за соболем («соболь – это алмаз в короне лесного царя» [АР-2, с. 161]) и что моря Арктики были им нужны прежде всего как дорога к устьям сибирских рек. В начале XVII века устья стали труднодоступны, но современники так и не смогли усвоить причины этого – см. Очерк 1. Столь же известно, что соболей русские добывали тремя путями – либо охотились сами, либо меняли их у местных жителей на европейские товары, либо отбирали у них соболей как ясак.

Менее известно, что соболь – зверёк весьма уязвимый, ибо размножается медленно. Если белку столетиями вывозили из Сибири ежегодно миллионами шкурок, а она как водилась по всему лесному Северу, так и водится, то соболь почти вымер, хотя его вывозили, самое большее, по двести с небольшим тысяч шкурок в год, да и то очень недолго [АР-2, с. 161–162].

И уж совсем редко прочтёшь, что с собою русские принесли и свой приём охоты – посредством западни. Он гораздо более истребителей, нежели приёмы туземные (лук и сетка) [Бахрушин Л., 1928].

Соболь был главным предметом российской внешней торговли, и московские власти требовали его всё больше и больше, тогда как в тайге его становилось всё меньше и меньше. Обычно уже лет через 10–15 после «объясачения» данной местности приказчики писали воеводам, что собрать прежний ясак невозможно, так как «соболь опромышлялся». Но Москве был нужен соболь, а не отговорки, так что нормы ясака менялись гораздо позже, чем требовала природа, менялись тогда, когда собирать уже было нечего; более того, когда население, неспособное выполнить норму, бунтовало, а подавить бунт не было сил. Сама же охота вообще никак не ограничивалась.

В итоге шла сущая война российской власти с природой и местным населением. Главным приемом было взятие в аманаты (заложники) «лутших мужиков» и их сыновей, то есть туземной верхушки. Арабские слова ясак, аманат и ясырь (пленник, ставший рабом), принесенные в Сибирь иртышскими татарами (русские покорили их вскоре после похода Ермака), стали общим ужасом от Урала до Чукотки. Больше всего брали в рабство женщин (отнимая их у мужей) и девушек, но забирали и девочек (см. Прилож. 1).

Оправданья государству не вижу, а вот некое оправдание казакам и стрельцам, когда они зверствовали, могу всё-таки высказать. Их собственное положение было не всегда лучше, чем туземцев, сами они порой бежали в укромные места, чтобы сколько-то спокойно пожить, пока их внуков не найдёт вездесущая власть. Многие уходили воевать новые земли, пока те ещё были.

Особенно знамениты казаки Семён Дежнёв и Ерофей Хабаров. Последний, прежде чем прославиться походом на Амур, стал известен туруханским властям, успешно объясачив жителей Южного Таймыра. В 1628 году молодой Хабаров собрал ясак на реке Хетё, главном водном пути Южного Таймыра, причём не только с коренных народов, но и с русских, которые (запомним это!) уже тогда укрывались там от российских властей [Белов, 1977, с. 62–63].

Вот в какой обстановке оказалась добыта тысяча с лишним (а вероятнее, несколько тысяч) соболей наших беглецов. Для всего Туруханского края это было не так уж много, так как из него в Россию доставлялось гораздо больше: в 1630 году 44 тыс. шкурок, а в 1638 даже 48 тыс. [Бахрушин С. // ИПРАМ, с. 85]. В этой добыче доля дальнего угла, бассейна Хеты, была ничтожна: вся Хетская округа, где тайга переходит в лесотундру, сдала в ясак за 1632 год всего лишь 219 шкурок соболей [Троицкий, 1987, с. 15]. Следовательно, там добыть тысячу соболей было невозможно – не нашлось бы ни людей, ни лесов. Значит, соболей везли из более южных мест – вернее всего, с Котуя. Легко представить, сколь желанной добычей был отряд, везущий столь огромное богатство.

Хета и Котуй, сливаясь, образуют Хатангу, а та впадает в Ледовитое море. Её бассейн стал известен русским уже в первые годы XVII века (см. далее), а стало быть, его знали и наши герои.

4. С краденым богатством – в ледяной ад

Что и говорить, 34 рубля – не те деньги, какими обычно ворочает русский торговец в Сибири XVII века, но и на них можно купить в России дом и обустроиться. Лишь бы снова попасть туда. Только как попасть? Для возврата в Россию служилый должен был пристроиться к какой-то группе, и вариантов было всего три: торговцы, служилые и разбойники. Видимо, владелец казны выбрал последних. Почему, можно лишь гадать, чего мы делать не будем.

По-моему, для понимания сути происшедшего достаточно учесть тот известный факт, что уехать в европейскую Россию законным образом можно было только с проезжей грамотой, выданной именно туда, в Россию, а её получить мог только законно отпущенный. Если же он уезжал по своей воле, то ему оставалось одно – примкнуть к разбойникам.

Мореходы тоже, надо полагать, выбрали в попутчики разбойников, и причину этого понять как раз довольно просто. Как мы уже знаем из очерка 1, к 1620 году «морской ход» в Сибирь и обратно перестал существовать, как юридически, так и физически. В Мангазею стало весьма трудно попасть и ещё труднее из неё вернуться.

О том, как выбирались назад те, кто застрял в Мангазее, мне неизвестно, но имелись лишь два возможных пути – либо «через Камень», либо через Тобольск. Первый путь был в то время заброшен, и его ещё предстояло обустроить (РИБ, стл. 1076), а значит, транспорта для большой группы там было не найти. Второй же путь означал, в лучшем случае, полное разорение на дальней дороге и множестве застав, а в худшем – дыбу и плаху.

Конечно, взгляды многих застрявших устремились на восток, и освоение Пясиды (Северо-Сибирской низменности) ускорилось. В итоге «к концу 1620-х гг. русские прочно осели по всему течению р. Хеты» [Белов // ИПРАМ, с. 46]. Там, полагаю, наши путники соединились, и польза очевидна: один, небогатый служилый, показывает на заставах казённую грамоту, разрешавшую проезд по Сибири, и называет разнородную ватагу своими «товарищами» (работниками) и стражей; другой, владелец товаров, за всё платит; третий, богатый разбойник, избегая показываться государевым людям, командует всеми и везёт краденое, куда ему надо (к морю). А там уж главными окажутся четвёртые, мореходы.

Поскольку в Сибири потратить огромное богатство невозможно, а везти его в Россию через низовья Енисея или Оби и, тем более, «через Камень» бессмысленно (поимка почти неизбежна), беглецам остается выход в океан через бассейны Пясины или Хатанги. Но первый целиком лежит в тундре, и коч там построить не из чего. Совсем иное дело бассейн Хатанги: там есть лиственницы (главное, есть они на Хете), и кочи там действительно строили. На Хету владельцы соболей могли прибыть, вернее всего, по реке Котуй, а остальные – южнотаймырским водным путём, через реку Волочанку.

Стоит заметить, что в XVII веке расстояние по морю между устьем Хатанги и устьем Пясины вовсе не считали огромным, поскольку про огромный Таймыр не знал тогда никто – см. фрагмент составленной Семёном Ремезовым карты Сибири (карта 3). Точно так же, как никто не догадывался и о глобальном похолодании, делавшем старые сведения о проходимости Ледовитого моря ложными.

Зато всем было известно, что каждая река, от Онеги до Пясины, рано или поздно приведёт к Студёному морю, берег которого весь направлен с запада на восток, к тому морю, где Пустозёрск и Архангельск, где соболей можно тайком продать «немцам» и где есть пути в Россию. Туда же, можно полагать, стремились и охотники-таймырцы с горой своих песцов.

Но Хатанга тоже течёт в Студёное море – тут и должен был видеться беглецам способ обойти все остроги, заставы и таможни. Пройти от Хатанги до Пясины им, вероятно, казалось не сложнее, чем от Пясины до Енисея, а это, как они должны были слышать от старых людей, было когда-то выполнимо.

Карта 3. Фрагмент карты Ремезова, около 1670 г. Север снизу.

Нанесены реки: Лена с Жиганском и Якутском, Елец (Оленёк), Анабар, Хатанга, Пясина, Енисей с Туруханском и Таз с Мангазеей. Однако страна Таймыр отсутствует: изгиб берега между Пясиной м Хатангой намного уступает изгибу между Енисеем и Пясиной (тому выступу, где ныне посёлок Диксон). Слова Немина замоие – сокращение: на других экземплярах читается: Немирная самоедь [Миддендорф, с. 35], т. е. энцы.

Похолодание вынудило промысловиков и торговцев обратить свою активность к рекам Южного Таймыра, и мы видим очень быстрое проникновение их к морю Лаптевых. Среди причин этого историки справедливо называли желание обойти произвол приказчиков. Верно, но нельзя забывать и основного: все эти места были давно известны, но в документы попали лишь после запрета Ямальского волока в 1619 году (см. Очерк 1), когда таможенная служба сместилась из Мангазеи на восток.

Никто не знает, когда эти места были достигнуты русскими, но уже Исаак Масса, покинувший Россию в 1609 г., называл «огнедышащую гору» к востоку от Енисея, и она, в самом деле, есть – на речке Огнёвке, впадающей в Хатангскую губу [Скалой, 1951, с. 32]. Первое упоминание Хатанги в ясачной книге относится к 1611 году [Белов, 1956, с. 128].

В наши дни норильский издатель и краевед Станислав Стрючков пишет:

Добавлю, что затундренные крестьяне вложили свой генофонд в формирование некоторых народов Таймыра [Народы России, с. 149, 285], а для этого они к 1600 году уже должны были расселиться по Южному Таймыру, включая Хатангу. И действительно, недавно в её низовье найдено бревно в русском срубе, росшее до 1585 года. Видимо, полагают авторы, это самая ранняя дата появления русских в низовье Хатанги [Мыглан, Ваганов, с 181]. Она могла послужить и местом отплытия ПСФ. Мысленно проследуем по ней.

Имея деньги, меха и обменный фонд, на Хете можно обзавестись товарами из Туруханска (мука, соль, порох, свинец) и кочами, построенными здесь же. На них можно сплыть вниз, в зимовье – оно первоначально называлось Пясинское и, вероятно, располагалось на месте нынешнего поселка Хатанга [Белов // ИПРАМ, с. 44]. Там, щедро заплатив приказчику (якобы из почтения, а на самом деле, дабы не проверял груз), можно пройти вниз. Приказчик вряд ли посмеет возражать ватаге с ружьями, а чтобы не послал он тайком гонца с доносом, нужно показать ему «грамоту». Но зимовать там нельзя – за зиму так или иначе содержимое кочей станет всем известно.

Зимовать можно только в совсем безлюдном месте, и таковое нашлось – это остров Большой Бегичев. На его юго-восточном берегу сто лет назад (1908 г.) Никифор Бегичев (о нем пойдёт речь в Повести) обнаружил избу с предметами XVII века (см. Прилож. 3). Отсюда до мыса Фаддея при удаче можно пройти в одно лето, а можно и застрять во льдах, что показала ВСЭ через сто лет после ПСФ, показала при почти тех же условиях.

За мысом Фаддея кочи, как видно, потеряли друг друга во льдах и тумане. Один, видимо, затонул у бухты Симса. Судя по отсутствию здесь массы соболей, спасти удалось немногое. Вернее всего, часть людей здесь погибла, включая атамана и служилого – брошены оказались и булава, и грамота. Точнее, булава осталась лежать на вершине холмика – не на могиле ли?

Заведомо спаслось трое, но их могло быть больше. Они построили избушку, в каковой трое оставшихся умерли, но кто-то из спасшихся мог уйти по суше, пытаясь выйти к людям. Судя по малому количеству остатков пищи (за печкой лишь горка песцовых костей, в ней 10 песцовых черепов), оставшиеся умерли ещё до Рождества, голодные и замёрзшие.

По всей видимости, двое съели третьего: крышку одного из черепов Окладников нашел наполненной «культурным слоем» избушки, а кости – по всей избе. (В печи он обнаружил обгорелую кость, похожую на теменную кость человека, но никакой догадки не высказал. Четвёртый череп?) Словом, в тот ад, который, как они верили, уготован грешникам, страстотерпцы отправились из жутко реального ада, ада ледяного, худшего, чем описан у Данте.

Сложнее понять, что стало со второй группой. На острове Фаддея лежали остатки небольшой шлюпки и огромная сгнившая масса пушнины, вряд ли на ней (вместе с людьми) уместившаяся. Монет здесь найдено меньше, чем у избушки, а ценностей больше, и это наводит на мысль, что приплывшие выложили (в одежде, разложенной для просушки) далеко не все монеты.