ДЕСЯТЬ КНИГ

Они остались одни – настолько одни, насколько это возможно для живых людей посреди черной межзвездной пустоты. Далеко за кормой мерцали солнца околоземных миров, впереди – чужие звезды и тусклые призрачные облачка галактик.

В кабине было тихо. Бетти Велстед сидела, наблюдая за мужем. Ральф сгорбился над аналитическим столом, и она переживала за него. Когда шкала центрифуги показала наличие тяжелого металла, Велстед нагнулся еще ниже, и Бетти тоже наклонилась вперед, движимая бессознательной симпатией. Когда он поджег крошки руды в пробирной чашке спектроскопа, заметил, что самая яркая полоса спектра соответствовала свинцу, и закусил губу, Бетти, затаившая дыхание, выдохнула и откинулась на спинку сиденья.

Ральф Велстед встал – человек среднего роста, очевидно выносливый, привыкший много и тяжело работать; его волосы, кожа и глаза были одного и того же рыжевато-коричневого оттенка. Бетти следила за его движениями – он смахнул целую груду образцов руды в мусорный желоб.

«Если бы этот астероид был в Солнечной системе, – угрюмо произнес Велстед, – мы стали бы миллионерами. А здесь, если в нем нет жилы платины или урана, нет смысла его вырабатывать».

Бетти затронула тему, уже два месяца занимавшую ее мысли: «Может быть, пора повернуть назад?»

Велстед нахмурился и зашел под прозрачный смотровой купол. Бетти тревожно наблюдала за ним: она понимала, что их завел так далеко не столько поиск минералов, сколько исследовательский азарт.

Велстед вернулся в кабину. «Впереди звезда, – он ткнул пальцем в трехмерную карту, – вот эта. Проверим наскоро ее систему, а потом уже начнем возвращаться».

Бетти обрадованно кивнула: «Меня это устраивает». Она вскочила, и они вместе подошли к экрану. Ральф навел на звезду прицельный вортекс и отрегулировал его – смутная, быстро вращающаяся спираль стабилизировалась, и на экране загорелся, как раскаленная добела монета, диск неизвестного солнца. Звезду сопровождала единственная планета.

«Размером с Землю», – с любопытством заметил Велстед; у Бетти екнуло сердце. Ральф покрутил ручки тонкой настройки, увеличил изображение – и планета словно бросилась навстречу звездолету: «Взгляни на атмосферу! Она плотная!»

Ральф повернул сочлененный манипулятор с термопарой на конце, и они оба склонились над индикатором: «Девятнадцать градусов по шкале Цельсия. Примерно как на Земле. Проверим еще раз атмосферу. Знаешь ли, дорогая, вполне может быть, что мы нашли нечто потрясающее! Планета земного типа, температура в пределах земной нормы…» Его слова превратились в неразборчивое бормотание – он смотрел на экран спектроскопа, изучая один за другим результаты анализа отраженного планетой света. Снова поднявшись на ноги, он бросил на Бетти быстрый торжествующий взгляд, но вдруг о чем-то задумался и прищурился: «Прежде чем праздновать, нужно убедиться в том, что мы не ошиблись».

Бетти не чувствовала праздничного волнения. Она молчала, пока Ральф перелистывал страницы каталога.

«Ура! – закричал Велстед, радостно прыгая, как маленький мальчик. – Планета не зарегистрирована! Она наша!» И у Бетти душа ушла в пятки. Открытие означало бесконечные задержки – пройдут месяцы, прежде чем Ральф изучит планету, составит карты океанов и континентов, разберется в составе флоры и фауны. В то же время она в какой-то мере заразилась энтузиазмом мужа, в ее голове загорелась искра интереса, уже заставлявшая отступить сумрак уныния.

«Мы назовем ее „Велстед“… – говорил Ральф. – Нет-нет! Мы назовем ее „Элизабет“, в твою честь. У нас будет собственная планета! В один прекрасный день там будут города, там будут жить миллионы людей. И каждый раз, когда кто-нибудь будет писать письмо, когда там построят дом, когда там приземлится звездолет – все будут упоминать твое имя».

«Нет уж, дорогой! – возразила Бетти. – Не говори глупости. Мы назовем планету „Велстед“, в честь нас обоих».

Позже оба они почувствовали острый укол разочарования, когда обнаружили, что планета уже населена – и населена людьми.


Но оказанный им прием поразил их не меньше, чем само открытие планеты и ее обитателей. Можно было ожидать чего угодно – любопытства, враждебности…

Супруги Велстед не спешили приземляться, предпочитая оставаться на орбите чуть выше атмосферы, чтобы предварительно изучить этот мир и его население.

Мир выглядел приятным, даже радостным. Там были всевозможные леса, джунгли, саванны. Солнечные реки струились по зеленым лугам. Блестели тысячи голубых озер и три синих океана. На дальнем севере и на крайнем юге слепили белизной снежные просторы. Редкие города этой малонаселенной планеты было трудно найти – они почти неразличимо сливались с ландшафтом.

Просторные города без высотных домов, полускрытые под покровом зеленой листвы – совсем не такие, как скученные человеческие ульи Земли – выглядели с орбиты подобно резным орнаментам из алебастра или чудесным огромным снежинкам. Бетти, склонная к романтическим переживаниям, была очарована: «Они кажутся райскими селениями, порождениями мечты!»

«При этом их цивилизация очевидно не примитивна, – задумчиво сказал Ральф Велстед. – Видишь группу продолговатых серых зданий на окраине? Это фабрики».

Бетти сомневалась – и ее сомнения постепенно выразились в словах: «Ты думаешь, им может не понравиться, если мы там приземлимся? Если они приложили много усилий для того, чтобы об их планете – об их Утопии – никто не знал, может быть, они не хотят, чтобы их обнаружили?»

Ральф повернулся к жене и серьезно посмотрел ей в глаза: «Ты хочешь приземлиться или нет?»

«Конечно, хочу – если ты не против. Если ты не считаешь, что это опасно».

«Я не знаю, опасно ли это. Но возникает впечатление, что просвещенные люди, построившие такие города, вряд ли станут наносить вред чужеземцам».

Бетти разглядывала планету: «Думаю, ничего плохого с нами не случится».

Ральф рассмеялся: «Придется рискнуть! Все мы когда-нибудь умрем, так или иначе. Почему не сегодня и не здесь?»

Он бросился к пульту управления, и корабль стал опускаться к поверхности: «Сядем прямо у них перед носом, в центре большого города».

Бетти вопросительно взглянула на мужа.

«Какой смысл прятаться в дикой, безлюдной местности? – пояснил свои действия Ральф Велстед. – Если уж знакомиться, то лучше представиться во всей красе».

«А если они сочтут это непозволительной дерзостью и расстреляют нас на месте?»

«От судьбы не уйдешь».

Звездолет опустился в парке, точно в центре города. Наблюдая за происходящим из-под смотрового купола, Велстед заметил, что к кораблю спешили группы людей.

«Подойди к люку, Бетти. Приоткрой его чуть-чуть и покажись им. Я останусь у пульта управления. Как только тебе что-нибудь не понравится – даже если в корабль швырнут дохлую кошку – мы улетим обратно в космос так быстро, что они не успеют запомнить наш визит».

Звездолет окружили тысячи мужчин и женщин всех возрастов; все они возбужденно кричали, охваченные какими-то сильными чувствами.

«Они кидают цветы!» – ахнула Бетти. Она открыла люк и стояла в проеме, а люди внизу кричали, пели, рыдали. Смущенная эмоциональной реакцией толпы, Бетти улыбалась и приветственно помахивала рукой. Повернувшись к Ральфу, она сказала: «Не знаю, чем мы заслужили такой прием, но мы здесь – герои. Может быть, они нас с кем-то спутали».

Вытянув шею, Ральф Велстед рассматривал толпу из-под купола: «Они выглядят нормальными, здоровыми людьми».

«Тут все красивые, – заметила Бетти. – Все!»

Толпа расступилась – приближалась небольшая группа пожилых мужчин и женщин. Их предводитель выступил вперед – высокий, статный седой старик с лицом Иеговы на фреске Микеланджело.

«Добро пожаловать! – звучно воскликнул он. – Народ Приюта вас приветствует!»

Бетти удивленно уставилась на патриарха, Ральф спустился из-под купола и подошел к открытому люку. Слова приветствия отличались странным, архаическим выговором – но это был язык Земли.

Высокий седой человек продолжал говорить, не задумываясь – будто произносил давно заученную речь: «Двести семьдесят один год мы ждали вашего прибытия, ждали избавления!»

Избавления? Это слово заставило Велстеда задуматься. «Не вижу, от чего их нужно было бы избавлять? – пробормотал он на ухо жене. – Солнце светит, деревья цветут, все выглядят сытыми и довольными – и энтузиазма у них гораздо больше, чем у меня. От чего они хотят избавиться?»

Бетти уже спускалась по лестнице, и Ральф последовал за ней.

«Благодарим вас за приветствие! – сказал Велстед, стараясь не выглядеть, как напыщенный политический деятель. – Мы счастливы с вами встретиться. Это замечательное – и неожиданное – событие, мы не ожидали столь радушного приема на вашей планете».

Седой старик серьезно поклонился: «Вполне естественно, что вы испытываете любопытство – нас тоже интересует состояние цивилизации во Вселенной. Но в данный момент мы хотели бы услышать ответ на один вопрос. Как идут дела на Земле?»

Ральф нервно потирал подбородок – на него смотрели тысячи глаз; наступило гробовое молчание.

«На Земле, – сказал он, – дела идут примерно, как обычно. Времена года сменяют друг друга, в одних местах идут дожди, в других светит солнце, кое-где наступают морозы, дуют ветры». Обитатели Приюта благоговейно впитывали каждое слово – так, как если бы он декламировал величественную поэму. «Земля – все еще в центре скопления обитаемых систем, на ней живет больше людей, чем когда-либо. Стало больше шума, стало теснее…»

«Войны? Новые правительства? Насколько продвинулись научные достижения?»

Велстед задумался: «Войны? Никаких особенных войн не было с тех пор, как распалась Иератическая Лига. Правительство все еще управляет, пользуясь большим количеством статистического оборудования. Взятки, хищения, грабежи, бессмысленные затраты времени и денег – все это по-прежнему существует, если вас интересуют такие вещи.

Наука? Это сложный вопрос. Мы многое знаем, но не знаем еще больше – так было всегда. Принимая во внимание все обстоятельства, в общем и в целом дела на Земле идут так, как они шли испокон веков – есть много хорошего и много плохого».

Он помолчал – затаившие дыхание слушатели одновременно выдохнули. Седой старик снова кивнул – серьезно, трезво – хотя он очевидно тоже был охвачен возбуждением соплеменников: «Пока что этого достаточно! Вы, наверное, устали, и у нас еще будет время поговорить. Могу ли я предложить вам гостеприимство моего дома?»

Ральф неуверенно взглянул на Бетти. Инстинкт подсказывал не покидать корабль.

«Или, если вы предпочитаете оставаться на борту…» – предположил старейшина.

«Нет-нет, – сказал Ральф. – Мы с удовольствием у вас остановимся». Если местные жители намеревались нанести Велстедам ущерб – что представлялось исключительно маловероятным – пребывание на борту звездолета никак не могло бы предотвратить такой поворот событий. Вытянув шею, Ральф смотрел по сторонам, ожидая появления высокомерных и нахальных должностных лиц – на Земле таковые непременно заявили бы о себе: «Не должны ли мы перед кем-нибудь отчитаться? Надеюсь, мы не нарушили какой-нибудь закон, приземлившись в парке?»

Седой старик рассмеялся: «Что за вопрос! Меня зовут Александр Клэй, я – мэр города Митилены и Путеводитель. Мои полномочия и всеобщая воля населения позволяют вам безвозмездно пользоваться всем, что может предложить наша планета. Ваш звездолет никто не тронет».

Он отвел их к широкому экипажу – при этом Бетти чувствовала себя чрезвычайно неудобно в мятых шортах, выглядевших неопрятно по сравнению с разноцветными туниками окружающих женщин.

Ральф Велстед заинтересовался экипажем – он позволял оценить уровень технологии, достигнутый на Приюте. Изготовленная из блестящего серого металла, машина повисла сантиметрах в тридцати над землей – колес у нее не было. Ральф с удивлением взглянул на Клэя: «Антигравитация? Если так, земляне готовы будут заплатить сокровища за ваше изобретение».

Клэй добродушно покачал головой: «Магнитные поля, отталкивающие от металла в дорожном покрытии. Разве это не делается повсеместно на Земле?»

«Нет, – ответил Ральф. – Теоретически, конечно, эффект общеизвестен, но у нас, чтобы устроить такую систему, пришлось бы раскапывать слишком много дорог, а это вызвало бы бесконечные возражения. Мы все еще пользуемся колесами».

«Традиция – огромная сила, – задумчиво произнес Клэй. – Непрерывность, формирующая культуру рас. Поток, русло которого мы давно потеряли…»

Велстед покосился на старейшину. Клэй говорил совершенно серьезно.


Экипаж довольно быстро скользил над дорогой – с обеих сторон открывались мирные пейзажи чудесной красоты. В любом направлении можно было заметить ту или иную новую очаровательную достопримечательность: поляну, окруженную огромными деревьями, уютный деревянный дом, группу общественных зданий вокруг площади, вереницу разноцветных лавок на террасе, за деревьями, посаженными в шахматном порядке.

Время от времени попадались драматические виды – например, обелиск в конце широкого проспекта. Этот монумент из бетона, бронзы и черного металла возвышался на семьдесят метров; на его вершине стояла героическая статуя человека, протянувшего к небу руку таким жестом, словно он пытался поймать звезду.

Ральф Велстед вертел головой, как заправский турист: «Великолепно!»

Клэй согласился, но без энтузиазма: «Надо полагать, нашим достижениям можно отдать должное. Для вас, конечно, только что расставшихся с цивилизованными мирами…» Он не закончил фразу: «Прошу прощения, я позвоню домой». Старейшина приложил к уху телефон.

Бетти прошептала Ральфу на ухо: «Любой планировщик на Земле отдал бы душу дьяволу за возможность построить такой город».

Велстед хмыкнул. «Помнишь Халлека? – пробормотал он в ответ. – Он был городским планировщиком. Хотел снести в Ланчестере трущобы на участке площадью два с половиной квадратных километра – в основном восемнадцатиэтажные дома с душными трехкомнатными квартирами. Сначала на него накинулись торговцы недвижимостью, обзывая его „хаотистом“. Среди его приятелей и знакомых распустили слухи о его нравственном разложении. Несчастные арендаторы квартир хотели его линчевать, потому что им грозило выселение. Правоверные старообрядцы исключили его из партии – им принадлежало большинство голосов в округе. Так что трущобы остались на прежнем месте, а Халлек продает сельскохозяйственные инструменты на Пятой планете Арктура».

Бетти смотрела на мелькающие мимо деревья: «Может быть, Приют послужит примером для всех околоземных планет».

Ральф пожал плечами: «Может быть. А может быть и нет. Замкнутое мирное существование невозможно продемонстрировать миллионам людей – в таком случае, по определению, замкнутого мирного существования больше не будет».

Бетти слегка выпрямилась на сиденье: «Единственный способ убедить сомневающихся – продемонстрировать возможность. Если бы арендаторы квартир в Ланчестере увидели этот город, неужели они вернулись бы в трехкомнатные трущобы, никак не желая изменить условия своего существования?»

«Если бы они увидели этот город, – откликнулся Ральф, – они никогда не покинули бы Приют. Как-нибудь, правдами или неправдами, не мытьем так катаньем, они эмигрировали бы сюда».

«И я хотела бы оказаться в первой волне эмиграции!» – убежденно заявила Бетти.

Экипаж повернул в образованный кронами деревьев туннель, пересек аккуратно подстриженный ярко-зеленый газон и остановился у дома, построенного из темного плотного дерева. Под крышей с четырьмя высокими коньками тянулась терраса, а на террасе в естественном русле журчал ручей. Дом выглядел просторным и удобным – примерно так, как выглядели лучшие сельские виллы на Земле и на озелененных планетах – но не производил впечатления чего-то нарочно придуманного, натянутого, театрального.

«Вот мой дом», – сказал Клэй. Он отодвинул дверь из навощенного светлого дерева и пригласил гостей в прихожую, устланную циновкой из плетеного ротанга, с обшивкой стен из ткани, расцветка которой вторила окружающему лесному пейзажу. Под стеной с картиной в раме тянулась длинная скамья из блестящего темного дерева. Откуда-то, из незаметного источника, помещение озарялось потоком света, наполнявшего пространство, как скрытая подсветка – воду в аквариуме.

«Одну минуту! – с некоторым смущением пробормотал Клэй. – Мое скромное жилище достаточно убого и без того, чтобы показывать его в неприбранном виде». Старейшина говорил искренне, его слова не были условным самоуничижением, предписанным традицией.

Клэй повернулся было, чтобы уйти, но задержался и снова обратился к слегка недоумевающим Ральфу и Бетти: «Вынужден извиниться за нашу отсталость – у нас нет никаких особых помещений для почетных гостей, роскошных отелей, посольств или залов для торжественных приемов, придающих достоинство встречам на Земле. Гостеприимство в моем доме – все, что я могу предложить».

Супруги Велстед принялись одновременно протестовать: «Мы не заслуживаем даже того, что вы для нас делаете. В конце концов, мы – всего лишь пара пролетавших мимо старателей».

Клэй улыбнулся – заметно было, что их слова его в какой-то мере успокоили: «Вы – звено, связывающее Приют с цивилизацией, важнейшие гости из всех, кого нам приходилось принимать. Прошу прощения, я скоро вернусь». Он вышел.

Бетти подошла к картине, висевшей на стене – простому пейзажу, изображавшему склон холма, несколько деревьев и далекую горную гряду. Ральф, испытывавший интерес скорее к технике, нежели к живописи, искал источник освещения – но его поиски не увенчались успехом. Он присоединился к Бетти, продолжавшей разглядывать картину. Та прошептала: «Это, это… боюсь даже сказать! Это шедевр».

Ральф Велстед прищурился, стараясь понять, чем объяснялось трепетное почтение его супруги. Действительно, картина притягивала взор и словно окружала того, кто на нее смотрел, пейзажем, вызывавшим приятное волнение, ощущение теплоты и безмятежности.

Вернувшись, Клэй заметил интерес супругов: «Что вы думаете об этой картине?»

«Думаю, что она… мастерски исполнена», – Бетти не находила слов, позволявших выразить восхищение пейзажем и в то же время звучавших непритворно.

Клэй скорбно покачал головой и отвернулся: «Нет необходимости высказывать похвалы просто из вежливости, госпожа Велстед. Мы сознаем свои недостатки. Вы видели произведения Джотто, Рембрандта, Сезанна. По сравнению с ними эта картина, скорее всего, кажется вам безделицей».

Бетти начала было возражать, но остановилась. Ее слова очевидно не убедили бы Клэя – или, возможно, принятые на Приюте общественные условности побуждали его преуменьшать достоинства работ местных мастеров, а в таком случае энергичные протесты могли бы показаться невежливыми.

«Ваши комнаты скоро приготовят, – сказал Клэй. – Кроме того, я заказал для вас новую одежду, потому что вам, как я вижу, нечем было заменить ту, в которой вы провели долгий путь».

Бетти застенчиво покраснела и поправила голубые шорты. Ральф тоже слегка порозовел, взглянув на свою потертую куртку. Он вынул из кармана кусочек щебня: «С астероида, где я проводил разведку несколько недель тому назад». Он повертел камешек в пальцах: «Ничего я там не нашел, кроме гранита с включениями граната».

Клэй взял маленький обломок камня и рассмотрел его с необычным почтением: «Не могу ли я оставить этот образец у себя?»

«Разумеется, почему нет?»

Клэй положил камешек на серебряное блюдо: «Вам, наверное, не совсем понятно, чтó этот маленький камень символизирует для нас, людей Приюта. Межзвездные полеты были нашей целью, нашей мечтой в течение двухсот семидесяти одного года».

И снова Клэй упомянул о периоде продолжительностью в двести семьдесят один год! Ральф Велстед подсчитал в уме. По всей видимости, соплеменники Клэя прибыли на Приют в эпоху Великих Блужданий, вскоре после изобретения гиперпространственного двигателя, когда люди разлетелись по Галактике, как пчелы по усеянному цветами полю, и человеческая цивилизация разгорелась в пространстве, как сверхновая звезда.

Клэй провел их в большой зал – в целом простой, но искусно отделанный в деталях. Не обладая достаточными критическими навыками, с первого взгляда Ральф Велстед не сумел различить подробности. Он почувствовал лишь общую атмосферу рыжевато-коричневых, мягко-голубых и водянисто-зеленых тонов дерева, тканей, стекла и керамики – все эти оттенки чудесно сочетались с блеском навощенного темно-коричневого дерева. В конце продолговатого помещения на широком застекленном пюпитре стояли десять больших книг в черных кожаных переплетах. Пюпитр чем-то напоминал алтарь, а установленным на нем книгам, по-видимому, придавалось особое значение, как своего рода иконам.

Они повернули в боковой проход и оказались на дорожке между невысокими деревьями – в саду, пестрящем цветами и ручными птицами. Клэй провел гостей в пристройку из нескольких комнат с окнами, выходившими в сад; из окон струились потоки солнечного света.

«Через эту дверь, – указал Клэй, – вы можете пройти в ванную. Новую одежду уже разложили на постели. Когда вы отдохнете, я буду в главном зале. Ни о чем не беспокойтесь – будьте, как дома».

Велстеды остались одни. Бетти радостно вздохнула и опустилась на постель: «Чудесно, правда?»

«Странно все это!» – заметил Ральф, остановившись посреди комнаты.

«Чтó странно?»

«Главным образом меня удивляет то, что эти люди, очевидно одаренные и умелые, ведут себя так смиренно, будто нарочно умаляют собственное достоинство».

«Они выглядят достаточно уверенными в себе».

«Да, они уверены в себе. Но как только упоминается Земля, они ведут себя так, словно ты вспомнил об Алакланде среди изгнанников-лаков. Земля для них – святыня».

Бетти пожала плечами и стала переодеваться: «Наверное, всему этому есть простое объяснение. В данный момент я устала от догадок. Пойду мыться. Вода, вода, вода! Фонтаны и водопады!»


Они нашли Клэя в большом продолговатом зале, в компании его добродушной супруги и четырех младших детей, каковых старейшина церемонно представил гостям.

Ральф и Бетти уселись на диван, и Клэй налил им бледного желтовато-зеленого вина в маленькие фарфоровые пиалы, после чего сам присел в кресло напротив: «Прежде всего позвольте мне объяснить происхождение нашего мира – или, может быть, вы уже догадались сами?»

«Могу предположить, что эта планета была колонизирована, а затем забыта – потеряна», – сказал Ральф Велстед.

Клэй печально улыбнулся: «Колонизация Приюта носила трагический характер. Двести семьдесят один год тому назад пассажирский звездолет „Этрурия“ потерял управление на пути к Ригелю. По свидетельствам того времени, в соединительной коробке привода произошло замыкание и сплавились электрические шины. Попытка вскрыть коробку, чтобы заменить шины, привела бы к коллапсу гиперпространственного поля. А в отсутствие ремонта корабль продолжал бы лететь, пока не истощились бы источники энергии».

«В те времена это нередко случалось, – заметил Велстед. – Как правило, инженер отключал двигатели с одной стороны, после чего корабль летал по кругу, пока не подоспевала помощь».

Клэй скорбно поморщился: «На борту „Этрурии“ никто не догадался это сделать. Звездолет покинул известную область Галактики и, наконец, приблизился к солнечной системе, планета которой, судя по всему, могла быть пригодной для жизни. Шестьдесят три человека сели в спасательные шлюпки и приземлились на Приюте. Тридцать четыре человека мужского пола, двадцать пять женщин и четверо детей – группа самого разнообразного расового и возрастного состава, от восьмилетней Дороти Пелл до Владимира Хоча, семидесяти четырех лет от роду. Мы все – триста миллионов человек – потомки этих шестидесяти трех».

«Вы быстро размножились!» – с восхищением заметила Бетти.

«Большие семьи, – отозвался Клэй. – У меня девять детей и шестнадцать внуков. С самого начала мы стремились сохранить земную культуру в неприкосновенности для потомков, научить их тому, что мы знали о человеческих традициях. Для того, чтобы тогда, когда наконец прибудут спасатели – а когда-нибудь это должно было случиться – наши дети или дети наших детей могли бы вернуться на Землю не варварами, а достойными гражданами. И бесценным источником информации для нас послужили Десять Книг – единственные книги, которые мы взяли с собой, когда покидали „Этрурию“. И нам повезло – трудно было бы найти более вдохновляющий источник сведений…»

Клэй перевел взгляд на пюпитр с десятью книгами в черных переплетах, стоявший в конце зала, и слегка понизил голос: «Это „Энциклопедия достижений человечества“. Сборник из библиотеки звездолета состоял из десяти небольших томиков – не больше ладони каждый – с тонкими страницами из пластрола. Но они содержали такие сокровища человеческой славы, что мы никогда не смогли бы забыть о предках или прекратить попытки подняться на уровень величайших мастеров. Все лучшие плоды человеческой деятельности мы рассматриваем как стандарты – в музыке, в изобразительном искусстве, в литературе – „Энциклопедия“ содержит описания всех этих шедевров».

«Описания…» – задумчиво произнес Ральф Велстед.

«Иллюстраций не было?» – спросила Бетти.

«Нет, – ответил Клэй. – В первоначальном издании был небольшой указатель иллюстраций. Тем не менее, – он подошел к пюпитру и взял наугад один из томов, – описания не оставляют практически никакой свободы для воображения. Вот, например, что говорится в статье, посвященной музыке Баха: «Когда появился Бах, токката была экспериментальной, еще не определившейся музыкальной формой – своего рода развлекательным упражнением, tour de force, позволявшим исполнителю демонстрировать виртуозность. В руках Баха токката становится благороднейшим, универсальным выразительным средством. Тема звучит как импровизированный наигрыш, только что пришедший в голову. Но затем вступает гармоническое сопровождение – исходная тема начинает сверкать, как призматический калейдоскоп, приобретает устойчивую структуру и постепенно вырастает в чудесную звуковую пирамиду».

В здесь – о Бетховене: «Поистине бог музыки! Его звуки – голос мира, пышная процессия всех великолепных эффектов, доступных воображению. Бетховен производит впечатление, подобное воздействию стихийных сил – солнечных закатов, морских бурь, видов, открывающихся с горных вершин».

А вот отрывок о Леоне Бисмарке Байдербеке: «Из раструба его инструмента льется такой бушующий поток экстаза, торжества и невыразимой радости, что сердце человека сжимается от того, что он не может всецело слиться с этим потоком»». Клэй закрыл книгу и поставил ее обратно на пюпитр: «Таково наше наследие. Мы постарались – в силу наших скромных способностей – воплотить в жизнь эти основы первоначальной земной культуры».

«Должен сказать, вы в этом преуспели», – суховато заметил Ральф Велстед.

Бетти медленно и глубоко вздохнула.

Клэй покачал головой: «Вы не можете об этом судить, пока не познакомитесь с Приютом поближе. Мы сумели более или менее обустроить цивилизованную жизнь, хотя условия нашего существования должны показаться не слишком впечатляющими по сравнению с великими городами и роскошными дворцами Земли».

«Нет-нет, это совсем не так!» – возразила Бетти, но Клэй остановил ее вежливым жестом: «Не считайте себя обязанными нам льстить. Как я уже упомянул, мы сознаём свои недостатки. Наша музыка, например – приятная, порой волнующая, иногда даже глубокая – никогда не достигает вершин проникновения, о которых говорит «Энциклопедия».

Наши изобразительные искусства достигли довольно высокого уровня в техническом отношении, но мы тщетно пытались бы имитировать Сёрá, «светящегося светлее света», или Брака, «закономерности ума которого превращаются в закономерности сочетаний цветов, отображающие закономерности жизни», или Сезанна, «плоскости которого, скрывающиеся под личиной естественных объектов, маршируют, сливаются и сталкиваются в соответствии с безжалостной логикой, завихряющейся смерчем, принуждающей мозг признать абсолютную безукоризненность композиции»».

Бетти тревожно взглянула на мужа, опасаясь того, что Ральф выскажет то, что – как она прекрасно знала – было у него на уме. К ее облегчению, он хранил молчание и только смотрел, задумчиво прищурившись, на Клэя. Со своей стороны, Бетти решила впредь высказывать лишь самые уклончивые, ни к чему не обязывающие замечания.

«О нет! – огорченно сказал Клэй. – Мы делаем все, что можем, и в некоторых направлениях, разумеется, достигли большего, чем в других. Изначально мы пользовались преимуществом памяти обо всем опыте, накопленном человечеством. Прокладывали пути, понимая, каких ошибок следовало избегать. У нас никогда не было никаких войн, никакого принуждения. Мы никогда никому не позволяли приобрести неограниченную власть. Но старались вознаграждать тех, кто добровольно брал на себя ответственность.

Наши преступники – а их теперь очень мало – после первого и второго нарушений проходят курс психиатрического лечения; после третьего нарушения их стерилизуют, а после четвертого – казнят. Наши конституционные законы предусматривают сотрудничество и внесение вклада в общественное благосостояние, хотя диапазон вариантов такого вклада практически неограничен. Мы не приносим себя в жертву обществу, как какой-то священной колеснице. Человек может быть настолько общительным или настолько замкнутым, насколько это его устраивает – постольку, поскольку он не нарушает основной закон».

Клэй помолчал, переводя взгляд с Ральфа на Бетти и обратно: «Теперь вы примерно понимаете, как мы живем?»

«Более или менее, – ответил Ральф Велстед. – По крайней мере, в общих чертах. Возникает впечатление, что в области технологии вы тоже добились значительного прогресса».

Клэй задумался: «В каком-то смысле, да. С другой стороны – нет. У нас были инструменты и оборудование из спасательных шлюпок, у многих были технические навыки, и, что важнее всего, мы знали, чтó мы хотели сделать. Основная цель, разумеется, заключалась в том, чтобы снова покорить космос. Мы смогли изготовить реактивные двигатели, но они не позволяли вылететь за пределы нашей солнечной системы. Наши ученые приближаются к раскрытию секрета гиперпространственного двигателя, но их задерживают кое-какие практические трудности».

Ральф Велстед рассмеялся: «Изобрести гиперпространственный двигатель рациональным путем невозможно. Это философский вопрос, о котором безрезультатно спорят уже сотни лет. Разум – абстрактная идея – есть функция обычного пространства-времени. Гиперпространственный двигатель не отличается свойствами, общими с такими идеями, в связи с чем человеческий ум в принципе не может решить проблему гиперпространственного перемещения. Только эксперимент, метод проб и ошибок, позволяет решить эту задачу. Думать о ней бесполезно».

«Гм! – поднял брови Клэй. – Ваша концепция отличается новизной. Но ваше присутствие на Приюте делает решение проблемы излишним, так как вы можете связать нас с колыбелью человечества».

Бетти чувствовала, что слова готовы были сорваться с языка ее мужа. Она сжала кулаки и приложила все возможные усилия в надежде передать мысли Ральфу молча, телепатически. Может быть, ее усилия не пропали даром – потому что Ральф Велстед всего лишь сказал: «Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы вам помочь».


Они осмотрели Митилену и посетили близлежащие города – Тиринф, Илиум и Дикти. Они познакомились с индустриальными комплексами, с генераторами атомной энергии, фермами и школами. Они присутствовали на заседании Совета Путеводителей – где и Ральф, и Бетти выступили с краткими речами – и обратились к населению Приюта по телевидению. Их слова размножили и распространили все агентства новостей на планете.

Они слушали музыку на склоне зеленого холма – оркестр играл в тени гигантских дымчато-черных деревьев. Они любовались живописью и скульптурами мастеров Приюта в музейных галереях, в частных домах, а также на площадях и в общественных учреждениях. Они прочли несколько местных литературных произведений и познакомились с научными достижениями Приюта, примерно эквивалентными земным. И все это время они поражались тому, как много успело сделать такое небольшое число людей всего лишь за два с половиной века.

Они заходили в лаборатории, где триста инженеров и ученых пытались найти сочетание магнитных, гравитационных и вихревых полей, позволявшее совершать межзвездные полеты. Ученые напряженно, затаив дыхание, наблюдали за тем, как Ральф Велстед осматривал их аппаратуру.

С первого взгляда он понял, в чем заключалась суть их проблемы. В свое время он читал о таких же экспериментах, проводившихся на Земле триста лет тому назад, и о фантастической случайности, благодаря которой Роман-Фортески и Глэдхайм сумели заключить генерирующую матрицу в кварцевый додекаэдр. Только такая же невероятная случайность – или информация, предоставленная Ральфом Велстедом – позволила бы ученым Приюта разгадать секрет гиперпространственного двигателя.

И Ральф молча, задумчиво вышел из лаборатории, провожаемый разочарованными взглядами технологов. Бетти тоже смотрела ему вслед – с удивлением – и на протяжении оставшейся части дня между ними сохранялось некоторое напряжение.

Поздно вечером, в тот же день, они лежали в темноте – тревожно, не смыкая глаз, чувствуя давление мыслей, обуревавших их обоих. Наконец Бетти нарушила молчание – настойчивым тоном, не оставлявшим сомнений в ее чувствах: «Ральф!»

«Да?»

«Почему ты ничего не сказал в лаборатории?»

«Осторожно! – пробормотал Ральф. – Нас могут подслушивать».

Бетти презрительно рассмеялась: «Мы не на Земле. Здесь нам доверяют, они – порядочные люди…»

Настал черед Ральфа рассмеяться – точнее, невесело усмехнуться: «Именно поэтому я ничего не говорю, когда дело доходит до гиперпространственного двигателя».

Бетти замерла: «Что ты имеешь в виду?»

«Я имею в виду, что эти люди настолько хороши, что… будь я проклят, если я их испорчу!»

Бетти расслабилась, вздохнула и медленно спросила – понимая, что поднимает исключительно трудный и спорный вопрос: «Почему ты считаешь, что это их испортит?»

Ральф Велстед фыркнул: «Это предельно ясно. Ты была у них в домах, читала их поэтов, слушала их музыку…»

«Конечно. Эти люди проводят каждую секунду своей жизни в… ну, скажем так, в состоянии экзальтации. В неслыханном и невиданном доселе состоянии преданности созиданию!»

Ральф мрачновато отозвался: «Они живут в состоянии величайшего заблуждения, когда-либо наблюдавшегося в человеческой истории, и приближаются к чудовищному разочарованию, к катастрофе. Как человек, напившийся до одурения и собирающийся взлететь с края крыши».

Бетти посмотрела на мужа в темноте: «Ты с ума сошел?»

«Сегодня они живут в состоянии экзальтации, как ты сама сказала – но что будет, когда этот радужный пузырь лопнет?»

«Почему бы он лопнул? – не сдавалась Бетти. – Почему они не могли бы…»

«Бетти! – холодно и язвительно прервал ее Ральф Велстед. – Ты когда-нибудь видела общественный парк на Земле после праздника?»

Бетти горячилась: «Да, это ужасно. Потому что на Земле у людей нет чувства солидарности!»

«Вот именно! – сказал Ральф. – А на Приюте есть такое чувство. Их тесно связывает стремление сделать за два столетия то, что на Земле заняло семь тысяч лет. Если можно так выразиться, все они обращены лицом в одну сторону, идут к одной цели, движимые одним и тем же побуждением. Но когда это побуждение исчезнет, неужели ты думаешь, что они будут по-прежнему придерживаться возвышенных идеалов?»

Бетти промолчала.

«Человеческие существа, – продолжал рассуждать Ральф Велстед, – добиваются наибольшего, когда они в трудном положении. В таком положении, когда не сделать все возможное означало бы потерпеть полный провал. На Приюте люди оказались в трудном положении – и выжили, победили. Дай им возможность бездельничать, жить на деньги туристов – что тогда?

Но это еще не все. В сущности, это только половина дела. Здешние люди, – Ральф выразительно подчеркнул следующие слова, – живут во сне. Они – жертвы Десяти Книг. Они понимают буквально каждое слово «Энциклопедии» и из кожи лезут вон, чтобы приблизиться к тому, что рассматривают в качестве стандартов земной цивилизации.

Их собственные изобретения и произведения, с их точки зрения, далеко не соответствуют тому, что авторы «Энциклопедии» называют «достижениями человечества». Надо полагать, болван, составлявший эту «Энциклопедию», работал в рекламном агентстве, – Ральф Велстед рассмеялся. – Шекспир сочинял неплохие пьесы, не спорю. Но никто никогда не видел, как «пламя возгорается из искр, высеченных его словами, как его страницы переворачиваются сами собой, словно под порывами ветра».

Вполне возможно, что Сибелиус – великий композитор; не мне об этом судить, я плохо разбираюсь в музыке. Но кто из его слушателей поистине «становился частью финского льда, пахнущей мхом влажной почвы, хрипло дышащего леса» – как заверяет нас автор Десяти Книг?»

«Он просто-напросто старался со всей возможной живостью отобразить сущность произведений художников и музыкантов», – Бетти вступилась за автора энциклопедических дифирамбов.

«В этом, конечно, нет состава преступления, – согласился Ральф. – На Земле мы привыкли считать ложью любой печатный текст. По меньшей мере, мы не принимаем за чистую монету все, что написано, и автоматически делаем скидку процентов на пятьсот. Обитателям Приюта не сделали такую прививку от лжи. Они верят каждому слову своих Десяти Книг. Это их священный текст, их Библия. Они пытаются сравняться во всеми когда-либо существовавшими достижениями».

Бетти приподнялась на локте и тихо, торжествующе заявила: «И преуспели в этом! Ральф, они добились своего! Они приняли вызов, сравнялись со всем, что когда-либо было сделано на Земле, и даже преодолели этот рубеж! Ральф, я горжусь тем, что принадлежу к человеческой расе».

«К тому же виду животных, – сухо поправил ее Ральф Велстед. – Местные жители – потомки представителей всевозможных рас, метисы».

«Какая разница? – резко спросила Бетти. – Ты уже придираешься к словам. Ты прекрасно знаешь, чтó я имею в виду».

«Мы отвлеклись, – устало заметил Ральф. – Важнейший вопрос не относится к обитателям Приюта или к их достижениям. Конечно, их достижения чудесны – сегодня! Но что с ними будет, когда они подвергнутся влиянию Земли, как ты думаешь?

Ты думаешь, их производительность не снизится, когда недостижимая цель исчезнет? Когда они найдут Землю такой, какова она есть – воровской притон, бедлам бесконечного нытья и раздоров, набитый до отказа напыщенными посредственностями и дешевым надувательством? На Земле художники больше не рисуют ничего, кроме голых баб – если вообще умеют рисовать, а музыканты занимаются только тем, что производят звуки, звуки, звуки – любые звуки, какие только прикажут производить телевизионные продюсеры? Что будет с благородными мечтами обитателей Приюта?

Какое разочарование их ожидает, какое отвращение! Помяни мое слово, половина местного населения покончит с собой, а другая займется проституцией и начнет обсчитывать туристов. Им не под силу с этим справиться. Лучше оставить их такими, какие они есть, со всеми их несбыточными мечтами. Пусть думают, что мы с тобой – последние мерзавцы. Нам пора удрать с этой планеты и вернуться к себе подобным».

«Рано или поздно их кто-нибудь все равно найдет», – упавшим голосом сказала Бетти.

«Может быть. А может быть и нет. Мы сообщим, что в этой области космоса никого и ничего нет. Что, по сути дела, чистая правда – если не считать Приюта».

Бетти откликнулась жалобным голоском: «Ральф, я не смогу. Я не смогу нарушить их доверие».

«Даже для того, чтобы они оставались доверчивыми?»

Бетти взорвалась: «Неужели ты не понимаешь, что наше позорное бегство приведет к такому же разочарованию? Наше прибытие – кульминация их почти трехвековой истории. Подумай о том, как у них опустятся руки, если мы улетим!»

«Они работают над созданием гиперпространственного двигателя, – упорствовал Ральф. – Вероятность того, что это у них получится, ничтожно мала. Но они этого не знают. Им удалось генерировать поле, и они думают, что достаточно будет правильно отрегулировать подачу энергии и обеспечить более эффективную изоляцию. Они понятия не имеют, что первый гиперпространственный скачок возник, когда стал плавиться свинцовый резервуар, и Глэдхайм, чтобы проверить его, взял настольную лампу в виде чугунного уличного фонаря».

«Ральф! – пожала плечами Бетти. – Ты очень логично рассуждаешь. Твои аргументы вполне последовательны – но совершенно неудовлетворительны в эмоциональном отношении. Они не кажутся мне справедливыми».

«Пф! – фыркнул Ральф. – Давай не будем заниматься мистикой».

«И в то же время, – тихо прибавила Бетти, – давай не будем изображать из себя господа бога».

Наступило длительное молчание.

«Ральф?» – позвала Бетти.

«Что?»

«Разве нет какого-нибудь способа, ну какого-нибудь…»

«Какого-нибудь способа – сделать чтó?»

«Почему мы обязаны нести ответственность за такое решение?»

«А кто еще может принять это решение? Мы стали своего рода инструментами судьбы».

«Но это их жизнь, а не наша».

«Бетти! – Ральф Велстед устал спорить. – В данном случае мы никак не можем сложить с себя ответственность. Только от нас зависит, в конечном счете, пустить их на Землю или нет. Только мы можем видеть обе стороны ситуации. Это ужасное решение – но я говорю „нет“».

Они больше не спорили – и, по прошествии какого-то времени, заснули.


Поздно вечером, через три дня, когда Бетти собралась раздеваться перед сном, Ральф остановил ее. Она взглянула на него широко раскрытыми глазами, ее зрачки испуганно почернели.

«Положи в сумку все, что хочешь взять с собой. Мы улетаем».

Бетти замерла, напряглась, но постепенно расслабилась и сделала шаг к мужу: «Ральф…»

«Да?»

Она не могла найти в его топазовых глазах никакой мягкости, никакой неуверенности: «Ральф, это опасно. Если они нас поймают, нас казнят – за чудовищное предательство». Отвернувшись, она пробормотала: «И они будут по-своему правы».

«Придется рискнуть. Помнится, я сказал то же самое, когда мы решили приземлиться. Все мы когда-нибудь умрем. Возьми свои вещи, и пойдем отсюда!»

«Нужно хотя бы оставить записку – что-нибудь…»

Ральф указал на конверт: «Вот записка. Я поблагодарил их за гостеприимство. Написал, что мы – преступники, из-за чего не можем вернуться на Землю и не хотим никому объяснять, как это можно было бы сделать. Лучше я ничего не смог придумать».

В голосе Бетти снова послышалось раздражение: «Будь спокоен, они тебе поверят».

Она угрюмо засунула в сумку несколько небольших сувениров: «До звездолета далеко».

«Мы поедем на машине Клэя. Я наблюдал за ним и знаю, как управлять экипажем».

Бетти содрогнулась от сдавленного язвительного смеха: «Мы еще и машину у него уведем!»

«Ничего не поделаешь», – с каменным лицом отозвался Ральф. Он подошел к двери, прислушался. Ничто не нарушало тишину в мирно спящем доме. Он вернулся туда, где его ждала Бетти, холодно, неодобрительно наблюдавшая за его маневрами.

«Сюда! – прошептал Ральф Велстед. – Наружу, через террасу».

Они вышли под безлунное ночное небо Приюта – в естественном русле на террасе едва слышно журчал ручей.

Ральф взял жену за руку: «Теперь осторожно, не заходи в заросли бамбука». Она сжал ее руку, и они замерли на месте. Из окна послышался тревожный вздох – сменившийся облегченным бормотанием человека, на секунду разбуженного дурным сном.

Медленно, как плавящееся на огне стекло, они опять стали двигаться, прокрались поперек террасы и вышли на газон перед домом. Обогнув огород, они увидели силуэт электромагнитного экипажа.

«Залезай! – прошептал Ральф. – Я буду подталкивать машину, пока мы не скроемся за поворотом».

Поднимаясь на сиденье, Бетти со скрипом задела подошвой за металл. Ральф застыл и прислушался, вглядываясь в темноту, как филин. В доме царила тишина – тишина успокоения и доверия… Ральф подтолкнул экипаж – тот легко заскользил над травой, почти не оказывая сопротивления после преодоления первоначальной инерции.

Машина внезапно остановилась. И Ральф снова застыл на месте: сигнализация? Нет, на Приюте не было воров – за исключением двух незваных гостей с Земли. Ловушка?

«Якорь!» – прошептала Бетти.

Конечно! Ральф Велстед едва не застонал от облегчения. Каждая машина здесь стояла на якоре, чтобы ее не унесло ветром. Он нашел якорь, вставил его в углубление на корпусе машины, и теперь экипаж беспрепятственно поплыл по воздуху вдоль ведущего к дому Клэя туннеля, образованного древесными кронами. За поворотом Ральф подбежал к дверце экипажа, запрыгнул в него и нажал на педаль акселератора – машина поехала с легкой грацией каноэ, дрейфующего по течению. Оказавшись над шоссе, Ральф включил передние фары, и они понеслись в ночи.

«А на Земле мы все еще ездим на колесах, – процедил сквозь зубы Ральф. – Если бы только у нас была хотя бы толика местного прилежания и местной добросовестности…»

Мимо мчались встречные машины. Лица Ральфа и Бетти мгновенно озарялись фарами – они пригнулись к ветровому стеклу.

Экипаж подъехал к парку, где остался их звездолет. «Если кто-нибудь нас остановит и спросит, – прошептал Ральф на ухо жене, – мы просто приехали взять кое-какие личные вещи. В конце концов, мы не в тюрьме».

Но он все равно осторожно объехал корабль по кругу перед тем, как подойти к нему ближе, после чего подождал несколько секунд, напряженно вглядываясь в темноту. Вокруг не было ни звука, ни проблеска света, ни какого-либо признака охраны или наблюдения.

Ральф Велстед выскочил из машины: «Скорее! Подбеги к лестнице и поднимись внутрь. Я за тобой».

Они бросились к звездолету во мраке, взобрались по ступенькам, приваренным к корпусу – Ральф едва ощущал холодную сталь разгоряченными пальцами. Оказавшись в кабине, он захлопнул люк, закрепил его зажимами, бросился к пульту управления и включил реакторы. Опасное дело! Но прогреть двигатели надлежащим образом можно было после выхода из атмосферы. Звездолет поднялся – редкие огни Митилены покачнулись внизу и пропали во мраке. Ральф Велстед вздохнул – он внезапно почувствовал себя разбитым, но в то же время ему стало тепло, он расслабился.

Выше, выше! Планета превратилась в сферу – из-за ее ночного полушария выглянуло светило – 2932 Эридана; внезапно, без ощущения пересечения какой-либо границы, они оказались в открытом космосе.

Ральф Велстед вздохнул: «Боже мой, какое облегчение! Никогда не думал, что пустое пространство покажется мне таким прекрасным».

«Мне оно тоже кажется прекрасным, – сказал Александр Клэй. – Я его никогда раньше не видел».

Ральф вихрем развернулся и вскочил на ноги.

Клэй вышел из двигательного отсека; у него на лице было странное выражение – Велстед истолковал его, как проявление холодной, убийственной ярости. Бетти стояла спиной к перегородке, переводя взгляд с одного на другого; ее лицо вообще ничего не выражало.

Ральф Велстед медленно отступил от пульта управления: «Что ж! Вы нас поймали с поличным. Надо полагать, вы думаете, что мы очень нехорошо с вами обошлись. Может быть, это действительно так. Но моя совесть чиста. И мы не вернемся. Похоже на то, что вы захотели проехаться – и это вам удалось. Хотя, по мере необходимости…» Ральф многозначительно замолчал, после чего спросил: «Как вы оказались в звездолете?» Прищурившись, Ральф задал еще два вопроса: «Зачем? И почему именно сегодня?»

Клэй медленно покачал головой: «Ральф, вы почему-то принимаете нас за дураков, да и за трусов в придачу».

«Что вы имеете в виду?»

«Я имею в виду, что мне понятны ваши побуждения – и я восхищаюсь ими. Хотя, на мой взгляд, с вашей стороны было опрометчиво действовать прежде, чем посоветоваться с теми, кого ваши действия касаются самым непосредственным образом».

Ральф Велстед набычился, неподвижно глядя на Клэя: «Я несу всю ответственность за свои действия. Мне это не нравится, но я не боюсь».

«И это делает вам честь, – мягко сказал Клэй. – На Приюте мы, как правило, совместно несем ответственность, распределяем ее. Не уменьшая тем самым ее бремя, как вы понимаете, но поручая десятку – или сотне, или тысяче – умов решение проблемы, которая может оказаться слишком сложной для одного человека. Вы нас не цените, Ральф. Вы думаете, что мы малодушны, лишены инициативы».

«Нет, – возразил Ральф. – Не совсем так…»

«Наша цивилизация возникла, прежде всего, на основе способности к приспособлению, к динамичному развитию, – продолжал Клэй. – Мы…»

«Вы не представляете себе, к чему вам придется приспосабливаться, – резко прервал его Ральф Велстед. – Ни к чему хорошему. Вас ожидают всевозможные злоупотребления, проделки мошенников и миллионы туристов, которые превратят вашу планету в то, во что отряд мародерствующих солдат-оккупантов превращает первую встречную хорошенькую девушку».

«Проблемы будут», – согласился Клэй. Теперь его голос становился звучным: «Но мы этого хотим, Ральф. Мы хотим проблем. Мы изголодались по проблемам обычного человеческого существования. Мы хотим снова слиться с потоком жизни. И даже если это означает, что нам придется проливать пот и слезы, мы этого хотим. Так же как вы, мы сделаны из плоти и крови. Мы не желаем впадать в нирвану – мы хотим испытать наши способности. Мы хотим бороться, плечом к плечу с лучшими людьми, за лучшее человечество. Разве вы не боретесь с тем, что не считаете справедливым?»

Ральф Велстед угрюмо покачал головой: «Я больше не лезу в драку. Противник слишком силен. Я пытался – в молодости – но сдался. Может быть, именно поэтому мы с Бетти блуждаем в дальнем космосе, на краю неизвестности».

«Нет! – смешалась Бетти. – Это еще не все, Ральф, и ты это знаешь. Мы занимаемся изысканиями потому, что тебе это нравится. И тебе нравится иметь дело с людьми так же, как всем остальным – даже если они играют не по правилам и всё ставят с ног на голову».

«Играют не по правилам и всё ставят с ног на голову, – Клэй повторил эти слова с таким выражением, как будто пробовал редкий деликатес. – Именно то, чего нам не хватает на Приюте. В старые добрые времена у нас было достаточно суматохи и беспорядка. Предки бросались с головой в омут, чтобы подчинить себе новый незнакомый мир. Мы его подчинили. Еще сто лет отсутствия настоящих проблем, и мы погрузимся в наркотические бредни, поддадимся апатии, выродимся».

Ральф Велстед молчал.

«Нельзя забывать, Ральф, – говорил Клэй, – что мы неотделимы от человечества. Если дела идут хорошо – прекрасно. Но если существуют проблемы, мы хотим способствовать их решению. Вы сказали, что для вас противник оказался слишком силен. Но думаете ли вы, что у противника хватит сил бороться с целой планетой? С тремястами миллионами отточенных, добросовестных умов?»

Ральф пристально смотрел на собеседника, его воображение оживилось: «Не вижу, каким образом…»

Клэй улыбнулся: «Я тоже не вижу. Пусть эту задачу решают триста миллионов человек. В такой перспективе она не представляется слишком сложной. Тремстам умам потребовалось три дня, чтобы понять, каким образом кварцевый додекаэдр…»

Ральф вздрогнул и с укором взглянул на жену: «Бетти!»

Она покачала головой: «Я сообщила Клэю о нашем разговоре, о нашем споре. Мы долго обсуждали этот вопрос. Я рассказала ему всё – и обещала подать сигнал, когда мы попробуем сбежать. Но я ни словом не упомянула гиперпространственный двигатель. Если они его сделали, это их собственное открытие».

Ральф Велстед медленно повернулся к Клэю: «Вы открыли его? Открыли? Но это невозможно!»

«Ничего невозможного, – возразил Клэй. – Вы сами намекнули на сущность головоломки, когда сказали, что человеческий разум в этом случае бесполезен, так как гиперпространственный двигатель работает в условиях, несовместимых с человеческими представлениями. Так что мы сосредоточили внимание не на двигателе как таковом, а на условиях его функционирования. Первые результаты были получены, когда мы рассмотрели возможность одновременного перемещения в двенадцати направлениях – отсюда и эксперимент с додекаэдром. Интуитивная догадка, если хотите – но эксперимент удался».

Ральф вздохнул: «Вы победили. Я сдаюсь. Клэй, теперь вся головная боль – ваша. Вы сами того хотели. Что вы намерены делать? Вернуться на Приют?»

Клэй улыбнулся с выражением, напоминавшим нежность: «Мы уже в космосе, так или иначе. Я хотел бы взглянуть на Землю. Провести там месяц, инкогнито. А потом мы вернемся на Приют, и я отчитаюсь перед моим миром. После чего все мы – триста миллионов – подождем звонка, чтобы выйти на ринг и начать первый раунд».

Загрузка...