Кейт пожала плечами, Джин молчала. В проеме двери показалась женская фигура, закутанная в белое покрывало. Джин заметила любопытный взгляд из-под паранджи – ее рассматривали. Старейшина обернулся, женщина тут же исчезла в доме.
– Кейт, идите сюда, ты зря теряешь время, – крикнул из машины Шлихт. – Мы уже закончили. Будем трогаться дальше.
Когда они приблизились, он упрекнул Стролл:
– Что ты хочешь от этих ребят? Они воюют уже лет пятьдесят, не меньше, между собой, с русскими, теперь с нами. Они давно уже выработали тактику, как надо вести себя, чтобы выжить. Они никому не верят, только присматриваются, на чьей стороне окажется преимущество, ту сторону они и займут. Залезайте в машину, и поехали. Получен приказ обследовать заброшенную деревню на предмет активности талибов, здесь недалеко, метров пятьсот, за дюнами. Придется спешиться. На бэтээрах по их деревне не проедешь, очень узкие улочки.
– О, как я это не люблю, – простонала Кейт, усаживаясь рядом с Джин, – наглотаешься пыли, но этого мало. Ходить пешком по земле, начиненной взрывчаткой, – вот удовольствие, верно, мэм? У пешего, нарвавшегося на СВУ, шансов нет, запросто разорвет на куски.
– Госпожа полковник с нами не пойдет, – сказал Шлихт. – Останется в машине. Еще не хватало, чтобы мы лишили армию Соединенных Штатов ее лучшего медика.
– Я сама решу, что мне делать, Боб, – Джин улыбнулась. – По званию я здесь самая старшая, так что вполне могу располагать собой.
– Мой долг – предупредить вас, мэм, – ответил Шлихт почтительно.
– Благодарю, Боб, – мягко ответила Джин. – Я думаю, все обойдется.
– Узкий проход. И пыли в самом деле много.
Джин протиснулась вслед за Кейт между серых глиняных стен и оказалась в полукруглой комнате с одним окном, закрытым обрезком доски. Скудного света было достаточно, чтобы рассмотреть, что лежало на полу.
– Это какой-то хлам, – Джин пожала плечами.
– Не двигайтесь, мэм, – Шлихт остановил ее. – Это не просто хлам, а весьма опасные штуки. Вон там, в углу, совершенно точно шестидесятимиллиметровая мина, а рядом хвост снаряда, его вполне можно использовать, по их понятиям, мэм. Начинить гвоздями, болтами, подшипниками, вставить взрыватель, и готово – нажимная пластина. Если, не дай бог, наступите на такую вещицу, все, что в нее заправлено, полетит в вас, и я не уверен, что вы успеете попросить Господа милостиво вас встретить – так быстро вы к нему отправитесь. Еще раз не дай бог, конечно. Но это в равной степени касается каждого из нас.
– Я понимаю, Боб, – Джин кивнула.
– Сэр, тут в противоположном углу две деревянные штуки, похожие на большие тарелки, – доложил Ракер, – под ними угольный стержень, обернутый белой лентой наподобие скотча.
– Обследуйте все это внимательно, – приказал Шлихт, – и произведите зачистку.
– Эта деревня недалеко от того места, где мы видели талибов, – заметила Кейт. – Не исключено, именно здесь они смастерили СВУ, обнаруженные нами на дороге. И старейшина знал об этом.
– Может быть, знал, может, и не знал, – Шлихт пожал плечами, – но как они устанавливали их, точно видел. Но промолчал, чтобы не связываться ни с ними, ни с нами.
Когда вышли на улицу, Шлихт подозвал к себе солдата.
– Всем рассредоточиться, – приказал он. – Двоих на крышу, следить за окрестностями. Когда заходишь в деревню, – пояснил он для Джин, – не исключено, что где-то в укрытиях могут сидеть их снайперы. Не раз случалось, когда все тихо, и вдруг раз – и ударят из гранатомета. Это война, в которой все непредсказуемо, никогда не знаешь, что ждет тебя за ближайшим поворотом.
– Сэр, впереди пластина…
– Всем стоять.
Не успели пройти и десяти метров по улице, как сержант Ракер, сканирующий дорогу, предупредил об опасности.
– Не исключено, что под ней емкость. Я обследую, сэр. Да, СВУ на батарейках, – доложил он спустя несколько минут. – Но не активная. Батарейка высохла. Видимо, установлена здесь давно.
– Они и на батарейках бывают? – удивилась Джин. – Никогда не слышала.
– В нашем деле много тонкостей, мэм, – усмехнулся Шлихт. – И такое случается. Талибы используют такие штуки, но они не очень надежные. Батарейки быстро разряжаются.
Он повернулся к сержанту.
– Ракер, раскапывать глубже нельзя. Мы не знаем, какой у нее взрыватель. Если он самодельный или излишне чувствительный, он может взорваться в любой момент.
– Ой, собака, – воскликнула Кейт. – Откуда она?
К ним подбежала худая рыжая дворняжка, и капрал Тейлор кормил ее кусочками печенья, оставшимися в кармане.
– Сейчас вернемся к машинам, я тебе дам еще, – сказал он.
– Тейлор, не отвлекайтесь, – одернул его Шлихт. – Успеете еще наиграться на базе. Уверен, эту собаку он точно потащит с собой, – сказал он Джин. – Большой любитель животных. Там у него уже есть парочка подопечных, бродячие собаки в Афганистане благодаря Тейлору скорее познакомятся с американским образом жизни, чем люди.
Шлихт продолжил распоряжаться:
– Ракер, окапывайте осторожно, чтобы не сдвинуть снаряд. Затем все отойдем в укрытие и взорвем его в земле. Сообщите Беннету описание СВУ, пусть доложит на базу.
– Сэр, тут идет провод, – через секунду доложил Ракер.
– Ничего удивительного, – сказал Шлихт. – Еще никогда не было, чтобы они устанавливали СВУ по одной. Они не скромничают. Идем по проводу, но след в след за сканером, ни шагу в сторону, всем ясно? Тейлор, оставь собаку. Смотри, куда ставишь ногу. Дустум, не отставай.
– Сэр…
– Назад! Что там?
– Кажется, еще одно такое же устройство с батареей, но на этот раз активное, – доложил Ракер.
– Очень хитро придумано. Расчет на то, что мы найдем неактивное устройство, успокоимся, а потом подорвемся на активном.
– Да, здесь вокруг мягко, – продолжал Ракер. – Земля явно перекопана.
– Я сожалею, мэм, – Шлихт взглянул на Джин. – Вашим студентам придется вас подождать.
– Что делать, – она пожала плечами. – Сама напросилась. Экскурсия по СВУ, буду знать.
– Двухтактная СВУ с изолятором, шарикоподшипниковое соединение, – Ракер осторожно приподнял жестянку под сканером, – батарея на девять вольт. Внизу восьмидесятимиллиметровая мина со шнуром-детонатором…
– Неплохая штучка, – Шлихт присвистнул. – Не зря прогулялись. Я где-то читал, что войны выигрываются ногами по земле. Чем больше протопаешь, тем скорее одержишь победу. Похоже, это и к нам имеет отношение. Что ж, будем взрывать. Всем отойти. Пятнадцатиминутная готовность. Тейлор, не забудь пса. Ты уже придумал, как назовешь его?
– Дик.
– Вот так, мэм, – Шлихт только покачал головой, – мы тут возимся с миной, а кто-то сзади придумывает имена собачкам. А что еще делать, верно? Если улица узкая и пройти можно только по одному. Удобно.
Он огляделся.
– А где Дустум? Я его не вижу.
– Он прошел в тот переулок, сэр, – доложил Тейлор, показывая направо.
– Я же сказал, ни шагу в сторону! Почему ты не задержал его?
– Я не успел, сэр…
– Черт возьми!
Земля вздрогнула. Из проулка послышался взрыв.
– Стоять! Без паники! Тейлор, на место! Ракер, продолжайте заниматься миной.
Шлихт обернулся к Джин:
– Мэм, я прошу вас пройти со мной. Наверняка нужна помощь.
Она кивнула.
– Кейт, ты тоже. Всем остальным заниматься своим делом, никаких прогулок, – строго распорядился капитан. – Только по команде. Мэм, вы помните? След в след, ни шагу в сторону. Идите за мной.
– Я помню, Боб.
Они осторожно вернулись назад и свернули в проулок, сразу попав в облако дыма.
– Он спустил еще одно СВУ, – негромко произнесла Кейт. – Мне кажется, это нога, мэм… Оторвало ногу…
– Нет, все на месте, – остановил ее Шлихт. – Недалеко ушел Дустум. Вот он, здесь рядом, мэм.
– Сейчас я осмотрю его, – Джин направилась к раненому, но Шлихт схватил ее за руку.
– Стоять. Сначала все просканируем. Тейлор! Обследуйте все вокруг раненого, чтобы доктор могла подойти.
– Слушаюсь, сэр.
– Сколько раз повторять, нельзя ходить туда, где еще не проверяли радиолокатором? – упрекнул Шлихт переводчика.
Тот сидел, прислонившись спиной к стене, обмундирование на ноге было разорвано, ткань промокла от крови.
– Сэр, кажется, главный снаряд где-то рядом, он не сработал, – доложил Тейлор.
Он подмигнул Дустуму:
– Ты легко отделался.
– Ясно. Раненого надо переместить. Кейт, давай перенесем его на безопасное место. Там доктор осмотрит рану, и потом уже отправим к машине.
Шлихт сообщил по рации:
– База один-два, у меня раненый. Высылайте санитарную вертушку. Сообщаю координаты.
– Ну, как?
Дустума опустили на тщательно обследованное место. Джин наклонилась, осматривая рану.
– Кость цела. Можно сказать, царапина. Крови много. Но сейчас я наложу жгут и сделаю перевязку. Все обойдется, – успокоила она переводчика. – В самом деле, легко отделались.
Тот улыбнулся, но в глазах все еще стоял страх.
– У меня такое ощущение, что вся эта деревенька – не что иное, как опорная база талибов, – сказала Кейт. – Может быть, не стоит связываться с разминированием, а просто взорвать ее полностью. Что думаешь, кэп?
– Скорее всего, ты права, – согласился Шлихт. – Ракер, все выходим. Приготовиться к подрыву. Линейный заряд С-4, пустите робота, чтобы он расположил его. Как только робот вернется, будем взрывать.
– И часто приходится это делать? – спросила Джин.
Сделав укол обезболивающего, она ввела Дустуму антибиотик и накладывала повязку в машине.
– Частенько, мэм, – вздохнула Кейт. – Вы сами видели, у них здесь склад. Противотанковые гранатометы, стрелковое оружие, взрывчатые вещества. Такие запасы мы уничтожаем сразу. Вообще саперам Боба приходится разминировать по восемьдесят километров дорог в день, и такие склады попадаются не раз и не два, много. Нас придают Бобу в усиление, так что приходится видеть, мэм, как они работают.
– Робот вернулся, сэр, – донесся голос сержанта Ракера. – Все готово. Ждем приказа.
– Один, два, три. Огонь!
Мелькнула вспышка, раздался взрыв.
– Одним складом меньше, мэм, – заметил Шлихт, заглядывая в машину. – Как дела, Дустум? Я вижу, ты повеселел.
– Уже лучше, сэр.
– Чтобы командир мог спокойно спать, он должен знать, что сделал все, чтобы его солдаты как можно меньше подвергались опасности, – Шлихт забрался в броневик и уселся на свое место. – Тебе повезло, Дустум, что мэм сегодня оказалась с нами. Сейчас дождемся вертолета и двинемся дальше.
– Сэр, может быть, не надо эвакуации, – попытался возразить переводчик, – я закончу рейд с вами.
– Никаких разговоров, – отрезал Шлихт. – Пусть в госпитале все обследуют как надо. Успеешь вернуться. Я правильно говорю, мэм?
– Все правильно, капитан, – ответила Джин. – Я согласна.
Покрытое широкими багровыми рубцами лицо Милисы прояснилось, едва Джин приблизилась к ее постели.
– Я думала, никогда не увижу вас. Мне вообще казалось, что раньше я видела вас только во сне, – проговорила она, шевеля вздернутыми, изъеденными шрамами губами. – Что вас не существовало на самом деле. А потом я говорила себе: ты жива, а значит, и та женщина, которая лечила тебя в Сирии, она тоже существовала. Но лучше бы я умерла. Мне страшно смотреть на себя в зеркало.
Темно-карие глаза девушки заблестели от слез.
– О жизни никогда не стоит сожалеть, ей надо радоваться, – Джин присела на стул у ее постели, ласково взяла за руку, Борис встал за ее спиной, положив руки на плечи. – Я смотрю, ты хорошо уже научилась говорить по-русски, а раньше Снежана жаловалась, что плохо тебя понимала, немного по-русски, немного по-английски, а так все больше жестами.
– Да, я ведь не из Бухареста родом, из Яломицы, глубокая провинция. Русский у нас был в школе, но преподавали плохо, учитель то был, то нет, так и сдали кое-как. Английского и вовсе не преподавали. В Амаре техникум фармацевтический закончила. Там конкурса не было, недобор, желающих учиться было мало, легко поступила. А потом уж в Бухарест, в университет отправилась. Там меня на биологию приняли, у меня химия, биология, румынский язык – все хорошо было. А иностранный там не очень спрашивали, – она виновато улыбнулась, – можешь сказать по-русски «спасибо», «пожалуйста», «до свидания», и то хорошо. По-английски уже в Бухаресте читать научилась, чтобы книги читать по специальности, а говорить – нет, никакой практики не было. Да и то, закончила, а работы в Бухаресте не найти, своих хватает, вернулась в Яломицы, а там школу вскоре закрыли, учить некого, все в город подались. Вот искала работу, вербовщики в Сирию заманили, думала, найду применение по своей биологии, а они меня в бордель, мне даже в голову такое не приходило, документы отобрали, куда денешься? Так бы и умерла там, в Сирии этой, если бы не вы. А как Снежана? Мне сказали, она с вами уехала.
Она приподняла голову, заглядывая в лицо Джин.
– Она сейчас в Чикаго, – мягко ответила Джин. – Работает помощницей в клинике Линкольна, учится в медицинской школе. Твоя жизнь тоже наладится.
Джин легко сжала руку Милисы, прижимая ее к груди.
– Мы вот решили с господином Логиновым, тебе сделают пластическую операцию, все шрамы на лице уберут, уже скоро, – она взглянула на Бориса, он кивнул. – Может быть, не одна операция потребуется, это уже специалисты посмотрят. Но от шрамов твоих не останется и следа, так что можешь не переживать на этот счет ни мгновения. Это обязательно так будет. Не сомневайся. Ты снова станешь красивой. Как была. Немного надо потерпеть, во всяком случае, надо надеяться. Даже не просто надеяться, а верить, что все так и будет. На это уйдет еще несколько месяцев, это точно, может быть, даже полгода. За это время тебе надо определиться со своей жизнью. Что ты хочешь – вернуться домой в Бухарест, остаться здесь в Москве, может быть, хочешь поехать в Чикаго, к Снежане? Это ведь на самом деле не я, она была первая, кто тебя спас. Она увезла тебя от Мустафы, наняла сиделку, чтобы ухаживать, меня вот нашла, позвала. Я ничего о тебе не знала. А когда она узнала, что я еду в Москву, сразу напомнила, узнайте, мэм, если возможно, хоть что-нибудь о Милисе, забрал ее тот русский офицер или нет. Она о тебе волнуется.
– В Бухарест я не поеду, там мне нечего делать, – произнесла Милиса с горечью и покачала головой. – Все родственники от меня отказались. Узнали, что из меня проститутку сделали, мать сказала, чтоб на порог не показывалась, ей перед людьми стыдно. Если бы вы взяли меня с собой, госпожа, – она сжала руку Джин, заглядывая ей в лицо с надеждой, – я бы что угодно делала для вас. Самую грязную работу. Любую. Здесь я боюсь оставаться, здесь мне совсем не на кого положиться.
– Хорошо, когда вылечишься, поедем с тобой к Снежане в Чикаго, обещаю, – твердо ответила Джин. – За это время я все подготовлю для тебя – документы, жилье. Вот Борис мне поможет в том, что касается выезда из России. Так что тебе совсем не нужно расстраиваться.
Она наклонилась к Милисе, поправляя ей волосы на лбу.
– Сейчас главное – как можно скорее поправляться, чтобы началась новая, интересная жизнь.
– Она бы никогда у меня не началась, если бы не вы.
Голос Милисы дрогнул, она снова готова была расплакаться.
– Без вас мне даже надеяться было бы не на что и не на кого. Это просто Бог смилостивился надо мной, что послал вас ко мне, – слеза скатилась по ее щеке. – Благодаря вам я снова начинаю верить, что все-таки в мире существует добро, а прежде он представлялся мне сплошь черным.
– Не надо отчаиваться. Не надо, – Джин успокаивающе погладила Милису по руке. – О тебе заботится столько людей. И я, и вот Борис, и господин Хомский, и его помощники. Вместе мы обязательно сделаем что-нибудь путное. Жизнь наладится, ты будешь с радостью смотреть на себя в зеркало, к тебе вернутся мечты, ты будешь жить в большом, красивом, современном городе и не будешь чувствовать там себя чужой, я тебе обещаю. Я познакомлю тебя со своей семьей, ты не будешь одинока. Возможно, ты продолжишь изучать биологию, возможно, найдешь для себя другую профессию. Обязательно встретишь человека, который станет тебе опорой, будет заботиться о тебе. Я уверена в этом. И все, что ты пережила в Сирии, забудется, как страшный сон. Все так и будет.
– Все так и будет, – тихо повторила за ней Милиса. – Жить в Америке, да еще иметь там работу, друзей. Разве я могла мечтать об этом? Мне до сих пор кажется, что все это какой-то розыгрыш, обман. Вы даже не представляете, какую жизнь я вела раньше, госпожа, в каком захолустье.
– Но я же не обман, не видение, – все так же уверенно ответила Джин. – Вот я, перед тобой. Ты можешь видеть меня, прикоснуться ко мне. Значит, и все остальное тоже не обман. Не сон, не бред. Все сбудется. Надо надеяться. Надо надеяться, дорогая.
Наклонившись, она поцеловала Милису в лоб.
– Я рад познакомиться со спасительницей своей пациентки.
Джин услышала приятный мужской голос и обернулась.
– Это доктор Хомский, – сказал ей Борис. – Привет, Геннадий. Я тебе звонил.
– Я был на консилиуме. Очень сложный случай. Геннадий, – он протянул Джин руку.
Джин встала.
– Джин Роджерс, – представилась она, ответив на рукопожатие.
Высокий, подтянутый, круглолицый, с широко расставленными светлыми глазами, доктор производил приятное впечатление.
– Вы, я слышал, военный врач? – спросил он у Джин. – Я в недавнем прошлом тоже. В некотором смысле, это особая специализация. Когда надо знать все и немного больше.
– Потому что на поле боя не с кем посоветоваться, кроме как с самим собой, – добавила Джин. – Так всегда говорила моя бабушка.
– А ваша бабушка?.. – Хомский удивленно приподнял бровь.
– Маренн фон Кобург-Заальфельд, может быть, слышали…
– Еще бы. Тогда понятно. Тогда ничему удивляться не приходится. Это самая высокая рекомендация.
Со скрытой иронией он спросил у Джин:
– Как вы находите вашу подопечную? Как мы справляемся? Она вам не пожаловалась?
– Пожаловалась, – Джин ласково провела рукой по коротко остриженным волосам Милисы. – Но не на то, как ее лечат, я вижу, ее состояние вполне удовлетворительное, соответствует тяжести того, что ей пришлось перенести. Даже лучше, чем я ожидала. Но здесь ей одиноко, конечно. Ничего, мы скоро позаботимся об этом. Она встретится со старыми подругами, которые ее ждут.
– Вы заберете ее в Америку?
– Заберу. Она сама так хочет, и я думаю, так будет лучше.
– Да, так будет лучше, – поддержал Джин Борис. – Во всяком случае, в Чикаго найдется немало людей, которые по просьбе Джин примут активное участие в судьбе этой женщины. Здесь на подобное трудно рассчитывать. Даже если подключить моего отца.
– Я не возражаю, – Хомский пожал плечами. – Я даже рад. Как только позволит ее состояние.
– Это бесспорно, – кивнула Джин. – Будем ждать полного выздоровления. И обязательно пластики. В Америку она отправится красавицей. Мужчины в аэропорту будут заглядываться на нее.
Джин ободряюще прикоснулась пальцами к плечу девушки, та едва заметно улыбнулась изуродованными губами. Казалось, она не очень верила, что это действительно произойдет.
– Нисколько не сомневаюсь, – согласился Хомский. – У Милисы по программе сейчас полынная ванна, а потом придет психолог. Ольга Алексеевна, вы помните?
Милиса кивнула, ее пальцы охватили запястье Джин, как будто она не хотела ее отпускать.
– Я никуда не ухожу, – Джин взяла руку девушки в свою. – Я буду навещать тебя. Я еще некоторое время пробуду в Москве, и буду приходить к тебе. Часто. Обещаю.
Она заметила, что на глаза девушки навернулись слезы.
– У меня никого, кроме вас, нет, – прошептала Милиса.
– Я помню об этом, – ответила Джин и поцеловала ее пальцы. – Не волнуйся. Я никуда не денусь. Теперь мы будем вместе, пока ты не перестанешь во мне нуждаться.
В палату вошла медсестра.
– А вот и главный специалист по ваннам, – пошутил Хомский. – Отдаем пациентку.
Он обратился к Джин:
– Ольга Алексеевна жалуется на ее недоверие, а к вам, я вижу, она очень расположена.
– Будешь расположен, когда уже прощаешься с жизнью, а тебя достают с того света, – Джин качнула головой. – Ничего удивительного.
– Прошу в мой кабинет, – пригласил Хомский, направляясь к двери. – Буду рад угостить чашкой кофе.
– У тебя есть еще время? – озабоченно спросил Борис, взглянув на часы.
– Есть немного, – ответила Джин.
Ободряюще улыбнувшись Милисе, вышла за Хомским в коридор.
– Милиса замкнута от природы. Как многие выходцы из небольших селений и городов, она с недоверием относится к людям, которых не знает, ведь в таких поселениях обычно все друг с другом знакомы. Хотя она училась в университете, это должно было ее как-то раскрепостить. Но череда неудач, последовавших за тем, снова подорвали ее уверенность в себе. Я уже не говорю о последнем негативном опыте.
Они прошли по коридору и вошли в кабинет.
– Прошу, присаживайтесь, – Хомский показал Джин на удобное кресло напротив рабочего стола. – Сейчас принесут кофе. Борис?
– Я здесь, – Логинов придвинул себе стул.
– Я совершенно с вами согласен, Джин, – Хомский сел на диван рядом. – Я все время напоминаю об этом психологу. Но трудность состоит в том, что мы практически не знаем предысторию этой женщины, что с ней происходило до того, как она оказалась в Сирии. Вообразите, она ни звуком не обмолвилась Ольге Алексеевне ни об университете, ни о биологии, которой занималась. Всегда отвечает только «да» или «нет». Арефьевой, как я понимаю, не удалось завоевать ее расположение.
– Ну, как говорила моя бабушка, чтобы что-то понять о пациенте, надо взять на себя труд о нем всерьез подумать, не только на работе, но и дома, – ответила Джин. – Видимо, у вашего психолога много других неотложных дел. Надо понимать, что у такого рода людей из глубокой провинции далеко не самой передовой страны, какой является Румыния, даже отсталой сейчас страны, сознание немного устаревшее, мягко говоря. Их представления крепко связаны с вековыми традициями, которые устоялись в той местности. Я не удивлюсь, если окажется, что в детстве Милиса всерьез верила в вампиров и оборотней, даже если это детство пришлось на коммунистические времена. В таких провинциях государственные идеи живут отдельно, а давние народные обычаи – отдельно, параллельно, сами по себе. В этом корень той глубочайшей травмы, которую она получила, оказавшись вопреки ожиданиям в заведении Мустафы. Я не говорю о физических повреждениях.
Она взглянула на Бориса, тот опустил голову.
– Еще до того инцидента она уже находилась в состоянии сильнейшего стресса, потому что народный уклад, в котором она выросла, совершенно не позволяет никаких свободных сексуальных контактов вне семейных рамок. Хоть за деньги, хоть без денег, по зову сердца, так сказать. Даже думать об этом – табу. И хотя она училась в Бухаресте, то есть, конечно, видела, насколько более либеральными сейчас стали нравы среди молодежи в этой сфере, да и не только, не думаю, что она все это глубоко впустила в себя. Не исключаю, что на тот момент, когда все случилось в Сирии, она еще оставалась девственницей. Но выяснять это считаю ошибкой. Мне кажется, не надо вообще вызывать ее на разговор именно о тех событиях, чтобы, как советовал Фрейд, вытащить душевную боль наружу и изжить ее. Напротив, психолог должен разъединить в сознании пациента причину и следствие. Моральную и физическую боль. То есть не упоминать о самом стрессе, о травме, а направлять усилия на культивирование положительных ощущений. На заживление, на успешную операцию в самом ближайшем будущем. На проектирование будущего. Она должна увидеть свое будущее и поверить в него. Это будущее необходимо отделить от прошлого, а не связывать с ним. Чтобы девушка поверила в него. А все негативное просто вычеркнуть, как будто его и не было. Возможно, то, что ваш специалист не может найти к ней подход, как раз связано с тем, что она пытается вынуть из Милисы страхи прошлого, а та не поддается, начинает их оберегать и только еще больше на них зацикливается. Надо иметь в виду, что по понятиям мест, где она родилась, это стыдно. Это очень стыдно, и она ни за что не захочет вслух говорить об этом. Надо пока оставить все это в покое. Говорить только о будущем, разбирать возможные его варианты, даже в мельчайших деталях. Вполне отдавая себе отчет, что в сознании девушки этого будущего просто не существует, оно рухнуло. Оно и прежде имело лишь призрачные очертания, она находилась в отчаянном положении, и моральном, и материальном. Не зря же она направилась в Сирию, лишь бы найти себе какое-то применение, заработать на жизнь. А ловушка, в которой она оказалась, ее раздавила окончательно. Она страдает от обмана. Она не доверяет не только психологу, который с ней работает, а всему миру вообще. Все мостики разрушены, сожжены. Эти мостики надо наводить заново. Сама она с этим не справится. Если ее оставить без моральной поддержки, она вполне может покончить жизнь самоубийством. Через некоторое время, даже если ей восстановят внешность и она сможет передвигаться без посторонней помощи. И это будет выглядеть как ни с того ни с сего, а на самом деле – от глубочайшего внутреннего кризиса.
– Я обязательно поговорю сегодня с Арефьевой, – Хомский очень внимательно выслушал Джин. – Видимо, ей действительно необходимо сменить тактику. И как можно скорее.
– Я помогу вашему психологу, – предложила Джин. – Мы видим, что мне Милиса доверяет безоговорочно, и это надо использовать. Эту связь упустить нельзя. Ее надо развивать, поддерживать. Пока я в Москве, я буду постоянно навещать ее. А дальше…
Она повернулась в Логинову:
– Борис, я прошу, поставь ей ноутбук, надо обеспечить ей доступ в сеть и научить пользоваться электронной почтой, скайпом, твиттером. Я буду общаться с ней на расстоянии, писать ей письма, посылать короткие сообщения. Чтобы она все время чувствовала мое присутствие. Кроме того, конечно, мобильная связь. Чтобы она в любой момент могла позвонить мне. Конечно, это дорого…
– Не имеет значения, я заплачу, – Логинов кивнул. – Главное, чтобы она поскорее поправилась.
– Я думаю, что дело быстрее пойдет на лад, – уверенно заметила Джин. – Я подключу Снежану, ее подругу по Сирии, они смогут общаться напрямую, без меня, у той уже немало подруг в Чикаго, она расскажет о них Милисе, с кем-то познакомит. Так мир будет постепенно снова раскрываться перед ней, она станет доверять ему, в ее душе поселится радость, уйдет этот страх и одиночество. Одиночество – вот что все тормозит теперь. Она чувствует себя загнанной в угол, боится прошлого, боится будущего. Надо, чтобы будущее само показало себя, и весьма в дружественном ракурсе, а прошлое… Оно никуда не денется. Из него надо взять хорошее, знакомство со Снежаной, например, их преданность друг другу. А все плохое предать забвению. Запретить упоминать об этом. Человеческая память имеет удивительное свойство стирать все неприятности, уничтожать все связанные с ними эмоции, оставляя лишь смутные очертания событий. Будем надеяться, что это свойство сработает.
– А как же я? – спросил Борис. – Мне надо перестать ходить к ней, чтобы она больше не вспоминала?
– Это сложный вопрос, – Джин задумчиво взглянула в окно. – Конечно, лучше бы не ходить. Но здесь, в Москве, она нуждается в постоянной заботе с твоей стороны, в первую очередь организационной. И тот же ноутбук, и лекарства, и процедуры. Можно полагаться на Геннадия, но он ведь тоже не всегда свободен. Нужно дублировать. Нет, раз уж вы с ней хоть как-то помирились, это тоже связь, эмоциональная связь, которую обрывать сейчас небезопасно. Мы не знаем точно, простила ли она.
Джин повернулась и посмотрела Борису в лицо.
– Но я почему-то думаю, что простила. Сегодня я не почувствовала у нее никакой агрессии к тебе. Даже когда ты положил мне руки на плечи, это не вызвало у нее негативной реакции. Бывает, когда пациент к кому-то привязан и доверяет только этому человеку, он оберегает его от всех посторонних, и уж тем более от тех, кого считает своими врагами, даже подспудно. Она прореагировала на твое присутствие спокойно. Я не ощутила никакого страха с ее стороны. Да, я склонна считать, что она простила. Может быть, не полностью, но в общем – да. Это огромное достижение и говорит о выздоровлении психики. Тем более, ты должен продолжать навещать ее. Иначе твое исчезновение будет воспринято как предательство. Это будет еще хуже. Я его простила, а он исчез, он забыл обо мне. Но будь осторожен.
Джин наклонилась вперед и понизила голос.
– Часто случается, что существо, подвергшееся насилию, начинает идеализировать своего врага и даже влюбляется в него, это, кстати, очень свойственно женщинам, где-то даже часть природы. Если ты не хочешь этого в своей жизни, держи дистанцию, не надо слишком приближаться, подавать поводов. Иначе вместо выздоровления мы получим еще один глубокий стресс у больной, который будет вызван отказом. Хотя я не могу тебе указывать, возможно, ты сам питаешь к ней симпатию. Но, как правило, такие отношения, выстроенные на чувстве вины и обожествлении обидчика, очень болезненные, ничего хорошего из них не получается.
– Все, что я чувствую к ней, – это сострадание. И свою вину, безгранично, – признался Борис.
– И от этого, бывает, пробуждается любовь, – с улыбкой добавил Хомский. – Не пробуждается она только от благодарности. Хотя и такое исключить нельзя.
– Нет, в данном случае исключается все, кроме того, что я сказал, – резко ответил Борис.
Хомский с удивлением посмотрел на него.
Дверь открылась. Появилась молоденькая медсестра в ослепительно-белом накрахмаленном халате. Она принесла кофе.
– Разрешите, Геннадий Петрович?
– Да, Марина. Поставьте сюда, – Хомский показал медсестре на стеклянный стол перед диваном. – Спасибо.
Девушка прошла в кабинет, из-под длинной белой челки, закрывающей брови, стрельнула взглядом в Бориса. Наклонившись, чтобы поставить поднос с кофейником и чашками на стол, довольно медленно расставляла их, как показалось Джин, используя паузу, чтобы показать Борису чуть отставленную в сторону ногу в тонком чулке со стрелкой и в босоножке на высоком каблуке. Борис же смотрел перед собой, размышляя о чем-то. Джин с трудом сдержала улыбку.
Зазвонил телефон.
– Прошу прощения, – Джин ответила на вызов и сразу же перешла на английский.
– Это Донна, – объяснила она Логинову. – Меня уже ждут в Экспоцентре на Краснопресненской.
– Идите, Марина, идите, – поторопил Хомский помощницу.
Недовольно поджав губы, медсестра удалилась, покачивая подносом в руке.
– Она положила на тебя глаз, я заметил, – шутливо сказал Хомский Борису. – Я имел неосторожность сказать ей, что ты не женат. Мне кажется, у нее мозги сдвинулись от размышлений, как заполучить такого мужа. Тебе она не нравится?
– Кто? – Борис с недоумением взглянул на него.
– Ну, Марина, только что заходила, – все так же с иронией продолжал Хомский.
– Я даже не обратил внимания, – поморщился Борис.
– Еще бы, я понимаю, – Хомский покачал головой, взглянув на Джин.
– Я благодарю вас, Геннадий, но мне надо ехать, – Джин отпила кофе из чашки и поднялась, взглянув на часы. – Звонила супруга нашего посла, меня ждут.
– Я отвезу тебя на Краснопресненскую, – Борис тоже встал. – Это недалеко.
– Если не встанешь в пробке, – заметил Хомский. – Я был рад познакомиться с вами, Джин. Помимо того, что это знакомство приятно мне лично, для меня оно имеет профессиональную ценность. Если позволите, я бы воспользовался возможностью получить консультацию по некоторым сложным случаям.
– Я всегда готова помочь, и не только в том, что касается Милисы, вот, звоните, – она протянула ему визитку. – Здесь адрес электронной почты, другие данные. Уверена, что вы можете рассчитывать и на помощь и поддержку моей мамы.
– Джин по матери княгиня Голицына, – сообщил Борис с улыбкой. – Ее мать – сопредседатель Международного Красного Креста…
– Я знаю. Поэтому и говорю, что это знакомство крайне важно и полезно для меня и моих коллег. Я обязательно воспользуюсь. – Хомский спрятал карточку в карман халата. – Я провожу. Надеюсь, пока мы расстаемся ненадолго.
– Пока я в Москве, я буду навещать Милису регулярно, – ответила Джин, направляясь вслед за Борисом к двери. – Сегодня вечером, завтра утром.
– У меня сегодня две сложных операции, но я постараюсь быть, – пообещал Хомский.
– В крайнем случае мы обойдемся и без тебя, – пошутил Борис. – Врач есть, – он показал взглядом на Джин. – Ты-то зачем?
– Уж не сомневаюсь, – рассмеялся доктор. – До встречи.
Проводив их до лифта, он подождал, пока стеклянные двери захлопнулись, и снова направился в свой кабинет.
– Так значит, эта Марина – моя соперница? – спросила Джин Бориса, пока они спускались.
– Какая Марина? – Логинов поморщился. – Это все Гена придумывает. Я ее сегодня увидел в первый раз в жизни.
– Зато она, как я поняла, давно уже смотрит на тебя, – напомнила Джин. – Нельзя же быть таким ненаблюдательным на вашей службе, господин полковник.
– А то у меня дел мало кроме этой Марины, – Борис взял Джин за руку, притянув к себе.
Мягко прошуршав, двери лифта открылись. Они вышли в просторный, светлый холл, отделанный искусственным мрамором.
– Я оставил машину недалеко.
Не выпуская руки Джин, Борис повел ее за собой. Она не сопротивлялась. Темно-синий БМВ третьей серии стоял рядом с реабилитационным центром на стоянке. Они спустились по лестнице. Дул пронзительный холодный ветер, снег мелкой сухой порошей сыпал в лицо. Борис нажал кнопку сигнализации. Пискнув, машина открылась, он распахнул переднюю дверцу.
– Прошу, садись.
Протянув руку, он помог Джин сесть.
– Твоя машина пока постоит у меня в гараже, – сказал Борис, усаживаясь за руль.
– Я приеду за ней на такси, – ответила она.
– Я бы пригнал ее, но, во-первых, ты не дашь мне ключи, это все-таки дипломатическая машина, а во-вторых, тебе незачем ездить самой по Москве, пока я могу возить тебя куда угодно.
– А как же служба? – спросила Джин с иронией. – Отменяется?
– Пока подождет, – Борис повернул ключ зажигания. – Впрочем, и на нее у меня тоже хватит времени. Ты же уедешь, а служба останется. Только она у меня и останется. А еще Рейси, как всегда.
– Но вот Марина готова скрасить ваше одиночество, полковник. Вы приглядитесь к ней. Все-таки ваш товарищ рекомендует.
– Я оторву Хомскому язык. Для чего он сказал это? Чтобы ты теперь иронизировала?
Борис уже повернул руль, чтобы выезжать со стоянки, но отпустил его, выключил зажигание и повернулся к Джин, наклонился, глядя в лицо.
– Мне никто не нужен, кроме тебя, – сказал он, понизив голос. – Пусть ты Зоя, пусть ты Джин, мне все равно. Ты понимаешь? Все равно.
– Понимаю…
Она обвила рукой его шею, отвечая на поцелуй. В сумке настойчиво зазвонил телефон. Отстранившись от Бориса, она вынула мобильник.
– Опять Донна, – сказала она, взглянув на номер на дисплее, – они меня потеряли.
– Сейчас едем, – Борис снова включил машину, – скажи, скоро будем.
БМВ прокатилась по стоянке, вырулила в переулок, остановилась у светофора перед выездом на проспект.
– Я попросила Майкла, чтобы они забрали мою машину из твоего гаража, – закончив разговор с Донной, Джин спрятала мобильник и снова перешла на русский.
– Я понял, – кивнул Борис, глядя перед собой на дорогу.
– Предупреди консьержку, – попросила она.
– Да, конечно. Как ты нашла Милису? – спросил он, перестраиваясь в левый ряд перед поворотом. – Хуже, чем ожидала?
– Нет, совсем не хуже, – ответила Джин. – Я предполагала, что ее психологическое состояние довольно сложное. Последствия нервного потрясения, которое она пережила в Сирии, переживания по поводу изменившейся далеко не в лучшую сторону внешности, Москва, совершенно чужой, незнакомый ей город, где она абсолютно одинока и ей не на кого положиться. Люди, которые лечат ее, – она не может доверять им в полной мере, потому что по большей части не всегда даже понимает, что они говорят. Все это, конечно, имеет негативное влияние. К тому же чудовищная интоксикация, с которой нам едва удалось справиться, это тоже не проходит бесследно. Ее организм сейчас – это поле сражения после того, как битва утихла. Оно покрыто трупами, убиты вредные носители, но и полезных бактерий, очень важных для правильного функционирования всех систем жизнеобеспечения, тоже погибло немало, их едва хватает, чтобы поддерживать ее силы. Все это требует длительного восстановления. На все это потребуется время. Депрессия, конечно, не способствует ускорению этого процесса. Но я надеюсь, что мое появление теперь окажет положительное влияние. У нее появится надежда на лучшую жизнь, и силы мобилизуются.
– Безусловно, в Америке ей будет лучше, – заметил Борис.
– Тебе жаль, что она будет в Америке? – удивилась Джин.
– Нет, нисколько, даже напротив, – ответил он. – Америка куда более гостеприимна к иностранцам, чем мы. У таких, как Милиса, больше шансов устроиться там. Хотя бы получить вид на жительство. Но это временное жительство будет даже получше здешнего постоянного. Тем более, при твоей поддержке за нее можно не волноваться. Мне жаль, что ты будешь там. Далеко от меня.
– Но это случится не сегодня и не завтра, – она опустила голову ему на плечо, глядя на мелькающие по сторонам дороги дома. – Сегодня и завтра мы будем вместе, так что не надо об этом думать.
– Но случится, Джин, – он повернулся и поцеловал ее волосы.
– Давай не будем загадывать, – она стукнула пальцами по рукаву дубленки. – Может быть, мы поссоримся или так надоедим друг другу за эти несколько дней, что больше никогда не захотим видеться.
– Для меня это исключено, – ответил он. – Несмотря на ссоры. На твой характер. У меня было время подумать.
– Я не поверю, что ты рассчитывал снова увидеться с Зоей, – Джин подняла голову, с удивлением глядя на него.
– Не рассчитывал особенно, – признался он. – Но думал, как это сделать. Я думал о том, как уйти со службы, перейти в бизнес, куда меня давно зовут бывшие сослуживцы, и отправиться спокойно в Америку, чтобы попытаться найти тебя. Ведь я узнал твое имя, кто ты на самом деле, кто твои родители, узнал бы и где живешь, где тебя найти. Уже даже написал рапорт.
Он улыбнулся.
– Но отец ни в какую, у него чуть приступ не случился. Стало жалко старика, дал ему несколько месяцев, чтобы свыкнуться с этой мыслью. Но сказал, что все равно уйду. Он пока не согласен, но куда он денется? Он не может решать за меня. К тому же эти выборы. Вся эта вакханалия и болтовня. Бородинское сражение. Отец не согласен, чтобы я вышел из системы, когда эта система, как в лучшие времена СССР, держит в руках всю страну. Но мне не нравится, как это происходит, если говорить честно. Я не вижу перспективы, кроме конфронтации и застоя, это мне представляется порочным кругом, который возвращает нас в середину семидесятых годов. Надо как-то двигаться вперед, но все построено не для того, чтобы двигаться, а для того, чтобы стоять на месте. И при малейшем движении может рухнуть. Вот что плохо. Не хочется жить с мыслью, что ты тоже принимал в этом участие. Я говорил, мой отец – насквозь советский человек. Но сам он скорее теоретик, чем практик, он лично никогда не бывал под пулями. Никогда не командовал вверенными ему людьми в боевых условиях. Он писал статьи, изучал, теоретизировал в кабинете. А те, кто побывал в Афганистане, в Чечне, как я, те многое поняли, их убеждения изменились. Вот сейчас ваши уйдут из Афганистана, талибы придвинутся к нашей границе. Будут проблемы, и немалые. А они вопят про агентов госдепа, несут еще какую-то чушь, изображают Америку врагом, вместо того, чтобы хорошенько подумать, как сделать так, чтобы этого не произошло. Но уже поздно, раньше надо было дружить с госдепом, не трещать всякую ерунду. Но с моим отцом об этом говорить бесполезно. Для него Америка – враг, и баста. Его так научили в советское время. И не только его, многих моих соратников. Две супердержавы, непрекращающаяся борьба – вот смысл. По-другому они уже не умеют. А время изменилось, ты правильно сказала. Приехали.