Мейбл наконец-то удается согреться. Она бросает шапку на кровать Ханны и развязывает свой желто-красный шарф. До боли знакомые вещи. А вот у меня вся одежда новая.
– Я бы попросила тебя всё здесь показать, но ни за что не выйду из комнаты, – говорит она.
– Да уж, извини, что так вышло, – отвечаю я, не сводя взгляда с ее шарфа и шапки. Интересно, они всё такие же мягкие?
– Ты извиняешься за погоду? – вскинув брови, спрашивает она шутливым тоном, но мне на ум не приходит остроумного ответа – и вопрос повисает в воздухе, напоминая о настоящих извинениях, за которыми она приехала.
Пять тысяч километров – немалый путь даже для того, чтобы услышать, как у тебя просят прощения.
– Ну, расскажи, какие у тебя преподаватели?
К счастью, я могу рассказать ей об учителе истории, который матерится на занятиях, гоняет на мотоцикле и органичнее смотрится в баре, чем в аудитории. Виртуозным оратором меня не назовешь, но, по крайней мере, мне есть что ответить.
– Я сначала думала, что все мои преподы – девственники, – говорю я, и Мейбл смеется. Я ее рассмешила. – Но этот парень избавил меня от иллюзий.
– А в каком здании его класс? Давай ты проведешь мне экскурсию отсюда.
Она отворачивается к окну и разглядывает колледж. Я медлю, прежде чем к ней присоединиться.
Мейбл.
В Нью-Йорке. В моей комнате.
Снаружи все укрыто снегом – земля и скамейки, деревья и крыша смотрительского грузовика. Дорожки освещены фонарями, хотя на улице никого нет. Так колледж выглядит еще пустыннее. Столько света – и абсолютная тишина.
– Вон там. – Я указываю на дальнее здание, едва различимое в сумерках.
– А где у тебя занятия по литературе?
– Здесь. – Я показываю на соседний корпус.
– А чем ты еще тут занимаешься?
Я киваю на спортивный корпус с бассейном, где во время учебы каждое утро плаваю в попытках освоить стиль баттерфляй – пока безуспешно. Еще я плаваю по вечерам, но об этом умалчиваю. Температура воды – всегда ровно двадцать шесть градусов. Ныряя, я будто погружаюсь в ничто, и это совсем не похоже на леденящее потрясение, к которому я привыкла дома. Никаких холодных волн, от которых немеет тело. Никаких течений, которые могут утянуть на дно. Вечером в бассейне совсем тихо; сперва я плаваю вдоль дорожки, а потом просто дрейфую на спине, разглядывая потолок, или же закрываю глаза, и тогда все звуки становятся неразборчивыми, далекими, и лишь один спасатель не сводит с меня глаз. Это помогает успокоиться, когда накатывает паника.
Но если я не могу отделаться от навязчивых мыслей ночью, когда бассейн закрыт, на помощь приходит Ханна.
– Я только что узнала поразительный факт, – говорит она обычно, сидя на своей кровати с учебником. И потом зачитывает вслух что-то о пчелах, деревьях или эволюции.
Чаще всего я долго не могу вникнуть в текст. Но когда мне все-таки удается переключиться, я узнаю, что крылышки пчел делают двести взмахов в секунду. Что деревья роняют листву не из-за смены сезонов, а из-за дождей. Что до нас было что-то еще. В конце концов что-нибудь займет и наше место. Я узнаю, что я лишь крохотная частица удивительного мира.
Я вновь напоминаю себе, что я в колледже, в общежитии, в своей комнате. То, что случилось, уже в прошлом. Все кончено. Как только возникают сомнения, я отгораживаюсь от них всем, чем можно: нашими кроватями, столами, шкафами, стенами, соседками по обе стороны комнаты, и их соседками, и всем зданием общежития, и территорией колледжа, и штатом Нью-Йорк.
«Реальны только мы, здесь и сейчас», – говорю я себе и засыпаю.
В шесть утра открывается бассейн, и я сразу иду плавать.
Какое-то движение отвлекает меня от мыслей. Мейбл убрала прядь волос за ухо.
– А где столовая? – спрашивает она.
– Ее отсюда не видно. Она с другой стороны двора.
– Ну и как тебе здесь?
– Неплохо.
– Я про людей, обстановку.
– Да все нормально. Обычно я обедаю с Ханной и ее друзьями.
– С Ханной?
– Это моя соседка. Видишь здание с остроконечной крышей? За теми деревьями?
Мейбл кивает.
– Там проходят занятия по антропологии. Пожалуй, мой любимый предмет.
– Правда? Не литература?
Я киваю.
– Это из-за преподавателей?
– Нет, они оба ничего, – отвечаю я. – Просто в литературе все слишком… неоднозначно, как-то так.
– Но тебе же это нравится. Все эти разницы в интерпретациях.
В самом деле нравится? Я уже не помню.
Я пожимаю плечами.
– Но твоя специальность все еще английский язык?
– Нет, я пока не выбрала основной предмет. Но почти уверена, что займусь естественными науками.
Кажется, на лице Мейбл мелькает тень недоумения, но затем она поспешно улыбается:
– А где ванная?
– Иди за мной.
Я провожаю ее за угол и возвращаюсь в комнату.
Мне вдруг начинает казаться, что три дня – это ужасно долго. А нам с Мейбл каким-то непостижимым образом придется заполнить каждую минуту. Однако затем я вижу на кровати ее шарф и шапку. Беру их в руки. Они даже мягче, чем в моих воспоминаниях, и пахнут розовой водой, которой Мейбл с мамой душат все подряд: себя, свои машины, все светлые комнаты дома.
Я прижимаю их к себе, пока не слышу шаги в коридоре. Вдыхаю запах розовой воды, запах кожи Мейбл, все те часы, что мы провели у нее дома.
Трех дней ни на что не хватит.
– Мне надо позвонить родителям, – говорит Мейбл с порога. Даже если она и заметила, что я держу ее вещи, то не подала виду. – Я писала им из аэропорта, но они все еще переживают. Завалили меня советами о том, как управлять машиной по гололеду, хоть я уже тысячу раз сказала, что не за рулем.
Она подносит к уху телефон, и я даже через всю комнату слышу голоса Аны и Хавьера, слышу их радость и облегчение.
(Маленькая фантазия: Мейбл появляется в дверях, замечает меня. Садится рядом на кровати, берет шапку и надевает ее. Берет шарф из моих рук и оборачивает его вокруг моей шеи. Берет мои руки и греет в своих.)
– Да, – слышу я, – самолет был нормальный… Не знаю, довольно большой… Нет, нас не кормили.
Она бросает на меня взгляд.
– Да, Марин здесь.
Захотят ли они поговорить со мной?
– Мне нужно кое-что проверить, – говорю я. – Передай им от меня привет.
Я выскальзываю в коридор и спускаюсь на кухню. Открываю холодильник. Ничего не изменилось – мои подписанные пакеты с едой аккуратно сложены на полках. Мы можем приготовить равиоли и чесночный хлеб, кесадильи с бобами и рисом, овощной суп, салат со шпинатом, сушеной клюквой и голубым сыром или же чили кон карне с кукурузным хлебом.
Я остаюсь на кухне достаточно долго, чтобы к моему возвращению Мейбл уже ни с кем не разговаривала.