Музыка ветра - читать онлайн

Музыка ветра ^{Повесть}

Музыку ветра Веронике подарил папа. Странно звучит – как будто вообще можно подарить кому-то музыку. Или ветер. Впрочем, папа всегда умел делать совершенно необыкновенные подарки. И рассказывать необыкновенные истории. Про ветер и его строптивых сыновей. Борея – северного, Аквилона – западного, Зефира – южного, самого доброго и ласкового…[1]

А потом Веронике снились сны, как она сама становилась ветром и летала так, как умеет только он. Вольно и свободно, без границ и препятствий, иногда поднимаясь высоко в небо, над пушистыми облаками, к самым звездам, откуда вся земля казалась маленьким, очень красивым, но как будто игрушечным шариком. И все Вероникины огорчения и беды оставались там, на этом шарике, и тоже становились маленькими и игрушечными. Вероника смеялась и взлетала еще выше. А потом просыпалась с улыбкой на губах. И новый день тогда получался совершенно чудесным, потому что эти легкость и улыбка были с ней все время, когда она вспоминала сон про ветер.

Конечно, тогда Вероника не знала, что через несколько лет так все и будет. И что она встретит Борея на самом деле. Не во сне, а по-настоящему.

Музыку ветра папа подарил Веронике в семь лет. Она тогда серьезно заболела. Ее знобило даже под двумя одеялами – легким, пуховым и уложенным поверх ватным. Руки становились холодными и непослушными, как ледышки, и чашка горячего чая выскальзывала из застывших пальцев. Но папа не давал разбиться ни чашке, ни Вероникиным ледяным хрупким ладошкам, осторожно держал их своими крепкими руками и согревал.

«Сейчас станет полегче, цыпленок», – обещал он, насыпая Веронике на язык горький порошок.

Вероника морщилась, но послушно глотала, потому что верила папе. А он сочувственно морщился одновременно с ней, как будто брал на себя всю лекарственную горечь, а лекарственную пользу оставлял дочери. И так вправду порошки казались не очень противными. Когда их давала мама, вкус получался в сто раз ужаснее, Вероника не могла проглотить, давилась, кашляла и плевалась. Не специально, конечно, а потому что горько. Но мама думала, что специально, и ругалась. Она не понимала, почему Вероника с ней капризничает, а из папиных рук глотает все лекарства спокойно.

После озноба наваливался жар, и одеяла, даже пуховое, обычно невесомое, становились тяжелыми, как камень.

Вероника как-то прочитала в одной из книжек – не своих, дозволенных, детских, а тайком добытых с верхних взрослых полок – страшную историю про то, как одного человека похоронили заживо. Просто никто не заметил, что он на самом деле спит, а не умер. И он проснулся в гробу, под землей, под тяжелой каменной крышкой саркофага. Страшное слово – «саркофаг», Вероника тогда еще не знала точно его смысла, только смутно догадывалась. Задыхаясь, он пытался эту крышку поднять, но не мог. Вероника не успела дочитать, чем закончилась история, – мама обнаружила преступление и отобрала запретную книгу. И от этого было еще страшнее, потому что продолжение Вероника попыталась придумать сама, и у нее не получилось ничего хорошего. Наверное, поэтому ей часто снился сон про саркофаг. Она просыпалась, задыхаясь и беззвучно крича, и некоторое время с ужасом смотрела в темноту, пока не различала, что это не зловещая крышка саркофага, а просто угол шкафа.

Во время болезни эти сны вернулись. Одеяла превращались в камень, причем раскаленный. Вероника, задыхаясь, пыталась сдвинуть их со своей груди, но не хватало сил. Тогда папа трогал прохладной ладонью пылающий Вероникин лоб – удивительно, как его руки становились именно той температуры, какой нужно, – и сейчас же освобождал дочь из удушливого плена одеял. А потом осторожно растирал пылающее тело чем-то пахучим и холодящим, волшебной летучей жидкостью, которая чуть пощипывала кожу, растворяя жар.

И в первые минуты становилось так легко и хорошо, что казалось, еще немного – и взлетишь. Вероника устало улыбалась и засыпала.

Сны ей снились очень яркие и волшебные, но утомительные. Она все время куда-то и от кого-то бежала. То в джунглях под крики обезьян и попугаев с усилием прорубала мачете проход в густых тропических зарослях, то выплывала после кораблекрушения в черном и бурном море, уворачиваясь от злобно скалящихся острозубых русалок. А потом просыпалась совершенно измотанная, в мокрой насквозь пижаме. Первые пару минут казалось, что она уже совсем поправилась, но потом понимала, что не хватает сил просто поднять руку. И даже позвать кого-нибудь помочь выбраться из-под тяжелого влажного одеяла тоже нет сил. А из больного горла вырывается только беспомощное сипение.

Тогда папа и придумал музыку ветра. Чтобы Вероника могла в любую секунду дня и ночи позвать его или маму, если захочет пить, есть, переодеться или чего-нибудь еще.

Музыка ветра на вид сперва показалась обыкновенной, как все по-настоящему волшебные предметы. Просто пять серебристых трубочек, хитро соединенных веревочками через деревянный кружок. И колечко, за которое нужно было эту музыку закреплять.

Но Веронике музыка сразу же понравилась.

«Ух ты! – восхищенно прошептала она (говорить было больно), когда папа пересы́пал из своей руки в Вероникину ладонь пригоршню непонятно чего – трубочки, перепутанные нитки, кусочек дерева. – Что это?»

«Музыка ветра», – объяснил папа.

Вероника сперва удивленно разглядывала неровно обрезанные трубочки и мятые нитки, недоумевая, как это все может быть музыкой. Тем более – ветра. А потом папа осторожно поднял странную конструкцию за колечко, нитки распрямились, трубочки выровнялись, ярко блеснув, и музыка ветра зазвучала.

Как весенняя капель, которая искрится всеми цветами радуги. Как солнечный свет, играющий в апреле на хрустальном ледяном кружеве, обещая возвращение тепла, лета и жизни. Как теплый ветер среди зимы, который вдруг приносит запах сирени и весны.

Это была действительно музыка ветра.

Вероника слушала завороженно, растерянно улыбаясь, впервые за несколько дней забыв о своей болезни.

«Вот так, – сказал папа, осторожно передавая Веронике колечко и вместе с ним волшебную, необыкновенную музыку ветра. – Ты позовешь – и я сразу к тебе приду».

«Откуда угодно?» – на всякий случай уточнила шепотом Вероника.

Но папа услышал.

«Откуда угодно», – пообещал он.

Так и было.

И потом, когда Вероника уже поправилась, у них с папой так и остался этот обычай. Когда Вероника хотела с ним поговорить о чем-нибудь важном, она трогала тонкие серебряные трубочки. И папа всегда слышал. Странно, как он замечал отличие между обычным ветром и тем, который вызывала Вероника. Потому что музыка теперь висела возле окна, на карнизе для штор, и ветер, залетая в открытую форточку, играл свою музыку на серебряных дудочках – то громче, то тише. Веронике нравилось засыпать и просыпаться под эту мелодию. Теперь к ней редко приходили плохие сны.

Алиска Дегтярёва, с которой Вероника и училась вместе с первого класса, и дружила, начиталась где-то про мудрёное китайское искусство фэншуй и потому объясняла все волшебство музыки ветра какими-то гармонизациями мировой энергии. Наблюдать, как Алиска ломает голову, пытаясь устроить все в своей комнате «по фэншую», было даже немного забавно. Наверное, восточное искусство хорошо подходило для нездешней восточной жизни, где климат мягче и зимы теплее и люди с раскосыми глазами могут сами неторопливо выбрать любое место для своего дома с невесомыми бумажными стенами. И могут построить этот дом самостоятельно, располагая двери и окна в соответствии с замысловатыми фэншуйными правилами, в особо сложных случаях регулируя движение невидимой, но очень полезной энергии ци с помощью бамбуковых колокольчиков. Но в тесной типовой хрущевке, где жила Алиска с родителями, бабушкой, младшим братом Витькой, таксой Бубликом и котом Кешей теорию фэншуй очень сложно было применить на практике. Строго говоря, своей личной комнаты у Алиски не было, а брат Витька категорически возражал против того, чтобы убрать плакаты с футболистами и повесить вместо них зеркало для притягивания энергии ци. К тому же такса Бублик почему-то не полюбила звяканье китайских колокольчиков и при их звуке заливалась громким истеричным лаем. В отличие от кота Кеши, который, напротив, колокольчики и прочие восточные амулетики на веревочках активно одобрял. То есть норовил их как можно быстрее стащить и поиграть с ними в мышку и очень обижался, когда законную добычу у него отнимали.

На сторону Бублика и Кеши вскоре встала и бабушка, заявив, что нечего в нашем русском доме развешивать заграничные бесовские знаки, которые нечистую силу приманивают. Алиска попыталась объяснить, что вовсе даже не приманивают, а, наоборот, отгоняют, но потерпела полное фиаско в теологическом споре с бабушкой. А потом еще получила строгое внушение от родителей после того, как, исчерпав аргументы, в запале обозвала бабушку «отсталой религиозной фанатичкой».

В итоге, потерпев поражение по всем фронтам в деле гармонизации энергии ци в своей квартире, Алиска переключилась на жилье Вероники. У Вероники дома не было ни бабушки, ни кота, ни собаки. Хомячок и рыбки не в счет, а родители отнеслись к новому увлечению дочери спокойно.

Сначала это было даже интересно. Подружки вместе срисовывали из интернета причудливый китайский компас со смешным названием «лопань», а потом определяли по нему зоны дома. Потихоньку вынимали из люстры хрустальные подвески, чтобы сделать из них кристаллы и развесить в нужных местах. А потом Алиска подарила Веронике на день рождения новую музыку ветра, потому что на старой, папиной, нитки порвались в нескольких местах и были связаны заново, серебристые трубочки облезли и потускнели, а одна и вовсе куда-то запропастилась. А четыре колокольчика вместо пяти – совершенно недопустимо с точки зрения гармонизации энергии.

Алиска выбирала подарок старательно и долго, обойдя не один магазинчик с восточными товарами, и очень удивилась и огорчилась, когда Вероника категорически отказалась заменять старую музыку ветра на новую. Они даже чуть не поссорились. А Вероника после этого несколько охладела к изучению замысловатых правил фэншуй. Пусть они там, в своем Китае, свою китайскую энергию ци перекручивают как хотят. А у нас тут своя энергия, и правила ихние для нее не годятся. И папина музыка ветра – самая лучшая. И всегда будет самой лучшей. Потому что ее подарил папа. И потому что под ее волшебный перезвон он рассказывал маленькой Веронике чудесные истории про ветер и его сыновей: Борея – северного, Аквилона – западного, Зефира – южного, самого доброго и ласкового…

Она тогда и представить не могла, что папа может ее предать.

Что всего через полгода, захлебываясь слезами, Вероника сорвет папину музыку ветра с карниза, безжалостно разрывая тонкие нити, и зашвырнет ее в кладовку, вниз, к старым детским игрушкам. Хотела сперва в мусорку, но туда было дольше идти…

Началось все еще летом, перед седьмым классом. Но Вероника сначала ничего не заметила, а потом ей стало не до того. Потому что в школе появился Димка Воронов.

Сперва Вероника его не узнала. Они виделись в последний раз лет сто назад. А то и больше. Димка окликнул ее в школьной столовке.

– Эй, крылатая! – услышала Вероника и вздрогнула. А потом поняла, что это глупо и, конечно, зовут кого-то другого.

Так ее называл иногда папа – и больше никто. Вообще, папа придумал ей тысячу разных имен, и Веронике они все нравились, даже смешное детсадовское «цыпленок». Конечно, в последнем Вероника не признавалась, а фыркала и возмущалась, когда папа так говорил. Какой такой цыпленок, когда человеку уже четырнадцать?! Любого другого Вероника убила бы за такое прозвище. Ну ладно, может, и не убила, но как минимум не стала бы отзываться. Но у папы это получалось так нежно и тепло, что хотелось, как раньше, дурашливо запищать и спрятаться к папе под крыло. Как в пять лет, право слово. Эти все птичьи прозвища оттого, что Веронику назвали в честь Ники. Это такая богиня победы.

С крыльями. В общем, здоровский символ. Хотя с ним и возникали иногда недоразумения. Например, лет в пять Вероника обнаружила в одном из альбомов по искусству скульптуру этой самой Ники, но без головы и без рук. Читать Вероника уже умела, поэтому подпись разобрала без труда. И очень испугалась. Даже расплакалась. Успокоил ее, как всегда, папа. Он как-то чувствовал, даже через стены, когда Веронике становилось страшно.

«Я тоже такой буду?» – дрожащим голосом спросила она папу.

«Ну что ты, цыпленок! – папа обнял Веронику, поцеловал в макушку. – Что ты так рыдаешь? Смотри, какая она красивая. Разве тебе не нравится?»

«Без ручек? Без головы?»

«Ну, иногда это и неплохо», – вдруг сказал папа, улыбаясь.

Вероника от удивления всхлипнула и перестала плакать.

«Например, птицы, – продолжил папа. –

У них нет рук, зато есть крылья. Думаешь, им плохо? Можно летать, зато не надо, например, мыть посуду. Здо́рово?»

Вероника задумалась. Но ее размышления прервала мама, явившись из кухни с картофелиной в одной руке и ножом в другой.

«Да, конечно, – язвительно сказала она, значительно глядя на папу. – Хорошенькое оправдание для безделья, да? А безголовым так вообще хорошо. Точно можно не работать. Потому что мозгов нет. Совсем задурил ребенку голову. Порежь лучше овощи, у тебя вроде пока руки есть?»

И мама сунула в папины руки картошку с ножом и выдернула у Вероники альбом.

Вероника насупилась. Во-первых, теперь ей хотелось рассмотреть ту Нику получше, а во-вторых, она терпеть не могла, когда мама называла ее ребенком и говорила так, как будто самой Вероники тут нет. А еще – когда она почему-то злилась на папу.

В общем и целом папа тогда был, пожалуй, прав. И Вероника бы сменяла свои руки на крылья не раздумывая. Куда лучше летать в облаках, чем сидеть за партой и писать контрольные.

Папа, наверное, это знал, поэтому иногда называл Веронику «крылатой». А теперь кто-то позвал ее так, папиным прозвищем, в школьной столовке. На всякий случай Вероника завертела головой и наткнулась взглядом на незнакомого парня. Высокого, темноволосого, с яркими светлыми глазами и обалденно обаятельной улыбкой.

– Крылатая? – повторил он. – Вероника? Мурашова?

Улыбнулся и чуть сморщил нос. И тут Вероника его вспомнила.

– Димка? – неуверенно спросила она. – Воронов?

– Во! – хмыкнул он, внимательно и насмешливо разглядывая ее. – а я уж думал, у тебя болезнь Альцгеймера. Хотя вроде еще рановато.

– Нет у меня никакой болезни, – обиделась Вероника. – А ты откуда тут?

– Да вот, перевелся. У вас вроде математическая школа?

– Ну да.

– Вот. Я решил, что слишком умный для обычной. Математика нашего до нервного срыва чуть не довел. Он так и сказал: «Тебе, Воронов, две дороги: или сразу соавтором к Перельману, или хотя бы в спецшколу». К Перельману я не успел – пришлось сюда.

– Ого! – сказала Вероника.

Про Перельмана Димка, наверное, соврал, но говорил он так уверенно, что она почти поверила.

– А ты в каком классе? – спросила она.

– В восьмом. Предлагали сразу в десятый, но я решил – чего торопиться. Мировая наука подождет, а школьные годы чудесные назад не отмотаешь. Верно?

– А я в седьмом, – пробормотала Вероника, почему-то чувствуя себя неловко под его пристальным взглядом. – А. Седьмом «А», в смысле.

– Вот! – усмехнулся Воронов. – я же говорю: рановато тебе еще для Альцгеймера.

– Тебе вроде тоже, – отозвалась Вероника. И смущенно подумала, что надо будет сегодня погуглить, что такое болезнь альцгеймера. Про Перельмана она вроде вспомнила, но теперь уже не была уверена, что верно.

– Точно, – согласился Воронов. – У нас с тобой, Мурашова, все еще впереди. Ну, пока! Увидимся.

– Увидимся…

Вероника еще растерянно смотрела ему вслед, когда на нее налетела Алиска.

– Ух ты! Ого! – восхищенно зашептала она, дергая подругу за рукав. – Это кто такой красавчик? Ты его откуда знаешь? Познакомь, а?

– Да я не знаю, – отмахнулась от нее Вероника. – То есть мы сто лет назад были знакомы. В детском саду еще.

– Ну ты даешь! – почему-то восхитилась Алиска.

– Там мальчик был, он у меня всегда игрушки отбирал.

– Вот гад! – хихикнув, посочувствовала Алиска. – Он в тебя, наверное, влюбился?

– С чего ты взяла? – смутилась Вероника. – В общем, это не он. Димка как раз меня от него защищал. Он хороший. Был. Мы дружили. А потом они переехали с родителями, и вот…

Вероника вспомнила, что очень по Димке тогда скучала. И обижалась, что он вот так исчез и даже не попрощался.

– Ух ты! – опять восхитилась Алиска. – красавчик и еще рыцарь! Так только в кино бывает! Ничка, ну познакомь меня с ним, а?

– Ага, – рассеянно пообещала Вероника.

И подумала: «Интересно, когда Воронов сказал, что у них еще все впереди, он имел в виду эту самую болезнь альцгеймера или все-таки что-то другое?»

– Это Орландо Блум, что ли? – пихнув подругу под локоть, спросила Алиска.

– Что? А? Где? – Вероника спохватилась, заметив, что из абстрактного орнамента, который она механически рисовала с самого начала урока литературы, как-то незаметно получился чей-то профиль. – Почему Блум?

– Ну этот, который Леголас. Не знаешь, что ли?

– Ничего не Блум. И не Орландо. И вообще он противный, твой Леголас. Высокомерный воображала.

– Ничего ты не понимаешь! – возмутилась Алиска, да так громко, что Маргоша, нудным и одновременно торжественным голосом вещавшая что-то про удалого купца Калашникова, запнулась.

– Что там у вас, третья парта? – грозно спросила она.

– Ничего, – ответила Вероника, потихоньку пряча изрисованный листок под учебником.

Интересно, почему в школе всегда такую скукоту на литературе изучают? Вот не знала бы она Лермонтова раньше, после этих уроков и вовсе бы его читать не стала.

Пока эту песню дочитаешь, челюсть от зевоты вывихнешь. Понятно, что раньше другой ритм жизни был. Делать нечего, сидишь и часами под гуслярский звон чего-нибудь напеваешь, да еще причитываешь и присказываешь. А сейчас хотелось бы чего-нибудь попроще, без причитаний. И что-нибудь живое и настоящее. И ведь есть у Лермонтова совершенно потрясающие стихи и поэмы. «Мцыри», например.

Вероника знала эту поэму почти наизусть, и каждый раз, перечитывая, чувствовала, как мурашки бродят по коже. Вместе с незнакомым юношей она бежала из заточения в грозу, навстречу дождю и ветру, слушала, как воет в далеком ущелье шакал, и смотрела, как скользит луна над горами, как высоко в небе летит птица…

И плакала, когда умирающего беглеца несли обратно в тюрьму.

Вероника хотела бы научиться путешествовать сквозь время только для того, чтобы спасти этого беглеца. Успеть хотя бы в последний момент. Например, застрелить того барса. Или пусть бы Воронов застрелил. Интересно, он бы не испугался? Наверняка нет. Уж если его не напугала Ирэна Степановна, детсадовская воспитательница, то у горного барса вообще не было никаких шансов.

А еще Вероника хотела бы тоже «взглянуть на дальние поля» – так, чтобы самой выбирать дорогу, а не ехать туда, куда решили родители. Может, в этом году попробовать поговорить об этом с папой? Он наверняка поймет, ведь первый раз «Мцыри» они читали с ним вместе, и у него тоже блестели глаза и вздрагивал голос – на тех же строфах, от которых Веронике хотелось плакать…

– Эльфы – классные, – настаивала Алиска.

– А вот и нет.

– Они красивые, ловкие и вообще бессмертные!

– Эльфы – ненастоящие, – сказала Вероника. – И вообще, мне больше нравится Арагорн. – И задвинула листочек с рисунком еще дальше под учебник.

На самом деле она думала не о каких-то эльфах, а о Воронове. Он ни капельки не похож на этого дурацкого Леголаса. Может быть, на Арагорна. Чуть-чуть. Только Воронов был настоящий.

В кошмаре первых дней детсада Вероника выжила только благодаря ему. Так получилось, что она попала туда довольно поздно – болела. К тому времени все в группе уже более менее сдружились и разобрались в местных порядках, наверное похожих на условия жизни в монастыре, откуда сбежал Мцыри. А местная надзирательница, то есть воспитательница Ирэна Степановна, точно дала бы фору тамошним монахам.

Вероника еще не успела сориентироваться среди новых лиц, как у нее уже обнаружился странный преследователь – худенький мальчик с узким лицом и быстрыми хитрыми глазами. Стоило Веронике взять в руки местную куклу – просто посмотреть, – как он вырвал игрушку у нее из рук и отскочил в сторону. А затем, гнусно улыбаясь, оторвал кукле голову и швырнул в Веронику обезглавленное тело с беспомощно воздетыми руками. Ей сразу же вспомнилась искалеченная скульптура Ники, которая когда-то так напугала ее. А потом к ногам подкатилась, жутко шлепая по полу растрепанными волосами, пластмассовая голова с распахнутыми от ужаса ярко-голубыми глазами и ярко-белым срезом на месте шеи. Вероника вскрикнула и попятилась. Тут конечно же появилась воспитательница, благополучно пропустившая сам момент обезглавливания.

«Как не стыдно, Мурашова!» – не тратя времени на разбирательство, завопила она.

Вероника попятилась еще быстрее – на этот раз от искаженного гневом человеческого лица. Она не привыкла ни к таким злым лицам, ни к таким крикам. Мама всегда разговаривала с ней спокойно, даже когда сердилась. А папа вообще никогда не ругал. Когда Вероника делала что-то не то, он просто объяснял, почему это неправильно, и иногда сам так огорчался, что ей становилось стыдно и хотелось больше так не делать. А воспитательница орала так, что стало сразу понятно: Вероника совершила что-то чудовищное и непоправимое.

«Первый день в группе, Мурашова, и уже сломала куклу! Тебе не стыдно?»

Отступать от кричащего лица воспитательницы было некуда – Вероника уперлась спиной в стену и беспомощно тихо заплакала. Что, впрочем, ничуть не смягчило суровую Ирэну Степановну.

«Все-таки стыдно, да? – удовлетворенно заметила она, вглядываясь в лицо девочки. – Вот, учись ценить чужой труд. Растете нахлебниками. Родители разбаловали, покупают вам барби по тыще рублей, а вы не понимаете. А мы в наше время сами себе кукол из картона делали – и ничего. А кто из вас, Мурашова, вырастет? Сейчас вы куклам головы отрываете, потом птичкам, а потом… Подумай, Мурашова, а если бы она была живая, ты бы ей тоже голову оторвала?

А если ей сейчас больно, а? Ты ведь вот так просто взяла и убила ее».

Ирэна Степановна величественно указала на останки куклы, и Веронике показалось, что голубые пластмассовые глаза на оторванной голове моргнули и из одного глаза выкатилась слезинка. Вероника всхлипнула и заплакала сильнее. За спиной воспитательницы корчил ехидные рожи истинный убийца бедной голубоглазой куклы.

А перед прогулкой, когда все одевались, он отнял у Вероники шарф, пребольно толкнув ее при этом. Пришлось гоняться за ним по всей раздевалке. Устав и взмокнув под теплой курткой, Вероника все-таки добыла украденное, но шарф уже был испачкан следом чьего-то ботинка и украшен безобразной зацепкой. Вероника опять чуть не расплакалась, представляя, как вечером влетит от мамы за неаккуратность. Вообще она не была плаксой и никогда столько не рыдала за один день, сколько в этом дурацком саду. На прогулку она, конечно, из-за этого опоздала. И опять получила выговор от Ирэны Степановны. От ее резкого голоса и цепкого взгляда Вероника уже начинала вздрагивать.

Когда рисовали цветными фломастерами сюжеты из сказок, Вероника немного расслабилась. Рисовать ей всегда нравилось, и получалось хорошо. По крайней мере, папа хвалил и говорил, что у нее задатки настоящего художника. Правда, мама просила не забивать ребенку голову ерундой. А папа отвечал, что это не ерунда.

И что задатки – это не значит, что Вероника уже великий художник и может почивать на лаврах. Скорее, наоборот, – если она будет много тренироваться и рисовать, когда-нибудь может стать настоящим художником. Но может и не стать. Особенно если начнет почивать на этих самых лаврах прямо сейчас. Рисовать Вероника любила, поэтому тренировалась. На всякий случай.

К тому же почивать на каких-то там лаврах ей не хотелось. Тем более после того, как она узнала, что это те самые лавры, с которыми мама варит суп. Только псих может захотеть спать на сухих листьях из супа.

Иван-царевич на картинке со сказкой получился неплохо, особенно – его конь. Лошади Веронике вообще нравились больше всех животных и многих людей. Жалко, мама этого увлечения категорически не одобряла. Василиса Прекрасная на картинку уже не поместилась, но и без нее было красиво. Вероника надеялась, что рисунок понравится Ирэне Степановне и та станет хотя бы немного добрее. Но только она собиралась сдать готовый рисунок – его выхватили у нее прямо из-под носа. Конечно же тот самый убийца куклы. Гнусно улыбаясь прямо в лицо растерянной Веронике, он быстро скомкал Ивана-царевича с конем, бросил на пол и принялся топтать. И вдруг упал. Растянулся прямо у ног Вероники. А другой мальчик, черноволосый и высокий, поднял скомканную и затоптанную бумажку, аккуратно расправил, отряхнул и положил перед Вероникой.

«Здоровско получилось», – сказал он.

«Помялось», – пробормотала Вероника.

Под внимательным взглядом нового мальчика она смутилась и раздумала плакать. Сколько же можно! Не плакса она ведь на самом деле.

«Все равно красиво», – повторил он.

Убийца куклы поднялся и замахнулся на него кулаком, но черноволосый обернулся и хмуро посмотрел на него. Убийца нерешительно остановился.

«Он извиняется», – вдруг сказал черноволосый Веронике.

«Я?» – удивился убийца тонким голосом.

«Извиня́ется», – с нажимом повторил черноволосый, продолжая смотреть на убийцу.

Тот шмыгнул носом, дернул плечами, потоптался и неожиданно сказал:

«Ну и ладно, очень надо. – и, боком протиснувшись между Вероникой и столом, быстро пробурчал: – извини».

Ирэна Степановна, принимая мятый и истоптанный рисунок Вероники, недовольно поморщилась и сказала:

«Какая ты все-таки неряха, Мурашова!»

Но Веронике было уже почти все равно. Она посмотрела на черноволосого мальчика, и тот ей кивнул. Вероника улыбнулась в ответ. Подумаешь! Много понимает эта Ирэна Степановна. Папе бы тоже рисунок наверняка понравился.

Так Вероника познакомилась с Димкой Вороновым.

Еще несколько раз Вероника замечала рядом с собой узколицего убийцу куклы, но все время тут же оказывался и Димка Воронов. И убийца сейчас же молча и трусливо исчезал.

А после истории с вареной морковкой Вероника вообще зауважала Воронова. Почти как папу.

Вареную морковку она терпеть не могла и всегда потихоньку вынимала из супа. Мама, конечно, ругалась, когда замечала, но все равно никогда не заставляла Веронику доедать то, что та не хотела. Иногда пыталась уговаривать, но не заставляла. К тому же тут на помощь всегда приходил папа.

«Не дави на нее, Люся, – говорил он, когда мама уж слишком настойчиво и сердито твердила Веронике про пользу, например, творога и тушеных овощей. – Организм сам знает, что ему сейчас нужно».

«Мой организм очень хочет сейчас тортика, – немедленно замечала Вероника. – Или мороженого. Лучше крем-брюле. Можно смородиновое. Но прямо сейчас».

Такие заявления, конечно, редко заканчивались покупкой тортика. Обычно бдительная мама вспоминала что-нибудь вроде:

«Это, интересно, которая часть твоего организма хочет мороженого? Горло, которое еще вчера болело?»

Но как бы то ни было, противную вареную морковку или, например, переваренные желтки из яиц Веронику доедать никогда не заставляли.

А тут на обед в детском саду дали не просто каких-то несколько кружочков морковки в супе, а целую тарелку отвратительной, ужасно пахнущей, грязно-оранжевой вареной моркови. Веронику замутило от одного запаха. Она попыталась сейчас же сбежать из-за стола. Может быть, стоило сделать это как-то незаметнее – и тогда бы все обошлось. А так Ирэна Степановна этот побег конечно же заметила и заорала:

«Куда, Мурашова? Сядь на место! Немедленно, я сказала!»

И дальше уже следила за Вероникой, не отводя глаз. Даже если бы на тарелке было что-нибудь съедобное, Вероника не смогла бы это проглотить под пристальным взглядом воспитательницы. Каждый раз, когда Вероника делала очередную попытку удрать из-за стола, Ирэна Степановна рявкала:

«Сядь на место, я сказала! И ешь! Никуда не пойдешь, пока все не съешь, поняла?»

Наконец за длинным столом осталась только Вероника. Она даже сделала вид, что ест, – размазала морковь по тарелке, отчего та стала еще противнее, поковыряла котлету. Но котлета, во-первых, была сама по себе невкусной, не то что домашние, а во-вторых, тоже насквозь пропиталась морковью. Ирэну Степановну эти манипуляции не обманули. Сперва она просто ждала, постукивая ногтями по столу, потом подошла к Веронике.

«Капризничаем, Мурашова? – прошипела Ирэна Степановна. – Люди в блокаду клейстер ели и опилки, а ты от нормальной еды нос воротишь! Съела всё, быстро! Сейчас же!»

Вероника хотела сказать, что она не капризничает, а ее просто тошнит от вареной морковки. И лучше она съест опилки, если так уж сильно надо. Хотя сейчас вроде не блокада. Но глаза Ирэны Степановны были белыми от злости, и Вероника просто оцепенела под ее взглядом.

«Съела всё, быстро! Сейчас же!» – повторила воспитательница, нависая над Вероникой.

И та по-настоящему испугалась. Ей показалось, что Ирэна Степановна сейчас оторвет ей голову – в отместку за ту куклу. Или запихнет эту проклятую морковь ей в рот насильно. Или сначала оторвет голову, а потом запихнет в нее морковь. Именно такие желания светились в пылающих гневом глазах воспитательницы. Вероника пискнула от ужаса, как загнанный в угол зверек, и вдруг, неожиданно для самой себя, сбросила тарелку со стола, а сама метнулась в сторону. Воспитательница прыгнула за ней, но поскользнулась на размазавшейся по полу моркови и упала.

Вероника успела выбежать из столовой. Метнулась в раздевалку – одеться и бежать домой, но поняла, что не успеет. Потом к выходу – просто бежать домой, без одежды, в тапочках, все равно, папа поймет и защитит. но на пороге столовой, преграждая коридор, уже появилась разъяренная Ирэна Степановна, живописно украшенная морковкой и кусочками котлеты. Оставались игровая или туалет. Задыхаясь, Вероника влетела в игровую, огляделась – позади уже быстро стучали каблуки Ирэны Степановны – и отчаянно метнулась к Димке Воронову, спряталась за него и зажмурилась от ужаса. Каблуки процокали почти в полной тишине. Выждав целую вечность, Вероника осторожно приоткрыла глаза.

Ирэна Степановна нависала над Вороновым с перекошенным от злости лицом. А Воронов смотрел на Ирэну Степановну.

«Так, – сказала воспитательница. – Так…»

«Да?» – спокойно спросил Воронов и взял Веронику за руку.

Он стоял перед ней, как скала. И кажется, ни капельки не боялся. И Вероника вдруг тоже перестала бояться. В один миг. Поверила, что ничего с ней не будет. Пока Воронов рядом и держит ее за руку. И с отчаянной храбростью посмотрела в глаза Ирэны Степановны.

Ситуацию разрядила нянечка.

«Ой, Ирочка Степанна, а чегой-то у тебя с платьицем? – простодушно спросила она. – Не видишь разве? Ты поди застирай, а мы пока с детками порисуем или в кубики поиграем».

Ирэна Степановна дрогнула и как-то обмякла, будто у нее из деревянно-прямой спины вынули стержень. И, отворачиваясь, сказала уже почти нормальным голосом:

«Я с твоими родителями еще поговорю, Мурашова».

Разговор получился, наверное, не совсем такой, как предполагала Ирэна Степановна. Потому что, продержавшись до дома, Вероника все-таки разрыдалась. Она не хотела ябедничать, но и от папы не привыкла ничего скрывать, поэтому рассказала ему всё. И после этого Ирэну Степановну в садике она больше не видела. До конца недели с их группой была одна нянечка, а с понедельника появилась новая воспитательница, молоденькая, улыбчивая и добрая. Так стало значительно лучше. Но Вероника теперь в любом случае не боялась ходить в садик. Она опять чувствовала себя спокойно и безопасно, как раньше, потому что дома по-прежнему был папа, а в садике – Димка Воронов.

Димка несколько раз приходил к Веронике в гости и, кажется, понравился папе. К слову, он ему заранее понравился – после того, как Вероника рассказала историю с морковкой. А потом Воронов пропал. Кажется, они с семьей куда-то переехали. Но Вероника на него обиделась. Получилось, будто он ее бросил и даже не попрощался. И в садике без него стало как-то неуютно, хотя Веронику никто там больше не трогал.

Скоро началась школа, где все было по-другому, хотя в чем-то и похоже на садик. И Вероника опять скучала по Воронову. С ним тут было бы куда лучше. Вообще, как-то спокойнее и проще жить в незнакомом мире, когда есть кто-то, за чью спину ты можешь спрятаться в любой момент. Например, если за тобой погонится взбешенная воспитательница детсада или горный барс. Необязательно, что это понадобится, но сама по себе возможность очень успокаивает. Конечно, дома по-прежнему оставался папа, но за пределами квартиры приходилось как-то справляться самой.

Со временем Вероника сдружилась с Алиской Дегтярёвой, и вдвоем уже стало полегче. Конечно, в смысле защиты на Алиску полагаться было нельзя: она сама боялась чего угодно, даже лягушек и ящериц, хотя, на взгляд Вероники, трудно найти животных безобиднее.

И вдруг опять в Вероникиной жизни появился Воронов. Как будто никуда и не пропадал. И он сидит сейчас где-то совсем рядом, может быть за стенкой, в соседнем классе. Это было так необычно и чудесно, что Вероника, каждый раз вспоминая об этом, растерянно и недоверчиво улыбалась. В конце концов ее улыбку заметила Алиска. Пихнула подругу локтем в бок и прошептала:

– Ты чего сегодня такая странная, Ничка?

– Какая?

– Зависаешь все время. И пялишься в пустоту. Ты, может, призраков научилась видеть, как эта, ну девчонка из «Таймлесса», как ее?

– Ты чего, совсем?! Какие призраки?! – фыркнула Вероника.

– Или ты влюбилась? – продолжала допытываться настырная Алиска. – В Арагорна? Фу, он же старый! И даже не эльф! Или в этого своего знакомого из столовки? То есть из детсада?

– Еще чего! – возмутилась Вероника и почему-то покраснела.

Вероника выучила расписание восьмого «Б», в котором учился Воронов. Чтобы случайно, как бы между делом встретить его в коридоре. Ну, она ведь пообещала Алиске познакомить их.

А как это сделать, если его не увидеть самой?

Первый раз она перестаралась с маскировкой, спрятавшись за учебником, и Воронов прошел мимо, наверняка ее не заметив. Во второй раз все почти получилось. Он увидел Веронику, кивнул, сказал: «привет!» – и даже улыбнулся. Но опять прошел мимо. Наверное, спешил на урок, который уже начинался.

Надо было придумывать что-то серьезнее.

Вероника готовилась несколько дней. А потом опять как бы случайно встретила Воронова напротив кабинета физики. И, прежде чем он успел кивнуть и пройти мимо, быстро сказала:

– Привет! А у меня как раз к тебе вопрос. Насчет Перельмана. Ты вроде специалист?

– Какой вопрос? – удивился Воронов.

Вероника показала ему книжку.

– Я вот тут кое-что не понимаю…

– О, «живая математика»! – восхитился Воронов. – классная книга! Не знал, что ты такое читаешь. – он с интересом посмотрел на Веронику. – Я думал, девчонки любят романы про любовь или там журналы с модами… А если маленькие – то сказки.

– Много ты знаешь про девчонок! – обиделась Вероника и покраснела.

На самом деле ей нравились сказки и романы про любовь. Но это не значит, что она была такая ограниченная. Фантастику она тоже любила. И приключения. Но вот про «живую математику» узнала несколько дней назад, когда прочитала про Перельмана. Хотя неожиданно книжка ей понравилась, и Вероника уже почти всю ее проглотила. Вот бы такие учебники были в школе, как интересно было бы учиться!

– У меня вообще-то сестра, – заметил Воронов.

– Э… да? – Вероника смутилась. И подумала, что ничего про него не знает. Они ведь почти восемь лет не виделись. – Большая?

– Относительно. Шесть лет. – Воронов улыбнулся. Наверное, ему было приятно вспоминать о сестре.

– О, здо́рово! – Вероника подумала, что и правда здорово, когда есть такой старший брат, как Воронов. Никакая Ирэна Степановна не страшна. – Так что, поможешь мне с Перельманом?

– Только эту книжку не тот Перельман написал, ты знаешь?

– Знаю. Его отец? Он же Яковлевич?

– Нет. – Воронов опять улыбнулся. У него была просто потрясающая улыбка. – У нашего Перельмана, который доказал теорему Пуанкаре, отец был электриком. Звали его Яков, да. А тот, который написал книжку, математик – тоже Перельман и тоже Яков. Это просто совпадение. Бывают в жизни такие невероятные совпадения.

– Например, как то, что ты перевелся в ту же школу, где я учусь? – спросила Вероника.

– Например, – тут же согласился Воронов.

Димка очень здорово все объяснял насчет математики. Вероника вообще бы его не переспрашивала, но она иногда отвлекалась на разные далекие от математики мысли. Например, думала, похож все-таки Воронов на Арагорна или нет. По характеру – точно похож. Если он еще в детсаду маленьких защищал. Хоббитов он бы, наверное, тоже не бросил. Предположим, если бы Вероника была хоббитом, а Ирэна Степановна – орком (кстати, замечательный из нее получился бы орк). Нет, конечно, лучше быть прекрасной эльфийской принцессой Арвен в платье лунного цвета, но, увы, приходилось признать, что на нее Вероника не похожа ни капельки.

Вероника некоторое время придирчиво изучала свое отражение в разных зеркалах, домашних и школьных, и даже косилась украдкой в стеклянные уличные витрины, но результат почему-то всегда оставался удручающе одинаковым. Из-за этих зеркал стало только хуже. Если раньше Вероника завидовала этой Арвен, в основном из-за волшебного белого коня, то теперь еще добавилась отчаянная и безнадежная зависть из-за эльфийской утонченной красоты, которая наверняка бы не оставила Воронова равнодушным.

А еще интересно, встречается ли Воронов с кем-нибудь? Может, осталась какая-нибудь девочка в старой школе? Или уже здесь? А если нет – почему бы ему не пригласить Веронику, например, в кино? Или Вероника ему не нравится? Она раньше с мальчиками в кино не ходила, да и вообще ни на какие свидания. И как-то даже не думала о таких глупостях. И только посмеивалась над переживаниями Алиски, которая постоянно в кого-то влюблялась: то в нового химика, то в Леголаса, то в одноклассника Володьку. Но вот стоило появиться Воронову – и Вероника вдруг стала обо всем этом думать и тоже волноваться, еще хуже Алиски. Думать, как Воронов на нее посмотрел, что сказал. Ждать каждой встречи. Может, она и правда влюбилась в него, как предположила опытная Алиска? Или, что еще хуже, любила его всегда, с первой встречи в детском саду? Поэтому ее больше никто и не интересовал: ни симпатичный остроумный химик, ни Леголас, ни одноклассники. И даже, на самом деле, Арагорн.