Монах зашел. Внутри казалось очень пыльно – и тусклее, чем в обычных заведениях. Он прошел к дальнему концу стойки и подсел к пышной блондинке, которая курила сигариллу и пила «Хэммз». Когда Монах сел, она перднула.
– Добрый вечер, – сказал он. – Меня зовут Монах.
– А меня Мать, – ответила она. Что немедленно ее состарило.
Из-за стойки перед Монахом поднялся скелет – он там сидел на табуреточке. Шагнул к Монаху. Тот заказал скотч со льдом, и скелет своими костями стал смешивать. Скотч полился на стойку, но скелету все удалось, он сгреб деньги Монаха, сунул их в кассу и принес Монаху правильную сдачу.
– Что такое? – спросил Монаху дамочки. – Им тут профсоюзы не по карману?
– Ай блядь, – ответила она, – это Билли корки мочит. Ты что, блядь, про́волочек не видишь? Он за проволочки дергает. Говорит, умора.
– Странное заведение, – сказал Монах. – Смертью тут смердит.
– Смерть не смердит, – сказала дамочка. – Смердит только живое, только умирающее смердит, то, что разлагается, смердит. А смерть – не смердит.
Между ними упал паук на невидимой ниточке и медленно развернулся. В тусклом свете он был золотым. Затем опять взбежал вверх по своей паутинке и пропал.
– Никогда раньше пауков в баре не видал, – сказал Монах.
– Он тут мух развешивает для клиентов, – сказала дамочка.
– Господи, от остряков не продохнуть.
Дамочка перднула.
– Вот тебе чмок, – сказала она.
– Благодарю, – ответил Монах.
В другом углу какой-то чмырь сунул денег музыкальному автомату, скелет вышел из-за стойки, подступил к дамочке и поклонился. Дамочка встала и пошла с ним танцевать. Они кружились и кружились.
В баре больше никого не было – только дамочка, скелет, чмырь и Монах. Не слишком людно. Монах закурил «Пэлл-Мэлл» и занялся тем, что было в стакане.
Песня доиграла, скелет опять встал за стойку, а дамочка вернулась и подсела к Монаху.
– Вот помню, – сказала она, – сюда сплошь знаменитости ходили. Бинг Кросби, Эймос и Энди, Три Придурка[8]. Просто дым коромыслом.
– Так мне больше нравится, – сказал Монах.
Автомат снова заиграл.
– Потанцуем? – спросила дамочка.
– Чего б нет? – ответил Монах.
Они встали и пошли танцевать. Дамочка носила лавандовое, а пахла сиренью. Но она была толстовата, кожа – какая-то оранжевая, а вставные зубы будто все время тихонько пережевывали дохлую мышку.
– Тут прям как при Герберте Гувере[9],– сказал Монах.
– Гувер был великий человек, – сказала она.
– Черта с два, – ответил Монах. – Если б не возник Фрэнки Д.[10], мы бы все сдохли от голода.
– Фрэнки Д. нас в войну втравил, – сказала дамочка.
– Ну так и что, – сказал Монах. – Ему ж надо было оградить нас от фашистских орд.
– Вот только про фашистские орды не надо мне, – сказала дамочка. – У меня брат погиб в Испании в боях с Франко.
– Бригада Авраама Линкольна?[11] – спросил Монах.
– Бригада Авраама Линкольна, – ответила дамочка.
Танцуя, они прижимались друг к другу, и тут дамочка вдруг сунула язык Монаху в рот. Он его вытолкнул своим. На вкус она отдавала старыми почтовыми марками и дохлой мышкой. Песня допелась. Они подошли к стойке и сели.
К ним придвинулся скелет. В одной костлявой руке у него была водка с апельсиновым. Скелет встал перед Монахом и выплеснул стакан ему в лицо, после чего отошел.
– Что с ним такое? – спросил Монах.
– Очень ревнивый, – объяснила дамочка. – Заметил, как я тебя поцеловала.
– Это поцелуй называется?
– Я целовала величайших людей всех времен и народов.
– Могу себе представить – Наполеон, Генрих Восьмой, Цезарь.
Дама перднула.
– Чмок тебе, – сказала она.
– Благодарю, – ответил Монах.
– Наверное, старею, – сказала дамочка. – Знаешь, все время говорят о предвзятости, но вот о предвзятости против старости даже не вспоминают.
– Н-да, – сказал Монах.
– Хотя не такая уж я и старая, – сказала дамочка.
– Не такая, – сказал Монах.
– У меня еще месячные бывают, – сказала дамочка.
Монах махнул скелету, чтобы принес еще парочку. Дама тоже перешла на скотч со льдом. Они оба теперь пили скотч со льдом. Скелет вернулся к себе на табурет и сел.
– Знаешь, – сказала дамочка, – я видела, как Малыш залудил свои два страйка и показал на стену, а при следующей подаче запустил мяч прямо за нее[12].
– Я думал, это миф, – сказал Монах.
– Хрен тебе миф, – ответила дамочка. – Я там была. Сама все видела.
– А знаешь, – сказал Монах, – это чудесно. Мир ведь еще вертится только из-за исключительных людей. Они нам как бы чудеса творят, пока мы на попках своих посиживаем.
– Ну, – подтвердила дамочка.
Они сидели, отхлебывали помаленьку. Снаружи по бульвару Голливуд туда-сюда что-то ездило. Гудело неумолчно, как прилив, как волны, почти как океан, – да там и был океан: в нем водились акулы и барракуды, медузы и осьминоги, прилипалы и киты, мягкотелые и губки, мальки и тому подобное. А тут внутри – будто отдельный аквариум.
– И я была в зале, – сказала дамочка, – когда Демпси чуть не убил Уилларда. Джек только что с краснухи был, злой, что твой изголодавшийся тигр. Никогда такого не было – ни до, ни после[13].
– Говоришь, у тебя еще месячные бывают?
– Точно, – ответила дамочка.
– А говорят, Демпси в перчатки себе цемент или гипс заливал. Говорят, в воде отмачивал, а потом застывали – потому-то он Уилларду так и надавал, – сказал Монах.
– Это, блядь, неправда, – сказала дамочка. – Я там была, я видела эти перчатки.
– По-моему, ты ненормальная, – сказал Монах.
– Про Жанну д’Арк тоже говорили, что ненормальная, – ответила дамочка.
– Ты небось и ее на костре видала, – сказал Монах.
– Ну да, – ответила дамочка. – Видала.
– Херня.
– Она горела. Я сама видела. Такой ужас – и так красиво.
– Что тут красивого?
– Как горела. Сначала ноги. Будто там у нее гнездо красных змей – они ей по ногам поползли наверх, а потом – как пылающий красный полог такой, а она лицо запрокинула, и горелым телом запахло, а она была еще жива, но не кричала. Губы шевелились, и молилась она, но так и не закричала.
– Херня, – повторил Монах. – Любой бы закричал.
– Нет, – ответила дамочка, – любой бы не закричал. Люди разные бывают.
– Тело есть тело, а боль есть боль, – сказал Монах.
– Ты недооцениваешь дух человеческий, – сказала дамочка.
– Ну да, – подтвердил Монах.
Дама открыла сумочку.
– Вот, я тебе кой-чего покажу. – Она вытащила книжку спичек, чиркнула и раскрыла левую ладонь. Под ладонью подержала спичку – та горела, пока не погасла. Разнесся сладковатый запах горелой плоти.
– Неплохо, – сказал Монах, – но это ж не все тело.
– Неважно, – сказала дамочка. – Принцип тот же.
– Нет, – ответил Монах. – Разница все же есть.
– Фигня, – сказала дамочка. Встала и поднесла зажженную спичку к подолу своего лавандового платья. Материя была тонкая, почти прозрачная, и языки пламени облизали ей ноги, поползли к талии.
– Господи ты боже, – сказал Монах. – Ты чего делаешь?
– Доказываю принцип, – ответила дамочка.
Огонь поднимался. Монах соскочил с табурета и повалил даму на пол. Он катал ее туда и сюда, бил по платью руками. Затем огонь погас. Дамочка взобралась на табурет и опять уселась. Монах сел рядом, его трясло. Подошел бармен. В чистой белой рубашке, черном жилете, с бабочкой и в синих брюках в белую полоску.
– Извини, Мод, – сказал он дамочке, – но тебе пора. На сегодня хватит.
– Ладно, Билли, – ответила она, допила, встала и вышла. А перед уходом попрощалась с чмырем в углу бара.
– Боже, – произнес Монах. – Она просто что-то с чем-то.
– Опять в Жанну д’Арк играла? – спросил бармен.
– Ч-черт, да вы же сами видели, нет?
– Нет, я с Луи вон разговаривал. – Бармен показал на чмыря в углу.
– А я думал, вы где-то наверху, за проволочки дергаете.
– За какие проволочки?
– Проволочки скелета.
– Какого скелета? – спросил бармен.
– Да ладно вам, – сказал Монах, – хватит мне тут вешать.
– Вы о чем это?
– Нас скелет обслуживал. И даже с Мод танцевал.
– Я тут весь вечер работаю, мужик, – сказал бармен.
– Я сказал, хватит мне вешать!
– Ничего я вам не вешаю, – ответил бармен. Повернулся к чмырю в углу. – Эй, Луи, ты тут скелета видал?
– Скелета? – ответил Луи. – Четы мелешь?
– Скажи этому человеку, что я за стойкой весь вечер простоял, – сказал бармен.
– Билли весь вечер, мужик. И никаких скелетов мы не видали.
– Дайте мне тогда еще скотча со льдом, – сказал Монах. – И я пошел отсюда.
Бармен принес скотча со льдом. Монах выпил и пошел оттуда.