Я не знаю, что нашла во мне Юля, но мне с ней страшно повезло.
Мало того, что она терпит мои закидоны, она еще и красавица, каких поискать. Мужики на улице смотрят ей вслед, открыв рот, эккаунты в соцсетях она не заводит, поскольку знает, что там ее атакуют турки с арабами и прочие любители слать в личку фотографии МПХ.
Но вместо того, чтобы бродить по подиуму где-нибудь в Париже или флиртовать с звездами Голливуда, она лежит со мной в кровати, и обнимает так, что я могу ощущать каждую выпуклость ее тела. И от этого внутри уже моего тела начинается шторм, мне хочется гладить ее спину, целовать упругую грудь с острыми сосками, тискать ягодицы. Проникнуть внутрь, стать с ней одним существом, взорваться в едином порыве!
Хотя мы кончили вместе всего десять минут назад!
Я люблю ее всем сердцем, рядом с Юлей я не могу думать о других женщинах, от одного ее запаха, от звуков ее голоса мужские гормоны во мне гарцуют и бьют копытами. Жаль, что эта магия не работает, когда мы расстаемся… жалею, страдаю, но сделать ничего не могу, веду себя иногда как последний кобель, и она об этом знает, но даже не упрекает, и от этого еще хуже.
В соседней комнате ровненько посапывала Сашка, и мне было так хорошо, как давно уже не было – наверное с того дня, когда стало ясно, что болячка у нашего ангелочка очень серьезная.
– Тут такая ботва… – начал я, когда ко мне вернулось дыхание. – Я нашел деньги.
С мамой я поговорил еще утром, она поворчала конечно, сказала, что за пять месяцев разлуки может и помереть, но в конечном итоге сказала «мужик взрослый, сам решай, что делать» – эту фразу она ввела в оборот, когда мне исполнилось десять, и я всегда старался соответствовать. Осталось убедить жену, а это задача несколько сложнее.
Юля слушала молча, как я рассказываю о визите в ООО «Гегемония», но все сильнее напрягалась под моими руками. Я гладил ей живот, шелковистый и мягкий, и тот становился все более твердым, а налитые кровью соски, которые я ощущал плечом, наоборот сдувались, размягчались.
– Так что вот, все будет хорошо, – сказал я в завершение.
Тут она вывернулась из моих объятий и села.
Я не мог видеть лица Юли в сумраке спальни – ночь, свет фонарей отгорожен плотными шторами. Но я мог представить ее до малейшей детали – очень светлые волосы, не крашеные, свои в сочетании со смуглой кожей, глаза странного оттенка карего, почти красные.
– Ты с ума сошел? – спросила она шепотом. – Ты не представляешь, куда собрался!
– За деньгами на операцию, – повторил я.
– Никаких денег не будет, если ты там погибнешь! – судя по голосу, Юля хмурилась, а кулачок на моем бедре был крепко сжат. – И что нам делать в этом случае? Подумал об этом? Эх, ты…
– Но с чего ты взяла, что я погибну? Не на войну же меня отправят?
– А вдруг на войну?
– Меня? – я расхохотался, но прихлопнул собственный рот ладонью: не хватало еще разбудить Сашку. – Я конечно служил в армии, но упражнялся там с кисточкой и молотком, а не с автоматом.
Ну да, год в рядах защитников родины я провел, занимаясь полезным трудом на благо командиров, ну а пострелять нам, обычным пехотинцам, дали всего несколько раз. Поэтому вояка из меня получится тот еще.
– И все равно – ты не знаешь, – сказала Юля настойчиво. – Вдруг это наркотики? Что-то еще незаконное?
– Поиск наркокурьеров по объявлениям? – съязвил я, понемногу начиная злиться. – Вряд ли Иван отправил бы меня в такое место, все же мы родственники…
В последнем я сомневался, конечно, но с другой стороны – какая выгода ему от самозванства?
– Не нравится мне этот Иван, – она раздраженно тряхнула головой, закусила губу. – Выскочил, как черт из табакерки, и…
– Но что ты предлагаешь? – перебил я. – Сидеть и смотреть, как Сашка умирает?
Сказал я это резче и громче, чем намеревался, и тут же пожалел об этом.
– В банке я побывал, – продолжил я уже тише, – к Петровичу ходил, говорил с ним. Что остается? Фонды? Милостыню на улице просить? Я же работаю, как вол, но я не…
– Я знаю, – она положила руку мне на грудь, и от этого прикосновения по всему мне побежали сладостные мурашки. – Но должны быть другие пути… Про фонды я узнавала… Можно, но очереди большие, и хватит ли у нас времени, пока они заявление примут, рассмотрят и так далее… Но…
– А тут десять тысяч сразу! – снова влез я. – Извини.
– Должны быть другие пути, – повторила она. – Например, я могу продать почку.
Меня словно ударили по башке деревянной киянкой, в ушах зазвенело, так что я даже не расслышал собственный хриплый, сдавленный вопрос:
– Ч-что?
– Продать почку, – голос Юли звучал спокойно, словно она говорила о том, чтобы отрезать свою гриву и сдать на парики – волосы-то отрастут, а вот новая почка вряд ли. – Она стоит немало, поскольку я молода и здорова.
– Е… ты… как?.. Бл… ел… – на язык ринулось сразу много слов, и тот едва не завязался узлом.
Да, моя жена врач, она понимает что-то в таких делах. Но нет, такого я не допущу! Чтобы она повредила себе? Чтобы искалечила себя, а я, здоровый мужик, просто смотрел?
– Лучше тогда мою! – прорычал я, пытаясь сдержать ярость, от которой было холодно в затылке, а сердце билось коротко и неровно, как в агонии. – Я тебе не позволю!
– И дашь Сашке умереть?
– Нет! Пойду и запишусь на эту работу, и плевать, что мне там придется делать!
– А это уже я тебе не позволю! – и тут я впервые за все эти годы услышал гнев в голосе Юли.
Мне хотелось заорать, вскочить с кровати и пнуть стену.
– Ладно, – выдавил я, не знаю какими усилиями справившись с собой; вспотел не хуже, чем во время постельных кувырканий. – Давай утром поговорим… Чего уж сейчас…
Юля молча встала с кровати и пошла в ванную.
Спали мы в эту ночь не в обнимку, как обычно, а отвернувшись друг от друга.
Врач выглядел по-настоящему уверенным седым профессионалом, а на ослепительно-белый халат наверняка стеснялись присаживаться даже наглые мухи. Говорил он негромко, веско, хотелось верить каждому слову – и что все будет хорошо, и что девочка справится, и что возможна полная реабилитация и здоровая долгая жизнь.
После первой, ночной, я выдержал еще две битвы с Юлей, и на третьей она сдалась. Просто узнала, что сдать почку и получить за это деньги – процедура долгая, может занять не один месяц.
Так что я наведался в ООО «Гегемония» еще раз, подписал договор и получил аванс. Тут же перевел его куда надо, и мы отвезли Сашку в больницу, пока на углубленное обследование.
– Сколько у нас времени? – спросил я, не отводя взгляда от лица дочери.
Девочка в три года должна быть живой и румяной, а не серой и вялой, и если уж на чужого ребенка смотреть больно, если он нездоров, то на своего… сердце переворачивается и слов не хватает… и злости не хватает – на судьбу, на проклятую хворь, на несправедливость этого мира.
– Э… – врач осекся. – Я бы не хотел вдаваться в конкретику…
– Павел Семенович, пожалуйста, – подала голос Юля, крепко сжимая мой локоть. – Говорите откровенно.
Я поднял глаза и обнаружил, что голос-то у доктора куда уверенней, чем он сам.
– Я же понимаю, какой у нее диагноз, – продолжила моя жена. – Пожалуйста.
– Если не сделать операцию в эти полгода, то прогноз течения болезни, скорее всего, будет неблагоприятный, – и врач посыпал терминами, пряча за ними собственные опасения и тревогу: наверняка иные родители в такой ситуации упадут в истерику, папаша в проклятья, мама в слезы.
Но нет, мы не будем истерить, мы будем Сашку спасать.
Я поеду туда, где смогу заработать достаточно, и выживу, вернусь целым и здоровым. Девочки мои будут здоровы, чтоб я сдох, и будут счастливы, что у них есть такой вот муж и отец.
– Спасибо, Павел Семенович, – сказала Юля, и врач вышел из палаты.
Мы остались втроем, и я присел на стул, наклонился к дочери.
– Ты как, ангелок?
Сашка ничего не ответила, только улыбнулась, лучезарно-лучезарно, и стала так похожа на мать, что мне захотелось плакать – те же волосы, черты лица, глаза, только копия чуть поменьше. А потом она неожиданно сунула мне в руки маленького плюшевого пингвина на карабине и сказала:
– На, папа.
– Зачем? Он же твой?
Этого пингвина я когда-то подарил Юле, когда мы только начали встречаться, и она его таскала на рюкзаке. Когда мы съехались, он перебрался жить на гвоздик рядом с зеркалом в прихожей, ну а после рождения дочери оказался у нее в кроватке, где стал любимой игрушкой.
Жизнь его потрепала, но пингвин оставался крепким и разваливаться не собирался.
– Твой теперь, – сказала Сашка. – Ты же уедешь, будешь без нас скучать, да?
– Да, – подтвердил я.
Частенько она удивляла нас, когда говорила подобные взрослые не по годам вещи. Может быть страдания и вправду делают так, что человек умнеет, мудреет, растет быстрее. Но как же страшно, когда видишь перед собой такого вот маленького, измученного старичка.
Так что ну к чертям эту мудрость, пусть дочь остается ребенком, была бы здорова.
– А с ним тебе не скучно, – тут Сашка протянула ручонки. – Давай обниматься.
Я аккуратно обхватил ее, прижал в себе, а когда отодвинулся, то понял, что на глазах слезы, и что сейчас опозорюсь, расплачусь прямо тут, и это я, всегда считавший себя настоящим мужиком.
– Пока, – выдохнул я, и встал с таким трудом, словно на плечи мне поставили небоскреб.
С матерью я простился утром, забежал к ней, завез денег, починил барахливший телевизор, старый, еще с кинескопом – от нового, плоского, она шарахалась как от чумы. Заявление об увольнении швырнул в морду Петровичу еще вчера, чем его страшно удивил и вызвал поток смешанных с угрозами жалоб.
Ну ничего, пусть теперь помучается, гнида жадная, когда очередное ЧП придет.
– Ну что, все? – спросила Юля, когда мы вышли из палаты в коридор, под безжизненный белый свет. – Так и поедешь? Бросишь нас тут одних? Эх, ты…
– Не брошу, – язык мой ворочался как парализованный удав. – Там будет связь. Позвоню…
– Да ну? – она посмотрела на меня недоверчиво, отвела взгляд.
– Ты же понимаешь, что я не хочу никуда уезжать! – я все же справился с языком. – Остался бы тут, с вами, но что тогда?
Мимо прошмыгнула медсестра, стрельнула в нас любопытным взглядом.
– Метаться, пытаясь заработать эти деньги, и смотреть, как Сашка умирает? – продолжил я, дождавшись, пока вилявшая задом медсестра не исчезнет в одной из палат. – Так я хоть попытаюсь ее спасти, а тут и шанса не будет.
– Ты не вернешься, – сказала Юля с такой холодной обреченностью, что я вздрогнул. – Поэтому всех денег тебе не заплатят, и мне все же придется отдать почку. Завтра же подам документы.
– Нет, нет, – простонал я. – Не делай этого!
Она подошла ближе, положила голову мне на плечо, так что я ощутил ее тепло, ее дыхание.
– Ты пытаешься спасти Сашку всеми силами, я знаю, – прошептала Юля горячо. – Рискуя жизнью… Но даже этого может оказаться недостаточно, и поэтому я тоже буду пытаться спасти ее всеми силами.
Я стиснул зубы и несколько минут мы стояли молча, не обращая внимания на ходивших мимо людей – матери лежащих в палате детей, врачи, медсестры, посетители.
– Я вернусь, – сказал я, сглотнув. – Обещаю.
– Тогда иди, – Юля отстранилась. – И возвращайся.
Я поцеловал ее и зашагал в сторону лестницы, а у двери на нее обернулся и помахал жене. Только на улице обнаружил, что все так же сжимаю в руке плюшевого пингвинчика, и мне стало так горько, грудь пронзила такая боль, что я едва не завыл, точно сбрендивший волк.
Я так и не запомнил, как звать офисного дядечку из ООО «Гегемония», хотя видел имя в документах, да и все равно мне было, честно говоря.
– Присаживайтесь, Егор, – сказал он, улыбаясь, точно кукла из дешевого пластика. – Прибыли для доставки к месту работы?
– Ну да, дело такое, – я постарался улыбнуться в ответ, хотя поджилки тряслись. – Повезете как? На самолете? Прямо отсюда?
Хоть он и говорил не брать ничего, я прихватил рюкзак, и спрятал в кармашек паспорт. В главном отделении нашлось место для бутылки воды, зубной щетки и пасты, ну а еще там неожиданно оказался пингвинчик дочери.
При одной мысли о ней живот скрутило.
– Догадливость ваша есть хороша, – сообщил дядечка, поглаживая круглую лысину. – Прямо отсюда. Только не самолет.
А что тогда? Автомобиль?
– Но сначала маленькая операция! – он поднялся из-за стола, сделал приглашающий жест. – Прошу, Егор, направляйтесь вот сюда… дело в том, что там вас ждет многоязычный коллектив, а вы говорите только на родном языке. Так ведь, не ошибка?
Я помотал головой, с удивлением разглядывая массивную, едва ли не бронированную дверь в стене. И как это я ее проглядел во время первых двух визитов – черную металлическую громаду… или так психовал, что не заметил бы и слона в уголке?
Да нет, точно тут ничего не было!
– Но даже знание английского окажет мало помощи, – дядечка распахнул дверь. – Поэтому мы поставим вам переводчик.
– Что значит «поставим»? – я пересек порог следом за ним.
За дверью была то ли процедурная, то ли лаборатория – кушетка с подушкой, над ней нечто вроде старинного фена в виде колпака, стойки с приборами, а у окна дуга из блестящего металла, достаточно высокая, чтобы под ней прошел центровой-баскетболист.
– На затылок, – собеседник мой принялся натягивать на белые и гладкие пальцы такие же белые перчатки. – Ложитесь вот сюда, лицом вниз, это не будет совсем больно.
Я попятился:
– Э, на такое я не подписывался!
– Пункт три подпункт семь контракта, – сообщил дядечка, в оперчатенных руках которого появилась сеточка с носовой платок, с блестящими капельками в узлах. – Контрактер получает право совершать физические усовершенствования с телом Контрактанта… Но вы, Егор, можете отказаться, разорвать соглашение, вернуть деньги.
Нет, не мог я ничего вернуть!
И он, этот неправильный офисный планктон, больше похожий на робота, чем на человека, это знал.
– Твою мать… – буркнул я. – Больно не будет?
– Совсем нет. Но сознание может быть потеряно.
Я лег на кушетку, уперся лбом в холодную и почему-то колючую подушку. Попытался развернуть голову, чтобы видеть – что он там творит, но чужая ладонь уперлась в висок, не дала этого сделать.
Что-то коснулось волос на затылке, внутри у меня все сжалось, кровь заревела в ушах. Прикосновение было сначала теплым, потом я неожиданно ощутил сильнейший холод – во всем теле, от макушки, до пяток, и зубастая пасть вцепилась мне в основание шеи. Я почти услышал, как хрустнули позвонки, дернулся, но понял, что тело не слушается.
За первым укусом последовал второй, выше, потом третий – в глубине черепа. Перед глазами взвихрились разноцветные огоньки, показалось, что я распадаюсь на части, ноги летят вниз, руки в стороны, голова висит на месте, только крутится, ребра выворачиваются, словно решили превратиться в крылья.
Одновременно я чувствовал, как пот струится по лицу, по животу… внутри!
Последнее ощущение показалось отчего-то самым жутким, я застонал, но судорога намертво сжала рот. Огоньки сменились глухой чернотой, холодное и вонючее полилось в горло, царапая нёбо и гортань.
Я моргнул, и понял, что лежу на спине.
– Егор? – склонившийся надо мной розовый предмет оказался лицом дядечки. – Понимаете меня?
Рот открыть получилось со второй попытки.
– Д… да… – выдавил я.
– Чувствуете себя хорошо?
– Да, – увереннее произнес я, хотя меня тошнило, страшно болела голова, и еще казалось, что я нахожусь сразу в нескольких местах: и в этой процедурной-лаборатории, и дома, у нас в спальне, и еще где-то в коридоре торгового центра; несколько слоев реальности накладывались друг на друга, и это было страшно, хотелось закрыть глаза.
– Переводчик иногда приживается нехорошо, – дядечка со шлепком стянул перчатку. – Может мерещиться разное, могут быть сильные боли… тогда мы его удаляем, и разрываем контракт, поскольку это опасно. Но заранее предсказать ничего невозможно. Надеюсь, вы в порядке?
Как раз в этот момент мне в голову словно воткнули раскаленный железный прут.
«Нихрена не в порядке! – мог завопить я. – Снимите с меня эту штуковину! Немедленно». И что потом – меня проводят до выхода, а аванс придется возвращать, да и Сашку забирать из клиники, когда станет ясно, что мы не в состоянии оплатить операцию? И Юле продавать почку, самой ложиться под скальпель, рисковать здоровьем?
Так что нет, не дождетесь!
– Сейчс, немнжк, – выдавил я, садясь на кушетке.
Только не блевануть на пол, только бы я укоренился наконец в одном месте!
– Глова кружтся, – добавил я, и ощупал затылок, надеясь обнаружить следы сеточки-переводчика, но не нашел ничего, кроме волос, кожи и укрытых под ней костей.
– Прибор теперь внутри, его не видно, – стащивший вторую перчатку дядечка верно истолковал мой жест.
Я закрыл глаза, принялся дышать как можно глубже, как можно глубже, чтобы голова проветрилась, вся эта ерунда кончилась, я стал самим собой, безо всякой боли и всякой ереси, что привиделась…
И помогло!
Минут через пять я ощутил себя человеком, ну легкая тошнота не в счет.
– Готовы к отправке?
– Дело такое, готов, – сказал я.
Дядечка осклабился, точно кинозвезда на красной дорожке, и щелкнул пальцами. Металлическая дуга у окна засветилась, по ней с гудением побежали искры, запахло озоном. Искры стали гуще, и слились в молнии, те переплелись, и вскоре под дугой колыхался занавес голубовато-лилового пламени.
Мне хотелось закрыть глаза снова, и так, не открывая их, удрать отсюда.
– Что это? – спросил я.
– Доставка до места работы, – дядечка, судя по голосу, был очень собой доволен. – Прямо отсюда, как я и говорил.
– То есть… мне что? Лезть в это?
– О, это совершенно безопасно. Сейчас вы тут, а через миг уже там, где требуется. Там вас встретят и все расскажут.
Объяснение было, как всегда, совершенно бесполезным.
Нет, ну я видел фантастические киношки, где герои шлялись через такие штуки, и называли их порталами. Но то киношки, а то задрипанный офисный центр посреди родного города, банальнее только помойка.
Все же телешоу? Шуточки на потеху зрителям?
Хотя какая разница?
– Ладно, – я поднялся с кушетки, понял, что ноги мои дрожат, и очень сильно. – Счастливо оставаться.
Кое-как я сумел сделать эти пять шагов, а затем голубое пламя поглотило меня.