Ни к романам, ни к сборникам рассказов я не люблю добавлять предисловия и послесловия (они получаются или хвастливыми, или излишне оправдательными) и, где можно, стараюсь этого не делать. Но к новому сборнику «Мужчины без женщин» решил добавить пояснения о том, как он создавался. Может, все это излишне, но пусть уж будет такой «производственный отчет». Постараюсь, чтобы не повредило книге, хотя уверенности у меня никакой нет.
Этот сборник – первый за последние девять лет, когда в 2005 году вышли «Токийские легенды». Все эти годы я писал несколько романов, один за другим, и садиться за рассказы настроения не было. Однако весной прошлого (2013-го) года в силу необходимости я наконец сочинил рассказ («Влюбленный Замза»). На удивление, работа оказалась мне в радость (я еще не забыл, как писать рассказы). И вот летом я, подустав от большого формата, решил попробовать написать целый сборник.
Обычно я пишу рассказы в один присест. Если не брать в расчет самое начало моей карьеры, когда у меня еще не сложился метод сочинения рассказов, я почти ничего не пишу разрозненно для всяких печатных изданий. Тогда мне было удобно создавать рассказы как наброски для романов, а если писать один рассказ для одного, другой – для другого издания, сложно держаться в форме, да и силы распределяются нерационально. Поэтому я настраиваюсь и пишу сразу шесть или семь рассказов. По объему как раз получается на отдельную книжку, и, говоря языком пловцов, легко поймать ритм дыхания.
Сборники «Все божьи дети могут танцевать» и «Токийские легенды» я написал примерно так же: один рассказ за две недели. Три-четыре месяца – и книга готова. Когда пишешь так, при желании можно делать рассказы последовательными или связанными. Не просто складывать их под одну обложку, а подбирать определенную тему или мотив, выстраивать готовые рассказы так, чтобы выдерживалась концепция. Например, мотивом сборника «Все божьи дети могут танцевать» послужило землетрясение в Кобэ 1995 года, «Токийские легенды» – это собрание загадок и причуд, связанных с жизнью в большом городе. Когда есть что-то связующее, пишется несколько проще.
Мотив этого сборника прописан в самом его названии – «Мужчины без женщин». Пока я работал над первым рассказом – «Drive My Car», – эта фраза вертелась у меня на языке. Как мелодия – прицепится и никак не отстает, – фраза эта засела у меня в голове. И вот когда первый рассказ был готов, мне захотелось обыграть эту фразу, сделать ее ключевой, чем-то вроде некоего стержня, и окружить ее связанными рассказами. В этом смысле «Drive My Car» стал отправной точкой книги.
Услышав фразу «мужчины без женщин», многие читатели вспомнят прекрасный сборник рассказов Эрнеста Хемингуэя. Я тоже, разумеется, вспомнил. Однако в переводе Хироси Таками на японский сборник «Men Without Women» получил название «Мир одних мужчин». По моим нынешним ощущениям, лучше было бы перевести его «Мужчины без женщин», а не «Мужчины, у которых нет женщин». Однако эта книга названа прозаично и буквально – «Мужчины, у которых нет женщин»[1]. Те, кого по самым разным обстоятельствам покинули или собираются покинуть женщины.
Почему меня так захватила (а «захватила» – очень точное слово) эта фраза, я даже не знаю. Со мной ничего подобного (к счастью) в последнее время не происходило, у моих близких знакомых – тоже. Просто мне очень хотелось запечатлеть образы и настроения таких мужчин в нескольких различных историях и попробовать их обыграть. Возможно, такова одна из моих нынешних метафор. А может – некое иносказательное пророчество. Или же мне самому не помешает изгнать этого беса. Я сам здесь бессилен что-либо объяснить. Так или иначе, заглавие «Мужчины без женщин» возникло с самого начала работы над книгой, и с выбором этим я нисколько не колебался. Иными словами, в глубине души мне очень хотелось написать серию этих рассказов.
Вначале я сочинил «Drive My Car» и «Кино». Принес в редакцию журнала «Бунгэй Сюнсю» и спросил, смогут ли они их напечатать. Я уже давно ничего не пишу по заказу. Сперва заканчиваю работу целиком и лишь потом предлагаю в те журнал или издательство, которым это произведение подойдет по духу. А если пишешь по заказу, возникают определенные ограничения по содержанию, объему, срокам, и, как мне кажется, при этом утрачивается некая творческая свобода (может показаться напыщенно, но другого подходящего слова я не нахожу).
Нынешний директор «Бунгэй Сюнсю» Такахиро Хирао помогал мне с прежними публикациями рассказов в этом журнале – раньше он работал там ответственным редактором. Мы с ним давно знакомы. Господин Хирао прочел «Drive My Car», посовещался с редакторами и решил напечатать. После этого я написал «Yesterday» и «Независимый орган», полагая, что они тоже попадут на страницы этого журнала. Каждый из них – это 80 листов по 400 знаков, что очень много для рассказа. Но тогда я счел тот объем вполне подходящим. Я не собирался подгонять количество страниц под какой-то объем, но в результате каждый рассказ уложился примерно в 80 листов черновика. Из соображений общего равновесия я поменял местами написанный третьим рассказ «Yesteeday» и второй по счету – «Кино». Работа над «Кино» – даже если не считать затраченные мысленные усилия – оказалась продолжительной. Над этим рассказом мне пришлось изрядно покорпеть, и я несколько раз переписывал его, вплоть до мелочей. Остальные рассказы дались мне намного легче.
Пока я работал над этим сборником, ко мне обратились из литературного альманаха «Monkey» (который издается под руководством моего уважаемого друга Мотоюки Сибата) с просьбой написать рассказ для второго номера журнала. Я уже упоминал, что, как правило, не принимаю заказы писать для печати, но как раз в тот момент я так настроился на работу, что согласился, и тут же написал для них «Шахразаду». По порядку этот рассказ создавался между «Yesterday» и «Независимым органом», но у меня он получился в совершенно ином ключе, нежели те, что предназначались для «Бунгэй Сюнсю».
Журнал «Бунгэй Сюнсю» – массовый, предназначен для широкого круга читателей, а вот «Monkey» – литературный альманах новой формации, он ориентирован на молодежь. Эдакий книжный супермаркет в сравнении с частным газетным киоском. И в этом смысле, предвидя разницу в характере этих изданий, я и сочинил другой по духу рассказ. Он вышел чуть короче – я уложился в 60 листов, что, в общем-то, вполне нормальный объем для короткой прозы. И хоть я писал этот рассказ для другого журнала, мотив «мужчин без женщин» остался тем же, так что можете считать «Шахразаду» полноценной частью тематического сборника.
В заключение, уже не для журнала, а для, собственно, этого сборника я написал «Мужчины без женщин». Этой книге явно не хватало заглавного рассказа, а завершить ее текстом, так сказать, символически связывающим все остальные, было бы неплохо. Словно после всех предыдущих блюд подать десерт.
Для этого небольшого рассказа у меня был и личный незначительный повод, благодаря которому возникло внутреннее представление о том, каким его написать, так что вышло все практически экспромтом и без задержек. Такое в моей жизни иногда случается. Происходит нечто – и мгновенной вспышкой, будто бы от осветительного снаряда, отчетливо, до мельчайших деталей проступает окружающий пейзаж, который обычно не замечаешь: все живые существа и неживые предметы. Я сразу сажусь за стол и на одном дыхании записываю все, что ярко отпечаталось у меня в уме, будто на негативе. Впоследствии эти наброски ложатся в основу произведения. Писателю отрадно получить такой опыт, отрадно ощутить, как некая сила перепахивает инстинктивные залежи повествования, хранившиеся у него внутри. Радостно убедиться, что луч озарения действительно существует.
И каждый раз, когда я пишу сборник рассказов, наибольшую радость мне доставляет возможность сравнительно быстро обыгрывать один за другим разные приемы, стили, ситуации. Я могу писать, рассматривая свой предмет объемно, доискиваясь, проверяя общий мотив под разными углами, использовать разных персонажей и вести повествование от любого лица. И в этом смысле сборник, подобный этому, можно сравнить с концептуальным альбомом в музыке. Над этими рассказами я действительно работал, вспоминая альбомы «Битлз» «Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band» и «Бич Бойз» «Pet Sounds». Что уж тут, очень нескромно, если не сказать – дерзко – ставить свои произведения в один ряд с этими нетленными шедеврами, однако я как автор буду признателен, если при чтении вы не забудете о них и моем намерении.
Я хочу поблагодарить множество безмятежных ив, гибких кошек и красивых женщин, что до сих пор мне встречались на жизненном пути. Без их тепла и поддержки я бы вряд ли смог написать эту книгу.
В завершение хочу заметить, что содержание рассказов «Drive My Car» и «Yesterday» претерпело незначительное изменение в сравнении с текстом, опубликованным в журнале. После выхода журнальной версии «Drive My Car» я получил жалобы от жителей населенного пункта[2], упомянутого в том рассказе, после чего решил заменить название на другое. В «Yesterday» я получил недвусмысленное требование от обладателей авторских прав на эту песню. Мне тоже было что сказать (текст не имел никакого отношения к переводу, являясь плодом моего творчества), однако неприятности со стороной «Битлз» в мои планы никак не входили, поэтому я без колебаний значительно урезал текст, чтобы он впредь не вызывал нареканий. Ни то, ни другое особого отношения к сущности сборника не имело, и хорошо, что вопрос мирно разрешился простыми формальными мерами. Поэтому надеюсь и на ваше понимание тоже.
Кафуку нередко подвозили знакомые женщины, которых он по манере езды стал со временем разделять на стихийных лихачей и опасливых тихонь (последние, к счастью, попадались значительно чаще). В целом, женщины водят аккуратнее и осторожнее мужчин. Разумеется, никто их за это не осуждает, но они порой такой манерой ездить раздражают тех, кто позади.
В свою очередь женщины-лихачи, похоже, уверовали в собственную виртуозность. Сплошь и рядом они презирают опасливых тихонь, хвастливо полагая, будто ездить, как прежде, осмотрительно сами уже не смогут. При этом они даже не подозревают: стоит им включить поворотник, чтобы перестроиться в другой ряд, и окружающие водители с замиранием сердца – или же крепко выражаясь – лихорадочно давят на тормоз.
Разумеется, бывают исключения, когда женщины водят машину вовсе не лихо и не чересчур осторожно – обычно. Среди таких тоже немало опытных водителей, но даже от них веет непреходящей скованностью. Кафуку вряд ли мог объяснить, отчего, но стоило ему устроиться рядом с водителем, как он начинал улавливать скрытую опасность и не находил себе места. У него пересыхало в горле, и, чтобы разрядить неловкую паузу, он пускался в никчемную болтовню.
Среди мужчин тоже есть и надежные водители, и чайники. Но их вождение в целом не напрягает. Никто не говорит, что они все сплошь расслаблены, стоит им оказаться за рулем. Возможно, они скованны так же, но в силу мужского естества и, вероятно, на подсознании способны разделять эту скованность и вождение. Сосредоточенно сжимая руль, они беседуют с ездоком и вообще ведут себя как ни в чем не бывало с таким видом, будто одно другому не мешает. Откуда такая разница в поведении, Кафуку было невдомек.
Обычно Кафуку не проводил особой грани между мужчинами и женщинами, да и не видел большой разницы в их способностях. Женщин среди его коллег было нисколько не меньше мужчин, и с ними Кафуку работалось даже спокойнее. Они были внимательны в деталях, умели слушать. Но стоило ему оказаться в машине, которой управляет женщина, и Кафуку отчетливо понимал, кто крутит баранку. Впрочем, опасениями своими он ни с кем не делился, считая их не самой подходящей темой для беседы.
Поэтому когда в разговоре с хозяином автомастерской по фамилии Ооба он обмолвился, что ищет шофера, и тот порекомендовал знакомую девушку, у Кафуку не получилось натянуть на лицо даже подобие улыбки. Заметив это, Ооба усмехнулся, как бы говоря: «Старик, я тебя понимаю!»
– Однако, господин Кафуку, водитель она отменный. Могу поручиться. Хотите – убедитесь сами.
– Хорошо, спасибо за предложение, – ответил Кафуку. Он хотел найти шофера как можно скорее, к тому же доверял Ообе, с которым был знаком уже пятнадцать лет. С жесткими, как иглы, волосами, Ооба напоминал чертенка. Он прекрасно разбирался в машинах, и к его советам прислушивались.
– Тогда я на всякий случай проверю схождение, и если там все в порядке, машина будет готова послезавтра к двум часам. Скажу той знакомой, чтобы тоже пришла, заодно проверите ее навыки. Если не подойдет, так и скажите – не обижусь.
– Сколько ей лет?
– Около двадцати пяти. Я особо не интересовался, – ответил Ооба. Затем слегка нахмурился и продолжил: – Но, как я уже говорил, водитель она, в общем-то, что надо. Вот только…
– Что?
– Как бы это сказать… не без тараканов…
– И что это за тараканы?
– Грубовата в общении, молчунья и смолит, как паровоз. Увидите – сразу поймете: далеко не красавица, почти не улыбается, и, по правде говоря, может показаться бесцеремонной.
– Это не страшно. Наоборот, хорошо, что без лоска – мне лишние пересуды ни к чему.
– Ну, тогда в самый раз.
– Главное, чтобы водила хорошо, верно?
– За это не беспокойтесь. Не в том смысле, что для женщины она… просто и вправду очень способная.
– Она сейчас где-то работает?
– Я толком не знаю. То подрабатывает в комбини[3], то шоферит на почте – так, перебивается от случая к случаю. Но в любой момент может отказаться, если предложат что-нибудь получше. Пришла ко мне по знакомству, а у нас самих дела не ахти, чтоб нанимать кого-то еще. Иногда обращаемся к ней, если возникает запарка. А что, на нее можно положиться. К тому же совсем не пьет.
При упоминании об алкоголе Кафуку слегка смутился и непроизвольно коснулся пальцем губ.
– Хорошо, тогда послезавтра в два, – сказал он на прощание. Грубоватость, молчаливость и непривлекательность девушки подогревали его любопытство.
Через день в два часа пополудни желтый кабриолет «Сааб 900» дожидался своего хозяина. Вмятины на правом крыле как не бывало. И краска подобрана так, что переход незаметен. Кроме того, в мастерской проверили двигатель, настроили сцепление и заменили тормозные колодки и резинки дворников. Кузов сиял полиролью, поблескивали начищенные диски. Работа Ообы, как всегда, была безупречна. За двенадцать лет кабриолет разменял вторую сотню тысяч, брезентовая крыша местами прохудилась и в дождливые дни протекала. Но менять машину Кафуку не собирался – «Сааб» служил ему все эти годы верой и правдой без серьезных поломок. Кафуку любил свою машину и круглый год ездил с открытым верхом. Зимой укутывался в теплое пальто, наматывал на шею шарф, летом нахлобучивал шляпу и цеплял солнцезащитные очки. С легкостью орудуя рычагом передач, он колесил по дорогам Токио, а на светофорах вальяжно задирал голову, разглядывая то караваны облаков, то стайки птиц на проводах. Без такой езды он не мыслил своей жизни. Кафуку неспешно обошел вокруг машины, пытливо проверяя каждую мелочь, точно жокей, осматривающий лошадь перед заездом.
Когда он покупал этот «Сааб», жена еще была жива. И желтый цвет – ее выбор. Первые годы они часто выезжали вдвоем. Жена не водила – уступила это право мужу. Несколько раз они ездили на экскурсии в Хаконэ, на полуостров Идзу, к высокогорью Насу[4]. Однако потом лет десять он всегда ездил один. После смерти жены встречался с разными девушками, но прокатить хоть кого-то из них в машине случай так ни разу и не выпал. С тех пор Кафуку выбирался за город только по работе.
– Местами уже ветшает, но еще послужит, – сказал Ооба, потирая ладонью приборную панель, точно гладил по холке большую собаку. – Надежная машина. Да, «шведки» в ту пору делали на совесть! Поглядывайте за электросистемой, а остальное работает как часы – я проверил.
Кафуку поставил подпись в документах, а пока ему разъясняли детали счета, пришла та девушка. Среднего роста, не упитанная, но при этом широка в плечах и коренаста. Справа на шее лиловым отливало родимое пятно размером с крупную оливку, но девушка, похоже, даже не пыталась его никак прикрыть. Густая копна черных как смоль волос аккуратно подобрана. «Да, Ооба был прав – далеко не красавица», – отметил про себя Кафуку, едва рассмотрев ее грубые черты. На щеках местами остались рытвины после прыщей. Взгляд ясный, только какой-то недоверчивый. И большие глаза лишь подчеркивали его глубину. Большие уши оттопырены, будто локаторы на пустыре. На ней был мужской пиджак в «елочку», несколько плотный для мая, коричневые брюки и черные кеды «Converse». Под пиджаком – белая сорочка с длинным рукавом, скрывавшая довольно пышную грудь.
Ооба представил Кафуку. Ее назвал по фамилии – Ватари.
– Мисаки Ватари. Имя пишется хираганой[5]. Если нужно, могу заполнить анкету, – заявила она с явным вызовом.
Кафуку покачал головой:
– Нет, пока не нужно. Ты ведь можешь ездить на коробке?
– Мне нравится ездить на коробке, – холодно ответила она. Как если бы закоренелого вегетарианца спросили: вы любите латук?
– Модель старая – без навигации.
– Она и не нужна. Мне приходилось развозить почту, поэтому вся география столицы у меня в голове.
– Что ж, тогда немного проедемся по округе? Погода хорошая – можно открыть крышу.
– Куда ехать?
Кафуку задумался.
– Мы в районе Синохаси. На перекрестке перед храмом Тэнгэндзи повернем направо, спустимся на подземную парковку магазина «Мэйдзия», за покупками. После поднимемся к парку Арисугава, проедем перед Посольством Франции, потом на улицу Мэйдзи и вернемся.
– Понятно, – ответила она и без лишних вопросов взяла у Ообы ключи, проворно настроила сиденье и зеркала, словно прекрасно знала, где и какие кнопки надавить. Выжав сцепление, проверила скорости, достала из нагрудного кармана и надела очки «Ray-Ban», после чего слегка кивнула Кафуку, дав понять, что готова.
– Кассетный магнитофон? – как бы усомнилась она, бросив взгляд на центральную консоль.
– Да, мне нравится кассетник, – ответил Кафуку. – Куда удобней, чем все эти компакты. И помогает учить слова роли.
– Давно не попадался…
– Когда я получил права, еще ставили восьмидорожечные.
Мисаки промолчала, но по выражению ее лица Кафуку понял: о таком она слышит впервые[6].
Как и гарантировал Ооба, она оказалась превосходным шофером. Плавно переключая передачи, Мисаки словно чувствовала машину. Движение местами замедлялось, нередко приходилось ждать на светофорах, но она, казалось, старалась лишний раз не задирать обороты. Кафуку это понял, наблюдая за тем, как скользит ее взгляд. Однако стоило закрыть глаза, и переключения скоростей он уже не ощущал. Определить, на какой передаче они едут, можно было, лишь вслушиваясь в мотор. На педали газа и тормоза она давила мягко и аккуратно. Но что больше всего понравилось Кафуку – эта девушка вела машину без малейшего напряжения. Казалось, она чувствует себя за рулем куда увереннее, чем без него. Черты лица ее уже не казались грубыми, как при встрече, взгляд стал чуточку мягче. И только скупость на слова оставалась прежней – Мисаки только отвечала на вопросы.
Однако Кафуку это не напрягало. Он тоже не блистал красноречием. Конечно, мог поддержать интересный разговор с хорошими знакомыми, но в остальных случаях предпочитал промолчать. Утонув в кресле, он рассеянно разглядывал проплывавшие мимо городские пейзажи. И если раньше он видел их мельком, сжимая в руках руль, то теперь они воспринимались иначе, выразительнее.
На улице Гайэнниси, вечно полной машин, он для проверки навыков велел Мисаки втиснуть «Сааб» между припаркованных на обочине машин, и она уверенно выполнила все в точности. Мисаки оказалась смекалистой девушкой с превосходной реакцией. На долгих светофорах она курила – судя по пачке, предпочитала «Мальборо». Стоило загореться зеленому, сразу тушила сигарету, чтобы не отвлекаться на ходу. Следов помады на окурке не оставалось. Маникюр Мисаки не делала и обходилась практически без макияжа.
– Ничего, если я задам несколько вопросов? – заговорил Кафуку, когда машина проезжала парк Арисугава.
– Пожалуйста, – ответила Мисаки.
– Где ты училась ездить?
– Я выросла в горах Хоккайдо. За рулем лет с шестнадцати. В тех краях без машины никак. Городок расположен в котловине, солнце быстро уходит за гору, на дорогах почти полгода гололед. Не захочешь, а научишься водить безопасно.
– Но в горах парковаться вдоль дороги ведь негде?
Она ничего не ответила, решив пропустить эту глупость мимо ушей.
– Ооба-сан говорил, зачем мне срочно понадобился шофер?
Мисаки, глядя прямо перед собой, монотонно произнесла:
– Вы – актер, шесть дней в неделю играете в театре. Ездите туда на машине, потому что не любите ни метро, ни такси. И еще потому, что в машине учите роль. Однако недавно вы столкнулись с другой машиной и временно лишились прав. По двум причинам: из-за малой дозы алкоголя и проблемы со зрением.
Кафуку кивнул так, будто ему пересказывали чужой сон.
– По требованию полиции провели медицинскую экспертизу, и офтальмолог обнаружил признаки глаукомы. Будто у вас в поле зрения появилось слепое пятно. В правом углу. Но раньше вы это никак не ощущали… Алкоголя в крови оказалось немного, поэтому езду в нетрезвом виде удалось замять, не допустив утечки информации в прессу, а вот замолчать дефект зрения не удалось. В таком состоянии есть риск не заметить машину, если она обгоняет справа, попадая в мертвый угол обзора. И пока вы не справитесь с этим недугом, садиться за руль вам строго противопоказано… Господин Кафуку, – обратилась Мисаки, – вас так и называть «господин Кафуку»? Это ваша настоящая фамилия?
– Настоящая, – ответил он. – Благозвучная, но блага от нее никакого[7]. Среди предков – ни одного богатея хотя бы средней руки.
Повисло молчание, затем Кафуку сообщил Мисаки, сколько ей будут платить в месяц. Сумма не велика, но большего агент Кафуку позволить себе не мог. Имя Кафуку было известно в определенных кругах, но главных ролей в фильмах и сериалах ему не предлагали, а гонорары театральных актеров невелики. Для артиста уровня Кафуку персональный водитель, пусть и ненадолго, – исключительная роскошь.
– Часы работы могут меняться в зависимости от моего графика. Но последнее время я занят большей частью в спектаклях, и с утра, как правило, работы нет. Так что можешь спать хоть до обеда. Вечером постараюсь заканчивать не позже одиннадцати. Если придется задержаться, вызову такси. Раз в неделю у тебя будет выходной.
– Меня устраивает, – ответила прямо Мисаки.
– Работа совсем не трудная. Поди куда труднее будет дожидаться, маясь от безделья.
Мисаки ничего не ответила, только поджала губы. Взгляд говорил, что в жизни ей приходилось и потруднее.
– Когда крыша открыта, можешь курить – мне все равно. Но при закрытой – извини.
– Понятно.
– Есть какие-то пожелания?
– В общем-то, нет…
Она слегка улыбнулась и, вдохнув полной грудью, переключила передачу на пониженную. Затем продолжила:
– …Раз эта машина мне по душе.
Остаток пути они ехали молча. Когда вернулись в мастерскую, Кафуку отозвал Ообу в сторонку и сказал, что девушка ему подходит.
На следующий день в половине четвертого Мисаки выгнала желтый «Сааб» из подземного гаража дома на Эбису, где жил Кафуку, и отвезла артиста в театр на Гиндзе.
В погожие дни крыша автомобиля оставалась открытой. По пути в театр Кафуку, откинувшись на спинку пассажирского сиденья, повторял под запись на кассете свои фразы из пьесы – постановки чеховского «Дяди Вани», перенесенного в Японию эпохи Мэйдзи. Заглавную роль играл Кафуку. Реплики он помнил наизусть, но для самоуспокоения ему требовалось повторять текст ежедневно, что со временем вошло в привычку. На обратном пути он часто слушал Бетховена, струнные квартеты – вечную музыку, пресытиться которой просто невозможно, и она служила прекрасным фоном для его раздумий, или чтобы отвлечься, когда не думаешь ни о чем. Когда хотелось чего-нибудь полегче, Кафуку ставил старый американский рок: «Бич Бойз», «Рэскалз», «Криденс», «Темптейшнз» – музыку своей молодости. Мисаки делиться своими эмоциями и впечатлениями не спешила, а понять по ее виду, нравятся ей эти ритмы, не переносит она их или же попросту не замечает, Кафуку был не в силах.
Обычно Кафуку держался на людях скованно и уж тем более не мог репетировать свою роль вслух. Однако присутствие Мисаки его не смущало, и в этом смысле ее внешняя холодная невозмутимость была как нельзя кстати. Как бы громко ни декламировал Кафуку, девушка за рулем вела себя так, будто ровным счетом ничего не слышит. А может, и в самом деле не слушала, думая только о дороге. Или же за рулем она погружалась в особое состояние нирваны.
Еще Кафуку не имел понятия, что она думает о нем самом: хоть немного, но приятен, или совершенно безразличен, или противен до отвращения, и она терпит его только ради работы. Хотя что бы она ни думала, ему было все равно. Ему нравилось, как она водит машину, а также устраивало, что она держится невозмутимо и не болтает лишнего.
После спектакля он быстро смывал с лица грим, переодевался и тотчас уходил из театра. Он не любил копаться, как другие, а дружбы с коллегами-актерами не водил. Звонил Мисаки на сотовый, чтобы подогнала машину к служебному выходу, и когда спускался вниз, там его уже дожидался желтый кабриолет. Около одиннадцати он возвращался к себе на Эбису. И так почти каждый день.
Была и другая работа: раз в неделю Кафуку снимался в телесериале. Банальная криминальная сага, но рейтинг держался на высоте, да и платили неплохо. Он играл гадателя, который вечно спасает главную героиню – следователя. Чтобы вжиться в роль, он прямо в гриме несколько раз выходил на улицу и гадал прохожим. О его способностях успела пойти молва. Закончив к вечеру съемки, он, рискуя опоздать к началу, спешил прямиком на Гиндзу, в театр. В конце недели после дневного спектакля вел в театральной студии курс для начинающих актеров. Ему нравилось преподавать молодым. Возить его везде входило в обязанности Мисаки, и девушка его не подводила. Со временем артист привык ездить с ней на пассажирском месте. Порой даже мог по пути очень крепко заснуть.
Потеплело, и Мисаки сменила свой твидовый мужской пиджак на тонкий летний жакет. Садясь за руль, она непременно была в одном из них, заменявших ей шоферский мундир. С наступлением сезона дождей крышу кабриолета приходилось закрывать все чаще.
В пассажирском кресле «Сааба» Кафуку думал о покойной жене: после того как он нанял Мисаки, та просто не шла у него из головы. Жена была красивой, на два года младше и тоже актриса. Кафуку хоть и считался типажным актером, ему часто предлагали хара́ктерные роли второго плана. Лицо слишком длинное, смолоду лысоват – на главные роли Кафуку явно не тянул. В отличие от него, жена была подлинной красавицей, и список ролей был у нее подобающим, да и гонорары под стать. Однако с годами его репутация актера с характерной манерой исполнения росла. Но даже при этом они уважали возможности и способности друг друга, и разница в популярности и доходах ни разу не стала поводом для размолвки.
Кафуку любил жену. С самой первой встречи – ему тогда было двадцать девять – она завладела его сердцем, и свое чувство к ней он сохранил до самой ее смерти в год его полувекового юбилея. За время супружеской жизни он ни разу ей не изменил. Случаи временами выпадали, только воспользоваться ими Кафуку даже не подумывал.
А вот она порой спала с другими мужчинами. Насколько знал Кафуку, всего их было четверо – тех, с кем она, по меньшей мере, периодически имела связь. Конечно, она держала язык за зубами, но Кафуку догадался почти сразу. У него было прекрасное чутье – к тому же, если любишь партнера по-настоящему, неладное не захочешь, а почуешь. Беседуя с женой, по ее тону Кафуку запросто вычислял любовников. Все они были актерами, снимались вместе с ней в кино и почти все младше ее. Закрутившись на время съемок, первый роман угас в аккурат к их завершению. И так, по схожему сценарию, повторялось еще трижды.
Зачем ей нужно было спать с другими мужчинами, Кафуку в ту пору понять не мог, как, впрочем, и теперь тоже. Поженившись, они поддерживали прекрасные отношения и как супруги, и как спутники жизни, старались доверять друг другу. В свободное от работы время они часто и увлеченно о чем-нибудь разговаривали. Кафуку полагал, что они прекрасно гармонируют как духовно, так и сексуально. Окружающие считали их идеальной парой.
По-хорошему, ему бы решиться на разговор, пока жена еще была здорова. Он часто размышлял об этом, и однажды, за несколько месяцев до ее смерти, вопрос чуть не сорвался с его уст: «Ну что ты в них нашла? Чем не устраивал я?» Но видя, как жена, измученная болью, борется со смертью, так и не спросил. И вот она, ничего не объяснив, исчезла из мира, в котором остался жить ее муж. Незаданный вопрос и неполученный ответ. В гробовой тишине крематория, собирая прах жены[8], он крепко задумался. Так крепко, что вряд ли услышал бы чужой голос.
Несомненно, ему было горько представлять жену в объятиях любовников. Да и как иначе! Чуть закроешь глаза, как в сознании возникают всякие реальные сцены – а затем пропадают. Он не хотел представлять такого, но не мог не представлять. Воображение, как остро отточенный нож, неспешно и беспощадно продолжало кромсать его душу. Бывало, он воображал, как хорошо было бы жить в неведении. Но как бы то ни было, жил он по принципу разум побеждает невежество. И как бы ни пришлось страдать после, он не мог не узнать всего сейчас. Только познание может сделать человека сильнее.
Но куда горше даже не представлять, а жить обычной жизнью и не подавать виду, чтобы жена не догадалась, что ее тайна раскрыта. Держать на лице мягкую улыбку, покуда разрывается сердце и кровоточат невидимые раны. Заниматься как ни в чем не бывало повседневными делами, непринужденно беседовать – и при этом обнимать жену в постели. Пожалуй, простому смертному это не под силу. Но Кафуку – профессиональный актер. Оттачивать роль, позабыв о плотском, – его ремесло. И он играл, как мог. Свой бенефис без зрителей.
Однако в остальном, если не брать в расчет ее редкие тайные связи с другими мужчинами, супруги жили безмятежно и самодостаточно. Работа шла своим чередом, доход она приносила стабильный. Почти за двадцать лет совместной жизни они занимались любовью столько раз, что и не сосчитать, и Кафуку казалось – получали удовольствие. Уже после смерти жены, стремительно сгоревшей от рака матки, у Кафуку было несколько женщин; знакомство с ними продолжилось и в постели. Однако ту интимную радость, что прежде ему дарила жена, он так и не обрел, довольствуясь легким «дежавю» ощущений из прошлого.
Агентству Кафуку потребовались данные Мисаки, чтобы платить ей зарплату: дата рождения, домашний адрес и копия водительских прав. Оказалось, что она снимает квартиру на Акабанэ, сама родом из города Ками-Дзюнитаки уезда N на Хоккайдо, и ей накануне исполнилось двадцать четыре. Кафуку не имел ни малейшего понятия, где расположен этот город на карте, большой он или маленький и какие там живут люди. И только от цифры двадцать четыре екнуло в сердце. У Кафуку была дочь. Прожила всего три дня, а на четвертую ночь умерла прямо в больнице. Внезапно, без малейших симптомов, перестало биться сердце. Наступило утро, а малышка уже не дышала. Врачи объяснили врожденным пороком сердца. Но как родители могли это проверить? Можно было бы докопаться до истинной причины, но ребенка уже не вернешь. К счастью или нет, младенцу даже не успели придумать имя. Если бы дочь не умерла, ей как раз исполнилось бы двадцать четыре. Каждый год в день рождения безымянного ребенка Кафуку уединялся, чтобы сложить ладони в молитве. И представить, какой бы выросла дочь.
Неожиданная потеря ребенка подкосила супругов. Окутавшая их пустота тяготила и угнетала. Чтобы прийти в себя, им требовалось время – долгое время. Они затворились в квартире и безмолвно коротали часы, понимая, что любые слова здесь напрасны. Жена пристрастилась к вину, он с головой ушел в каллиграфию. Выводя на белоснежной бумаге черной тушью иероглифы, Кафуку чувствовал, как с каждым взмахом кисти редеет мрак в его душе.
Поддерживая друг друга, супруги смогли пережить черную полосу в жизни и постепенно залечили душевную рану. А потом, не жалея сил, вновь окунулись в работу.
– Прости, но я больше не хочу детей, – сказала она, и он с ней согласился:
– Тебе решать. Поступай, как знаешь.
Оглядываясь, Кафуку понял, что жена завела первого любовника после того их разговора. Может, такую потребность в ней пробудила потеря ребенка. Хотя это всего лишь его догадка. Как знать, как знать.
– Позвольте вопрос, – сказала Мисаки, пока Кафуку, задумавшись, разглядывал пейзаж за окном. Он с удивлением посмотрел на девушку. За те два месяца, что они ездили вместе, Мисаки заговорила первой едва ли не впервые.
– Да, конечно, – ответил он.
– Почему вы стали актером?
– Когда учился в институте, подруга уговорила меня записаться в студенческий театральный кружок. Никакой тяги к лицедейству у меня прежде не было. Вообще я хотел пойти в бейсбольную секцию. В старших классах играл в основном составе шорт-стопом и неплохо справлялся в защите. Но уровень нашей институтской команды оказался мне не по зубам. Вот и решил смеха ради попробовать себя на сцене. Ну и чтобы чаще бывать с той подружкой. Со временем понял, что втянулся и мне просто нравится играть. Ведь когда играешь роль, проживаешь жизнь своего героя. А затем выходишь из образа. И мне это нравилось.
– Вам нравится перевоплощаться?
– Если знать, что вернешься.
– А бывает, что возвращаться не хочется?
Кафуку задумался. Такой вопрос ему задали впервые. «Сааб» застрял в пробке перед съездом с городской трассы возле развилки Такэбаси.
– Так ведь больше некуда! – удивленно воскликнул Кафуку.
Мисаки промолчала.
Повисла пауза. Кафуку снял с головы бейсболку, оглядел ее и опять нахлобучил на голову. Рядом с огромной фурой с бесчисленными колесами их желтый кабриолет выглядел детской игрушкой. Так, пожалуй, смотрится маломерный катерок, покачиваясь на волнах перед танкером.
– Может, я сую нос не в свое дело, но мне интересно, – заговорила спустя некоторое время Мисаки. – Ничего, если я спрошу?
– Давай.
– Отчего у вас нет друзей?
Кафуку повернул голову и заинтригованно посмотрел на Мисаки.
– Откуда ты знаешь, что у меня нет друзей?
Она слегка пожала плечами.
– За два месяца, что я вас вожу, понять несложно.
Кафуку перевел свой взгляд на фуру и разглядывал громадное колесо. Затем сказал:
– Признаться, у меня нет настоящих друзей уже очень давно.
– Что, прямо с детства?
– Ну почему? В детстве были приятели. Мы играли в бейсбол, ходили купаться. А когда я стал взрослым, потребности в друзьях уже не ощущал. Особенно после женитьбы.
– В смысле, с появлением жены необходимость в них отпала?
– Может, и так. Ведь мы с ней были хорошими друзьями.
– Сколько вам стукнуло – в смысле, когда поженились?
– Тридцать. Снимались в одном фильме, так и познакомились. У нее была роль второго плана, а у меня – в эпизоде.
Машина еле ползла вперед в длинной пробке. Крышу перед заездом на трассу, как обычно, закрыли.
– Кстати, ты что, совсем не пьешь? – поинтересовался Кафуку, чтобы сменить тему.
– Организм не принимает, – ответила Мисаки. – К тому же мамаша из-за алкоголя нажила себе массу неприятностей. Может, и это сказывается.
– Что, по-прежнему пьет?
Мисаки несколько раз помотала головой.
– Она померла. Села по пьяни за руль и не справилась с управлением. Машина в занос, вылетела в кювет и прямо в дерево. Скончалась на месте. Мне тогда было семнадцать.
– Извини, – сказал Кафуку.
– Сама во всем виновата, – без обиняков ответила Мисаки. – Когда-нибудь это все равно произошло бы. Рано или поздно. Разница лишь в этом.
На время воцарилась тишина.
– А отец?
– Я не знаю, где он. Когда мне было восемь, ушел из дому – и с концами. Больше его не видела. От него тоже никаких вестей. Мать мне это ставила в укор.
– За что?
– Я у них одна. Уродись симпатичней, отец вряд ли бы нас бросил. Мать постоянно меня этим попрекала. Мол, родилась страхолюдиной, вот он нас и бросил.
– Никакая ты не страхолюдина, – тихо сказал Кафуку. – Просто матушка вбила это себе в голову.
Мисаки опять лишь слегка пожала плечами.
– Вообще она не была такая. Но как выпьет – начинала нудить, и ее как заедало. Меня это сильно ранило. Когда она умерла, простит меня бог, но я, признаться, вздохнула свободно.
Следующая пауза оказалась еще длиннее.
– У тебя есть друзья? – спросил Кафуку.
Мисаки покачала головой:
– Нет.
– Почему?
Она не ответила – только уставилась вперед, прищурившись.
Сомкнув глаза, Кафуку попытался уснуть, но не спалось. Машина, едва притормозив, тут же трогалась и опять тормозила, и Мисаки раз за разом неутомимо переключала передачи. Словно роковая тень, то отставал, то нагонял «Сааб» фуру в соседнем ряду.
– В последний раз я завел дружбу лет десять назад, – отчаявшись уснуть и открыв глаза, сказал Кафуку. – Вернее сказать, подобие дружбы. Этот друг оказался неплохим мужиком. Лет на шесть или семь младше меня. Любил выпить, ну и я за компанию – о чем мы только с ним ни говорили под это дело.
Мисаки, слегка кивнув, ждала продолжения. Кафуку немного поколебался, но затем решительно произнес:
– Дело в том, что тот человек некоторое время спал с моей женой. Причем не подозревал, что я об этом знаю.
До Мисаки дошло не сразу.
– В смысле, он что, занимался с ней сексом?
– Ну да! Полагаю, несколько раз за три или четыре месяца.
– И как вы об этом узнали?
– Она, конечно, скрывала, но я просто догадался. Объяснять как – долго, но это точно. Я такого себе не придумал.
Мисаки, пока машина остановилась, поправила обеими руками зеркальце заднего вида.
– А то, что он спал с вашей женой, не мешало с ним дружить?
– Как раз наоборот! – воскликнул Кафуку. – Я с ним потому и подружился, что он с ней спал.
Мисаки молча ждала пояснения.
– Как бы это сказать… мне хотелось понять: как так вышло, что она улеглась с ним в постель? Зачем ей это понадобилось? По крайней мере, это первое, что подстегнуло меня с ним подружиться.
Девушка глубоко вздохнула. Под пиджаком медленно поднялась и опустилась ее грудь.
– Вам, наверное, было неприятно? Выпивать и разговаривать, зная, что он совершил?
– Конечно, неприятно, – ответил Кафуку. – Размышлять о том, о чем вообще не хочется думать, вспоминать о том, что хотелось бы забыть. Но я играл. Ведь это моя работа.
– Входить в чужой образ?
– Да.
– А потом из него выходить?
– Именно так, – сказал Кафуку. – Тут уж не захочешь, а выйдешь. Но, вернувшись, сразу понимаешь, что оказался не совсем там, откуда пришел. Это правило. В одну реку дважды не войдешь.
Заморосило, и Мисаки включила дворники.
– И как – вы поняли, почему ваша жена спала с тем человеком?
Кафуку покачал головой:
– Нет, так и не понял. Думаю, было в нем что-то такое, чем не мог похвастать я. Или даже много чего. Но чем именно он ей приглянулся, остается только гадать. Ведь мы не можем видеть все насквозь. Взаимоотношения людей, в особенности мужчин и женщин, как бы это сказать… необходимо рассматривать шире. В них все запутаннее, эгоистичнее и невыносимее.
Мисаки задумалась над этими словами, потом сказала:
– Выходит, понять не смогли, но остались друзьями?
Кафуку опять снял бейсболку и, положив ее на колено, потер ладонью темя.
– Как бы тут выразиться… Стоит начать играть всерьез, и уже непросто найти повод, чтобы закончить. Как бы ни было тяжко на душе, до тех пор, пока представление не перевалит смысловой апогей, его течение остановить невозможно. Примерно то же самое в музыке: не достигнув определенной гармонии, произведение вряд ли закончится на правильной ноте. Понимаешь, о чем я?..
Мисаки достала из пачки сигарету, зажала ее губами, но не прикуривала. Когда крыша машины была опущена, она не курила никогда – только держала сигарету в губах.
– Они тогда еще продолжали встречаться?
– Нет, уже не встречались, – ответил Кафуку. – Иначе это было бы… чересчур виртуозно. Я подружился с ним уже после смерти жены, спустя некоторое время.
– Вы что, и вправду стали с ним друзьями? Или это была только игра?
Кафуку задумался.
– И то, и другое. И я сам перестал улавливать ту грань. Вот что значит играть всерьез.
Кафуку с первой встречи почувствовал расположение к тому человеку по фамилии Такацуки – своеобразному «актеру второй дощечки»[9]; высокого роста и с правильными чертами лица. Хотя Такацуки разменял пятый десяток, играл он весьма посредственно. Личность без изюминки. Диапазон ролей ограниченный – в пределах приятного на вид бодрячка средних лет. Такие пользуются успехом у дам бальзаковского возраста. Кафуку неожиданно для себя познакомился с ним на телестудии – примерно через полгода после смерти жены. Такацуки зашел к нему в гримерку представиться и выразить соболезнования.
– С вашей супругой мне как-то раз довелось сниматься вместе в кино. Она мне тогда во многом помогла, – сказал он мягким голосом.
Кафуку поблагодарил. Хронологически, насколько он знал, Такацуки завершал список мужчин, имевших связь с его женой; расставшись с ним, она вскоре легла в больницу, где у нее выявили рак в прогрессирующей стадии.
– У меня есть к вам одна нескромная просьба, – обратился Кафуку после того, как покончили с приветствиями.
– Что за просьба?
– Можете мне уделить немного времени? Хочу пригласить вас где-нибудь посидеть и вспомнить о жене. Она часто о вас говорила.
Такацуки от неожиданности опешил. Правильнее сказать – испытал шок. Он слегка повел четко очерченными бровями и осторожно покосился на Кафуку, как бы взвешивая, в чем здесь может крыться подвох. Но никаких особых подсказок во взгляде Кафуку не обнаружил – на него лишь спокойно смотрел человек, не так давно потерявший спутницу жизни; взгляд его был словно поверхность пруда, на котором улеглись все волны до единой.
– Мне нужен собеседник, с кем я мог бы поговорить о жене, – добавил Кафуку. – А то сидишь дома в одиночестве – и, признаться, становится невыносимо. Если вам это не в тягость…
После этих слов у Такацуки, как показалось, отлегло на сердце – его связь вне подозрений.
– Ну почему в тягость? Конечно же, найдется время, раз такое дело. Если вас устроит никудышный собеседник вроде меня, – сказал Такацуки и слегка улыбнулся. В уголках его глаз сложились морщинки умиления. Улыбка его оказалась прямо-таки чарующей. «Будь я дамой в возрасте, – подумал про себя Кафуку, – наверняка бы зарделся».
Такацуки мысленно пробежался по своим планам.
– Завтра вечером я как раз никуда не спешу и мог бы составить компанию. Что скажете?
Кафуку ответил, что вечер у него свободен, а сам был в восхищении: «Как же прозрачен этот человек. Стоит лишь заглянуть внутрь, а там все чувства как на ладони. Никаких подводных камней и коварства. Такие не роют яму другим. Но как актер он вряд ли был успешен».
– Где встретимся? – спросил Такацуки.
– Выбирайте сами. Куда скажете, туда и приеду, – ответил Кафуку.
Такацуки предложил один известный бар на Гиндзе.
– Если заказать отдельную кабинку, можно спокойно беседовать, не переживая, что нас будет слышно, – пояснил свой выбор Такацуки.
Кафуку знал это место. Они пожали руки и расстались. Рука Такацуки была мягкой, пальцы – длинные и тонкие. Ладонь – теплая и, как показалось Кафуку, слегка влажная от пота. Вероятно, от напряжения.
Проводив Такацуки взглядом, Кафуку опустился на стул, раскрыл ладонь правой руки и пристально уставился на нее. Там еще свежо ощущение от прикосновения руки Такацуки. «Та самая рука, те пальцы, что ласкали нагое тело жены, – подумал Кафуку. – Неспешно, все места». И, закрыв глаза, он глубоко и протяжно вздохнул, пытаясь осознать, что же он такое замыслил. Но так или иначе, не сделать этого он не мог.
В тихой кабинке бара, за бокалом односолодового виски Кафуку понял одно: Такацуки все еще без ума от его жены. И до сих пор не может осознать, что она умерла, а плоть ее стала прахом. В этом Кафуку мог его понять. За разговорами о жене Кафуку глаза Такацуки подчас влажнели от слез. Еще немного, и, глядя на это, Кафуку растрогался бы сам. Такацуки не удавалось скрывать свои чувства. Казалось, немного подначить – и он во всем признается.
Со слов Такацуки Кафуку понял, что о разрыве отношений заговорила жена. Вероятно, она так и сказала: «Думаю, нам лучше расстаться». И больше встреч не искала. После нескольких месяцев связи на стороне в какой-то момент сама разорвала эту связь. С такими решениями вообще нельзя затягивать. Кафуку считал, это вполне в духе его супруги. Однако Такацуки не был готов так просто взять и ее потерять – он рассчитывал на продолжение романа.