Танец моррис есть во всех обитаемых мирах мультивселенной.

Его танцуют под солнечным небом, приветствуя пробуждение земли весной, и под ясными звёздами, потому что на дворе весна и есть шансы, что двуокись углерода оттает. Тягу к нему ощущают даже глубоководные твари, ни разу не видавшие солнца, и горожане, которых с природными циклами связывает только тот случай, когда они сбили на своём «Вольво» овцу.

Его танцуют все. Кто невинно, как молодые математики с растрёпанными бородами, под неуклюжую обработку «Жильца миссис Виджери» для аккордеона. Кто сурово, как Ниндзя-Танцоры Нью-Анка, способные вытворять дикие, жуткие вещи при помощи простого полотенца и колокольчика.

Но нигде его не танцуют правильно.

Кроме как на Плоском мире – на диске, стоящем на спинах четырёх слонов, летящих сквозь космос на панцире всемирной черепахи, Великого А’Туина.

И даже тут в моррисе смыслят только в одном месте. В маленькой деревушке высоко в Овцепикских горах, где эту великую и простую тайну передают из поколения в поколение.

Тут мужчины скачут в первый день весны взад и вперёд – под коленями привязаны колокольчики, белые рубахи развеваются. Народ сходится посмотреть. Потом все жарят быка, и в целом это считается славным семейным праздником.

Но тайна не в этом.

Тайна – в другом танце.

И для него время пока не пришло.



Что-то тикает, словно часы. И в самом деле, в небесах есть часы, а из них льётся тиканье свежеотчеканенных секунд.

По крайней мере, выглядит это как часы. На самом деле это полная противоположность часов, а большая стрелка делает всего один оборот.

Под тусклым небом есть равнина. Она покрыта плавными изгибами, которые могут напоминать волны или дюны, если глядеть на них издали. А если вы глядите на них издали, радуйтесь, что не делаете этого вблизи.

Прямо над равниной парили три серые фигуры. Что они собой представляли, обычным языком не описать. Кто-то называет их херувимами, хотя ни крылышек, ни пухлых щёчек им не досталось. Они из тех, кто следит, чтобы притяжение работало, а время оставалось отделённым от пространства. Назовём их аудиторами. Аудиторами реальности.

Они вели беседу без единого слова. Им говорить и не требовалось. Они просто меняли реальность так, будто уже сказали.

Один из них сказал: Такого прежде не случалось. Это возможно?

Один из них сказал: Должно быть. У него есть личность. А личности неизбежно приходят к концу. Вечны лишь безличные силы. Сказано было с долей самодовольства.

Один из них сказал: Кстати… уже начались странности. Когда возникает личность, странности случаются. Общеизвестный факт.

Один из них сказал: Что, он работал неэффективно?

Один из них сказал: Нет. На этом его не поймаешь.

Один из них сказал: В том-то и суть. В самом слове он. Стать личностью – уже неэффективно. Нельзя позволять этому распространяться. Что, если личность вдруг появится у гравитации? Вдруг ей начнут нравиться люди?

Один из них сказал: Типа, она начнёт к ним тянуться?

Один из них сказал, и можно было бы заметить, что тон его похолодел, если бы он уже не был ниже абсолютного нуля: Нет.

Один из них сказал: Прошу прощения, я неудачно пошутил.

Один из них сказал: Кстати, он размышляет о своей работе. А подобные размышления опасны.

Один из них сказал: С этим не поспорить.

Один из них сказал: Итак, договорились?

Один из них о чём-то задумался и сказал: Погодите-ка. А вы случайно не использовали единственное число – «я»? Не завелась ли у вас случайно личность?

Один из них сказал с невинным видом: Кто? Мы?

Один из них сказал: Где личность, там всегда раздоры.

Один из них сказал: Да. Да. Совершенно верно.

Один из них сказал: Ладно. Осторожнее в будущем.

Один из них сказал: Так что, договорились?

Они подняли глаза на лик Азраила, чьи черты проступали на небе. Если точнее, они и были небом.

Азраил медленно кивнул.

Один из них сказал: Отлично. Что это за место?

Один из них сказал: Это Плоский мир. Летит через космос на спине гигантской черепахи.

Один из них сказал: А, один из этих. Я такие терпеть не могу.

Один из них сказал: Вот опять. Вы сказали «я».

Один из них сказал: Нет! Нет! Лично я ни за что не сказал бы «я»… ой, блинский…

Один из них вспыхнул пламенем и сгорел, точь-в-точь как клуб газа – быстро и без останков. Почти сразу же на его месте появился другой. На вид он не отличался от исчезнувшего.

Один из них сказал: Пусть это послужит уроком. Стать личностью – значит стать конечным. А теперь… пора.

Азраил наблюдал, как они уплывают прочь.

Трудно постичь мысли создания столь исполинского, что в реальном пространстве его длина измерялась бы в световых годах. Но так или иначе, он повернул свою неизмеримую массу и поискал глазами, в которых терялись звёзды, среди мириада миров тот, Плоский.

Который на спине черепахи. Плоский мир – зеркало прочих миров.

Звучало это интересно. А Азраил, заточённый в плену тысячелетий, заскучал.



А вот зал, в котором будущее вливается в прошлое сквозь воронку настоящего.

Вдоль стен выставлены часы. Не песочные, хотя форма у них та же. Не те часики, которые можно купить как сувенир, с названием вашего любимого курорта, начертанным тем, у кого чувства прекрасного не больше, чем у пончика с повидлом.

То, что в них сыплется, не песок. Это секунды, что без конца превращают «может быть» в «было».

Это часы жизней, и на каждых написано чьё-то имя.

Целый зал, наполненный лёгким шелестом утекающей жизни.

Только представьте…

А теперь добавьте к этому звонкий цокот костей по камню. Он приближается.

Тёмный силуэт проходит перед нами и направляется дальше вдоль бесконечных рядов этих пророческих склянок. Цок, цок. Ага, вот часы, в которых верхняя колба почти опустела. Костяные пальцы тянутся к ней. Забирают. И ещё одну. Забирают. И ещё. И ещё много, много других. Забирают, забирают.

И такая работа идёт целый день. Если можно так сказать, конечно, ведь дней тут никаких нет.

Цок, цок – тёмный силуэт терпеливо шагает вдоль рядов.

И останавливается.

И замирает в замешательстве.

Потому что перед ним – маленькие золотые часики, не больше наручных.

Вчера их тут не было – вернее, не было бы, будь тут «вчера».

Костяные пальцы обхватывают часы и поднимают на свет.

На них написано имя заглавными буквами. Это имя – СМЕРТЬ.

Смерть опустил часы, затем снова поднял. Пески времени уже бежали в них. Он перевернул часы – чисто ради эксперимента, посмотреть, что будет. Песок продолжил струиться, только теперь снизу вверх. Другого Смерть и не ожидал.

Это означало, что, даже существуй тут «завтра», его отныне всё равно не будет.

В воздухе за ним что-то пошевелилось.

Смерть медленно обернулся и обратился к смутной фигуре, парившей во мгле.

– ПОЧЕМУ?

Тот ответил ему.

– НО ЭТО… НЕПРАВИЛЬНО.

Тот ответил ему: Нет, правильно.

На лице Смерти не дрогнул ни единый мускул – их всё равно там не было.

– Я ПОДАМ ЖАЛОБУ.

Тот ответил ему, что уж он-то должен понимать: жалобы бесполезны.

Никаких жалоб. Никаких жалоб.

Смерть поразмыслил над этим, а затем сказал:

– Я ВСЕГДА ИСПОЛНЯЛ СВОЙ ДОЛГ ТАК, КАК СЧИТАЛ ПОДОБАЮЩИМ.

Фигура подплыла ближе. Она отдалённо напоминала монаха в серой рясе с капюшоном.

Она ответила: Мы знаем. Поэтому разрешаем тебе оставить коня.



Солнце клонилось к закату.

Из всех созданий на Плоском мире самая коротая жизнь у мушек-подёнок – не более двадцати четырёх часов. Две самые старые мушки бесцельно кружили над рыбным ручьём, повествуя недавно вылупившимся о былых временах.

– Да, в наши часы солнышко уже не то, – сказала одна.

– И то верно. В старые добрые времена солнце было настоящее. Всё такое жёлтое, не то что это, красное.

– А ещё оно висело выше.

– Верно говоришь.

– А куколки и личинки уважали старших!

– И то верно! И то верно! – с жаром согласилась другая подёнка.

– Думается, ежели бы мушки в те времена вели себя получше, солнце не померкло бы.

Младшие подёнки уважительно внимали.

– А ещё помню, – сказала одна из старейших мушек, – кругом были поля, широкие, доколь хватает глаз.

Младшие огляделись.

– Тут и сейчас поля, – заметила одна из них, выдержав уважительную паузу.

– Да, но я помню времена, когда поля были лучше, – процедила старая подёнка.

– Верно! – согласилась её товарка. – А ещё тогда была корова.

– Совершенно точно! Вы правы! Я помню эту корову! Стояла прямо вот тут целых сорок, нет, пятьдесят минут. Бурая такая, как сейчас помню.

– Да уж, в нынешние часы таких коров не бывает.

– Их теперь вообще не встретишь.

– А что такое корова? – спросила одна из личинок.

– Видали? – торжествующе заявила пожилая подёнка. – Ничего-то они не знают, современные ephemeroptera. – Она задумалась. – Кстати, чем мы занимались до того, как заговорили о солнце?

– Бесцельно кружили над водой, – предположила мушка помладше. Тут было трудно ошибиться.

– Нет, ещё раньше.

– Эм-м… вы рассказывали о Великой Форели.

– А, ну да. Форель. Видите ли, если б вы были достойными подёнками и кружили вверх-вниз, как подобает…

– …И слушались старших и мудрых…

– …Да, и слушались старших и мудрых, то однажды Великая Форель…

Плюх.

Плюх.

– …То что? – спросила мушка помладше.

Ответа не было.

– Великая Форель однажды что? – с тревогой переспросила другая мушка.

Они опустили глаза и увидели, как по воде расходятся круги.

– Священный знак! – воскликнула однодневка. – Помню, мне об этом рассказывали! Великий Круг На Воде! Сие есть знамение Великой Форели!

Старшая из младших мушек задумчиво всмотрелась в воду. До неё начало доходить, что, раз она старшая из присутствующих подёнок, именно ей выпадает честь летать ближе всех к поверхности.

– Есть предание, – сказала мушка сверху, – что, когда за тобою приходит Великая Форель, ты попадаешь в край, где реки текут… текут реки… – Однодневки ничего не едят, так что идей у неё не было. – Текут водой, – обречённо закончила она.

– Представляю, – сказала старейшая подёнка.

– Там наверняка очень хорошо, – сказала младшая.

– Да? С чего бы?

– Ну, раз оттуда никто не хочет возвращаться.



Ну а старейшие существа на Плоском мире – знаменитые Считающие сосны. Они растут у самой границы вечных снегов высоко в Овцепикских горах.

Считающие сосны представляют собой уникальный пример заимствованной эволюции. Большинство видов эволюционируют сами по себе, доходя до всего в процессе, как и заповедовала Мать-Природа. Это очень естественно, органично и сочетается с загадочными космическими циклами, предполагающими, что только миллионы лет дико утомительных проб и ошибок позволят вашему виду обрести моральные устои, а то и позвоночник.

С точки зрения видов, это, может, и нормально, но с точки зрения участвующих в этом отдельных индивидов, им подложили свинью – или, как минимум, розовую ящерку, питающуюся корнями, которая со временем может эволюционировать в свинью.

Так что Считающие сосны избежали всего этого, позволив всяким прочим овощам эволюционировать за них. Семя сосны, оказавшись в любой части Плоского мира, сразу же заимствует самый успешный местный генетический код при помощи морфического резонанса и вырастает тем, что лучше всего подходит местной почве и климату. Как правило, у них это получается даже лучше, чем у самих местных деревьев, которых новички вскоре вытесняют.

Но в первую очередь Считающие сосны интересны тем, что умеют считать.

Они откуда-то узнали, что люди научились узнавать возраст деревьев по количеству годовых колец. И тогда старейшие Считающие сосны возомнили, что именно ради этого люди спиливают деревья.

В ту же ночь каждая Считающая сосна поменяла свой генетический код так, чтобы на уровне глаз на её стволе бледными цифрами проступал её возраст. Не прошло и года, как их вырубили почти полностью работники компаний по производству табличек с номерами. Лишь немногие сосны уцелели в труднодоступных местах.

Шесть Считающих сосен из этой рощицы слушали седьмую, старейшую, чей узловатый ствол украшало число тридцать одна тысяча семьсот тридцать четыре. Разговор занял семнадцать лет, здесь он ускорен для удобства.

– Помню, в моё время вокруг не были сплошные поля.

Сосны оглядели тысячи вёрст окрестностей. Небо мигало, как плохой спецэффект из кино про путешествия во времени. Появлялся снег, лежал минуту-другую, затем таял.

– А что же было? – спросила ближайшая сосна.

– Лёд. Но не такой, как нынче. В те годы ледники были настоящие. Не то что нынешний снежок: зимой выпал, весной растаял. Те льды и снега не таяли веками.

– И куда же они делись?

– Всё ушло.

– Куда ушло?

– А куда всё уходит. Вечно все куда-то спешат.

– Ого. Вот это сейчас жёстко было.

– Что именно?

– Да эта зима только что.

– И это вы называете зимой? Вот, помню, была я росточком, у нас были такие зимы…

И тут дерево исчезло.

После потрясённого молчания, длившегося несколько лет, молодая сосна сказала:

– Ну, дела! Она просто исчезла! Раз – и всё! День назад ещё была, а сегодня уже нет!

Будь остальные деревья людьми, они бы сейчас неловко переминались с ноги на ногу.

– Так случается, дружок, – ласково сказала одна сосна. – Её забрали в Лучшее Место[1], можешь не сомневаться. Она ведь была добрым деревом.

Младшенькая, которой едва стукнуло пять тысяч сто одиннадцать, спросила:

– А что это за Лучшее Место?

– Мы точно не знаем, – признала другая, неуютно покачиваясь от метели недельной длины. – Но полагаем, что оно как-то связано… с опилками.

Деревья не способны замечать события, занимавшие менее дня, а потому не услыхали стука топоров.



Ветром Сдумс, старейший волшебник Незримого университета – всемирно известного центра магии, волшебства и сытных обедов, – тоже готовился к смерти. Он чуял её приближение всем своим слабым, дрожащим телом.

Конечно, думал он, катясь в кресле-каталке к своему кабинету на первом этаже, в каком-то смысле все знают, что когда-нибудь умрут, даже не волшебники. Никто не знает, где был до рождения, но когда наконец рождаешься, то вскоре узнаёшь, что прибыл сюда уже с обратным билетом.

Но волшебники действительно чуяли свою смерть. Конечно, нельзя предсказать насильственную гибель вроде убийства, но если причина смерти – просто в том, что запас жизни кончился… что ж, такую они предчувствовали. Обычно предчувствие приходило заранее, чтобы было время вернуть книги в библиотеку, постирать свой лучший костюм и занять как можно больше денег у друзей.

Сдумсу уже исполнилось сто тридцать лет. Он осознал, что пробыл стариком большую часть своей жизни. Честно говоря, это казалось несправедливым.

И ведь никто ничего не сказал. Он упомянул о предчувствии в Негостиной на прошлой неделе, но никто будто не понял намёка. А сегодня за обедом с ним почти не разговаривали. Даже так называемые старые друзья, казалось, избегали его – а ведь он даже не пытался занять у них денег.

Ощущение такое, что все забыли про твой день рождения. Только хуже.

Ему предстояло умереть в одиночестве, и всем было плевать.

Он распахнул дверь, толкнув её колёсиком кресла, и пошарил на столе у двери в поисках огнива.

Вот ещё какое дело. Теперь уже почти никто не пользовался огнивом. Все покупали эти большие вонючие жёлтые спички у алхимиков. Ветром такого не одобрял. Огонь – это вам не игрушки. Нельзя его зажигать вот так, одним взмахом, без уважения. Люди теперь такие: всё-то у них суета, спешка… Да и огонь этот нынешний. В старые времена он был куда теплей. Этот их современный огонь не греет, пока на него практически верхом не сядешь. Видимо, всё дело в дровах… нынче дрова уже не те. Да всё нынче уже не то. Тонкое какое-то. Мягкое. Нет ощущения, что делали на века. А ещё дни стали короче. Хм-м… Что-то с нынешними днями не так. Один короче другого. Хм-м… И каждый день тянется как вечность, что очень странно, ведь дни, во множественном числе, неслись мимо как испуганная толпа. У 130-летнего волшебника оставалось мало обязанностей, а потому Сдумс взял за привычку приходить в столовую за два часа до обеда или ужина – просто так, убить время.

Дни тянутся бесконечно, а летят так быстро. Бред какой-то. Где логика? Хм-м… Мде, даже логика нынче уже не та, что в старые добрые времена.

А ещё теперь Университетом заправляют совсем уж мальчишки. В былые времена тут правили настоящие волшебники, здоровенные мужики с пропорциями баржи, на таких не посмотришь свысока. Но вот они все куда-то пропали, и на Сдумса теперь снисходительно глядели свысока юнцы, у которых даже зубы ещё не все выпали. Вроде этого сорванца, Чудакулли. Ветром хорошо его помнил. Тощий такой, лопоухий подросток с вечно сопливым носом, в первую ночь в общаге плакал и звал мамочку. И вечно хулиганил. Давеча кое-кто заливал Ветрому, что Чудакулли теперь аркканцлер. Ха! Видать, решили, что старый Сдумс совсем из ума выжил.

Да где же это чёртово огниво? Пальцы… эх, вот в моё время пальцы у людей были на совесть…

Кто-то сорвал покрывало с лампы. Кто-то другой сунул в его шарящие руки бокал.

– Сюрпри-из!



В вестибюле дома Смерти стоят часы с маятником, подобным лезвию, но без стрелок, ведь в доме Смерти нет иного времени, кроме настоящего. (Конечно, до этого настоящего было другое, но оно тоже было настоящим. Просто чуть постарше.)

При виде такого маятника-лезвия сам Эдгар По бросил бы всё и ушёл в эстрадные юмористы, гастролировать по барам и склепам. Качается он со слабым «вжух-вжух», аккуратно нарезая окорок вечности на тонкие ломтики мгновений.

Смерть прошёл мимо часов в хмурый полумрак кабинета. Его дворецкий Альберт уже ждал с полотенцем и щёткой.

– Доброе утро, хозяин.

Смерть молча уселся в высокое кресло. Альберт накинул ему полотенце на костлявые плечи.

– Славный денёк, не правда ли? – Он пытался поддержать беседу.

Смерть ничего не ответил.

Альберт встряхнул тряпку для полировки и снял капюшон с головы Смерти.

– АЛЬБЕРТ.

– Да, сэр?

Смерть достал золотые часики.

– ВИДИШЬ?

– Да, сэр. Очень милые. Никогда ещё таких не видал. А чьи они?

– МОИ.



Альберт покосился в сторону. На углу стола Смерти высились большие часы в чёрной раме. Песка в них не было.

– А разве не те – ваши, сэр? – спросил он.

– ТАК БЫЛО. ТЕПЕРЬ ЭТИ. ПОДАРОК К ОТСТАВКЕ. ОТ САМОГО АЗРАИЛА.

Альберт вгляделся в предмет в руке Смерти.

– Но там же… песок, сэр. Он сыплется.

– ИМЕННО ТАК.

– Но это значит… в смысле…?

– ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО ОДНАЖДЫ ВЫСЫПЕТСЯ ВЕСЬ ПЕСОК, АЛЬБЕРТ.

– Я понимаю, сэр, но… вы же… я думал, время – это то, что бывает с другими, сэр. Разве не так? Вас же оно не касается, сэр… – Под конец голос Альберта звучал умоляюще.

Смерть сбросил полотенце и встал.

– СЛЕДУЙ ЗА МНОЙ.

– Но вы же Смерть, хозяин! – Альберт вразвалку семенил за высокой фигурой, шагавшей наружу, в зал, и дальше вниз ко входу на конюшню. – Это что, шутка какая-то? – с надеждой добавил он.

– Я НЕ СЛАВЛЮСЬ ЧУВСТВОМ ЮМОРА.

– Нет-нет, конечно, не обижайтесь. Но, слушайте, вы же не можете умереть, ведь вы сами – Смерть, вы не можете случиться сами с собой! Это всё равно, что змея съест собственный хвост…

– И ТЕМ НЕ МЕНЕЕ Я ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ. ЖАЛОБЫ НЕ ПРИНИМАЮТСЯ.

– А что тогда будет со мной? – спросил Альберт. В его словах блестел страх, как блики на острие клинка.

– БУДЕТ НОВЫЙ СМЕРТЬ.

Альберт взял себя в руки.

– Не думаю, что готов служить другому господину, – заявил он.

– ТОГДА ВОЗВРАЩАЙСЯ В МИР. Я ДАМ ТЕБЕ ДЕНЕГ. ТЫ ВЕРНО СЛУЖИЛ МНЕ, АЛЬБЕРТ.

– Но если я вернусь…

– ДА, – сказал Смерть. – ТЫ УМРЁШЬ.



В тёплом, пахучем полумраке конюшни бледный конь Смерти поднял голову от овса и приветственно заржал. Звали коня Бинки. Он был самой обычной лошадью. Смерть пробовал ездить на огненных жеребцах и скелетах, но нашёл их непрактичными. Особенно огненных: они поджигали стойло, а потом тупо стояли посреди пожара с виноватым видом.

Смерть взял седло с крюка и поглядел на Альберта, которого мучила совесть.

Тысячелетия назад Альберт решил, что лучше служить Смерти, чем умереть. Он не был по природе своей бессмертен. Просто в доме Смерти реальное время не шло. Было лишь вечно меняющееся сейчас, но тянулось оно очень долго. В реальности Альберту оставалось жить менее двух месяцев, и последние дни он ценил как золотые слитки.

– Я, ну… – начал он. – Это…

– ТЫ БОИШЬСЯ УМЕРЕТЬ?

– Я не это хотел сказать… В смысле, я всегда… Просто жизнь уже вошла в привычку, и от неё трудно отказаться…

Смерть глядел на него с любопытством – словно на жука, который упал на спину и не может перевернуться.

Наконец Альберт умолк.

– ПОНИМАЮ, – сказал Смерть и взял уздечку Бинки.

– Но вы как будто совсем не волнуетесь! Вы правда готовы умереть?

– ДА. ЭТО БУДЕТ СЛАВНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ.

– Что, правда? И вы не боитесь?

– Я НЕ УМЕЮ БОЯТЬСЯ.

– Могу научить, если хотите, – предложил Альберт.

– НЕ НАДО. ПРЕДПОЧИТАЮ САМ ВСЕМУ НАУЧИТЬСЯ. МНЕ НУЖНЫ ВПЕЧАТЛЕНИЯ. ПОСЛЕДНИЕ.

– Хозяин… но если вы уйдёте, кто будет…

– Я УЖЕ СКАЗАЛ. НОВЫЙ СМЕРТЬ РОДИТСЯ ИЗ ВЕРЫ ЖИВУЩИХ, АЛЬБЕРТ.

– Ага. – Альберту как будто полегчало. – А вы, часом, не знаете, каким Он будет, этот Смерть?

– НЕТ.

– Может, мне стоит, знаете, прибраться тут немного, инвентаризацию провести, всё такое?

– НЕ ПОМЕШАЕТ, – сказал Смерть как можно ласковее. – КОГДА ВСТРЕЧУ НОВОГО СМЕРТЬ, СКАЖУ, ЧТО РЕКОМЕНДУЮ ТЕБЯ ОТ ВСЕГО СЕРДЦА.

– Ой. А вы его точно встретите?

– О, ДА. А ТЕПЕРЬ МНЕ ПОРА.

– Что, уже?

– БЕЗУСЛОВНО. НЕЛЬЗЯ ТЕРЯТЬ ВРЕМЕНИ! – Смерть поправил седло, обернулся и с гордостью поднёс золотые часы прямо к крючковатому носу Альберта.

– ВИДИШЬ? У МЕНЯ ЕСТЬ ВРЕМЯ. НАКОНЕЦ-ТО У МЕНЯ ЕСТЬ ВРЕМЯ!

Альберт испуганно отпрянул.

– Ну, есть оно у вас, и что вы с ним будете делать? – спросил он.

Смерть взобрался на коня.

– Я НАМЕРЕН ХОРОШО ПРОВЕСТИ ЕГО.



Вечеринка была в самом разгаре. Транспарант с надписью «Пращай, Ветром – 130 прикрасных лет» слегка увял на жаре. Уже дошло до того, что нечего стало пить, кроме пунша, и нечего есть, кроме странного жёлтого соуса к очень подозрительным начос, – и всё равно никто не расстраивался. Волшебники болтали с преувеличенной весёлостью людей, которые и так обычно видятся целыми днями, а теперь им пришлось видеться ещё и весь вечер.

В центре этого празднества сидел Ветром Сдумс с большим стаканом рома и смешным колпаком на голове. Он был растроган до слёз.

– Настоящая Отходная вечеринка! – всё повторял он про себя. – Таких у нас не было с тех пор, как Преставился Старый Чессал Подошва. – Он буквально произнёс эти Большие Буквы. – Это было, дай вспомню, в Год Зловещего… э-э-э… Дельфина. Я уж думал, все про них забыли.

– Библиотекарь нам рассказал, как их устраивают, – пояснил Казначей и указал на здоровенного орангутана, который пытался дуть в бумажную гуделку. – И банановую подливу он приготовил. Надеюсь, хоть кто-нибудь её съест.

Он наклонился к столу.

– Положить ещё картофельного салата? – спросил он громко и разборчиво, так говорят с имбецилами и большими чудаками.

Ветром поднёс дрожащую руку к уху.

– Что? Что?

– Ещё! Салата! Ветром?

– Нет, спасибо.

– А может, ещё колбаску?

– Что?

– Колбаску!

– Меня от них потом до утра пучит, – проворчал Ветром. Затем о чём-то вспомнил и взял пять штук.

– Эй, – крикнул ему Казначей, – а ты, случаем, не знаешь точное время, когда…

– Что?

– В какое! Время?

– Полдесятого, – сразу ответил Ветром с набитым ртом.

– Это славно, – сказал Казначей. – Значит, у тебя весь вечер, так сказать, свободен.

Ветром пошарил в зловещих глубинах своей каталки, служившей кладбищем старым подушкам, книгам с заломанными страницами и столетним недососанным леденцам. Оттуда он выхватил книжицу с зелёной обложкой и сунул в руки казначею.

Казначей перевернул книжку. На обложке были слова: «Ветром Сдумс: Ево Днивник». Сегодняшняя дата была отмечена закладкой из корочки от ветчины.

В разделе «Планы» дрожащей рукой было написано: «Умиреть».

Казначей не удержался и перевернул страницу.

Да. Под завтрашней датой было написано: «Планы: Радиться».

Его взгляд невольно скользнул к столику в углу комнаты. Хотя в комнате было весьма людно, вокруг этого столика образовалась пустота, своего рода заповедное пространство, в которое все старались не входить.

На Отходных церемониях соблюдались особые правила для такого столика. Его надо покрыть чёрной тканью, украшенной магическими символами. Поставить тарелку с набором лучших закусок. И бокал вина. После долгих обсуждений, волшебники добавили к этому списку забавный бумажный колпак.

Эти вещи как будто чего-то ждали.

Казначей достал часы и открыл крышку.

Часы были новые, карманные, из тех, что со стрелками. Они показывали четверть десятого. Он тряхнул их. Под числом 12 открылось окошко, крохотный демон высунул голову и сказал:

– Отвянь, начальник! Кручу я педали, куда уж быстрее?

Казначей закрыл часы и отчаянно огляделся вокруг. Больше никто не спешил пообщаться с Ветром Сдумсом поближе. Казначей понял, что именно ему выпала обязанность поддерживать беседу. Он обдумал возможные темы. Все они казались проблемными.

Ветром Сдумс сам пришёл ему на помощь.

– Я подумываю переродиться женщиной, – сказал он как бы между делом.

Казначей открыл рот, закрыл, снова открыл.

– Жду не дождусь, – продолжил Сдумс. – Думаю, это, м-м-м, будет очень увлекательно.

Казначей судорожно перебирал свой ограниченный набор тем для разговоров о женщинах. Наконец он нагнулся к сморщенному уху Сдумса.

– А разве им не приходится много стирать? – сказал он наугад. – И кровати заправлять, и готовить, и всё такое?

– Нет, лично я планирую вести другой, образ жизни, – твёрдо ответил Ветром.

Казначей закрыл рот. Аркканцлер побарабанил по столу ложкой.

– Братья мои, – начал он, когда воцарилось нечто отдалённо похожее на тишину. Ему откликнулся громкий нестройный хор радостных криков. – Как вы все знаете, сегодня мы собрались, чтобы проводить, кхм, в отставку, – раздались нервные смешки, – нашего старого товарища и коллегу Ветрома Сдумса. Знаете, гляжу я на старину Сдумса, сидящего перед нами, и мне невольно вспоминается одна история о корове с тремя деревянными ногами. Жила-была, значит, эта корова, и…

Казначей слушал его краем уха. Слыхал он этот анекдот. Аркканцлер не умел их смешно рассказывать, а у казначея совсем другое было на уме.

Он снова и снова глядел на столик.

Казначей был человеком добрым, хоть и нервным, и работу свою любил. Самое главное – ни один другой волшебник не мечтал об этой должности. Многие хотели, например, стать аркканцлером или главой одного из восьми факультетов магии. Но практически никто не хотел всё время проводить в кабинете, перебирая бумажки и считая расходы. Вся бухгалтерия Университета неизбежно копилась в кабинете казначея, а потому он порой ложился спать уставшим, зато спал спокойно. Ему не приходилось проверять, нет ли в его ночнушке внезапных скорпионов.

Убить вышестоящего волшебника – привычный способ делать карьеру в магических орденах. А вот казначея мог попытаться убить разве что тот, кто получал извращённое удовольствие от тщательно выстроенных столбцов цифр. Такие люди редко решаются на убийство[2].



Он вспомнил своё детство, прошедшее давным-давно в Овцепиках. Они с сестрой на каждое Страшдество оставляли Санта-Хрякусу бокал вина и кексик. С тех пор всё изменилось. Тогда он был моложе, многого не знал и, пожалуй, был куда счастливей.

Например, не знал, что однажды станет волшебником и вместе с другими волшебниками будет оставлять бокал вина, кекс, сомнительного вида куриные волованы и смешной бумажный колпак для…

…кое-кого ещё.

Когда он был малышом, они устраивали страшдественские празднования. Они всегда проводились по определённому принципу. Когда всех детей уже начинало мутить от веселья, кто-то из взрослых должен был лукаво сказать: «Кажется, у нас скоро будет особенный гость!». И как нарочно в ту же минуту за окном раздавался звон колокольчиков на кабанах, и в дом входил…

…В дом входил…

Казначей тряхнул головой. Чей-нибудь дед с накладными усами входил, конечно. Старый весельчак с мешком игрушек, стряхивающий снег с башмаков. Тот, кто дарил тебе что-то.

А вот сегодня…

Конечно, старый Ветром Сдумс наверняка воспринимал это иначе. Он прожил сто тридцать лет, и смерть его скорее привлекала. Ему наверняка уже не терпелось узнать, что там дальше.

Аркканцлер кое-как дорассказал анекдот до скомканного финала. Слушавшие его волшебники вежливо посмеялись, а затем попытались понять, над чем именно.

Казначей украдкой поглядел на часы. Уже двадцать минут десятого.

Ветром Сдумс взял слово. Речь его была долгой и бессвязной: он всё лопотал о старых добрых деньках. Кажется, он возомнил, будто его окружают те, кто помер лет пятьдесят назад. Это никого не обидело – все привыкли пропускать болтовню старины Сдумса мимо ушей.

Казначей уже глаз не мог оторвать от часов.

Из них доносился скрип педалей – демон усердно крутил их навстречу вечности.

Двадцать пять минут десятого.

Казначей пытался представить себе, как это случится. «Кажется, у нас скоро будет особенный гость» – и цокот копыт за окном?

Распахнётся дверь или Он пройдёт прямо сквозь неё? Дурацкий вопрос. Он славится тем, что проникает даже в запертые помещения – особенно в запертые, если подумать логически. Запрись где-нибудь без еды и воздуха – и Он себя ждать не заставит.

Но всё же казначей надеялся, что Он войдёт в дверь как подобает. Нервы и так на пределе.

Разговоры постепенно стихали. Казначей заметил, что некоторые другие волшебники тоже поглядывают на дверь.

Ветром оказался в центре круга, который как бы невзначай расширялся. Никто его специально не избегал, просто случайное броуновское движение относило всех прочь.

Волшебники способны видеть Смерть. А когда умирает волшебник, Смерть лично приходит забрать его на Тот Свет. Казначей задумался, привилегия это или…

– Не понимаю, на что вы все уставились, – весело заявил Сдумс.

Казначей открыл часы.

Окошко под цифрой 12 распахнулось.

– Может, хватит меня уже трясти? – пропищал демон. – Я со счёта сбиваюсь.

– Прости, – шепнул казначей. На часах было девять двадцать девять.

Аркканцлер шагнул вперёд.

– Что ж, прощай, Ветром, – сказал он, пожимая руку старика, пожелтевшую и высохшую, как пергамент. – Университет без тебя уже не будет прежним.

– Даже не знаю, как мы справимся, – с благодарностью добавил казначей.

– Удачи тебе в следующей жизни, – сказал декан. – Заглядывай, если будешь мимо проходить и вдруг вспомнишь, кем был прежде.

– Не забывай нас, слышишь?! – воскликнул аркканцлер.

Ветром Сдумс растроганно кивнул. Он плохо слышал, что ему говорят, так что кивал просто на всякий случай.

Все волшебники как один повернулись к двери.

Окошко под цифрой 12 снова распахнулось.

– Дин-дон, дин-дон, – сказал демон. – Динги-донги дин-дин.

– Что? – встрепенулся казначей.

– Полдевятого, – пояснил демон.

Волшебники повернулись к Ветром Сдумсу. В их глазах читалось осуждение.

– На что это вы смотрите? – спросил он.

Длинная стрелка часов со скрипом сдвинулась.

– Как чувствуешь себя? – громко спросил декан.

– Как никогда лучше, – ответил Ветром. – А кстати, ром ещё остался?

Волшебное сообщество молча наблюдало, как он наливает себе изрядную порцию в бокал.

– Ты смотри, не переборщи с этим, – нервно сказал декан.

– Ваше здоровье! – ответил Ветром Сдумс.

Аркканцлер побарабанил пальцами по столу.

– Господин Сдумс, – сказал он, – а вы ничего не забыли?

– А можно ещё вот этих, как их, тортилл? – Ветром не слушал его. – Конечно, я такое за настоящую еду не считаю, это ж просто печеньки, которые окунаешь в жижу, ничего такого. Чего бы я сейчас и правда поел, так это знаменитых мясных пирожков господина Достабля…

И тут он умер.

Аркканцлер оглядел товарищей-волшебников, на цыпочках подошёл к каталке и приподнял жилистую, извитую венами руку Сдумса, проверить пульс. Покачал головой.

– Вот так и я хотел бы умереть, – сказал декан.

– Как? Бормоча что-то о пирожках? – спросил казначей.

– Нет. С опозданием.

– Погодите-ка. Погодите, – сказал аркканцлер. – Это, знаете ли, непорядок. По традиции, когда волшебник умирает, Смерть лично должен явиться на…

– Может, он занят, – поспешно вставил казначей.

– Верно-верно, – подхватил декан. – Я слыхал, в Щеботане сейчас лютует эпидемия птичьего гриппа.

– А ещё буря была прошлой ночью. Наверняка много кораблекрушений, – добавил преподаватель современного руносложения.

– И кстати, сейчас же весна, а по весне в горах сходит много лавин.

– И чума ещё.

Аркканцлер задумчиво погладил бороду.

– Хм-м, – сказал он.



Из всех созданий в мире только тролли верят, что всё живое движется сквозь время, повернувшись задом. Если прошлое нам видно, а будущее скрыто, говорят они, значит, глаза у нас не в ту сторону. Всё живое летит по жизни вперёд затылком. Идея очень интересная, особенно учитывая, что додумался до неё народ, большую часть жизни занимающийся тем, что колотит друг друга камнями по голове.

Но задом там или передом, а у всех живых существ есть своё Время.

Смерть скакал галопом вниз сквозь грозовые облака.

Теперь у него тоже было своё Время.

Время его жизни.



Ветром Сдумс вгляделся в темноту.

– Здрасти? – сказал он. – Здрасти! Есть тут кто? Ау?

Вдали раздался одинокий шелест, словно порыв ветра в конце тоннеля.

– Выходи, выходи, не стесняйся, – сказал Ветром, его голос дрожал весёлым безумием. – Не волнуйся, я не против, даже заждался, по правде сказать.

Он хлопнул в призрачные ладоши и потёр их с наигранным энтузиазмом.

– Давай, пошевеливайся. Тут кое-кому пора в следующую жизнь, – сказал он.

Темнота оставалась безмолвной. Ни тени, ни звука. Пустота без формы. Лишь дух Ветрома Сдумса двигался во мраке.

– Божечки-кошечки, – пробормотал он, качая головой. – Так точно не должно быть.

Он повисел там немного, а потом, раз уж ничего другого не оставалось, полетел домой – в тот единственный дом, что прежде знал.

Дом, в котором он прожил сто тридцать лет. Дома его не ждали и встретили отчаянным сопротивлением. Нужно быть или очень упорным, или очень могущественным, чтобы побороть такое, но Ветром Сдумс как-никак пробыл волшебником более столетия. К тому же куда проще взламывать собственный дом, старый и знакомый, в котором прожил много лет. Метафорически говоря, всегда знаешь, где окно не закрыто.

Короче, Ветром Сдумс вернулся в Ветрома Сдумса.



Волшебники не верят в богов – так же как простые люди не считают нужным верить, например, в столы. Нет, люди знают, что столы существуют, что у них есть предназначение, пожалуй, даже согласны, что столам уделено особое место в упорядоченной вселенной. Но они не видят смысла верить в них и говорить что-то вроде «О, великий стол, без коего все мы ничто». Так же и с богами: они либо есть, независимо от веры, либо существуют как производная веры. В обоих случаях можно просто игнорировать их, как и столы – можно же есть сидя на диване.

И всё же в главном зале Университета есть часовня. Хотя волшебники и согласны с вышеописанной философией, успешным волшебником не станешь, если вечно тыкать богам фигу в нос – пусть даже этот нос эфирный и существует лишь метафорически. Волшебники не верят в богов, но отлично знают, что сами боги в себя верят.

Теперь в этой часовне лежало тело Ветрома Сдумса. Тело должно было пролежать на одре двадцать четыре часа до похорон. В Университете ввели такую процедуру тридцать лет назад после инцидента с Приссалем Театором по кличке «Мастер розыгрышей».

Тело Ветрома Сдумса открыло глаза. Две монетки с его век упали со звоном на каменный пол.

Руки, скрещённые на груди, разжались.

Ветром поднял голову. Какой-то болван положил ему лилию на живот.

Глаза метнулись туда-сюда. По обе стороны от головы стояло по свече.

Он приподнял голову посильней.

В ногах тоже было две свечи.

Спасибо старине Театору, подумал он. Не то я сейчас разглядывал бы крышку дешёвого соснового гроба изнутри.

Забавно, подумал он. Я думаю. Причём связно.

Ого.

Ветром снова откинулся на ложе, ощущая, как дух вновь наполняет его тело, словно сверкающий плавленый металл разливается по форме отливки. Раскалённые добела мысли проносились во мраке его мозга, вновь разжигая обленившиеся нейроны.

При жизни с ним никогда такого не было.

Но он и не мёртв.

Ни жив, ни мёртв.

Приходится не умирать, но и не жить.

Не-жить…

Ой, божечки…

Он вскочил рывком. Мышцы, не работавшие как надо уже лет семьдесят-восемьдесят, врубили полный форсаж. Впервые за всю жизнь – тут он поправил себя: за весь «период существования» – Ветром Сдумс полностью управлял своим телом. И дух Ветрома Сдумса не собирался давать спуску ни единому пучку мышц.

Итак, тело встало. Коленные суставы немного покочевряжились, но их сопротивление смело порывом силы воли, как комара огнемётом.

Дверь в часовню была заперта. Однако Ветром обнаружил, что даже малейшего нажатия ему достаточно, чтобы вырвать замок из косяка и оставить вмятины от пальцев на металлической ручке.

– Ой, божечки, – повторил он.

Он скомандовал себе шагать в коридор. Судя по звону столовой утвари и шуму голосов вдали, в Университете как раз шла одна из четырёх ежедневных трапез.

Он задумался, вправе ли он тут столоваться, если умер. Наверное, нет, подумал он.

Да и способен ли он теперь есть? Дело даже не в том, что голода он не ощущал. Просто… ну, как думать, он разобрался, а за какие нервы дергать, чтобы ходить и двигаться, вообще очевидно. Но как именно устроен желудок?

До Ветрома начало доходить, что человеческим телом управляет не мозг, что бы там этот мозг о себе ни думал. На деле телом управляют десятки сложных автоматических систем, и все они крутятся и тикают с удивительной точностью, которой не замечаешь, пока они не сломаются.

Он устроил себе техосмотр из центра управления в черепе.

Заглянул в тихую химическую лабораторию печени с таким благоговейным ужасом, с каким простой лодочник взирает на контрольный пульт компьютеризированного супертанкера. Загадки почек тоже требовали от Ветрома мастерства управления. Так, стоп, а что это там пониже, селезёнка? А её как завести?

У него замерло сердце.

Точнее, и не начинало биться.

– Ой, божечки, – пробормотал Ветром и прислонился к стене.

Как им теперь управлять? Он подёргал пару подходящих на вид нервов. Вот так будет систола… диастола… систола… диастола… Ой, а ведь есть ещё лёгкие!

Ветром Сдумс заковылял вперёд, словно жонглёр, вращающий восемнадцать тарелочек на шестах одновременно, словно человек, пытающийся запрограммировать видеомагнитофон по инструкции, переведённой с японского на голландский корейской рисоваркой… короче, словно человек, познавший, что такое истинный самоконтроль.



Волшебники Незримого университета серьёзно относятся к сытным обедам и ужинам. Нельзя требовать от человека основательной волшбы, считали они, без супа, рыбы, птицы, нескольких больших тарелок мяса, пирога-другого, большой порции какой-нибудь нежнятины с кремом, пикантных канапешек, фруктов, орехов и чашечки кофе с кексом толщиной с кирпич. Волшебник не должен быть голодным. А ещё важно питаться регулярно. Считалось, что это приучает к режиму дня.

Казначей, впрочем, был исключением. Ел он мало, а жил на одних нервах. Он нашёл у себя нервное недоедание, потому что каждый раз, глядя в зеркало, видел там толстяка. А именно – аркканцлера, который стоял за спиной и орал на него.

Именно казначею выпала незавидная доля сидеть напротив дверей, когда Ветром Сдумс выбил их внутрь – ему это оказалось проще, чем вертеть ручки.

Казначей прокусил деревянную ложку.

Волшебники развернулись на скамьях и уставились на новопришедшего.

Ветром Сдумс немного покрутил управление голосовыми связками, губами и языком и наконец произнёс:

– Думаю, спиртное я смогу переварить.

Первым в себя пришёл аркканцлер.

– Ветром! – воскликнул он. – Мы думали, ты помер!

Он и сам понимал, что фраза получилась не фонтан. Людей не кладут на одр в окружении свечей и лилий лишь потому, что у них вроде голова побаливает и им бы прилечь на часик.

Ветром сделал пару шагов. Ближайшие волшебники повалились навзничь, спеша убраться с его пути.

– Я и помер, глупый ты мальчишка, – пробормотал он. – Думаешь, я в таком виде всегда разгуливаю? Чёрта с два! – Он обвёл взглядом волшебное сообщество. – Кстати, кто-нибудь знает, зачем нужна селезёнка?

Он дошёл до стола и умудрился даже сесть.

– Наверное, что-нибудь для пищеварения, – сказал он. – Забавно, всю жизнь ходишь, и эта штука в тебе тикает, или булькает, или что она там делает, а ты понятия не имеешь, для чего она. Например, лежишь себе в постели ночью и слышишь, как в животе у тебя «бульк-урк-урк». Для тебя-то просто бульк, но кто его знает, какие сложные химические реакции там идут…

– Ты что, нежить? – Казначей наконец выдавил из себя эти слова.

– Я об этом не просил, – проворчал покойный Ветром Сдумс, раздражённо глядя на еду и пытаясь понять, как же, ядрёна кочерыжка, она должна превратиться в клетки Ветрома Сдумса. – Я сюда вернулся только потому, что больше идти некуда. Что, думаешь, мне сюда очень хотелось?

– Но погоди, – сказал аркканцлер, – разве… ну ты знаешь, мрачный парниша с черепом и косой…

– Так и не явился, – отрубил Ветром, изучая ближайшие тарелки. – Поганой оказалась эта не-жизнь.

Волшебники отчаянно жестикулировали у него над головой. Он поднял глаза и поглядел на них.

– И не думайте, что я не вижу эти ваши отчаянные жесты, – сказал он. И с изумлением понял, что это правда. Его глаза последние шестьдесят лет глядели как сквозь бледную муть, но теперь их пинком заставили работать как лучшую в мире оптику.

По сути, умы волшебников Незримого университета сейчас занимали две вещи.

Большинство волшебников думали вот о чём: «Какой кошмар, а это точно старый Ветром, он же был таким милым старикашкой, как бы нам от него избавиться? Как нам от него избавиться?»

А Ветром Сдумс в гудящей и мерцающей кабине мозга размышлял так: «Так, значит, это правда. После смерти есть жизнь. И она та же самая. Вот уж повезло, называется».

– Итак, – сказал он, – что вы собираетесь с этим делать?



Прошло пять минут. Полдюжины старейших волшебников разбегались перед аркканцлером, который шагал по промозглому коридору в развевающейся мантии. Разговор шёл такой:

– Это наверняка Ветром! Оно даже разговаривает как он!

– Это не старина Ветром. Старый Ветром был куда старше!

– Старше? Старше, чем мёртвый?

– Он сказал, что хочет себе обратно спальню, а я не понимаю, с чего бы мне её освобождать…

– Ты видал его глаза? Прямо как буравчики!

– Э-э, что? Хочешь сказать, как тот гном, что заправляет лавкой деликатесов на Тросовой?

– В смысле, они прямо буравят тебя!

– …там отличный вид на сад, я уже свои вещи перенёс, это просто нечестно…

– А такое уже случалось раньше?

– Ну, был случай с Театором…

– Ага, только он на самом деле не умирал, просто красился в зелёный, а потом сбрасывал крышку гроба и кричал: «Сюрприз!»

– У нас тут ещё не бывало зомби.

– А он зомби?

– Думаю, да…

– То есть начнёт бить в бубен и плясать мумбо-юмбо всю ночь?

– А зомби этим занимаются?

– Старина Сдумс-то? Не похоже на него. При жизни он танцы не жаловал…

– Короче, нельзя доверять всем этим богам вуду. Не доверяй богу, который вечно лыбится и носит цилиндр, таков мой девиз.

– …и будь я проклят, если отдам свою спальню какому-то зомби, я столько лет её ждал…

– Правда? Чудной девиз.



Ветром Сдумс опять расхаживал в раздумье внутри собственной головы.

Странное дело. С тех пор, как он умер, или стал не-жив, или как это ещё назвать, его ум будто прояснился как никогда прежде.

Управлять собой становилось легче. Дыхание уже давалось практически на автомате, селезёнка вроде бы заработала как надо, чувства пахали на всю мощь. Правда, пищеварение всё ещё оставалось загадкой.

Он поглядел на своё отражение в серебряном блюде.

Всё ещё похож на мертвеца. Лицо бледное, багровые мешки под глазами. Труп. Ходячий и говорящий, но по сути всё же мёртвый. Разве это честно? Разве справедливо? Разве такой должна быть награда за твёрдую веру в реинкарнацию на протяжении почти ста тридцати лет? Возродиться трупом?

Неудивительно, что в легендах нежить обычно очень, очень злая.



Вот-вот случится что-то чудесное – если смотреть издали.

Если же смотреть вблизи или со средней дистанции, вот-вот случится что-то ужасное.

Разница – как между прекрасной новой звездой в зимнем небе и, собственно, взрывом сверхновой рядом с вами.

Разница между сиянием утренней росы на паутинке – и тем случаем, если вы муха.

Само по себе такое не должно было случаться даже за тысячи лет.

А теперь это вот-вот случится.

Это вот-вот случится за заброшенным шкафом в захламлённом подвале в Тенях, старейшем и самом неблагополучном районе Анк-Морпорка.

Плюх.

Мягкий звук, словно первая капля дождя после столетия засухи.



– Может, возьмём чёрного кота и пустим по его гробу?

– У него и гроба-то нет! – взвыл казначей, чей рассудок и раньше-то держался на соплях.

– Ладно, значит, купим ему славный новенький гроб, а затем пустим по нему чёрного кота?

– Нет, это бред. Лучше заставим его перейти воду.

– Что?

– Перейти воду. Нежить этого не может.

Волшебники, столпившиеся в кабинете аркканцлера, со всем тщанием и упоением обдумали это заявление.

– Вы уверены? – спросил декан.

– Общеизвестный факт, – отрезал преподаватель современного руносложения.

– При жизни он запросто лужи переходил, – засомневался декан.

– А мёртвым не сможет.

– Правда? Логично.

– Текущую воду, – вдруг добавил преподаватель современного руносложения. – Вроде реки. Извините. Они её перейти не могут.

– Ну, я сам не перейду текущую реку, – заметил декан.

– Ты нежить! Нежить! – Крыша казначея уже держалась на последних гвоздях.

– Ой, хватит его дразнить. – Преподаватель похлопал дрожащего товарища по спине.

– Но я правда не могу, – возразил декан. – Я же утону.

– А нежить не может перейти текущую реку даже по мосту.

– А он пока один такой? У нас же не начнётся целый апокалипсис? – спросил преподаватель.

Аркканцлер побарабанил пальцами по столу.

– Мертвецам нельзя бродить туда-сюда. Это негигиенично, – сказал он.

Остальные смолкли. Никто из них не смотрел на проблему под таким углом, но Наверн Чудакулли был именно из тех, кто смотрел. Наверн Чудакулли был то ли лучшим, то ли худшим аркканцлером, какого Незримый университет видал за столетие, – смотря как судить.

Начнём с того, что он занимал слишком много места. Не потому, что был крупным сам по себе, просто его масштабная личность заполняла всё доступное пространство. За ужином он напивался до зелёных чертей и буянил, и по меркам волшебников это было нормальное поведение. Но потом, уйдя в свою спальню, он всю ночь метал дротики в мишень, а в пять утра отправлялся охотиться на уток. Он орал на людей. Он пытался подбодрить их. И вместо приличных мантий носил чёрт-те что. Он уговорил мадам Панарицию, завхоза Университета, внушавшую всем ужас, сшить ему своего рода мешковатый брючный костюм в ярко-красных и синих цветах. Дважды в день волшебники потрясённо наблюдали, как он демонстративно бегает вокруг зданий Университета, крепко привязав остроконечную шляпу к голове, и весело окликает их. Дело в том, что мировоззрение таких людей, как Наверн Чудакулли, зиждется на железобетонной уверенности, что остальным всё это тоже понравится, они просто ещё не пробовали.

– А вдруг он от этого умрёт? – с надеждой перешёптывались они, наблюдая, как он проламывает корочку на реке Анк, чтобы поплавать с утра пораньше. – Этот здоровый образ жизни до добра не доведёт.

По Университету ходили дикие слухи. Говорят, аркканцлер выстоял два раунда в бою на кулаках против Детрита, огромного тролля-вышибалы из «Залатанного барабана». Аркканцлер на спор боролся на руках с библиотекарем – конечно, не выиграл, однако и не остался без руки. Аркканцлер даже собирался устроить в Университете футбольную команду, чтобы выступить на городском турнире на Страшдество.

Своё положение Чудакулли сохранял по двум простым причинам. Первая – если он что решил, то никогда, ни за что не передумывал. Вторая – у него всегда уходило несколько минут на осмысление новых идей, что очень ценный навык для лидера. Ведь если кто-то что-то пытается объяснять вам дольше двух минут, это наверняка важно, а если человек сдался за какую-то минуту, значит, дело и не стоило внимания.

В общем, в Наверне Чудакулли таилось больше, чем способно вместить человеческое тело.



Плюх. Плюх.

В тёмном шкафу в подвале наполнилась уже целая полка.



А вот в Ветроме Сдумсе было ровно столько, сколько может вместиться в то тело, которым он осторожно рулил, двигаясь по коридорам.

Вот уж чего я не ожидал, думал он. И я этого не заслужил.

Похоже, где-то случилась ошибка.

Он ощутил сквозняк в лицо и понял, что вышел под открытое небо. Перед ним высились запертые ворота Университета.

Внезапно Ветром Сдумс ощутил приступ клаустрофобии. Много лет он ждал смерти – и вот умер, но всё равно заперт в этом… мавзолее, полном глупых старикашек, и тут ему предстоит провести остаток не-жизни. Что ж, первое, что приходит в голову, – пойти и положить себе достойный конец…

– Вечерочек, господин Сдумс.

Он очень медленно обернулся и увидел невысокую фигуру Модо, садовника-гнома в Университете. Тот сидел в полумраке, покуривая трубочку.

– Ой. Привет, Модо.

– Говорят, вы померли, господин Сдумс.

– Ну… это правда.

– Но, я смотрю, вы поправились.

Сдумс кивнул и в отчаянии оглядел стены. Ворота Университета всегда запирали на закате каждый вечер, запоздавшим студентам и сотрудникам приходилось лазать через стены. Он весьма сомневался, что ему это по силам.

Он сжал и разжал кулаки. Ну, ладно…

– Модо, а есть другой выход отсюда? – спросил он.

– Нету, господин Сдумс.

– Может, стоило бы проделать?

– Вы о чём, господин Сдумс?

Раздался звук жестокого насилия над каменной кладкой, и в стене образовалась дыра примерно в форме Сдумса. Из неё высунулась рука Ветрома и подобрала шляпу.

Модо снова разжёг трубочку. Чего только не насмотришься на такой работе, подумал он.



Где-то в переулке, укрывшись от глаз прохожих, покойник по имени Редж Башмак огляделся, достал из кармана кисть и банку краски и начертал на стене слова:

МЫ МЁРТВЫЕ! МЫ НЕ УЙДЁМ!

…и убежал, точнее, очень быстро уковылял прочь.



Аркканцлер открыл окно в ночь.

– Слушайте, – велел он.

Волшебники прислушались.

Залаяла собака. Где-то свистнул вор, ему ответили с соседней крыши. Вдали ссорились супруги – так задорно, что соседи по всей улице открыли окна, слушали и подмечали яркие моменты. Но всё это были лишь отдельные темы в бесконечном гуле большого города. Анк-Морпорк урчал в ночи, продвигаясь к рассвету, словно исполинское живое существо, хотя, конечно, это лишь метафора.

– И что? – спросил главный философ[3]. – Не слышу ничего особенного.

– О том-то и речь. В Анк-Морпорке десятки людей умирают ежедневно. Если бы они начали оживать, как старина Сдумс, разве мы бы об этом не услышали? Да весь город стоял бы на ушах. На большем количестве ушей, чем обычно, в смысле.

– Хоть сколько-то нежити всегда везде найдётся, – неуверенно произнёс декан. – Вампиры, зомби, баньши и всё такое.

– Да, но они от природы нежить, – возразил аркканцлер. – Они справляются со своей ролью. Они рождены для этого.

– Нельзя родиться нежитью, – отметил главный философ.

– Я хотел сказать, для них это традиция, – огрызнулся аркканцлер. – В моих родных местах были очень почтенные вампиры. У них в роду это передавалось столетиями.

– Да, но они же кровь пьют, – напомнил главный философ. – Как по мне, звучит не очень почтенно.

– А я читал, что им не обязательно пить саму кровь, – встрял декан, которому не сиделось спокойно. – Только что-то, что содержится в крови. Гемогоблины, как-то так они зовутся.

Прочие волшебники недоумённо уставились на него.

– Честное слово. Гемогоблины, – декан пожал плечами. – Так и называются. Как-то связано с тем, что у людей есть железо в крови.

– Вот уж дудки, в моей крови нет никаких железных гоблинов, – отрезал главный философ.

– Эти хотя бы лучше, чем зомби, – сказал декан. – Гораздо более уважаемые люди. Вампиры не ковыляют всё время там и сям.

– Говорят, люди могут превращаться в зомби, – как бы между делом вставил преподаватель современного руносложения. – Даже магия не нужна. Только печень определённой рыбы и экстракт определённого корня. Одну ложечку примешь, утром просыпаешься – а ты зомби.

– А какой именно рыбы? – уточнил главный философ.

– Мне-то почём знать?

– Тогда откуда это кто-то узнал? – съязвил главный философ. – Что, кто-то проснулся однажды утром и такой: о, идея, превращу кого-нибудь в зомби? Только надо поймать одну редкую рыбу и откопать корень, главное – угадать какой. Представляете, сколько вариантов пришлось бы перепробовать? Номер девяносто четыре: печень краснопёрки и корень крассавы… не сработало. Номер девяносто пять: печень рыбы-ежа и корень дум-дум… провал. Номер девяносто шесть…

– Что ты там несёшь? – перебил аркканцлер.

– Просто указываю, сколь маловероятно по сути…

– Заткнись уже, – небрежно отмахнулся аркканцлер. – Я думаю… думаю… слушайте, смерть же никуда не девается, да? Смерть должна случаться. В этом смысл житья. Живёшь-живёшь себе, а потом помираешь. Не может же смерть взять и прекратиться.

– Но за Сдумсом Смерть не пришёл, – напомнил декан.

– Смерть то и дело происходит. – Чудакулли его не слушал. – Всё и все рано или поздно умирают. Даже овощи.

– Не слышал, чтобы Смерть приходил за картошкой, – усомнился декан.

– Смерть приходит ко всем, – отрезал аркканцлер.

Волшебники многозначительно кивнули.

После паузы главный философ заявил:

– А знаете, я как-то читал, что все атомы нашего тела меняются каждые семь лет! Новые атомы то и дело присоединяются, а старые отлетают. Это постоянно происходит. Чудеса, да и только.

Философ обладал талантом влиять на беседу примерно так, как густая патока – на шестерни хронометра.

– Ага, а что со старыми происходит? – неожиданно даже для себя заинтересовался Чудакулли.

– Без понятия. Наверное, просто летают в воздухе, пока к чему-нибудь ещё не прилепятся.

Аркканцлера это будто бы оскорбило.

– Что, даже у волшебников?

– Ну да. Конечно. У всех. Это одно из чудес природы.

– Да ну? А по мне, звучит негигиенично, – проворчал аркканцлер.

– И никак нельзя это предотвратить?

– Боюсь, никак, – неуверенно ответил главный философ. – Не думаю, что можно предотвратить чудеса природы.

– Но это значит, что всё сделано из… всего остального! – сказал Чудакулли.

– Верно. Разве не чудесно?

– Противно это, вот что, – отрезал Чудакулли. – Ладно, так я хотел сказать… сказать я хотел… – Он умолк, пытаясь вспомнить. – Ага. Нельзя отменить смерть, вот что. Смерть не может умереть. Это как если бы скорпион сам себя ужалил.

– По правде говоря, – вставил главный философ, у которого всегда имелось наготове по ценному факту, – скорпион может себя…

– Заткнись, – перебил аркканцлер.

– Но нельзя же, чтобы по округе слонялся неупокоенный волшебник, – сказал декан. – Кто знает, во что он вляпается. Надо как-то… остановить его. Ради его же блага.

– Верно, – согласился Чудакулли. – Ради его же блага. Вряд ли это будет трудно. Наверняка есть десятки способов борьбы с нежитью.

– Чеснок, – сухо вставил главный философ. – Нежить не выносит чеснок.

– Можно понять. Сам его ненавижу, – добавил декан.

– Он нежить! Нежить! – возопил казначей, обвиняюще указуя перстом на коллегу. Его никто не слушал.

– Да, а ещё всяческие святыни, – продолжил главный философ. – Типичная нежить рассыпается в прах при одном их виде. Ещё они не терпят солнечного света. А если совсем туго приходится, надо похоронить нежить на перекрёстке дорог. Это прямо вернейший метод. А ещё пронзить колом, чтобы точно больше не встала.

– С чесноком на колу, – добавил казначей.

– А что, почему нет. Думаю, можно и чеснока на колу добавить, – неуверенно согласился главный философ.

– Кто же кладёт чеснок в колу? – возмутился декан. – Там сахар должен быть!

– По мне, вместо сахара лучше ваниль, – охотно добавил преподаватель современного руносложения.

– Заткнулись все! – воскликнул аркканцлер.



Плюх.

Дверцы шкафа наконец не выдержали, и его содержимое хлынуло в погреб.



Сержант анк-морпоркской Городской Стражи Колон стоял в карауле. Он охранял Бронзовый мост, основную артерию, соединяющую Анк и Морпорк. Чтобы не украли.

В деле предупреждения преступлений сержант Колон предпочитал мыслить масштабно. Традиционная точка зрения гласила, что блюститель закона в Анк-Морпорке может заслужить признание, патрулируя улицы и переулки, подкупая стукачей, преследуя подозреваемых и всё такое.

Сержант Колон был оппонентом этой философии. Не потому, спешил добавить он, что бороться с преступностью Анк-Морпорка – всё равно, что бороться с солёностью моря, а единственное признание, на которое может рассчитывать честный блюститель закона, – это опознание: «Глянь, тот труп в канаве, это часом не старина Колон?» Нет, дело в том, что современный, прогрессивный страж порядка должен всегда оставаться на шаг впереди современного преступника. Однажды кто-нибудь непременно попытается похитить Бронзовый мост, а сержант Колон будет тут как тут, подкарауливая вора.

А пока у него было тихое местечко, укрытое от ветра, где можно отдохнуть, покурить и ничто тебя не побеспокоит.

Он облокотился на парапет, рассуждая о смысле жизни.

Из тумана вышла, ковыляя, фигура. Сержант Колон заметил на ней остроконечную шляпу волшебника.

– Добрый вечер, офицер, – прокряхтел носитель шляпы.

– Доброе утро, вашесть.

– Не будете ли вы столь любезны подсадить меня на парапет?

Сержант Колон засомневался. Но всё-таки этот дед – волшебник. А если отказывать в помощи волшебникам, могут быть серьёзные неприятности.

– Испытываете новую магию, вашесть? – радостно спросил он, подсаживая тощее, но на удивление тяжёлое тело на ветхое каменное ограждение.

– Нет.

Ветром Сдумс шагнул с моста. Раздался звук «чавк»[4].

Сержант Колон поглядел вниз, как медленно затягиваются воды Анка.

«Ох уж эти волшебники. Чего только не выдумают».

Он продолжил наблюдать за рекой. Через несколько минут в жиже и мусоре у подножия одной из опор моста, возле лестницы, спускающейся к воде, возникло движение.

Из-под поверхности показалась остроконечная шляпа.

Сержант Колон услышал, как волшебник медленно топает по ступеням, вполголоса ругаясь.

Наконец Ветром Сдумс снова взобрался на мост. Он промок до костей.

– Вам бы пойти переодеться, – предложил сержант Колон. – В таком виде можно до смерти замёрзнуть.

– Ха!

– Посушите ноги у камина, я так обычно делаю.

– Ха!

Сержант Колон оглядел Ветрома Сдумса, стоящего в своей персональной луже.

– Пробуете какую-то особую подводную магию, вашесть? – предположил он.

– Не совсем, офицер.

– Всегда хотел узнать, каково там, под водой, – развил тему Колон. – Все эти тайны глубин, удивительные и чудесные создания… мамочка мне когда-то рассказывала сказку про мальчика, который превратился в русалочку, то есть в русальчика, и про его приключения на дне…

Его голос иссяк под ужасающим взором Ветрома Сдумса.

– Там скучно, – сказал Ветром. Он повернулся и заковылял прочь в туман. – Очень-очень скучно. Ужасно скучно.

Сержант Колон остался один. Дрожащей рукой он закурил новую сигарету и поспешил в сторону участка Стражи.

– Ну и лицо, – бормотал он под нос. – А глаза… прямо как эти… как их… ну как тот чёртов гном из лавки деликатесов на Тросовой…

– Сержант!

Колон застыл. Затем опустил глаза. С уровня земли на него смотрело лицо. Взяв себя в руки, он распознал носатую физиономию Себя-Без-Ножа-Режу Достабля, ходячего живого аргумента в пользу гипотезы, что человечество произошло от грызунов. С.Б.Н.Р. Достабль называл себя купцом-приключенцем; все остальные называли его бродячим торговцем, чьи способы заработка неизменно отличал небольшой, но роковой недостаток. Например, он продавал вещи, которые ему не принадлежали, или не работали, или, в некоторых случаях, вообще не существовали. Говорят, золото фей исчезает поутру, но по сравнению с товарами Достабля это просто железобетонное вложение.

– Привет, Достабль.

– Ты не мог бы спуститься сюда на минутку, Фред? Мне тут нужна помощь закона.

– Какие-то проблемы, Достабль?

Достабль почесал нос.

– Слушай, Фред… Если тебе что-то подсунули, это преступление? В смысле, если ты об этом не знал?

– А тебе кто-то что-то подсунул, Достабль?

Тот кивнул:

– Бес его поймёт. Ты же знаешь, я тут, внизу, товары храню, – сказал он.

– Знаю.

– Так вот, понимаешь, я тут спустился переучёт сделать, и… – Он беспомощно махнул рукой. – Короче… сам посмотри…

Он открыл дверь погреба.

В темноте что-то издало «плюх».



Ветром Сдумс бесцельно ковылял по тёмному переулку в Тенях, вытянув перед собой руки и свесив кисти. Он не знал зачем. Ему просто казалось, что именно так и надо.

Спрыгнуть с крыши? Нет, без толку. Ходить и так трудно, а со сломанными ногами проще не станет. Яд? Он представил, какая его ждёт боль в животе. Петля? Висеть наверняка будет ещё скучней, чем сидеть на дне реки.

Наконец он дошёл до зловонного двора, на котором пересекались несколько переулков. Крысы разбегались от него. Кошка взвыла и ускакала на крышу.

Он стоял, размышляя, где он, почему он тут и что будет дальше, как вдруг ощутил острие ножа у своего хребта.

– Лады, папаша, – сказал ему чей-то голос сзади, – кошелёк или жизнь.

Губы Ветрома Сдумса сложились во мраке в зловещую ухмылку.

– Я тут не в игрушки играю, старик! – напомнил голос.

– Вы из Гильдии Воров? – уточнил Ветром, не оборачиваясь.

– Не, мы… типа, самозанятые. Ладно, покажи-ка, какого цвета твои денежки.

– А у меня их нету, – ответил Ветром и обернулся. Позади стояли два грабителя.

– Боги мне в ноги, глянь на его глаза, – сказал один из них.

Ветром поднял руки над головой.

– У-у-у-у-у, – провыл он.

Грабители отпрянули. К сожалению, позади них оказалась стена. Они прижались к ней спинами.

– У-у-у-У-У-У-у-у-у-би-ра-а-ай-те-есь-у-у-у-У-У-У, – продолжил Сдумс, не понимая, что их единственный путь к побегу лежит сквозь него. Глаза он закатил для пущей жути.

Обезумев от ужаса, незадачливые головорезы нырнули ему под руки, но на бегу один из них всадил Ветрому нож по рукоять в выпяченную грудь.

Тот опустил глаза.

– Эй! Это была моя лучшая мантия! – воскликнул он. – Я хотел в ней похорониться, а теперь только поглядите! Вы хоть представляете, как трудно штопать шёлк? А ну, вернитесь и поглядите, на самом видном месте…

Он прислушался. Ни звука, только вдалеке стук поспешно удаляющихся шагов.

Ветром Сдумс извлёк нож.

– Эдак и убить можно, – пробормотал он, отбрасывая оружие.



Спустившись в погреб, сержант Колон поднял один из предметов, валявшихся на полу огромными кучами.

– Их тут, похоже, тысячи, – сказал Достабль из-за его спины. – Я понятия не имею, кто их сюда засунул[5].

Сержант Колон всё вертел и вертел находку в руках.

– Никогда таких не видел, – сказал он и потряс эту штуку. Его лицо посветлело: – А красивенькие, правда?

– Дверь была заперта и всё такое, – продолжил Достабль. – И перед Гильдией Воров у меня долгов нет.

Колон снова потряс штучку.

– Миленько, – сказал он.

– Фред?

Заворожённый Колон наблюдал, как крохотные снежинки падают внутри стеклянного шарика.

– М-м-м?

– Что мне с ними делать?

– Чёрт разберёт. Полагаю, Достабль, они твои. Не пойму, правда, с чего бы кто-то решил от такой прелести избавиться.

Он повернулся к двери. Достабль заслонил ему путь.

– Тогда с тебя двенадцать пенсов, – ласково сказал он.

– Чего?

– За тот, что ты сунул в карман, Фред.

Колон выудил шарик из кармана.

– Да ладно! – возмутился он. – Ты ж их просто нашёл! Тебе они не стоили ни пенни!

– Да, но стоимость хранения… упаковки… обслуживания…

– Два пенса, – простонал Колон.

– Десять.

– Три.

– Семь, и учти, это я себя без ножа режу.

– Идёт, – неохотно согласился сержант. Он встряхнул шарик ещё раз. – Миленько, правда? – сказал он.

– Стоит каждого пенни, – признал Достабль и радостно потёр руки. – Разлетятся как горячие пирожки, – продолжил он, подобрал горсть шариков и сложил в ящик.

Когда они вышли, он запер дверь за собой.

В темноте что-то издало «плюх».



В Анк-Морпорке традиционно рады представителям любых рас, видов и цветов кожи, если у них есть лишние деньги и обратный билет.

Согласно знаменитому изданию Гильдии купцов «Бобро поржаловать в Анк-Морпорг, город тыщи сурпризов», «гастям обиспечен тёплый преём в бестчисленных гостинницах и ночлешках Древнево Города, где издовна удавлетворяют изыстканные вкусы гастей. Так шо, будь вы чел, троль, гном, гоблин али лепреконн, Аннк-Морпорг подымит за вас бокал и скажет: „Выпьем за твоё здаровье! И за твой счёт!“».

Ветром Сдумс не знал, куда нежить ходит развлекаться. Он только знал, зато наверняка, что, если они вообще где-нибудь развлекаются, в Анк-Морпорке такое место точно есть.

Он с трудом шагал глубже в Тени. Только шаг становился всё легче.

Более столетия Ветром Сдумс прожил в стенах Незримого университета. С точки зрения прожитых лет это долго. С точки зрения житейского опыта ему было лет тринадцать.

Он видел, слышал и чуял то, чего прежде и представить не мог.

Тени были старейшей частью города. Если сделать своего рода рельефную карту грехов, коварства и полной аморальности, примерно как изображают гравитационное поле вокруг чёрных дыр, то даже на фоне Анк-Морпорка Тени придётся рисовать как шахту. Говоря прямо, Тени очень напоминали вышеупомянутый астрономический феномен: обладали мощным притяжением, не выпускали никакой свет и поистине могли стать для вас воротами в иной мир. В загробный.

Тени были городом в городе.

Улицы кишели народом. Молчаливые фигуры шныряли тут и там по своим делишкам. Из ветхих подъездов доносилась странная музыка. А ещё острые и интересные запахи.

Сдумс шёл мимо гоблинских кулинарных лавок и гномьих баров, откуда доносились звуки песен и драк – гномы по традиции совмещали одно с другим. А вот и тролли, они шагали сквозь толпу как… как высокие люди среди низких. Впрочем, эти были не такие неуклюжие.

Ветром до сих пор видел троллей только в более респектабельных районах города[6], где они ходили с особой осторожностью, чтобы случайно никого не пристукнуть и не съесть. А в тенях они широко шагали, ничего не боясь, и держали головы гордо, чуть ли не выше плеч. Ветром Сдумс брёл в толпе, бесцельно шарахаясь, словно шарик в пинболе. То волна дыма и шума из бара отбросит его обратно на улицу, то неприметная дверь посулит странные и запретные наслаждения и поманит его, как магнит. В жизни Ветрома Сдумса маловато случалось даже обычных и разрешённых наслаждений. Он не был толком уверен, что это вообще такое. У одной двери под розовым фонарём висели такие картинки, что он совсем озадачился, но воспылал удивительной жаждой познания.

Он вертелся туда и сюда в радостном потрясении. Что за место! И ведь каких-то десять минут ходьбы – или пятнадцать минут ковыляния – от Университета! А он даже не подозревал о нём! Что за народ! Что за шум! Что за жизнь!

Несколько прохожих разных форм и национальностей натолкнулись на него. Кто-то из них открыл было рот, но тут же захлопнул и поспешил прочь.

…Ну и глаза, думали они. Как буравчики!

А затем из тени раздался голос:

– Привет, здоровяк! Хочешь хорошо провести время?

– О, да! – воскликнул заворожённый Ветром Сдумс. – О, да! Да!

Он обернулся.

– Чёрт побери! – Раздался звук, будто кто-то убегал по переулку.

Ветром понурился.

Жизнь явно предназначалась только для живых. Похоже, вся эта затея с возвращением в тело оказалась ошибкой. Глупо было и думать иначе.

Он развернулся и пошёл обратно в Университет, даже не утруждая своё сердце биться.



Ветром проковылял по двору в Главный зал. Аркканцлер уже знал, что делать…

– Вот он!

– Попался!

– Держи!

Поток сознания Сдумса упёрся в плотину. Он огляделся и увидел пять раскрасневшихся, тревожных, а главное, знакомых лиц.

– Ой, привет, декан, – сказал он хмуро. – А это у нас кто, главный философ? Ой, и аркканцлер, какая…

– Хватай его за руку!

– В глаза не гляди!

– За другую руку держи!

– Это для твоего же блага, Сдумс!

– Он не Сдумс! Он тварь из мрака ночи!

– Уверяю вас…

– Ноги держите?

– Хватай за ногу!

– За другую тоже!

– Ну что, все всё схватили? – рявкнул аркканцлер.

Волшебники закивали.

Наверн Чудакулли покопался в бескрайних глубинах своей мантии.

– Итак, бес в человечьем обличье, – прорычал он, – что ты думаешь об этом? А-га!

Ветром прищурился, разглядывая вещицу, которой аркканцлер торжествующе тыкал ему в нос.

– Ну, я… эм-м… – промямлил он. – Скажу… эм-м… что… да… хм-м… да, запах весьма и весьма узнаваемый, правда… да, определённо. Allium sativium, он же чеснок обыкновенный. Я угадал?

Волшебники поглядели на него. Затем на белый зубчик. Затем снова на Ветрома.

– Я угадал, верно? – сказал он и попытался улыбнуться.

– Ну… – протянул аркканцлер. – Да. Да, ты угадал. – Чудакулли огляделся, думая, что добавить. – Молодец, – сказал он.

– Отличная загадка, – сказал Ветром. – Мне правда понравилось. – Он шагнул вперёд. Волшебники пытались удержать его – но с тем же успехом можно пытаться сдержать ледник.

– А теперь мне надо прилечь, – сказал он. – День был долгим.

Он проковылял вглубь здания, со скрипом прошёл по коридорам и добрался до своей комнаты. Кто-то уже, похоже, въехал в неё со своими вещами, но Сдумс решил эту проблему, просто схватив их в охапку и вышвырнув в коридор.

Затем он улёгся на кровать.

Спать… что ж, он устал. Неплохо для начала. Но чтобы спать, надо было перестать контролировать себя, а он ещё не был уверен, что всё в организме работает как надо.

По правде говоря, а нужно ли ему вообще спать? Он мёртв, в конце концов. А это всё равно, что спать, только поглубже. Говорят, смерть похожа на сон, вот только у тебя что-нибудь может сгнить и отвалиться, если не следить за телом.

Чем там полагается заниматься во сне? Видеть сны… во снах вроде бы упорядочиваются воспоминания? С чего начать?

Он уставился в потолок.

– Никогда не думал, что быть мёртвым так утомительно, – сказал он вслух.

Через некоторое время слабый, но назойливый скрип вынудил его обернуться.

Над камином висел узорный канделябр, прикованный к кольцу в стене. Сдумс так привык к этому предмету обстановки, что не разглядывал его уже пятьдесят лет.

А теперь он отвинчивался. Он медленно поворачивался вокруг своей оси, издавая скрип при каждом обороте. После полудюжины оборотов он вывалился и с лязгом упал на пол.

Необъяснимые феномены сами по себе не редкость в Плоском мире[7]. Но как правило, в них чуть больше смысла или они поинтереснее.

Всё остальное как будто не двигалось. Ветром расслабился и вернулся к перебиранию воспоминаний. В них оказалось много такого, о чём он ранее абсолютно забыл.

Снаружи коротко пошептались, а затем дверь распахнулась…

– Хватай за ноги! За ноги хватай!

– Держите его руки!

Ветром попытался сесть.

– Ой, привет, народ, – сказал он. – В чём дело?

Аркканцлер встал в ногах его кровати, поковырялся в мешочке и достал крупный тяжёлый предмет. Поднял его на весу.

– А-га! – воскликнул он.

Ветром пригляделся.

– И что? – уточнил он.

– А-га… – повторил аркканцлер, уже не столь уверенно.

– Это… обоюдоострый топорик, символ культа Слепого Ио, – вспомнил Ветром.

Аркканцлер недоумённо поглядел на него.

– Ну да, – сказал он, – угадал. – Он бросил символ через плечо, чуть не отрубив при этом ухо декану, и снова порылся в мешке.

– А-га!

– Отличный образец Мистического Зуба Оффлера, бога-крокодила, – ответил Сдумс.

– А-га!

– А это… дайте погляжу поближе… точно, это пара священных Летящих Уток Ордпора Безвкусного. Слушайте, а это весело!

– А-га…

– А это… нет, не подсказывайте, не подсказывайте… священный лин-лон зловещего культа Сутти, угадал?

– А-га?

– Кажется, одна из трёхглавых рыб Очудноземского культа трёхглавых рыб.

– Мы выглядим как полные чудаки, – вздохнул аркканцлер и отбросил рыбу.

Волшебники поникли. Оказалось, что святыни не так уж надёжно защищали от нежити.

– Простите, если разочаровал, – сказал Ветром.

Декана вдруг осенило.

– Солнечный свет! – воскликнул он. – Это сработает!

– Хватай штору!

– Вторую тоже!

– Раз, два, три… давай!

Ветром Сдумс заморгал, когда комнату залило солнце.

Волшебники затаили дыхание.

– Извините, – сказал он. – Похоже, и это не сработало.

Они снова поникли.

– Ты совсем ничего не чувствуешь? – спросил Чудакулли.

– Не тянет, например, обратиться в прах и развеяться по ветру? – уточнил с надеждой главный философ.

– Ну, когда я долго загораю, у меня нос шелушится, – сказал Ветром. – Даже не знаю, считается это или нет. – Он попытался улыбнуться.

Волшебники переглянулись и пожали плечами.

– На выход, – скомандовал аркканцлер. Толпа поспешила наружу, Чудакулли за ней. В дверях он остановился и погрозил Ветрому пальцем.

– Подобное упрямство, Сдумс, тебе даром не пройдёт, – сказал он и захлопнул за собой дверь.

Через несколько мгновений четыре болта, на которых держалась ручка двери, очень медленно открутились. Затем они взлетели под потолок, покружили там по орбите какое-то время и упали.

Ветром поразмыслил об этом.

Воспоминаний у него было полным-полно. Сто тридцать лет одних воспоминаний. При жизни он не мог вспомнить даже сотую долю из них, но теперь, после смерти, его стройную, сияющую нить мыслей ничто больше не захламляло, и он обнаружил, что всё это ещё при нём. Всё, что он когда-либо читал, видел, слышал. Всё было тут, разложено по полочкам. Ничто не забыто. Всё на местах.

Три необъяснимых феномена за сутки. Четыре, если считать его собственную не-жизнь. Вот это поистине необъяснимо.

Это требовало объяснения.

Но это больше не его проблема. Всё на свете больше не его проблема.



Волшебники сгрудились за дверью спальни Сдумса.

– Всё принесли? – спросил Чудакулли.

– Почему обслуга не может этим заняться? – проворчал главный философ. – Это недостойно нас.

– Потому что я желаю, чтобы всё было сделано с достоинством, – огрызнулся аркканцлер. – Если надо похоронить волшебника на перекрёстке дорог, вбив ему в грудь кол, пусть его хоронят волшебники. В конце концов, мы его друзья.

– Кстати, это что за штука? – спросил декан, изучая прибор в своих руках.

– Это называется «лопата», – пояснил главный философ. – Я такие видел у садовников. Острым концом тыкаешь в землю, а дальше дело техники.

Чудакулли, прищурившись, глянул в замочную скважину.

– Опять лежит, – сказал он. Затем встал, стряхнул пыль с колен и взялся за ручку. – Ладно. По моему сигналу. Раз… два…

Садовник Модо катил полную тачку срезанных веток к костру позади здания Факультета Высокоэнергетической магии. Мимо него прошло полдюжины волшебников – по меркам волшебников, практически пробежало. На руках они несли Ветрома Сдумса.

Модо услышал, как тот спрашивает:

– Минуточку, аркканцлер, а это точно сработает?..

– Всё это ради твоего же блага, – ответил Чудакулли.

– Конечно, но…

– Скоро ты снова станешь прежним, – добавил казначей.

– Нет, не станет, – шикнул декан. – В том-то и суть!

– Скоро ты перестанешь быть прежним, в этом и суть, – промямлил казначей, и они завернули за угол.

Модо снова взялся за ручки тачки и задумчиво покатил её в ту уединённую часть сада, где обычно жёг костёр, сваливал компост и сухие листья и сидел в сарае во время дождя.

Когда-то он был младшим садовником при дворце, но тут работа оказалась намного интересней. Позволяла повидать жизнь.



Общество Анк-Морпорка живёт улицами. На них всегда что-нибудь интересное да происходит. Вот сейчас, например, возница двуколки, везущей фрукты, поднял декана на три вершка в воздух за шиворот мантии и угрожал пробить декановым лицом его же спину.

– У меня персики, ясно? – вопил он. – А знаешь, что бывает с персиками, если они залежатся? Они мнутся. Щас и вам тут чё-нибудь помнём!

– Я, знаете ли, волшебник, – произнёс декан, болтая остроконечными туфлями. – И если бы правила не запрещали мне использовать магию иначе как для защиты, вас ждали бы серьёзные неприятности.

– Да что вы там вообще делаете? – спросил возница, опуская декана так, чтобы тот мог украдкой глянуть через плечо.

– И верно, – добавил бригадир, пытавшийся управлять лошадьми, запряжёнными в фургон с брёвнами, – что там творится? Тут люди работают, вообще-то, время – деньги!

– Эй, впереди, проезжай уже!

– Я пытаюсь! – Лесовоз обернулся на козлах и обратился к выстроившейся за ним очереди телег: – Я-то тут при чём? Тут кучка волшебников роет посреди чёртовой улицы!

Над краем ямы выросло чумазое лицо аркканцлера.

– Небеса тебе на голову, декан, – воскликнул он, – я же велел со всем разобраться!

– Да я как раз попросил этого джентльмена развернуться и езжать другой дорогой, – ответил полупридушенный декан.

Развозчик фруктов повернул его, чтобы показать, сколько народу запрудило улицу:

– Когда-нибудь пробовал развернуть одновременно шестьдесят телег? – вопросил он. – Это непросто. Особенно когда никто не может тронуться с места, потому что из-за вас, ребята, телеги встали по всему кварталу. Никто не может никуда тронуться, потому что все друг у друга на пути, ясно?

Декан попытался кивнуть. Он и сам засомневался, мудро ли было рыть яму на перекрёстке Улицы Малых Богов и Широкой, двух самых людных дорог Анк-Морпорка. На тот момент это казалось логичным. Даже самая упорная нежить будет надёжно похоронена, если над ней такое движение. Единственная проблема была в том, что никто всерьёз не подумал, как трудно будет рыть посреди двух центральных улиц в час пик.

– Ладно, ладно, что тут у вас творится?

Толпа зевак расступилась, пропуская грузную фигуру сержанта Колона из Стражи. Он неудержимо шагал сквозь толпу, прокладывая себе путь животом. При виде волшебников, стоящих по пояс в яме посреди дороги, его багровое лицо просияло.

– Так, что это у нас? – спросил он. – Банда международных похитителей перекрёстков?

Он был в восторге. Наконец-то сработала его долгосрочная методика охраны закона!

Аркканцлер швырнул полную лопату анк-морпоркского щебня ему на ботинки.

– Не валяйте дурака, – огрызнулся он. – Это жизненно важно.

– О да. Так все вы говорите. – Сержант Колон был не из тех, кого легко свернуть с проторённой дорожки, по которой он уже мысленно разогнался. – Держу пари, в сотнях деревенек в поганых странах вроде Клатча хорошенько платят за престижный перекрёсток вроде этого, а?

Чудакулли поднял на него глаза, разинув рот.

– Вы что такое несёте, офицер? – сказал он и недовольно ткнул пальцем в свою остроконечную шляпу. – Не слышите меня, что ли? Мы волшебники. Тут ведутся волшебные работы. Так что не могли бы вы просто направить телеги в объезд, пока уважаемые люди…

– …Эти персики мнутся буквально на глазах, – раздался голос позади сержанта Колона.

– Эти придурки уже полчаса нас тут задерживают, – добавил погонщик скота, который уже давно упустил свой скот, и тот разбрёлся по окрестным улицам. – Их надо арестовать!

До сержанта вдруг дошло, что он невольно стал главным героем драмы, в которой участвуют сотни людей, причём часть из них волшебники и все из них в ярости.

– А что вы такое делаете? – вяло спросил он.

– Хороним нашего коллегу. На что ещё это похоже? – ответил Чудакулли.

Взгляд Колона остановился на открытом гробе, лежащем с края дороги. Ветром Сдумс помахал ему изнутри.

– Но… он же не мёртвый… разве нет? – Сержант наморщил лоб, пытаясь осознать ситуацию.

– Внешность обманчива, – сказал аркканцлер.

– Он мне только что помахал! – простонал сержант.

– И что?

– Это ненормально для…

– Всё в порядке, сержант, – сказал Ветром.

Сержант Колон подобрался ближе к гробу.

– А это не вы прошлой ночью в реку бросились? – прошептал он одними губами.

– Да-да. Вы мне очень помогли, – ответил Ветром.

– А потом вы, как бы сказать, из неё выбросились, – заключил сержант.

– Боюсь, что так.

– Но вы там целую вечность просидели!

– Ну, честно говоря, там очень темно. Долго не мог найти ступени.

Сержант Колон силился найти во всём этом логику.

– Что ж, полагаю, вы должны быть мертвы, – сказал он. – Невозможно так долго пробыть под водой и не умереть.

– Вот видите! – поддержал его Сдумс.

– Так почему вы всё ещё машете и разговариваете? – спросил Колон.

Из ямы высунул голову главный философ.

– Известны случаи, когда мёртвое тело двигалось и издавало звуки после смерти, сержант, – пояснил он. – Всё дело в непроизвольных мышечных спазмах.

– Главный философ совершенно прав, – согласился Ветром Сдумс. – Я тоже об этом читал.

– Ага. – Сержант Колон огляделся. – Ладно, – неуверенно сказал он. – Ну… полагаю, это логично…

– Ладно, мы закончили, – сказал аркканцлер, выбираясь из ямы. – Достаточно глубоко. Давай, Сдумс, тебе вниз.

– Знаете, я правда очень тронут, – сказал Ветром, снова ложась в гробу. Гроб был весьма хороший, из погребальной конторы на улице Вязов. Аркканцлер позволил Сдумсу выбирать самому.

Чудакулли поднял кувалду.

Ветром снова сел.

– Все так стараются ради меня…

– Да, да, ладно. – Чудакулли огляделся. – Так, у кого кол?

Все поглядели на казначея.

Казначей выглядел несчастным. Он пошарил в сумке.

– Я не смог его достать, – промямлил он.

Аркканцлер закрыл лицо рукой.

– Ладно, – тихонько сказал он. – Знаешь, а я не удивлён. Вообще не удивлён. Что же ты достал? Бараньи лопатки? Кусочек бекона?

– Сельдерей, – прошептал казначей.

– Это у него из-за нервов, – поспешно вставил декан.

– Сельдерей, – произнёс аркканцлер, и его самообладанием сейчас можно было гнуть подковы. – Ладно.

Казначей протянул ему увядший зелёный пучок. Чудакулли взял его.

– Итак, Сдумс, – сказал он. – Прошу представить, что то, что у меня в руке…

– Ничего-ничего, я понимаю, – ответил Ветром.

– Хотя, по правде, не представляю, как вбить…

– Всё в порядке, я не против.

– Правда?

– Принцип тот же, – сказал Ветром. – Если просто передашь мне сельдерей, но мысленно забьёшь кол, этого должно хватить.

– Так благородно с твоей стороны, – сказал Чудакулли. – Какой величественный момент!

– Momento mori, – съязвил главный философ.

Чудакулли смерил его взглядом, а затем торжественно ткнул сельдереем в Ветрома Сдумса.

– Прими же его! – сказал он.

– Спасибо, – ответил Ветром.

– А теперь давайте закроем гроб и пойдём обедать, – сказал Чудакулли. – Не волнуйся, Сдумс. Обязательно сработает. Сегодня – последний день твоей оставшейся жизни.

Ветром лежал в темноте, слушая удары молотка.

Затем раздался глухой удар, и кто-то сдавленно обругал декана, что тот не удержал свой конец. Затем начала шлёпать земля на крышку, всё слабее и дальше.

Наконец отдалённый рокот возвестил, что движение в городе возобновилось. До Сдумса доносились приглушённые голоса.

Он постучал по крышке гроба.

– Эй, наверху! Нельзя ли потише? – ворчливо крикнул он. – Тут кое-кто умереть пытается!

Он услышал, что голоса смолкли. Затем донеслись убегающие шаги.

Ветром полежал так какое-то время. Он не знал, как долго.

Он попробовал отключить все функции организма, но так лишь стало неудобно. Ах, ну почему так трудно умереть? Другим это давалось легко даже без тренировки.

А ещё нога зачесалась.

Он попытался дотянуться и почесать, и его рука наткнулась на что-то маленькое, необычной формы. Ему удалось сжать это в пальцах.

Наощупь как будто связка спичек.

В гробу? Что, кто-то решил, что он тут сигару со скуки раскурит?

После долгих усилий ему удалось снять один башмак другим и подтянуть его поближе, чтобы схватить. Так у него появилась неровная поверхность, чтобы чиркнуть спичку…

Сернистый свет наполнил его тесный продолговатый мирок.

Оказалось, изнутри к крышке пришпилен кусочек картона.

Он прочитал его.

Он перечитал его.

Спичка погасла.

Он зажёг ещё одну, просто чтобы убедиться, что эта надпись действительно существует.

Надпись оставалась странной, даже если перечитать в третий раз.

Умерли? Унываете?
Хотите всё начать сначала?
Так почему бы вам не явиться в
КЛУБ «НОВОЕ НАЧАЛО»?
По четвергам, в 12 ночи, ул. Вязов, д. 668
ЗДЕСЬ ВСЯКОМУ ТРУПУ РАДЫ!

Вторая спичка погасла – выгорели остатки кислорода.

Ветром полежал в темноте, размышляя, что делать дальше, и пожёвывая сельдерей.

Кто бы мог подумать?

На покойного Ветрома Сдумса вдруг снизошло, что не бывает чужих проблем, и когда кажется, что мир выкинул тебя на обочину, он оказывается полон странностей. Он по опыту знал уже, что живые не замечают и половины реально происходящего, потому что слишком заняты житьём. «Зрителю лучше видно игру», – сказал он себе.

Именно живые не обращали внимания на всё странное и чудесное, потому что жизнь полна скучного и обычного. Но она была странной. В ней были такие чудеса, как самооткручивающиеся болты и записки мертвецам.

Он решил выяснить, что же происходит. А потом… раз Смерть не приходит к нему, он сам пойдёт к Смерти. У меня есть права, в конце концов, подумал он. О да. Он устроит величайшую охоту за головами в истории.

Ветром ухмыльнулся во мраке.

Пропал: Смерть. Нашедшему…

Сегодня был первый день оставшейся жизни.

И весь Анк-Морпорк лежал у его ног. Ну, фигурально выражаясь.

Есть один путь – наверх.

Он приподнялся, нащупал в темноте записку, оторвал её и сунул в зубы.

Затем Ветром Сдумс упёрся ногами в один конец ящика, руками в другой и поднажал.

Влажный суглинок Анк-Морпорка слегка поддался.

Ветром собрался было перевести дух, но вспомнил, что смысла в этом нет. Он надавил снова. Гроб раскололся.

Ветром подтянул доску поближе и порвал сосновую древесину как бумагу. У него получился обломок, совершенно бесполезный для любого, не обладающего силой зомби.

Он перевернулся на живот, начал сгребать землю вокруг импровизированным совком и утаптывать ногами. Ветром Сдумс копал навстречу новому началу.



Представьте такой пейзаж: равнина с плавными изгибами.

В краях октариновой травы под сенью Овцепикских гор – конец лета. Преобладающие цвета – бурый и золотой. Равнину заливает жара. Кузнечики стрекочут, будто шкворчат на сковородке. Даже воздух слишком горяч, чтобы двигаться. Сейчас самое жаркое лето на памяти старожилов – а в этих краях это очень-очень долго.

Представьте фигуру верхом на коне, который медленно бредёт, утопая в пыли на дюйм, по дороге меж пшеничными полями, уже сулящими богатый урожай.

Представьте забор из рассохшихся досок. К нему прикреплено объявление. Буквы выцвели под солнцем, но разобрать их ещё можно.

Представьте, как на бумажку падает тень. Вы почти слышите, как кто-то читает эти два слова.

От дороги ответвляется тропинка, ведущая к горстке выцветших строений.

Представьте шаркающие шаги.

Представьте, как открывается дверь.

Представьте тёмную прохладную комнату, которую видно за дверью. Не похоже, что тут подолгу живут. Это помещение для людей, которые проводят жизнь под открытым небом, а сюда заходят, только когда стемнеет. Тут хранится упряжь и спят собаки, сюда вешают сушиться бурдюки. У двери стоит бочка пива. Пол покрыт плиткой, а под стропилами висят крюки для свиных туш. Вот потёртый стол, за которым уместилось бы тридцать голодных мужиков.

Но мужиков нет. И собак нет. И пива. И свинины.



В дверь постучали. Сперва была тишина, затем шарк-шарк тапочек по плитке. Наконец худощавая старушка с лицом, цветом и текстурой похожим на грецкий орех, выглянула за дверь.

– Чего? – спросила она.

– В ОБЪЯВЛЕНИИ НАПИСАНО: «НУЖЕН ПОМОЩНИК».

– Правда, что ли? Оно там с прошлой зимы висит!

– ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ. ПОМОЩНИК УЖЕ НЕ НУЖЕН?

Морщинистое лицо задумчиво оглядело его.

– Могу платить шесть пенсов в неделю, не больше, – сказала она.

Долговязая фигура, заслонявшая солнце, как будто призадумалась.

– ДА, – ответил он наконец.

– Даже не знаю, чем тебя занять для начала. У нас тут нормального работника не было последние года три. Нанимала только ленивых лоботрясов из деревни, когда приходилось.

– ДА?

– Ты не такой ведь?

– У МЕНЯ ЕСТЬ ЛОШАДЬ.

Старушка поглядела за спину незнакомцу. Во дворе стояла самая дорогая лошадь, какую она только видела. Она прищурилась.

– И это твоя лошадь, что ли?

– ДА.

– С серебряной уздечкой и всем таким?

– ДА.

– И ты готов работать за шесть пенсов в неделю?

– ДА.

Старушка пожевала губы. Она поглядела на незнакомца, потом на лошадь, потом на свою ветхую, запущенную ферму. Похоже, она что-то решила – вероятно, что тому, у кого лошадей нет, нечего бояться конокрада.

– Тебе придётся спать в хлеву, понял? – сказала она.

– СПАТЬ? ДА. КОНЕЧНО. ДА, МНЕ ПРИДЁТСЯ СПАТЬ.

– В доме места всё равно нет. Да и неправильно это.

– ХЛЕВ МЕНЯ ВПОЛНЕ УСТРОИТ, УВЕРЯЮ ВАС.

– Но можешь приходить в дом обедать.

– СПАСИБО.

– Меня зовут госпожа Флитворт.

– ДА.

Она чего-то ждала.

– Может, ты тоже представишься? – напомнила она.

– ДА. ВЕРНО.

Она всё ещё ждала.

– Итак?

– ИЗВИНИТЕ?

– Как зовут-то тебя?

Незнакомец уставился на неё, а затем поспешно начал шарить глазами вокруг.

– Ну, давай-ка, – сказала госпожа Флитворт. – Я не найму работника без имени. Господин…

Фигура подняла глаза.

– ГОСПОДИН НЕБО?

– Да ладно? Не бывает такой фамилии!

– ГОСПОДИН… ДВЕРЬ?

Она кивнула.

– Вот это можно. Пущай будет Дверь. Знавала я когда-то парня, которого звали Д’Вер, почему бы нет. Так, фамилия Дверь, а имя какое? Только не говори, что у тебя и его нет. Билл, Том, Брюс, как там тебя?

– ДА.

– Что «да»?

– ОДНО ИЗ ЭТИХ.

– Какое?

– НУ… ПЕРВОЕ?

– Билл, значит?

– ДА?

Госпожа Флитворт закатила глаза.

– Ладно, Билл Небо…

– ДВЕРЬ.

– Ой, да, извини. Ладно, Билл Дверь…

– ЗОВИТЕ МЕНЯ ПРОСТО БИЛЛ.

– А ты зови меня просто госпожа Флитворт. Думаю, ты не откажешься от ужина?

– УЖИН? АХ, ДА. ВЕЧЕРНИЙ ПРИЁМ ПИЩИ. ДА.

– Ты очень исхудалым выглядишь, по правде. Кожа да кости. – Прищурившись, она оглядела его фигуру. Почему-то ей было трудно понять, как именно выглядит Билл Дверь, и запомнить, как звучит его голос. То есть он ведь явно стоял здесь и явно говорил – она же это помнила!

– В этих краях многие носят не те имена, с которыми родились, – сказала она. – Я всегда говорю: не выспрашивай у людей лишнего, ничего из этого хорошего не выйдет. Ты работать-то готов, Билл Дверь? Я пока собираю сено с горных лугов, а к жатве работёнки только прибавится. Косой орудовать умеешь?

Билл Дверь как будто задумался над этим вопросом. Потом ответил:

– ПОЛАГАЮ, НА ЭТО С УВЕРЕННОСТЬЮ МОГУ ОТВЕТИТЬ «ДА», ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ.



Себя-Без-Ножа-Режу Достабль тоже считал, что у людей не надо выспрашивать лишнего, особенно если под людьми понимать его, а вопросы – из разряда «А эти товары точно ваши?». Но на сей раз никто не явился к нему возмущаться, что он продаёт чужие вещи, а раз так, его всё устраивало. Этим утром он продал более тысячи стеклянных шариков, и пришлось даже нанять тролля, чтобы тот сдерживал напор новых, продолжавших загадочно появляться в подвале.

Людям шарики нравились.

Принцип их работы был до смешного прост и понятен даже среднему жителю Анк-Морпорка после пары неудачных попыток.

Если потрясти шарик, облако белых снежинок вздымалось в жидкости внутри шара и плавно оседало на модельке какой-нибудь достопримечательности Анк-Морпорка. В одних шариках был Университет, в других – Башня Искусств, в третьих – Бронзовый мост, в четвёртых – дворец патриция. Всё это было выполнено в мельчайших деталях.



Но вот наконец они кончились. Что ж, подумал Достабль, жаль. Впрочем, поскольку шарики юридически ему не принадлежали, а только по справедливости – жаловаться ему было не на что. То есть он, конечно, мог жаловаться, но только вполголоса и не на кого-то конкретного. Если подумать, возможно, это и к лучшему. Тащи побольше, продавай задёшево – таков его девиз. Сбывай товар с рук – и потом этими руками сможешь разводить с невинным видом: «Кто, я?»

Но они и правда были красивенькие. Кроме подписи, как ни странно. Она была накорябана неграмотной рукой, будто автор никогда прежде букв не видел и пытался их скопировать. На донышке каждого шарика, под изысканным зданием, укрытым снежинками, красовались слова:

«СУВ НИР ИЗ АНК-МОРПОРКА»

Наверн Чудакулли, аркканцлер Незримого университета, был просто неудержимым автокондиментором, сиречь самоприправителем[8]. За обедом перед ним всегда ставили персональный набор приправ: соль, три сорта перца, четыре сорта горчицы, четыре вида уксуса, пятнадцать разновидностей карри и, наконец, его любимый соус Ухты-Ухты: смесь зрелой укипаловки, солёных огурцов, каперсов, горчицы, манго, фиг, толчёного койхрена, вытяжки из анчоуса, асафетиды и, главное, серы и калиевой селитры для пущей остроты. Чудакулли получил этот рецепт в наследство от дядюшки, который как-то раз за сытным обедом употребил полпинты своего соуса, принял уголь для лучшего пищеварения, раскурил трубочку – и таинственно исчез. Только его башмаки нашли следующим летом на крыше. На обед сегодня подавали холодную баранину. Баранина отлично сочеталась с соусом Ухты-Ухты, шла буквально влёт. В день гибели старшего Чудакулли она и вовсе пролетела три версты.

Наверн повязал салфетку на шею, потёр руки и потянулся к еде.

Еда отодвинулась.

Он снова потянулся. Блюдо скользнуло прочь.

Чудакулли вздохнул.

– Ладно, ребята, – сказал он. – Вы же знаете правило: никакой магии за Обеденным Столом. Кто тут со мной в игры играет?

Другие старшие волшебники удивлённо уставились на него.

– Мэ-мэ-мне кажется, что мы не можем играть, – промямлил казначей, который в последнее время лишь изредка случайно проваливался во вменяемость. – Мэ-мэ-мне кажется, мы потеряли часть фишек…

Он огляделся, хихикнул и снова принялся резать свой кусок баранины ложкой. Товарищи не давали ему пока ножей на всякий случай.

Блюдо с бараниной взлетело в воздух и принялось медленно кружиться. Затем взорвалось.

Волшебники заворожённо наблюдали за этим, роняя капли уксуса и дорогие пряности.

– Наверное, дело в соусе, – предположил декан. – Вчера он достиг критической остроты.

Что-то упало ему на голову и отскочило в его обед. Это оказался чёрный железный шуруп в несколько дюймов длиной.

Ещё один шуруп слегка оглушил казначея.

Через пару секунд третий вонзился остриём в стол у самой руки аркканцлера.

Волшебники подняли глаза.

Главный Зал по вечерам освещался одной большой люстрой со свечами. Впрочем, слово «люстра», которым обычно называют блестящую хрустальную вещь, не вполне подходило этой огромной, тяжёлой, чёрной, засаленной штуковине, висевшей под потолком зловеще, как неминуемая расплата по долгам. Она могла бы вместить тысячу свечей. А висела она точнёхонько над столом старших волшебников.

Ещё один шуруп ударился о пол у костра.

Аркканцлер прокашлялся.

– Бежим? – предложил он.

Люстра рухнула.

Обломки стола и посуды ударили в стены. Смертоносные куски баранины размером с человеческую голову полетели в окна. Одна свеча, вылетевшая из обломков с безумной скоростью, вошла в дверь на глубину нескольких дюймов.

Аркканцлер высвободился из останков своего кресла.

– Казначей! – рявкнул он.

Казначея откопали в камине.

– Эм-м, да, аркканцлер? – проблеял он.

– Что всё это значит?

Шляпа Чудакулли взлетела с головы.

Эту обычную широкополую остроконечную шляпу аркканцлер приспособил к своей бурной жизни. В поля он втыкал рыболовные крючки с наживкой. За ленту на тулье засунул арбалетик – просто на случай, если будет во что пострелять на пробежке. А острый верх, как оказалось, идеально подходил по размерам для бутылочки «Очень старого пряного бренди Бентикса». Чудакулли очень привязался к этой шляпе.

А вот она от него взяла и отвязалась.

Она плавно перелетела зал, издавая слабый, но отчётливый звук глотков.

Аркканцлер вскочил на ноги.

– Чёрт бы тебя побрал! – возопил он. – Да этот бренди стоит по двенадцать долларов за литр! – Он прыгнул, пытаясь поймать шляпу, промахнулся, но продолжил прыгать, пока не ухватился за поля и не завис неподвижно в нескольких футах от пола.

Казначей нервно поднял руку.

– Может, это древоточцы? – спросил он.

– Если такое повторится, – проревел Чудакулли, – хоть раз ещё что-то подобное, я очень, очень разозлюсь!

Он рухнул на пол, и в тот же миг распахнулись широкие двери. Вбежал портье Университета, а за ним – отряд дворцовой гвардии патриция.

Капитан гвардии оглядел аркканцлера с головы до ног с таким выражением, будто слово «гражданский» он произносит с тем же выражением, что и «таракан».

– Ты тут главнюк? – спросил он.

Аркканцлер расправил мантию и попытался пригладить бороду.

– Да, я аркканцлер Незримого университета, – сказал он.

Капитан гвардии с любопытством оглядел зал. Все студенты попрятались в дальнем углу. Ошмётки еды покрывали стены до самого потолка. Обломки мебели валялись вокруг останков люстры, словно деревья вокруг упавшего метеорита.

Затем капитан заговорил с презрением человека, который не учился с девяти лет, но наслышан…

– Забавляемся тут, а? – спросил он. – Бросаемся хлебом и всё такое?

– Могу ли я узнать причины вторжения? – холодно перебил Чудакулли.

Капитан опёрся о копьё.

– Что ж, – ответил он, – дело такое. Патриций забаррикадировался у себя в спальне, потому что мебель во дворце ездит туда-сюда, вы глазам своим не поверите, а повара не могут даже зайти на кухню, там такое творится…

Волшебники старались не глядеть на наконечник копья. Он начал сам собой откручиваться.

– Короче, – продолжил капитан, не замечая слабый металлический скрип, – патриций позвал меня через замочную скважину и говорит: «Дуглас, не могли бы вы сбегать в Университет и спросить там главного, не будет ли он так любезен заглянуть сюда, если не слишком занят?» Нет, я могу, если хотите, вернуться и доложить, что вы тут заняты студенческими розыгрышами…

Наконечник уже почти слез с древка.

– Вы меня слушаете? – с подозрением спросил капитан.

– Эм-м… что? – переспросил аркканцлер, с трудом отрываясь от вращающегося острия. – А. Да. Что ж, спешу заверить вас, сударь, что не мы стали причиной…

– А-а-ай!

– Извините?

– Наконечник упал мне на ногу!

– Правда? – невинно удивился Чудакулли.

Капитан запрыгал на одной ноге.

– Слушайте, чёртовы торговцы фокус-покусами, вы идёте или нет? – произнёс он между прыжками. – Босс очень недоволен. Вот прямо очень-очень.



Огромное бесформенное облако Жизни плыло по Плоскому миру, копилось, как вода за плотиной, когда закрывают шлюзы. Больше не было Смерти, чтобы отнимать силу жизни, когда она окончена, и ей некуда стало деться.

То тут, то там она прорывалась случайными полтергейстами, напоминая сполохи молний перед мощной летней грозой. Всё сущее жаждет жить – в этом и есть смысл цикла жизни. Это двигатель, питающий биологический насос эволюции. Всё пытается взобраться повыше на эволюционное древо, когтями, щупальцами или скользким брюхом проложить себе путь в новую нишу, пока не взберётся на самую вершину – и не окажется, что она таких трудов и не стоила.

Всё сущее жаждет жить – даже то, что живым никогда не было. У таких вещей есть своего рода квазижизнь, метафора жизни, почти-жизнь. И теперь она противоестественно расцветала, как растения при неожиданной оттепели…

Что-то особенное было в этих стеклянных шариках. Их хотелось взять и потрясти, поглядеть, как кружатся и парят миленькие снежинки. А затем забрать домой и поставить на каминную полку.

И позабыть о них.



Отношения Университета с патрицием, абсолютным властелином и почти доброжелательным тираном Анк-Морпорка, были сложными и неоднозначными.

Волшебники утверждали, что служат высшей истине, а потому не обязаны подчиняться земным законам города.

Патриций отвечал, что это, безусловно, так, но треклятые налоги они будут платить, как все.

Волшебники утверждали, что, как свидетели света мудрости, они не должны присягать смертному человеку.

Патриций отвечал, что в этом есть резон, и всё же они должны городу по двести долларов с головы в год, выплаты раз в квартал.

Волшебники утверждали, что Университет стоит на зачарованной земле, а потому для них должно быть сделано исключение. И вообще, как можно облагать налогом знания?

Патриций отвечал: ещё как можно. Двести долларов с головы; если с этим какие-то проблемы, головы можно и отделить от тел.

Волшебники утверждали, что Университет никогда не платил налогов властям предержащим.

Патриций отвечал, что предержать себя в руках ему становится всё трудней.

Волшебники спросили: как насчёт условий помягче?

Патриций отвечал: а это и есть мягкие условия. И господам лучше не проверять, как выглядят жёсткие.

Волшебники утверждали: был когда-то, кажется в Век Стрекозы, правитель, который пытался диктовать Университету, что делать. Патриций может зайти и поглядеть, что с ним стало.

Патриций пообещал, что зайдёт. Обязательно зайдёт.

В итоге они договорились вот о чём: конечно, волшебники не платят налогов, но они готовы делать совершенно добровольные взносы, скажем, в двести долларов с человека, безо всякого принуждения, mutatis mutandis, без задней мысли, сугубо на мирные и экологически чистые цели.

Именно такая игра между ветвями власти делала Анк-Морпорк столь интересным, увлекательным, а главное, до жути опасным местом для жизни[9].



Старшие волшебники нечасто выбирались в такие места, какие в брошюре «Бобро поржаловать в Анк-Морпорг» описаны как «людные проспекты и загадочные переулки большого города», но с первого же взгляда поняли: что-то не так. Нет, булыжники мостовой и раньше периодически летали в воздухе, но обычно их кто-нибудь кидал. А теперь они летали сами по себе.

Распахнулась дверь, и из неё вышел костюм, позади него приплясывала пара туфель, а шляпа парила в нескольких дюймах над пустым воротником. За ним бежал тощий мужчина, пытавшийся прикрыть наспех завязанным полотенцем то, на что обычно требуются брюки.

– А ну, вернись! – кричал он на костюм, который уже заворачивал за угол. – Я за тебя ещё должен семь долларов!

Вторые брюки выскочили на улицу и побежали за ними.

Волшебники сгрудились в кучку, словно испуганный зверь с пятью остроконечными головами и десятью ногами. Никто не решался высказаться первым.

– Чёрт возьми, это поразительно! – воскликнул наконец аркканцлер.

– Хм-м? – переспросил декан, как бы намекая, что повидал в жизни много куда более поразительных вещей и что, уделяя излишнее внимание обыкновенной ходячей одежде, аркканцлер обесценивает самую суть волшебства.

– Нет, ну правда. Я мало знаю портных, дающих бесплатно вторые брюки к костюму за семь долларов.