Двадцать девять лет мне исполнилось на деревянном крыльце домика под номером сто двенадцать. Единственного расписного домика на всю жилую зону Тавриды. Цветастые львы смотрели на меня сквозь густую крымскую ночь, в кустах стрекотало, из сан-сектора доносилось что-то умиротворенное, за дверью гудела писательская компашка, готовая чествовать именинницу по всем традициям детского лагеря.
Я присела на ступеньку. Через две линии домиков от меня шумело море. Я слышала его через голоса, смех и музыку. Чувствовала, что оно там. Бессонное августовское море. Волны, соль и галька. Отзвуки дневных разговоров.
– Если публиковаться, то только в “Дружбе Народов”, конечно.
– “Юность” тоже хорошо. Я вчера ходил к ним на ворк-шоп.
– И как?
– Здорово, как еще? Ждут новых авторов. Ищут новые голоса.
– Осталось только написать что-нибудь годное.
– Ага, прямо сейчас садись и пиши.
– Сейчас не могу.
– Почему?
– Сейчас у нас обед. А потом каякинг и батл стихотворный в большом шатре.
Параллельный мир, странным образом принадлежащий одним только писателям. Писатели стояли в очереди за греческой питой с овощами. Писатели горланили “Батарейку” у ночного костра. Травили страшные байки. Дышали в асане воина на рассвете. Спешили из одного шатра в другой, чтобы успеть на все ворк-шопы из возможных. Сидишь на качелях у пляжа, улетаешь в море, возвращаешься обратно, а вокруг спорят о шорт-листе Нацбеста, мудрено шутят про постмодерн, меряются скоростью прочтения “Бесконечной шутки”.
– Ты на Елизарова пойдешь?
– Я ради него и приехал!
– А я “Ковен Дур” послушать хотела.
– Каких дур?
– Тихо! Вон девушки сидят, это они.
– Дуры? А вроде бы ничего такие… Хотя смеются громковато, да.
– Да ну тебя!..
Удивительней всего оказалось здороваться с каждым, кто идет навстречу. Улыбаться, сначала растерянно, потом радостно. Сколько нас в этой смене? Двести человек? В год, когда одиночество било с утроенной силой, оказаться среди своих, шумных, радостных и увлеченных, стало моим спасением.
– Поедем?
– Поедем, конечно.
– А что там делать надо?
– Согласна на все, только поехали.
Я полгода тосковала в четырех стенах. А теперь говорила про книги для молодых взрослых и заново влюблялась в свое дело. И в людей, которые горят им вместе со мной. Прошлым летом, начиная свой первый литературный курс, я и подумать не могла, что следующим августом буду вещать про роман-взросление, глядя через окна шатра на соленый прибой.
– Во второй половине двадцатого века роман-воспитание утратил свою актуальность. Никому больше не хотелось, чтобы мораль транслировалась прямо в лоб. Нудные училки больше не в моде, понимаете ли.
В зале улыбаются. Мы все босиком. На мне легкое платье. Мари прикрывает плечи накидкой. Сашка села на пол у первого ряда. Кондиционер дует в нас холодком, а снаружи полдень и зной. Дни слились в один плотный комок радостного удивления – это все с нами? мы здесь? на самом деле? ничего себе!
И вот мне двадцать девять. От смены остался хвостик – два дня, а потом окунуться в последний раз, помахать задумчивой фигуре на обрыве, оставить монетку под матрасом. Может, вернемся. Бывают же чудеса. Мне двадцать девять. Я состою из букв и слов. Я вбираю в себя образы, а потом они обретают жизнь в новых историях.
Моя Таврида – про союзничество пишущих, про причастность к большому и важному. Моя Таврида – про двадцать девять на крыльце расписного домика. Моя Таврида – про людей, ждущих меня внутри.