Санкт-Петербург был построен Петром Великим, намеревавшимся сделать его достойной столицей новой России, которую он хотел создать. При строительстве столкнулись с огромными трудностями, потому что выбранный участок находился на соленом болоте, где Нева впадает в Финский залив. И до того, как начать что-либо строить, требовалось осушить и укрепить всю эту местность.
Древняя столица была городом, во времена Петра отрезанная от остальной Европы сотнями километров диких и почти бездорожных степей. Петр Великий решил, что его новая столица Санкт-Петербург должна находиться на морском побережье, чтобы дать государству, как он выразился, «окно в Европу». В период Великой войны (Первой мировой войны. – Пер.) немецкая форма этого названия была неприятна властям. А посему оно было изменено на более русское и стало Петроградом.
Во времена, о которых я пишу, этот город в социальном смысле был одной из самых ярких и привлекательных столиц в Европе. Он был очень живописен. Через город течет Нева, одна из крупнейших рек России (я полагаю, и Европы тоже), и она заключена в красивые набережные из гранитной кладки, ограничена широкими эспланадами, удостоенными названий набережных. Эта длинная линия причалов, протянувшаяся на несколько километров, делится на части, известные под различными именами. Тут есть и Дворцовая набережная, где стоит Зимний дворец, Адмиралтейская стенка, Английская набережная и т. д. Дворцы великих князей, а также более мелкого дворянства вместе с большинством посольств выходят лицом на набережную и Неву, вид которой изумителен, особенно зимой, когда река замерзает на несколько месяцев.
Удивительно смотреть на санки с высоко вскидывающими ноги лошадьми, мчащиеся сквозь снег… Возницы при этом, чтобы уберечься от мороза, облачаются в толстые шубы из овчины.
В нашем загородном доме тоже была конюшня с лошадьми, и некоторые из них были призовыми, а другие оставались пока весьма дикими и пугались всего незнакомого. Однако наш главный кучер был умелым тренером и сделал все, что мог, чтобы приучить их к виду и шуму города. Некоторых мы продали, а некоторых послали участвовать в скачках, которые вот-вот должны были проходить в наших краях. Наш конюший особенно гордился одной красивой в яблоках серой лошадью и как-то сказал мне: «А не опробует ли княгиня ее сегодня на санках?»
Я попробовала возразить. «А ты уверен, что она не слишком резвая?» – спросила я. «Да она в отличном состоянии, ваше сиятельство! Не извольте сомневаться!»
Я дала согласие. Он запряг лошадь в небольшие санки, привязал шнурками на петли и застегнул на пуговицы на обоих бортах тяжелую меховую полость, которую было нелегко отвязать. На мне была громоздкая одежда без рукавов (шуба), так что руки были спрятаны под ней. Какое-то время санки быстро и ровно бежали по мягкому снегу. Какое наслаждение было вдыхать свежий чистый воздух! Мне казалось, что я лечу. Это создавало во мне ощущение почти неописуемого воодушевления.
Так мы домчались до моста, по которому шел трамвай. Грохот трамвая и звон колокола, который раздался в этот самый момент, вдруг перепугал нашу ретивую лошадь, и, вместо того чтобы мчаться прямо, она вдруг развернулась и опрокинула санки. Кучер вылетел из седла и сломал ногу (и, как оказалось, бедняга остался инвалидом на всю жизнь). А я оставалась в санках в то время, как лошадь, обезумевшая от страха, продолжала лететь сломя голову. Санки неслись на одном боку, и их заносило то в одну, то в другую сторону меж трамвайными линиями. Я, скованная своей тяжелой шубой, не могла даже отстегнуть полость и уже думала, что вот-вот наступит моя последняя минута. Городовой попытался было остановить лошадь, но, хоть он и отчаянно вцепился в нее, его отбросило на землю.
К этому времени мы домчались до конца моста, туда, где находился университет. Несколько студентов бросились мне на помощь, стараясь схватить лошадь и поставить в нормальное положение санки, и когда мне, наконец, удалось высвободиться из полости и вывалиться из санок, первое, что я увидела, – я нахожусь возле какого-то дома, студенты оттирают мне руки снегом, чтобы привести в чувство. Городовой (который был залит кровью от своих ранений, полученных при попытке остановить лошадь) стал выяснять, кто я такая, и сразу же позвонил моему мужу, который довез меня до дому на одноконке. Бедная лошадь, пораненная и поцарапанная, так перепугалась, что ее пришлось отправить назад в деревню. Я чуть не погибла и до сих пор не могу вспоминать об этом случае без содрогания.
Мой свекор сам на следующий день отправился поблагодарить студентов и рассказал о происшедшем царю. Городовой, так мне помогший, получил повышение и был поставлен на посту перед Зимним дворцом, что считалось большой наградой, и этот человек был бесконечно благодарен. Это один из многих примеров доброты и внимания императора по отношению к своим подданным. Я могла бы рассказать много больше, но ограниченность объема книги вынуждает меня умолчать о них.
Двор Александра III выделялся своим строгим этикетом. В год давалось предписанное (обычно пять) количество балов. Самым главным из них был Парадный бал, на который приглашалось три тысячи гостей и где всех угощали роскошным ужином. Три менее значительных развлечения после Парадного бала были известны как Концертные балы, так как проводились в Концертном зале. Там, под пальмами, как в зимнем саду, накрывались гигантские столы, и зрелище было воистину чудесное. Частные танцы также устраивались в Аничковом дворце, когда там проживали император с императрицей. Последняя изумительно и элегантно танцевала и страстно любила развлечения. На эти частные балы доступ был ограничен и приглашались исключительно близкие друзья и родственники.
Когда мой муж был молодым офицером и только что получил повышение, он имел честь танцевать с императрицей, но, не слишком хорошо танцуя, он был в постоянном ужасе, что упустит партнершу и та упадет. По этикету в таких случаях ее величество и партнер танцевали одни, а все гости наблюдали за ними, так что они, естественно, были в центре внимания, на них были устремлены все взоры. Муж мой испытывал некоторое смущение, но императрица была очень элегантна в танце и скоро позволила ему избавиться от напряжения.
Во время правления царя Николая II развлечения при дворе устраивались редко. Императрица недолюбливала светскую жизнь, не проявляла интереса к танцам, а дети были еще слишком малы для появления в свете.
Их правление с самого начала было столь бурным и неустроенным, что ни в коей степени не может сравниться с царствованием Александра III. Несмотря на это, многие великие князья и княгини, а также посольства и, кроме того, другие члены аристократического общества устраивали много ярких и восхитительных балов.
Император был большим поклонником драмы, так что императорские театры достигли высокой степени совершенства. Среди оперных артистов были не только хорошо известные русские, но также и самые прославленные певцы и артисты из всех стран. Русский балет был гвоздем программы представлений в Императорском театре. В Санкт-Петербурге было создано за счет государства нечто вроде училища танцев, называвшееся Императорской театральной танцевальной школой. В ученики брали детей в весьма раннем возрасте, некоторым было всего десять лет, и благодаря столь раннему обучению их танец был таким приятным и естественным. Они, казалось, буквально плыли по воздуху и едва касались земли, их танец демонстрировал поэзию движений.
Русский балет, а также наши наиболее знаменитые певцы приглашались во все главные столицы Европы и Америки, где имели огромный успех. Даже сейчас, хоть наша страна уже не наша, русские артисты, особенно балетные, повсюду встречают теплый прием.
В концертных залах устраивались сольные концерты зарубежных артистов, оркестров, скрипачей и пианистов, органной музыки и вокала. Можно было услышать величайших виртуозов того времени. Я помню, как на одном из таких концертов Аделина Патти, изумительное сопрано, появилась, когда ей уже исполнилось пятьдесят. Несмотря на солидный возраст, она все еще могла исполнять «Соловья» со всеми его трелями и руладами, и каждая нота звучала чисто и отчетливо. Она была невысокой женщиной с тонкими и хрупкими чертами, с очень темными глазами, которые так и сверкали на ее тонком лице. Ее одежда была достоянием моды 1870 года, и сама она больше походила на изящную вещицу из дрезденского фарфора. Мне говорили, что за какое-то время до своей кончины Патти продала свое горло Патологическому колледжу для изучения его строения и что, еще будучи живой, получила за это деньги. Я как-то рассказала об этом своей старой горничной, прослужившей у меня тридцать лет. Та вообразила себе, что у примадонны изъяли горло, но что я думала, что она все еще может петь!
«Как вы можете говорить такую ерунду, княгиня? – заметила она. – Никто не может петь без горла; как могли доктора купить его и при этом оставить ей возможность петь? Они, наверное, очень умные люди».
В тот вечер в Санкт-Петербурге, когда я познакомилась с мадам Патти, она мне сообщила, что раньше, когда она была маркизой де Ко, она несколько раз пела для моей бабушки (урожденной княгини Суворовой, о которой я упоминала в первой главе), и моя бабушка заметила: «Вы на самом деле очень красивы, но я не думаю, что когда-нибудь вы произведете настоящий фурор. Ваш голос слишком зычен. C'est de la haute gymnastique sans sentiment».[8]
Десять лет спустя Патти встретилась с моей бабушкой во Флоренции, уже находясь в зените славы. После выступления она пришла в ложу моей бабушки и заметила: «В прошлом, боюсь, я была весьма самоуверенной. Что вы думаете обо мне теперь, княгиня?» Моя бабушка нежно улыбнулась. «Tout les gouts sont dans la nature»[9], – был ее ответ. Она была известна своим остроумием Как-то умываясь, она оказалась перед портретом короля Италии, висевшим на стене. Она сказала своей компаньонке, баронессе Мейдель, старомодной даме, совершенно не способной оценить шутку: «Пожалуйста, прикройте лицо короля, я могу его шокировать». Баронесса немедленно набросила на портрет шейную косынку, что доставило моей бабушке огромное удовольствие.
На одном из последующих концертов перед войной меня представили знаменитому скрипачу Кубелику. Он играл перед императором и императрицей, которые были так восхищены, что подарили ему золотой портсигар, украшенный бриллиантовым императорским орлом. В тот раз он играл «Московские сувениры» Венявского, и в этой пьесе есть такая высокая нота, что я заметила своему мужу: «Уверена, струна порвется». На что он ответил: «О нет, скрипач всегда знает, как надо обходиться с инструментом». Как ни странно, Кубелик избрал ту же пьесу, когда давал прошлой осенью концерт в «Альберт-Холле» в Лондоне, и, опять же странно, струна действительно лопнула на критически высокой ноте. Я сочла это как исполнение предсказания, потому что Москвы уже больше нет. Однако он взял другую скрипку и блестяще закончил эту сюиту. После концерта он сказал мне, как ему ужасно недостает доброты императора и русского гостеприимства.
Каждой весной в частную оперу приглашалась итальянская труппа, и задолго до назначенной даты выступлений продавались билеты. Среди артистов были Тетраццини, Баттистини (знаменитый баритон) и великий любимец русской публики Мазини, тенор с очень высоким голосом. Однажды шла опера «Фауст», и у него была заглавная роль; в то время ему, должно быть, было около семидесяти. Когда он пел отрывок «Salut, demeure, chaste et pure» («Привет тебе, бедный и целомудренный дом»), вся публика сгорала от нетерпения в ожидании, зная, что он должен взять высокую ноту. По какой-то причине он не рассчитал высоту звука, эта нота прозвучала невыносимо заурядно, и вместо аплодисментов раздался взрыв безудержного смеха. Но его простили, учитывая его возраст и уже завоеванную огромную популярность, тем более что он завершил партию без каких-либо погрешностей.
В «Манон» и «Таис» Массне, а также в «Травиате» пела известная певица – красавица Лина Кавальери. Ее голос не отличался широким диапазоном, но так восхитительно звучал, ее игра была столь совершенной, а личность – такой привлекательной, что устоять перед ее очарованием было невозможно. К тому же ее драгоценности, платья и все в ней скорее притягивало взор, чем трогало сердце. Было модно встретиться с Линой Кавальери. Впервые мы встретились с ней в первые дни моего замужества. Она была очень просто одета, в блузку и юбку, и проходила с маркизом Рудини перед казино в Монте-Карло. Мой деверь был просто epris de son ravissant visage aux yeux songeurs[10]. Потом он сильно увлекся ею – совсем как паж в рыцарском романе. Они были преданы друг другу, и он всегда оставался ее другом.
Позднее в неаполитанском костюме она пела народные песни своей страны в одном из кабаре Санкт-Петербурга. Позже она вышла замуж за М. Мюратора из парижской «Гранд-опера» и потеряла всю свою прежнюю привлекательность. Говорят, у нее была такая сильная воля, что помогла ей преодолеть все препятствия, и после многих тяжелых усилий она достигла зенита славы благодаря исключительно самой себе.
В Императорском театре актеры выступали в самых изумительных костюмах, а декорации были великолепны. Примами-балеринами были Павлова, Карсавина и Кшесинская, пленявшие всех своей грацией. Один известный мужчина-танцор как-то проявил дурной вкус и наглость, появившись перед императором в одном трико. Его предупредили и оштрафовали, но никакого эффекта. С ним ничего не могли поделать – он постоянно появлялся в костюмах, вряд ли приличных, так что ему пришлось покинуть Императорский балет.