Моя профессия – убивать. Мемуары палача - читать онлайн

Предисловие

Прежде чем приступить к повествованию и коснуться тех из моих предков, которые предшествовали мне в выполнении ужасной должности исполнителя уголовных законов человеческого правосудия, я посчитал себя обязанным окинуть быстрым взглядом отвратительную цепь наказаний, с давних времен действовавших во Франции. Итак, я попытаюсь показать, до чего может дойти воображение человека в деле невежества и жестокости. Я приведу различные виды осуждения, различные роды наказаний, снаряды и машины казней и пыток, не стараясь, во всяком случае, описать все это в методическом целом, что могло бы походить на наши древние уголовные законодательства. Мне кажется, что холодные и глубокомысленные замечания законоведа показались бы скучными и даже излишними в этом сочинении, которое уже по внушаемому страху выполняет свое назначение. Если бы кто-либо из толпы, окружающей эшафот, поднялся и стал протестовать против силы и всемогущества закона, то его бы не услышали, на него не обратили бы внимания, его голос, заглушённый стуком и звоном топора, не получил бы отклика. Страдания приговоренного к казни, приготовление к ожидающей его смерти, окровавленный эшафот скорее пробудят в самых жестоких сердцах чувство жалости, а в умах самых помраченных – понятие о правосудии.

Поэтому весьма трудно, если не невозможно, заключить в одну рамку «Историю о Казнях». Прочитав наши уголовные постановления и почти все законодательства Новейшей Европы, нетрудно отгадать философскую мысль, руководившую законодателем при издании их и теперь дышащую из каждого слова. Изложить в их настоящем смысле все примерные нравоучительные наказания, проследить цель, столь удивительно выраженную следующими словами Сенеки: In vindicandis Inyuriis hael tria lex secuta est: ut eum guem punit emendet, aut poena ejus caeteros reddat meliores, aut ut sublatis malis securiores caeteri vivant. (При исполнении наказаний необходимо руководствоваться тремя правилами: чтобы через него виновный исправился, или чтоб оно послужило для исправления очевидцев, или же доставило бы спокойствие и оградило на время от подобных злоупотреблений прочих граждан). Таковы основания, которые при самом поверхностном взгляде на законоположения представляются нам, если законодатель отказался бы от своих слов. Отсюда возникает возможность, даже необходимость соединять с этими постановлениями частные условия законодательства каждый раз, когда хотят предпринять общее и стройное изучение новейших законоположений.

Но такой поиск далеко не находится в подобных условиях, когда оно касается уголовных постановлений средних веков. Там, по выражению Монтескье, все – бездонное море и нигде не видишь берега, везде – вода и небо.

К сбивчивости текста, неверности чисел, невозможности составить хронологическую таблицу, присоединяется отсутствие всякого принципа и порядка. Уголовное законодательство, предоставленное на произвол капризам влиятельного принца, видоизменяется, смотря по состоянию его настроения, и даже, если случается, что оно составлено в виде народного благополучия, то все-таки мы в нем не находим того человеколюбия, той умеренности, которые составляют главную принадлежность, главную опору, силу и вечную славу XIX столетия.

До 1791 года уголовные законы составляли Кодекс жестокости, облеченной в законную форму. Я разберу его главу за главою, то есть казнь за казнью, и читатели убедятся, что от преступника требовали не слезу раскаяния, а крика ужаса и боли. В этом мы виним скорее палача, чем законодателя! «Если окинуть взором наши войны, наши законы, все, наконец, бесчеловечные и варварские наши заблуждения, – восклицает Сервет, – то можно подумать, что нам суждено провести на себе подобных все истязания, которые мы не перестаем производить на животных!»

Подразделение наказаний на телесные, лишающие прав, звания и достоинств, и на моральные не будут описаны в данном сочинении, так как мало относятся к казням, которые весьма часто были лишь необходимым следствием совершенного преступления. Я предпочел идти по кровавому следу, оставленному людьми в области совершенных ими жестокости и бесчеловечности, и описать казни, распределив их, насколько это возможно, по степени их жестокости. Поэтому я опишу сначала те из них, которые наносили преступнику бесчестье, лишали его прав и достоинств, но оставляли ему жизнь, затем те, которые кончались лишь с прекращением его существования. В первой категории я дойду до увечий; во второй – я помещу все казни, имевшие один исход – смерть.

Одна глава будет посвящена пытке, судебному испытанию или допросу, и наконец, я закончу историческим очерком исполнителя всех этих жестокостей человека, которого во все века раздраженные народы клеймили постыдным именем Палача.

Глава I. Деградация или лишение прав и достоинств

В первой категории наказаний будут помещены: деградация или лишение прав и достоинств; пилори или позорный столб; каркан или ошейник; публичное признание в преступлении, бичевание и длительный список различных увечий. Первые три из этих видов казни более моральные, нежели телесные, может быть, и не заслуживают название казни; но они так несовместимы с современными нравами, имеют до такой степени характер жестокости и насилия. Исторические же документы, которые представляют изучение их имеют столько интереса, что я ни минуты не колебался включить их в состав этого Сочинения.

Деградация постыдным образом лишает человека, признанного виновным, его прав, должностей, привилегий, почетных титулов, принадлежащих ему.

Это наказание в высшей степени справедливое, преимущественно встречается у всех народов, достигших известной степени цивилизации. Моисей прибегает к нему, когда он, по велению Господа, срывает облачение верховного пастыря с Аарона за неверие приговоренного к смерти. В Риме оно существовало под различными названиями: лишение воинского права, разжалование, бесчестье, а в средние века, мы видим, что оно поражает как лиц духовных, так и лиц военного и гражданского звания.

В подобных случаях люди, принадлежащие к различным кругам, всегда были судимы лицами своего же круга. Священник являлся перед епископом, и приговор его приводился в исполнение обычно в церкви, дворянство назначало наказание дворянину, а Парламент произносил приговор над чиновником в зале своих совещаний. Ювенал Дезюрзен повествует, что два августинских монаха, обманувших Карла VI под предлогом исцелить его, были приговорены к смерти. Так как их священное звание служителей церкви не позволяло, чтобы над ними было исполнено светское правосудие, то казни должна была предшествовать деградация на Гревской площади. Эшафот, выстроенный перед ратушью и церковью Святого Духа, был соединен деревянным мостом с залой этой церкви. Через одно окно, служившее дверью, выходили два августинца, одетые так, как будто они идут к алтарю. Они приближались к эшафоту. Парижский епископ в папском облачении принимал их и давал им наставление, Потом, сняв с них рясы, патрахин, манипул и ризу, он велел в своем присутствии обрить им головы. Лишь тогда палач овладевал их особами, снимал с них одежду, за исключением рубашек, и в этом виде вел их на восьмиугольную башню, называвшуюся des Halles, чтобы отрубить им головы.

Служители правосудия, как говорит Лоазо, подвергались деградации публично. Он рассказывает факт об одном парламентском духовном советнике, по имени Пьер Леде, который по приговору в 1528 году был публично и торжественно лишен своего звания: с него сняли красное платье в присутствии всех и затем передали судье церкви.

Смертному приговору сановников и знатных лиц королевства всегда должно было предшествовать лишение их прав, титулов и звания. По этой самой причине канцлер и снял с маршала Бирона ленту ордена Святого Духа в минуту свершения его казни; в то же время он потребовал от него маршальскую трость, на что тот ответил, что он никогда не носил ее.

Деградация дворянина совершалась с величайшей церемонией. Тридцать самых безукоризненных кавалеров собирались на совещание и вызывали дворянина, обвиненного в измене правилам чести. Король или герольд читал ему обвинение в вероломстве и измене данной клятве, и если он не мог опровергнуть этого, то приступали к его деградации следующим образом: публично выставляли два эшафота; на одном помещались судьи, окруженные герольдами и оруженосцами, на другом находился осужденный в полном воинском облачении; перед ним на столбе был прикреплен его щит, опрокинутый острием вверх. Затем с него, начиная со шлема, снимали все оружие, щит разбивали молотом на три части. Герольдмейстер ордена ленты выливал ему на голову струю горячей воды, а священники пели погребальные псалмы в продолжение всего времени, пока длилась эта трогательная церемония. По окончании ее судьи в траурных одеждах отправлялись в церковь, куда несли на носилках и осужденного. После того как присутствующие прочли отпевальные молитвы покойников, преступника передавали королевскому судье и в руки верховного правосудия. Иногда его отпускали, и он продолжал свою жизнь в бесчестьи.

Таким же образом капитан Франже, гасконский дворянин, изменнически передавший Фонтарабию испанцам, в 1523 году в Лионе был лишен прав и звания, а затем получил свободу.

Жусс рассказывает нам, что в его время деградация пришла в упадок, потому что пришли к выводу, что она рождена из самого преступления.

В 1791 году Кодекс наказаний снова ввел в исполнение вид наказания под названием деградации гражданства и установил следующий порядок ее выполнения: «Провинившийся, приговоренный к лишению прав и звания гражданина, будет отведен на публичную площадь, на которой заседают члены уголовного судилища и те, кто его судили. Актуарий трибунала обратится к нему со следующими словами: „Ваше отечество уличило вас в постыдном проступке. Закон и трибунал лишают вас прав и звания гражданина Франции. Затем осужденного прикрепят к позорному столбу…“»

Лишение прав и звания гражданина еще до сих пор существует в полной силе, но оно уже не производится торжественно и публично, а состоит в лишении известных прав гражданина, перечисленных в 34-м пункте Уголовного Кодекса.

Во всяком случае, по воинским уставам ни один приговор, лишающий чести, не может быть приведен в исполнение прежде свершения деградации в формах, перечислять которые уже не входит в план моего Сочинения.

Я лишь упомяну, что если член почетного легиона приговорен к постыдному наказанию, то президент трибунала должен тот час же произнести над ним в деградацию следующих выражениях: «Вы изменили чести, и я объявляю вам от имени легиона, что вы исключены из его членов».

Глава II. Пилори или позорный столб и каркан или ошейник

Наказанию у позорного столба предшествовал каркан, введенный в исполнение в 1719 году, который был забыт лишь в последние годы. Пилори – это столб или шест, к которому обыкновенно привязывали преступников в знак бесчестья. Его ставили в многолюдном месте. В Париже пилори находился на восьмиугольной, состоящей лишь из основания и одного этажа, башне, которая называлась Les Halles. Виновный там стоял в течение трех дней. Ежедневно, каждые полчаса, его заставляли обходить столб, для того, чтобы толпа могла его видеть со всех сторон. Такая демонстрация преступника в некоторых городах совершалась иначе. Так в Орлеане, где впервые был употреблен пилори, мы видим, что это – деревянная клетка высотой в шесть и шириной лишь в два с половиной фута, помещенная на довольно высоких лесах, в которую заключался осужденный. Понятно, что он был вынужден постоянно стоять на ногах. Народ имел право поворачивать клетку для того, чтобы лучше рассмотреть со всех сторон приговоренного, оскорблять его, плевать ему в лицо и бросать в него грязью.

К позорному столбу присуждали в следующих случаях: за банкротство, обман, двоеженство, сводничество, шулерство в игре, кражу полевых плодов, продажу запрещенных книг и, наконец, богохульство. В царствование Франсуа I и Генриха II это преступление наказывалось шестичасовым ношением каркана. Случаи, за которые присуждали к каркану в средние века, изменились, и в ту минуту, когда это наказание было вычеркнуто из Пенального кодекса, оно состояло в следующем: провинившегося прикрепляли за шею посредством железного кольца к столбу, выставленному на публичной площади, и таким образом он должен был стоять в продолжение одного часа на виду у толпы. Над его головой вешали дощечку, на которой крупными буквами были обозначены его имя, профессия, место жительства и причина его осуждения (пункт 22 и 24). Приговоренные к заключению или каторжной работе на всю жизнь или на время должны были быть прикреплены к каркану, прежде чем подвергнуться этому приговору.

Народы, у которых это наказание было в употреблении, довольно многочисленны.

У персов это было одно из самых обыкновенных наказаний. Но у них каркан имеет отличие от того, который мы употребляли во Франции: он длиною в три фута и состоит из трех кусков дерева, из которых один меньше остальных, отчего такого рода ошейник имеет вид продолговатого треугольника. Шея провинившегося схвачена его вершиной, между тем как рука прикреплена к основанию. В колониях на шею дезертировавших негров надевали огромный каркан, к которому горизонтально был прикреплен длинный железный шест, мешавший ему проходить между деревьями. Иногда он должен был всю жизнь носить это тяжкое бремя.

Наконец в Испании и королевстве Тосканском это наказание употребляется также часто.

Глава III. Публичное признание в преступлении

В длинном и столь печальном перечне различных наказаний, которые в древние времена произносились над провинившимися, публичное признание в преступлении занимало одно из последних мест. Быть может, это возмутительное наказание должно было бы занимать более видное место, но оно поражало лишь моральную сторону и самолюбие человека и, наконец, не причиняло никаких страданий его материальной части, то есть его телу; историки той эпохи смотрели на него как на легчайшую из тех ужасных мук, которыми наказывался член общества, возмущенный против всего этого. Я должен был смотреть, на этот вопрос, как и они; но я прибавляю, что это наказание, которому обыкновенно подвергались знатные осужденные, должно было быть хотя наименее ужасно – физически, но самое жестокое и мучительное – нравственно; даже скажу, что иногда оно было самым печальным и возмутительным.

Может быть, необходимо сказать несколько слов о позорящем наказании, которое состояло в том, что осужденного везли в тележке. Обыкновенно оно было лишь придатком или предшественником другого, более строгого и жестокого наказания. Однако в позорной телеге возили по городу воров и злоумышленников. «В то время (в средние века) телега была в таком презрении, что кто только побывал в ней, тот терял честь и уважение. И если только хотели кого-либо опозорить, то старались посадить его в тележку, потому что в те времена она заменяла позорный столб». Ехать в тележке было уже позорным наказанием для того, кто ему подвергался, – в этом нельзя сомневаться; и мы точно находим в романе Лансело дю Лак, что: «Один кавалер был лишен прав и звания, возим по городу в тележке, запряженной лошадью, которой были отрезаны хвост и уши; его сопровождал карлик, одетый в засаленную и изорванную рубашку, со связанными на спине руками; щит его был опрокинут. Его ратный конь шел за телегой, и народ кидал в него грязью».

В средние века мы не находим примера, чтобы женщина была подвержена этому позорному наказанию; но в новом романе «Общий устав» мы находим известные обычаи, которые требуют, чтобы женщины, произносившие ругательные слова, были присуждены ходить по всему городу с привешенными к шее одним или двумя камнями. Мы этим не должны и не может закончить перечень позорящих наказаний, к которым привлекались виновные единственно с той целью, чтобы заставить страдать их самолюбие и сердце, избавляя их от физических мучений. В средние века мы еще встречаем седло. Граф Гуго принужден был «явиться к воротам замка Ришара, герцога Нормандского, с седлом на шее. Он опустился на колени перед ним, чтобы тот мог сесть на него, если ему будет угодно». Измена и вероломство провинившегося вассала наказывались еще и другими специальными наказаниями. В 1423 году несколько дворян, взятых в плен, держали каждый в правой руке по обнаженной шпаге, острием к груди, в знак того, что они покоряются воле принца. Отсечение шпор над кучей навоза было также позорящим наказанием, как упомянуто в постановлениях Людовика Святого. По некоторым обычаям муж, позволивший своей жене бить себя, был принужден ездить по городу верхом на осле, сидящим лицом к хвосту. Наконец я должен упомянуть древний обычай, который состоял в разрезании куска полотна перед тем, кто совершил какую-либо низость или подлость. История средних веков приводит замечательный пример этого обычая в царствование Карла VI. Король Франции пригласил к своему столу Гильома де Гено. Вдруг один герольд явился перед этим вельможей и разорвал скатерть, говоря, что принц, не носящий оружия, не достоин вместе сидеть за столом с королем. Удивленный Гильом отвечал, что он носит шлем, копье и щит, как и прочие кавалеры.

– Нет, всемилостивейший государь, этого не может быть, – возразил один из самых старых герольдов, вы знаете, что ваш двоюродный дядя убит фрисландцами, и что смерть его не отмщена. Наверное, если бы вы носили оружие, уже давно он был бы отмщен.

Мы знаем, каким образом этот урок подействовал на Гильома, отмстившего оскорбление своего семейства и восстановившего таким образом свою честь, потерянную или, по крайней мере, униженную этим публичным и позорным наказанием.

Глава IV. Бичевание

Бичевание есть одно из самых жестоких, и, вместе с тем, самых унизительных наказаний. Орудия, употреблявшиеся для этого, были весьма различны, смотря по странам и временам: то кнут, вооруженный кожаными ремешками или железными цепочками, то пук розг, часто тяжелая палка, переламывавшая кости и разрывавшая мясо. Можно сказать, что употребление бичевания всеобщее: бичевали и еще бичуют в Египте, Персии, Индии, Китае, Риме, от Мадрида до Москвы, от Лондона до Константинополя.

Это наказание изобретено не только для преступления; им, кроме того, пользовались, чтобы показать власть господина над рабом. Илота сек спартанец, негра сечет плантатор, ученика – педагог. Даже отец сечет свое детище: так Клотер I, преследуя своего сына Храмна, схватил его в одной хижине, велел совершенно нагого распластать на скамье и сечь до смерти. История кнута – одна из самых разнообразных, самых богатых документами. Я приведу лишь самые интересные из них. Так мы находим в ней, что приговоренного к наказанию расстилали совершенно нагого на козлах, руки его были привязаны к турникету, а ноги – к колу; вытянув и сделав его таким жестоким образом неподвижным, палач без всякого милосердия раздирал его тело сильными ударами двойной или тройной нагайкой. Он его не оставлял даже тогда, когда все части его обагрялись кровью. Часто давали закрыться ранам и потом через несколько дней снова наказывали по этим же кровавым и гноящимся местам.

В те времена, когда Церковь предписывала публичные истязания, кающихся бичевали у подножия алтаря. Реймонд VI, герцог Тулузский публично высечен у дверей церкви Святого Жиля в Валенсии за обвинение в ереси. Милон, легат папы, произнесший этот приговор, собственноручно привел его в исполнение. Людовик VIII, сын Филиппа-Августа, обвиненный в том, что он, несмотря на повеление Церкви; продолжал претендовать на английскую корону, должен был явиться с босыми ногами, в рубашке, с пуком розг в руках к дверям церкви Нотр-Дам в Париже, чтобы быть высеченным канониками. Наконец кардиналы Дюперрон и д’Осса, посланники Генриха VI. в Риме публично были наказаны папой, Клементом VIII, ударами розг, назначенных монарху как наказание и отпущение за его ересь.

По древним французским законам наказание плетью совершалось или публично, или же внутри темницы. При публичном бичевании осужденного, обнаженного до пояса и привязанного к заду телеги, волочили на каркане по всему городу, останавливаясь на каждой публичной площади; палач отсчитывал ему число ударов розгами, какое было назначено в судебном решении. Другой вид наказания производился в темнице пытателем или тюремщиком, чаще всего по просьбе родителей, на детях, не достигших еще совершеннолетия. В главе, посвященной истории палача во Франции, читатели увидят, что телесному наказанию кнутом подвергались и женщины; но из благопристойности бичевание производилось лишь женщиной.

В семнадцатом и восемнадцатом веках также бичевали на перекрестках девушек, которые занимались развратом.

Из числа самых гнусных применений наказания кнутом мы должны упомянуть сечение солдат и детей. «Это истинная темница порабощенной юности, – красноречиво восклицает в своих рассказах Монтень, – ее делают развращенной, наказывая ее, когда она еще не была таковой. Дошедши до этого, вы услышите лишь крики наказанных ребят и ослепленных яростью наставников. Такое средство возбуждать в этих нежных и боязливых сердцах охоту к урокам, принуждая их к этому зверскими лицами и с пучком розг в руках, – единственная в своем роде и пагубная манера действий. Прибавлю к тому то, что так хорошо замечено Квинтилианом, что это превосходство лишь имеет пагубные последствия, особенно при нашем образе наказания. Гораздо благопристойнее было бы, если бы классы были усыпаны цветами и листьями, а не кровавыми обломками ивовых прутьев».

Вольтер, негодование которого против ударов палками уже достаточно объясняется возмутительными приключениями его детства, также восстает против телесного наказания детей. Но он входит в слишком большие подробности, чтобы я мог привести их. Нужно однако прибавить, что нравы и законы наши сделали в этом отношении блистательные успехи, и что за исключением некоторых столь же редких, сколь гнусных случаев можно смело сказать, что в настоящее время дети защищены от жестокости тех, кому поручено их воспитание. Наконец поняли, что моральные наказания имеют больше влияния на эти молодые сердца, открытые для советов, восприимчивые для всех благородных ощущений, чем линейка, и что система розг могла быть полезна для выучки подданных Китая, но не для воспитания граждан в свободных Штатах.

Наконец временное правление 1848 года вычеркнуло из морского уголовного устава булиль или пропускание сквозь строй и удары кнутом, – последние остатки безумного и «варварского законодательства», – объявив, что телесное наказание позорит человека. Владычество палки ограничилось лишь турецкими тюрьмами.

Но в этом отношении примеру Франции далеко не последовали другие законодатели Европы. За исключением шведского сейма, который, как мне кажется, в 1860 году отменил телесное наказание плетью, и египетского паши, уничтожившего бастонаду или палочные удары для своих солдат и моряков. Можно сказать, что бичевание еще в большой чести на нашей земле.

В России доселе существует плеть, орудие, составленное из длинных кожаных ремней, разрывающих на куски кожу, и розги. В Австрии в уставе 1853 года можно прочесть в 17-м и 20-м пунктах, что тюремное заключение можно сделать более строгим наказанием, присовокупив к нему удары розг или палок, число которых, по воле судьи, может доходить до пятидесяти. Венгры в числе прочих прав, которые требуют возвратить им, поместили и требование продлить удары до ста.

Сама Англия на своем заседании 1861 года утвердила наказание кнутом для своих сухопутных и морских войск по большинству голосов – 144 против 39.

Что подумать о нации, законодатели которой полагают, что дисциплина в армии может сохраниться только при существовании рабского страха?

Что такое солдаты, которые исполняют свои обязанности лишь под угрозой кнута?

Воинская добродетель, экзальтированное чувство чести, достоинство свободного человека – вот что составляет славу и доблесть наших армий и их непреодолимую силу.

Глава V. Истязания

Нет ни одной части в человеческом теле, которая не была бы предметом особенного наказания. Рука палача, казалось, отыскивала самую чувствительную, самую болезненную часть, проникая во внутренности осужденного. Глаза, рот, язык, уши, зубы, руки, плечи, ноги, сердце одинаково составляли источник страданий.

Ослепление, существовало преимущественно во время царствования первых двух поколений. Прибегали к наказаниям подобного рода к знатным лицам, которых опасались, но не осмеливались погубить их. Луи де Дебоннер приказал в 814 году ослепить Тулла – любовника своей сестры. То же было сделано итальянским королем, внуком Шарлеманя, а парламент Санлисский в 873 году приказал, чтобы восставший сын Карла Плешивого, Карломан, был лишен жизни.

Струя кипятка, накаленное докрасна железо, которое проводили перед глазами, пока они не сварятся, как описывает Жоанвиль, стальное острие, которое впускали во внутренность органа, вырывание его наружу – таковы были орудия и средства, которые употребляло правосудие в те времена варварства.

Отец своего народа, Людовик XII, велел отрезать язык всем, кто богохульствовал семь раз кряду, а Людовик XIV восстановил этот закон. Ревность Франсуа I к торжеству католической религии побудила его изобрести новые муки, которые он приводил в исполнение в своих преследованиях протестантов. В числе еретиков, сожженных живыми 21 января 1535 года в присутствии этого принца, был один по имени Антуан Поаль, язык которого был пронзен и пришпилен гвоздем к щеке. Древние криминалисты повествуют, что этого рода наказания происходили обыкновенно перед входом в церковь, и, смотря по приказанию, палач употреблял для этого нож или острое каленое железо.

Соваль рассказывает нам следующее об образе карнаушания в Париже: «У слуги вора или искусного мошенника обрезали за первую провинность одно, а за вторую – другое ухо, третье преступление наказывалось смертью».

«Когда первое воровство было значительно, то ему отрезали левое ухо, так как в ушке проходит вена, соответствующая естественным плодотворным органам, которая, будучи отрезана, делает человека неспособным к деторождению, чтобы подобное поколение не рождало на свет злостное и порочное потомство, которого и так на нем много. В Париже это делают на перекрестке, который виден от конца Нотр-Дамского моста, Сент-Жак-ла-Бушера и Гревом, на котором прежде находилась лестница, как у Тампля, было место, которое называлось Гиль-Орель по случаю этой экзекуции, а на искаженном языке в простонародии – Гиллори».

Даже зубы не были предохранены от прикосновения палача. В Польше в древние времена вырывали зубы у всех, кто был уличен в том, что в пост ел мясное. Их вырывали также у жидов, чтобы овладеть их деньгами, а Людовик XI после казни Жака д’Арманьяка, графа Нормандского приказал, чтобы его дети были отведены в Бастилию и помещены в те темницы, которые строением походили на плетенки, и чтобы им вырвали промежуточно все зубы.

Вот уж точно прогресс! Но не заключается ли в формальности продолжительного чтения судебного решения остаток варварства, оскорбление человечества?

С каким затруднением это наказание исчезало из наших законов, легко судить, какие глубокие корни пустило это постановление в наши нравы. Исторические и судебные аналии наводнены примерами увечья – отнятием кисти. В 1849 году 24 марта Жеоффрою де Сент-Дизье отрезали кисть, за то, что он оскорбил королевского сержанта. В 1525 году Жан Леклер был осужден, за то, что опрокинул статуи святых: ему вытягивали калеными клещами руки, отрезали кисть, оторвали нос, и затем медленно жгли на костре. Баррьеру, покушавшемуся на жизнь Генриха IV, отрезали кисть, в которой он держал нож, когда хотел совершить это преступление. Печальное и возмутительное перечисление, которое бы, к несчастью, было весьма легко сделать гораздо длиннее.

Я опишу в нескольких словах, как производилось это наказание. Осужденный, встав на колени, кладет свою руку, обратив ее ладонь вверх, на плаху, и одним ударом топора или большого ножа палач отрубывает ее. Ампутированную часть всовывали в мешок, наполненный отрубями. Во времена действия закона 1810 года это увечье производилось с помощью ножа и на том же эшафоте, где была поставлена гильотина.

Едва прошло сто лет с тех пор, как это зрелище представлялось глазам на наших площадях!

Наконец мы подходим к концу описания, и последнее из них – ампутация ног, которая нисколько не была в чести, скорее, она наводила ужас. К ней прибегали лишь при первых королях Франции. Самый древний пример этого рода истязаний, который удалось нам найти, это, когда Фредегонда приказала отсечь руку и ногу священнику, которому она поручила умертвить Брюнего и которому не удалось это сделать. Кроме того, в ту эпоху было весьма обыкновенным наказывать таким образом рабов за легкие провинности, и в частных междоусобных войнах XI века часто случалось, что взятым в плен выкалывали глаза и отрубывали нижние конечности. Таким образом поступали Ангеран I, сеньор де Куси и граф де Намюр. Наконец мы находим в законах Людовика Святого, что за вторичное воровство тоже отнимали ногу.

О таком роде наказаний, которое мы только что описали, можно сказать, что с их варварством может сравниться только их невежество.

В течение шести веков, начиная с 1272 и до 1832 года, на территории Франции было доказано, что ожидавшийся результат увечий, то есть исправление виновного, его желание смыть неизгладимое пятно бесчестья – химера столь же тщетная, сколь опасная… опасная без всякого сомнения, потому что увечье не только выбрасывало виновного из общества, предавая его всеобщему презрению, но и исключало его из круга человечества. Запятнанный несмываемым клеймом тот, кто лишь заблуждался до того времени, делался чудовищем, ответственность которого уменьшалась с потерей деятельности, которой его лишили. Разве общество может приказать ходить тому, кого оно сделало калекой? Столь же жестокое, сколь несправедливое, могло ли оно заставить работать того, кого оно лишило рук и глаз?

Перед заключением этой главы, мне кажется, я должен сказать несколько слов о клеймении, которое по несмываемому пятну, налагаемому им на осужденного, может быть причислена к увечью.

Прежде во Франции виновного клеймили в виде лилии на какой-либо части его тела. Впоследствии налагали клеймо в виде V на плече, если виновник осужден за воровство, или буквами GAL, если он приговорен к работе на галерах. Позднее их заменили буквами TF (каторжная работа – travaux forces). Преступник должен был, стоя с обнаженными плечами на площади, переносить прикосновение железа, накаленного палачом. Быть может, этому роковому и вечному отпечатку следует отчасти приписать несчастья, причиненные обществу, освобожденными галерными невольниками. Ставя на осужденном вечное клеймо, из его сердца изгоняют всякую надежду вступить снова в общество и блистать в нем, раскаявшись в своих проступках. Это обидное клеймо, разлучившее его навсегда с обществом, себе подобными, врагом которых он делался поневоле, было отменено постановлением от 28 апреля 1832 года.

Глава VI. Наказания, сопровождаемые смертью

Смертная казнь была в употреблении у всех законодателей и у всех народов вселенной. К несчастью, она слишком долгое время должна была сопровождаться самыми жестокими пытками.

По этому естественному и обязательному закону в продолжение длинного ряда столетий не возникало никаких сомнений насчет законности смертной казни ни во Франции, ни в других государствах. Сожалея о ее необходимости, самые человеколюбивые писатели ограничивались тем, что советовали заключить ее в самые тесные рамки. Некоторые из них выражали человеколюбивое желание, чтобы приводя ее в исполнение, исключили бы продолжительные муки, которые должен был переносить приговоренный к смерти. Но все публицисты, хотя и с сожалением, но смотрели на смертную казнь без всякого замешательства как на необходимое наказание.

Таковы были мнения и привычки наших Европейских обществ, пока в последнем столетии один ученый итальянец Беккариа не издал книгу, в которой он восставал против смертной казни; это мнение несколько лет спустя было поддержано английским юрисконсультом Бентамом, и по этой причине оно должно было найти множество единомышленников среди тех, которым кровопролитие внушало отвращение. Эпоха, в которую происходили эти дискуссии, была весьма благоприятна для этого нововведения: умы Франции, расположенные к многочисленным реформам, должны были если не принять, то, по крайней мере, с вниманием и старанием проверить ее. Она сделалась в Собрании уполномоченных предметом основательных споров ученых. Несмотря на единодушие членов, составляющих оба комитета – конституции и законодательства – собрание ограничило число случаев, в которых могла быть смертная казнь, и уничтожила все, что она имела в себе варварского в различных видах исполнения, которые я рассмотрю на следующих страницах. Этот вопрос был возобновлен позже в национальном конвенте, и на этот раз без больших усилий было постановлено уничтожение смертной казни с отсрочкой до восстановления общего мира; срок, который постоянно отдаляли и который не настал даже тогда, когда во время Империи и в 1810 году был составлен новый Устав уголовных наказаний. Этот Устав, как и постановление Конституционного собрания, предписывает смертную казнь только в некоторых случаях.

Восстановление верховной властью смертной казни не могло заставить ни молчать общественность, ни воспрепятствовать им дойти посредством своих публикаций до усовершенствования законодательства в самом важном из человеческих постановлений. Во время революции 1846 года, после выступления Шарля Люкаса и столь красноречивых страниц нашего великого поэта Виктора Гюго, вопрос о смертной казни был снова предложен нашим судебным палатам. Этот шаг был сделан потому, что отмена смертной казни была поддержана большинством голосов.

Не в плане нашего сочинения поддерживать идею многочисленных публикаций, появившихся «за» и «против» отмены смертной казни. Какова бы ни была судьба этого вопроса (да позволят мне это здесь сказать), но нельзя не признать великих услуг, которые оказал Беккариа[1], подняв его и открыв путь, по которому последовали столько других человеколюбивых и талантливых писателей. Поэтому мы не забудем, что, хотя эта новая и великодушная волна и не имела тех последствий, каких ожидал ее автор, но она, по крайней мере, принудила рассмотреть повнимательнее множество случаев, в которых присуждали к смертной казни, и значительно убавить число их. Эту казнь не только предписывали за умышленное убийство или заговор против правительства, но и за следующие провинности: похищение, неповиновение правосудию, даже без убийства, ложное банкротство, измена в службе полицейских офицеров, расхищение казны, за ложное свидетельство в важных случаях, воровство со взломом замков, даже если бы преступники и не имели при себе оружия, провоз контрабанды, если при этом участвуют пять человек и более, подделка печатей, домашняя кража, церковное святотатство, дуэль, даже если никто не будет ранен, и т. д.

Не входя в более подробные поиски памятников древнего законодательства Франции, чтобы найти в них еще и другие примеры ужасающего приговора к смертной казни, я хочу кратко изложить многочисленные наказания, которые уже почти не применяются, но которые были в употреблении с самых давних времен нашей эры.

Крест – самое древнее из всех наказаний, которые когда-либо выдумывались, притом самое жестокое; потому оно должно встать в первом ряду наказаний, описание которого я предлагаю читателям. Бывшее в употреблении в самой глубокой древности, оно и теперь еще в большом ходу в некоторых странах Азии и, например, в Японии, где распятие на кресте – весьма обыкновенное наказание.

Оно состояло в том, что преступника распинали на бревнах, сложенных весьма различным образом. Орудие казни первоначально состояло из бревен, всаженных в землю, к которым осужденного привязывали веревками или прибивали гвоздями. Часто этот столб заменяли просто деревом – тогда приговоренного прикрепляли или к пню, или же к различным ветвям, но обыкновенно крест составлялся из двух поперечно сложенных брусьев. Они имели либо Т-образную, либо же X-образную, как мы изображаем крест Святого Андрея, или же, наконец, Y – в виде вилки, почему оно и носило название (furca). Кроме того, существовало бесчисленное множество крестов, устроенных различным образом, как, например, крест, на котором был распят Спаситель. Но не всегда они походили на первые три формы, на которые я вам указал.

Это разнообразие различных форм крестов объясняется тем, что латинское выражение crux (крест) обозначает пытку и cruciare (распинать на кресте) – пытать. Римляне употребляли другие термины: infeleix arbor (бесплодное дерево), infelix lignum (бесплодный отрубок), infames pati bulum (позорная виселица), которые применялись гораздо чаще, чем crux.

Передовая общественность была не согласна с применением этой казни. Был ли осужденный прикреплен к кресту, который всажен в землю, как художники изображают распятие Иисуса Христа? Как велико число употребленных для этого гвоздей? Приводился ли осужденный на казнь нагим или одетым? Опирались ли его ноги на планку или были также пригвоздены? Основываясь на самых правдоподобных источниках, мы только можем сказать, что осужденных сначала прибивали гвоздями к кресту, который был всажен в землю.

Греки и римляне на кресте предавали смерти своих осужденных. Евреи, напротив того, снимали их, переламывали бедренные кости в том случае, если они были еще живы, чтобы потом предать их земле. Этот верх жестокости имел всегда место, потому что перед тем как распинать осужденного на кресте, ему давали вино, настоенное подкрепляющими веществами, в особенности миррой, откуда происходит название мирного вина. Распяв на кресте, им давали время от времени уксус, настоенный солнцевым цветом, который, по словам Плиния, обладает качеством останавливать кровотечение. Когда по приказанию приходили солдаты, чтобы переломать кости провинившемуся, то почти всегда они находили его уже мертвым. Тогда один из них прокалывал его копьем.

Цицерон, обвиняя Верреса[2] в противозаконном распятии одного из граждан, дает нам возможность судить о том, что от этого наказания не было избавлено население. Валерий-Максим описывает печальные подробности относительно такой казни. Раба, присужденного к наказанию плетью, волочили по самым многолюдным улицам города, привязанного за плечи приспособлением в виде вилки.

Наказание распятием было отменено Константином, и с той эпохи это орудие, считавшееся до тех пор позорным, сделалось предметом обожания христиан. Впоследствии, когда это наказание иногда и появлялось в последующие века, орудие казни носило вид креста Св. Андрея. В прошедшем столетии, во время сатурналий кладбища Сент-Медара, злосчастные квакеры распинали себя, но к счастью, эти случаи редки. В 1127 году Людовик Толстый велел распять Бертольда, главного злоумышленника убийства Карла Доброго, и приказал привязать возле него собаку, которую били время от времени для того, чтобы она злилась и кусала. Жалкий образ распятия головой вниз был в употреблении у македонцев, употреблялся иногда у евреев и еретиков во Франции.

Во Франции к отсечению головы присуждали дворян. Записи преисполнены подобными примерами, но одного из них достаточно, чтобы дать читателям понятие об образе его выполнения:

Эпоха, в которую отсечение головы было наиболее распространенным, относится ко временам Ришелье, который с целью оправдать свою политику напал на французское дворянство и велел отсечь топорами больше голов, чем пало их с начала монархии. Все умение выполнить эту капитальную казнь основывалось на ловкости палача, которая, к несчастью, приобреталась только навыком. История сохранила ужасающие примеры такой неловкости. Подобный случай имел место при казни мадам Тике. В Англии осужденный не мог принять несколько смертей вместо одной. Приговоренный, лежа, клал голову на бревно, не более шести дюймов толщиной, что делало казнь вернее и легче. Но поспешим прибавить, что, к несчастью, в Англии отсечение головы составляет милость, которую властелин из милосердия лишь изредка оказывает своему подданному. В большинстве случаев наказанием у них служит виселица. Эта казнь, существующая и по настоящее время в Германии, во Франции была заменена изобретенной, или лучше сказать усовершенствованной, доктором Гильотеном машиной.

Но было время, когда и дворяне подвергались этой казни: например, дворянин, изнасиловавший девушку, порученную его попечительству, был лишен дворянства, имущества, и, если он употребил при этом силу, то его вешали. Наконец более знатные особы находились на виселице даже после смерти. В числе последних нужно упомянуть Ангеран де Мариньи – министра Филиппа Прекрасного, Жана де Монтегю – министра Карла VI, Оливье – фаворита Людовика XI, Жака де Бом де Санблансай – главного казначея в царствование Франсуа I, адмирала Коллиньи, труп которого даже сгнил. Карл IX со всем двором ездил смотреть, когда он был выставлен на лобном месте. При этом молодой монарх, приняв горестное выражение одного из римских императоров, сказал людям, которые держались отдаленно и таинственно: «Знайте, что тело убитого врага никогда не издаст зловония». Из числа жертв, которые были повешены после своей смертной казни, я должен еще упомянуть Делизля, одного из могущественнейших дворян XIV века, и Бриссона, который был преемником президента Гарлея.

Приговоренный к виселице должен был иметь на шее три веревки: первые две толщиной в мизинец, назывались тортузами, были снабжены петлей и служили для того, чтобы задушить осужденного. Третья называлась жетоном или броском. Она служила только для сбрасывания приговоренного с лестницы. Он сидел в тележке исполнителя верховных приговоров спиной к лошади. Подле него сидел исповедник, а позади – палач. Прибыв на место казни, где к виселице была приставлена и прикреплена лестница, палач первый всходил по ней задом и помогал ему при помощи веревки взойти вслед за собой. Исповедник сходил на землю. Толчком ноги и с помощью жетона палач сталкивал осужденного с лестницы, и тот оставался висящим в воздухе. Затем, держась за перекладины виселицы, палач довершал казнь при помощи толчков коленом в живот приговоренного.

Казнь на виселице гильотины. До революции и в последующее время, когда она еще применялась у нас, к ней присуждали за множество преступлений и проступков: детоубийство, двоеженство, дезертирование или побег, производство фальшивой монеты, убийство. Не входя в слишком большие подробности относительно истории этого наказания у других народов, я должен сказать несколько слов относительно Англии, где оно не было заменено гильотиной и вследствие этого осталось единственной смертной казнью, не считая отсечения головы. Притом, если обвиненный уличен в каком-либо тяжком преступлении, то суд объявляет ему свой приговор в следующих выражениях: «X… вы приговорены быть повешенным за шею и висеть на виселице, пока не будете мертвы, мертвы, мертвы». Осужденные преступники, ожидая казни, веселятся, сколько могут в своей темнице, едят все, что только им доступно и иногда посягают даже на свои собственные трупы, которые заранее продают хирургам. Осужденного отвозят на место казни в тележке, обитой черным материалом. Приехав туда, палач берет из рук приговоренного веревку, предназначенную для его казни, прикрепляет один ее конец к перекладине виселицы, а другой – к шее осужденного. Затем он покрывает его голову колпаком, опускающимся до его подбородка; потом, по знаку первого шерифа, он ударяет кнутом лошадь, тележка отъезжает и осужденный остается висящим на виселице. Через час его труп снимают или отдают в анатомические школы (только казненных за убийство).

В XI столетии во Франции, когда сила и действительность контрактов основывалась единственно на показаниях свидетелей, существовал обычай: в день подписания акта бить молодых людей и детей довольно сильно, чтобы оставить в их памяти столь особый случай. Этот обычай существует еще и до сих пор в Испании: мать водит своих малолетних детей на место казни и при выполнении приговора сильно бьет их при последнем вздохе умирающего, для того чтобы пример, запечатлевшийся в их памяти, предохранил их от подобных преступлений. Виселица была в употреблении у всех народов. В Марокко, когда кто-либо был приговорен к этой казни, то его вешали на виселице за ноги, а затем перерезали горло. Летописи нашей истории рассказывают, как о случае необыкновенном, об одной женщине, повешенной в 1449 году, «потом этого более не встречалось во Франции».

Вулькаций Галликус оставил нам страшное описание того, как он сжигал преступников, а именно: воздвигали огромный костер высотой в сто восемьдесят римских футов, на котором на различной высоте привязывали людей, осужденных на сожжение. Во Франции, с начала основания монархии и до 1789 года, этот род казни приводился в исполнение в тех случаях, когда дело шло менее о наказании преступников, чем о том, чтобы вселить ужас в умы граждан. Первоначально казнь на костре производилась следующим образом: сначала ставили столб длиною от семи до восьми футов, затем, оставив место для осужденного, устраивали четырехугольный костер то ли из брусьев, то ли из дров или же просто из соломы. Прежде чем костер достигал высоты человеческого роста, на него вводили приговоренного к сожжению, прикрытого лишь серой рубашкой, привязывали за ноги, шею и середину туловища к столбу, затем заканчивали построение костра, и со всех сторон зажигали его. Но чаще сжигаемые были избавлены от страдания сгореть живыми, так как строители костра обыкновенно употребляли багор для перемешивания, и вонзали его так, чтобы острие его находилось прямо против сердца преступника, и в ту минуту, когда зажигали костер, багор втыкали таким образом, чтобы он мог пронзить ему сердце, лишив его жизни. В числе знаменитых примеров этого рода казни можно привести Жанну д’Арк. Как мы уже сказали, во Франции сожжением на костре наказывались не преступления, а чаще всего мысли. В царствование Людовика IX к этой казни присуждали за детоубийство. И мы читаем, «что если женщина нечаянно умертвит или задушит своего ребенка, все равно, днем или ночью, то в первый раз она не будет приговорена к сожжению; во второй – она будет предана сожжению, потому что это в ней указывает на преступную привычку». Но за исключением немногих примеров, во Франции костры возводили лишь в наказание вследствие религиозных мнений. Так сжигали жида за то, что он не христианин; протестанта – потому что он не католик; католика – потому что подозревали, что он атеист. Эта ужасная казнь сопровождалась следующими словами: «Ха… позабыв всякий страх к Господу Богу, вступив в вероотступничество и оскорбление Божественного Величества перед первым главой, опровергав Пресвятую Троицу, отвергнув нашего Господа».

В 1314 году пятьдесят девять тамплиеров были сожжены живыми близ аббатства Святого Антония; Жак де Моле и Гюи Дофин, сын Роберта II, были брошены живыми в пламя на том месте, где теперь стоит статуя Генриха IV. Двести один свидетель обвинил их в богохульстве Иисуса Христа. Истинное преступление тамплиеров заключалось в их богатстве. Чтобы ограбить тамплиеров, их нужно было обвинить в ужасных и возмутительных злодеяниях.

В Англии религиозное мнение было почти единственным преступлением, которое наказывалось сожжением на костре. Древняя статистика повествует о печальной смерти беременной женщины, которую сожгли как еретичку. В ту минуту как поджигали костер, ужас и страдания заставили ее разрешиться. Дитя было брошено обратно в пламя как ребенок еретички.

В Индии у диких народов Юга Америки огню предавали преимущественно неприятелей. Приведем пример, чтобы показать, каким ужасным пыткам они подвергали несчастного пленника:

Казнь, состоявшаяся в погребении виновного живым, была в употреблении у древних и в Риме. В первый раз она была приведена в исполнение в царствование Тарквиния Древнего. От римлян, которые таким образом предавали смерти своих весталок, изменивших клятве целомудрия, этот род казни перешел во Францию, где, к счастью, ему недолго суждено было быть в употреблении. В царствование Пепена и его первых преемников жидов хоронили живыми. История сохранила нам еще несколько примеров в последующие времена: некто, по имени Прево, был похоронен живым по велению Филиппа-Августа за ложную клятву. В 1295 году Мария де Роменвиль, подозреваемая в краже, была зарыта живою в землю в Отельи по приговору бальи Сент-Женевьев. В 1302 году он также приговорил к этой ужасной казни Амелотту де Христель за похищение между прочими вещами юбки, двух колец и двух поясов. В 1460 году, в царствование Людовика XI, Перетта Маужер была похоронена заживо за воровство и укрывательство. Эта казнь, существовавшая долгое время в Англии, сохранилась в Германии для женщин, которые убивают своих детей.

В тюрьмах римлян, называвшихся туллианом, находилось очень высокое место, откуда сбрасывали преступников в пропасть, носившую название баратрума. Эта бездна, выстланная острыми камнями, была усажена железными кольями. Одни из них были обращены острием вверх, другие – вбок, чтобы разорвать и удержать осужденных. Без сомнения, этот баратрум древнего Рима и породил ублиетты или преисподнюю во Франции, предварительно устроенную в темницах для осужденных на вечное заточение. В средние века встречались смерти, которые можно приравнять к вышеописанным. Они состояли в зарывании в землю заживо. Кто не знает истории ублиетток кардинала Ришелье? Они находились в его замке Байе и, открытые в конце прошлого столетия, представили взорам скелеты более сорока трупов с остатками их одежды, часами, драгоценностями и деньгами. Кардинал осыпал ласками и дружбою тех, на которых не мог нападать открыто. Он провожал их по потайной лестнице, внизу которой находилась бездна, ожидавшая жертву этой засады. Первыми, кто там остался, были те, которые сами же ее и вырыли. В 1804 году в Гренобле открыли ублиетты, походившие во всем с римским баратрумом. Железные колья были заменены острыми лезвиями. Осужденный не мог избежать смерти: он умирал либо от ран, либо с голоду. Монастыри и аббатства In pace также имели свои преисподни. Прежде чем монах попадал в эту нору, где он должен был найти неминуемую смерть, его приводили в полное собрание монастырского духовенства, чтобы прочесть ему приговор. Потом его водили в процессии с крестами, свечами, кропильницей, кадилом близ In pace. Затем, пропев молитву за упокой, окропив и окадив преступника, снабдив его хлебом, кружкой воды, четками, освященными свечкой, его опускали в склеп, где он вскоре умирал от отчаяния и бешенства. В заключение скажем, что ублиетты служили гораздо чаще орудием мщения и жестокости, чем помогали обществу уменьшить число преступников.

К двум толстым сукам, которые наклоняли с большим усилием, притянув к себе, и которые с помощью веревок удерживали в этом положении, привязывали провинившегося солдата за ноги. Ветви, которые тотчас же выпускали из рук, разрывали тело несчастного на две половины. Но самый распространенный способ четвертования, который существовал до 1757 года, состоял в том, что осужденного привязывали за руки и за ноги к четырем сильным лошадям, тянувшим в противоположные стороны до тех пор, пока его конечности не отделялись от туловища… Почти всегда к этой ужасной казни приговаривали тех, кто покушался на жизнь Королевского Величества. Два часа страданий, описать которые невозможно, должен был перенести осужденный, прежде чем он отдаст Богу душу, Несмотря на эту утонченность жестокости, четвертованию предшествовали многие другие муки, которые еще более увеличивали его варварство. Преступник, будучи лишен всех прав и достоинств и перенесший обыкновенный и экстраординарный допросы, без одежды отвозился в тележке на место казни. Его клали навзничь на спину посреди эшафота, от двух с половиной до трех футов высотой, к которому его прикрепляли цепями. Одна цепь обхватывала его грудь, а другая – бедра. Затем к его правой руке привязывали орудие, которым он совершил преступление. Потом ему вырывали щипцами куски мяса из бедер, из груди, рук и икр, и эти раны посыпали смесью воска, серы и смолы. По окончании этого прикрепляли веревку к ногам – от колена до стопы, и к рукам – от плеча до кисти; остаток веревки привязывали к вальку дышла лошади, которую заставляли сначала тянуть тихо, а потом изо всех сил. Чаще всего, несмотря на усилия четырех лошадей, части тела не отрывались. В таком случае палач делал надрезы в каждом сочленении для ускорения казни. Каждая лошадь отрывала по части: и эти кровавые останки собирали и бросали в костер и сжигали. Таким печальным и жестоким образом после Жана Шастеля, ранившего в 1595 году Генриха IV ударом ножа в лицо, были казнены Равальяк и Дамиенс – эти два цареубийцы.

До прихода на престол Франсуа I во Франции она употреблялась мало. Грегоар Турский I рассказал о ее свершении, некоторых клали на колею дорог и, вбив в землю колья, переезжали через преступников тяжело гружеными повозками и таким образом переламывали кости этих несчастных, а останки отдавали на съедение птицам и псам. Но в этом еще не состояла истинная казнь колесованием, по крайней мере, она была не такой, какой впоследствии должна была сделаться. Сюжер в «Жизнеописании Людовика Толстого» приводит пример, в котором эта казнь начинает принимать тот вид, под каким она столь часто повторялась во Франции, начиная с XVI столетия. Это ужасное наказание состояло в том, что осужденного клали с раздвинутыми ногами и вытянутыми руками на два бруска дерева, вытесанного и сложенного в виде креста Святого Андрея таким образом, что каждая часть его тела помещалась над пустым пространством. Палач переламывал ему с помощью железного шеста руки, предплечья, бедра, ноги и грудь. Затем его прикрепляли к небольшому каретному колесу, поддерживаемому столбом. Переломленные руки и ноги помещали за спину, а лицо казненного обращали к небу, чтобы он принял смерть в этом положении. Я должен прибавить, что часто вследствие retentum судьи приказывали умертвить осужденного, прежде чем переломить ему кости.

Если верить Талеману де Рео, автору довольно подозрительному, то в XVII веке любители казней жаловались на то, что их лишали таким образом части зрелища. Как бы то ни было, но этот вид казни был одним из самых распространенных во Франции, и ужасно говорить о том, что много невинных жертв были замучены с таким варварством, которое едва ли можно встретить у самых диких и необразованных народов. Колесование было уничтожено во Франции лишь во времена революции, когда в 1790 году был издан указ, что гильотина будет с этих пор единственным орудием смертной казни.

В 1181 году Филипп II Август издал указ о том, что все, кто произносит позорные ругательства, должны были уплатить штраф, если они принадлежали к дворянству, и быть утоплены, если они происходили из простого народа. Карл VI распространил это наказание на всех, кто был уличен в мятежных и возмутительных замыслах. Этих несчастных помещали в мешок, который завязывали веревкой и бросали в воду. Луи де Боа-Бурдон, отличившийся в различных случаях и обстоятельствах, в том числе и в д’Азенкурской битве, однажды по дороге в замок Винсен, куда он шел для свидания с королевой Изабеллой Баварской, встретил короля, возвращавшегося оттуда, которому он поклонился, но не остановился и не встал на колено. Узнав его, Карл VI приказал Танегю и Дюшателю, парижскому превоту, взять его под стражу и отвести в темницу. В ту же ночь он был допрошен, затем заключен в мешок и брошен в Сену. На мешке были написаны следующие слова: «Дайте дорогу королевскому правосудию». Людовик XI также присудил некоторых к этому наказанию; но этот вид казни был немногочисленный во Франции и исчез несколько лет спустя после смерти этого монарха.

В 1366 году камергер графа де Руси был предан этой казни за то, что изменнически впустил англичан в Леон. В те времена, когда междоусобные распри арманьяков и бургиньонов покрывали Францию кровью и развалинами, констебль д’Арманьяк был выдан своим врагам каменщиком, у которого укрывался. Неприятели содрали с него кожу и вырезали на его трупе крест Святого Андрея для того, чтобы он после своей смерти был бургиньоном.