Оказавшись на электрическом стуле, он произнёс:
«С моей смертью перестанет биться самое доброе сердце на земле».
На нём было много крови.
Иные убийства он совершал спонтанно, без раздумий и колебаний. Как-то так получалось: просто взял и убил.
Что творилось при этом у него в голове?
Что могло вселить в него убеждённость в том, что в его груди бьётся «самое доброе сердце на земле»?
Что помнилось Василию из его так быстро промчавшийся жизни?
Смертная казнь путём расстрела пугала своей неотвратимостью.
Никто из приговорённых к «вышке» не знал, каким образом приводятся в исполнение такие ужасные приговоры.
Мысли Василия яростно метались от одного края прожитых дней к другому в поисках хоть какого-то выхода.
Ум ему говорил: «Выхода нет!»
Сердце надрывно выло: «Выход должен быть! должен быть!»
Василию казалось, что ничего не должно было привести его к такому жизненному финалу.
Ему действительно так казалось.
Вот мысль Василия, подталкиваемая ужасом перед смертной казнью, метнулась в край раннего детства.
Вечно пьяный отец.
От отца всегда исходит злость на всё вокруг.
Василий прячется от него.
Не попадёшься на глаза, – не будешь битым.
Мать таит во всём своём облике безмолвную мольбу: «Бей, но не до смерти!»
И отец бьёт.
Бьёт потому, что чувствует каким-то звериным чутьём боязливое ожидание жены, физически воспринимает её предощущение от впечатывания его твёрдого кулака в её левую скулу. Это ли не провоцирующий телепатический посыл для агрессора? Кулак получеловека-полузверя без промаха бьёт в то самое место, которое его уже «ожидает».
Жертва привычно сомлела.
Теперь ударов будет очень много. И будет больно. Но избиение закончится, потому что всё когда-нибудь кончается.
И боль когда-то пройдёт.
Нужно лишь потерпеть.
Василию страшно смотреть на то, как отец избивает мать. Но это зрелище парализует его волю, приковывает к себе его охваченное страхом внимание и вколачивает, вколачивает ему в голову какую-то ужасную программу.
«Отец – это сила».
«Сила и жестокость победоносны».
«Хочешь быть всегда победителем? Тогда вооружайся силой и жестокостью!»
Конечно, не было никаких слов в той ужасной программе, которая вбивалась в голову Василия устрашающими сценами расправы обезумевшего от безнаказанности агрессора над его беспомощной жертвой. Эта программа входила в Василия мощным мутным потоком, не поддающимся осмыслению. Она подспудно, неосязаемо формировала в нём что-то жуткое для него самого.
Пришло время и «это жуткое» стало пробуждаться в Василии неконтролируемыми эксцессами.
Вот вспышка памяти высветила событие, произошедшее с Василием в средней группе детского сада «Гнёздышко».
Солнечный летний день.
Их группу вывели на прогулку. Все дети радостно разбегаются по игровой площадке. Кто-то уже на качелях. Кто-то весело скатывается с горки. Вася бежит за бабочкой, забегает, следуя её полёту, за беседку и нечаянно сталкивается там с Виталиком. Оба в лёгком замешательстве. Вася неосознанно, как безмозглый чурбан, ударяет Виталика кулаком в левую скулу.
Откуда появилось в Васе это ранее не свойственное ему движение?
Виталик сомлел от удара.
В его глазах недоумение сменяется испугом.
Испуг в глазах жертвы – вот что всегда возбуждает агрессора!
Увидев этот испуг, Вася испытал удовольствие.
Оказывается, это такой простой способ получать от своих действий удовольствие…
Все наши представления о том, что происходит внутри нас и вовне, мы получаем через кривое зеркало своих заблуждений, непонимания и фантазий, восполняющих непонимание и всю бездну незнаний.
Представления Василия формировались в уверенности, будто бы у него «самое доброе сердце на земле».
Была ли в нём доброта?
Был ли он способен к каким-то добрым переживаниям особой, выдающейся силы?
Врачи психиатры знают немало примеров того, как причудливо выстраивается синусоида восприятий у иных сверхчувствительных пациентов.
Один из таких пациентов не проявил никаких чувств, когда ему сообщили о внезапной смерти его матери. Он лишь вяло промямлил отстранённо-философское «Ничто не вено под луной», хотя мать он очень любил, когда был в здравом уме.
Всего через два часа после известия о смерти матери этот пациент впал в истерику. Он сотрясался от рыданий, рвал на себе волосы и пижаму. Только после введения ему сильной дозы успокоительной инъекции пациент затих, и удалось выяснить причину такого нервного срыва. Оказалось, что на прогулке он увидел втоптанный в землю окурок.
«Он, бедненький, лежал такой раздавленный, такой никому-никому не нужный!»
Какое жалостливое сердце!
Василий вспомнил всплеск своих эмоций, за которым последовали события, затянувшие его своим потоком и прибившие, будто щепку, к берегам его первой судимости.
Это было на летних каникулах после восьмого класса. К тому времени Василий уже успел переспать с несколькими своими одноклассницами, а вот от одной одноклассницы получил строгий и решительный отказ. Ну, нет, так нет. Не очень-то ему и хотелось. Однако, когда вечером после того же дня Василий случайно повстречал на дальней аллее парка ту «отказчицу» в обнимку с мальчиком из параллельного класса, его внезапно накрыла тёмная пелена жгучей ярости. Василий опомнился лишь тогда, когда стал выбиваться из сил, пиная бессознательное тело валявшегося у его ног мальчика-разлучника.
Переведя замутнённый, блуждающий взгляд на «отказчицу», Василий увидел её широко распахнувшиеся глаза.
«Да она меня любит!», – по-своему прочёл её взгляд Василий.
«Он просто бешеный зверь!!!», – застыла от неописуемого ужаса «отказчица».
Окрылённый привидевшейся ему победой над девичьим сердечком, Василий подошёл к «отказчице», захватил в ладони её побледневшее личико, медленно и властно приблизил к нему своё лицо, перевозбуждённое от жестокой расправы над неудачливым кавалером, и, вонзая в её широко распахнутые глаза свой пронизывающий взгляд, проговорил раздельно, веско, зловеще:
«Теперь ты будешь только моей. Увижу с другим – убью!»
Через год Василий увидел её с другим и убил.
Надо ли было убивать?
К этому вопросу Василий относился равнодушно.
Обещал убить, вот и убил.
Полной компенсацией такого дикого поведения в глазах самого Василия было то, что его «необыкновенная доброта», беспричинные всплески которой накатывали иногда на него под воздействием алкогольных паров, «намного превышала то зло, которое им совершалось» то во время приступов неконтролируемой злобы, то в минуты тупого душевного безразличия, но по данному некогда слову.
Мысли Василия смешались, прокручиваясь в сумбурном вихре, и метнулись к другому краю.