Тифони уже думает о выстрелах, когда входит в свою съемную квартиру в «Креншо-Империал» и слышит выстрелы. Чем бы она ни занималась в тот день, ее мысли все время были заняты выстрелом в Джармона Уэйда. Она ставит еду, купленную в «Тако Плюс», на кухне и направляется в кабинет, где ее муж играет в видеострелялку.
– Привет.
– Привет, Ти, – отвечает Майк.
– Какого хрена?
Майк ставит игру на паузу.
– Я же говорила тебе, что здесь нельзя курить. Зачем ты курил перед тем, как идти на Першинг-сквер?
– Ой. Извини, я забыл. Это сегодня вечером?
– Я не хочу, чтобы ты здесь курил.
– Курение травы теперь разрешено.
– У меня свои законы. Я не хочу, чтобы Гэри этим дышал.
– Ну я же знал, что ты отведешь его к своей маме, поэтому подумал, что можно.
– Значит, ты помнил, что сегодня вечером мы идем на митинг?
Его губы складываются в улыбку. По крайней мере, он умеет признавать поражение. За одно это его можно любить. Иногда она задается вопросом, за что еще. Через три минуты, склонившись над кухонным столом, она вспоминает за что. Еда остыла, но все равно вкусная, а после секса холодная еда кажется божественной.
– Ты все еще хочешь пойти? – проверяет она его.
– Да мне все равно, – не оправдывает он ее ожиданий. – А что? В чем дело?
– Это важно. Вот в чем дело. А тебе все равно. Хочешь, чтобы лет через десять Гэри стал Джармоном Уэйдом?
Джармона застрелили семь недель назад, когда он вышел со своим скейтбордом из переулка на улицу Сан-Педро, недалеко от Литтл-Токио. Об этой истории мало говорили в прессе, потому что у Джармона был пистолет. Но он не направлял пистолет на полицию. Он поднял руки, а когда скейтборд упал на землю, полицейский выстрелил, и пуля пронзила сердце Джармона. Двое очевидцев подтвердили, что Джармон не наставлял пистолет на офицеров, только поднял руки и выронил доску. Один свидетель сказал, что пистолет выпал из-за его пояса, когда он упал. А другой сказал, что полицейский вытащил пистолет из-за пояса Джармона и положил его рядом с телом. Полиция Лос-Анджелеса использовала это противоречие в показаниях, чтобы дискредитировать обе версии, и офицеру не предъявили никаких обвинений. Чертова полиция. Как тот чувак Бреннан говорил: слова «служить и защищать» написаны на их полицейских машинах в кавычках, словно с иронией.
На серой футболке Тиф надпись: «Жизни черных – тоже жизни». Она обменивается с людьми кивками солидарности, когда они с Майком петляют сквозь толпу на Першинг-сквер. Майк держится на полшага позади, а не рядом с ней.
Проходящая мимо них женщина – в сапогах до бедер и с самоуверенностью до небес – бросает Майку:
– О, черт. Привет.
Это еще кто?
– Что это за баба?
– Таша.
Значит, Таша. Бывшая Майка. Тиф давно хотела узнать, как она выглядит, и, оказывается, она выглядит как Рианна с огромными сиськами. Тиф, хотя и вышла замуж за Майка, всегда недоумевала, почему к нему липнут бабы. Ему не хватало десяти фунтов, чтобы быть толстым, и десяти долларов, чтобы иметь десять долларов. Но женщинам он нравился. Майку даже пришлось добиться запретительного судебного ордера против одной чокнутой дамы по имени Ксанни.
Они находят местечко, где встать. Майк пьет из стеклянной бутылки «Севен-Ап» и стоит с таким видом, словно тоскует по своей видеоигре.
Через двадцать минут Майк допивает свою бутылку.
– Пойдем?
Как будто если у него закончилась газировка, то, значит, пора идти.
– Нет. Мы можем остаться.
На дальней стороне Першинг-сквер несколько темнокожих подростков что-то подожгли. Толпа охает и ахает и тянется посмотреть, что горит. Народ проталкивается туда, направляясь к огню. Майк залезает на ближайшую скамейку, чтобы лучше видеть. Тиф смотрит направо, где дюжина белых мужчин и женщин входит в парк с Олив-стрит, держа в руках плакаты типа «Защитим нашу полицию» и «Полиция решает».
Когда они приближаются, Тиф не выдерживает:
– Вам прямо сейчас это надо? Именно здесь вы собираетесь заниматься своим дерьмом?
Здоровый белый парень с козлиной бородкой принимает приглашение к дебатам и подходит к Тиф.
– Они каждый день рискуют своей жизнью. Чтобы обеспечить нашу безопасность. Твою безопасность.
– Дело не в том, нужны ли нам муниципалитеты и прочее дерьмо. Сейчас речь идет о том, чтобы не допустить, чтобы полиция убивала молодых чернокожих парней.
– Я поддерживаю тебя. И полицию тоже поддерживаю.
– Ну и поддерживай полицию. Но прямо здесь? Сейчас? Размахивать тут этим плакатом – значит преуменьшать то, что мы пытаемся донести.
Белый здоровяк с козлиной бородкой тыкает пальцем в плечо Тиф.
– Ты не понимаешь, о чем говоришь.
В ответ Тиф слегка толкает его ладонью.
– Не прикасайся ко мне! – предупреждает она.
Он толкает ее так же, раскрытой ладонью, но она меньше его, поэтому ей приходится сделать шаг назад, чтобы удержать равновесие. Тиф поднимает взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть, как Майк опускает на голову здоровяка стеклянную бутылку. Здоровяк валится на землю, не теряя сознания, но явно оглушенный.
Тиф испуганно поворачивается к Майку, а другие трое белых громил, двое из которых тоже имеют козлиные бородки, набрасываются на него. Через полсекунды четвертый белый парень, не громила, но с бородкой, тоже вступает в драку. Четверо против одного.
Тиф оглядывается, ища помощи, но большая часть толпы переместилась на другую сторону Першинг-сквер, где подростки разожгли костер. Пока Майка избивают, Тиф бежит двадцать ярдов до припаркованного внедорожника полиции.
– Помогите! Помогите!
Машина кажется пустой. Задняя левая дверь приоткрыта; в щель свисает ремень безопасности. Она открывает дверь; полицейских внутри нет – видимо, побежали проверять, что горит. Тиф уже собирается уйти, когда замечает винтовку в держателе на перегородке. Она думает, бежать ли ей за полицией на дальний конец площади. Но оглядывается на Майка: четверо парней могут убить его раньше. Она не успевает обдумать свой план, хватает полицейскую винтовку, которая стреляет баллончиками со слезоточивым газом, и целится в парней, навалившихся на Майка. И стреляет.
Для удобства Тифони приходится поставить ногу на стол. Она просовывает старую зубную щетку в щель между кожей и монитором, прикрепленным к ее лодыжке.
В комнату заходит Гэри. Тиф ожидала, что к этому времени, когда ему почти четыре года, его ковыляние превратится в нормальную походку, но Гэри не желает брать пример со сверстников и до сих пор по-пингвиньи переваливается с ноги на ногу.
– Чешется?
– Очень.
– А как это?
– Иди сюда. Я покажу.
Когда Гэри подходит, Тиф хватает его за ногу, опрокидывая Гэри на спину. Тиф щекочет ему лодыжку. Гэри визжит. Майк, когда не ведет с сыном нравоучительные беседы о том, каким тот станет великим человеком, любит подурачиться с ним – они борются на полу, строят форты и издают губами пукающие звуки. Тиф пытается заполнить эту пустоту.
Гэри отползает от нее подальше.
– Это не чешется. Это щекотно.
– Нет. Вот иди сюда. Я покажу, каково это на самом деле.
Гэри подходит, но держится на расстоянии вытянутой руки от Тиф. Она хватает его за лодыжку. Гэри падает на пол, и Тиф его щекочет. На мгновение она беспокоится, не убьет ли она ребенка, заставляя так сильно смеяться; впрочем, она услышала бы о таком в новостях, если бы это было возможно.
Гэри отползает на несколько футов.
– Ты сказала, что не щекотно.
– Мне не очень сильно щекотно. Я тебя обманула. Мне совсем не больно. Это как часы, только на ноге.
– Я не знаю, как чувствуются часы.
– Иди, я тебе покажу.
Гэри делает осторожный шажок. Как боязливый пингвин. Когда он попадает в объятия Тиф, звучит звонок в дверь. От неожиданности Гэри взвизгивает.
Тиф встает с пола и идет открыть дверь. На пороге – белый парень лет двадцати в хипстерском прикиде и его подруга-азиатка, которой может быть двадцать, а может и тридцать семь. Азиатки не имеют возраста, думает Тиф.
– Чем могу помочь?
Парень улыбается.
– Привет. Мы только что переехали в соседнюю квартиру.
Его нестареющая подруга тоже улыбается.
– И мы решили заглянуть к вам, поздороваться.
– А-а… – говорит Тиф. – Ну, привет.
– Вы давно здесь живете? – спрашивает парень.
– Десять лет.
– Ух ты. Кажется, неплохой район. Мы жили в Калвер-Сити. Но там становится шумно. Что ни день, строят новый ресторан. Все пытаются сделать район пошикарнее, понимаете?
Тиф смотрит на него молча. Нужны ли Лос-Анджелесу две футбольные команды? Город как будто не может обрести какую-либо умеренность или последовательность. Он имел две команды, потерял две команды, теперь он снова хочет две команды. А для этого нужно построить гигантский стадион за миллиард долларов в ее районе. Может, «преображение Инглвуда» – как это любят называть белые – было неизбежно, однако новый стадион ускорил процесс. Раньше появление здесь белой девицы означало: «кокаин», а теперь белая девица может означать, что фифа только что проехала на красный свет в своем «Вольво». А когда появились йогини со своими ковриками и крошечными собачками, вообще пиши пропало. Инглвуд наводняют яппи[38] под сорок, белые дети восьмидесятых, поклонники всего органического, сверхпривилегированные пожилые миллениалы, которые выросли, заботясь только о себе любимых. Ремонтируют и перестраивают дома, которые не нуждаются в ремонте. Они уже забрали себе наш сленг – почему бы не взять и город? Теперь Тиф не может дойти до прачечной, не услышав обсуждений, где продают лучший смузи, или пения Билли Айлиш. Но проблема не только в разговорах о комбуче[39], акциях технологических компаний и сериале «Прослушка». Переезд сюда этих любителей холодной заварки и кудрявой капусты приводит к увеличению арендной платы и закрытию семейных магазинчиков.
В Морнингсайд-парке проводятся митинги за сохранение бизнеса и культуры чернокожих, но Тиф знает, что этого недостаточно. Белые победят. В рулетке жизни с красным и черным всегда делай ставку на белое.
– А здесь вроде неплохой район. Спокойный, хотя и живут люди самых разных культур.
Парень не понимает, о чем говорит. И с кем говорит.
Его азиатская подруга таращится на монитор домашнего ареста. В ее глазах промелькнуло понимание. Теперь она пытается смотреть на что угодно, только не на ноги Тиф.
Тиф испытывает искушение пояснить ей, что она под домашним арестом за то, что стреляла баллончиками со слезоточивым газом из полицейского оружия по четырем белым чувакам – плюс по своему мужу – с двенадцати футов.
Азиатка видит улыбку Тиф и дергает парня за рубашку.
– Ну, нам надо продолжить распаковку вещей, – говорит он.
– Хорошо, – кивает Тиф.
Идите к черту.
– Мама, кто это был?
– Джентрификация[40] во плоти на нашем пороге.
– А что такое жентикация?
– Ничего, детка. Ничего особенного.
Тиф стоит в зоне для посетителей в тюрьме штата Калифорния, округ Лос-Анджелес, в очереди к окошку регистрации. Ветер холодит ее руки, и она жалеет, что не надела толстовку. В Лос-Анджелесе, где нет сезонов, деревья не знают, когда им сбрасывать листья, а люди не знают, когда надевать куртки.
Женщина-клерк не поднимает головы.
– Имя?
– Тифони Картер. Через «о».
– Картер через «о»?
– Тифони через «о».
– А! Тифони?
– Да. Моя мама хотела «они», как в «эбони»[41] или «оникс».
– О, как мило.
Тиф садится на раскладной стул. Смотрит на телефоны, установленные по обе стороны перегородки из невозможно чистого стекла. Стекло настолько прозрачное, что его почти не видно. Ни единого пятнышка. Тиф задумывается о распределении денег налогоплательщиков и о том, сколько средства уходит на чистку этого стекла. Возможно, это предвещает хорошее обращение с ее мужем. Хотя вряд ли.
Охранник приводит Майка. Тиф и Майк берут трубки. Пару секунд оба молчат.
– Ты в порядке?
– Ага. Все хорошо.
– Все хорошо?
– А что ты хочешь, чтобы я сказал? Где Гэри?
– Ты нормально спишь? Только не говори мне эту чушь, что сон – двоюродный брат смерти.
– Сплю хорошо. Хотя буду скучать по сну с тобой.
– Ну, как говорят, от воздержания любовь только растет…
– Тиф, где Гэри?
– Я не хотела приводить его в первый раз.
– Приведешь в следующий?
Тиф пожимает плечами.
– Да ладно, Тиф, не надо так. Мальчик должен видеть отца.
– Я много раз общалась с отцом через стекло. Не уверена, что мне это что-то дало.
– Но и не знаешь, отняло ли. Ты ведь выросла хорошей девочкой.
– По-прежнему общающейся через стекло…
Плечи у Майка напрягаются. Тиф внезапно хочет видеть его дома и накуренного. Чтобы его плечи расслабились. Ни стресса, ни печали, ни забот, ни горестей.
– Все это время я желал, чтобы ты больше участвовала в делах сообщества, а теперь я хотел бы, чтобы ты не лезла в протесты. Если бы ты сидела дома и играла в видеоигры, нас бы с тобой тут не было. Гэри имел бы отца. И мне не пришлось бы самому о себе заботиться.
– Иди на хрен.
Майк откидывается на спинку стула и складывает руки на груди. Когда он откидывается назад, она подается вперед, как будто они на качелях.
– Я скучаю по тебе. – Тиф борется со слезами.
Майк наклоняется к стеклу.
– Кстати, о заботе… кажется, у меня есть способ позаботиться о тебе.
Ну, началось.
– Я тут кое с кем познакомился. Белый чувак, работаем вместе на кухне. Ему тут несладко. Нуждается в защите, но не хочет присоединяться к банде «истинных арийцев». Надеется как-нибудь так продержаться свои четырнадцать месяцев и выйти без нацистских татуировок.
– И как ты собираешься его защищать?
– Я не про то, чтобы быть его телохранителем. Это… сложнее.
– Дальше?
– Этот парень, Филип, торговал картинами. Ворованными картинами для другого чувака.
– Погоди, что?
– Парень, с которым я работаю на кухне. Его зовут Филип. Филип – арт-брокер, торговал картинами. Работал с другим чуваком, Честером Монтгомери. Помог ему купить картины, которые тот продает в своей галерее на Бергамот-Стейшн. А еще он помог Честеру купить кучу нелегальных картин. Мы говорим о больших деньгах, поняла? Честера Монтгомери убили. А его загашник с художественной коллекцией, по словам Филипа, никто не нашел.
– Прекрати, Майк.
– «Прекрати, Майк»?
– Да. Извини, если, обжегшись на молоке, я дую на воду. Но я думала, после «Баркери» мы покончили с этим дерьмом. Ты хотел завязать со своими прожектами.
С того вечера одиннадцать лет назад, когда Тиф познакомилась с Майком на вечеринке в доме на Болдуин-Хиллз, Майк вечно затевал какой-нибудь план. Его планы появлялись и исчезали. Пересекались. Различались по уровню сложности. И по уровню законности. Из-за них Майк получил свои первые два тюремных срока. Они мешали Майку устроиться на нормальную работу. Он всегда был стопроцентно уверен в своем последнем проекте; вечно болтал про реалити-шоу о бизнесе; изображал из себя Шона Картера, говоря: «Я не бизнесмен, я – сам бизнес». Устраивался Майк только на краткосрочную (малооплачиваемую) работу, пару раз – на более долгий срок (если светила премия). А большую часть времени не мог принести домой даже консервированную ветчину, не говоря о беконе. Его последний проект, полгода назад, предполагал вложение тысячи долларов в бизнес по продаже собачьего корма под названием «Баркери» – вместе с группой парней они собирались купить фургон, парковать его возле собачьих площадок и продавать корм владельцам собак. Майк, не спросив Тиф, снял тысячу баксов с их общего счета. Один из его партнеров сбежал с деньгами еще до того, как они успели начать. Тиф пригрозила ему разводом, и Майк пообещал никогда не тратить более пятидесяти долларов, не спросив ее разрешения.
– Это не прожект.
– Ты родился прожектером. Все пытаешься сделать доллар из пятнадцати центов, вместо того чтобы сделать доллар из пятнадцати минут работы.
Майк потирает щетину на своем круглом лице.
– Это реальная ситуация. Филипу нужна защита. Я могу найти для него защиту. А взамен он поможет мне – то есть тебе – найти загашник с картинами. И тогда тебе не придется больше мыть чужие дома. Мы будем в порядке.
– Ты не учишься на своих ошибках. Ищешь приключений на свою задницу.
– Это грубо. И не шути про задницы, пока я здесь.
Тиф откидывается назад и скрещивает руки на груди.
– Я знал, что ты так это воспримешь. Поэтому я собираюсь познакомить тебя с Филипом.
– Парень с загашником картин?
– Что? Нет, это Честер. Честер убит. Филип – это парень, с которым я тут работаю и который думает, что знает, где тайник с картинами Честера.
– Мне не нужно слышать об этом дерьме еще и из чужих уст.
– Это реально! Я хочу позаботиться о тебе.
– Похоже, я должна буду бегать по твоим поручениям, разыскивая картины.
– Тифони, это по-настоящему. Поговори с Филипом.
Майк называл ее Тифони, когда хотел выглядеть серьезным. А он всегда пытался казаться серьезным, когда планировал очередное дело.
– Когда?
– Сегодня. Через несколько часов.
– У меня работа. Настоящая работа. Не охота за сокровищами.
«Клининг Ди» размещается в парадоксально грязном офисе в Дель Рей. Тиф приходит туда на пять минут раньше времени. Она набирает как можно больше часов работы. До рождения Гэри она работала кассиром в пиццерии на Креншоу. Владелец, Билл, был пожилым человеком с диабетом и начальной стадией сердечной недостаточности, поэтому Тиф начала расширять свою роль. Она взяла на себя инициативу раздавать листовки, делать купоны. Магазин стал зарабатывать больше денег, Тиф получила прибавку к зарплате, а Билл начал называть ее главой отдела маркетинга. Она осознала свою ценность и была в процессе переговоров о том, чтобы стать партнером, когда у Билла случился сердечный приступ. Он умер, и пиццерия закрылась. Это было за четыре недели до родов Тиф.
Несколько месяцев спустя Тиф попыталась вернуться к работе и искала вакансию менеджера или маркетолога в ресторане или магазине. Но на бумаге она значилась всего лишь кассиршей, а ее единственный рекомендатель был мертв. Через полгода рассылки резюме и собеседований Тиф начала работать в «Клининге Ди». Многие здешние работницы, все латиноамериканки, получают зарплату. Тиф же получает почасовую оплату и работает только на замене, когда в одной из обычных бригад не хватает человека.
Узкоплечая администраторша Глория одаряет Тиф зубастой улыбкой.
– Тифони! Я как раз собиралась тебе позвонить. Ты сегодня не понадобишься.
– Чего-чего?
– Долгая история. Вышла путаница с расписанием.
– Путаница?
– Ага…
– Можешь меня отправить с другой командой? Мне нужны часы.
– Мы поставим тебя на завтра. Или на четверг.
– Нет, мне нужно на день раньше, чем завтра.
– Не сердись на меня.
– Если бы я опоздала, – Тиф проверяет время в телефоне, – на четыре минуты, ты бы меня уволила. А сама отменяешь меня в последнюю секунду и даже не извиняешься.
– Я же сказала «извини». Вышла путаница.
– Я слышала только про путаницу.
Тиф сопротивляется желанию начать возмущенную речь о том, как Глория дает латиноамериканкам больше часов, чем ей.
– Ну пожалуйста… Я сейчас мать-одиночка. Арендная плата растет. Чем меньше денег, тем больше проблем.
– Как я уже говорила, мы будем ставить тебя так часто, как сможем.
Да пошла ты.
– Спасибо.
Тиф направляется к выходу. Она вздыхает, но не из-за этого дерьма, а потому что знает, куда собирается пойти сейчас.
Охранник – тот же самый, который приводил Майка четыре часа назад, – ведет тощего белого мужика лет сорока.
Филип оглядывает комнату. Со стороны зоны для посетителей у телефонов сидят три темнокожие женщины. Филип колеблется, не уверенный, кто из них Тифони. Тиф машет рукой, освобождая его от игры в угадайку. Они оба берут телефоны. Тиф замечает, что у него синяк под глазом.
– Ты жена Майка?
– Ага. Та самая счастливица. Королева при короле-каторжнике. Миссис Майк-Прожектер.
От ее комментария Филип чувствует себя неловко. Поэтому пропускает его.
– Спасибо, что согласилась меня выслушать.
– Я уже сказала Майку, что мне неинтересно бегать по городу в поисках твоих потерянных картин, словно какой-то Индиана Джонс.
– Ну, я надеюсь, ты выслушаешь. Есть тайник с картинами. И никто другой про него не знает.
– Ты говоришь прямо как Майк. Вы нашли друг друга.
– Они стоят как минимум два миллиона долларов.
– Откуда ты знаешь, что у него были все эти картины?
– Я помог ему их получить. Вот откуда. Я знаю, сколько они стоят, потому что именно я брал его деньги и передавал их продавцам. «Мужчина с трубкой» Жана Метценже[42]. Обгорелый Матисс, который был украден из Кюнстхала[43]. И куча других.
– Тебя арестовали за это? За продажу краденых картин?
– Нет. За уклонение от уплаты налогов и мошенничество со страховкой.
Еще один испорченный белый мужчина.
– Вау, ты многое умеешь, да?
Филип уязвлен насмешкой. Еще один чувствительный белый мужчина.
– Зачем этому парню…
Она замолкает, пытаясь вспомнить имя.
– Честер Монтгомери.
– Да, Честер Монтгомери – звучит как имя чувака, который изобрел хаки[44]. Или генерального директора «Нью Бэланс».
Филип не понял ее шутки.
– Этому Честеру… зачем ему покупать кучу нелегальных картин? Он не сможет никому о них рассказать или повесить в своем доме, раз они украдены, правильно?
– Честер получал больше денег, чем мог отмыть. Долгое время ему приходилось прятать излишки. Но он хотел купить на них что-то. А что можно купить на грязные деньги? Оказывается, можно купить грязные произведения искусства.
– Майк сказал, что этого парня, Честера Монтгомери, убили, верно?
– Ага.
– Так разве не понятно, что тот, кто его пришил, взял и картины?
– Полиции не хватило улик, чтобы арестовать человека, который, по их мнению, это сделал. Но вроде как тот человек из Пенсильвании убил Честера за то, что Честер убил его брата. Это была месть, а не ограбление.
Тиф смотрит на него, не находя слов.
– Если бы человек, убивший Честера, сделал это из-за денег, он взял бы картины, висящие в его доме, или шестизначные суммы наличными из его сейфа. Но он этого не сделал. Убийца не был грабителем. Просто убийцей.
Тиф отвлекает плачущий старик двумя телефонами дальше. Она заставляет себя повернуться обратно к Филипу.
– Почему ты мне все это рассказываешь?
– Я согласен на фингалы хоть каждый день вместо того, чем они еще угрожают. Мне нужна помощь Майка.
– Да ладно, чувак, не держи меня за дурочку. Ты готов отдать нам все эти картины?
– Чтобы выжить? Да. К тому же я могу не выйти в течение года. А картин там может уже не оказаться, когда выйду. Я предпочел бы получить десять процентов от чего-то, чем сто процентов от ничего.
– Десять процентов?
– Ну да. Майк тебе не сказал? Я прошу вас отдать мне десять процентов от той суммы, за которую вы продадите картины.
– Мой детектор лжи пищит: «вранье». Только не могу понять, на хрена ты выдумал такую причудливую историю…
– Я не выдумываю.
– Могу предположить, что выдумал ради получения защиты.
Филип наклоняется к стеклу и понижает голос.
– Если я вру и Майк об этом узнает, то он не только не защитит меня, он сделает так, чтобы меня убили. Я не выдумываю.
Тиф посмеивается над мыслью, что Майк способен сделать так, чтобы кого-то убили. Хотя он сам чуть не убил того парня на митинге – та чертова стеклянная бутылка «Севен-Ап» подняла обвинение на уровень нападения со смертельным оружием.
– Уверена, что готова упустить шанс найти миллионы долларов?
– Пытаешься поймать меня на слабо, придурок?
Филип чешет неподбитый глаз, но не отвечает.
– Честно говоря, я не особо заинтригована, – говорит она. – Хотя ладно, подумаю.
Два дня Тифони об этом не думала, а на третий собирается вести Гэри в детский сад. Когда она открывает дверь квартиры, Говард, сотрудник управляющей компании, делает шаг назад. Он приклеивал к ее двери конверт.
Говард быстро оправляется от испуга и раздвигает губы в клоунской улыбке.
– Что, завтра опять отключаешь воду? – Она бегло просматривает письмо. – О нет. Вы уже поднимали арендную плату в начале года. Нельзя делать это дважды за год.
– Нет такого правила.
– Есть. Я читала в интернете.
– Это касается, только организаций, у которых арендную плату контролирует государство. При условии, что уведомляем жильцов за шестьдесят дней, нам разрешено повышать арендную плату, когда хотим и на сколько хотим. Но мы этим не пользуемся. Нам же не нужно, чтобы все жильцы съехали.
– Ты ведь знаешь, я не могу столько платить, так что не говори мне тут, что не пытаешься выгнать меня с сыном на хрен. Пытаешься.
– Мы просто поддерживаем арендную плату на рыночном уровне. Так же как и заправки, продающие бензин.
– Нет, это как сравнивать яблоки и апельсиновый сок.
– Я люблю яблочный сок и апельсиновый сок, – говорит Гэри. – Почему не делают банановый сок?
Говард улыбается Гэри, затем подмигивает Тиф.
– Любые проблемы решаются.
– Сами по себе? Не-а, когда ты черный, благостное отношение к жизни не решает твои проблемы, оно их вызывает.
– Хочешь, мы с тобой сядем и обсудим?
– Нет. Я не хочу обсуждать ничего, кроме того, что ты не поднимешь аренду. А сейчас мне пора на работу, чтобы наскрести денег на текущую арендную плату. У меня нет времени вести с тобой беседы, чтобы ты чувствовал себя менее виноватым.
– Прости. Вот новая стоимость аренды. Начнется через шестьдесят дней. Мы пересчитаем оплату за март.
Арендная плата Тиф за квартиру с двумя спальнями выросла с 1230 до 1950 долларов за год. Она видит своих новых соседей – белого хипстера и его нестареющую азиатскую подругу, которые возвращаются домой, наверное, с обеда, где им, вероятно, подавали имбирный чай для йогов и органические гречневые оладьи. Она показывает им лист бумаги и говорит:
– Вот спасибо вам за это!
Тиф счищает с персидского ковра собачье дерьмо и собачью рвоту. Трудно отличить одно от другого. Тиф заменяет женщину, которая подхватила желудочный грипп. Она рада этой работе, даже при том, что остальным в бригаде она не по нраву. Всю дорогу до Брентвуда они болтали между собой по-испански.
Королева брентвудского дворца входит в гостиную, держа в руках коврик для йоги, кофе со льдом и сумочку, которая стоит больше, чем Тиф зарабатывает за месяц.
– А где Валентина?
– Не знаю. Я заменяю. Я Тифони.
– Привет, Тифони. В этой комнате нужно быть осторожной.
– Хорошо.
– Я серьезно. Вы уже в двух футах от этой стены.
– Мэм, моя близость к стене вызвана тем, что здесь собачье дерьмо.
– Ну, мне нужно, чтобы вы были осторожны. Вы используете химические вещества, которые могут повредить картину за двести пятьдесят тысяч долларов. Вот она, рядом с вами.
Стерва, тебе лучше бы умерить свой тон.
– Хорошо. Извините. Я буду осторожна.
Когда королева-домохозяйка уходит, Тиф садится лицом к стене и смотрит на картину. Абстрактная. Нисколечко не интересная. Двести пятьдесят тысяч…
Два дня спустя Тиф возвращается к стеклу без пятен.
Майк садится перед ней, и они идеально синхронно берут свои телефоны. Как будто не во второй раз, а в сотый.
– Где Гэри?
– Я согласна.
– На что?
– Выкладывай всю информацию о чертовых картинах. Я их найду.
Майк улыбается.
– Ну вот и отлично.