Темный Ворон коротал вечер за нардами. Когда наставал черед ходить белым, кости выкидывали «один-один», и как бы Ворон не старался, они не давали белым шанс отыграться. Зато когда выпадал ход черным, кости вспыхивали рыже-синим огнем, каждый раз выжигавшим на них сажей «шесть-шесть».
– Не спишь? Сожжешь весь дом! – проснулась женщина на кушетке в углу.
Ворон обернулся.
– Не могу спать, я – Ворон.
Женщина приподнялась и сонно поглядела на Ворона.
– Ну так лети, – помахала она ему, – неси тьму, грай над землей. А то сидишь по ночам, только перья со всех углов.
Ворон крепче прижал к спине крылья и отвернулся к нардам. Кости вспыхнули ярче обычного. Женщина попыталась заснуть, но сон больше не шел. Выпал ход белым: «один-один». Ворон хватил кулаком по доске, и шашки разлетелись по комнате.
– А вот полечу! – вскочил он. – Расправлю крылья!
– Только похудей сперва, – осадила его женщина и принялась чистить клювом перья. – Вот, например, попробуй пить чай без сахара.
– Нет, чай без сахара я не могу… А ты уже забыла, – Ворон взмахнул крыльями и вспрыгнул на стол, – как от моей тени прятались люди! И где бы я ни появлялся – пахло несчастьем!
– Сейчас все больше луком пахнет, где ты появляешься, – проворчала женщина и встала с кушетки. – Может, не нужно ворону столько лука? Я бы не советовала.
Ворон оглядел стол.
– Может, и не нужно, – подтвердил он, – но я без закуски становлюсь дурной. А повстречать ворона, как я, да еще дурного – это, знаешь…
Он грузно спустился со стола и сложил крылья.
– Ну а что бы ты посоветовала заскучавшему Ворону?
– Я – посоветовала бы тебе?! – удивилась женщина. – Ты слышал про то, как много-много лет тому назад жила на свете Самая Мудрая Сова, и за советом к ней пришел один человек. Ему было больше ста лет, а он спросил, как ему прожить еще сто.
– И что она ему сказала?
– А что бы ты сказал?
– Если бы я был совой?
– Я не узнаю своего бесстрашного Ворона, – покачала головой женщина. – Сначала слушаешь советы совы, потом сам их спрашиваешь, а теперь и вовсе болтаешь глупости. Ты так и человеком станешь, телевизор начнешь смотреть, на жизнь жаловаться. Переживать, страдать, жалеть. А потом на пенсию выйдешь.
– Напрасно ты считаешь людей глупыми, – возразил Ворон.
– Люди очень глупые, – не согласилась с ним Сова, – и я думаю, что им бы не стало лучше, даже если бы они обращались за советами к совам. А вот ты, видимо, забыл, кто ты есть, раз спрашиваешь у меня, кем себя считать. А впрочем, можешь считать себя Прекрасной Дамой или заведующим складом в Симферополе. Но только знай, что когда Летящий Ворон забывает, кто он на самом деле, так и крылья перестают его держать… И да, я не предлагаю тебе переделать людей. Пусть они останутся, какие есть, и живут в своем времени. Они порой даже не способны понять, что им отвечает сова на их вопрос… А все-таки, что бы ты сказал этому человеку?
– Чтобы ему прожить еще сто?
– Чтобы он ушел довольным.
Ворон задумался.
– Если так, то я бы посоветовал ему корень солодки натощак, – ответил он. – Два раза в день, перед завтраком и сразу после.
Сова рассмеялась.
– А что на самом деле ему сказала Самая Мудрая Сова? – поинтересовался Ворон.
– Я не помню, – махнула крылом женщина. – Наверное, умываться ледяной водой. А может быть, лунным светом – какая разница? Он ведь уже знал, что хочет услышать… Я никому не советую обращаться к совам с глупыми вопросами.
– Однажды ты сведешь меня с ума.
– А нечего задавать глупые вопросы, – нахохлилась Сова.
– И как же ты узнаешь, глупый это вопрос или нет? – не понял Ворон.
– А я скажу тебе: если ты обдумывал его меньше, чем хотя бы полжизни, то он точно глупый. А если при этом полжизни ты совсем ничего не обдумывал, то тебе и не стоит приближаться к сове. Когда будет нужно, она сама тебя найдет.
– Или тебя найдет ворон! Ворон! – закричал Темный Ворон и расправил крылья. Вокруг потемнело, вихри распахнули окно, подхватили и стол, и кушетку, и закружили по комнате. Ворон схватил когтями Сову и понес в ночь.
Студентам в принципе не свойственно ходить на первые пары, еще и весной, а утренние лекции Аллы Петровны о жизни рыб и вовсе не отличались посещаемостью на биофаке. Так и теперь, как только Алла Петровна, поправив прическу и надев очки, затянула про видовое богатство зоопланктона, даже самые прилежные студенты, которые нашли силы прийти спозаранку, начали зевать и залипать в гаджеты. К середине лекции совершенно весь курс впал бы в спячку, как рыба-протоптер, которую кенийские рыбаки в засуху копают лопатами из песка, как вдруг раздался стук в окно.
Алла Петровна не обратила внимания и продолжала отмечать таксономические особенности биоценоза, как вдруг ее осенило, что дело происходит на втором этаже. Бросив взгляд в сторону открытого окна, она с изумлением увидела полярную сову. Вцепившись сильными когтями в край подоконника, белоснежная гостья вращала головой и внимательно разглядывала студентов и Аллу Петровну ярко-желтыми глазами.
– Ты что, на лекцию? – спросила у нее Алла Петровна первую глупость, которая пришла ей в голову. – А мы здесь про водяных блошек. Хочешь послушать?
Студенты тем временем схватили телефоны и принялись снимать визитершу, которая невозмутимо покачивалась и помахивала пестрыми крыльями.
– Тише, тише! – предупредила их Алла Петровна, – напугаете! Не бойся, – обратилась она снова к сове. – Чего стоит бояться?
Сова прищурилась, повела головой, но не улетала. Алла Петровна осторожно подошла ближе. Птица выразительно на нее посмотрела.
– Давайте дадим ей мышку, – предложил кто-то из студентов. – Там в столовой есть.
– Тише, ребята, – подняла руку Алла Петровна. – Посмотрите, какая она красивая. Считается, что тот, кто увидел белую сову, проживет долгую и счастливую жизнь.
– Пусть тогда она скажет, сколько нам жить осталось.
– Это же не кукушка.
– Ты можешь голову убрать, а? Дай я сову сфоткаю.
– Оба сейчас получите по кукушке.
Студенты загалдели, и сложно сказать, чем бы это закончилось, но в дверь постучали, и в аудиторию заглянул обеспокоенный мужчина в длинном черном плаще. Он хотел что-то спросить, но увидел сову на окне и всплеснул руками.
– Нашла? – спросил он у кого-то (у совы?). – Ну, я буду внизу.
Мужчина закрыл дверь, а белоснежная птица, еще раз оглядев студентов и кивнув Алле Петровне, расправила крылья и упорхнула.
– Вот видите, – заметила Алла Петровна, – как глобальное потепление влияет на поведение животных.
– А может быть, это волшебство? – предположил кто-то из студентов.
– Вам сейчас не о волшебстве нужно думать, – вздохнула Алла Петровна, – а как сессию сдавать.
– А вы не верите в волшебство?
– К сожалению, детство кончилось, ребята, и волшебство тоже, – ответила Алла Петровна и продолжила лекцию.
– Надо же, какие глаза желтые.
Пока шел дождь, в маленьком университетской столовой в пятом корпусе Люся показывала Юрке видео с сидящей на окне совой.
– По-моему, она на тебя смотрит, – заметил Юра. – Вот-вот, гляди, прямо на тебя.
– Похоже на волшебство, правда?
– Ага.
– Я и говорю. А преподша такая: «Вот, это глобальное потепление».
– Наверное, не без этого, – пожал плечами Юра.
– Каждому по его вере.
– И правда… А ты сейчас на репетицию?
– Ага.
В студенческом театре ставили «Орфея и Эвридику». Люся играла одну из нимф, с которыми Эвридика будет собирать весенние цветы.
– Ой, Юрка, а какой спектакль классный у нас получается! Придешь?… Ну а тебе – дали рецензию? Почему молчишь? – Люся отложила телефон в сторону.
– Нет, – вздохнул Юра, – не дали.
– Почему так долго?
– Не знаю. Васкецов мне все запорет, гад.
– Так почему?
– Не знаю.
Юра заканчивал физфак и писал диплом о каких-то волнах. Понять то, что он писал, было практически невозможно, но слушать его рассказы Люся могла бесконечно. Целый месяц прошлым летом они провели на берегу Волги. Поставили палатку, загорали. Юра рыбачил и сдавал улов Люське, а та вела свои записи. Когда материала для курсовой за день собиралось достаточно, из научной работы варили уху или жарили ее на костре.
Юра же мечтал о межзвездных полетах. В ночной тишине, под треск костра, он пытался объяснить Люсе, что гравитация – это иллюзия землян.
– Ньютону на голову падает яблоко, – терпеливо объяснял он, – его притянула Земля. На первый взгляд, это должно быть понятно, но когда Ньютона спросили, почему тяготение действует к центру Земли и может ли оно действовать наоборот, то он отшутился, что наш мир такой, каким его создал Бог. И вот с этой загадкой ушел в его распоряжение. А теперь человек смог выйти в космос и почувствовал, как исчезают гравитация и масса. И все сошли с ума, ищут какую-то несуществующую частицу, которая берется из ниоткуда и придает массу другим частицам. Строят коллайдеры, чтобы найти ее, а она у них то появляется, то исчезает, дурит всех и вроде как превращает своим появлением энергию в материю и создает мир.
– А может – найдут?
– Не знаю, Люся. Давай допустим, что найдут. Но что они скажут, когда их спросят: «А что, разрешите узнать, придает массу той самой частице, которая придает массу другим частицам?». И тогда опять придется как-то отшутиться.
– И что это значит? – делала круглые глаза Люся.
– А значит это, солнышко, что любая энергия – это пространство без времени, и искать частицу, которая переносит массу – бредовая затея, потому что искать надо механизм, который задает пространству параметр времени. Вот что создает мир. А уже появление времени дает как побочный эффект – массу. Как только энергия обретает свое время и что-то из множества всего вероятно возможного становится реальным, оно заодно и обретает свою массу, его теперь можно измерить и взвесить.
– Значит, надо разгадать, как появляется время?
– Вот именно. И тогда заодно ты поймешь, как появляется масса. Вот где надо искать, – Юра показал на свою голову, – а не тратить миллиарды на коллайдеры, которые работают только в одной, в уже состоявшейся реальности.
– А нас учат, что любая наука должна быть прикладной и нести пользу.
– Да не вопрос, Люська. Хочешь перемещаться по космосу? Все ищут способ увеличить скорость, а я говорю тебе, что надо сокращать время.
– А Васкецов тебе что говорит?
– А он говорит, что это фантазии и ненаучно. Да я и сам чувствую, что мне такой диплом не подпишут. Хотя, знаешь что? Джордано Бруно тоже бы не подписали диплом про Землю, которая крутится вокруг Солнца, и про бесконечные миры. А Можайскому, который за двадцать лет до братьев Райт хотел поднять в небо первый самолет, не подписали рапорт.
– А кто такой Можайский?
– Был такой русский адмирал.
– А-а-а… знаешь, Юра, почему про Джордано Бруно я слышала, а про Можайского – нет?
– Почему?
– Потому что этот Можайский от своей идеи отказался, а вот Джордано Бруно – пошел на костер.
Теплый весенний дождь заливал окна университетской столовой. Алла Петровна допивала чай с почти прозрачным ломтиком лимона, когда к ней обратился приятный мужчина в галстуке с чашкой растворимого кофе в руках.
– Позволите? Свободно?
Алла Петровна отодвинула разнос, и мужчина сел напротив.
– Не ресторан, но мне даже больше нравится, – заговорил незнакомец. – За одним столиком говорят про теорию множеств, за другим что-то про президентов, а вот за тем – про «Орфея и Эвридику», и у всех глаза горят. Разве в ресторане такое бывает? Только в студенческой столовой.
Алла Петровна улыбнулась.
– А вы слышали, что партия Орфея была написана специально для кастратов? – спросил мужчина.
– Для кого?! – не поняла Алла Петровна.
– Вы не знаете о кастратах? – мужчина хмыкнул. – Извините, я Вас, наверное, смутил. Со мной бывает так… Меня зовут Матвей Ильич, я с физического. Теперь будем знакомы.
Алла Петровна представилась, а мужчина продолжил, как будто тема была самой обычной для первого знакомства.
– Слышали ли Вы, что еще в Византии мальчиков, которых готовили петь в хоре, специально кастрировали, чтобы их голос был звонким и сильным? Говорят, что ни одна женщина не взяла бы такие партии, как мужчина-кастрат. И когда опера пошла по Европе, то певцы-кастраты стали суперзвездами. Вот и партия Орфея изначально была написана для исполнения кастратом. Вы не знали?
– Надеюсь, сейчас так не делают? – уточнила Алла Петровна.
– Нет, конечно, – предупредил ее беспокойство Матвей Ильич. – Но мне, правда же, было бы интересно послушать, я бы сходил… Наверное, не судьба.
– Любите оперу? – решила аккуратно поменять тему Алла Петровна.
– Очень, – мужчина посмотрел за окно, где за стеной дождя плясали разноцветные пятна улицы. – А у вас есть любимая опера?
– Даже не знаю, – Алла Петровна нахмурилась и попыталась вспомнить точное название хотя бы одной оперы, но, как назло, в голову приходили только латинские названия рыб. Пора в отпуск.
– А моя любимая – «Травиата», – продолжал разговорчивый собеседник. – Когда ее поставили впервые, то это был большой скандал. Хотя Верди уже и был известным композитором, но Дюма-то был совсем мальчишкой. И хорошо, что упрямый Джузеппе точно знал, что он делает. Когда он стучал кулаком по столу, то стол трясся, вот как сейчас от трамвая.
Мимо за окнами прогромыхал трамвай.
– Дюма – это который «Мушкетеры»? – пересиливая грохот трамвая, спросила Алла Николаевна.
– Нет, нет, – поспешил исправить свою неточность мужчина. Дождавшись, когда стекла в окнах перестанут дрожать, он продолжил. – «Мушкетеры» – это Дюма-отец, а я Вам рассказываю про Дюма-сына. Запутал? По его «Даме с камелиями» Верди написал «Травиату» – о парижской куртизанке. О том, что человеку предначертано и что он не может изменить… А хотите интересный факт? Вы знали, что и у Дюма-старшего бабушка была негритянкой, и у Пушкина прадед был негром. Жаль, что Пушкин и Дюма не встретились. Когда Дюма взялся за «Мушкетеров», то Пушкина уже убили, хотя они были сверстниками. А Дюма потом приезжал в Россию. Вот видите – опять не судьба.
– Вы сказали, что вы с физического, а рассказываете так интересно, как будто преподаете искусствоведение.
– Нет, – засмеялся Матвей Ильич. – Правда-правда, я физик. Просто услышал про Орфея, и как будто что-то навеяло.
Мужчина вспомнил про кофе и принялся размешивать сахар.
– Так значит, физик?
– Физик, – подтвердил собеседник. – Не сомневайтесь. А вы думаете, физик – не творческая профессия? Ничего подобного.
– А у меня сейчас семинар по физиологии рыб, – вздохнула Алла Петровна.
Мужчина засмеялся.
– Биологический? Я так и подумал.
– Почему? – засмущалась Алла Петровна. – А знаете, – вспомнила она, – ко мне сегодня на лекцию прилетела сова.
– Как это – сова?
– Сова, причем полярная, белая-белая.
– Слушайте, ну и день у вас. Сначала сова, потом – я.
– И правда…ой, извините.
– Ничего.
– Мне, к сожалению, пора, – взглянув на часы, засобиралась Алла Петровна.
Они попрощались, и ихтиолог поспешила в биологический корпус. Выходя из столовой, она обернулась. Чудаковатый физик глядел ей вслед. Поймав ее взгляд, он замахал ей рукой.
– Не оборачивайтесь! – крикнул он ей. – Орфей навсегда потерял Эвридику, когда обернулся!
Пожав плечами, Алла Петровна поторопилась на занятия, оставив своего коллегу допивать остывший кофе.
Матвей Ильич переждал дождь и вышел из университета. Блестел сырой асфальт, проезжавшие машины поднимали брызги. Стараясь не ступать в лужи, любитель оперы дошел до трамвайной остановки и стал ждать свой номер.
– Извините. У вас двух рублей не будет?
Матвей Ильич обернулся. Чудаковатый прохожий, в длинном плаще, с животом, какой-то грязный весь, пристально смотрел на него.
– Нет-нет, – Матвей Ильич не терпел попрошаек.
– Хотя бы рубль, – продолжал клянчить незнакомец.
Матвей Ильич пошарил в кармане, достал десятирублевую монетку и протянул приставале.
– Спасибо Вам, – поблагодарил тот ученого, – но мне столько не нужно.
– У меня другой мелочи нет.
– Возьмите сдачу, – предложил бродяга, протянув физику никелированный пятачок.
– Не нужно, оставьте себе, – поморщился Матвей Ильич.
– Возьмите, возьмите. И разрешите еще у вас спросить: а от чего зависит судьба человека?
– Что? – не понял ученый.
– Все ли предрешено в ней?
– Слушайте, мне некогда, я спешу.
Пригрохотал нужный трамвай, и физик быстрее сел в него, заметив при этом, что попрошайка вскочил в соседнюю дверь.
Внутри было немноголюдно. Двери закрылись, и трамвай поплелся по городским улицам, огибая университет. Матвей Ильич нашел свободное место и стал смотреть в окно. Вагон шел через просыпающийся от зимы город. Горожане скидывали шубы и пуховики, старались дышать глубже и больше улыбаться. Глядя на городские улицы, Матвей Ильич начал что-то напевать про себя, когда к нему подошел кондуктор и протянул билет.
– Возьмите!
Не задумываясь, Матвей Ильич положил билет в карман.
– С вас двадцать рублей.
Удивившись, что кондуктор сначала дал билет, а потом спросил деньги, физик опустил руку в карман, но оказалось, что он пуст. Пошарив в другом, Матвей Ильич еще раз удивился, потом заволновался и продолжил искать деньги, а кондуктор навис над ним тяжелой сумкой.
– Заранее за проезд готовить надо, – недовольно пробурчал мужчина-кондуктор.
– Да-да, извините, – смутился Матвей Ильич. – Я же готовил, где-то здесь.
– Безбилетник! – повысил голос кондуктор.
Поняв, что в карманах нет ни копейки, Матвей Ильич поднял глаза и опешил. Перед ним стоял попрошайка с остановки. Или нет? На кондукторе был нелепый розовый жилет, а на шее висела сумка с белой надписью «Горэлектротранс». Да нет же, это не он. Но как похож. Опять удивительное совпадение. Тем временем кондуктор сурово глядел на Матвея Ильича сверху вниз.
– Вы знаете… я похоже… деньги потерял… как будто, – начал оправдываться физик.
– Деньги в трамвай брать надо, – отрезал кондуктор. – Платите штраф!
Матвей Ильич совсем растерялся.
– Так как же я заплачу штраф, если я вам объясняю, что у меня денег не оказалось?
– Билет вы у меня взяли, а платить кто будет? – кондуктор встал вплотную к Матвею Ильичу, прижав его к окну, чтобы тот не сбежал без оплаты.
– Так нет же, – разозлился любитель оперы, – давайте, я вам билет сейчас верну.
– Штраф! – как будто не слышал его толстяк-кондуктор и придавил зайца к окну.
– Какой штраф?! – продолжал недоумевать Матвей Ильич. – Давайте, я выйду!
Кондуктор повернулся к кабине водителя и закричал через салон.
– Сто-о-й! Безбиле-е-тник! Выса-а-живай!
Трамвай загудел и остановился. Кондуктор отошел от Матвея Ильича, и тот, вскочив со своего места, побежал к выходу и, уже было, занес ногу над ступеньками, как замер.
– А мы где?
Трамвай остановился в поле. Ярко-ярко светило солнце, и высокая трава в жарком мареве пахла летом. Стояла такая тишина, что было слышно, как трудятся пчелы и стрекочут кузнечики.
– Выходим, кто за проезд не оплатил! – раздался бас кондуктора в глубине салона.
Матвей Ильич, вцепившись со всей силы в поручень, спустился на подножку, но так и не осмелился выйти из вагона. Пытаясь сообразить, где они стоят и как могли здесь оказаться, Матвей Ильич висел на поручне и ловил ртом горячий, знойный воздух. Внезапно он осознал, что на нем надеты шорты и футболка. Пытаясь понять, что происходит, физик начал оглядывать себя, как раздался трамвайный звонок. Матвей Ильич отпрянул, двери закрылись и трамвай поехал.
Злобно нахмурившись, кондуктор снова подошел к нему.
– Значит, мы из трамвая выходить не хотим – раз, и за проезд платить не хотим, и билет не возвращаем, так еще и штраф платить не хотим? – повышая интонацию, начал он сердиться на наглого пассажира.
Матвей Ильич совсем опешил.
– Почему выходить не хотим? С чего… с чего вы взяли? Я бы вышел… на остановке. И билет верну, вот сейчас…
– В полицию?! – крикнул кондуктор.
– Почему в полицию?
– Поли-и-ция! – басом закричал кондуктор.
Трамвай дернулся, Матвей Ильич полетел вниз по ступенькам, и вокруг стало темно.
Настроение было прекрасным, дождь закончился, лекции – тоже, и Алла Петровна в добром расположении духа вышла из университета, когда дорогу ей перегородила цыганка.
– Ой, женщина, милая, здравствуй. Подскажи мне, любезная, где же мне здесь билет на трамвай купить? – взволнованно обратилась она к Алле Петровне. – Спешат все, спешат, и никто мне не подскажет.
– Так в самом трамвае кондуктор и продает билеты, – рассеянно ответила Алла Петровна.
– Как?! Прямо в трамвае? – искренне удивилась цыганка.
– Конечно!
– Какая милая женщина! Ой, спасибо тебе, моя хорошая. Вот никто мне подсказать не мог. Будь счастлива, и все беды обойдут стороной тебя… не повторяй моей судьбы.
– Что? – переспросила Алла Петровна.
– Ох, любовь безответная, да смерть ранняя, знаешь ли ты об этом? – цыганка доверительно взяла Аллу Петровну за руку. – А если бы ты знала, каким горьким вино бывает, если его пить одной. А сейчас вот, видишь, уже и не молода я, и вся жизнь позади, а у меня никого нет, одна я одинешенька.
– Да разве можно так говорить? – пожалела Алла Петровна незнакомку. – Разве можно говорить, что все позади?
– А ты думаешь, что я еще молода?
– Конечно.
– Ой, спасибо тебе, родная, – цыганка, которая только что была готова расплакаться на плече у Аллы Петровны, снова заулыбалась. – Дай бог тебе здоровья и любви. Вижу в тебе душу – чуткую, отзывчивую. Спасибо тебе, милая, будь счастлива всегда, от самого сердца тебе желаю. Ни от кого я не слышала давно доброго слова. Мне словно тепло стало, как ты меня порадовала. А хочешь, отблагодарю тебя – за твою доброту, за твои слова? Хочешь, от опасностей предостерегу? Оберег тебе подарю?
Не дожидаясь ответа, цыганка протянула куклу, связанную из ниток.
– Возьми, возьми ее, сохрани, и она убережет тебя от несчастий.
Цыганка вложила куклу Алле Петровне в ладонь, продолжая болтать без остановки.
– Не обижай меня, прими оберег.
Алла Петровна взяла куклу, цыганка отпустила ее руку и принялась прощаться, пожелав много-много любви и счастья с три короба.
Проводив взглядом странную цыганку, Алла Петровна хотела пойти дальше, но нехорошее предчувствие всколыхнулось откуда-то глубоко изнутри. Разжав ладонь, она обомлела, увидев, что вместо куклы держит маленькую черно-белую фотографию старухи с закрытыми глазами. Сердце забилось чаще, и Алла Петровна испуганно скомкала и выбросила снимок. Ускорив шаг, она поспешила прочь, но в глазах потемнело. Люди вокруг стали похожими на тени и исчезли, все закружилось, и земля ушла из-под ног.
Первое, что Матвей Ильич сообразил – это что он сидит на стуле в темной комнате. Обведя ее глазами, он сфокусировался на мужчине за столом напротив. Постепенно Матвей Ильич понял, что это – кабинет, а потом заметил, что мужчина одет в полицейскую форму. Его лицо показалось Матвею Ильичу знакомым, но голова еще плохо соображала.
– В молчанку будем играть? – строго спросил полицейский самое банальное из всего, что мог спросить у задержанного.
«Спроси у меня еще, кто идет к доске, или где моя зарплата», – подумал Матвей Ильич (и не так уж далеко от одного до другого – всего несколько лет). Ученый усмехнулся, и вдруг память резануло, как бритвой, и в полицейском он признал попрошайку-кондуктора.
– Так это ты, гад, меня с трамвая ссадил! – вскочил Матвей Ильич.
– А я, наоборот, слышал, как тебя, Васкецов, сегодня гадом называли, – спокойно и безразлично ответил полицейский.
Решив не увеличивать число банальных вопросов на единицу времени, чтобы, согласно законам физики, не разрослась скорость сумасшествия, Матвей Ильич не стал уточнять, кто еще его сегодня называл гадом. Офицер в это время принялся заполнять кипу каких-то документов, а Матвей Ильич оглядел себя и обнаружил, что одет в тот же костюм, в котором утром вышел из дома. Однако когда он опустил голову, то вместо темно-синего галстука обнаружил придурковатый ярко-желтый платок. «Что у нас нынче за фокусы с переодеванием? Хорошо, что я это заметил, – подумал Матвей Ильич, – потому что если все это сон, то теперь я точно знаю, что по-прежнему сплю. Скорее всего, я заснул в трамвае. Хуже, если это не сон… но этого не может быть».
– Почему? – спросил полицейский.
«Отлично, – подумал Матвей Ильич. – Теперь я точно знаю, что это сон».
– Нет, – буркнул полицейский, не отрываясь от бумаг.
«Прекрасно, теперь совсем никаких сомнений».
– Да нет же, – повторил офицер.
Совершенно убедившись, что это сон, Матвей Ильич начал беспокоиться, не пропустит ли он свою остановку, пока спит в трамвае.
– Ну и дура-ак! – поднял, наконец, голову полицейский. – Ну так что, обвиняемый? Почему за проезд не оплачивали?
Матвей Ильич растерянно молчал. Полицейский не сводил с него глаз.
– И как мне на тебя составлять протокол? – проворчал, наконец, офицер. – Ведь если, по-твоему, все предрешено и всем – своя судьба, то никто ни за что и отвечать не должен? И за себя тоже?
– Вы понимаете, что у меня деньги пропали? – разозлился Матвей Ильич. – Вы лучше найдите, кто деньги мои из кармана стырил!
– Значит, предначертано тебе так было, – рассудил полицейский, – чтобы ссадили тебя с этого трамвая. Ясно?
– Вы долго там будете болтовню разводить? – за дверью раздались шаги и женский голос.
Полицейский и Матвей Ильич переглянулись.
– Вы там что, оба теперь в молчанку играете? – женский голос зазвучал недовольно.
Офицер-кондуктор приложил палец к губам, на цыпочках подошел к двери и прислушался, а потом произнес нарочито громко и сердито:
– Ну так я тебе покажу силу Во-орона-а! Закружу-у! Смотри-и же!
Дверь распахнулась. Полицейский отшатнулся, а в кабинет вошла женщина в пушистой белой шубе. Взглянув на Матвея Ильича, она поманила Ворона:
– Иди сюда, на минуту.
Они оба вышли за дверь. Матвей Ильич начал щипать себя, но проснуться пока не получалось. «Крепко я заснул, гад», – подумал он. А разговор за дверью, между тем, было прекрасно слышно.
– Ты чего возишься? – ворчала Сова.
– А ты чего вмешиваешься? – шипел Ворон. – Сейчас допрашивать буду.
Матвей Ильич начал кусать себе руку, но сон не заканчивался.
– Не давай ему думать. Обязательно спроси, в чем он уверен, а в чем нет, – давала инструкции Сова.
– Нельзя так сразу, ты мне мешаешь.
«Надо закричать. Надо так во сне закричать, чтобы на самом деле закричать, и тогда другие пассажиры в трамвае услышат и разбудят меня».
Матвей Ильич начал истошно кричать, дверь распахнулась, и в кабинет вбежали Ворон с Совой.
– Ты что? – испуганно спросил Ворон.
– Ничего, – улыбаясь, ответил Матвей Ильич.
«Раз уж сон продолжается, то сделаем из него веселый сон», – подумал он.
– А кричишь зачем? – не понял Ворон.
– А я оперную партию репетирую! – вскочил на стул Матвей Ильич. – Отелло! «Лжет! Лжет! Я убийца!». Как там дальше?
– Примерно дальше тебе надо будет зарезаться кинжалом, – ответил Ворон.
– Кинжала у меня нет, – похлопал себя по карманам Матвей Ильич.
– Тогда давай без этого, – выдохнул Ворон. – Кроме того, мы не в пятнадцатом веке, и ты не мавр. И слезь со стула.
Матвей Ильич спустился на пол, обошел кабинет и сел на место полицейского.
– А где мы?.. Слушай, а что у тебя за бумаги? – спросил он, осматривая стол, который был завален кипой совершенно одинаковых протоколов. – Это их ты сейчас писал? Долго же ты тут сидел, наверное. Слышал про ксерокс?
Ворон взмахнул крылом, и протоколы исчезли, а потом исчез и стол, и кабинет, и Матвей Ильич оказался в поле. Рядом стоял трамвай, а рельсы уходили куда-то за горизонт. Обнаружив себя сидящим на земле, снова в шортах и футболке, Матвей Ильич огляделся по сторонам, а потом растянулся на сочной траве, подставив лицо слепящему солнцу.
– Здравствуйте.
Очнувшись от дремы, Матвей Ильич увидел перед собой Аллу Петровну. Он протер глаза – вот уж кого он ожидал увидеть меньше всего. Да и она – явно была напугана. Матвей Ильич огляделся, но никого вокруг больше не было. Только этот чертов трамвай.
– Вы что, на трамвае приехали? – удивился ученый.
– Нет, – растерянно ответила Алла Петровна, – а Вы?
– Хм… – Матвей Ильич задумался. – С одной стороны, я действительно ехал на трамвае… Все мы едем, каждый на своем трамвае… а вы мне не снитесь?
– А Вы мне? Не снитесь? – переспросила коллега по университету.
– Э-э-э… интересно получается. Встретились два человека, которые не могут понять, кто из них существует.
– Я-то точно существую, – заметила Алла Петровна.
– Правда? – улыбнулся физик. – И вы точно знаете, «где»?
Алла Петровна осеклась. Физик улегся на траву, но потом вскочил.
– Слушайте, а если мы оба настоящие, то все-таки скажите: как вы здесь оказались?
– Не знаю.
– Ну, а что помните?
Алла Петровна задумалась.
– Мы с вами попрощались, я пошла на пары, потом пошла домой. Ко мне подошла цыганка, заговорила… а о чем она говорила?
– Ну, и…
– И ушла. Дала куклу из ниток, а она потом она в фотографию превратилась, а потом сразу вот… бред.
Физик задумался.
– Не торопитесь. То есть вы тоже что-то взяли в руки?
– Ну да.
– Тогда понятно.
– Что?
– Билет. Я взял в руки билет, на вот этот самый трамвай. Видите, куда он меня привез?.. Старайтесь, на будущее, больше не ездить на пятом маршруте. У них расписание отвратительное и конечные остановки нелепые. И кондукторы грубые.
– Так вы настоящий или нет? Это мы с вами сегодня познакомились в столовой? Или это сейчас – не вы?
– Прекрасный вопрос, – кивнул Матвей Ильич, – но не будем углубляться в него. Пока допустим, что я настоящий и что это – именно я. Меня больше волнует, где мы. Может, по каким-то приметам можно… э-э-э… географическую местность определить?
Алла Петровна огляделась по сторонам.
– Не уверена. Вроде, все как обычно…
– Да? А что такое «обычно»? – поднял брови ученый. – Вы слышали о теореме Вейерштрасса? Нет? Разрешите, я вам расскажу, пусть даже некстати. Родились как-то в Берлине двести лет назад два Карла. У одного была фамилия Маркс, а у другого – Вейерштрасс. Так вот, один говорил, что невежество – демоническая сила, а второй – что любая монотонная последовательность имеет свой предел. Один был философом, другой – математиком. И оба оказались правы, представляете?
– В каком смысле?
– Ну вот что сейчас будет, если я хлопну в ладоши? Верите ли вы, что здесь появится ужин?
– Наверное, нет.
– А я бы от ужина не отказался. Давайте представим его вместе! – и Матвей Ильич громко хлопнул в ладоши, но ничего не произошло.
– Это от того, что вы сейчас не поверили, – с обидой показал пальцем на коллегу Матвей Ильич, который, и правда, проголодался. – Ну а в то, что в трамваях должны быть кондукторы – вы верите? Не молчите. Верите? Может быть такое?
– Наверное, может.
– Наверное, или может?
– Может.
– Тогда проверим.
Матвей Ильич уверенно подошел к трамваю и поднялся в салон.
– Ха! Так вот как это здесь работает!
Ничего не понимая, Алла Петровна зашла в трамвай вслед за физиком и не поверила глазам. На месте кондуктора сидел огромный черный ворон, с длинным клювом, в розовом жилете и с кондукторской сумкой на груди, а рядом с ним, на спинке сидения, как на жердочке – полярная сова.
Матвей Ильич потер руки и уселся напротив них.
– Попались! Ну, давайте знакомиться, – обрадовался ученый. – Васкецов, физик. А вы – что за птицы?
– Трудный ты парень, – откинулся на спинку сидения Ворон. – И сколько раз на дню ты собрался с нами знакомиться?
Оторопевшая Алла Петровна предпочла присесть в сторонке от сумасшедшей компании.
– А чего это вы добрых людей с панталыку сбиваете? – ответил вопросом на вопрос Матвей Ильич.
– А дело у меня к тебе было одно, только ты все спешил, – устроился поудобнее Ворон. – Ты так и всю жизнь бегом пробежишь. Теперь-то ты – ничем не занят?
– Ну да, теперь-то я, конечно, никуда не спешу. Я бы даже сказал, что времени у меня – целый вагон! Дай-ка еще угадаю: это она к нам заходила? – Матвей Ильич ткнул пальцем на сову.
– А ты не очень вежливый, – сделал ему замечание Ворон. – Скажи-ка лучше, умник, что же все-таки создает этот мир? Труд? Капитал? Частица? Или ты сам создаешь свой мир? Не твоя ли душа – частица бога, профессор кислых щей? Не спеши с ответом, подумай дважды. Для начала реши, существуешь ты или нет, и если да – то «где» и «когда»? А потом уже принимайся за вопрос, с которого мы сегодня начали, пока ждали трамвай.
– Вот мы и собрались. Теперь нам пора, – напомнила Сова.
Ворон махнул крылом.
Беззаботные и счастливые танцуют нимфы на залитой ласковым солнцем поляне. Далеко-далеко разносит ветер их утренние песни – о любви, о весне, о радости жизни. Лесные звери навострили уши, подняли головы – голоса нимф пробуждают тепло, будоражат и зовут за собой в танец. Кружится хоровод нимф – круговорот самой жизни, у которой нет конца – а есть лишь возвращение к началу.
Но шипит злобный Змей – разбуженный песнями нимф, ползет в траве – никем не замеченный, кривит пасть – песни нимф ему ненавистны. Про него говорят – «подколодный», и это правда. Он жалит счастливых, чтобы те помнили, что у всего есть цена, и не забывали платить ее.
О, Эвридика! Змей выбрал тебя и будет преследовать, а Орфей далеко и не успеет к тебе. Не отходи от подруг, не заходи в густотравье. Беззаботный шаг – и Змей бросается! Ядовитый укус, и Эвридика падает! Подружки сбежались – несут на руках Эвридику. Спешит и Орфей, целует любимую.
– Не уходи, Эвридика, не оставляй меня, милая!
Но яд разошелся в крови, и сердце отравлено.
– Рви, высохли эти ветви, нет ни цветов на сердце, нет ни нектара в венах. Мне жизнь не мила, все мне стало безрадостно. Я была давно счастлива, но теперь мне нет разницы, светит ли солнце, поются ли песни. Я закрою глаза и избавлюсь от тяжести.
– Я пойду, найду Змея и растопчу его.
– Ах, оставь, в этот мир входа нет для живых и нет выхода.
– Я возьму с собой лиру, и Харон привезет меня к змеиному берегу.
– Там воздух отравлен и нет твердой земли.
– Я тебя не послушаю.
И Орфей идет в мир неживых, в подземелье теней, и играет на лире о своей Эвридике: о том, как был счастлив, и о том, что нет страха для того, кто влюблен, и – кому терять нечего.
– Мой выход, – шепнул Ворон и стал пробираться через ряды.
– Вы тоже играете? – удивился Матвей Ильич.
– Тсс! Так и вы – тоже, – махнул ему Ворон.
Темные воды Стикса преградили путь Орфею. Вот и переправа. Вот и паромщик. Поскрипывая уключинами, Ворон причалил к берегу живых. Орфей отложил лиру и выступил вперед.
– Вези меня, Ворон, к берегу мертвых, к змеиному берегу.
– А что ты там ищешь?
– Ищу душу возлюбленной.
– Ну что же, ты смел, но к змеиному берегу я и сам не хожу. Не мои там владения. Я тебя отвезу – к Белой Царице, к Полярному Кругу, в ледяные просторы. Ты увидишь Сову, но будь осторожен с ней. Махнет левым крылом – и все снегом засыплет, и страданья твои, и твою память. Ты забудешь о горе, откуда пришел, что ты искал, и навсегда там останешься. Махнет правым крылом – задуют ветра, с ног сбивающим ревом, сотней труб оглушат тебя. Твое сердце остынет, будет льдиной колоть тебя, но не сможешь достать ее, и – не растопить ее.
– А вы знаете, что у полярной совы нет врагов в природе? – наклонилась Алла Петровна к уху Матвея Петровича. – Только человек.
– Почему? – удивился физик.
– Охотятся на сову. Кушают.
– Вы шутите? Как можно?
Молча смотрят они друг на друга, Орфей и Сова. А как только Сова крыло приподнимет – возьмет лиру Орфей и заиграет: про свою Эвридику, про лето и танцы, про счастье и солнце, про радость быть вместе. Опустит крыло Сова и его слушает. Заиграет Орфей – про Змея и подлость, про ненависть лютую, про яд в самом сердце. Приподнимет второе крыло Сова – заиграет Орфей: про смелость, про храбрость, про свою встречу с Вороном. Опустит крыло Сова – и вновь поет лира, про надежду и веру, а Сова ее слушает.
– Хотя, если кушать захочешь посреди Арктики – кто знает? – с улыбкой прошептал Матвей Ильич.
– Матвей Ильич, прекратите немедленно!
– Шучу же я, шучу.
Отвечала Сова.
– Ступай! Эвридика пойдет с тобой следом. Но запомни, Орфей, что судьба – не предсказана, что плетется она – из узоров невидимых. И прекрасен узор – там, где двое плетут его, доверяя друг другу, держась вместе за руки.
Со всех ног побежал Орфей, усталость не чувствуя, солнечный луч – дорогу указывал, но летит над ним Ворон, крылья расправлены, клюв окровавлен, кричит криком страшным.
– Ты смертен, Орфей, ничего не останется! Все забудут тебя, и она – будет первой.
– Нет, я не верю. Мы с нею связаны.
– Ты не слышал меня? Ты беспомощен, слаб, но самое главное – нить твоя порвана, а прошлое – выжжено.
– Я судьбу свою сам создаю, вижу свет – и иду к нему, вижу тьму – не боюсь ее, мои ноги несут меня, кровь горяча моя.
– Что ты видишь – не свет. Это мираж во тьме. Только страхи – реальны. Ты безумен, смотри вокруг! Как можно верить – в ничто, доверяться – вслепую, ты не веришь себе, обернись! – никого с тобой, ты один!
– Эвридика! Ты здесь?
– Посмотри на других людей. Никто не мечтает о том, что не может быть. Никто не пойдет вопреки неизбежному. Все смиренны, все просто живут свои дни. Обернись!
– Эвридика! Ты где, ты со мной?
– Обернись! Ее нет! Ты безумен!
– Не-ет! – вскочил Матвей Ильич и выбежал на сцену. – Не слушай дикого Ворона! Этот мир создается не Богами-Титанами, не волнами Времени, а – Тобою и тем – во что веришь Ты. Вперед, Орфей!
Замер Орфей у последней черты.
– Не стой, беги!
– Обернись! – грает Ворон.
– Орфей, она здесь! – не выдержав, закричала Алла Петровна. – Поверь, Эвридика с тобой!
Матвей Ильич с удивлением посмотрел в темноту зрительного зала.
Театр замер, ожидая развязки.
Когда занавес опустился и аплодисменты стихли, зрители начали расходиться. Крепко-крепко обняв свою Люську, Юрка рассказывал удивительные истории про космос и время. Держа Аллу Петровну под руку, Матвей Ильич, в своем репертуаре, перечислял невероятные совпадения в истории.
Ворон и Сова удалялись от города. С каждым взмахом крыла Ворона ночь становилась гуще. С каждым взмахом крыла Совы – холоднее.
– Ну и штуку ты отколол, – не переставала удивляться Сова.
– Я сам не ожидал, – признавался Ворон. – Красиво?
– Непредсказуемо.
– А что удивило тебя сегодня больше всего? – спросил Ворон.
– Больше всего? – задумалась Сова. – Наверное, вопрос, который мне задали.
– Какой?
– Меня спросили, чего стоит бояться.
– И что ты ответила?
– Я промолчала.
Поток встречного ветра становился морознее, ночь – непрогляднее.
– Молчания? – переспросил у Совы Ворон.
– Да, – ответила она ему. – Молчания своего сердца. Только молчания своего сердца.