Глава 2 Тристан на Тирштрассе
Сахар в вине. – Розенберг. – Учебник пехотинца. – Подготовка Гитлера к обществу. – Столик для завсегдатаев в кафе «Ноймайер». – Причуды и близкие друзья. – Базовый курс диктатора. – Вагнер на пианино. – От «Фалара» до «Зиг хайль». – Женская реакция. – Брошюра становится газетой
Хоть я и попал под ораторские чары Гитлера, но с оговорками. Во второй раз, слушая его выступление, я был впечатлен меньше. Я опоздал и не хотел мешать, поэтому остался у двери. Расстояние уменьшило силу и магнетизм голоса Гитлера, и все это действо казалось уже не таким личным, как будто прочтение утренней газеты. Он пугал меня своей чудовищной кампанией подстрекательства к насилию в отношении Франции, в случае если ее войска войдут в долину Рура. Он говорил, что если государство не вступится за нацию, тогда нация должна биться за себя сама. Завуалированно он наметил черты плана сопротивления французскому вторжению в район Рейна, которое должно было принять форму партизанской войны. Мне показалось, что это были слова отчаявшегося человека. В перенаселенной Германии никогда бы не получилось вести войну силами нерегулярных формирований вольных стрелков. Всякий раз, когда Гитлер затрагивал вопросы международной политики, он высказывал тревожащие меня взгляды, не соответствующие положению дел и весьма сумасбродные. Было очевидно, что он не имеет представления о том, как выглядит Германия из-за ее пределов. Вместе с тем было кое-что, что примиряло меня с ним, – какой-то элемент космополитизма, дунайский стиль, тот широкий немецкий взгляд на политику, с которым я столкнулся, будучи студентом в многонациональной Вене. Что было на уме у этого необычного человека? У меня возникло желание встретиться с ним в более узком кругу и поговорить один на один.
Вскоре после этого было еще одно собрание в Циркус Крон, и я взял с собой жену и двух друзей, чтобы, сидя за столиком, послушать его речь. Как помню, в тот вечер там были первая жена Олафа Гульбрансона, знаменитого художника и карикатуриста из журнала Simplicissimus, и фрау фон Каульбах, вдова известного художника. После окончания выступления мы поднялись наверх, и я представил дам Гитлеру. Он оказался в восторге от моей жены, она была очень красивой блондинкой родом из Америки, и сразу согласился, когда она сказала, что была бы очень рада, если бы он смог зайти к нам на чашечку кофе или поужинать. Вскоре он стал частым гостем у нас, приятным и скромным в своем коротком синем сержантском мундире. Он был почтителен, даже немного робок, и очень тщательно следовал формам обращения, которые все еще строго соблюдались в Германии между людьми невысокого социального статуса при разговоре с теми, у кого было лучшее образование, ученые звания или научные достижения. Единственными выдающимися его чертами были удивительно яркий взгляд его синих глаз и чувствительные руки, ну и, конечно, безусловный дар красноречия.
В тот день он был особенно обаятелен и весел, та взрослая непосредственность, которая так притягивает детей. Эгон оказался без ума от него. Помню, прямо перед одним его приходом сын ударился коленкой о ножку ужасного кресла в стиле эпохи Возрождения. Она была вырезана в виде льва с высунутым языком, напоминая одну из горгулий на соборе Парижской Богоматери. Удар оказался очень болезненным, и Эгон заревел. В это время нам сообщили о приходе Гитлера, и он вошел в комнату в тот момент, когда я пытался успокоить мальчика, хлопая по льву и приговаривая: «Вот сейчас я тебе покажу, как кусаться» или что-то в это роде. Гитлер подошел ко льву и тоже ударил по другой его ноге, чтобы поддержать меня. Ну и, конечно, Эгон расплылся в улыбке. Это стало их обычной игрой. В каждый свой визит Гитлер шлепал льва и спрашивал сына: «Ну как, он хорошо себя вел в этот раз?»
Бытует мнение, что мы научили Гитлера поведению за столом. Это не так. Он совсем не вел себя как неотесанный мужлан за трапезой. Но у него были довольно любопытные вкусы. Он был самым большим сладкоежкой, которого я встречал в своей жизни, и для него никогда не было слишком много его любимых австрийских пирожных с шапкой из взбитых сливок. Однажды за столом я подумал угостить его бутылкой лучшего гевюрцтраминера из погребов князя Меттерниха. В какой-то момент мне пришлось выйти из комнаты, чтобы ответить на телефонный звонок, и когда я вернулся назад, то увидел, как он кладет в бокал целую ложку сахарной пудры. Я сделал вид, что не обратил на это внимания, а он выпил этот раствор с явным удовольствием.
Он был ненасытным чтецом и буквально набросился на мою библиотеку книг по истории, которую я собирал. Он прочитал все, что было можно, о Фридрихе Великом и Французской революции и, проводя исторические параллели, пытался обосновать причины теперешних трудностей Германии. В течение многих лет Фридрих был его героем, и он не уставал приводить примеры успехов короля в развитии Пруссии, несмотря на крайне неблагополучную ситуацию. Мне такая одержимость не казалось очень уж опасной, так как Фридрих всегда был человеком, который точно знал, когда надо остановиться. Проблема был в том, что, когда Гитлер пришел к власти, его политическим кумиром стал Наполеон, который как раз таки не знал, когда нужно остановиться. И эта ошибка в конечном счете привела Гитлера к такой же катастрофе.
Другим его военно-политическим кумиром был Клаузевиц, которого он мог цитировать в любых количествах, и это была еще одна причина его краха. Ни он, ни кто-либо из его окружения – а нужно помнить, что, в общем-то, практически те же его друзья-конспираторы 1920-х годов в 1930-х захватили власть в Германии, – не имели ни малейшего представления о силе морских держав. Они мыслили исключительно в масштабах Европы. Для них международная политика силы была неразрывно связана с ограничениями, присущими сухопутным военным действиям, и за десятилетие попыток изменить эту точку зрения Гитлера мне так и не удалось донести до него идею о том, что Америка является неотъемлемым фактором европейской политики.
Карл Филипп Готтлиб фон Клаузевиц (1780–1831) – прусский военачальник, военный теоретик и историк. В 1812–1814 годах служил в русской армии. Своим сочинением «О войне» произвёл переворот в теории и основах военных наук.
В один из его первых визитов я попытался устранить эту опасную одержимость реваншем против Франции, который бы стал путем к восстановлению позиций Германии в мире. Мы сидели вместе после обеда, когда он сдержанно спросил меня: «Ну, герр Ханфштангль, что вы думаете о ситуации в мире и ее влиянии на Германию?» И затем он дал мне говорить семь или восемь минут, слушая с превеликим вниманием и ни разу не перебив меня. Это свойство, как мне кажется, по мере усиления своей власти он потом утратил.
«Ну, – сказал я, – вы только что сражались в войне. Мы практически выиграли в 1917 году, когда Россия рухнула. Тогда почему же в конечном счете мы проиграли эту войну?» «Потому, что в войну вступила Америка», – сказал он. «Если вы это признаете, то мы оба сходимся в этом вопросе, и это все, что нам нужно понимать, – продолжил я. – Я был там во время войны и могу сказать, что эта страна представляет собой совершенно новый фактор в европейской политике. Где мы были в 1917 году? Французы бунтовали, британцы уже практически полностью получили свое, и что случилось потом? Америка мобилизовала 2,5 миллиона солдат из ниоткуда и отправляла по 150 тысяч человек в месяц на фронт. Если случится еще одна война, то ее непременно выиграет тот, на чьей стороне будет Америка. У нее есть деньги, у нее есть огромный промышленный потенциал, игнорируя ее, вы становитесь на гибельный путь. Единственной правильной политикой для вас является поиск дружбы с США. Это единственный способ поддерживать мир в Европе и возродить положение нашей страны».