Стас отправился в кондитерскую, где позавтракал, читая московскую газету. Накатилась слабость, вместе с ней мерцающее покалывание в груди: может, кофе был слишком крепким или сказалась беспокойная ночь. Утро в старом городе виделось пустынным, встречались группы спотыкающихся сонных экскурсантов. Придя в Нигулисте, Стас начал работать у храмового алтаря; рассматривал роспись, изображающую житие Святого Виктора. Потом наметил ракурсы для съемки, и вдруг услышал голос, безучастно рассказывающий о картине «Пляска смерти». Ему стало плохо и страшно: точка боли в груди слева выпустила тонкие иголки, колючий шарик сделался твердым и начал медленно поворачиваться.
Стас ощутил холодный пот на лбу, громко произнес: «Какой ужас». Хотел обернуться, но не успел. Так и стоял, чувствуя спиной холод. Будто прижимался к мраморной стене. Или лежал на полу?
Стас услышал слова, о которых мечтал двадцать лет:
– Тэре, Лариса.
«Я еще не умер, – подумал он, – а уже встретил ее. Значит, просто не успел умереть».
Господи, как страшно было бы с ней встретиться. Неужели ангелы начертили схемы наших жизней так, что они опять пересеклись? Конечно, у Ларисы огромная загадочная жизнь, трудно себе представить сколько людей и событий крутилось вокруг нее эти годы. Она изобразит радость, предложит отправиться к ней домой знакомиться с семейством. Пить чай. Может, в Эстонии не пьют чай? Кофе. Почему-то я уверен, что у нее есть семья. Я не смогу отказаться от приглашения: увидеть ее и сразу расстаться выше моих сил. Птица пролетела по небу; в одну сторону, потом совсем быстро, – в другую. Я способен только фиксировать и затем рассматривать снимки, годами недоверчиво рассматривать снимки со следами стремительной птицы. Потому что я оцепенел. Что если Лариса не летает больше? А я сам?
Он сказал бы ей о своем страхе.
– Мне тоже кажется, если повернуть голову вот так, ты можешь исчезнуть, отвечала Лариса.
– Никогда. Это ты можешь, мне было так больно!
Потом они оказались вдвоем на улице и не знали, что делать.
– Ты когда…?
– Сегодня утром.
– Где твои вещи?
– При чем здесь вещи, Лариса.
Они шли, не глядя друг на друга; смотрели вперед, пытаясь угадать будущее.
– Кто первым начнет рассказывать? – спросил Стас, не выдержав безвоздушного молчания.
– Эта улица называется Лаборатоориум.
– Знаю. Я искал тебя здесь.
Они бродили вдоль моря, гуляли в парке. Раньше никогда не ходили рядом, Лариса всегда шла быстрее, чем он.
– Ты приехал в первый раз?
– Я приехал сразу, когда потерял тебя. Ползал здесь, раненый. Если ты действительно живешь в этом городе, должна была видеть следы знакомой крови на тротуарах.
– Если бы ты был здесь тогда, мы не могли не встретиться, – я год встречала почти каждый поезд. У меня была такая болезнь – ждать тебя, встречать и провожать московские поезда. Казалось, через них я общаюсь с тобой. Поездная зависимость.
– Я приезжал в 86-м, потом еще три раза. Дважды прилетал на самолете. Уже без надежды, я перестал верить. Решил, что придумал нашу историю. Вернее, преувеличил ее значительность.
– Ты сказал глупость.
– Ну ладно.
– И все же решил еще раз попробовать?
– Иногда дается, когда перестаешь надеяться.
– Главное – дожить до того времени, когда дается.
«Господи, сделай так, чтобы у нее не было ни мужа – и никого, – взмолился Стас. – И как я смог выжить в предыдущей жизни без нее?».
– Ты, хоть иногда, представляла нашу встречу?
– Часто.
Она погладила его руку, Стас хотел взять ее ладонь и поцеловать, но не посмел. Большим блаженством было бы сейчас оказаться вдвоем в постели, он позволил себе представить их объятие, такой миг казался лучшим из всего, что могла предложить жизнь. Прижаться, лежать вздрагивая от нежности. Он думал об этом и смотрел себе под ноги, даже земля около ботинок была особенной… Вдруг опять испугался: физически удаляться от Ларисы больно, он это хорошо помнил, и если опять придется…О, неужели это возможно – в другом мире слиться навсегда именно физически. Блаженство цельности.
– Куда мы теперь? – наконец, спросил Стас.
– В гости к Хранителю.
В старой башне, пока они протискивались по тесной лестнице, Стас снова подумал о том, как быстро может раствориться двадцать с лишним лет, будто ты жил в одном измерении, а потом, вследствие неких сданных экзаменов, тебе открыли дополнительный объем. Ты существуешь в новой реальности как ни в чем не бывало, только скорость движения воздуха вокруг меняется, голова кружится от высоты и раскоординированности. В новом пространстве он знал только Ларису.
– Ты мой ключ к Небу, к настоящей жизни, – сказал он.
Лариса поднималась по лестнице первой.
– Пригни голову.
Стас вдруг представил, что она королева башни, маленькая и смелая, и наконец решила отвести его наверх – его совсем ничего не держит в том мире, где нет Ларисы. Он ударился головой.
– Больно? Я же сказала – пригнись, Стас. Сейчас увидишь то, что никто кроме меня не может показать.
– Меня бы устроило что-нибудь теплое, любая часть твоего тела, – жалобно пробормотал он.
– Ты опять сказал глупость.
– Если говоришь что думаешь, чаще всего так и получается. Твое прикосновение для меня важнее других даров вселенной.
Ступени были высокими и стертыми. Как и слова.
– Эт-та ты? – раздался сверху шелестящий голос.
– Идем к тебе, Карл, – произнесла Лариса торжественно. Из приоткрытой двери им навстречу вырвался поток музыки, плотный как вода. «Это и есть музыка Таллинна», – понял Стас.
Хранитель был высоким человеком, будто высохшим; когда он произносил слова по-русски – а время от времени они с Ларисой переходили на эстонский или на немецкий, то кивал головой и наклонялся, складываясь вперед. Стас отметил, что одежда на старике необычная, не то чтобы старинная, а какая-то театральная, нарядная и ветхая одновременно. Хранитель не разрешил фотографировать, хотя показывал свои сокровища с удовольствием. Это были черепа жертвенных животных, средневековые ордена в бархатных коробках, серебряные фигуры-скульптуры с глазами из драгоценных камней.