Утро выдалось хмурым и холодным. Проснувшись, я почувствовала, что ладони превратились в ледышки. Боль тоже как будто бы замерзла и до поры утихла. Мамы рядом не было. Наверное, убежала домой чинить плиту. Я с трудом потянулась к кнопке вызова и надавила на нее изо всех своих скудных сил. Скоро в коридоре послышались уверенные легкие шаги, и в комнату вошла девушка в бледно-зеленом халате – высокая, очень красивая брюнетка с бесстрастным выражением лица.
– В туалет хочешь? – спросила она меня.
Я молча покачала головой.
– Всё равно давай наденем памперс, – настояла она, – а то мало ли.
Я вновь покачала головой.
– Не надо памперс. Я сейчас встану.
– Не встанешь.
Она произнесла это так спокойно и твердо, что я сразу же умолкла и смирилась. Пока она меня двигала и переворачивала, боли почти не было, смущения тоже. Никаких эмоций. Всё остыло и заледенело у меня внутри. И я по-прежнему не ощущала свое тело ниже пояса.
– Готово, – коротко сказала девушка, укрывая меня одеялом. – Пить хочешь?
– Как вас зовут? – вместо ответа спросила я.
– Лена. – Она постучала кончиками наманикюренных ногтей по приколотому к карману бейджу. – Пить будем или нет?
Я выпила полстакана холодной кипяченой воды из ее рук.
– Как понадоблюсь, звони, – уходя, предупредила меня Лена. – Запиши мой номер телефона.
– У меня нет с собой мобильного, – тихо ответила я. – Мама вечером привезет.
– Хорошо, потом запишешь, – кивнула Лена и вышла.
Я некоторое время лежала, разглядывая потолок и пытаясь собраться с мыслями, но они прыгали и разбегались, будто рассыпавшийся бисер.
Вскоре вернулась Лена и принесла мне завтрак: тарелку каши, кусочек хлеба с маслом и сладкий чай. Она быстро и ловко покормила меня с ложки, ополоснула тарелку под краном и вновь ушла. Я продолжала лежать.
Кажется, я задремала, потому что, когда я в следующий раз открыла глаза, передо мной уже стояла капельница, и лекарство по трубочке бежало в катетер на моей левой руке. За окном шумел осенний дождь, и почерневший опавший лист прилип к оконному стеклу. Я долго смотрела на него, ни о чем не думая и отдыхая от боли, а потом опять уснула.
Меня разбудила мама. Она вихрем влетела в комнату, взъерошенная, с кучей сумок, и сразу же кинулась развешивать привезенные из дома шторки. Трещала при этом не умолкая.
– Танюш, представляешь, бегу я сейчас по коридору, а навстречу мне мужик: огромный, неуклюжий, как медведь, весь в белом и с бородищей, как у старовера. Я думала, у нас на этаже кто-то умер и они попа пригласили отпевать. Говорю: «Здравствуйте, батюшка!» А это, оказывается, главврач!
Я слушала ее, почти не вникая в смысл, и молча смотрела в окно.
– Вызвала на семь тридцать газовика духовку чинить, обещала оплатить по двойному тарифу за ранний вызов, а он, сволочь, не пришел! Отзвонился, сказал: ребенка в школу отвезет и потом подъедет. А я ему говорю: «Потом – суп с котом. У меня самой ребенок, я не могу всё утро дожидаться, пока вы соизволите прийти». И еще матом его послала. Вот ты мне говоришь всё время: «Не ругайся матом», – а некоторые люди других слов не понимают! Палец о палец не ударят, пока их не пошлешь!
Я вздохнула и закрыла глаза.
– Притомилась, Танюшка? Погляди, я твое любимое одеялко привезла! И пижам-ку! Давай позовем сиделку и переоденем тебя, а?
– Не надо! – с тревогой ответила я. – Мне опять будет больно! Я пока так полежу.
– Ну смотри, – развела руками мама. – А я бы переоделась. Чего голой лежать? Еще простудишься, а тебе кашлять нельзя. Доктор говорит, позвоночник у тебя и так на честном слове держится!
– Мама, привези мне телефон, – вспомнив Лену, попросила я. – И наушники мои белые.
– Привезу, Танюшка! Сегодня же вечером привезу! Только скажи, где они у тебя лежат.
– В рюкзаке, – подумав, ответила я. – В боковом кармане.
– Покушаешь пирожные? Это не вчерашние, а свеженькие! Я сегодня с утра по холодку в булочную забежала. Смотрю, а там эти… макаруны, или как их? Ну, кругленькие такие, разноцветные, мы их тебе на день рождения покупали! В общем, взяла целую пачку! Кушай, Танюшка, поправляйся!
– Спасибо, я уже позавтракала, – отказалась я.
– Ну тогда яблочко, а? Или бананчик?
– Не хочу. – Я устало покачала головой. – Сама поешь.
– Я-то голодной не останусь! – живо откликнулась мама. – Кстати, орешков тебе прикупила. Доктор говорит, нужно больше белка.
И тут дверь распахнулась, и в палату вошел доктор собственной персоной – низенький энергичный толстяк с обширной лысиной. Он не представился, но по маминым глазам я сразу поняла, что это он.
– Доброе утро! – сухо поприветствовал он нас с мамой и, взглянув мне в лицо, с нажимом спросил: – Как самочувствие?
– Плохо, – нервно сглотнув, хрипло ответила я. – Ног не чувствую вообще.
– Это не плохо, это нормально, – раздраженно ответил толстяк доктор. – Нужно много времени, чтобы восстановиться. Полежите месяца два, а там видно будет.
– Месяца два?! – ахнула мама.
– Именно, – строго ответил доктор. – А на реабилитацию уйдет полгода. Потом сделаете МРТ, и посмотрим.
– Что посмотрим? – Мой голос дрожал от напряжения.
– Посмотрим динамику, – коротко ответил доктор и повернулся к маме: – Мама, пройдемте со мной в ординаторскую.
Мама, все это время сидевшая с испуганным выражением лица и смотревшая на доктора с открытым ртом, тут же сорвалась с места и, не взглянув на меня, побежала вслед за ним к выходу. Ничего себе он ее выдрессировал за эти два дня! Я повернула голову к стене и вновь закрыла глаза.
Не знаю, сколько времени прошло до того момента, как боль проснулась и начала еле слышно гудеть и разгораться изнутри. Чувство замороженности ушло, по моим лицу и шее покатился пот, мышцы напряглись. Я закусила губу.
Мои ослабевшие пальцы беспокойно теребили и сжимали край одеяла. Хотелось заплакать, потом завыть в голос, но я не издала ни звука.
Глаза наполнились горькими слезами. Не могу больше терпеть, не могу! Рука сама потянулась к кнопке вызова сиделки.
– Что случилось? – спросила Лена, появившись на пороге так быстро, будто стояла под дверью.
– Больно! – прошептала я и расплакалась.
– Сейчас, – коротко ответила Лена и тихо вышла.
Она вернулась через минуту с маленьким подносом, на котором лежали ампулы, шприц и вата, откинула одеяло и сделала мне укол, которого я не почувствовала.
– Тебе нужно заменить памперс, – заметила она. – Через пятнадцать минут подойду, и заменим.
Оставшись в одиночестве, я вновь дала волю слезам. Ничего не чувствую, даже того, что мне нужно менять памперс! Это ужасно. Неужели я – инвалид? Неужели я никогда больше не встану на ноги, не смогу даже ходить в туалет без посторонней помощи? Как это страшно и стыдно! Испытывала ли я когда-нибудь прежде такое невыносимое чувство стыда? Никогда! А впрочем…
Это случилось в сентябре. Мы с Сашей и его друзьями поехали за город на рок-фестиваль, который проводился под открытым небом. Помню обширный пустырь, заросший сорной травой, а местами вытоптанный до жидкой хлюпающей грязи, и низкое пасмурное небо, с которого с утра накрапывал холодный дождь. Там на пустыре разбили что-то вроде палаточного лагеря, на который, будто стаи воронья, с каркающим смехом слетелись толпы одетых в черное, патлатых и горластых юношей и девушек. Почти в каждой палатке продавали алкоголь. Спонсором мероприятия выступала известная пивоваренная компания, чей логотип красовался на фанерных щитах ограждения и на флагах, развевавшихся над большинством палаток, поэтому пиво лилось рекой. И все присутствующие весело накатывали бутылку за бутылкой, не дожидаясь выступления своих кумиров.
– Почему твоя девушка ничего не пьет? – возмущенно орал какой-то настырный и бухой Сашин приятель.
– Она пьет только крафтовое, – отшучивался Саша, пряча меня в объятиях.
Я испуганно выглядывала из-за его плеча и с тревогой замечала, как много вокруг нас раскрасневшихся мутноглазых лиц с бессмысленными пьяными улыбками. Отвратительно воняло кислятиной, пережаренной картошкой, порчеными сосисками и немытыми телами. Концерт еще не начался, а особо жадных до впечатлений зрителей уже рвало в ближайших кустах.
– Мне здесь не нравится, – прошептала я на ухо Саше. – Поедем домой!
Саша заглянул мне в глаза, улыбнулся и успокаивающе погладил меня по голове.
– Давай дождемся Бутусова, а после него сразу свалим! – предложил он. – А пока можем прогуляться вон до той рощи! – И он указал пальцем на лесок, сжавшийся на склоне холма и выставивший колючие ветки почти облетевших деревьев, словно испуганный еж.
– Пойдем! – согласилась я, по-детски вцепившись в его спасительную руку.
И мы сбежали от его друзей и от всего света в безлюдный осенний лес.
Меня всегда волновала и глубоко трогала красота, заключенная в предсмертном осеннем увядании. Пожухлая бурая трава, пахнущая сыростью и гнилью, жесткие ржавые листья, готовые от малейшего вздоха ветра рассыпаться в прах, клочья мертвой паутины в ледяных каплях росы, редкие бледные цветы с еле ощутимым прохладным ароматом, трупики пчел и жуков с поджатыми лапками на стылой окаменевшей земле. Ускользающая прощальная красота, исполненная печали и пронизанная чувством скорой утраты. Наблюдая ее, хочется помолчать и подумать о том, что все рано или поздно заканчивается и что смерть неизбежна. Но Саша был в слишком хорошем расположении духа, чтобы заморачиваться подобными пустяками. Его громкий голос и жизнерадостный смех эхом отзывались в укромных уголках рощи. Он размахивал руками, жестикулируя, и ломал тонкие сухие прутья кустарника, шуршал, разбрасывая ногами листву, и с воодушевлением рассказывал мне о только что покинутой нами компании, которая ему, судя по его тону, все-таки очень нравилась.
– Тебе не жалко проводить так время? – удивилась я. – Серьезно?
– Нет, не жалко, и что? – немного запальчиво воскликнул Саша. – Они – классные ребята, нам вместе весело тусить!
– Мне они показались туповатыми, – честно призналась я.
Саша смутился.
– Ну, не все такие умные, как ты! – обиженно бросил он.
– Не сердись, – серьезно ответила я. – Мне просто неловко, когда вокруг все пьяные и орут.
– Я тоже иногда напиваюсь и ору, – с усмешкой признался Саша. – Разве это делает меня плохим человеком?
Я остановилась, повернулась к нему и внимательно посмотрела в его безмятежные смеющиеся голубые глаза.
– Ты слишком серьезная, – примирительно добавил он. – Расслабься.
Меня рассердили Сашины слова, и я оттолкнула его руку и побежала прочь.
– Таня! – крикнул он мне вслед. – Таня, постой!
Но я только прибавила ходу, и тогда он побежал за мной. Погоня подстегнула меня бежать еще быстрее. И если поначалу мне казалось, что Саша вот-вот меня настигнет, я даже чувствовала его тяжелое дыхание за спиной, то вскоре, несмотря на все его спортивные достижения, он начал отставать. Я обернулась и, смеясь, показала ему язык, но в тот же момент оступилась и упала навзничь. Саша догнал меня, набросился сверху, крепко обхватил руками, и мы кубарем покатились вниз по склону, тяжело дыша и смеясь. В пылу борьбы с его головы слетела шляпа-котелок, а у меня завернулось платье. Неожиданно я вскрикнула: что-то колючее поцарапало мне бедро. Мы замерли.
– Что с тобой? – тяжело дыша, спросил Саша.
Я, поморщившись, прижала ладонь к бедру, но касание только усилило боль. А когда я отняла руку и поднесла ее к лицу, то увидела, что она вся измазана кровью.
– Нужно срочно дезинфицировать рану, чтобы не было заражения! – беспокойно заговорил Саша.
– Чем дезинфицировать? – растерялась я. – Ничего ведь нет.
– Собаки зализывают раны, – заметил Саша.
– Я не собака, – возразила я. – Да мне и не дотянуться ртом до этой царапины.
– Я могу тебе помочь, – вдруг предложил он.
Мы посмотрели друг на друга и густо покраснели.
– Помочь? – севшим голосом спросил Саша.
Я молча отвернулась и закусила губу. Саша осторожно приподнял край моего платья и склонился над раной. Я зажмурилась. Через некоторое время он приподнялся и легонько потрепал меня по плечу.
– Всё в порядке?
Я кивнула, не глядя на него.
– Тебе не больно?
Я отрицательно покачала головой.
– Почему ты молчишь?
Я глубоко вздохнула, но не повернулась. И тогда он сам развернул меня к себе и заглянул в лицо с какой-то странной торжествующей улыбкой на губах, которая показалась мне глупой и неуместной.
– У тебя все губы в крови, как у вампира, – холодно промолвила я.
А Саша по-прежнему смотрел на меня в упор и по-идиотски широко улыбался.
– Что смешного? – не выдержала я.
Но Саша только покачал головой…
Не знаю почему, но каждый раз, вспоминая этот случай, я умираю от стыда, такого же болезненно острого, как сейчас, когда я лежу обездвиженная в мокром памперсе и смиренно жду посторонней помощи…
Мама вернулась в палату раньше Лены с целым ворохом новостей, которыми ей не терпелось поделиться. Она заговорила со мной уже с порога и от возбуждения тараторила быстрее обычного, задыхаясь и глотая слова.
– Танюшка, доктор сказал, нельзя тебе оставаться вегетарианкой: на такой диете ни кости, ни хрящи нормально не срастаются. У тебя еще и анемию нашли в придачу. Говорит, нужно кушать красное мясо, печенку, икру. Правда, не сказал, где твоей маме денег заработать, чтобы всё это покупать каждый день! Но ты не волнуйся! Если понадобится, я для тебя горы сверну! На вторую работу устроюсь, кредит оформлю, да мало ли! Папашу твоего безответственного за горло возьмем, пусть раскошеливается! Я ему еще не звонила и ничего про тебя не рассказывала. Всё равно от него толку как от козла молока: придет, усядется тут на кровать, поохает, повздыхает, за ручку тебя подержит – и до свидания! Помнишь, на день рождения приволокся с открыткой? Позорище! Ни цветочка не принес, ни шоколадочки! И хоть бы рубль дал на именины! «Я, – говорит, – и так алименты большие плачу, на них и покупай подарки дочери». Скотина.
Я закусила губу и промолчала. Мама быстро взглянула на меня и мгновенно свернула неприятную тему.
– В общем, с завтрашнего дня начинаем кушать мяско, хорошо? А сегодня у нас с тобой тыквенный суп! Погляди, какой яркий получился! Будто с картинки!
– Мама, а в школу ты еще не звонила? – перебила я.
– Не звонила. – Мама энергично затрясла головой. – Не до школы нам сейчас. Доктор говорит, на ближайший год о школе забудь. Лечиться будем, реабилитироваться. Но ты не волнуйся, Танюш, я им позвоню, расскажу, что случилось. Вот прямо сегодня и позвоню!
Значит, Саша еще ничего не знает. Я не появляюсь в школе уже три дня, и конечно же это не укрылось от его внимания. Он наверняка мне звонил, и не раз. Он, скорее всего, с ума сходит от беспокойства.
В палату вошла Лена, коротко поздоровалась с мамой и легким шагом приблизилась ко мне.
– Переоденем памперс? – предложила она.
Я отвела взгляд и поспешно кивнула.
Лена принялась за дело, а моя любопытная мама вскочила и, вытянув шею, с беспокойством и тревогой следила за каждым ее жестом.
– Погодите! – вдруг воскликнула она, хватая Лену за руку. – Это что еще такое?
– Что случилось? – спокойно и бесстрастно поинтересовалась Лена, глядя на маму сверху вниз.
– Татьяна, что это у тебя там, под левой рукой на ребрах?! – с нарастающим возмущением в голосе воскликнула мама. – Ответь мне сейчас же! Это что, наколка?
– Не наколка, а татуировка, – тяжело дыша от напряжения, ответила я.
– Ты сделала себе наколку?! – ахнула мама, пропустив мимо ушей мое тихое замечание. – Когда ты успела? Кто тебя надоумил?
Я зажмурилась и не отвечала. Мама начала громко причитать и жаловаться. И только Лена оставалась невозмутимой и продолжала ловко и умело переворачивать меня на постели.
…А татуировки мы сделали вместе с Сашей. Это был его подарок ко дню моего рождения. Само собой, мы договорились обо всем заранее и в назначенный день прогуляли школу и пошли в тату-салон к Сашиному знакомому мастеру.
Нас встретил молодой человек с татуировками в виде птичьих перьев на висках и с наколотыми на скулах странными словами Popol Vuh. (Я понятия не имела, что такое «Пополь-Вух», и парень объяснил мне, что, помимо татуировок, он увлекается культурой народов древней Америки, а Пополь-Вух – это мистическая книга-эпос, рассказывающая историю народа киче́.) Мы сообщили ему, что хотим сделать татуировки в виде первых букв наших имен, заключенных в сердечко. Парень поморщился и предложил заменить сердечко на солнце с оригинальным геометрическим узором в стиле майя. Мы поддались на уговоры и почти сразу же согласились, отчего стоимость татуировок резко возросла. Но нас в тот миг не пугали никакие расходы. Саша попросил набить ему рисунок на запястье, а мне не хотелось выставлять символ своего чувства напоказ, и я предложила наколоть его где-нибудь поближе к сердцу, но только не прямо на груди.
Саша пошел делать татуировку первым. Он сидел перед мастером со своим обычным беззаботным выражением лица и веселой ухмылкой и не переставал дурачиться. Я всё время держала его за руку, и иногда он сжимал мои пальцы так сильно, что я поневоле бледнела.
Когда я устроилась рядом с мастером и расстегнула платье, Саша тоже хотел взять меня за руку, но я отказалась. Мне захотелось, чтобы он вышел и подождал меня на улице. Саша слегка удивился и, кажется, даже обиделся, но без лишних возражений покинул салон.
Парень набивал татуировку молча. Я изо всех сил старалась не дрожать от боли и, чтобы отвлечься, попросила его рассказать мне что-нибудь еще об индейцах. Он потихоньку пересказал мне весь «Пополь-Вух», а в конце на одном дыхании продиктовал свой номер телефона: «Звони в любое время, пообщаемся». Я сделала вид, что заношу его номер в список контактов, а на самом деле просто водила пальцами по экрану отключенного смартфона. Парень вышел и позвал Сашу.
Пока я застегивала пуговицы на платье, Саша с угрюмым видом расплатился и подошел ко мне.
– Все в порядке? – спросил он неприязненным тоном.
Я вскочила на ноги, прижалась к его груди и расплакалась навзрыд.
– Танечка, что? – испугался Саша, крепко обнимая меня и пытаясь заглянуть в лицо.
– Ничего, – вполголоса пробормотала я. – Просто я плохо переношу боль.
– А почему тогда ты просила меня уйти?
– Я боялась, что не выдержу, если ты будешь смотреть. Рядом с тобой я как-то расслабляюсь и мне постоянно хочется то смеяться, то плакать.
Сашу эти мои слова почему-то привели в дикий восторг: он, весь сияя, подхватил меня на руки и с силой закружил.
– Танюха, я тебя обожаю! – громко прошептал он, прижимаясь щекой к моей щеке.
Если задуматься, я всегда ощущала в его присутствии необыкновенную легкость и свободу. Когда я смотрела в его светлые и чистые голубые глаза, жизнь казалась мне до смеха простой, все проблемы – решаемыми, а любовь – бесконечной. Сашино вечное легкомыслие не раздражало меня, а вдохновляло на безумные поступки. Рядом с ним я глупела и, махнув рукой на затаенные страхи, с головой бросалась в любые авантюры. Возможно, в этом было что-то неправильное и даже опасное, но мне ужасно не хотелось всерьез разбираться в своих чувствах. Мне хотелось просто жить и радоваться жизни…
Мы с мамой не разговаривали до самого обеда. Она так сильно обиделась на меня за татуировку, что надолго замолчала. Но когда Лена принесла еду (жидкую похлебку из риса и горстку пшена с сосиской), мама не выдержала и воскликнула:
– Ну разве можно это есть? – и активно зашуршала пакетами, извлекая многочисленные банки, склянки и лоточки, сопровождая каждый из них комментарием: – Тыквенный суп. Свеженький! Яблочное пюре. Сама натерла. Бананчики спелые! Вишневый джем (у соседки взяла, привет тебе от нее). Макаруны, или как их там. Смотри-ка, и клубничные есть! Хлебушек. Когда брала, он еще теплый был! А завтра мясное привезу. Или икру.
– Не забудь захватить телефон и наушники, – осторожно напомнила я.
– Уж не забуду! – немного сварливо откликнулась мама, но тут же смягчилась: – Танюшка, давай я тебя покормлю!
После еды Лена сделала мне укол, и я вновь задремала.
Меня пробудила боль, которая вскоре разыгралась и заныла по всей спине, заставляя беспомощно дрожать и стискивать край привезенного мамой домашнего синенького одеяла с рыбками. Каждое малейшее движение причиняло мне невыносимые муки. И только ноги оставались неподвижными и бесчувственными, словно камни.
– Мама, ты позвонила в школу? – спросила я, едва шевеля пересохшими губами.
– Нет, Танюшка, не звонила.
– Позвони.
– Сейчас позвоню. Тебе водички дать?
– Позвони, пожалуйста.
– Хорошо, хорошо! Ты, главное, не волнуйся! Уже набираю номер твоей классной руководительницы! Слышишь? Гудки пошли!
Скорее бы Саша узнал, что со мной случилось несчастье! А то вдруг я умру от боли и не успею его увидеть!
Не могу больше это выносить, не могу! Такое чувство, будто я лежу спиной на тлеющих углях и меня со всех сторон прокалывают спицами!
И никакие уколы не помогут. Ничего не поможет, врачи и так уже сделали все, что могли, и теперь остается только терпеть и надеяться на лучшее.
Мама разговаривает с нашей классной по телефону. Она говорит так громко, что ее, наверное, слышно в коридоре. А бабуля всегда разговаривала тихо, совсем как я.
Я от многих слышала, что я – бабулина копия. А в модельном агентстве мне сказали, что у меня типаж – девочка из шестидесятых. Вечно наряжали меня в платья-рубашки и сафари с неизменным белым воротничком. Я так вжилась в образ, что сделала себе стрижку боб и начала под стать Саше носить ретро-шляпу, только у него был котелок, а у меня – с широкими полями. Саша хвастался перед друзьями, что встречается с моделью, и меня это всегда смешило. Можно подумать, я – Бар Рафаэли, а не обычная девчонка, числящаяся моделью в крошечном провинциальном агентстве. У меня даже нет полноценного портфолио! А теперь тем более очевидно, что супермоделью мне уже не стать: хороша модель с раздробленным позвоночником и переломанными ногами, которая лежит в мокром памперсе и корчится от боли!
…Саша, где же ты?!
– Танюшка, я всё рассказала твоей классной! – сообщила мама, отложив телефон. – Она, конечно, в шоке! Сказала мне, чтоб мы держались и не унывали. Если хочешь, в выходные тебя придет навестить весь твой класс!
– Не хочу. – Я в отчаянии отвернулась.
Что мне мой класс? Саша учится в другом, он на год старше меня. Скорее бы только до него дошла новость обо мне!
– Я тут подумала, – между тем продолжала мама, – и решила все-таки позвонить твоему отцу. А чего мы в одиночку бьемся? Пусть подключается и помогает! Сейчас же его наберу!
И она с энтузиазмом потянулась за телефоном.
– Мама, поговори с ним в коридоре, пожалуйста! – взмолилась я.