История константинопольского монашества до сих пор обойдена вниманием ученых. Авторы писали о жизни отцов-пустынножителей, отшельников из Египта и Фиваиды, Антониев, Иларионов, Пахомиев. Кажется, что несправедливое презрение мешало описать жизнь тех тысяч иноков, которые жили в монастырях столицы империи.
А между тем немногие иные предметы столь сильно заслуживают внимания исследователя и настолько способны побудить его к действию.
Что касается истории Византийской империи, мы до сих пор, сами этого не замечая, находимся под влиянием ненависти и презрения, возникших в Средние века во время религиозной борьбы. Разделение церквей заставляет нас забыть все услуги, которые греки оказали христианской цивилизации: ее ортодоксальному религиозному учению, догматы которого разрабатывали, ее истории, богословию, поэзии, ее литературе и искусствам, которым они служили умело и разумно. Разве что усилия нескольких эрудитов, попытавшихся дать более беспристрастную оценку происходившего в Византии, начинают рассеивать многовековые предубеждения Запада против греко-византийской культуры, но это удается с трудом, несмотря на научную ценность этих усилий и авторитет знаменитых в научном мире имен.
Я (почему бы не признаться в этом?) разделял традиционное мнение, когда благодетельная настойчивость выдающихся наставников побудила меня приступить к этому исследованию о константинопольских монахах.
Описав и показав на примере непрерывной цепи событий, с каким невероятным пылом, с какой лихорадочной быстротой и с какой тревогой из-за всегда ненадежного будущего императоры, великие государственные деятели и богатые частные лица застраивали монашескими обителями все кварталы столицы и ее пригородов, нужно было затем попытаться ознакомиться с внутренним миром монахов, проследить за ними от вступления в монастырь до самой высшей степени религиозного посвящения, изучить их отношения с настоятелями, описать их уставы, покаяния и наказания, разновидности монашеской дисциплины.
Эти люди, отделенные от мира, все же не могли быть полностью равнодушными к спорам о вероучении, которые всегда очень часто случались на Востоке и происходили даже в самой столице империи. Наряду с патриархом Константинопольским и часто против его воли монахи играли важную роль в событиях, которые разворачивались вокруг постоянно, снова и снова возникавших ересей. Монахи были участниками многих синодов и соборов, они почти всегда отправляли посланцев в Рим, когда считали нужным защитить чьи-то интересы или какие-либо правила вероучения.
Их влияние на государство было не меньше, чем влияние на церковь. Если государь исповедовал православие, у него не было более верных подданных, чем монахи его столицы. Но если он начинал бороться против их верований, они становились его самыми непримиримыми врагами. Императоры-иконоборцы напрасно пытались привлечь монахов на свою сторону, а когда не смогли добиться успеха, попытались упразднить все монастыри. После того как монахам вернули свободу, их общины очень быстро стали такими же многочисленными и могущественными, как в свои лучшие дни. Казалось, они удовлетворяли неодолимую потребность и естественную склонность византийцев к религиозному благочестию. Народ окружал монахов простодушным, хотя и немного суеверным поклонением, и несколько государей из числа самых яростных ненавистников монашества часто просили их о молитвах или о помощи.
Кроме того, монахи заслуживали уважение толпы добродетелью и ученостью. Они заслуживают и наше уважение своей выдающейся ролью в истории византийской литературы и услугами, которые оказали литературе и искусству Византии. Их библиотеки – свидетельства того, как усердно они изучали все виды знаний. Именно в их школах писцов было создано большинство рукописей, в которых до нас дошло столько церковных и светских сочинений. Религиозная живопись, в том числе искусство миниатюры, было одним из самых распространенных занятий монахов, и вряд ли можно сосчитать всевозможные произведения искусства, которые были ими созданы.
Таков, в немногих словах, план этого сочинения, которое завершается смертью Фотия. Его кончина стала и концом того периода в истории византийского монашества, который делает честь монашеской братии. Писать о том, что произошло позже, было невозможно: это или слишком расширило бы границы сочинения, или нарушило бы его целостность.