Книга I
Глава 1 Портфель
Мириам с Мохтаром делилась. Как правило, книжками. Давала ему почитать «Капитал». Давала Ноама Хомского. Подкармливала его разум. Подпитывала устремления. Встречались они где-то год, но шансы были невелики. Он мусульманин, американский йеменец, а она наполовину палестинка, на другую гречанка, да еще христианка вдобавок. Но она была красивая и яростная, а за Мохтара сражалась отчаяннее, чем он сам за себя сражался. Когда он сказал, что хочет все-таки закончить бакалавриат и пойти на юридический, Мириам купила ему сумку. Адвокатский такой портфель, произведен в Гранаде, тщательно выделанная мягчайшая кожа, латунные заклепки и пряжки, внутри отделения, элегантно. Может быть, думала Мириам, портфель подвигнет Мохтара к мечте.
Все складывается, думал Мохтар. Он наконец-то накопил денег на Городской колледж Сан-Франциско и осенью пойдет учиться. Два года в Городском, потом еще два в Университете штата, потом еще три на юридическом. Когда закончит, ему стукнет тридцать. Не идеально, но план приемлемый. Впервые за всю учебную жизнь у Мохтара появились хоть какие-то ясность и импульс.
Для колледжа нужен был ноутбук, и Мохтар попросил денег в долг у брата Валлида. Валлид был почти на год младше – они называли себя ирландскими близнецами, – но у Валлида все было схвачено. Несколько лет он проработал консьержем в небоскребе «Инфинити», потом поступил в Университет Калифорнии в Дейвисе. И накопил достаточно – хватит на ноутбук Мохтару. Валлид оплатил новый «макбук эйр» своей кредиткой, а Мохтар пообещал вернуть одиннадцать сотен долларов по частям. Ноутбук он засунул в портфель; вошел тютелька в тютельку и выглядел по-адвокатски.
С этим портфелем Мохтар пришел на сомалийский благотворительный вечер. Год был 2012-й, и Мохтар с друзьями устроили в Сан-Франциско сбор средств в пользу сомалийцев, пострадавших от голода, который уже унес сотни тысяч жизней. Вечер проходил в Рамадан, так что все наелись и послушали, что́ американские сомалийцы рассказывают о невзгодах своих соплеменников. Собрали три тысячи долларов, в основном наличными. Мохтар сложил деньги в портфель – в костюме и с кожаным портфелем, где лежали новый ноутбук и пачка долларов всевозможных деноминаций, он чувствовал себя человеком деятельным и целеустремленным.
Поскольку Мохтар был окрылен, да и вообще импульсивен по натуре, он уговорил еще одного организатора, Сайеда Дарвуша, сразу после мероприятия отвезти деньги в Санта-Клару – час дороги на юг. В Санта-Кларе они зайдут в мечеть и передадут деньги представителю «Исламской помощи», международной некоммерческой организации, которая направит пожертвования в Сомали. Другой организатор попросил Мохтара прихватить большой кулер с остатками рухафзы, розового пакистанского напитка из молока и розовой воды.
– Точно надо ехать сегодня? – спросил Джереми.
Джереми нередко казалось, что Мохтар берет на себя слишком много и слишком рьяно.
– Нормально, – сказал Мохтар.
«Надо сегодня», – подумал он.
Так что Сайед сел за руль, и всю дорогу по 101-му шоссе они рассуждали о щедрости, которую видели в тот вечер, а Мохтар размышлял, как это приятно – выдумать что-то, а потом воплотить. Еще он размышлял, каково это будет – получить юридический диплом, стать первым в роду американских Альханшали бакалавром права. И как он в конце концов доучится и будет представлять тех, кто просит убежища, – других американских арабов с иммиграционными затыками. Может, в один прекрасный день баллотируется куда-нибудь.
На полпути к Санта-Кларе Мохтара одолела усталость. Он готовил этот благотворительный вечер неделями, а теперь тело требовало отдыха. Он прислонился головой к стеклу.
– Подремлю немножко, – сказал он.
Проснулся, когда машина уже стояла перед мечетью в Санта-Кларе. Сайед тряс его за плечо:
– Просыпайся.
До намаза оставалось несколько минут.
Полусонный Мохтар выполз из машины. Они достали из багажника рухафзу и потащили ее в мечеть.
Только после намаза Мохтар сообразил, что оставил портфель на улице. На земле, у машины. Портфель с тремя тысячами долларов и новым ноутбуком за тысячу сто Мохтар оставил среди ночи на автостоянке.
Они бросились к машине. Портфель исчез.
Они обыскали автостоянку. Безрезультатно.
В мечети никто ничего не видел. Мохтар и Сайед искали всю ночь. Мохтар не спал. Утром Сайед уехал домой. Мохтар остался в Санта-Кларе.
Оставаться не было смысла, но как тут вернешься домой?
Он позвонил Джереми:
– Я потерял портфель. Я потерял три тысячи долларов и ноутбук из-за этого клятого розового молока. Что я людям скажу?
Нельзя сказать сотням людей, которые пожертвовали на голодающих в Сомали, что их деньги испарились. Нельзя сказать Мириам. Помыслить невозможно, сколько она заплатила за портфель и что она подумает – он же потерял все, что у него было, разом. Нельзя сказать родителям. Нельзя сказать Валлиду, что они будут выплачивать одиннадцать сотен долларов за ноутбук, которым он, Мохтар, никогда не воспользуется.
Назавтра один друг Мохтара, Ибрагим Ахмед Ибрагим, улетал в Египет – посмотреть, как там Арабская весна. Вместе с ним Мохтар прокатился до аэропорта – это на полпути к родительскому дому. Ибрагим доучивался в Университете Калифорнии в Беркли, через несколько месяцев получит диплом. Что сказать Мохтару, он не знал. «Не переживай» – как-то неубедительно. Ибрагим растворился за пограничным контролем и улетел в Каир.
А Мохтар сел в черное кожаное кресло в зале ожидания и просидел там не один час. Смотрел, как улетают люди. Как уезжают и приезжают семьи. Бизнесмены с портфолио и планами. В международном терминале, этом памятнике движению, он сидел, вибрируя, и не двигался никуда.
Глава 2 Консьерж в «Инфинити»
Мохтар стал консьержем. Нет. Вестибюльным представителем. Так это предпочитали называть в «Инфинити». Другими словами, Мохтар был консьержем. Мохтар Альханшали, первенец Фейсала и Бушры Альханшали, старший брат Валлида, Сабы, Халеда, Афры, Фоваза и Мохамеда, внук Хамуда аль-Ханшали Зафарана аль-Эшмали, иббского льва, потомок рода аль-Шанана, крупнейшей ветви племенной конфедерации Бакиль, был консьержем.
«Инфинити» состоял из четырех жилых корпусов – все с видом на залив Сан-Франциско, на выбеленный солнцем город и холмы Восточного Залива. В небоскребах «Инфинити» жили врачи, ИТ-миллионеры, профессиональные спортсмены и богатые пенсионеры. Все они ходили туда-сюда через сверкающий вестибюль, и Мохтар открывал им дверь, чтоб они лишний раз не напрягались.
О Городском колледже пришлось забыть. Мохтар потерял портфель, и ему пришлось искать полноценную работу. Омар Газали, друг семьи, одолжил ему три тысячи долларов для «Исламской помощи». Но эти деньги нужно было вернуть, а еще ведь тысяча сто, которые Мохтар задолжал Валлиду, – колледж пусть подождет, неведомо сколько.
В «Инфинити» Мохтара привел Валлид: прежде Валлид и сам там работал. Он тогда зарабатывал двадцать два доллара в час, а Мохтару, его старшему брату, платили восемнадцать. Когда в «Инфинити» работал Валлид, там действовал профсоюз, но потом профсоюз развалился, а управляющей стала лощеная перуанка Мария, которая цокала по блестящим полам на высоких каблуках. Опрятность Мохтара ей понравилась, ему предложили работу. Восемнадцать долларов в час, грех жаловаться, когда минимальная заработная плата в Калифорнии – 8,25.
Но с колледжем пришлось попрощаться, и прямого пути туда Мохтар больше не видел. Целыми днями он торчал в вестибюле Башни Б, открывал двери жильцам и всевозможным работникам сферы услуг, которые кормили или массировали жильцов; людям, что выгуливали крохотных собачек, прибирались в квартирах и вешали новые люстры. Мохтар всегда приносил с собой книгу (он опять пошел на штурм «Капитала»), но за стойкой в вестибюле особо не почитаешь. Постоянно отвлекают, бесит шум. Вестибюль выходил прямо на улицу, а район менялся, что ни месяц – новое здание, к югу от Маркет разрастался какой-то мини-Манхэттен. Стройки грохотали аритмично и трепали Мохтару нервы.
И ладно бы шум – в основном почитать, да и подумать мешала сама дверь. Вестибюль – стеклянный ящик, прозрачный шестигранник, и вестибюльному представителю полагалось зорко следить, не приближается ли к двойным дверям кто-нибудь с улицы под любым углом. Большинство визитеров Мохтар знал – жильцы, обслуживающий персонал «Инфинити», курьеры, – но случались и нежданные посетители. Гости, тренеры, риелторы, терапевты, ремонтники. Кто бы ни подходил к двери, Мохтару полагалось быть на низком старте.
Если пришел курьер, можно встать, улыбнуться, открыть дверь – спешить некуда. Но если пришел жилец, за секунду или две надо выскочить из-за стойки, кинуться к двери (не показывая, что сбиваешься с ног), открыть ее, улыбнуться и впустить жильца. Нехорошо, если жилец коснулся двери прежде Мохтара. Мохтар должен успевать первым – распахнуть дверь, улыбнуться до ушей и тут же выдать вопрос, весело и простодушно: «Как пробежка, мисс Агарваль?»
Все это было непривычно. Это придумала Мария. Когда в здании действовал профсоюз, а вестибюльным представителем был Валлид, работа считалась сидячей, то есть вестибюльный представитель не обязан был вскакивать, когда люди входили или выходили. Но с приходом Марии все изменилось. Теперь работа требовала неустанной бдительности, умения прытко и элегантно вспрыгнуть из-за стойки и пересечь вестибюль.
И неважно, что любой способен открыть дверь самостоятельно. Не в этом же дело. Дело в личном отношении. Когда улыбчивый человек в опрятном синем костюме открывает тебе дверь, это символ роскоши и знак человеческой заботы. Жильцы видят, что это не простой дом, что этот ухоженный и предупредительный работник в вестибюле не просто получает их посылки, приветливо встречает их гостей, проверяет или выгоняет непрошеных визитеров, – он так неравнодушен, что открывает им дверь, говорит «доброе утро», «добрый день», «добрый вечер», «кажется, дождь собирается», «оденьтесь потеплее», «приятного вам матча», «приятного вам концерта», «хорошо вам прогуляться». Этот любезный человек скажет «здравствуйте» их собаке, скажет «здравствуйте» их внукам, скажет «здравствуйте» их новой подруге, скажет «здравствуйте» приглашенному арфисту, которого наняли играть, пока жильцы «Инфинити» ужинают.
Такое правда было. Правда был такой человек. Он правда был арфист, а у него была компания «Я оставил свою арфу в Сан-Франциско». Мохтар близко с ним познакомился. За несколько сотен долларов арфист приходил со своей арфой и играл, пока люди ели, пока люди пили. Одна пара из «Инфинити», чья жизнь проходила во всех смыслах на высоте, нанимала арфиста раз в месяц. Он был дружелюбный. И электрик по люстрам тоже – болгарин, часто болтал с Мохтаром. Специалистка по питанию животных – милая женщина с синими прядями, бренчала серебром от запястья до плеча. Каждый день сквозь эти двери проходил калейдоскопический парад. Личные тренеры – этих набиралось с десяток, и Мохтару полагалось знать всех, знать, кто отвечает за оздоровление и долголетие какого жильца. Приходили консультанты по искусству, персональные ассистенты по покупкам, няни, плотники, дорогие личные врачи. Курьеры из китайских ресторанов на велосипедах, курьеры из пиццерий на машинах, курьеры из химчисток пешком.
Но в основном приходили почтовые курьеры. Курьер «ФедЭкса», курьер UPS, курьер DHL, и они приносили коробки с обувью из «Заппос», витамины с Bodybuilding.com, подгузники с diapers.com. Одни любили потрепаться, другие работали по часам, вечно опаздывали, распишись быстренько, «спасибо, чувак». Одни знали Мохтара по имени, другим было все равно. Кое-кто любил потрындеть, пожаловаться, посплетничать. Но сколько посылок прибывало через эту дверь – это просто уму непостижимо.
«Что у нас тут сегодня?» – спрашивал Мохтар.
«У нас тут кешью из Орегона», – отвечал курьер.
«У нас тут стейки из Небраски – их надо срочно в холодильник».
«У нас тут рубашки из Лондона».
Мохтар расписывался на клипбордах и уносил посылки в кладовую позади стойки, а потом, увидев жильца в вестибюле, весело поднимал палец и бровь, объявлял, что прибыла посылка. И жильцы тоже радовались. Как-то раз один немолодой жилец, Джеймс Блэкбёрн, открыл коробку и показал Мохтару пару новых перьевых ручек «монблан».
«Лучшие перья в мире, мистер», – сказал Блэкбёрн.
Неизменно учтивый Мохтар восхитился перьями и что-то про них спросил. Прошло несколько месяцев, и под Рождество он обнаружил на столе подарок; развернул – а там такое же перо. Презент от мистера Блэкбёрна.
В основном жильцы обзавелись деньгами недавно и только привыкали к «Инфинити». Если они хотели, чтобы с ними общались формально, Мохтар общался формально. Если им хотелось поговорить, он разговаривал, и временами на эти разговоры находились время и силы. Допустим, жильцы в вестибюле ждали машину. Мохтару полагалось стоять у двери, подкарауливать прибытие машины, и тогда ему и жильцу выпадало несколько неловких минут, когда оба смотрели на улицу.
«Много работы сегодня?» – спрашивал, к примеру, жилец.
«Да не очень», – отвечал Мохтар.
Важно было не показывать, что загоняешься. Вестибюльный представитель обязан излучать невозмутимую компетентность.
«Слыхали? В Башню Б въехал питчер „Сан-Франциско Джайентс“», – говорил жилец.
Тут прибывала машина, и беседа заканчивалась.
Но порой они углублялись. Вот Джеймс Блэкбёрн – он углублялся. Заинтересовался Мохтаром еще до пера «монблан». «Ты умный парень, Мохтар. Какие у тебя планы?»
Мохтар ему сочувствовал. Джеймс, белый пенсионер на седьмом десятке, – хороший человек, ему тоже неловко. Если считать, что Мохтар хочет чего получше, нежели всю жизнь скакать из-за стойки к двери, это умалит нынешнюю работу Мохтара – мало ли, вдруг для Мохтара это личная вершина? Но если считать, что для Мохтара это личная вершина, выводы получаются весьма прискорбные.
В основном жильцы вопросов не задавали. Не хотели знать. Эта работа, само присутствие Мохтара напоминали им: есть те, кто живет в стеклянных башнях, а есть те, кто открывает им двери. Замечали жильцы, как он читает «Проклятьем заклейменных»?[3] Не исключено. Он свои книжки не прятал. Замечали жильцы Мохтара в новостях, когда он порой сзывал всех на протесты или выходил на них, требуя перемен во взаимоотношениях полиции и сан-францисского сообщества американских арабов и мусульман? Мохтар иногда мелькал на публике, и временами ему казалось, что его будущее – организовывать, представлять арабов и мусульман на уровне повыше. Член Наблюдательного совета Сан-Франциско? Мэр? Кое-кто из жильцов «Инфинити» знал о его гражданской деятельности, и для большинства он оставался неудобной загадкой. Мохтар понимал: им предпочтительны консьержи чуть посмирнее и поскучнее.
Но еще был Джеймс Блэкбёрн. «А где ты вырос? – спрашивал он. – Сам-то местный?»
Глава 3 Малолетний книжный вор
Самое раннее воспоминание Мохтара о Сан-Франциско – человек, который испражняется на «мерседес». В тот день семья Мохтара приехала в Тендерлойн. Мохтару исполнилось восемь – старший из тогда еще пятерых детей. Семья годами жила в бруклинском районе Бедфорд-Стайвесант, где отец Фейсал управлял «Кондитерской и продуктовым Майка» – лавкой, принадлежавшей деду Мохтара Хамуду. Но Фейсал не хотел торговать алкоголем – ему было неприятно. После многих лет планирования и мучительных раздумий Фейсал и его жена Бушра наконец-то вырвались на волю. Переехали они в Калифорнию, где Фейсалу пообещали работу уборщика. Лучше оказаться на мели и начать с нуля, чем толкать бухло под отцовской пятой.
Квартиру они нашли в Тендерлойне, который считается самым неблагополучным и бедным районом Сан-Франциско. Они приехали в город, Мохтар и остальные дети сидели сзади, машина остановилась на светофоре. Мохтар посмотрел в окно – рядом затормозил белый «мерседес»; Мохтар залюбовался этим автомобилем, блистающей краской, мерцающим хромом, и тут какой-то человек в обносках запрыгнул на капот, стянул штаны и наложил кучу. Случилось это в квартале от будущего дома семейства Альханшали.
Они уехали из просторной бруклинской квартиры, отказались от жизни, в которой, вспоминает Мохтар, никто ни в чем не нуждался, – у детей была отдельная комната, набитая игрушками, – и угодили в двухкомнатную квартирку в доме 1036 по Поук-стрит, между двумя магазинами порнографии. Пятеро детей ночевали в спальне, родители – в гостиной. Ночь напролет визжали сирены. Выли наркоманы. Бушра боялась одна ходить по району и за продуктами на Ларкин-стрит посылала Мохтара. В один из первых таких походов в Мохтара швырнули бутылкой – стекло разбилось об стену у него над головой.
Мохтар привык к наркоторговле, кипевшей круглосуточно прямо на улицах. Привык к запахам – человеческих фекалий, мочи, марихуаны. К воплям мужчин, женщин и младенцев. Привык переступать шприцы и блевоту. Привык, что в переулках трахаются старики и молодые пацаны. Ширяется тетка за шестьдесят. Попрошайничает семейство бездомных. Среди машин на проезжей части стоит пожилой торчок.
В Сан-Франциско считалось, что Тендерлойн – городской правонарушительный заповедник: Рыбацкая пристань – карантин для туристов, а тридцать один квартал Тендерлойна отведен под крэк, мет, проституцию, мелкую преступность и публичные испражнения. Даже имя у Тендерлойна исторически нечистоплотное: в начале двадцатого века местные полицейские и политики получали такие взятки, что питались только отборнейшей говядиной[4].
Но в Тендерлойне было и настоящее сообщество. Район – один из самых дешевых в городе, и туда десятилетиями съезжались семьи, только прибывшие из Вьетнама, Камбоджи, Лаоса, с Ближнего Востока. В том числе и йеменцы – несколько сотен йеменцев жили в Тендерлойне, и большинство работали уборщиками. В пестрых легионах, что эмигрировали в Соединенные Штаты, йеменцы оказались в арьергарде: многие приехали в 1960-х и работали главным образом на фермах калифорнийской долины Сан-Хоакин и на автозаводах Детройта. Поначалу почти одни мужчины, в основном из мухафазы Ибб – сельскохозяйственного региона. Они прибывали в Калифорнию собирать фрукты, но в 1970-х сотни йеменцев, трудившихся в полях, двинулись в Сан-Франциско и стали там уборщиками. Зарплата получше плюс льготы. В итоге йеменцы составляли до 20 процентов уборщиков в местном отделении Международного профсоюза работников сферы обслуживания (штаб-квартира расположена в Тендерлойне).
Вот и у Фейсала был такой план: пойти уборщиком – или хотя бы с этого начать. Работу он нашел, но продержался на ней недолго. Начальник с иммигрантами – в основном из Никарагуа и Китая, по большей части нелегалами – обращался высокомерно и проявил неуважение. Отец Мохтара был человек гордый, свои права знал, так что уволился и пошел охранником в жилой небоскреб «Секвойи», в вечернюю смену. Там он и проработал первые годы в Сан-Франциско. Смены у него были в небожеское время и порой по восемнадцать часов в день.
То есть Мохтар мог бродить по городу сколько душе угодно. Рассматривать витрину с видео для взрослых, не обращать внимания на человека с голым торсом, матерившегося на всю улицу. Заходить в какую-нибудь йеменскую овощную лавку – йеменцы заправляли половиной местных овощных лавок, даже магазином под названием «У Амиго». Забегать в парк Сержанта Джона Маколи, на крошечную игровую площадку напротив стрип-клуба «Новый век». Дальше по улице, на перекрестке О’Фаррелл и Поук, на стене дома была фреска – подводный пейзаж с китами, и акулами, и черепахами. Мохтар годами считал, что там какой-то аквариум, и лишь гораздо позднее сообразил, что это пресловутый «Театр братьев Митчелл О’Фаррелл», один из старейших стрип-клубов Америки, где якобы изобрели контактный лэп-дэнс. В районе был тридцать один магазин спиртного и мало безопасных детских площадок, однако детей в этих безнадежных кварталах были тысячи, и взрослели они быстро.
К средней школе Мохтар научился схватывать на лету, чесать языком на ура и халявить, а вдобавок подружился с ребятами, которые тоже чесали языками на ура и халявили. В Тендерлойне они избегали наркоманов и проституток и, когда могли, вырывались наружу, потому что знали: стоит пройти несколько кварталов в любую сторону – и там будет совсем другой мир. К северу – Ноб-Хилл, один из самых дорогих районов Соединенных Штатов, где стоят отели «Фэрмонт» и «Марк Хопкинс». Пара кварталов к востоку – и Юнион-сквер с дорогущими магазинами, трамваями и ювелирными лавками.
Повсюду мелькали туристы, а где туристы – там и развлечение. Мохтар с друзьями уходили на Рыбацкую пристань, где невнятно инструктировали европейских гостей, как куда пройти. Или сами делали вид, что заблудились, и спрашивали про какую-нибудь ерунду. Говорили туристу: «Вы не знаете, как попасть в Мяу-Мяу? Нет? А в Акакакакака?» Проходя мимо окон любого ресторана – заведения, которого они не могли себе позволить даже в мечтах, – они голыми задами прижимались к стеклу. Когда им требовалась пара-тройка долларов, они шли к фонтану на Гирарделли-сквер и таскали монетки из воды.
Мохтар знал, что его семья бедна, но на некоторые лишения находились решения. Он знал, что они не могут себе позволить «Нинтендо 64» – он год за годом просил на день рождения и в конце концов плюнул, – но до «Сёркит-Сити» от дома каких-то четыре квартала, а в «Сёркит-Сити» всегда людно и хаос, и Мохтар с друзьями притворялись, будто хотят купить какую-нибудь игру, и играли на пробу. Обычно, прежде чем их выставляли за дверь, удавалось с час погонять в «Марио Карт».
Соседи у Мохтара были дружные. В доме на Поук полно было йеменских семей, и все они друг о друге заботились. Взрослые ходили в одну мечеть, дети играли в футбол в коридорах, и по причинам, для Мохтара непостижимым, большинство детей учились в школе на Острове Сокровищ. Туда отправляли многих детей из Тендерлойна – детей, у которых не было другого выбора. В среднюю школу Острова Сокровищ. Казалось бы, почти романтика. Сам Остров Сокровищ – нелепица, необъяснимая рукотворная груда противоречий. ВМФ построил его в 1936 году, утопив 287 тысяч тонн камней и 50 тысяч кубических ярдов грунта в заливе Сан-Франциско, возле естественного острова Йерба-Буэна, между Сан-Франциско и Восточным заливом. Всю Вторую мировую остров служил военной базой, Островом Сокровищ он тогда еще не назывался. Имя появилось позднее, когда остров демобилизовали, а власть имущие, надеясь извлечь из него коммерческую выгоду, переименовали его в честь книжки про кровожадных пиратов.
Однако после войны из острова не удалось извлечь ничего коммерческого – логично, хотя и преодолимо. Во-первых, что́ захоронено на этом острове, поди знай: военно-морской флот не обнародовал, какие вредные отходы там спрятал, а исследовать и чистить никого не тянуло. Во-вторых, все громче звучали опасения из-за подъема уровня воды: остров был лишь футом-другим выше уровня моря, и неизвестно, что с ним станется через двадцать лет.
В школе неприятности ходили за Мохтаром по пятам. Может, такой уж он был человек. Может, он был одним из заводил. В школе учились черные ребята, самоанские ребята, латиноамериканские, йеменские; парни уже в тринадцать лет пили и курили траву, причем и тем и другим занимались прямо на территории школы – на лоскутном одеяле бетонных дворов среди узких одноэтажных корпусов лишь чуточку прочнее времянок. Халявил Мохтар в те дни отменно. Родители понимали, что он сбился с пути. Пытались призвать его к ответу, но что-что, а отболтаться он умел. К седьмому классу они бросили его слушать.
– Это все отговорки, – отвечали они.
Но учителя понимали, что мозги у него имеются. Мохтар любил читать. Дома у него была даже библиотека. Книжный шкаф в квартиру бы не влез, но на полке в крохотной кухонной кладовке, под консервами и над пастой и приправой «Сазон Гойя», Мохтар расчистил место под книжки, которые нашел. Или украл. Книжки были халявные – денег на покупку книг у него не было, но он хотел, чтобы книжки были с ним, стояли шеренгой на полке, как в нормальном доме. Кое-что он на неопределенный срок одалживал в публичной библиотеке. Его коллекция росла. Пять книг, затем десять, затем двадцать, и вскоре полка в кладовой стала ого-го, темный уголок кухни смахивал на вполне легитимный храм знаний.
А поскольку своей комнаты у Мохтара не было, не было даже своего угла в комнате, библиотека стала его единственным личным пространством. Коллекцию составляли книжки из серии «Ужастики», аниме, «Хроники Нарнии», «Властелин колец». Но для Мохтара не было ничего важнее Гарри Поттера, который жил под лестницей, хотя ему там было не место – ему были уготованы великие дела. Когда Мохтар уставал от бедности, уставал переступать на улице через бездомных наркоманов, ночевать в комнате с еще шестью детьми, мысли его уплывали прочь, и он допускал, что, быть может, он как Гарри – пока что принадлежит этому захудалому миру, но предназначен для чего-то большего.
Глава 4 Мудрый совет Гассана Тукана Часть 1
Внеклассные занятия, на которые Мохтар ходил в мечеть Аль-Таухид на Саттер-стрит, вели Туканы, семья американских палестинцев. Гассан Тукан, всего семью годами старше Мохтара, был одним из наставников, и было ясно, что Гассан из-за Мохтара на стенку лезет. Мохтар плохо учился в школе и плохо учился после школы. Он всех отвлекал. Ему было наплевать. И он не считал, что его спасет Гассан Тукан, который словно бы от природы преуспевал во всем, за что ни брался.
– Мохтар, – умолял Гассан. – Сядь ты. Сделай уроки. Сделай хоть что-нибудь.
Каждый день Гассан донимал Мохтара по одним и тем же поводам, по всем поводам. Поведение. Уроки. Дивные преимущества доделывания упомянутых уроков. Вот как относиться к нему всерьез? Мохтар ни к чему не мог относиться всерьез. Он учился в средней школе на Острове Сокровищ, на бывшей военной базе посреди залива Сан-Франциско. В школе для позабытых. Из этой средней школы все выходили в никуда.
Короче говоря, в репетиторском центре Туканов Мохтар выступал агентом хаоса. И нашел себе единомышленника и соратника – пацана по имени Али Шахин. Отец Али был имамом в другой мечети, но Али, как и Мохтар, был склонен отвлекаться. Вместе они доводили Гассана до белого каления. Мешали всем. Срывали уроки. Ничего не делали, и ребята помладше видели, что эти двое ничего не делают, и это нарушало тонкое равновесие учебного процесса, которое выстраивали Туканы.
– Мохтар! – орал Гассан.
Имя Мохтара он орал каждый день. Велел Мохтару посидеть, послушать, поучиться.
Вместо этого Али и Мохтар линяли из мечети. Бродили по Тендерлойну, стараясь не попасться на глаза отцу Мохтара. После многих лет работы охранником и попыток поступить на Муниципальную железную дорогу Сан-Франциско, в местную систему автобусного и трамвайного транспорта, Фейсал получил место. Он бросил свою ночную охранную работу в «Секвойях» и теперь трудился по разумному и предсказуемому распорядку, льготы отнюдь не мешали семье из девятерых – Фейсал с Бушрой прибавили к выводку еще двоих детей, – а занятия подходили его темпераменту. Фейсал любил водить и любил поболтать.
Мохтару, однако, новая отцовская работа усложняла жизнь. Мохтара она ущемляла. Из-за нее он психовал. В разные дни отец ездил по разным маршрутам, и Мохтар никак не мог запомнить, какой маршрут когда. Так что халявить приходилось с осторожностью. Мохтар с друзьями морочили голову какому-нибудь лоху, и тут кто-нибудь поднимал голову: «Это не твой там папаша, Мохтар?» Отец кружил по его детству, как по городу, – эдакой шестидесятифутовой бродячей совестью.
Мохтар и Али возвращались в мечеть, к Гассану, который старался с ними совладать. А потом в один прекрасный день Гассан сорвался. Сядьте, велел он четырем пацанам, Мохтару, Али и еще двоим хулиганам, Ахмеду и Хатаму.
Гассан указал на Хатама:
– Кем работает твой отец?
– Такси водит, – сказал Хатам.
Гассан указал на Ахмеда:
– Чем занимается твой отец?
– Уборщик, – сказал Ахмед.
Гассан указал на Мохтара.
– Водит автобус, – сказал Мохтар.
– Так, – сказал Гассан. Он знал, что отец Али имам, но за Али тоже переживал. Он переживал за всех этих детей. – Ваши родители приехали сюда иммигрантами, и выбора у них не было. Вы хотите тоже работать таксистами? Мыть туалеты? Водить автобусы?
Мохтар пожал плечами. Ахмед и Хатам пожали плечами. Они понятия не имели, кем хотят работать. Им было-то всего по тринадцать лет. Мохтар знал только, что хочет Xbox.
– Они привезли вас сюда, чтобы у вас выбор был, – сказал Гассан. – А вы его спускаете в унитаз. Если хотите заняться чем-нибудь другим, когда вырастете, возьмитесь уже за ум.
Глава 5 Йемен
Родители эту точку зрения разделяли, поэтому отослали Мохтара в Йемен. Сочли, что ему не помешает сменить обстановку, прикоснуться к истории предков, подышать свежим воздухом. Из двухкомнатной квартиры в Тендерлойне Мохтар уехал в шестиэтажный дом деда Хамуда в Иббе. Там у Мохтара была своя спальня. Свой этаж. В доме были десятки комнат, балкон выходил на цветущую долину посреди города. Даже не дом, а замок, и Хамуд выстроил этот замок из ничего.
Хамуд был не просто патриархом – в роду Альханшали укрыться от его влияния не мог никто. И хотя Хамуду было уже под семьдесят, он по-прежнему проезжал по сотне миль в день из Саны в Ибб или из Ибба в деревни – посещал свадьбы, похороны, улаживал племенные конфликты. Он уже не был высок – с возрастом усох, истончился, – но разум его остался ясен; человек он был остроумный и крутой. В основном Хамуд отошел от дел, но в Иббе выступал серым кардиналом. Когда он приходил на свадьбу, все вставали. Одни целовали ему руку, другие лоб – в знак величайшего почтения.
Хамуд родился в 1940-х в Аль-Дахле, деревушке под Иббом, пятым из восьмерых детей. С малых лет он чувствовал, что отец благоволит ему особо. Когда Хамуд был еще юн, лет девяти или десяти, его отец вляпался в земельные распри с соплеменником, за которым стояла власть. Из-за этих распрей отец Хамуда угодил в тюрьму, и это быстро подорвало ему здоровье. Зная, что конец близок, он призвал к себе лишь одного своего ребенка, Хамуда, и это омрачило отношения Хамуда с другими детьми, особенно со старшими братьями. После смерти отца те изгнали Хамуда и отказались выделить ему долю отцовской земли.
В тринадцать лет Хамуд решил взять жизнь в свои руки. С одним рюкзаком, босой, он ушел из Ибба и отправился в Саудовскую Аравию. Эту историю он часто рассказывал Мохтару.
– Это же триста миль, – отмечал Мохтар.
– И я прошел их босиком, – уверял Хамуд.
Перед уходом он, впрочем, попросил осла. Объявил братьям, что уходит, отстанет от них навсегда, и нужен ему только осел – чтоб легче и веселее было идти.
– Осел стоит дороже тебя, – возразили братья.
И Хамуд ушел без осла.
В Саудовской Аравии, где нефтяных денег куры не клюют, где богатство такое, что Йемену и не снилось, Хамуд торговал водой на обочине. Мыл полы в ресторанах. Хватался за любую поденщину, откладывал деньги и посылал домой овдовевшей матери. И всякий раз прикладывал записку: «Это от мальчика, который стоит дешевле осла».
Ближе к двадцати годам Хамуд вернулся в Йемен и женился на молодой женщине по имени Зафаран из соседней иббской деревни. Вдвоем они поехали в Англию, в Шеффилд, где, слыхал Хамуд, хорошо платят работникам металлургических комбинатов. В итоге он переехал в Детройт – там йеменцы устраивались на автомобильные заводы. Несколько лет Хамуд проработал на конвейере «Крайслера», устанавливал подушки безопасности, а потом вслед за йеменскими друзьями перебрался в Нью-Йорк. На сбережения купил угловой магазин в Гарлеме и вывел его в прибыль. Купил еще одну лавку в Куинсе – конкурировать приходилось с бандами и мафией, но Хамуда это не смущало. Магазин в Куинсе тоже процветал, и вскоре Хамуд уже одалживал деньги сыновьям и кузенам – в том числе Фейсалу, – и все они пооткрывали собственные продовольственные и винные магазины в Нью-Йорке и Калифорнии, и все эти магазины приносили дивиденды Хамуду, и Хамуд более или менее отошел от дел прежде, чем ему стукнуло шестьдесят.
Он купил пять акров в Иббе и выдал строителям собственноручно нарисованный эскиз. Рисунок этот огорошивал даже с учетом весьма и весьма эксцентричных архитектурных традиций Йемена. Хамуд хотел дом, похожий на тот, что жил в его воображении, – на дом, что на полвека с лишним запечатлелся в памяти Хамуда, с тех пор как Хамуд мальчишкой жил в Саудовской Аравии. Он тогда только приехал, еще ходил босиком, перебивался с хлеба на воду – и однажды увидел замок на холме. Ну, так ему запомнилось. Может, это была больница или мечеть; короче, Хамуд запомнил этот дом на всю жизнь. И поклялся, что однажды построит нечто подобное. В общем, он нарисовал замок по памяти, и получился замок на холме. Оформление интерьера Хамуд выдумывал как в голову взбредет. Никаких архитектурных принципов, никаких йеменских обычаев не придерживался. Одни комнаты необъяснимо громадны, другие необъяснимо малы. Где-то четыре ванные комнаты на этаже, хотя не нужно ни одной. Повсюду балконы, а входы и выходы в самых непредсказуемых местах. «Если вор захочет обокрасть этот дом, – говорила Зафаран, – он заблудится и не выберется никогда».
Хамуд приступил к постройке в 1991 году, но так ее и не закончил. Мохтар приехал, прожил в Йемене год, и все это время в доме постоянно толклись рабочие. По пять разных мастеров одновременно добавляли новые штрихи – и всё согласно техзаданию Хамуда: новая резная дверь из редкого тика, импортная плитка в салоне на пятом этаже, новый витраж над балконом на четвертом. По стенам висела коллекция Хамуда – кинжалы, мечи, ковбойские шляпы, кобуры и огнестрельное оружие. У Хамуда была «беретта», груда кольтов.45-го калибра, арсенал пистолетов, которые он видел в бондиане и в фильмах с Джоном Уэйном. Хамуд пересмотрел все фильмы Джона Уэйна и коллекционировал кобуры, шляпы, ходил в ковбойских сапогах – все, что носил Уэйн, было Хамуду желанно.
Мохтар приехал в Ибб сразу после восьмого класса – он ничуть не интересовался Джоном Уэйном и ничуть не интересовался Йеменом. Он скучал по движухе в Сан-Франциско. Хамуд отправил его в местную школу, частную и строгую, и заставлял ходить туда пешком – сорок пять минут в один конец. Мохтар немножко говорил по-арабски, но по-английски в школе не говорил никто. Мохтар там был одним из немногих американцев. Неправильно носил одежду. Не знал положенных ответов на стандартные приветствия. Не знал, как у йеменцев полагается ходить, поступать, улыбаться, не улыбаться. Чтобы вписаться, он решил стать суперйеменцем. Зубрил арабский, вытравливал акцент, одевался как йеменские ребята – мааваз, сандалии, какой надо пиджак. Он старался ассимилироваться и освоить местные обычаи, но то и дело садился в лужу.
Как-то раз бабушка Зафаран послала Мохтара за курицей. Мохтар привык к американским магазинам: курицу убивают за сотни миль от магазина, разделывают, заворачивают в пластик – по ней и не скажешь, что некогда она была живая. Сейчас надо было попросить курицу у мясника в центре Ибба, что, впрочем, Мохтару неплохо удалось. Мясник потянулся за живой курицей и задал вопрос, которого Мохтар не понял, но решил, что лучше ответить утвердительно. Мясник удивился, но пожал плечами, достал курицу, отрубил ей голову и положил в пластиковый пакет – как была, в перьях и в крови.
Когда Мохтар вернулся к Хамуду и Зафаран с пластиковым пакетом, отяжелевшим от куриной крови, Зафаран вытаращилась. Потом засмеялась. Мохтар заподозрил, что сейчас его обзовут олухом, – Зафаран часто называла его олухом, она всех называла олухами, это было ее любимое английское слово.
– Олух, – сказала Зафаран.
Мохтар отдал курицу одной из служанок в кухне и пошел в гостиную, где Хамуд принимал соседей. К обеду всегда приходили гости – приглашений не требовалось. Мохтар не без удовольствия обедал с посетителями, но тут ворвалась Зафаран и поведала историю о курице.
– Олух, – сказала она. – Ну что за олух!
И все засмеялись.
Впрочем, и Зафаран, и Хамуд вскоре стали доверять Мохтару дела – и мелкие, и важные.
– Сходи в банк и обналичь чек, – говорил Хамуд и вручал ему чек на три миллиона риалов – это около пятнадцати тысяч долларов.
И Мохтар шел из банка кривыми улочками Ибба с громадным мешком денег, точно карикатурный банковский грабитель. Предприятия Хамуда были разбросаны по всему Иббу и по всему Йемену. Навещая их, Хамуд брал с собой Мохтара – учил, как держится бизнесмен, как ходит и говорит лидер. Задачи, которые Хамуд ему сочинял, были обширны и грандиозны. Один раз он выдал Мохтару пачку наличных, велел поехать в Таиз – это два часа дороги – и привезти шесть тонн определенной разновидности камня, который нужен был Хамуду во дворе. Вечером Мохтар вернулся во главе колонны из трех груженных камнем автоплатформ.
Когда Мохтар допускал ошибки, Хамуд сердился, только если внук искал отговорки.
– Признай ошибку и исправь, – говорил Хамуд.
В запасе у него имелась тысяча пословиц и сентенций. Любимая была такая: держи деньги в руке, а не в сердце. Это он повторял очень часто.
– Что это значит? – спросил Мохтар.
– Это значит, что деньги эфемерны, перетекают от человека к человеку, – ответил Хамуд. – Деньги – инструмент. В сердце им не место.
Мохтар прожил у Хамуда и Зафаран год и вернулся в Штаты другим человеком. Не совсем перевоспитался – в школе он по-прежнему частенько халявил, – но успел поучить классический арабский и прочувствовать свои корни. Хамуд надеялся, что внук станет имамом или юристом, но сам Мохтар уже видел себя вторым Хамудом, предпринимателем. Человеком, который любит движение.
Глава 6 Парвеню Руперт
Мохтар вернулся из Йемена, вскоре завел привычку носить безрукавки и устроился работать в «Банана репаблик». Его тендерлойнские друзья были в шоке. Школьные друзья, ошарашенные таким преображением одноклассника, прозвали его Рупертом, в честь расфуфыренного комиксового медведя[5]. Мохтар не обижался. Ему было пятнадцать, он работал и тем гордился. Вернувшись из Ибба, он захотел работать, увидел объявление «Банана репаблик», обратился туда, и его взяли.
Родители не верили своим глазам. Никто не верил. Пацан из Тендерлойна работает в «Банана репаблик». И это не какой-то там захолустный «Банана репаблик» в торговом центре, а флагманский магазин в центре города. Мохтар думал, его отрядят на зады, на склад, и действительно начал там, но вскоре перешел в торговый зал – продавал рубашки и брюки хаки бизнесменам и туристам.
Для Мохтара то был период радикальной эволюции. Он впервые познакомился с геем. Мохтар много лет прожил в Сан-Франциско, и ему ни разу не встречались такие чуваки. Ну, может, и встречались – да наверняка, – но он не знал. Среди его знакомых не было открытых геев, как начальство и коллеги в «Банана репаблик». Они приняли его, обучили, что с чем носят, как складывать кардиган мраморной расцветки с аранами, как вешать узкие хлопковые штаны «Кентфилд». Почти всю свою зарплату он тратил на одежду – винтажные трикотажные рубашки «хенли», кожаные туфли за 130 долларов, штаны английского покроя, не закрывавшие лодыжек.
Его наружность потрясла мир. Теперь Мохтар расхаживал по городу не бедным пацаном из Тендерлойна в саване мешковатых тряпок, что окутывает его чужими предрассудками, а Рупертом – элегантным комиксовым медведем, которому везде рады. Взрослые – в старших классах, в мечети, в любом магазине – доверяли ему и хотели с ним общаться.
Его называли сэр. Его называли мистер.
Год проработав в «Банана репаблик», он прослышал о вакансии в «Мейсиз» на Юнион-сквер – там искали продавца женской обуви; Мохтару было семнадцать, он не знал ничего ни про женскую обувь, ни про женщин, ни про «Мейсиз», но откликнулся и в обличье Руперта получил работу. Процент с продаж был выше, так что из «Банана репаблик» Мохтар ушел и в первый день в «Мейсиз», затаив дыхание, придерживал дрожащую ступню женщины за тридцать, в короткой юбке. «От всего сердца рекомендую эту работу», – сказал он друзьям.
Ухлестывать за покупательницами не полагалось, но и не приходилось. Они ухлестывали за Мохтаром. Каждый день он, разодетый, опускался перед ними на колени, придерживая их босые ступни. Они были Золушками, он был Золушкой. Он вломился на этот бал. В их мире он не смыслил ничего. Входили две женщины с сумочками «Гуччи», щупали туфли, болтали про отпуска в Мадриде, Каннах и на Сен-Бартелеми. В понедельник Мохтар слышал, как одна женщина рассказывает подруге про своего сына, который хочет в Университет Южной Калифорнии, там ведь отличная киношкола, а во вторник, слушая рассказ другой матери о творческих наклонностях ее сына, Мохтар с великим апломбом разглагольствовал о том, до чего хороша и селективна программа киношколы в УЮК. «Вероятно, лучшая в стране», – говорил он.
Тендерлойн учил схватывать на лету и чесать языком на ура. Слушай и впитывай. Выдашь невежество – тебя облапошат. Спустя день-другой в «Мейсиз» Мохтар уже знал «Коул Хаан», Бетси Джонсон, «Коуч», Винса Камуто, Майкла Корса и процентами с продаж получал около двухсот долларов в день. Работал он часов по двадцать в неделю, после школы и по выходным, и порой женщины верили – или внушали себе, – что Мохтар старше, чем на самом деле. Были сестры из Германии, двадцати с чем-то лет. Были женщины из Нью-Йорка, за тридцать. Мохтар и еще один продавец обуви водили их гулять – или позволяли себя выгуливать, – показывали городские места, на которые иначе женщины бы не наткнулись. Из этих свиданий особо ничего не вытанцовывалось, но Мохтар узнавал новое. Узнавал, каково это – путешествовать, иметь деньги, чтобы покупать вещи, покупать билеты на самолет, ездить на Карибские острова, в Европу. В Париже, говорили эти женщины, непременно зайди в ресторан «Л’Абей»! И не езди в Джексон-Хоул в январе. Декабрь или февраль – да, январь – ни в коем случае. Спасибо, запомню, отвечал Мохтар и каждый вечер возвращался домой, ложился спать на верхнюю койку двухэтажной конструкции в двухкомнатной квартире своей семьи на Поук.
К восемнадцати годам он знал, что у этих людей, которые учились в колледже и могли жить где душа пожелает, не было ничего такого, чего не было у него самого. Они не были умнее – уж это ясно. Они не были смекалистее. Они даже не были беспощаднее. Честно говоря, они, пожалуй, были мягче. Но у них имелись преимущества. Или ожидания. Или самоочевидности. Самоочевидно было, что они пойдут в колледж. Самоочевидно, что они найдут работу, достойную их воспитания и образования. В мире Мохтара ничего такого самоочевидного не было. В старших классах кто-нибудь из учителей изредка заговаривал с ним про колледж, уверял, что у Мохтара получится, у него светлая голова, но дома речи о колледже особо не заводили. Не было прецедента и не было денег.
Глава 7 Руперт торгует «Хондами»
Через несколько месяцев после школьного выпускного Мохтар увидел объявление: требуется парковщик. «Хонда» в Сан-Франциско, дилерский центр на Ван Несс, подыскивал того, кто будет парковать у них машины.
Мохтар заполнил анкету и очутился лицом к лицу с крепко сбитым человеком по имени Майкл Ли. Быстро выяснилось, что прежде Ли был морпехом, служил в Первую войну в Заливе, а теперь управлял торговым залом дилерского центра. Ли расспрашивал Мохтара про автомобили, про опыт работы, и Мохтар рассказал ему про «Банана репаблик», про «Мейсиз», а свои познания в области автотранспорта слегка преувеличил. На юге Калифорнии, под Бейкерсфилдом, у него жили двое дядьев, Рафик и Ракан, – вот они кое-чему его обучили. Мохтар обронил пару-тройку терминов: генератор переменного тока, двухдиффузорный четырехкамерный карбюратор. Ли кивал, слушал, задавал вопросы. Собеседовали Мохтара долго – незачем так долго собеседовать парковщика, – и в конце концов Ли выдал:
– А торговать машинами ты не думал?
У них только что ушел продавец-консультант, сказал Ли. Мохтар не хочет попробовать?
Мохтар был готов. Он всегда был готов. Любой пацан из Тендерлойна готов всегда. Мозги у него щелкали стремительно – несколько минут поговорив, Мохтар уловил, что в воздухе витает шанс, и пока Мохтар отвечал на вопросы о том, как складывать рубашки, продавать обувь и парковать автомобили, некая область его мозга прикидывала, насколько вероятно, что морпех предложит ему что-нибудь другое. Такими вещами ни с кем не поделишься – как ты чуешь шанс и морально к нему готовишься. Никто не понимал. Но Мохтар знал: если выпадет хоть малейшая возможность, если дверь приоткроется хоть на щелочку, он просочится внутрь одной лишь силой болтовни.
Что он и сделал на этом собеседовании. Ну еще бы я не думал торговать машинами, сказал Мохтар. И перешел в режим высокого гона. Вообще-то он думал об этом много. Особенно, кстати, «хондами». «Хонды» такие надежные машины! А как прекрасно перепродаются! Мохтар выглянул на парковку и подбросил еще соображений – наобум, но обтекаемых, сойдут за дельные – насчет «аккорда», «сивика», этого нелепого гроба на колесиках под названием «элемент». Поговорил про ВЗК – «всегда заключай контракт». Откуда он это выкопал? Он сказал, вроде прокатило, Ли все кивал. Полчаса послушав, как Мохтар гонит пургу, Ли нанял его младшим продавцом-консультантом.
Мохтару было девятнадцать.
Он притащил домой десяток брошюр, изучил характеристики разных моделей и вернулся неуязвимым. Теперь, когда Мохтар поступил на работу, Ли преобразился – от мужика, который проводил собеседование, не осталось и следа. Тот мужик был деликатен. Говорил тихо и мягко – в сочетании с квадратным подбородком и бычьей шеей звучало странно. Но так Ли вел себя на собеседованиях и с покупателями – голос словно ходил на цыпочках, улыбка добрая, поза непринужденная. А в нерабочее время и за закрытыми дверями, за беседами о планах продаж и сбыте товара Ли превращался в морпеха. «Рули разговором сам, так его и растак! Не уступай рычаги этим гнидам, Мо! Не уступай им рычаги! Кто рулит разговором, тот рулит сделкой, все понятно?»
И не возразишь. Мужик был ростом метр девяносто и словно вырублен из камня. Так что Мохтар старался рулить разговором. Задавать вопросы. Вопросы, на которые покупатели вынуждены будут отвечать «да», говорил Ли. «Выжми из них „да“. Выжми из них, так их и растак, согласие, понял меня?»
Мохтар понимал. Видел на парковке, допустим, дядьку средних лет в бейсболке «Форти-найнерс»[6]. Подгребал к нему.
«Форти-найнерс» вас в этом году радуют?
Вполне.
Джастин Смит – он же просто зверь, да?
Это точно.
А Фрэнк Гор! Не человек, а танк! Вот это игра, это я понимаю.
Да уж.
(А теперь посмотри на машину, на черный «аккорд». И пусть дядька продолжает поддакивать.)
Нравится машина?
Вполне.
А цвет?
Ага.
С черным ничто не сравнится. Всегда хорош, и днем и ночью. Хотите внутри посидеть?
Запросто.
Приборная доска нравится?
Ага.
А кожа?
Нравится.
Вы гляньте на цифровой спидометр. Нравится?
Нравится.
Посмотрите, какая акустическая система. Любите Тупака? А «Колдплей»?
«Колдплей» – да.
Я тоже. Были на концерте в том году? В «Шорлайн»? А, и посмотрите, какой тут GPS. Нравится?
Ага.
Прокатиться хотите?
Годится.
Нравится разгон?
Ага.
А рулить легко?
Ага.
А поворачивать?
Отлично.
А цифровой спидометр?
Ага.
Если мы вам предложим симпатичную цену, вы как – хотите сегодня поехать на этой лапочке домой?
После тест-драйва все зависело от Ли. Таков был уговор. Ли назначил Мохтара молодым фанатом – молодым и начинающим, машины знает, обожает, но в арифметике не силен. Не даются ему цифры. Так что Мохтар вцеплялся в потенциального клиента, завлекал его машиной, как автолюбитель автолюбителя, – тест-драйв, рычаги потрогать, покататься к югу от Маркет, клево. А потом привозил его назад в офис, и тут вступал Ли.
За второй месяц Мохтар продал два автомобиля. За третий – девять. Вскоре Ли уже поручал ему возиться с цифрами, делать предложения. Но сначала Мохтар учился оценивать людей. Он понимал в одежде, видел, что человек может себе позволить красивую рубашку, красивые туфли. Обувь – ключ к разгадке, но порой она обманчива. Технари всегда носили кроссовки, а кроссовки – это низкая планка. Но Мохтар разобрался, как это устроено. Порой богатейшие люди предпочитали простые машины и платили наличными. Амбициозные хотели кучи дополнительных функций и предпочитали покупать в кредит. Так или иначе, цена была гибкая. Четыре графы – общая цена, процент, ежемесячные выплаты и первый взнос, – и подбивай каждую, пока не получишь требуемую цену. Но сначала сделай предложение, назови цифру, от которой будете плясать, и тут главное – как именно ты ее назовешь.
«Сделай предложение и закрой рот, – любил говорить Ли. – Сделал предложение – и тот, кто заговорит первым, проиграл, ты понял меня? Кто первым, так его и растак, рот откроет, тот и проиграл».
Мохтар называл цифру – 32 500 долларов – и смотрел на клиента через стол. Просто смотрел. Не пережимал, не таращился – он же не гипнотизер. Но надо показать, что ты в этой цифре уверен. Цифра – это цифра. Меньше ты никак не можешь. И клиент всегда заговаривал первым. Всегда. «Жди, пока эта гнида заговорит первым, слышишь меня? Кто первым заговорит, так его и растак, тот и проиграл».
Через некоторое время Мохтар продавал плюс-минус двенадцать автомобилей в месяц и получал три тысячи долларов комиссии. Покупал себе новую одежду и новую обувь. Остаток отдавал родителям. Те гордились и не видели причин, отчего бы Мохтару не продолжать в том же духе. Торгуя автомобилями, он заработает больше, чем за прилавком любой йеменской лавки на углу. Больше, чем со шваброй наперевес.
Но спустя год Мохтар заерзал. Хотелось чего-то другого, чего-то большего. Кое-кто из друзей собрался в колледж или уже поступил, Мохтар подумывал и сам что-нибудь предпринять. Может, просто искал предлог.
На парковке был старик. С ума сойти, до чего старый. Мохтар не понимал, как этот старик умудрился доехать до парковки, вылезти из машины и еще потом ходить ногами. Ему же минимум девяносто. Мохтар направился к нему, и с каждым шагом старик казался все древнее. Сто десять лет – запросто. Одет был по-стариковски, хотел новую машину. Хочу, сказал он, обменять свой фургон «шеви» на «аккорд», но цена «аккорда» по прейскуранту кусалась. Мохтару про таких людей объясняли: человек читает что-то в «Консьюмер репортс» или в интернете и заявляется в дилерский центр, имея в виду цену от балды. К прейскуранту эта цена никогда не имела отношения. Она всегда была ниже. Иногда на пятьсот долларов ниже. Иногда на полторы тысячи. Обычно на тысячу. Стандартная вилка. Такие люди всегда хотели купить машину на тысячу дешевле, чем по прейскуранту. И этот старик тоже. Сказал Мохтару, что хочет машину, только пусть ему собьют цену на штуку. Мохтар сказал, что поговорит с менеджером, и ушел в офис к Ли.
«Легко, – сказал Ли. – Делаем договор».
Мохтар вернулся на парковку и сказал старику, что все складывается. Они собьют цену на тысячу.
Старик был счастлив, они пожали друг другу руки, Мохтар привел его в офис и познакомил с Ли. «Дальше я сам», – сказал Ли, и Мохтар ушел на парковку.
Спустя час Мохтар посмотрел, как старик уезжает на своем новом «аккорде», и помахал ему, раздумывая о том, как сегодня удалось сделать что-то хорошее. Он зауважал Ли: надо же, беспощадный переговорщик все-таки способен выказать некое почтение, некое милосердие старому человеку, заключить перемирие, прервать бесконечные стычки за комиссию и просто-напросто сбить цену на тысячу. Старику на этой земле осталось недолго; суета не стоит того.
«Это ты молодец», – сказал Мохтар начальнику.
Ли посмотрел на него странно и ткнул пальцем в договор. Арифметика – как обычно, путаница взносов, наценок и прочей ерунды, но Мохтар разглядел, что Ли не сбил ни цента. Машина обошлась старику ровно в ту сумму, которую Ли хотел с него получить. Ли сбил тысячу долларов с первого взноса и тут же ее прибавил.
После этого уйти было легко. Мохтар уже организовал сотню сделок, цифрами жонглировали всякий раз, но тут история была другая. Мохтар ушел домой, а спустя несколько дней уволился, послав СМС. Понимал, что это непрофессионально, что это нарушение приличий и рабочего этикета, но с него хватило. Так он Ли и написал, четыре слова: С меня хватит, сынок.
Глава 8 Воитель из Ричгроув
Бейкерсфилд – отнюдь не первый в списке городов, где молодой человек захочет ступить на героический путь. Но Ситр, бабушка Мохтара по матери, жила поблизости, в Ричгроув, и у нее был диван. Мохтар планировал спать на этом диване задаром и ходить на занятия в колледж Бейкерсфилда. Ему нужно было сосредоточиться на учебе и не тратить лишнего, так что он сел в автобус, который четыре часа вез его на юг штата.
Не то чтобы это был целиком выбор Мохтара. Фейсал не обрадовался, что сын бросил работу в «Хонде». Мохтару там хорошо платили, рассуждал Фейсал, у Мохтара там было будущее, а Мохтар ушел не пойми с какой радости. Еще одна иллюстрация его неугомонности, не сказать бестолковости. Родителям Мохтара требовалось знать, что у сына есть план. Либо найди работу и там работай, сказали они, либо иди учись. А бросать хорошие должности и спать у нас тут на полу – так дело не пойдет.
«Поживи пока у нас, – сказала бабушка. – Поучись».
Мохтару нужно было подышать воздухом, сменить обстановку. Он собрал вещички и записался на четыре курса: политология, всемирная история, социология и киноведение. Переехал к Ситр на Южную, 99, прямо за бензоколонкой и продуктовым «Фастуэй».
Ситр с мужем Али купили «Фастуэй» еще в 1980-х. Бензоколонка стояла посреди Калифорнийской долины, среди фруктовых ферм – через дорогу виноградники, чуть дальше авокадо и миндаль. Когда бизнесом занялись Ситр и Али, то была единственная бензоколонка на многие мили окрест, и доход она стала приносить сразу. Сборщики фруктов, в подавляющем большинстве своем мексиканцы и прочие латиноамериканцы, покупали в «Фастуэй» обед, пиво после работы, бензин для грузовиков. Топливо доходов не приносило – ни одна бензоколонка особо не наживается на бензине, – но заманивало покупателей в продуктовый, и доходы росли там. Продукты, лотерейные билеты, алкоголь.
За бензоколонкой Али и Ситр построили себе дом и счастливо прожили в нем двадцать пять лет. Их дети, а теперь и внуки росли здесь же, работали на бензоколонке, дома говорили по-арабски, в школе по-английски, в лавке по-испански. Мохтар их навещал с самого переезда в Калифорнию. Сельская жизнь – тихо, сухо, жарко. На узких дорогах, что прорезали сливовые и виноградные посадки, дяди Ракан и Рафик учили Мохтара водить машину. А поскольку в Йемене от любого молодого человека ожидалось, что он хоть как-то умеет обращаться с ружьем, дядья возили Мохтара в стрелковый клуб «5 собак» и обучали стрелять.
Сейчас дед Али уже десять лет как умер, но бизнес по-прежнему процветал – им владела Ситр, а управляли Ракан и ее зять Тадж. Тадж и его жена Андреа с четырьмя детьми жили в том же доме. Тесновато, но Мохтару нашли место. С месяц он спал на диване, а потом Ракан откопал в гараже и вернул к жизни старую кровать – много лет назад на ней спала Хитам, дочь Андреа. Кровать была розовая, но Мохтар все равно был благодарен и старался пригодиться в «Фастуэе». Выносил мусор. Складывал картонные коробки. Помогал поварихе Ольге, языкастой американской мексиканке, которая готовила буррито, эмпанады и сэндвичи для сельхозрабочих.
Рабочие, приходившие в «Фастуэй», приносили для Ситр ящики винограда, апельсинов, слив, голубики и миндаля – по сезону, – а Ситр давала им травы, специи и инжир, которые растила у себя на участке. Ситр любила Ричгроув. Он напоминал ей о Йемене – жарком и плодородном Йемене ее детства. В Иббе росло все, рассказывала она Мохтару. Дыни, инжир, лимоны, яблоки, миндаль. Все что ни возьми. Их йеменские предки в своей родной мухафазе Ибб возделывали землю – логично, что йеменцы из Ибба приезжали в Калифорнию. Ситр на роду было написано поселиться там.
Ситр знала Сесара Чавеса и Долорес Уэрту[7]. Она знала Наги Дайфуллу, американского йеменца, сельхозрабочего, погибшего за дело сельхозрабочих. Когда Сесар Чавес начал создавать профсоюз, его поддержали йеменцы Калифорнийской долины. В 1973 году Дайфулла, йеменец из Ибба, руководил забастовкой «Объединенных сельскохозяйственных рабочих». Он прекрасно говорил по-английски и по-испански и был важным связующим звеном между испано- и арабоговорящими работниками. В августе того же года, в разгар битв ОСР с владельцами плантаций и полицейскими, Дайфулла перед баром праздновал скромную победу профсоюза. Подошел сотрудник полиции округа Керн, они с Дайфуллой повздорили. Полицейский ударил Дайфуллу по голове фонариком и затем волоком потащил по улице, что Дайфуллу и убило. Похоронную процессию на семь тысяч человек вел через Делано сам Чавес.
А теперь Мохтар учился в колледже с сыновьями и дочерями этих сельхозрабочих. Курсы в колледже Бейкерсфилда были ничего, но Мохтар вскоре заскучал. Кое-кто в Ричгроув почитал Бейкерсфилд за крупный город, но Мохтару там ловить было нечего. Машины нет, денег нет. С другими студентами он не сдружился. Была одна персидская женщина на социологии, которая его заинтересовала, и несколько мусульманок, которых заинтересовал он, но в остальном Мохтар быстро сообразил, что Бейкерсфилд – не его судьба. Спустя семестр уехал. Вернулся к родителям, которые жили теперь на Острове Сокровищ, неподалеку от его средней школы.
Родители были им недовольны. Работу в «Хонде» бросил. Колледж бросил. А теперь опять спит у них на полу.
Но в Йемене просыпалась надежда. На дворе стоял 2011 год, Йемен вдохновился оптимизмом Арабской весны, и Мохтар влился в сообщество американских йеменцев района Залива – вместе с ними радовался прогрессу и обсуждал открывшиеся возможности. В апреле он с группой других молодых американских йеменцев организовал марш в Сан-Франциско – две тысячи человек выступили в поддержку борьбы йеменцев за демократию. Вскоре Мохтар вошел в национальную делегацию американских йеменцев, которую пригласили в Вашингтон, округ Колумбия, выступить в Государственном департаменте и Белом доме. Мохтару был двадцать один год, он был самым молодым членом делегации, куда вошли девятнадцать представителей от одиннадцати штатов, и надеть ему было нечего. За всю свою жизнь он обзавелся одним костюмом и уже сносил его до дыр.
Мохамед Мугали, имам мечети на 7-й улице в Окленде, отвел его в «Менз уэрхаус» и принарядил к важному событию. Денег на самолет до Вашингтона у Мохтара тоже не было – билет оплатили Мугали и группа других гражданских активистов. Мохтар явился в аэропорт Сан-Хосе к шести утра, и тут выяснилось, что Мугали, который впервые покупал билеты онлайн, забронировал рейс из Сан-Хосе в Коста-Рике, а не из Сан-Хосе в Калифорнии.
Авиакомпания сжалилась над Мохтаром, и к вечеру он очутился в округе Колумбия. Назавтра делегация – они себя называли «Йеменцы за перемены» – выступила перед Госдепартаментом и описала, как она видит традиционный бинарный выбор, стоящий перед арабскими странами Ближнего Востока: военная диктатура (Ливия, Ирак, Египет) или теократия правого толка (Иран, Саудовская Аравия).
Презентация их называлась «Третий путь», речь в ней шла о каирской площади Тахрир, о десятках тысяч молодых египетских активистов, которые стремились к демократии, не точили зуб на западные страны и хотели самостоятельное государство, основанное на конституции – новой конституции – и верховенстве права.
Представители Госдепартамента выслушали с вежливым интересом. Затем делегация высказала просьбу. Соединенные Штаты должны прекратить поддержку Али Абдаллы Салеха, президента Йемена, который в тот год получил от США оружия на 200 миллионов долларов.
Представители Госдепартамента опешили, но делегацию пригласили в Белый дом, где она провела примерно такую же презентацию для группы советников по внешней политике президента Обамы. Результаты остались неясны, однако делегация покинула Пенсильвания-авеню с ощущением, что ее услышали и оценили, и Мохтар с двумя коллегами, Мугали и Хешамом Хусейном, химиком-технологом из Калифорнии, отправились в Мемориал Линкольна.
– Вы понимаете, чего можете добиться? – говорил Хусейн. Он стоял у подножия памятника и разговаривал на камеру: записывал видеосообщение для протестующих в Сане. Надеялся, что оно их вдохновит. – Вы бы не хотели такой свободы в Йемене? – спрашивал он камеру, разъясняя, чем занималась делегация и как ее принимали сегодня в Государственном департаменте и Белом доме.
Мохтар был страшно доволен. Соединенные Штаты порой чудовищно лажали за рубежом, особенно на Ближнем Востоке, участники делегации не смогли договориться, как подойти к вопросу беспилотников, но в то же время было ощущение какой-то открытости, возможности сказать все, что хочешь сказать, – вот это было по правде, и американец Мохтар этим гордился. А затем краем глаза он заметил, что к ним направляется человек в форме. Форма у человека была синяя и с полицейским значком. «Только не это», – подумал Мохтар.
– Прошу прощения, – сказал человек. Был он розовощекий и улыбался. – Здрасте, как дела, ребята?
На самом-пресамом американском английском Мохтар ответил, что дела у них хорошо. Он подозревал, к чему все идет, но изо всех сил надеялся, что ошибается.
– А на каком… э-э… на каком языке вы сейчас разговаривали? – спросил полицейский.
Мохтар пригляделся к его значку. Не полиция округа Колумбия. Что-то другое. Не Секретная служба, а какие-то специальные полицейские силы, которые охраняют памятники.
Мохтар сообщил полицейскому, что говорили они по-арабски.
– По-арабски, значит? – переспросил полицейский, и в глазах его на миг как будто промелькнуло: ага, возможно, у нас тут дело серьезное. – Не покажете документы?
Хусейн уже перестал снимать. Они отдали полицейскому документы, и тот сбежал по ступеням Мемориала к черной машине. Наверное, рассудил Мохтар, пробьет имена по базе подозреваемых в терроризме. Почти все туристы, пришедшие к Мемориалу, уже пялились, украдкой косились на наше трио. Кое-кто поспешно удалился – вероятно, предположив, что сейчас завяжется драка между правоохранительными органами и группой экстремистов.
Мохтар подумал про отца – Фейсала наверняка внесли в какую-то базу. Несколькими годами ранее Фейсал и Бушра ездили по Острову Сокровищ, подыскивали жилье, и их остановила полиция. Кто-то увидел, как они катаются по острову, – а Бушра при этом в хиджабе – и решил, что они приехали на разведку и планируют теракт. В конечном итоге перед ними как бы извинились, но Мохтар не сомневался, что их имена – а возможно, и его – хранятся теперь в какой-то секретной базе данных и не будут вычеркнуты оттуда никогда.
Спустя пятнадцать минут полицейский вернулся к стопам Линкольна.
– Извините, – сказал он. – Можете идти. Или оставайтесь.
Мохтар понимал, что эскалация неуместна, не стоит затягивать эту историю ни на одну лишнюю минуту, но не сдержался.
– Офицер, – произнес он, – а если я вам скажу, что я американский гражданин и что мы вот сейчас побывали в Госдепартаменте и Белом доме, где нас просили выступить? Мы сегодня говорили с важными людьми, восхищались нашей демократией – а округ Колумбия так со мной обходится? Потому что впечатление складывается неприятное. Что сказал бы Линкольн, если бы был жив?
Мохтар разглагольствовал еще некоторое время, и в конце концов лицо у полицейского смягчилось. В глазах не читалось, что этот человек фанатик или невежда. В глазах читалось, что он выполняет приказ и всей полнотой информации не владеет.
– Слушайте, ну извините, – сказал он.
Извинился он еще не раз и, похоже, искренне. Потом сбежал по ступеням, сел в машину, и машина укатила.
Глава 9 Кнопка
Прошло несколько лет, а плана у Мохтара так и не завелось. Он спал на полу в родительской квартире на Острове Сокровищ, подрабатывал тут и там. Некоторое время провел в Университете Калифорнии в Беркли, где организовывал студентов, занимался вопросами, важными для американских арабов и мусульман. Он проводил там столько времени, что большинство студентов, в том числе Ибрагим Ахмед Ибрагим, считали, будто Мохтар там учится. Но он не сидел на парах в Беркли – да и вообще нигде. Смотрел, как его соратники переходят на второй курс, на третий, на четвертый. Как они получают дипломы. Как получает диплом Мириам. Он тратил годы на безволие, на бездействие.
Некоторое время Мохтар работал на Омара Газали, процветающего торговца фруктами. Омар вырос в Йемене, в Соединенные Штаты он приехал в 2004-м с пустыми карманами и без какого-либо плана. Одно время водил такси, потом служил охранником, потом парковщиком и наконец взялся перепродавать калифорнийские урожаи. Покупал он товар в Калифорнийской долине, а продавал в Сан-Франциско. Вскоре он уже поставлял бо́льшую часть фруктов в Чайнатаун. И в район Миссии. Если кому требуется к завтрашнему вечеру десять тысяч апельсинов, Омар Газали раздобудет. Десять тонн стоктонской черешни к утру? Обратитесь к Омару Газали. Крошечный бизнес он превратил в многомиллионную компанию.
Мохтару он дал работу на оклендском складе – грузить товар. Иногда Мохтар занимался доставкой. Обзванивал неплательщиков. Узнал, что лучшая калифорнийская черешня экспортируется в Японию и приносит до одного доллара за черешенку. Узнал, что разные фермы поставляют разный продукт – апельсины из Стоктона на вкус совсем не такие, как апельсины с юга. И еще узнал, что вообще-то он, Мохтар, Омару не нужен. Омар сделал доброе дело соплеменнику, дал ему работу, и Мохтар, едва накопил на Городской колледж, спокойно мог уйти.
Мохтар взял свои сбережения и записался в колледж. Потом Мириам подарила ему портфель. А на деньги, одолженные у Валлида, Мохтар купил ноутбук. Собрал средства для голодающих в Сомали. И потерял. Омар одолжил ему денег для «Исламской помощи», и теперь Мохтар задолжал четыре тысячи сто долларов.
В общем, он работал консьержем, изо дня в день сидел за стойкой в «Инфинити» и вибрировал. Думал о том, как утекает время. Его друзья поступали в магистратуру. Младший брат Валлид вот-вот закончит Университет Калифорнии в Дейвисе. Мохтару исполнилось двадцать пять лет, и за душой у него было всего четыре семестровых курса в двухгодичном колледже.
Он был консьержем. Он слушал банальности и непристойности жильцов «Инфинити». Недавно одна женщина в вестибюле пятнадцать минут проговорила по телефону – бесстыдный разговор про секс. Знала, что Мохтару слышно, стояла в каких-то пяти футах от него. Она плевать хотела, или ее это развлекало, или даже привлекало – живописно изъясняться прямо перед ним. Хуже она или лучше жилички, которая с нажимом объявила ему, что заказала доставку фарфора на восемьдесят тысяч долларов? Зачем Мохтару это знать? В праздники она подарила ему двадцатку и печенье.
Но он был благодарен, что получает зарплату. Благодарен, что работает в чистоте и безопасности, что работа его не трудна и не рискованна. Кое-какие его друзья сидели по тюрьмам. Другие работали в лавках Тендерлойна и всегда держали под рукой дробовик. А Али Шахин, пацан с внеклассных занятий у Туканов, сын имама, погиб. Съездил в Мекку, вернулся в Сан-Франциско, а не прошло и нескольких недель, как его нашли у стадиона «Кэндлстик-парк» – пять выстрелов в голову. Так и не выяснили, кто это сделал и почему.
Мохтар сидел за стойкой в «Инфинити», понимая, что на месте Али Шахина мог оказаться и сам. У них с Али все знакомые общие. Они оба видели одно и то же, поддавались одним и тем же соблазнам. Мохтар, живой и здоровый, сидел в «Инфинити» и был благодарен. Но хотел большего. Просто не знал чего.
Вот Джастин хотел импортировать оливки. С Джастином Ченем Мохтар подружился в Университете Калифорнии в Беркли – Джастин тоже считал, что Мохтар там учится. Время от времени Джастин заходил и сидел на белом кожаном диване в вестибюле «Инфинити». Мария не разрешала вестибюльным представителям принимать гостей, но Джастин мог сойти за велокурьера, и они с Мохтаром убивали так по полчаса – Мохтар в своем синем костюме витал между стойкой и дверями, впускал и выпускал жильцов «Инфинити», а Джастин рассуждал об оливковом масле.
Джастин доучивался, вот-вот получит диплом по конфликтологии, но на самом деле он хотел выращивать оливки. Мохтар слушал, забавляясь и раздражаясь. Да что Джастин знает про оливковое масло? Джастин хотел купить землю в Калифорнии, выращивать оливки, продавать оливковое масло. Оливковое масло высшего сорта, говорил он. Джастин изучил систему поставок и придумал, как ее улучшить. Мохтар не знал, что на это сказать. Никакой сельскохозяйственной родни в Калифорнии у Джастина не было. С чего вдруг оливки? Он же вроде когда-то хотел стать полицейским? И где он возьмет деньги на оливковую ферму?
Иногда заглядывала Мириам. В колледже она доучилась и теперь помогала родителям с их бизнесом, «Рынок и продукты Теда» на углу Хауард и Одиннадцатой. Иногда Мириам развозила продукты по клиентам, и когда заказывали из «Инфинити» или окрестностей, она приезжала к Мохтару и сидела с ним, пока не заявлялась Мария.
Роман их длился год, а то и меньше. Препятствия очевидны. Мохтар из консервативной йеменской семьи, а йеменцы – самое замкнутое из всех арабских сообществ. Чтобы американский йеменец заключил брак за пределами сообщества – это почти небывалое дело. Большинство йеменских друзей Мохтара, и женщин, и мужчин, вступали в браки по уговору на родине. Обычная история: возвращаешься в Йемен, женишься на той, кого тебе нашли родители, на уроженке Ибба, или Саны, или Адена, поскольку семьи ваши знают друг друга веками. Редко случалось, чтобы американский йеменец свел знакомство и заключил брак с американской йеменкой, и неслыханно – чтобы американский йеменец женился на женщине, у которой мать палестинка, отец американский грек и ярый поклонник Джерри Гарсии[8], и притом оба христиане. Не бывает такого.
Поэтому Мохтар и Мириам осторожничали. Не торопились, не увлекались, вечно озирались, боясь, что отец Мохтара застанет их, колеся по городу на своем автобусе. Они флиртовали много недель, но в конце концов признались друг другу, что чувства у них романтические, всю ночь прогуляли по городу и в итоге вышли на Оушен-Бич, куда Мохтар давно хотел ее отвести. Ночь была ясная, песок теплый после солнечного дня, и все было хорошо, пока не настало три часа ночи и они не вышли к автобусной остановке. Когда автобус уже подъезжал, Мохтар вспомнил – как он мог забыть? – что это отцовский маршрут, 5-Фултон, и если отец увидит его с Мириам, беды не миновать. Так что они бежали с остановки и прошагали много миль пешком до ее дома.
Теперь Мохтар больше ценил их дружбу. Мириам была настоящий боец, и он тоже хотел стать бойцом. Мириам боролась за него. Она боролась с любой несправедливостью. Ее возмущало положение Палестины, возмущала иммиграционная политика Госдепартамента США. Мириам говорила Мохтару: не молчи. Участвуй. Она не знала страха. Любое зло, местное или глобальное, лишь придавало ей отваги. Не выносила она только бездействия и безмолвия, и всякий раз, видя ее в вестибюле «Инфинити», где они сидели и говорили о мечтах – или отсроченных мечтах, – Мохтар чувствовал в себе силу, воодушевление и сильнее ненавидел нынешнюю свою жизнь, в которой он открывал двери богатым чужакам.
Особенно если учесть, что еще была кнопка. Прямо рядом с телефоном – она всегда там была. Если нажать кнопку, стеклянные двери в двадцати двух футах от стойки открывались. Быстро, тихо, элегантно. Мохтар заметил бы гостя еще на тротуаре, нажал на кнопку и распахнул двери к его приходу. Более того, кнопка открывала обе двери. Вручную обе двери не откроешь. Слишком тяжелые и большие. А если кнопкой, жильцы могли прошествовать в замечательно просторные и гостеприимные стеклянные врата без малейших препон. Жильцы вступили бы в вестибюль, и там бы Мохтар, вестибюльный представитель, их приветствовал. Он был бы только рад. Ему ничего не стоило поднять голову и сказать «здравствуйте». Но выпрыгивать из-за стойки, мчаться сломя голову, вывалив язык на плечо, чтобы просто толкнуть дверь, которая открывается кнопкой, – это явное издевательство, и оно оскорбляло его гордость. Особенно когда жильцы миновали вестибюль, входили в лифты и возносились в далекую высь, в квартиры, которых Мохтар никогда не видел.
