Молочная даль - читать онлайн

Пролог Восточнославянские земли. Старинный город

Небольшая пекарня, принадлежащая семейству Шиловых, располагалась в самом центре одного из старейших городов на территории Восточнославянских земель. Город был, к слову, отнюдь не из крупных. По тамошним меркам и вовсе не город, а так – деревенское поселение. Располагался он где-то на отшибе мира, среди глубоких вод и бескрайних широколиственных лесов. Особого стратегического значения для государства город так же не имел.

Одинокие путники из самых далеких стран мира могли без труда остаться здесь на ночь. Однако уже под утро, продолжив свой путь, едва ли хоть кто-то из них вспомнил бы очертания оставленного города. Для путников в их памяти он оставался не более, чем очередным ночлегом. Чего уж говорить, не всплыло бы даже название этого места. Не упомянули бы о нем и на родине, даже добрым словом, так, вскользь между рассказами о своих приключениях. Вот такой это был город в то время. Безликие крыши, стены и дома – о невзрачности этого места кричало буквально все.

И все же на этой земле город простоял вот уже не одно десятилетие и даже успел покрыться ветхим слоем собственной уникальной историей. Как очередная точка на карте мира, он не хуже многих дополнял собой значимость одного из величайших государств на земле. И хотя первоначальное название этого места было давно позабыто в людских сердцах, а на бумаге истерто временем, огнем и плесенью, одна его особенность, хоть и много позже, проявилась во всей красе – безымянный город прославился своей торговлей.

Дело было на пересечении «Купеческой тропы» и «Центрального рынка». Во всей округе не сыскать было места, где так рьяно не кипела бы торговля. Торговали кто по-крупному, а кто не очень, но что бы не торговать – такого не бывало. Шатры и палатки самого разного окраса и размеров протягивались огромным кольцом на протяжении большей части торговой площади. Расположись они вне городских стен, а где-то на обширном поле, того и глядишь подумал бы кто: а не на привал ли остановилось какое войско? Настолько там было много народу.

Кто-то из ремесленников имел в своем владении на рынке постоянные лавки. Бедняки стелили товар на скатерти, прямиком на грязной земле. К концу дня отпечатки сотен ног втаптывались в скатерть так сильно, что никакие воды не могли их отмыть и этот рисунок впечатывался в самое сердце ткани навсегда. Иные и вовсе выставляли товары прямо так, на деревянных повозках. Прохожим все ничего, лишь бы не мешали шагать по дороге, а иначе того и гляди, повозки эти мигом разберут на доски, а хозяину и того пуще: надают по шапке. Так и выходило посему, что люд был разношерстным и чудаковатым. Пустяки, торговать всегда найдется чем, а это ценилось больше всего.

Ремесленники и крестьяне то и дело соревновались с заморскими купцами за возможность обратить на себя внимание потенциального покупателя. Длинные синие сюртуки, да чтоб под ними была видна белая косоворотка или рубаха на выпуск, широкие брюки да сапоги, да не простые, а со складками и побольше – заманивать покупателей торговцы начинали еще издалека, завлекая своей яркой одежей и широкими улыбками. Кто был по смекалистей, тот понимал – насаживать на крючок нужно всем, чем богат.

Да, из товаров было чем привлечь. Без этого ни одно шмотье не выручит. Кто-то радовал горожан пряностями на любой вкус и цвет, а кого-то манили до дрожи в пальцах приятные на ощупь шелка. Расписные ковры отливались многообразием оттенков и замысловатыми рисунками, а выставленное на продажу сукно и различного рода утварь собирала внушительные толпы девиц вокруг прилавка.

Местным крестьянам тоже было что показать, хоть товар то бы в разы скуднее. Кузнечные и гончарные изделия, пшеница да рожь, меха и шапки – на продажу выставлялось все, за что можно было выручить деньжат. Не забывали, конечно, и про дичь. Улов у таких был не велик, но в хозяйстве товар их всегда незаменим, а значит и спрос имел соответствующий.

Как бы то ни было, а на торговой площади яблоку негде было упасть даже в самые пасмурные деньки. Одни слонялись без гроша в кармане, выпрашивая милостыню. Более отчаянные и вовсе пускались во все тяжкие, норовя урвать если и ни кусок морской рыбки, то хотя бы самое крохотное и невзрачное яблочко с прилавка. Таких, конечно же, не всегда удавалось изловить, уж очень много народу собиралось на площади, но если ловили, то были палками по рукам и ногам, били от души и без жалости. Было и много приезжих, от чего столпотворение на площади возрастало чуть ли ни вдвое. Приезжие, вот в чьи кошельки купцы лезли с особым азартом!

Особое отношение было и к богачам. Феодалы и вотчинники, с распухшими от звонких монет кошельками, всегда имели привычку бросать свои гроши направо и налево. Денег у таких было хоть отбавляй, а вот всеобщее внимание было всегда в почете, такое так просто не купить. Раскошеливались богачи всегда по крупному, с шумом и гамом и главное, чтобы это видело как можно больше народу, а уж умелый торговец умел привлечь к себе всеобщее внимание. Бывалые торгаши знали – таких только заговори и монетка зазвенит уже в твоем кармане. Богачам купцы улыбались так, что кожа на губах трескалась, а искусство лизоблюдства в них уступало разве что коммерческой жилке.

Выбирались толстосумы не одни, но зачастую разгуливали по прилавкам и торговым лавкам всем своим семейством. Мужья с удовольствием исполняли прихоти своих размалеванных жен, отдавая в их не знающих мозолей ладошки всю ношу за ведение хозяйства. Для таких мамзелей лишний раз выйти в свет было чем-то сродни дела всей жизни, а подавали они себя так, словно на кон поставлена их девичья честь. Походы от прилавка к прилавку в такие моменты осуществлялись всегда нарочито медленно и как можно более вычурно. Не беда, главное чтобы товар пригляделся, а остальное дело второстепенное.

Ублажать капризы распущенных отпрысков зажиточных жителей было делом так же важным и неотложенным. Последние бывали особенно громкими и раздражительными. В этом деле дети бедняков были куда более милы глазу купцов. Те и вели себя спокойно, да и по шапке дать таким можно было безнаказанно. А вот отпрыски богачей – без малейшего признака воспитания и уважения к окружающим, одним словом – головная боль. Таких бы на площадь и выпороть розгами с дюжину ударов, не со всей дури, но так, чтобы урок свой запомнить на всю жизнь и присесть могли не ранее как на следующий день. Однако на деле эти бесенята лишь мозолили глаза и вызывали легкие приступы мигрени, но напрямую все же торговле не вредили, а значит и особых проблем не создавали. Да и кто поднимет руку на ребенка феодала, тем более если он из местных? Потом проблем не оберешься.

Бывало же, что зажиточные жители выходили и в одиночестве, но с видом важным и такой походкой, что не грех было подумать, будто пред тобой сам царь заморский приехал с другого конца света. Такие любили сорить монетами особенно сильно, а потому купцы и торговцы прощали им практически любой выпад надменности и самодовольное выражение на разжиревшей бородатой роже.

Так или иначе, ежедневный поток разношерстных жителей был высок, нескончаем и, конечно же, такое удачливое местоположение пекарни Шиловых сулило приносить крупную прибыль. Вот такая история у города сложилась странная: сам невзрачен да мал, а торговля получалась живее, чем в столице! Да это еще ничего, тогда все только зарождалось и суждено этому городу было расти и в ширь и вглубь. А вместе с тем росла и его значимость.

И все же самым важным и влиятельным человеком в здешних краях был и остается градоначальник Скрябин Данила Иванович. И, удивительное дело, имел он среди своих владений городской коровник, место им крайне излюбленное и обожаемое. С такой странности градоначальника удивлялись многие, а слухи на этот счет росли, как на дрожжах. Интерес пробирал всех и каждого: с чего это градоначальник так прилип к какому-то коровнику? Нет ли тут какого подвоха?

Поговаривали в этом деле о многом, много было и правды и лжи, да только единую картинку сложить не удавалось никому. Но старожилы, седовласые и морщинистые, помнили многое. Вот и тут говорили на удивление слаженно и однозначно, да такими подробностями сорили, что грех было не прислушаться.

В детстве, поговаривали они, когда причудливый Данил Иванович был еще совсем мальчишкой, одна из заплутавших коров забрела прямо к усадьбе тогдашнего градоначальника. Как и почему – то было неизвестно, толи пастух ворон считал, толи где в коровнике забор был дыряв, ну да неважно. Кто ж все может знать на свете?

И вышло так, что именно в этот день, а все сходятся во мнение, что стоял именно день, хоть и пасмурный, но ни вечер и ни ночь, маленький Данила Иванович прогуливался вокруг усадьбы совсем один. Уже потом, оставивший ребенка без присмотра гувернер свое получил и получил так, что к следующему утру в городе его вроде как уже и не видали, да только о гувернере ли речь? А речь о мальчике и стал Данила Иванович свидетелем так некстати проходившей мимо стаи бродячих псов. Шла стая спокойно, собак в ней было четыре-пять, все как одна грязные, худющие, все ребра можно было пересчитать. До поры до времени шли спокойно и уверенно, людей то в округе не было, да вот только завидев мальчика и в собак вдруг вселился какой-то бес.

Сами то шавки были не местные, территорию явно не защищали, да и кто позволит тварям блохастым ошиваться возле усадьбы? Да и кормовая база стаи была далеко от усадьбы, здесь их и близко никто не осмелился бы подкармливать. Вот и выходило так, что день был полон странностей: народ в округе словно испарился, а стая, наоборот, появилась словно из воздуха. Только потом люди поняли – того были и вправду происки бесов.

Видно одна из шавок особенно сильно невзлюбила ребенка, чем-то он ей явно не пригляделся. Не ограничилась она ни лаем, ни оскалом, а возьми да и набросься на Данила Ивановича, клацая зубами и пуская когти. А мальчик даже пискнуть не успел, только глаза от ужаса округлил да и остолбенел, будто из камня сделанный. Волосы дыбом встали так, что с головы слетел картуз, а чистые порты мальчик обмочил почти в одно мгновенье. От смерти Данилу Ивановича отделяли лишь пара метров и несколько острых собачьих зубов.

Тогда-то и подоспело вдруг откуда не возьмись заплутавшее животное, ну точно из воздуха. Закрыв мальчика, расколола корова череп собачий одним выпадом своего копыта. Другие шавки ту же разбежались прочь, а поверженный пес еще какое-то время бился на земле в судорогах. Вся левая половина морды была вогнута внутрь, Глаз заплыл, а из морды и пасти кровь лилась, как из ручья. Так пес дворовый и издох. Корова, словно почуяв что-то, не только не испугалась, но и не убежала, позволив мальчику обхватить свою шею. Оставалась она рядом с ребенком и тогда, пока того, сидя в грязи и в слезах от бессилия, наконец не отыскали. Корова просто легла рядом с ним и смотрела на мир пустым взглядом.

Вне себя от ярости оставшихся собак градоначальник приказал выловить и придушить на месте. Изловили и умертвили тогда с десятка два самых разношерстных дворняг, кого по делу, а кого так, на всякий случай. Одежду Данила Ивановича сожгли, потому как она провоняла мочой и псиной, а гувернер…. с ним и того хуже кончина была.

Так и все и кончилось…. и так все и началось.

Буквально подарив мальчику вторую жизнь, тот в одночасье потребовал от своего папеньки забрать корову в свое личное хозяйство. Теперь и впредь держал мальчик корову никак иначе, как в качестве своего домашнего животного. Катался на ней верхом, гулял по окрестностям и даже спал на корове, словно на стоге сена. Мыл и расчесывал животное Данила Иванович тоже сам, кормил с рук и слова гадкого про нее ни от кого не терпел и любил животину так, как некоторые родители не любят своих детей.

Местные и вправду отмечали некоторую химию между ребенком и животным. На прочих корова глядела без особого интереса, а завидев Данила Ивановича принималась вилять хвостом так, как не каждая старуха орудовала метлой у порога. Сам же мальчик… смотрел он на своего питомца день ото дня все страннее, будто ни на корову, а на какую бабу нагую. Одним словом холил и лелеял рогатое животное Данила Иванович до самой его смерти, а оплакивать потерю заставил чуть ли не весь город. Даже через года, на похоронах своего папеньки, где собралась добрая половина горожан, Данила Иванович не удостоил таких особых почестей своего родителя, как когда-то свою корову. Этим он, несомненно, лишь укрепил мнение горожан о том, что мальчик после тех событий немного вышел придурковатый. Да и не мальчик это уже был, а настоящий мужчина, хоть и взаправду было в нем что-то странное, не от мира сего.

Время шло и народ тот думал, что горе новоиспеченного градоначальника поутихнет, однако случилось с точностью, да наоборот. Данила Иванович буквально помешался на коровах, казалось, еще даже пуще прежнего. С тех пор он делал все, чтобы условия проживания в коровнике были самими лучшими и самого высшего качества. Данила Иванович все чаще захаживал в коровник, лично следил за кормежкой и принимал непосредственное участие в реставрации этой пристройки. Последнее способствовало вечной перепланировке, а после и расширению коровника.

Так, коровник стал в непосредственной близости с торговой площадью. Ужасные последствия этого раскроются лишь много позже.

Так или иначе градоначальник мог часами ходить за коровами по пятам, изучая их нрав и повадки. Кто-то клянется, что даже видел, как Скрябин лично принимал роды у одной буренки, улыбаясь до самых ушей, словно идиот! Ходили слухи и о том, что Данила Иванович в какой-то момент хотел и вовсе запретить употреблять корову в мясо и даже не использовать их молоко! В такие байки уже не поверил бы и самый распоследний дурак, хотя наверняка имелись и такие. Один чудак и вовсе как-то неуместно высказался, мол, Скрябин, того глядишь, и окажется на деле настоящим скотоложцем. Весть об этом прошла быстро и этого беднягу повесили на следующий день прямо на площади со спущенными штанами. Дерьмо покойника, который опорожнился прямо в петле, воняло еще не один день.

Однако истина такова, что коров Данила Иванович обожал, да что там – был помешан на них. В обиду их не давал, а тому кто даже со злобы пнет какую буренку ногой, эту же ногу и отсекут прямо на месте. Знали это все и потому обходили это место стороной, а работающие там пастухи тряслись над каждой буренкой. Знали ведь о том, в чьей собственности эти животные.

Но видно козни судьбы были выше любого из представителей рода людского. По воли всемогущих богов вышло так, что расположение пекарни Шиловых, так некстати приходилось именно в самой непосредственной близости с этой злополучной городской собственностью и святая святых градоначальника. Это соседство было настолько близким и тесным, что порой казалось до неприличия интимным. Вот только радостей этого интима разделяли далеко не все.

Иногда в коровнике пастух мог отчетливо расслышать, как в местной пекарни взбивается очередная порция первосортного теста. А иногда, стоя возле прилавка с отменной и свежей выпечкой, завсегдатаи покупатели в ужасе вздрагивали, испуганные неожиданным громогласным мычанием коров неподалеку. И эта повторяющаяся череда событий не могла не огорчать одну из ключевых фигур, обосновавшейся на пересечении «Купеческой тропы „и „Центрального рынка“. Фигура, представляющая собой нынешнего владельца местной пекарни и главу семейства Шиловых – Шилова Петра Андреевича.

Петр Андреевич имел глубоко посаженные глаза цвета ясного неба, но его веки нависали над ресницами, что делало его взгляд тяжелым. Иногда казалось, будто глаза пекаря вечно закрыты от чужих взглядов. Его губы были всегда сухими и потрескавшимися, должно быть от жара в пекарни и больше напоминали губы мертвеца, нежели пекаря. За долгие годы жизни брови Шилова заметно обросли, в то время как количество торчащих волос на макушке можно было сосчитать на пальцах одной руки.

Петр Андреевич носил бороду. Истинно мужское украшение! Густая седина покрывала его щеки и подбородок. Шилов успел обзавестись сединой и к своим семидесяти четырем годам сумел сохранить далеко не самый плачевный вид. Таких, как Петр Андреевич называли настоящими долгожителями, ибо в те времена мало кто доживал хотя бы до пятидесяти лет, не свалившись от очередной хвори.

Зачастую Шилов был обут в простые кожаные сапоги, а из одежды имел темный потертый кафтан-зипун. Обвязанный красным поясом в талии, пекарь представал перед людьми в самом простом обличии. Для Петра Андреевича красота в одежде не имела смысла, да и красоваться в его годы было уже совсем не перед кем. Шилов придерживался постоянства в своем образе жизни, а постоянство, как любил говорить пекарь – это залог успеха.

Пекарня Шиловых была совсем небольшой и была похожа на одну из множества торговых лавок, что расстилаются вдоль“ Купеческой тропы». Кроме отдельных мест, сделанных из грубого камня, пекарня почти полностью была построена из дерева. Ее ширина была не больше шести метров, а длинна едва ли превышала отметку в четыре метра. Крыша пекарни была так же выстлана из дерева, а ее козырек, свисающий над самым прилавком, представлял собой давно потертое, но все так же прочное полотно. Полотно было довольно крепко натянуто веревками и в дождливые дни защищало свежеиспеченный хлеб от влаги, а в ясную погоду была щитом от губительных солнечных лучей.

В пекарне были сооружены две печи – гордость и сердце любой пекарни. Располагались они чуть позади от самого прилавка. В углу каждой из печей всегда лежало по три-четыре охапки дров, а над ними, в свою очередь, на самодельном чугунном крючке висели потрепанные рабочие перчатки. От каждой из двух печей уходили вверх по одной чугунной трубе. Они уже давно были покрыты толстым слоем сажи, отмыть которую не представлялось возможным, но это только больше подтверждало, как долго пекарня Шиловых проработала на благо людей.

К самому потолку, были прибиты мелкие крючки, на которые были насажены пять фонарей. В самих фонарях, в свою очередь, располагались небольшие восковые свечи. В холодные вечера, огоньки от свеч заманивали покупателей словно мотыльков, и казалось запах свежеиспеченного хлеба в такие времена перебивал запах любого коровьего дерьма. За самим же прилавком, прямо вдоль стены, была развешана различная утварь, без которой не мог обойтись ни один уважающий себя пекарь.

Тем не менее, пекарня Шиловых была нечто большим, нежели груда камней, досок да взбитого теста. В семье Петра Андреевича пекарское дело передавалось по наследству десятилетиями. Так было всегда и эта часть наследия считалась по-настоящему неотъемлемой частью в жизни семейства Шиловых. Иногда Петр Андреевич, будучи молодым, задумывался над тем, что на этот свет он был рожден лишь для одной цели. Цели, что дал ему господь, а такие вещи не дано оспаривать никому. Шилов знал – цель своего предназначения – воплощать из теста настоящее чудо. Продолжать дело семьи.

В свое время, а оно не за горами, Петр Андреевич так же передаст это ремесло своему сыну, передаст окончательно и бесповоротно, это уж точно. Да и в то время это было чуть ли не единственным, что отцы мог оставить своим будущим потомкам, что-то полезное и важное. На ряду со всем прочим, эта часть наследия, к тому же, является чем-то по-настоящему материально ощутимой. Лики предков со временем потускнеют и даже мужское воспитание отца может быть размыто о новую эпоху и его новые традиции, но пекарня… пекарня будет стоять всегда. И в памяти горожан останется образ, если уж и не Петра Андреевича Шилова, то нерушимой пекарни, чьи рассказы о выпечки будут простираться на тысячи миль вокруг.

И конечно же в семье Шиловых хранился свой собственный тайный рецепт. Рецепт сытного и вкусного хлеба, который ни утратил своего спроса и во времена Петра Андреевича. Осведомленные горожане, не изменяя традициям, приходили в пекарню снова и снова, лишь бы отведывать вкус, знакомый некоторым с самого детства. А потому дым из труб шел не переставая, бревна в печи сменялись одно за другим, а утварь порой даже не успевала остывать от жаркого пламени печей. Одним словом, дело благородного рода Шиловых все еще жило и не намеривалось отправляться на покой.

А между тем коровник расширял свои владения все больше.

Запах свежего навоза давал знать о себе Шилову довольно часто. Возможно, даже слишком часто, чтобы остаться не замеченным. Словно летящий камень, этот аромат бил прямо в голову, оставляя мерзкое послевкусие во рту на кончике языка. Распространяясь, вонь коровьей мочи способствовала не только возникновению рвотного рефлекса и непроизвольной задержки дыхания, но и «убивала» главное – запах выпечки!

Например, выбирая булочку посвежее и послаще, некоторые из горожан ощущали непривычный и ранее неизведанный для запеченного теста запах кислятины. Неестественный вкус тут же обосновывался на всей поверхности языка. Он буквально отдавал приказ: отказаться от выпечки! И все это Петр Андреевич видел в глазах покупателя все чаще и чаще. Ожидание удовольствия от сладких лепешек превращалось в непонимание и огорчение. Недоумение окутывало покупателей с головой. Они чувствовали себя обманутыми и облапошенными. Жители могли смериться с этим странным соседством, но к запаху бы не привыкли никогда. Не мог привыкнуть к этому и сам Шилов. Другие хоть могли свернуть свои палатки и торговать где подальше, да только у Петра Андреевича была целая лавка. Такую не свернешь, да в кармане не унесешь.

Если день был особо неудачным, то к выпечке разочарованные посетители пекарни получали увесистый бонус: на входе-выходе из пекарни, вляпываясь одну из коровьих лепешек, которые, по иронии судьбы, в какой-то мере так же были частью собственности градоначальника. Да, Скрябин разрешал бродить коровам по всей округе – еще одна его придурковатость, которая, впрочем, никем и никак не наказывалась. Может он видел в них не только скот, но и городскую стражу? Авось спасут еще какого мальчонку? Черт его знал, что творилось в голове градоначальника…

Вся эта ситуация, в свою очередь, закрепляла, а в этом владелец пекарни был убежден, в умах городских жителей одну простую мысль:

«Держись подальше от пекарни Шиловых – говорил Петр Андреевич, озвучивая мнение большинства – Держись подальше, если тебе дорога твоя обувь и твой нос. Держись подальше и держи монеты поближе к телу. Ибо если они пропитаются запахом коровьего дерьма и мочи, их у тебя не примет ни один уважающий себя торговец»

Да, в карманах пекаря все чаще разгуливал ветер. Петр Андреевич был готов поклясться, что где-то в хлеву в этот самый момент над ним смеется самая старая и противная из коров градоначальника. И скорее всего, именно ее стараниями все эти кучи дерьма были развалены по всей дороге вокруг и непосредственно вблизи пекарни Петра Андреевича. Наверное эта тварь и не сдохнет, пока пекарня окончательно не разорится.

Думая обо всем этом Петр Андреевич пропитывался ненавистью к градоначальнику и его коровнику все сильнее. Его начинали мучить кошмары.

В них он резал ножом горло коров в коровнике, одну за другой, держа их за рога и наблюдая, как из них уходит жизнь. Коровы не сопротивляются и не мычат, просто падают замертво, как и подобает рогатому и тупому мешку с дерьмом. А Скрябин стоит рядом и с выпученными глазами и широко открытым ртом замирает в беззвучном крике, но его никто не слышит, все слышат лишь звук входящего куска метала в плоть обитателей коровника. После Шилов наполнял ведра их грязной кровью, смешивал с тестом и выпекал, а после ел, засовывал в открытый рот остолбеневшего градоначальника и смеялся, смеялся, смеялся, смеялся, смеялся.

«Дерьмо»

Именно так высказывался Шилов о всей сложившейся ситуации. Произнося это слово раз за разом, язык непроизвольно начинал елозить по верхнему небу, а губы Петра Андреевича тут же кривились. Обычно такой ритуал заканчивался смачным плевком на землю и презрительным взглядом в сторону коровника. Ох, если бы простого взгляда было бы достаточно, для того чтобы крушить все вокруг…

Очевидно, дело было в том, что вся эта живность в хлеву невольно портила семейное дело Шиловых. В какой-то момент к Петру Андреевичу и вовсе пришло осознание того, что его заклятый враг – простые коровы. В тот момент пекарь даже рассмеялся, то был смех нервный, на гране истерики. Да, мысль смешная, но вместе с тем невыносимо грустная.

«Тупые, ленивые, пригодные лишь в пищу. Животное сырье, не больше не меньше! – кричал в сердцах Петр Андреевич, накаляясь до предела – Да вас бы всех, да на мясо и прямо сейчас! Выкупил бы все у мясника, да навалил бы на все это кучу!!!»

Улица, на которой располагалась пекарня Шиловых, как это стало понятно, занимало одну из ключевых позиций на торговой площади. Бесчисленные повозки с заморскими яствами, шелками и прочими товарами самого разнообразного качества проезжали здесь чуть ли не каждый день и уже давно стали привычным явлением для местных зевак. Город, через который пролегали большинство торговых путей, был идеальным местом для иноземных купцов и просто любителей сбагрить свой товар как можно дешевле и быстрее. Да только все эти повозки все чаще огибали пекарню, а люда было и того меньше. И ведь оно понятно – кому хотелось провонять навозом?

Местные уборщики двора старались избавляться от этого дерьма по мере своих возможностей, дабы не отпугивать потенциальных покупателей. Но все же иногда казалось, что пищеварительная система парнокопытных была способна выдавать из себя поистине нескончаемые порции удобрения. Словно разбойничьи ловушки, расставленные наспех, они преграждали путь всем и каждому, кто мог осмелиться вальяжно разгуливать по торговой площади. Неопасно для жизни, но представляющее угрозу для самых чистых туфель, коровье дерьмо всегда было наготове.

«Но ведь и эти ловушки были еще и собственностью Скрябина – язвительно подчеркивал Шилов, порою наблюдая, как уборщики избавляются от коровьих отходов – а потому просим любить и жаловать, его Навозничество, Даниила Ивановича, и его личное смердящее стадо!!!»

Вслух, конечно же, Петр Андреевич этого не говорил и все держал при себе. Да и с кем бы пекарь мог поделиться своим горем? Никто не поддерживал бедного и несчастного Петра Андреевича. Градоначальник был мало того, что странный и помешанный, а значит и опасный – водил он знакомства с феодалами и вотчинниками, снабжая большую часть города свежим молоком и мясом. И, ясное дело, это было более приоритетно, чем даже гора свежеиспеченных булочек Шилова!

Шилов завидовал и злился. Он был и не в меру тщеславный человек. Он знал, что его выпечка была потрясающей, несравненной! И, господь свидетель, Петра Андреевича одолевал стыд. Как можно было опозорить честь своего отца и своего деда! Как можно было допустить, что именно на век Петра Андреевича напала такая напасть, с которой простому пекарю было не совладать! Ах, если бы не этот богач Скрябин, то очередь в его пекарню тянулась бы на весь город, а предки не были бы опозорены! И ведь в словах Шилова было больше дела, чем бахвальства. Выпечка была и впрямь чудна, да только кому до этого было дело. Сочувствующие взгляды местных торгашей – вот вся поддержка, которую получал Петр Андреевич. Тьфу!

– Не особенно ли причудливы сегодня лепешки наших мычащих друзей? – как-то осмелился высказаться по поводу наболевшей темы Петр Андреевич очередному покупателю. – того глядишь и вскоре эта неожиданность на подошвах станет настоящим достоянием города!

– Петр Андреевич, побойся Господа! Услышь твои слова градоначальник и тебе не избежать темницы! – в голосе покупателя чувствовался неподдельный страх.

– Ой ли? – с усмешкой ответил Шилов, совсем не разделяя опасения собеседника – Знаешь, что-то мне подсказывает, что даже там запах будет и то слаще для носа.

Пытаясь все еще казаться серьезным и невозмутимым, покупатель, однако, не смог сдержаться. Выглядел в тот момент ну словно дурак – губы дергаются, взгляд мечется, но улыбка до ушей. При этом горожанин тут же попытался усмирить свою причудливую физиономию, от чего становилось еще веселее. Хохма да и только!

– Если Скрябин так любит своих коров, – все не унимался пекарь, осмелев в конец – то почему бы ему не держать их ближе к своей усадьбе? Зачем устраивать рассадник грязи прямо на площади? Пускай пасутся прямо там, в его спальне. Все лучше для народа!

– Этот коровник и есть его усадьба, его второй дом – пожав плечами объяснил покупатель, озираясь – Так, все, твоя выпечка конечно хороша, но она не стоит таких разговоров. Отдай мне лепешку, и я пойду.

– Смотри, не вляпайся по дороге в очередную кучу – саркастически произнес Шилов напоследок, глядя в спину уходящему посетителю.

А как-то пекарю пришла и вовсе причудливая мысль. Он заметил, что разбиваясь о землю, коровье дерьмо каждый раз предательски приобретало форму той самой выпечки, что так усердно созидалась в святая святых – в пекарне благородного Петра Андреевича. Владельца пекарни это злило еще больше, иногда даже больше зловонного запаха и порой он задумывался, не знак ли это свыше. Не стоило ли просто сдаться и прекратить эту заведомо проигрышную борьбу, прикрыв свое семейное ремесло окончательно и бесповоротно. Ведь сколько бы Петр Андреевич не усердствовал над своей выпечкой, как бы пышна и горяча она не получалась, его никак не покидало ощущение, что весь его труд просто насквозь смердит навозом.

Нет, эта было его ремесло. И как не иронично это звучало, была «хлебом» Шилова, а значит выбирать не приходилось.

И все же это совсем не означало, что все было в порядке.

До порядка в душе Петра Андреевича было далеко. Шилов начал понимать, что, как и сам Скрябин, он становится одержимым.

Петр Андреевич и сам не брезговал убирать коровье дерьмо куда подальше с дороги. Для этого он даже принес из своего дома в пекарню небольшую деревянную лопату и всегда держал ее поблизости на всякий случай. Как знать, возможно представится особо удачный момент и этой лопатой Шилов сможет забить до смерти хотя бы одну, пусть даже самую дряхлую корову. Ту, что смеется над ним исподтишка. А она смеялась над ним. Они все смеялись над Петром Андреевичем, и пекарь был уверен в этом точно так же, как и в качестве собственной выпечки. Но когда-нибудь удача улыбнется и ему. И тогда эти твари получат сполна. Да, тогда бы пекарь точно чувствовал себя намного лучше. В этом он не сомневался ни на секунду.

Вот и случай уловил пекарь удачливый. Чудна́я идея залетела в голову Петра Андреевича в один прекрасный день. Убирая очередную лепешку близ пекарни, Шилов подумал, а не добавить ли немного навозу в его выпечку? Испечь с душой, да побольше – и на прилавок! Пусть разбирают задаром и отдавать такую выпечку только тем, кто якшается со Скрябиным больше прочих! Конечно же это все было только в мыслях, на деле Петр Андреевич струсил, но идейку оставил при себе и каждый раз она его веселила в особо плачевные дни. Веселила не по-доброму, а так, что подумай об этом и на лице рисовалось страшное выражение, отпугивающее похлещи запаха навоза.

«Худо нашему Петру Андреевичу – поговаривал люд – до греха доведет его коровник градоначальника! Вон, он уже и глядит, словно безумец! Да что там, как начнет улыбаться – вот первый признак беды. Улыбается то он совсем без тепла, как глянешь – мороз по коже. Жди беды, я тебе точно говорю»

И много правды было в словах народа – пекарю то и взаправду становилось все хуже и чах он с каждым днем. Чах телом, но не разумом. С разумом было что-то гораздо хуже.

А в один день Шилов вдруг понял, что не просто ненавидел коров все это время – он их боялся. Сейчас у него могло найтись десятки причин смотреть на этих рассадников дерьма и грязи косым взглядом, но искра в глазах пекаря всегда выдавала первобытный страх. Еще с самого детства Петру Андреевичу волей-неволей приходилось сталкиваться с этими, как это виделось ребенку в то время, огромными монстрами. Уже тогда, работая и перенимая опыт пекарского ремесла у своего покойного отца, Андрея Константиновича Шилова, маленький мальчик изо дня в день наблюдал за коровами соседей с опаской и нарастающей тревогой.

В детстве мальчик был уверен – горожане держали коров лишь для того, чтобы в момент угрозы извне, натравить этих огромных монстров на своих врагов, не оставив от них и мокрого места. Топот коровьих копыт заставлял содрогаться не только землю, но и самого Петра Андреевича. Когда стадо коров проходило мимо пекарни, утварь ходила ходуном и билась об стену. Настенные фонари были готовы в любой момент обрушиться на прилавок и казалось даже сам огонь в печи утихал, под гнетом этих чудовищ. В такие моменты больше всего пекарь боялся лишь одно – что эти монстры станут последним, что он увидит в своей жизни.

Эти гигантские грязные звери… они по-настоящему пугали Шилова. И даже сейчас, обзаведясь многолетним жизненным опытом и внушительной сединой, пекарь тот же час забился бы в угол, словно перепуганная мышь, встань на его пути одна из этих тварей. Ведь было достаточно одного точного движения, одного резкого выпада копытом, и жизнь человека могла оборваться словно нить. Пару мощных ударов копытом и даже сама пекарня, дело всей жизни благородного семейства, тут же развалилась бы на части. И тогда, под градом пыли и телячьего вопля, на земле, остались бы только куча досок и грязные ломти еще горячего хлеба. И никто ведь не видит этой потенциальной угрозы! Глупцы!

Однажды мальчик пекарь был свидетелем того, как городской мальчишка имел неосторожность подойти сзади к быку слишком близко. Этого мальчика похоронили в тот же день и в гробу голова его была прикрыта платком. Да, это вам не дворовые шавки, что хотели разорвать Скрябина! Настоящий человек, венец творения, но что мы можем против простых травоядных? И стоит ли их недооценивать? Нет, корова или осел, а зверь всегда остается зверем – хоть с когтями да хоть с копытами!

И не выходил в тот день этот мальчишка из головы Петра Андреевича. Его лицо было прикрыто платком, потому что на то, что от него осталось после единственного удара копытом, было невозможно смотреть. В ушах Шилова до сих пор стояли вопли матери убитого мальчика и дикое мычание коров близ коровника. Мычание дикое и ужасающее.

И сейчас, по прошествии стольких лет, Петр Андреевич наблюдал, наблюдал уже туманным от ненависти, страха и зависти взором на злосчастный коровник. Наблюдал, как эти огромные исполины галопом проносятся мимо купеческой улицы, поднимая в воздух клубы черной пыли и сотрясая землю топотом копыт. Ничего не мог с собой поделать пекарь, так была велика его ненависть и завись. Окончательно довел его этот рассадник навоза и грязи. В такие моменты пекарь смотрел на прохожих и видел на лице каждого злосчастный платок, заляпанный грязью и кровью. Вот, что станется со всеми, если не избавить народ от этой напасти. Пока люди этого не понимают, а когда поймут – станет слишком поздно.

И понял в тот день Петр Андреевич две вещи. Понял, что смерть его настигнет очень скоро. А еще, что смерть придет именно оттуда – из коровника.

Но прежде Петр Андреевич понял еще одну вещь: он убьет одну из этих тварей.

В тот роковой день Петр Андреевич отправил своего сына Кузьму и жену Ольгу на рынок за покупками. Не то чувствовал свой конец, не то просто больше не мог видеть этих двоих рядом. И с сыном и с супругой пекарь успел изрядно повздорить за последнее время.

Петр Андреевич на протяжении всей жизни давал Кузьме ценные наставления и поучал отпрыска, как мог. Конечно, пекарскому делу в роду обучали еще с самых пеленок, так по мелочи, и по большому счету пекарь не торопился занимать мысли своего сына о выпечке и только лишь об одной ней. Молодость была дана и для другого и губить мальчишке лучшие годы у отца не было никакого желания.

Слишком поздно господь подарил им первенца. Сомневаться в божьем промысле ни смел никто, оно и понятно. Раз был избран для рождения сей час и день, то оспаривать это считалась верхом богохульства. И все же человек оставался всего лишь рабом божьим, из плоти и крови, и годы постепенно брали свое. Родился мальчик, когда пекарь разменивал пятый десяток, а по нынешним меркам это было слишком запоздало. Особенно сильно порицательные взгляды касались Ольги. До известия о зачатии Кузьмы ее и вовсе считали в городе прокаженной, не способной к деторождению. Чего греха таить, подумывал так в свое время и сам Петр Андреевич.

Где-то пекарскому дело, конечно, уделялось внимание больше, где-то меньше, но учить и наставлять делу всей жизни было никогда не поздно, это знал каждый. Куда торопиться, думал Петр Андреевич, когда речь идет о наследии? Оно, словно родимое пятно, выжжено на человеке, да только не на коже, а в самой душе. От него не убежишь, лишь бы руки были на месте и работы не чурались, но в семье Шиловых с этим было строго – кто не работает, тот не ест.

Но за последнее время все изменилось. Петр Андреевич вдруг стал замечать за сыном странности: то отлынивать от работы начнет больше обычного, то и вовсе пропадет на весь день. И разговаривать с отцом Кузьма стал как-то иначе, дерзость и грубость чувствовались в каждом слове, будто ядом наполнены. Неладное заподозрил пекарь. Не иначе как разбаловал! Сын то, не в яслях ходил, почти тридцать лет, верзила, возраст более чем пригожий для настоящей пекарской работы, а тот все по рыбалкам, да на сене ягоды жевать! Ни жены, ни сына – ни гроша за душой! А как стыдно перед соседями! А стоит ли вообще доверять пекарню такому человеку? Тот то Петр Андреевич и испугался по-настоящему.

Жена же Петра Андреевича, Ольга, была уже совсем стара и немощна. Еще не справив своего семидесятилетия, она выглядела куда хуже пекаря, будто и не супруга она его вовсе была, а мать. Из дома Ольга практически не выходила, все сидела в кресле да вышивала. Дряхлые бедра и ступни уже давно отказывались держать хозяйку на ногах, а видела Ольга не дальше собственного носа. Даже родной дом теперь таил для нее куда больше опасностей, чем родных и теплых воспоминаний. Где случайно заденет чего и разобьет, а где и вовсе упадет и распластается на ковре, как зажравшийся кот! Обиду затаил Петр Андреевич. В быту от жены проку не было, только нянчись с ней да ходи повсюду! Вот и сын, если не гулял до поздна, то за матерью сопли подтирал! Кузьма… все-таки не мог простить супруге пекарь то, что родила Ольга мальчика так поздно.

И начались в доме Шиловых сплошные ссоры и ругань. Петр Андреевич теперь и в родных стал видеть угрозу. Лодырь-сын, супруга-ноша… все встали против него. Самые близкие люди и такой удар в спину! И пускай, никто из них никогда не понимал Петра Андреевича. Это ведь ему одному приходиться нести на себе ведь этот груз, одному противостоять Скрябину и его коровнику! Да катись оно все к черту!

Вот и в тот день пекарь буквально выпроводил Ольгу и Кузьму куда подальше. Все равно им ничего путного не доверить. Теперь, когда на сына нельзя было положиться, Петр Андреевич еще больше думал о своей отраде – родной пекарне. Пусть он уже стар, но о своем наследии он позаботится. И черта с два смерть затащит его в могилу! Жить и жить приказал себе пекарь! Покуда его сердце бьется он будет нести гордое звание пекаря до конца. Но уже не о славе пекарни думал пекарь. Отстоять честь – вот, что было первостепенным. С этими мыслями, выйдя за прилавок, Петр Андреевич положил за пазухой нож. Сегодня он это сделает. Сегодня он отстоит честь предков.

Зарежет рогатую тварь.

И решил Петр Андреевич в очередной раз прочистить одну из печей в пекарне. Наклонившись возле печи, пекарь принялся прочищать ее стенки, выгребая равномерно разложившийся пепел и частицы сажи. Руки Шилова почернели почти мгновенно, а мелкая сажа буквально за секунду заполонила весь окружающий воздух копотью. Пекарь, казалось, и вовсе ничего не замечал. Но вдруг старик почувствовал легкое «живое» дуновение позади себя. Он искренне удивился. Горячий, влажный воздух бил его прямо в затылок и чуть ли не обжигал кожу, как если бы к Петру Андреевичу была поднесена раскаленная кочерга.

Вот уж дела! Ну если же это очередные шутки Кузьмы…

Обернувшись на источник жара, старик Шилов слегка опешил. Поначалу ему показалось, что он и вовсе ослеп, потому как перед его глазами в одно мгновенье наступила кромешная тьма. Расплывчатое пятно, что видел перед собой пекарь было огромно, и Петр Андреевич принялся машинально протирать свои глаза грязными пальцами, дабы убедиться, что его рассудок и зрение еще не попрощались с ним окончательно. Постепенно тьма вокруг пекаря начала преобразовываться в полноценную картину. Сначала расплывчатый образ приобрел некие знакомые очертания… слишком знакомые, чтобы старик смог их с чем-либо спутать. И тут Петр Андреевич вдруг оцепенел: перед его лицом находилась огромная бычья голова.

Пекарь открыл свой рот и тут же закрыл, потом открыл снова и в очередной раз закрыл. Жадно глотать воздух – вот, что оставалось старику. Пекарь попытался вскрикнуть, однако крик тут же застрял в его горле. Со стороны звук издаваемый изо рта старика больше напоминал предсмертный хрип.

Бешеные глаза быка, налитые кровью, вращались из стороны в сторону будто волчок. Петр Андреевич совсем не слышал, как это огромное чудовище подкралось к пекарне, но сейчас не заметить его, казалось, просто невозможным. Чудовищный монстр, черный словно деготь и огромный, как скала, в одно мгновенье впал в истерику и тут же принялся хаотично вертеться из стороны в сторону.

Жители города испуганно смотрели на происходящее, охая и ахая. Молниеносные движения обезумевшего зверя не давали пекарю ни единого шанса покинуть пекарню и выбраться наружу. Мычание быка было просто душераздирающим. Внезапно старый пекарь понял, что он плачет. Тихо и беззвучно, словно барышня. Он встретился со своим страхом лицом к лицу и сейчас прожитые годы, и седина на голове не играли ровным счетом никакой роли. Он снова ощутил себя маленьким мальчиком и нахлынувший детский страх тут же вылился в поток непрерывных слез.

Петр Андреевич оказался словно внутри каменной статуи из которой было не выбраться. Бежать было некуда, а любая попытка на бегство могла спровоцировать животное на агрессию и еще большее безумство. Внезапно пекарь осознал, что этот день настал.

– Боже, нет – только и смог выдавить из себя старик, повторяя свои мольбы, словно молитву – Господи, нет, прошу тебя, нет. Нет, нет, нет!!!

С диким криком, Петр Андреевич одним резким движением руки сделал выпад вперед. Появившейся в ее зажатых ладонях нож вонзился в глаз рогатому дьяволу почти по самую рукоять. Нечеловеческий вопль разразил небеса в тот же миг.

Заметив поведение неуправляемого зверя, женщины снаружи закричали, а несколько мужчин уже во всю бежали в сторону коровника, дабы сообщить пастуху о сбежавшем животном. Кто-то предпринял вялую попытку отогнать быка палкой, но с тем же успехом он мог пытаться сдвинуть гору. Все внимание зверя было сосредоточенно на старике.

Петр Андреевич, жадно глотая воздух и повторяя свои мольбы, попытался отползти подальше, в самую глубь лавки. Однако внезапное мычание быка… или того, что из себя представлял этот зверь, снова парализовало старого пекаря. При новой попытке отползти назад, боль в суставах Шилова тут же отзывалась колким звоном по всему телу. И все же инстинкт самосохранения и желание жить все же перекрывали все эти болезненные ощущения и благородный муж немного смог отползти от печи.

Наконец, пекарь отполз достаточно далеко. Обезумевший бык все вертелся и крутился внутри лавки, пытаясь вытащить нож из глаза, сопровождая свое поведение диким мычанием и маханием копыт. Помеха в виде ножа казалось только злила быка, но никак его не ослабляла. Кровь из глазницы лилась чернее грязи, заляпывала пол и стены и, Шилов готов был голову дать на отсечение, лилась вместе с гноем и сыпались из нее липкие опарыши прямо под ноги пекарю. Мычание беспрерывно стояло в ушах старого пекаря и в нем Петр Андреевич отчетливо слышал дьявольский смех.

«Наконец-то, я пришел за тобой, старик – слышалось пекарю так отчетливо, как никогда раньше – время пришло. Твоя пекарня запылает адским пламенем, а хлеб будет истоптан тысячами копыт моих братьев! А что касается тебя, то смотри внимательно. Твоя железная зубочистка в глазу мне не помеха. Я слеп, но я и зол и голоден, и я чую твой страх. Мои зубы порвут твою плоть, а после я сотру в порошок и твои кости. Они станут отличной начинкой к твоей выпечки. Особой выпечки. Не волнуйся, я использую каждую частичку твоего тела. Ничто не пропадет даром! Так просто ты не отделаешься, как тот мальчишка! Ты помнишь мальчишку? О, да, ты помнишь. А теперь просто смотри, ибо ты смотришь на свою смерть.»

Пот лился по лицу Петра Андреевича струей, а сердце колотилось, как никогда часто. Старый пекарь попытался совладеть с оцепенением собственного тела и достать до ближайшей кочерги, что висела на стене, но вдруг понял, что сейчас его сил не хватит даже на то, чтобы пошевелить собственными пальцами.

Неожиданно зверь остановился и обратил свой взор куда-то в небо, сквозь деревянную крышу пекарни. В этот момент местный пастух уже бежал в сторону старика на помощь. Подбегая все ближе, ноги пастуха начинали предательски дрожать, пока тот и вовсе не остановился. Горожане дивились все больше и больше, совсем не понимая, отчего матерого пастуха окутал страх перед, казалось бы, привычным для его взора животным. И только Петр Андреевич, как и сам пастух осознали совсем малоприятный факт – этот бык не принадлежал городскому коровнику. Таких быков вообще не могло существовать.

«Это зверь самого Дьявола – сообщил пекарь пастуху одним лишь взглядом»

Петр Андреевич еще раз взглянул на свой страх воплоти. Зверь черен, как смерть и огромен как гора. Гора, высеченная в адском огне, а изо рта и носа стекают слюни. Лишь на мгновенье глаза чудовища обратили свой взор на старого пекаря. В этот момент старик уже не понимал, где он находится. Холодный пот стекал с него ручьем. Штаны промокли от его мочи насквозь. Да, старый пекарь обмочился прямо посреди своей пекарни, совсем как когда-то это сделал Скрябин. Однако и сама пекарня начала казаться чужой, а знакомые пейзажи стали сливаться в нечто темное и холодное. Невидимые стены начали сжиматься вокруг пекаря все сильнее.

В ту секунду, должно быть, никто так и не увидел всего того, что произошло на самом деле. Резкий выпад копытом был настолько стремительным и быстрым, что разглядеть его человеческим глазом казалось невозможным. Чугунный кусок от боковой печи напротив старика отлетел, словно стрела, оттянутая тетивой до своего предела. Мгновением позже этот кусок пробил огромную дыру в самом центре лавки. Подпирающие крышу деревянные балки начали обрушиваться на землю, а вся утварь полетела вниз, прямиком на старого пекаря. Старик почувствовал, как его резко прижало к полу. Его губы вдруг ощутили горький вкус чего-то горького и теплого. Это был вкус его собственной крови.

Следующий выпад зверя пришелся еще на одну балку. На вид она была более чем прочной, но для такого разъяренного монстра не было ничего, что могло бы остановить его ярость. Треск и звон слышались отовсюду, но старый пекарь и вовсе не обращал на них внимания. К тому моменту пекарь окончательно сошел с ума.

Петр Андреевич уже не смотрел на обезумившего монстра, хотя тот подошел уже совсем близко и дышал ему горячим паром из своих огромных ноздрей прямо в рот, а слюна быка стекала по щекам пекаря мерзкой слизью. Последних сил Шилову хватило на то, чтобы сомкнуть руку на рукояти ножа и протолкнуть ее еще глубже. Бык совсем не сопротивлялся. Водя рукоятью вперед и назад Петр Андреевич смеялся, смеялся все громче и громче, приговаривая:

– Я все-таки прирезал эту тварь, отец! Моя выпечка самая лучшая! Я все-таки отомстил! Ха-ха-ха!

И никто это не услышал. И никто этому не поверил. Однако вместе с пекарем смеялся и бык. Когда их лицо и морда стали достаточно близки друг к другу, то они просто слились во едино, поглощенные пламенем и безумием. Когда же остатки деревянного потолка обрушились, безумный смех затих так же близко, как и появился.

На площади впервые за долгое время наступила полная тишина.

Глава 1: Магия ночи Четверг. 24 ноября 2016 года. Ночь

После очередного приступа бессонницы Михаил Громов нашел свое прибежище за кухонным столом своего загородного дома. Вглядываясь в ночное небо из окна, мужчина попытался отстраниться от окружающего мира и предпочел наслаждаться прекрасным ночным видом. На дворе стоял морозный ноябрь и в эту ночь луна была особенно яркой. Своей прозрачной и сияющей вуалью, эта большая жемчужина в небе укрывала кроны деревьев, россыпи камней вдоль узких дорог и кривых протоптанных тропинок и даже задевала высокие остроконечные крыши загородных домиков вокруг. Да, было в этом всем что-то особенное. Что-то зачаровывающее и мистическое, словно сошедшие со страниц романов Эдгара Алана По.

Под действием лунного света Михаил начинал видеть этот мир совсем иначе. Такие редкие ночи заменяли ему эффект от самых бодрящих наркотиков. Не могли сравниться с этими ощущениями и алкоголь. Михаил прикладывался к бутылке почти каждую ночь, стоило лишь убедиться, что его сын крепко спит и не застанет отца за этим постыдным делом. Утренний запах перегара говорил сам за себя, но к тому моменту пульсирующая головная боль и сухость в горле перехватывали все внимание мужчины на себя. Даже те женщины, которые расплачивались с Михаилом за его услуги таксистом собственным телом, не всегда могли затмить сегодняшний лик луны.

А луна была прекрасна.

И все же Михаил позволил себе скурить немного травки. Окружающие тона стали еще ярче и четче. Чары начали действовать. Еще чуть-чуть и эти неведомые магические чары вдохнут в эту осеннюю ночь настоящую и закрытую от посторонних глаз жизнь. Где-то вдалеке зажгутся огни и заиграет тихая, успокаивающая сердце мелодия. Она будет мягка и нежна, но в то же время так пронзительна, что будет способна затронуть каждую струну человеческой души. Лесные жители вдруг разом выйдут из своей обители, а листва закружится в диком страстном танце.

Внезапно перед Михаилом предстал образ одинокого друида. Этот образ витал перед глазами отчетливо и ясно, словно все происходило наяву, хоть мужчина и знал: то было действием травки. Точно сойдя с древних фресок, таинственный друид стоял перед Михаилом и протягивая свои длинные пальцы рук, уже был готов выпустить из них частичку лесной магии, унося своего гостя в волшебный мир грез. Воображаемый хранитель леса, высокий и мускулистый, подстать колоссу, был облачен в длинную оленью шкуру. Кожу цвета бронзы покрывали таинственные узоры, нарисованные из хны, вот только краска отчего-то казалась неестественно синей. Лицо друида было вытянутым, густые брови делали его взгляд хмурым, а кошачьи, совсем неподходящие для хранителя леса глаза невольно вводили в гипноз любого, кто осмелиться в них посмотреть.

Упиваясь своим страстным, ни на что не похожим танцем, друид не замечал ничего вокруг. Ни холодный ветер, ни осенний мороз не были способны напугать это дитя лесного народа. Тень от воображаемого костра, вспыхнувшего между Михаилом и друидом, игриво бегала по лицу и груди обоих. Каждое движение друида было пронзительным и глубоким. Оно заставляло тебя пьянеть, забывая все вокруг. Этот язык тела был настоящим дурманом. Вкуси его однажды и уже ничто не сможет околдовать тебя так сильно, как ночная лесная магия.

Неосознанно Михаил поднялся из-за стола и собрался было присоединиться к танцу, но почти сразу же упал на пол. Удар пришелся прямиком на копчик, довольно сильный удар, однако мужчина его почти не заметил. Медленно встав и покачиваясь, он сел обратно за стол. Какое-то время Михаил тупо неподвижно сидел на месте. Друид словно и не замечал своего единственного зрителя.

Прислонившись животом к столу, мужчина разглядел в расплывчатом тумане очертание собственной руки, тянувшейся куда-то вперед. Удивленно разглядывая руку, как если бы Михаил видел ее впервые, мужчина заметил, как судорожно его пальцы пытаются ухватиться за что-то неосязаемое и неуловимое. Пальцы тряслись, будто принадлежали какому-то старику. Глаза мужчины были почти закрыты, а рот, наоборот, почти полностью обнажился в немом крике. К этому моменту Михаил почти лежал на столе, силясь телом дотянуться до противоположного конца стола. Бисеринки пота, падающие с лица мужчины, успели образовывать линию из капель, деля стол почти на двое.

Задетая кистью перечница в ночной тишине упала со стола оглушительным звоном и одновременно призывом к реальности. Перед взглядом Михаила стоял лишь пустой стул. Друид исчез. Несколько секунд потребовалось мужчине для того, чтобы осознать как глупо и нелепо он сейчас выглядит со стороны. Михаил осторожно слез со стола, едва не наступив на рассыпанный песок из перца и снова сел, найдя в этот раз прибежище в углу возле холодильника.

А потом Михаил заплакал.

Спустя некоторое время о состоянии мужчины кричали лишь красные разбухшие глаза и влажные блестящие щеки. Прежде чем убрать перец с пола, Михаил предпочел выждать еще несколько секунд, как если бы они могли решить для мужчины хоть что-то. Немного повозившись с совком и щеткой Михаил наконец закончил со всем этим бардаком, как вдруг понял, что ему дико холодно. Покрывший все тело пот, ледяными иглами впивался в мужчину. И хотя на кухне не было сквозняка, Михаилу показалось, что он стоит где-то за пределами дома, на пустой и безлюдной дороге. В одних трусах, с заплаканными глазами и полным отсутствием желанием жить.

А может быть и стоит выбраться наружу и очутиться под освежающем ноябрьским ветерком? Мысль, которая пронеслась в голове мужчины, вдруг стала чересчур навязчивой. Сейчас, когда луна светила так ярко, а за окном не было ни души, заснуть где-то в траве и умереть от холода приятным сном казалось недурной идеей. В какой-то момент это даже показалось Михаилу единственным выходом из всей сложившейся ситуации.

– Кажется, на сегодня дурманящих веществ будет достаточно – прошептал Михаил и подойдя к окну просто продолжил любоваться видом из окна.

Пока опять не ушел в мир фантазий.

Ноябрьский мороз не торопился набирать обороты, хоть месяц и подходил к своему концу. Лишь в последние несколько дней осени, снежные хлопья медленно, но верно начинали опускаться с неба на землю. Снег был довольно мелким и когда выпадал короткими периодами, то почти сразу же таял. И если на улице в спокойную погоду что-то и замерзало, то это были лишь оголенные руки и носы гулявших прохожих. Куда большую опасность представлял морозный ветер, а потому не вооружившись теплым шарфом, каждый рисковал проснуться следующим утром с дикой болью в горле и непрекращающимся насморком. Да, сейчас холода хоть и не так страшны, однако уже скоро активно начнут вступать в свои законные владения.

Оторвав свой взор от сияющей жемчужины в ночном небе, Михаил сосредоточил взгляд на одинокой яблоне, растущей на заднем дворе своего дома. Ледяные узоры еще не успели покрыть окна загородных домов, а потому за яблоней мужчина наблюдал без каких-либо препятствий, лишь изредка отвлекаясь на шелест редких оставшихся листьев и раскачивание веток. За все время своего существования, яблоня, вероятно, должна была приесться своему владельцу, однако каждый раз он смотрел на нее, как на нечто диковинное и необычное. Таким взглядом дети обычно смотрят на звездопад, что порой покрывает ночное небо. Глаза таких детей вечно полны восторга, а на лице играет искренняя и неподдельная улыбка.

Иногда, когда Михаил выходил во внутренний двор и подходил к яблоне достаточно близко, он закрывал свои глаза и фантазия снова уносила его прочь. В такие моменты ему казалось, будто он находится в пышном и бескрайнем саду, который заполнен различными плодовыми деревьями. И плоды этих деревьев так и сыпались своим бесконечным потоком к его босым ногам. Медленно наклонившись над землей, он тут же мог поднять их и насладиться божественным вкусом. С губ стекал прозрачный сок, а во рту происходила настоящая эйфория из гаммы различных вкусов. В таком саду всегда царила тишина и сердце Михаила наполнялось спокойствием. В этом умиротворении он ощущал себя первобытным человеком, Адамом, неутолимо искавшим свою Еву.

Но Ева давно покинула его.

А иногда воображение Михаила рисовало и другие картины. Холст становился снова чистым, новые кисточки были готовы скользить по бумажной ткани, словно конькобежец по льду, а свежие краски то и дело плескались в возбуждении от предстоящей работы. И в такие моменты сад перевоплощался в волшебные диковинные места. Этой ночью, фантазия Михаила перенесла его в огромный искусственный террариум, помещенный под большой стеклянный купол. Смотря вверх, прямо над собой, можно было увидеть, как сквозь купол проникает нескончаемый поток солнечного света, освещавшего все вокруг. Необъятный желтый гигант – светило находился в зените и слепил глаза на фоне безоблачного неба. Он касался своими лучами каждого куста, каждого деревца и каждой травинки, что попадались на его пути.

Мелкие экзотические насекомые и заморские чешуйчатые звери ползали по веткам деревьев, а большие доисторические птицы кружили возле огромного горячего источника, расположенного в самом центре террариума. Михаил уже представлял в глубинах своего разума, как разгоняясь, он прыгает в горячий источник с головой. Он уже почти физически чувствовал, как резкий жар обволакивает все тело, заставляя его краснеть и жадно глотать воздух. Но проходит время, и тело мужчины уже начинает растворяться в легком наслаждении, отдавая себя во власть здешним водам. От резкого прилива эйфории тело становится ватным, и он уже готов идти ко дну, не имея сил всплыть наружу. Но Михаил не волнуется, ведь в глубине души он знает – в его собственном мире ничто не может причинить ему вред.

Ничто и никто.

– Интересно, а где бы хотела сейчас быть ты, Анна? – произнес мужчина вслух, нарушая мертвую кухонную тишину.

Раздумывая над этим он пришел к выводу, отобразившемуся на лице грустной улыбкой: супруга ответила бы нечто забавное и веселое.

– «Наверное, это был бы пляж у моря. Но только не песчаный, а каменистый. В таком случае у меня всегда был бы под рукой камень, чтобы выбить из тебя всю дурь, если ты еще раз притронешься к травке, дорогой.»

Да, именно что-то в этом духе Анна непременно бы и сказала. И думая об этом Михаил не удержался и широко улыбнулся. На слезы уже не оставалось сил.

Оторвав свой взор от окна, мужчина взглянул на давно остывшую кружку с кофе, стоящую на круглом кухонном столе. На черной кружке было напечатано изображение бабочки, выполненной в неоновом цвете. Эта кружка, еще один подарок Анны, согревала его должно быть сильнее, чем сам кофе в ней. Он помнил, как они купили несколько таких кружек одним летним днем. Все в неоновом цвете и каждая с изображением того или иного зверя. Для себя Анна выбрала тигренка, объясняя это тем, что в душе она тигрица, после чего принималась доказывать это милым рыком. Свой выбор относительно мужа, Анна прокомментировала так:

– Моя милая гусеница, я дарю тебе эту кружку в знак того, что со мной ты вскоре станешь бабочкой. Цени же свою супругу за ее труды и за то, что она терпит, когда ты каждую ночь отбираешь одеяло и сворачиваешься в свой кокон в гордом и эгоистическом одиночестве. Цени, а не то я разобью эту кружку о твою дурью башку.

После чего Анна поцеловала своего супруга в лоб и сейчас, вспоминая это, Михаил инстинктивно дотронулся кончиком пальца до того самого места, когда-то отмеченного губами супруги.

Сейчас кофе в кружке был почти не тронут и на его поверхности уже успела образоваться тонкая пленка.

Еще одно свойство воспоминаний и старой яблони – они буквально овладевали твоим разумом, заставляя забыть обо всем на свете.

Михаил считал, что в холодном кофе есть свои прелести. Конечно, напиток такой температуры едва ли сможет согреть тебя в холодную осеннюю пору, однако остывая, подобный кофе приобретал какой-то особый, необычный вкус. Вкус, который невозможно передать.

Например, остывший кофе всегда казался сладким. Он казался сладким даже тогда, когда на деле сахара в нем не было и вовсе. Положи в такой кофе горсть соли и магия этого напитка все равно заставит твой кончик языка ощущать легкий сладкий привкус. Удивительное явление. Так или иначе, Михаил протянул руку к кружке и отпил из нее пару глотков. Сладостный вкус в очередной раз дал о себе знать и почти мгновенно разлился у него во рту. После действия травки вкус казался даже более, чем сладким. Он стал донельзя приторным.

Но ни травка, ни холодный кофе, ни даже воспаленное сознание Михаила и его галлюцинации не спасут его. Мужчина понимал, что едва ли в эту ночь ему удастся уснуть. Ночные кошмары посещали его все чаще. С каждым разом они становились все более реальны и, просыпаясь, становилось все сложнее отличить сновидения от яви. Вернуться в безмятежный и крепкий сон казалось и вовсе не возможным. Да и если честно, после всего увиденного в кошмарах, ему совсем не хотелось возвращаться туда вновь.

Последние ночи давались Михаилу особенно тяжело. Он уже и не помнил, когда его сон окружали спокойствие и благодать. Может быть это было в прошлом месяце. Может быть это было в прошлом году. Точного ответа на этот вопрос он дать не мог. Хотя нет, конечно же мог. Он прекрасно помнил эти времена… Времена, когда сон приходил к нему легко и быстро, а отпускал без всякой болезненности и мерзкого кошмарного послевкусия. Тогда его тело не пробирала дрожь, а разум не был отравлен серостью и безвкусием собственной жизни. Тогда Михаил не налегал на алкоголь, не баловался травкой и уж точно не пытался забыться, трахая незнакомых ему женщин. Он помнил эти времена, но вспоминать о них не любил. Слишком сильно воспоминания будоражили его разум.

Слишком больно было возвращаться в прошлую жизнь.

Михаил встал из-за стола, придвинул к нему кухонный стул и вылил остатки содержимого кружки в раковину. После этого он включил воду в кране и заполнил кружку доверху, дабы на ее стенках не успела застыть кофейная пенка. Утром он обязательно вымоет ее. Еще несколько секунд мужчина тупо смотрел на кружку, словно решал ее окончательную судьбу. Несмотря на то, что была поздняя ночь, Михаил все же решил пойти до конца и уже в следующий момент его руки протирали поверхность кружки кухонной губкой.

Подняв голову и взглянув на яблоню, словно прощаясь с ней до следующей встречи, мужчина покинул кухню и бесшумно, дабы не разбудить своего сына, с максимальной осторожностью поднялся по лестнице на второй этаж. При этом он изо всех сил старался передвигаться на цыпочках, чтобы хотя бы одного из семейства Громовых ничего не тревожило этой ночью.

Поднявшись, прямо перед собой мужчина взглянул на настенные часы с маятником. Ему всегда нравились эти часы. Они были сделаны из натурального дерева и каждый раз смотря на них, на сердце накатывала волна умиротворения и покоя. Золотой маятник не спеша двигался в такт секундной стрелки, периодически скрывая из виду небольшую сверкающую гирю, которая под действием лунного света отливалась белоснежным светом. Чуть выше виднелось и ходовое колесо, но его почти полностью скрывал циферблат. Глядя на это произведение искусства, Михаил ощущал себя словно в музее, но эта находка ему была по душе.

Сейчас на циферблате время показывало 2: 20 ночи.

«Ну, – подумал мужчина, – могло быть и хуже. Например, я мог все еще спать… проживая свои кошмарные сны»

Определившись с тем, в какой конкретный час ночи Михаил бодрствует, он так же тихо и с максимальной осторожностью юркнул в соседнюю ванную комнату, расположившуюся почти напротив лестницы. После чего наспех принял душ. Он никогда не практиковал подобного рода занятия посреди ночи, но в последнее время это помогало отогнать кошмары и способствовало улучшению сна. По крайней мере освежающий душ давал ему пару тройку часов на то, чтобы кошмары не появлялись вновь. Да и потом Михаил совсем не хотел ложиться в кровать, будучи весь в поту.

Контрастный душ был почти универсален. Он помогал хоть на время расслабиться и давал надежду, что внезапных пробуждений со страхом не будет… Конечно, это была временная помощь. Но других мужчина не знал. Когда-то дающие эффект снотворные препараты уже давно потеряли свою силу. И теперь, лишь поток из водяных капель мог успокоить разум человека с искалеченной судьбой. Поток из капель, что собирали с тела привкус ночных кошмаров и смывали их в сливную трубу. Туда, где был неприятный сырой запах. Туда, где каплям и кошмарам было самое место.

Приняв душ и надев на себя чистую белую футболку с изображением чернильного пятна в виде какой-то диковинной и огромной птицы, Михаил совершил последнюю остановку в своем собственном загородном доме. Лишь единожды он остановился на пути в свою спальню. По соседству с ней располагалась детская комната.

Комната, закрытая снаружи на замок.

Иногда за стенами детской комнаты Михаил слышал странные звуки. Приглушенные и едва различимые, они напоминали топот маленьких ножек. Порой же топот был оглушительным и громким, как если бы внутри детской бегал маленький слоненок. Михаил часто слышал изнутри смех, сменяющийся плачем. Бывали и дни, когда рыдание, напротив, оборачивались смехом, одновременно звонким и чертовски противным. От такого смеха у мужчины кровь стыла в жилах.

– Засыпай поскорее – приговаривал Михаил – просто засыпай и все будет хорошо. Тебя будет ждать мир волшебных снов…

Михаилу было непросто игнорировать детскую комнату. Сейчас, в кромешной тьме это могло даваться намного легче, но глаза уже давно успели привыкнуть к темноте. И сейчас короткий взгляд мужчины прошелся по двери детской, словно он взглянул на что-то мерзкое и инстинктивно отвел глаза в сторону.

Михаил всеми силами старался не представлять, что же находиться за ней. Что в действительности могло находиться за ней, сложившись когда-то все иначе. Потому что если эти мысли начнут обретать силу, кошмары и суровая реальность последних лет сольются воедино. И тогда он уже точно не сможет уснуть. Он будет смотреть в потолок в своей спальне и будет делать это пока не взойдет солнце. А возможно даже и после этого.

Но расстояние все сокращалось и вот уже он оказался возле двери, ведущей в спальню.

«Безопасная зона, теперь все хорошо – подумал мужчина»

– Папа?

Михаил оцепенел. Его ноги налились свинцом, а тело словно облачилось в тяжелые латы. Мужчина пожалел лишь о том, что на нем нет шлема. Больше всего на свете он хотел укрыться за ним. И ни за что на свете не хотел слышать то, что только что ему показалось.

– Я схожу с ума – заключил Михаил – я просто схожу с ума или эта травка оказалось самой лучшей, что я когда-либо скуривал.

– Папа, открой дверь, пожалуйста.

– Засыпай поскорее – не слова, а заученная мантра слетела с губ мужчины – просто засыпай и все будет хорошо. Тебя будет ждать мир волшебных снов…

А после Михаил тихо запел колыбельную:

В гнетущей тишине мужчина вошел в спальню. Медленно добрел до кровати и словно бы без всякого желания медленно лег прямо на ее середине. Кровать не была мягкой, но мужчину это вполне устраивало. С некоторых пор на мягком ему почти не спалось и потому ему даже пришлось поменять матрас. От подушки и одеяла мужчина и вовсе избавился. Холодный пот, в котором просыпался хозяин дома зачастую пропитывал все постельное белье. Прилипая к телу каждый раз, оно лишь вызывало чувство отвращения. И он решил это поменять. Ему вообще пришлось поменять многое за последние годы.

Слишком многое.

Следующие пять минут Михаил посвятил размышлениям о том, когда же кончатся все эти кошмары. Кошмары из прошлого и те, которые преследовали его даже в настоящем. Пусть и во сне, в чертовски реальном и кошмарном ночном сне. Михаил даже и не размышлял вовсе, лишь просто озвучивал этот вопрос в своей голове снова и снова. Конечно же, ответа он так и не получил.

Когда голос из детской позвал мужчину в последний раз за эту ночь, тот уже окончательно провалился в сон.

Глава 2: Приглашение: Похоть Суббота. 26 ноября 2016 года. Вечер

В отеле «Артемида» царила тишина и спокойствие. Располагался отель на отшибе, почти за городом и поначалу при упоминании о нем, многие несведущие туристы могли принять его за тихий загородный дом. Здесь и вправду ценилась тишина, по крайней мере снаружи звуки города заглушали многочисленные деревья, укрывающие «Артемиду», как мать укрывает свое дитя. С другой же стороны отель отделяла от цивилизации небольшая, но удивительно красивая в этих местах река. Да, тишина здесь была на вес золота, но расположение отеля вдали от центра совсем не сыграло злую шутку с владельцами. Скрытый от всего мира, внутри «Артемиды» кипела настоящая жизнь.

Отель был представлен чем-то между древней крепостью и тихой загородной усадьбой. Внешне здание было обделано из красного кирпича. Углы, как швы на теле пациента, выстилали рустовые камни, а линиями, отделяющие этажи друг от друга, являлись накладные выпуклые планки – молдинг. Остроконечные крыши облачились гибкой черепицей.

Вечерние огни отеля горели неоновыми лампами у входа и настенными фонарями, расположившихся по всему периметру здания. У окон, обрамленными сверху замковыми камнем, а снизу – подоконником, они крепились прямиком к кронштейнам. Главный вход в отель встречал гостей большими двустворчатыми дверьми из орехового дерева. Их внушительный и древний вид заставлял задуматься, а не сняли ли их с петель какого-нибудь старинного замка? В то же время двустворчатые двери были отполированы, блестящи и на удивление легко поддавались касанием человеческих рук. Арка над главным входом представлялась в виде двух колон, бравших свое начало, видимо, из самой древней Греции.

По правую руку от входа располагался небольшой участок под открытое кафе, отгороженный от дороги небольшой балюстрадой. Конечно, в это время года кафе пустовало, но пройдет еще совсем немного времени, когда и тут будет занят каждый столик, а официанты буду бегать от одного постояльца к другому, словно с горящими на ногах туфлями.

Дальше правое крыло заканчивалось конференц-залом, рестораном, а по другой ее стороне затесывался уютный бар. Левое крыло почти полностью занимали номера, не считая прекрасного внутреннего сада, примыкающего к солярию и загороженного от глаз вновь прибывших постояльцев ресепшеном в главном зале и частью кухни.

«Артемида» возвышалась над землей, словно настоящий замок султана. Она была огромна и необъятна. Фасад отеля был представлен в виде роскошного фонтана из белого мрамора прямо перед главным входом. Фонтан был совсем небольшим и своей архитектурой напоминал что-то, позаимствованное из самой Флоренции. Позади фонтана открывалась огромная парковочная площадка. Автомобили занимали почти все видимые места.

Летом, возле главного входа росли десятки самых разнообразных и не похожих друг на друга растений. Лужайки были аккуратно выстрижены и рядом с парковкой и рядом с фонтаном, а так же по всей территорией отеля. Кустарники вокруг «Артемиды» были посажены в причудливые лабиринты и представляли для некоторых постояльцев немалый интерес. Гуляя по ним вдоль и поперек можно было скоротать приятное времяпрепровождение в тишине и покое.

Сейчас же был конец осени. Возле отеля возвышались ледяные фигуры, сделанные на заказ из синтетического льда. Они имели удивительное свойство сохранять свой изначальный вид и не таять. Круглые сутки фигуры создавали атмосферу праздника. Хотя до одного из главных христианских праздников оставалось еще около месяца, ледяные рождественские зверушки и образы Деда Мороза со Снегурочкой имели способность распространять праздничное настроение с небывалой скоростью в эти ноябрьские дни.

Пятизвездочная «Артемида» предоставляла своим гостям не только уже упомянутый бар, сад, сауну, ресторан, но и обширный игровой зал, а так же кучу и кучу всего. Для отеля такого уровня, эти услуги входили в состав «примитивных» и едва ли составляли хотя бы одну десятую всех возможностей, которыми он мог порадовать посетителей. «Артемидой» восхищались все: от известных эстрадных звезд первой величины и олимпийский чемпионов до политических деятелей и представителей шоу-бизнеса.

Что касается персонала отеля, то людей с большей выправкой можно было найти, разве что в самой дисциплинированной армии. Даже должность простых горничных и прачек, здесь, в этом самом месте, звучала громко и гордо. За такую должность нужно было побороться и, в буквальном смысле, выжать из себя все свои навыки и умения не хуже, чем вы умели выжимать промокшее до нитки белье.

Часы пробили девятый час. Все запланированные на сегодняшний день гости уже давно заселились в свои номера, а те, что только собирались забронировать себе апартаменты, активно обсуждали данный вопрос через трубку телефона с милыми девушками на ресепшене. Девушки улыбались постоянно, еще не видя своих потенциальных гостей, но уже слыша легкий треск от их золотых карт. Эта фирменная улыбка была отточена многолетней практикой. Казалось, даже после смерти, все что останется от таких девушек внутри их гроба, так это их профессиональный навык обнажать все свои тридцать два белоснежных зуба перед опарышами и червями. Горничные же, без лишнего шума, прибирались в пустующих номерах и периодически огибали коридоры отеля с огромными тележками, дабы отвезти их содержимое в химчистку.

Все горничные «Артемиды» работали довольно долгое время. Достаточное для того, чтобы понимать одну простую вещь: если в самом здании царит тишина, то это не значит, что в отдельных номерах отеля не может кипеть своя бурная и маленькая жизнь. Так же они уже давно не являлись девочками и потому прекрасно осознавали, какая именно жизнь там могла кипеть в тех или иных случаях. И в тот самый вечер, проходя мимо апартаментов под номером «609», горничные отчетливо слышала некие звуки.

В основном они состояли из мычаний и стонов, а также чего-то вроде шлепков, но горничные тут же отбрасывали мысль о том, что в номере может происходить акт насилия или жестокого избиения. Они проработали горничными слишком долго, чтобы понимать: люди с такими кошельками по ту сторону номера могли себе позволить любой вид насилия. Даже если этот акт будет происходить непосредственно на ресепшене или даже у самого главного входа в отель. У богатых свои причуды и само слово «насилие» было бы здесь не совсем уместным. Как правило, у персонала отеля было свое обозначение подобным вещам: эротические забавы. На самом деле, куда больше горничных интересовал факт того, кто именно из обслуживающего персонала займется чисткой номера «609» после того, как клиенты закончат внутри него свои эти самые…эротические забавы.

А в этот момент в номере «609» происходило и правда нечто забавное.

Внутри апартаментов огромная спальня была представлена в ярко-красных тонах. Такие тона художники обычно использовали, чтобы изобразить пролившуюся на поле брани кровь или красное вино разлитое по бокалам. Шелковое постельное белье на просторной кровати придавало ей элегантности, а свет от торшера, освещавший номер, создавал более, чем интимную обстановку. На самой кровати расположились два человека и отбрасывающий торшером свет создавал на стенах некую игру теней.

Первый, мужчина, был полностью выбрит и лыс на голову. Иногда, при особо удачном ракурсе, лысина мужчины отливалась блеском, ослепляющим и лучезарным. Из одежды на мужчине имелось лишь нижнее белье в виде синих обтягивающих боксеров. Все тело мужчины было напряжено. Даже сильно обросшие, как у обезьяны, волосы на руках и ногах вставали чуть ли не дыбом. По своему телосложению лысый мужчина так же далеко не ушел от обезьян.

Он был довольно крупный, но отнюдь не полный. Он имел приплюснутый нос, выраженный подбородок и пронзительный, совершенно неподходящий для этого типа взгляд. Мужчина был по-своему красив, но красота эта была вызвана его зрелостью и мужественностью, а не какими-либо чертами лица. Такую красоту зачастую описывают историки, рассказывая о суровых спартанских воинах или же о гладиаторских боях. Лица подобных мужчин могли быть изуродованы шрамами, а мускулистые тела были покрыты множественными рубцами, но их мужской красоты это не умаляло. Настоящего воина украшал суровый взгляд и внутренняя сила и лысый мужчина об этом прекрасно знал. Но истинную красоту лысому мужчине было суждено познать только сейчас.

Познать и отдаться ей.

Вторым гостем номера «609» была девушка. И девушка эта была, без всяких сомнений, воплощением настоящей богини. Зеленое кружевное белье подчеркивало, и без того красивое и привлекательное тело. Упругая грудь поднималась при каждом ее вздохе, а длинные и волнистые рыжие волосы, отброшенные назад, обнажали лебединую шею. Изумрудные глаза, словно одурманенные вином, могли поработить любого мужчину, опьяняя и его самого так, как не опьянил бы ни один напиток в мире. На такую девушку можно было смотреть вновь и вновь, как на нечто сакральное и недосягаемое.

Попытки коснуться такой девушки и вовсе казались чем-то невозможным. Она излучала особую, витавшую в воздухе ауру чего-то неизведанного, чего-то запретного. В ее присутствии теряли дар речи самые великие ораторы, опускали взгляд самые матерые воины. Таких девушек благородные лорды запирали в высоких и недосягаемых ни для кого башнях, лишь бы никто не видел их красоты. И конечно же, при взгляде на такую девушку ее в тот же миг хотели. Хотели мужчины, хотели женщины. Ее хотели все.

Ее хотел лысый мужчина.

Богиня, которая в этот вечер, впрочем, как и во все последующие, носила имя Виктория. Эта была девушка без фамилии. Девушка без прошлого. Даже имя, что было дано ей при рождении, она не признавала. Это имя очеловечивало ее. Такое простое, простолюдинское имя было способно развеять ее чары и сделать такой же обыкновенной, как и все остальные. Так, по крайней мере, считала Виктория. Она ненавидела быть, как все. За эту простоту она ненавидела и свое имя и потому отреклась от него.

Вики.

Вики предоставляла эскорт услуги. Проституция – именно так называли подобный род занятий простые, не богатые мужчины, которые никогда не будут иметь возможность воспользоваться услугами Вики. В своих головах они объясняли это высокоморальными принципами и абсолютной безнадобностью, но Вики знала, что большинство этих моралистов каждую ночь тайно ублажают себя, заперевшись в грязных сортирах в своих хрущевках. Бедняги гоняют шкурку, закрывая рот рукой и стараясь не дышать, дабы их жены за стенкой не почуяли чего неладное, их жены, которые имели второй подбородок и россыпь угрей на лице.

Вики любила свою работу. Она была по-настоящему красивой девушкой и искренне презирала тех, кто оправдывал этот факт генетической наследственностью. На деле же она считала, что природную внешность, какой бы причудливой та не была, можно всегда преобразить в нечто более прекрасное. Усердные тренировки способны сделать любое тело красивым и упругим, а правильное питание крепким и здоровым. Косметические процедуры способствуют устранению многих, почти любых изъянов, а уверенность в себе с лихвой перекроет и все остальное.

«Просто большинство людей тупые и ленивые. Они – куски дерьма, не желающие и на секунду поднять свой зад, чтобы сделать свою жизнь лучше – говорила себе Вики и строго придерживалась этого мнения всю свою жизнь»

Своим внешним видом девушка занималась годами и никогда не позволяла видеть себя кому-то неопрятной. Даже маленькое пятнышко грязи на своих туфлях она считала непозволительным. Казалось бы, мелочь, но из таких мелочей Вики и превратилась в богиню. Пусть даже если эта богиня занимается проституцией, но разве продавать то, за что другие готовы убивать – преступление?

Выходя в свет, в сопровождении очередного кавалера, Вики словно преображалась. Не для других, нет. Для всех она была прекрасной всегда, в любое время суток, утром и вечером, ночью и днем. Но на публике что-то менялось, менялось внутри самой девушке. Ловя на себе восхищенные взгляды мужчин и завистливые взоры их спутниц, ее всегда переполняло чувство настоящего удовольствия. Ради таких моментов она и жила. И эта работа давала Вики чувство превосходства, что было слаще любого оргазма. Она жила пока жили те, кто восхищаются ее красотой. Она жила и существовала за счет других. Вики была настоящим паразитом, и паразит этот питался любовью и самыми пошлыми желаниями окружающих ее людей.

Вики лежала на краю кровати номера «609», облокотившись на локти и вытянув одну из своих ног вперед, не снимая тонких чулок. Ее стопы были нежно объяты руками лысого мужчины. Сам мужчина располагался на другом краю кровати и стоя чуть ли не на карачках, массировал пальцы ног Вики. Особенно причудливая поза, если вспомнить габариты этого здоровяк.

Лысый мужчина обходился с пальцами так нежно, что казалось будто от одного неверного движения стопа девушки рассыплется, точно песчаный замок. Но то были руки, однако в глазах этого мужчины не было и капли нежности. Лишь неутолимая страсть и наслаждения проглядывались в темных и расширенных зрачках. Зрачках, которые, казалось, и не замечали саму Вики, но ни при каких бы условиях не отвлеклись от ее изящных стоп. Щеки лысого мужчины пылали алым огнем, а прерывистое дыхание становилось сильнее. Будь его воля, он бы живьем сожрал стопы девушки, а остатки бережно спрятал бы в какую-нибудь небольшую шкатулку. Шкатулку, которую лысый мужчина открывал бы каждую ночь и отдавался непередаваемой страсти снова и снова.

И снова, и снова.

Вики смотрела на все это с ухмылкой на лице. Со стороны это выглядело как ролевая игра, где девушка в роли властной и жесткой госпожи унижает своего раба, полностью контролируя ситуацию и доминируя над ним. Но лысому мужчине было все равно. Он лишь целовал и целовал пальцы ног богини Вики, словно ребенок, которому купили сладкий леденец. Фут-фетишист был, буквально, на седьмом небе от счастья. Вики видела это по тому, как выпирает и облегает ткань трусов не большой, но толстый член его поклонника.

Сделав резкий выпад вперед, Вики взялась одной рукой за шею лысого мужчины, а пальцами второй руки обхватила его правое ухо. На мгновенье мужчина вздрогнул. Словно пьяный, не до конца понимая, что происходит вокруг, он медленно поднял свою голову, словно не решаясь посмотреть на свою госпожу. Взглядом побитого щенка он смотрел на Вики, не решаясь обронить и слова. Но прошло время, и лысый мужчина все же посмотрел на девушку с неким вызовом. Казалось, в реальном мире этот мужчина находился лишь на половину и еще не успел полностью прийти в себя. Он казался беззащитным… нет, он казался сломленным.

В ответ Вики начала сжимать ухо лысого мужчины, оттягивая его в сторону с такой силой, чтобы заставить изогнуться его шею и суметь причинить ее владельцу максимальную боль. В ответ мужчина сдавленно застонал. Однако издаваемый им стон не был похож на тот, который люди издают от боли. Лысому мужчине нравилась та боль, что причиняла ему его госпожа. Он дышал этой болью, сглатывал ее, как сглатывают слюну попрошайки при виде сочного стейка.

Лысый мужчина жил этой болью.

– О, Вики… – произнес мужчина, словно выдавливая из себя каждое слово, – о, моя Вики…

Девушка попыталась изобразить невинность на своем лице, вскинув брови и поджав свои губы, однако ничто не могло бы полностью скрыть ее ухмылку. Ослабив свою хватку и выпустив ухо лысого мужчины, он почувствовал, что ему дозволено снова овладеть стопами госпожи. Акт доминирования был совершен. Вики показала ему, кто по-настоящему владеет ситуацией. Лысый мужчина наклонил свою голову и впился губами в пальцы своей богини с новой силой. На его ухе проглядывались мелкие царапины от впившихся ногтей Вики, но это, казалось, совсем не смущало ни лысого раба, ни тем более его госпожу.

Лысый мужчина исходил слюной, делая пальцы девушки влажными и скользкими. Поначалу Вики было щекотно, еще тогда, когда эти встречи зарождались в зародыше. Теперь же ее тело полностью привыкло к тому, что с ним делал этот человек напротив нее. Вики знала, что если она того пожелает, то может засунуть мужчине в рот не только пальцы, но и всю стопу целиком. Мужчина будет стонать и возможно его даже вырвет, но он скорее выпьет всю содержимое своего желудка, чем откажется от стоп Вики.

Улыбнувшись своим мыслям, Вики надавила ногой вперед и немного продвинулась в глотку своего раба. Последний издал сладостный стон. Вместе с тем девушка испытала новую волну отвращения к своему клиенту. На ум Вики вспомнился случай с одним французом, владельцем крупной фармацевтической фирмы. Француз имел кучерявый светлые волосы, пронзительные голубые глаза и волевой подбородок, а так же просто обожал, когда Вики дергала его стручок. В один из вечеров на девушку что-то нашло, что-то, чего она до сих пор не могла объяснить себе даже сейчас. Рука девушки, сжатая в кулак, внезапно вывернулась на сто восемьдесят градусов.

Вики и раньше доводилось видеть кривые стручки, но то, что она увидела в тот вечер, было просто настоящим ужасом. Стручок француза скривился буквой «Г». По началу мужчина ничего не понял, просто смотрел на своего дружка, словно видел его впервые и лишь немного погодя сопроводил свою реакцию диким воплем, бегая по всей спальне и пританцовывая на манер диких шаманов. Однако настоящую волну отвращения Вики испытала через несколько недель, когда француз, чего девушка уж точно не ожидала, появился вновь и попросил ее… повторить.

Бархатный и жалобный голос француза в телефонной трубки сейчас напоминал стоны лысого мужчины как нельзя похоже и Вики почти что заставила себя не пропихнуть свою ногу так глубоко, чтобы кончики ее пальцев показались из задницы этого бугая-извращенца. Через некоторое время все наконец закончилось. Вики все так же лежала на кровати, однако теперь ее нижнее белье скрывало вечернее черное платье. На удивление, оно было совсем неоткровенным, но от этого не менее сексуальным. Вики успела принять душ, уделив особое внимание своим стопам. Она никогда не позволяла лысому мужчине, всем лысым мужчинам мира сего, посещать душ первыми. Доминировать нужно во всем.

Чулки Вики небрежно лежали на кровати. Они были испорчены и буквально пропитаны слюной. Такую мерзость девушка бы не надела на себя даже под страхом смерти. К тому же она понимала, что такой подарок лысому мужчине станет для последнего еще большей причиной боготворить свою королеву.

«Интересно – подумала девушка, глядя на свои чулки – Будет ли он обматывать ими свой член и гонять шкурку, пока будет ехать отсюда до дома на машине?»

Лысый мужчина в это время поправлял галстук на шее, стоя в ванной комнате перед зеркалом и разглядывая себя своими серыми затуманенными глазами. Теперь он был одет в темно-синий деловой костюм, а его серьезное каменное лицо не давало ни намека на мысль, что еще несколько минут назад, в этом самом номере, осуществлялся самый настоящий акт похоти и разврата.

Вики видела остатки его пьянящего взгляда. Лысый мужчина и правда был изрядно пьян, что было на него совсем не похоже. Это делало его таким смешным, но в месте с тем это начинал раздражать Вики все сильнее. Еще буквально несколько минут назад этот человек клялся ей в любви и жаловался на свою несправедливую жизнь. Пуская нюни и сопли, он вызывал у девушки откровенное отвращение и та, недолго думая, предложила ему вызвать своего водителя и уехать домой, отсыпаться. Но лысый мужчина сказал, что у него уже есть человек, который довезет его лучше любого водителя. Он сказал, что выйдет из номера отеля первым, дабы у обслуживающего персонала, который, к слову, лишь делал вид, что не знает об интрижках женатого бизнесмена, не возникало лишних вопросов. Так же мужчина обронил, что устроит на ресепшене небольшой сюрприз и потому попросил Вики немного подождать в номере до его отъезда и не спускаться на нижние этажи «Артемиды».

Вики же по сути было все равно.

Когда лысый мужчина вышел из ванной комнаты, Вики уже стояла у двери номера и элегантно поправляла свою туфлю на ноге. В одной руке она держала конверт. Лысый мужчина всегда оставлял конверт с деньгами на тумбочке возле кровати. Можно было с легкостью обойтись переводом денег на карту, но Вики была приверженцем старых традиций. В конечном итоге всегда приятнее держать стопку купюр в собственных руках и ощущать их блаженный шелест.

Увидев, как девушка поправляет свою туфлю, мужчина тут же облизнул свою нижнюю губу и, пытаясь занять чем-то свои руки, начал поправлять свой пиджак. Когда же он в очередной раз отдернул края пиджака вниз, перстень на правой руке лысого мужчины с приглушенным звоном слетел с безымянного пальца прямо на ковер.

Мужчина тут же наклонился за своим перстнем, приговаривая с улыбкой:

– Ох уж эта вещица, вечно спадает.

Однако, когда лысый мужчина выпрямился, Вики уже закрывала за собой дверь номера «609». На немой вопрос мужчины об конфиденциальности происходящего, Вики коротко сообщила, что желает пройтись по коридорам отеля и не станет спускаться на ресепшен раньше положенного времени. Даже не наградив на прощание лысого мужчину воздушным поцелуем, она перешла порог номера и была такова. Мужчина так и остался один посреди номера, растерянный и одинокий.

Оказавшись за порогом номера «609», девушка грациозно прошлась до конца коридора и завернула за угол, оказавшись в таком же коридоре с десятками элитных номеров, где каждый придавался отдыху по-своему. Коридор был обделан в шоколадно-золотистых тонах. По стенам были развешаны черно-белые картины с изображением морских и горных пейзажей. Настенные лампы тускло освещали деревянные двери номеров и выстланный нежный ковер орехового цвета под ногами казался буро-черным.

Вики прошла до первого окна, плотно задернутого шторой. Девушка находилась в самом начале левого крыла. Здесь окна выходили прямиком на фасад с фонтаном. Едва ли коснувшись шторы, Вики вдруг ощутила странное чувство, пронизывающее все тело. Словно мелкий разряд электричества проходил от кончиков ее пальцев до самых волос, заставляя те вставать дыбом. Вики не услышала, как лысый мужчина закрыл дверь, выходя из номера и спустился на ресепшен. Не заметила она и громких голосов, раздавшихся внизу с появлением этого мужчины. Все это вмиг улетучилось от нее куда-то очень далеко.

На мгновенье Вики показалась, что в конце коридора возник силуэт, хотя в округе не было ни души. Очертания были темны и размыты, но в ту секунду девушка отчетливо видела, что перед ней стоял кто-то по-настоящему знакомый и близкий. Будто давно потерянный старый пес, вдруг неожиданно нашедший дорогу домой.

Силуэт мутной дымкой шел прямо на Вики. Девушка, которая так и не отделалась от чувства родства с этим силуэтом, начинала рассматривать его с заменяющим все больше и больше страх интересом. Когда дымка преодолела половину коридора, девушка могла поклясться, что теперь способна различить не только отдельный фрагменты силуэта, но даже запах этого создания. Когда же силуэт оказался почти вплотную, пелена с глаз девушки резко спала. Вики внезапно узнала, кто именно скрывался за этой дымкой.

Впервые за всю ночь на лице девушки появилась искренняя улыбка.

Наконец она обратила внимание на конверт.

И тут Вики все поняла.

Глава 3: День сменяет ночь Четверг. 24 ноября 2016 года. Утро

Проснувшись утром, первым делом Михаил решил проверить, действительно ли ночной сон выпустил его из своих объятий. Мужчина начал перебирать варианты в своей голове: ущипнуть себя за кожу, мог шлепнуть себя по щеке или дернуть за волосы на голове или руках. В голливудских фильмах такие трюки работали просто безупречно и для героев большого метра это всегда казалось единственной верной идеей.

Тем не менее, Михаил знал, что на деле все это не дало бы совершенно никакого эффекта. Его сны были по-настоящему непредсказуемыми и бороться с ними требовалось соответствующе. А потому мужчина решил придерживаться своей старой и проверенной методики: первые пять минут пробуждения он потратил на исследование потолка, который расстилался прямо над ним. Если бы он все еще спал, то что-то непременно должно было произойти.

Четыре минуты.

Ведь именно это отличает сон от реальности: движение. Тебе никогда не присниться сон о том, как ты целыми днями неподвижно лежишь на своей кровати. В крайнем случае в этом сне ты бы, как минимум вместе с кроватью скользил по вершине Эвереста или противостоял бы могущественной инопланетной империи «вторженцев». Ведь каким бы ни был твой сон, он обязательно предстанет перед тобой в виде чего-то неудержимого, чего-то, что невозможно остановить. Но к счастью для себя ничего подобного сейчас Михаил не ощущал.

Две минуты.

Секунды шли одна за другой, а мужчина все так же неподвижно лежал на своей кровати, разглядывая потолок в собственной спальне. Постепенно мозг начал проворачивать фокусы со зрением и потолок начинал казаться все больше, удаляясь на все большее расстояние. Михаил зажмурил глаза и иллюзия рассеялась, однако…

«Нужно просто выждать еще немного времени – сказал себе Михаил – Совсем немного времени и…»

Ничего не произошло.

Что ж, время истекло и по крайней мере потолок над головой не обвалился вниз, образовав огромную дыру. Оттуда не вылезло диковинное чудовище с длинными и липкими щупальцами, дабы утащить хозяина дома в глубины необъятной тьмы и ужаса. И уж тем более обломки проваленного потолка не проломили Михаилу череп при падении. Что же, это было неплохое начало. Значит он уже не спал и теперь можно было спокойно встать с кровати. Или хотя бы попытаться. Спокойно, но медленно. Не стоило искушать судьбу.

И все же перед тем как встать, мужчина отвлекся лишь единожды, чтобы взглянуть на круглый датчик в углу спальни. Это приобретение появилось в загородном доме Михаила два года назад. Датчик представлял собой небольшую округлую колонку. Белоснежный цвет пластика и форма гаджета иногда походили на старые модели веб-камер, которые мужчина частенько видел на прилавках электронных товаров где-то в недрах бесконечных торговых центров.

Располагался датчик в верхнем левом углу, практически над дверью, ведущую из спальни в коридор второго этажа. Михаил пригляделся к датчику получше и разглядев на нем маленькую темную точку с облегчением вздохнул. Лампочка на датчике была неактивна и спала мертвым сном. К тому же, будь датчик активен, Михаил тут же услышал бы звуковой сигнал оповещения.

Такой сигнал можно было с легкостью перепутать с завыванием сирен, предупреждающих о наводнении или пожаре. Конечно, Михаил собственноручно регулировал громкость на самый максимальный показатель. Тем не менее звуковой сигнал отказывался ласкать чуткий слух мужчины.

Крохотная лампочка на датчике по прежнему «дремала», а это означало только одно: Костя, сын Михаила, все еще спал сладким сном. Он не проснулся и не нажимал на кнопку панели, прикрепленную к его кровати, дабы отец смог поднять сына не только ото сна, но и вызволить из его темницы.

Два года назад Костя стал инвалидом.

Еще раз убедившись в том, что лампочка на датчике прибывала в состоянии полного покоя, Михаил дотянулся до своего сотового телефона. Телефон мирно лежал на небольшой деревянной тумбочке возле кровати. Когда экран мобильника вспыхнул, взгляд мужчины, однако, сосредоточился далеко не на времени суток.

На экране появилось изображение двух человек. Одного из них Михаил часто видел по утрам, стоя перед зеркалом. Вторым человеком была Анна. Мужчина хорошо помнил историю этого фото. Оно было сделано несколько лет назад, когда к Анне приехала ее давняя подруга из Сибири. Как помнил сам Михаил, она гостила в этом доме всего несколько дней, но каждый из них был особенным и по-своему неповторимым. За проведенную вместе неделю он, Анна и ее подруга Лена успели обойти все достопримечательности и памятники города, от старинного крематория до заповедника, прокатиться на автомобиле в одном нижнем белье и даже чуть было не украли белку из местного парка.

Фото на экране телефона было сделано как раз в том самом городском парке. Ближе к западным воротам, где располагался небольшой мраморный фонтан и цветочная арка в виде сердца, эдакий тихий уголок для влюбленных. И вот на фото они – Михаил и Анна, стоят прямо над аркой и смотрят в объектив камеры. В последний момент Михаил не выдержал и укусил Анну за ухо, а она в свою очередь залилась громким смехом, обнажая свои ровные зубы. Так Лена и запечатлела двух влюбленных и этот момент до сих пор давал о себе знать на экране его сотового.

А на дисплее тем временем высветились несколько цифр.

8: 40.

Костя должен проснуться с минуты на минуту.

Опустив свои ноги на пол, мужчина в одно резкое движение встал с кровати и принялся потягиваться. При этом он делал это, вытягивая руки вниз, в совсем несвойственной для данной процедуры позе. Со стороны это напоминало раскачивающуюся ракету, готовящуюся к своему первому отправлению в космос.

Перед тем, как направиться к двери, Михаил заметил свою футболку, которую он надел этой ночью после того, как принял душ. Сейчас она небрежно валялась на полу, скомканная и мокрая от пота. Недалеко от нее валялись и трусы мужчины. Михаил осознал, что стоит посреди спальни абсолютно голый.

Особо сильно эти ощущения проявились в момент, когда Михаил заметил утреннюю эрекцию. Некоторое время он рассматривал себя с детским интересом, потом хмыкнул и что-то пробормотал себе под нос. Последнее время мужчина обращал внимание на своего дружка, только когда им занимались его пассажирки в такси. Девушки со своей особой моралью, они с легкой душой предпочитали экономить деньги в обмен на свое еще немного потраченное время и ресурсы своего тела. Иногда Михаил отказывался от таких предложений, но иногда…

Сейчас же мужчина совсем не помнил, чтобы во сне снимал с себя одежду. Последнее время он вообще мало что запоминал. Захватив футболку и покинув свою комнату, Михаил решил, что самым логичным продолжением утра будет повторение своего ночного ритуала. А именно, посещение кухни и ванной комнаты. О пробуждении сына он не волновался. Звуковой сигнал датчика был слышен из любого места в доме, настолько громко он давал о себе знать. А потому забыть о Косте было крайне и крайне сложно.

На этот раз мужчина решил начать свое утро не с бодрящего кофе, а с теплого и не менее бодрящего душа. Белая футболка, которая продержалась на нем несколько часов, отправилась прямиков в корзину для грязного белья. Ночные кошмары давали о себе знать и это очень хорошо прослеживалось на примере частой потливости. И хотя мужчина так и не смог вспомнить, когда ему пришла на ум гениальная мысль снять с себя футболку и трусы посреди ночи, это не особо его волновало. Возможно ему просто стало слишком жарко и тело на автомате избавилось от липкой и мокрой ткани.

Утренний душ разительно отличался от ночного. Нежная и теплая вода имела свойство по утрам активизировать и пробуждать организм, окончательно прогоняя кошмарный сон. Михаилу уже давно было чуждо представление о том, что вообще из себя представляет сон. Здоровый сон. Однако утренние капли воды, обжигающие тело и бьющие по лицу сильной струей, еще раз напоминали ему о том, что все происходящее вокруг было настоящим. Что кошмар ушел. Ушел окончательно.

По крайней мере до следующей ночи.

Мужчина все стоял и стоял, впитывая в себя потоки теплой воды. Вода из крана не превратилась в обжигающую лаву, что превращает тело в бесформенную жижу. Не превратилась вода и в лед, осколки которого могли бы сделать из человека решето. Нет, все это могло быть только в нездоровом и болезненном сне, и чем больше Михаил проводил время под душем, тем больше в нем набиралось уверенности в том, что он крепко стоит на ногах. Здесь, в реальном мире.

И это было хорошо.

Покончив с душем, Михаил натянул на себя трусы, клетчатые домашние шорты цвета мутного сапфира, а верхнюю часть тела облачил в новую футболку. На этот раз футболка была невзрачного темно-красного цвета, без каких-либо рисунков или эмблем. Дойдя до лестницы, ведущей на первый этаж, он, однако, не спешил спускаться и направился чуть дальше, в самую дальнюю комнату с правой стороны коридора.

Дойдя до двери комнаты сына, Михаил взял для себя еще несколько секунд на то, чтобы дать шанс датчику активировать динамик чуть раньше, чем хозяин дома сам разбудит своего сына. На часах было 8:59 и Костя, если он еще не проснулся, уже в скором времени покинет царство Морфея. И скорее всего это произойдет в следующие шестьдесят секунд. После навалившейся на подростка инвалидности, спокойный сон давался мальчику крайне тяжело, однако теперь он приобрел уникальную способность вставать всегда в одно и то же время в независимости от ситуации.

И тут динамик в спальне Михаила зазвенел, словно тысяча колоколов. Иногда мужчине и вовсе казалось, что он является обладателем самого огромного будильника на земле, которым можно поставить на ноги разом весь город. По пробуждению Кости можно было смело сверять время и если обычный будильник периодически давал сбои, то организм подростка – почти никогда.

Мысленно улыбнувшись и отстучав короткую мелодию костяшками пальцев по двери, Михаил ободряюще крикнул:

– Все, все, все! Пожалей мои барабанные перепонки, Константин! Что случилось!? Ограбление банка? Или неужто наш король проснулся? А ваша верная охрана, как раз стояла рядом и караулила ваш чуткий сон! Обворожительные воровки еще не успели пробраться в окно ваших покоев? Хех, ладно, тогда мне не придется краснеть! Я вхожу, сынок!

В ответ из комнаты Кости не донеслось ни одного звука, который мог хоть как-то прокомментировать импровизированную речь отца. Впрочем, ответа хозяин дома и не ожидал(по крайней мере вразумительного ответа), а потому, не теряя времени, бойко открыл дверь, ведущую в комнату сына. Мужчина даже не заметил, что все это время сжимал дверную ручку с такой силой, что пальцы и ладонь побелели, а лицо Михаила всего на мгновенье перекосилось от гнева.

Комната Кости была чистой и уютной. Отчасти потому, что Костя физически не мог устраивать здесь беспорядок, а отчасти эта была заслуга Михаила, регулярно протирающего в комнате сына пыль, что копилась здесь не слишком часто. Все вещи в комнате лежали там, где им и было положено лежать. Книги аккуратной стопкой были разложены по полкам, учебники уютно разместились на столе возле окна. Одежда нашла свое пристанище в шкафу, а не как полагается для подросткового возраста, на полу(и это в лучшем случае). В дальнем углу расположилась одиноко стоящая гитара. В комнате было совсем мало вещей: шкаф, стол да двуспальная кровать. Нетипичная обстановка для подростка, но благодаря ей комната казалась намного больше и это создавало ощущение простора. Для инвалида колясочника вообще было крайне несвойственным иметь много вещей: недуг все равно не позволял пользоваться большинством из них.

Для Михаила Костя так и остался подростком, хотя ему уже стукнуло девятнадцать лет. Но за последние два года сын так и не вырос и не возмужал, а наоборот. Он стал худым и сухим, стал иссушенной мумией.

Были и другие приятные моменты в комнате Кости. Наличие окон на солнечной стороне, давали о себе знать большим потоком света. Михаил искренне считал, что во всем доме нет места теплее и уютнее. Как для тела, так и для души.

Михаил стоял и на мгновенье словно ушел куда-то внутрь своего сознанья. Он мечтал о том, что зайдя в комнату сына, увидит полный беспорядок. Вокруг творился бы настоящий хаос, но именно он бы свидетельствовал о том, что его устроил Костя. Костя, который может ходить. Костя, который может двигать своими руками в произвольном порядке и устраивать беспорядок в своей комнате. Костя, который снова стал полноценным подростком. Полноценным… человеком.

Но сегодня было совсем другое начало дня.

Когда отец семейства зашел в комнату, глаза Кости и Михаила столкнулись, и мужчина подумал о том, что за последние два года он так и не привык видеть своего сына таким. Костя лежал на своей кровати и его кисть располагалась на деревянной боковине, почти рядом с красной кнопкой. Левая кисть и часть предплечья мальчика, единственная часть тела, которой он мог произвольно двигать помимо головы, были всегда наготове. Михаил невольно сравнивал их с единственными оставшимися бойцами. Все близкие товарищи были перебиты врагом. Но настоящие воины никогда не сдавались и шли до конца, хотя бы потому, что просто могли. Потому что так было положено.

И думая об этом, Михаилу становилось немного легче. Отец уверял себя в том, что оставшимся частям тела Кости, которыми он мог худо-бедно управлять, положено находиться в строю. Это было частичкой проявления жизни, сломленной, но не до конца потерянной.

Костя молча перевел свой пустой взгляд на инвалидное кресло, стоявшее прямо возле кровати и отец ответил на этот взгляд легким кивком. На само кресло мужчина никогда старался не смотреть. И не потому, что оно напоминало об инвалидности родного сына. Об инвалидности Кости говорило все, стоило только взглянуть на рослого 19-летнего парня. Нет, дело было совсем в другом. В одном крошечном элементе, дополняющим само средство передвижения Кости. Этот элемент представлял собой небольшую фразу, некий девиз, ключевое слово, которое ранило Михаила до глубины души. Слово, которое Костя однажды умудрился написать на боковой раме своего «коня» единственной подвижной кистью и предплечьем. Слово, которое Костя написал так коряво, что со стороны это больше походило на череду хаотичных линий и закорючек, но Михаил разобрал бы это слово, даже если бы его начертила сломанной лапой бешеная курица. Слово, которое возвращало Михаила в детскую. Слово, которое возвращало Михаила в прошлую жизнь.

Лучшую жизнь.

«Вера»

Мужчина сделал пару шагов навстречу Кости и оказавшись у самой кровати сына, преступил к стандартной процедуре. Взяв юношу на руки, он аккуратно перенес его с кровати и усадил на инвалидное кресло. Это давалось ему легко, уж слишком сильно Костя исхудал после навалившейся на него инвалидности. Иногда мужчина думал о том, а не испариться ли его сын со временем, теряя килограмм за килограммом. Это ведь могло…

«Решить все проблемы?»

Все это время, что Михаил держал своего сына, Костя старался не смотреть на отца и лишь его левая кисть криво, но довольно крепко сжимала футболку хозяина дома. Михаил мог легко ее отдернуть, как отдернул бы лапку котенка, что так же неумело, но крепко цеплялся за одежду своих хозяев. Рука Кости была неказиста и даже отпугивала, но эта была рука его сына.

Проверив, хорошо ли усажен Костя в инвалидном кресле, Михаил еще раз улыбнулся своему сыну и молча повез его в ванную комнату. Молчал и Костя. Из одежды на нем были надеты лишь памперсы для взрослых, унизительное зрелище, однако так необходимое для него в это нелегкое время. Не имея возможности посещать уборную самостоятельно, данное решение было самым выгодным и простым, хотя Костя, к счастью для всех, справлял все свои нужды в памперс крайне редко. Спать в чем-то поверх памперсов взрослый подросток не любил, к тому же в одежде он сильно потел под одеялом, а для инвалида резкие смены температуры вызывали крайне неприятные последствия.

Тишину между отцом и сыном нарушало лишь движение пальцев Константина, которые зафиксировались на пульте управления инвалидным креслом. Костя прекрасно понимал, что сейчас отец везет его сам, однако привычка передвигаться с помощью небольшого рычажка на пульте управления давала о себе знать.

После того как отец помог сыну разобраться с такими нерешаемыми вопросами для инвалида, как утренний душ и смена памперса, глава семейства повез своего сына обратно в комнату. Там, переодев Костю в домашние штаны и футболку с длинным рукавом, Михаил бойко проговорил:

– Завтрак будет готов через десять минут, ваше превосходительство! – и переступив порог комнаты Кости, хозяин дома побрел на первый этаж.

– Папа?

«Нет, мне это просто прислушалось. Или же это все то же сон и я все еще не проснулся. А значит граница с реальностью стала еще тоньше и я окончательно схожу с ума. Однако пусть лучше будет так, чем окажется, что голос реален, умоляю тебя, боже, боже, боже…»

Дойдя до лестницы, ведущей вниз, Михаил остановился на пару секунд. Снова повернулся в сторону детской комнаты.

– Если ты еще раз позовешь меня, позовешь внутри моей головы, я сожгу тебя дотла – прорычал Михаил и заставив себя улыбнуться, вернулся к лестнице.

К лестнице, которая превратила его сына в инвалида.

Спускаться по ней, как правило, для него всегда было болезненнее, чем подниматься по ней. Так было и с детской. Выходя из спальни, он и вовсе на нее не смотрел. Для этого просто не было никакой необходимости, ведь дверь, ведущая в комнату, располагалась чуть позади и ее всегда можно было игнорировать.

Про себя Михаил называл эти места в доме «запретные зоны» или же «горячие точки». Вступи на них хоть на мгновенье и подорвешься, точно на мине. На мине болезненных воспоминаний. В такие моменты Михаил чувствовал, что этот дом совсем не его. Что этот дом совсем ему не родной.

Пока мужчина стоял и смотрел на Калечащую Лестницу с высоты второго этажа, невольно воспоминания возвращали его в декабрьский день две тысячи четырнадцатого года. В день, когда все и произошло. Каждый раз думая об этом Михаил ощущал резкий запах елки, украшенной новогодними игрушками, ощущал запах пунша, что активно распространялся с кухни по всему дому. Он чувствовал на себе мягкий свитер, связанный для него Анной в далеком прошлом. Свитер был яркий, в зеленых и белых тонах. На свитере были изображены олени.

«Потому что ты самый настоящий олень – сказала Анна, – Но я все равно тебя люблю»

Из колонок телевизора в зале доносились рождественские песни церковного хора. В тот день Костя собирался с друзьями на вечеринку в честь наступление нового, несущего лишь хорошие события, года. Он обещал не задерживаться долго, потому как в канун праздника нужно быть с семьей, даже если от нее почти ничего не осталось. Одним словом, вечер обещал быть тихим и уютным.

Но потом в голове возникали и другие картинки. В них Костя, спускаясь на первый этаж, словно в замедленной съемке, падает прямиком вниз по лестницы. Почему и как спрашивать не у кого. Это был несчастный случай, слишком несправедливая вещь, из-за которой за все случившееся даже не на кого возложить вину. Возможно Костя запнулся об одну из ступенек, а возможно его подвели его же ноги. И вот, Костя падает вниз. Туда, где закончится его нормальная жизнь. Туда, где начнется настоящий ад. Успел ли он в тот момент подумать хоть о чем-либо? Мог ли он представить, что это падение перевернет всю его жизнь?

В голове Михаила возникала картина того, как все происходило в тот роковой день, в декабре две тысячи четырнадцатого. Будто бы сам Михаил видел падение сына, собственными глазами. Как это может быть? Он же лежал в своей спальне, думал о собственных мыслях и даже не подозревал, что через несколько секунд случиться что-то не поправимое. Не видел, не знал… но откуда все эти картинки в голове? Они возникали сами собой и хоть мужчина пытался отогнать их прочь, но при виде Калечащей Лестницы они снова врезались в голову, словно автомобиль на огромной скорости врезается в кирпичную стену. Что за игры подсознания?

Вот картинка того, как Костя спотыкается о собственные ноги.

Вот картина того, как Костя резко подается вперед.

А вот картинка того, как Костя летит, летит, летит…

И падает.

А Михаил смотрит на это со спины сына. Как будто…

Да, этот день мужчина будет помнить всю свою жизнь. Такие дни, должно быть, вообще невозможно стереть из памяти, как бы сильно ты этого не хотел. К воспоминаниям о таких днях можно лишь возвращаться, намеренно или случайно, но так или иначе они всегда где-то рядом. Словно незаживающие раны, эти воспоминания вскроются вновь и разольют кровь повсюду, стоит лишь одним случайным намеком дать о них знать. И каждый раз, о том роковом дне Михаилу напоминала лестница в собственном доме.

Сейчас лестница, конечно, выглядела совсем иначе. Теперь к ней был приделан специальный пандус, а всю стену вдоль лестницы украшал длинный металлический поручень. Сам пандус был выдвижной, потому как Михаил искренне верил, что когда-нибудь его сын сможет встать на ноги. Верил, должно быть больше, чем сам Костя, не говоря уже о врачах, которые поставили на сыне Михаила большой и жирный крест. Мужчина верил, верил и мечтал, что когда-нибудь он разберет этот злосчастный пандус и зашвырнет его в самые отдаленные места, откуда никогда и ничего уже не может вернуться. Но все эти мысли, как говорилось ранее, были мимолетны и Михаил, мгновеньем позже, спустился по лестнице на первый этаж и направился прямиком на кухню.

На завтрак мужчина сделал себе и Косте яичницу, однако только в завтрак сына добавил кусок ветчины. В последнее время Михаила начинало тошнить при виде любого вида мяса животного происхождения. Их и так было слишком много в… его кошмарах. Так же Михаил сделал отдельно кофе для себя и фруктовое смузи для Кости. Почему-то с завтраком Михаилу хотелось разобраться особенно быстро. Рано или поздно, но Костя спуститься вниз, а звуки колес, двигающихся по пандусу, были для мужчины невыносимы. Порой, этот звук был особенно противен и казалось не утихнет никогда. В такие моменты Михаил был уверен, что его нервы не выдержат, и он закричит. Однако Костя уже успел спуститься на первый этаж и медленно проехал до кухни, уткнувшись коляской прямо в стол.

«Он словно паркуется на автостоянке – вдруг пришло на ум мужчине – предъявите ваш талон, юный господин!»

Михаил решил осторожно опробовать яичницу. Пережевав ее как следует, он отметил, что из его рта не потекла пена, а глаза не налились кровью. Значит яичница не отравлена и Михаил окончательно уверил себя в том, что он не спит. Хотя в глубине души он понимал, что ни обрушавшийся потолок, ни смертельно опасный душ и даже ни отравленные ядом яйца не могли стать частью его ночных кошмаров. Потому что долгое время, как и сегодняшней ночью, мужчине снилась совсем другая картина. Картина, наполняющая его сознания ужасом. Картина, где Михаилу являлось нечто, куда более разрушительное, чем природные катаклизмы. Картина, где перед ним представало…

«Нет, хватит»

Звук от дверного звонка застал Михаила в тот момент, когда он, разобравшись с завтраком, помогал разделаться с ним и Косте. С завтраком юноша разделался почти вовремя, ибо сам он не любил, когда за этим процессом наблюдает она или того хуже, когда она начинает кормить его самостоятельно.

Прекрасно понимая, что именно эта самая она стоит по ту сторону двери, Михаил в несколько прыжков пересек кухню и направился к порогу. Только единожды мужчина прервал свой путь, коротко взглянув на яблоню через окно.

«Где бы ты хотел оказаться сейчас, Миша? В какие бескрайние просторы твоя фантазия окунет тебя на этот раз?»

«В те, где меня ждет Анна – подумал Михаил»

Иногда мужчине казалось, что теперь это дерево единственное, что греет душу. Но от этих мыслей ему тут же стало стыдно.

Открыв дверь, перед взором Михаила предстала молодая девушка. Легкий красный пуховик заканчивался на уровне коленей. На девушке были одеты светлые джинсы, кожаные черные сапоги. В руке она держала большую коробку конфет.

– Это мне? – спросил Михаил, изображая наигранное смущение, – Оля, ну вы просто искушаете меня! Еще несколько месяцев таких презентов, и я не смогу влезть в салон своего автомобиля.

Ольга, у которой слова Михаила вызвали по-настоящему смущенную и по-доброму укорительную улыбку, перешагнула порог, бойко приветствуя хозяина дома:

– И вам доброе утро, Михаил. Пешие прогулки полезны.

– Скажите это моему сыну – подмигнул Михаил и тут же добавил – Вы не замерзли?

– Немного – ответила Ольга, попутно расстегивая свой пуховик. – Осень уже начинает плавно перетекать в зиму, хоть и снега еще совсем мало. А вот воздух стал значительно холоднее. Того глядишь и скоро придется доставать из ниши валенки…

– А еще шапку ушанку, шерстяной шарф и варежки на резинке и набор юного сибиряка готов – закончил мужчина, чем заставил Ольгу сменить легкую улыбку на еще более широкую – Проходите, Оля. Кстати, как Фантик?

Фантик был и по сей день является домашним котом и любимцем Ольги.

– Все хорошо. После того как он начал плохо есть корм, стал слишком вялым и перестал посещать лоток, я отвезла его к ветеринарному врачу. Последнее меня изрядно напугало и не зря. Фантик не мочился целые сутки… Врач провел пару обследований, взял кровь и сделал УЗИ. По итогу всего он сказал, что у моего кота выявлен хронический цистит. Прописал кучу таблеток и сказал прийти на повторное обследование. А еще у него отводили мочу через катетер. Ужасное зрелище.

– Черт. Если бы мне публично засунули катетер туда, куда приличные люди даже и не смотрят, я бы подался в монахи.

– Думаю Фантик еще после кастрации принял обед безбрачия – Ольга пыталась улыбнуться, но улыбка вышла слабой – В уретре… у него скопилось там очень много песка, образовалась пробка в мочеточнике. Если бы я затянула, то мочевой мог просто лопнуть.

– Боже. Надеюсь вы поправитесь. И вы присутствовали при всех этих процедурах?

– Конечно – ответила Ольга, словно это что-то само собой разумеющееся – ведь это мой кот. Да и моя работа предполагает быть в трудную минуту с теми, кто в этом нуждается.

– Поэтому я вас и нанял – Михаил по-дружески подмигнул Ольге.

– И поэтому я отмечу ту знаменательную дату горячей чашечкой кофе! Брр, кажется мороз все еще меня не отпускает…

И пока Михаил учтиво повесил пуховик девушки на вешалку, Ольга последовала его совету и направилась прямиком на кухню, попутно ставя свои сапоги возле остальной обуви. Теперь под пуховиком на девушке можно было разглядеть свитер нежно-персикового цвета. А как Ольга шагала… В последнее время ее шаги и походка отдавали такой уверенностью, словно она жила в этом загородном доме всегда. Хотя, честно говоря, теперь так оно и казалось.

– Вы завтракали? – крикнул мужчина девушке вслед, пока та поприветствовала Костю.

У мальчика остался небольшой след от яичницы на губах, однако девушка предпочла об этом умолчать.

– В холодильнике осталось еще несколько кусочков бекона – не унимался Михаил – Могу организовать вам завтрак за пару минут.

– Спасибо, я успела перекусить дома, – ответила Ольга, поставив коробку с конфетами на стол – Но от кофе бы все же не отказалась.

В ответ на это Михаил устремил на девушку указательные пальцы обеих рук, имитируя киллера, нацелившего два пистолета на свою жертву, и произнес:

– Вы знаете где все лежит, Оля. Простите, но кофе вы делаете куда лучше меня. Так что я пока вас оставлю.

– Конечно – кивнула Ольга и повернулась к верхним шкафчикам, чтобы найти там все самое необходимое. Теперь, после столь долгого времени пребывания в доме Громовых, девушка ориентировалась в окружающем пространстве, должно быть, лучше, чем сам Михаил. И он это знал. Они оба это знали. Как-никак Ольга работала здесь уже полгода.

– Ну, Костя, чем мы займемся сегодня? – с улыбкой спросила девушка, маяча возле кофеварки.

Костя ответил молчанием.

Глава 4: Приглашение: Гнев Среда. 30 ноября 2016 года. Полдень

Спортивный стадион «Гризли» располагался на окраине города, к востоку от центра. Со стороны стадион казался необъятен. То и дело в глубине «Гризли» раздавались крики, гул и завывания спортивных фанатов. Стадион представлял собой котел, в котором кипели и бурлили самые разнообразные эмоции. Это было нечто большее, чем огороженный участок для спортивных игр. Он был олицетворением самой сути спорта, современной версией Колизея.

Футбольное поле, жемчужина стадиона, скрывалось под огромным голубым куполом, внутри которого были обустроены трибуны под тысячи и тысячи мест. Сам стадион вмещал в себя несколько секций. Помимо футбольного поля, где проходили самые значимые игры, «Грызли» мог похвастаться соседством с волейбольным полем на западе, а так же был в дружеских отношениях с теннисным кортом и хоккейной в восточной части стадиона. На севере расстилались беговые дорожки, в то время как на юге открывался вид на обширную спортивную площадку. «Грызли» открывался для любителей любого вида спорта.

Вокруг стадиона была большая стоянка для машин. Но сегодня она оказалась не достаточной, чтобы вместить в себя всех желающих припарковаться на ней. Машин было слишком много. Что уж говорить о людях!

Они заполняли стадион, словно армия муравьев заполняли собой муравейник. Они метались с одного место на другое, и эта суматоха была такой сильной, что, казалось, люди находились больше в панике, чем в предвкушении предстоящей игры. И поводом для этой суеты являлось самое главное событие года. Об этом событии знали все, кто хоть как-то интересовался спортивной жизнью города.

Предстояла настоящая игра.

Ты мог даже и не интересоваться новостями своего родного города, но если новости касались спорта, то ты был просто обречен. От этого было никуда не деться и уже в тот момент, когда твоя нога ступала за порог дома, осведомленность о спортивных событиях города струилась прямиком в твой мозг. Не больше и не меньше.

О финальной игре «Барракуда – Гранит» кричало все вокруг.

«Приходите в воскресный день со своими семьями на игру года и получите лучший заряд энергии на все оставшееся время!» – кричали афиши и бегущие строки новостных каналов.

Статьи в газетах, объявление по радио и телевидению, даже шушуканье соседей сводилось к спортивному событию года. Доходило даже до того, что некоторым жителям города предстоящая игра снилась в «вещих» снах и просыпаясь посреди глубокой и темной ночи некоторые из жителей бежали делать ставки, ибо, «зная» заранее исход матча они видели неплохой шанс испытать удачу.

Игра «Барракуда – Гранит» затрагивала всех. Она касалась буквально каждого и это, не говоря уже о тех жителях, для которых спорт был не простым хобби, а самым настоящим смыслом жизни. Затрагивало это событие и Романа Ливнеева.

Спортивный комментатор, Роман Ливнеев любил по-настоящему свою работу. А болельщики любили Романа. Даже те, кто был далек от спорта, приходил на игру, если им заранее сообщали о том, что комментировать спортивный матч будет именно Роман Ливнеев. Это было довольно странно, ведь на ход самой игры спортивные комментаторы не влияют. Они невидимы. Они лишь слышимы. Вся суть их работы сидеть в маленькой будке и комментировать действия спортсменов, в момент того, как на поле бушует настоящая, спортивная жизнь.

Но…

Роман умел задавать настрой. Пожалуй, именно за это все его и любили. Именно поэтому его зарплата была на порядок выше, чем у других и именно за свою ораторскую способность Ливнев удостаивался чести комментировать матч года. Другой спортивный комментатор мог знать все тонкости игры, знать биографию каждого спортсмена и сыпать тонны профессиональных терминов, но, если он не умел задать правильный настрой, толку от него попросту не было.

Роман же умел воодушевить зрителей по ту сторону экрана даже в самые неудачные моменты. Он мог подытожить проигрышный матч любимой команды болельщиков так, что спортсменам хотелось сопереживать, хотелось обнять их и налить горячего ромашкового чаю, а не кинуть пару тройку тухлых яиц в косоногих игроков. Матчи с участием Романа люди пересматривали раз за разом. Иногда даже создавалось впечатление того, что реальный матч и тот, что был прокомментирован Романом Ливневым – это два совершенно разных и не похожих друг на друга матча.

Даже не вживую, а в записи, но с комментариями Романа любой матч на большом экране смотрелся все равно бодро и энергично. В комментариях Ливнеева чувствовалось больше жизни… больше души. Он умел подслащивать горькую пилюлю проигрыша. Казалось, что он управляет эмоциями толпы, словно волшебник.

В комментаторе был свой шарм, однако с виду он казался не более, чем самым обычным и непримечательным человеком. Хотя иные утверждали, что его речами можно было лечить болезни, такая бешеная энергетика исходила от самого Ливнеева и его голоса. И были фанатичные поклонники Романа, которые могли предоставить факты этого, своим излечением.

Роман являлся мужчиной, которому с виду было явно за пятьдесят, если ни за все шестьдесят. Он был довольно мясистый и широкоплечий, хоть и небольшого роста. Роман имел неестественно квадратное лицо и маленький свинячий нос. Волосы на голове были белоснежны, словно январский снег и всегда ложились пробором налево, но за ковбойской шляпой спортивного комментатора, с которой мужчина не расставался даже во сне, едва ли кто-то мог приметить прическу на голове славного «ковбоя». Этакий техасский шериф, разгуливающий по просторам Дикого Запада.

Ливнеев был из тех людей, кого нельзя было назвать тихонями, однако и душой компании его назвать попросту не поворачивался язык. Чтобы лучше всего представить образ Романа Ливнева, достаточно вспомнить своего дядюшку, который, рассказывая шутку смеется над ней больше и громче всех. Возможно именно поэтому у Ливнеева было так много морщин на лице.

Спортивный стадион «Гризли» полностью заполнился стекающими со всего города горожанами, и болельщики наконец-то уселись каждый на свои места. Несмотря на то, что осенний день отдавал слякотью, а мелкий снег то и дело норовил попасть кому-то в глаз, сегодня ничего не могло помешать стадиону быть забитым до отказа. Кто-то был облачен в футболку поверх куртки с изображением любимой команды, кто-то закупился хот-догами, картофелем фри и большим стаканом колы, но одинаково сильно все ждали только одного: начала долгожданного матча.

Десятки камер были нацелены на все сектора стадиона, словно находясь под прицелом. Репортеры толпились возле стадиона в надежде взять короткое интервью у тренера одной из команд. Помимо простых горожан лицезреть игру года собралась почти половина самых влиятельных людей города. Они, в сопровождении своих жен и мужей устраивались на самых лучших местах и ели самую лучшую еду. Одним словом, в этот день вся городская жизнь ненадолго смогла совершить невероятное: уместиться на спортивном стадионе.

В это время Ливнеев уже сидел в комментаторской будке. В ней находился и второй спортивный комментатор, а также коллега Романа – Иван Конев. По своим габаритам Иван был не меньше Романа, но только в его случае основную массу составлял жир. Иван Конев был младше своего коллеги примерно на четверть века, имел большие глаза и носил очки с крупными линзами (что делало его глаза просто невероятно огромными), а его кучерявые волосы постоянно были прилизаны ко лбу и вискам. На фоне Ливнеева, Иван выглядел откровенной мямлей. Но с Романом Иван общался на равных и хоть его периодическая мягкотелость порой мешала ему жить нормальной жизнью, однако со своей ролью комментатора Иван Конев справлялся отменно. И в этом вопросе оба комментатора отдавали друг другу максимальное уважение.

– Отличный день для того, чтобы надрать задницы «Граниту», как думаешь? – ехидно поинтересовался Конев у Романа, раскручиваясь на своем рабочем кресле и предвкушая игру года.

Иван считал комментаторскую будку настоящей отдушиной и тем местом, где он мог поистине расслабиться. Где его не пилила жена и не подкалывали соседи и над которым не подтрунивали даже собственные друзья. Где мягкотелость достигала минимума и в коем-то веке не шла впереди самого Ивана. И только здесь он мог со спокойной душой даже употребить слова «задница».

– Ой, даже не знаю, Ванечка, – задумчиво произнес Ливнеев, делая умный вид и потирая на ремне бляху, которая размером была, пожалуй, чуть ли ни с голову младенца – Уж повезет «Граниту» или нет мы узнаем по твоим запотевшим очкам! – взяв паузу, бросил в разговор Ливнеев и расхохотался пуще прежнего.

Иван же издал лишь короткий смешок, но смешок этот не таил в себе ни капли злобы. Иван знал Ливнеева достаточно хорошо, чтобы понимать, что Роман относиться к нему с душой и даже с неким снисхождением. И пусть он шутил везде и всегда, смешно и не очень; и так же мог подколоть Ивана, но делал он это… по-доброму. И если Ливнеев смеялся чаще других, то потому что по-другому не мог и, наверное, это было заложено в нем еще до его зачатия. В конце концов, что вообще могло быть фишкой Романа Ливнева, если не его собственный смех?

– Как всегда не проявляете патриотизм, товарищ Ливнеев! Нехорошо, – с укорительной улыбкой ответил Иван, – Барракуда – это рыба крупная и наши с тобой ребята не мельче подобного морского хищника. По крайней мере в мире футбола. А «гранит» создан только для того, чтобы грызть его. Любой школьник тебе это скажет.

В ответ на это Ливнев резко подался к Ивану. Тот на мгновенье опешил, а после, казалось, и вовсе смутился. Уж слишком с серьезным выражением лица рассматривал его Ливнеев, что для него было крайне непривычным.

Однако мгновенье спустя маска озабоченности слетела с лица Романа. С наигранным облегчением тот лишь произнес:

– Фух…

– Чего это ты, Ром? – спросил Иван, криво улыбнувшись, стараясь придать своему лицу выражение беззаботности.

– Да так, – протянул Ливнеев, несмотря на своего коллегу.

Однако почти сразу же Роман взглянув прямо в глаза Ивана произнес:

– На зубы твои любовался! И судя по ним… даже гранит науки в школе тебе и тот не давался!

И уже в следующим момент Роман Ливнев вновь залился своим громким и безудержным смехом.

Засмеялся и сам Иван, искренне, приговаривая про себя нечто вроде:

«Да уж… время идет, а Ливнев не измениться, наверное, никогда.»

А потом началось шоу…

– Итак, дорогие друзья! – начал свои первые комментарии Ливнеев – Мы начинаем футбольный репортаж и сегодня, как мы все знаем, состоится матч года между хозяевами стадиона «Барракуда» и нашими вечными соперниками, но при этом не менее уважаемыми – «Гранита»! Повстречаем же обе команды!

В ответ стадион издал свой первый оглушительный рев, в котором одновременно смешивались и боевые кличи и наспех выдуманные кричалки.

– А теперь поговорим о составах команд, – продолжил Иван Конев – «Гранит» в этот день играют своим сильнейшим составом. А как иначе, ведь на кону игра года! Наша же «Барракуда» слегка уступает в боевой мощи соперникам. К сожалению, все мы помним, все мы прекрасно помним, чем закончился последний матч для нашей любимой «Барракуды». Перебор красных и желтых карточек со стороны нападающего Васина и травма одного из ведущих игроков Глаголова, ставят под угрозу сегодняшнюю игру.

– Но на замену им выходят Чернов и Прохоров, которые показали себя даже больше, чем хорошо в серии предыдущих игр! – тут же подхватил Ливнеев, – Итак, свисток. Матч начался!

А между тем матч действительно начался. Перед этим игроки успели выйти на поле и поприветствовать друг друга. Но сейчас случилось именно то, ради чего на этом спортивном стадионе собралась добрая половина города. Трибуны ревели. Комментаторы не слышали даже собственных голосов. Роман Ливнев наконец-то оказался в своей родной стихии.

Порой Иван смотрел на своего коллегу и на мгновенье его голову посещала страшная мысль:

«А ведь если бы такой человек, как Ливнеев не направил свой талант в спортивное русло, кто знает, где бы властвовал его дар. С такими ораторскими способностями и бешеной энергетикой он мог бы основать крупнейшие секты… или даже устроить гражданский переворот.»

А шоу все продолжалось…

– Прорыв Чернова на фланге!

– Неожиданная контратака «Гранита»!

– Удар выше ворот! Ай-ай-ай! Такой момент! Такой момент!

– Мне кажется или был офсайд? Давайте посмотрим этот момент в повторе!

– Угловой у ворот «Барракуды». Напряженный момент и… мимо!

А зал все ревел. Он ревел и сходил с ума, опьяненный игрой и собственными эмоциями. И даже если в эту самую секунду на трибунах происходила бы дикая оргия, зверское убийство с брызгами крови, или если бы по трибунам прошелся настоящий духовой оркестр, каждый из участников которого использовал свои инструмент максимально громко… ничего бы не изменилось. Болельщики были в спортивно-эмоциональном трансе. Это была зона спорта. Зона, где соперники переживают острые моменты игры, как личную победу или же колоссальную трагедию. Зона, где болельщики сопернических команд уважают друг друга, а если и бьют друг другу морды, то только после матча и с последующими извинениями (и возможно даже с приглашением пропустить кружку пива после).

Время окончания матча подходило к концу. Игра шла в ничью с не самым лучшим счетом для игры года: 1–1. Но кажется такой расклад устраивал почти всех. Это еще не победа одной из команд, но и явно не проигрыш какой-либо из сторон. Любимая команда еще не выиграла, но и не проиграла. Была пара тройка ярких и запоминающихся моментов. И ожидаемые эмоции были получены, так или иначе. Ведь спорт – это не только победа, золотые медали и первые места. Это колоссальные усилия, труд, сильный характер. И наблюдать за этим, для некоторых, большая и ни с чем не сравнимая честь. Однако Роман Ливнеев был иного мнения.

– Что вы думаете по поводу игры нашей «рыбешки» Прохорова, мистер Конев? – спросил Ливнеев, обращаясь к своему коллеге и изображая чересчур (как это обычно бывает у Романа) наигранную заинтересованность.

– Что я думаю? Хм, – Иван на мгновение нахмурился, а после посмотрел на игрока, о котором шла речь, метавшегося по полю в семи потах, и обратился напрямую к телезрителям, – Лично я считаю, что мистеру Прохорову нужно проявить себя в этой игре чуть-чуть больше, чем обычно. Отрастить пару-тройку «плавников» для большей скорости, если вы понимаете, о чем я говорю.

Произнеся это Конев, посмотрел уже непосредственно на Ливнеева, но почти тут же вернувшись к телезрителям сказал:

– Конечно при условии, что он хочет привести свою команду к победе.

А между тем, Прохоров действительно нуждался в дополнительных «плавниках». Лишние баллы в глазах своего тренера нисколько бы не помешали. Ходили слухи, будто бы Прохоров чуть ли не выпросил у тренера возможность встать на замену травмированного Глаголова. Прохоров подавал большие надежды, но прошлые матчи у этого спортсмена действительно не задались и это не сулило ему ничего хорошего. Он уже достаточно вымотался. Ноги буквально наливались свинцом. Из всей команды он был самым слабым игроком на длительные дистанции и выдержку. Сейчас Прохоров отчетливо слышал свое сердцебиение и порой удивлялся, как его «насос» еще не выскочил из груди. Но футболист все прекрасно понимал. Он достиг своего предела. И это злило его. Злило как ничто другое.

«Нужно выжать из себя все силы. – сказал себе футболист – „Гранит“ должен знать свое место! Прохоров, ну же. Пора выпустить своего зверя. Показать им! Показать им всем, чего ты стоишь! Игра подходит к концу. Черт, игра уже подходит к концу! Я в ГНЕВЕ!»

И тут раздался бесшумный звон.

На странный звон не обратил внимание ни единый человек во всем стадионе. И это было понятно, потому как этот звон был особенный. Это был его звон…звон, что мог услышать лишь Ливнеев.

ГНЕВ. – вот что слышал Ливнев в этом звоне, – Нужно только чуть-чуть помочь.

– Привести к победе, говорите? – внезапно ожил Роман и смотря прямиком на Прохорова расплылся в хищной улыбке – Ну, проявить себя в выносливости у него явно не вышло. Барракуда, как все мы знаем, и правда довольно крупная и опасная рыба. Так может дело и не в выносливости? Возможно мистеру Прохорову не хватает немного…ГНЕВА?

Маленькие красные огоньки вспыхнули в глазах Ливнеева так же быстро, как и затухли. В тот момент Иван Конев не видел, как изменилось выражение лица коллегии. Сам того не осознавая, Иван уберег себя от картины, при виде на которую матч был бы безусловно сорван. По крайней мере комментаторская его часть. Ведь если бы Конев взглянул на Романа в тот самый момент, когда его глаза буквально налились огнем, то увидел бы перед собой только одно – настоящего и ужасного монстра.

Иван было собирался прокомментировать сказанное своим коллегой, но тут произошло то, что в местах, подобных спортивному стадиону, случается раз в несколько лет. На мгновенье весь стадион затих.

А после, для всех окружающих, раздался пронзительный вопль.

И в этот момент в голове Ливнеева раздался сладостный звон колокольчика.

Прохоров не сразу понял, что произошло. Вот он видит, что бежит прямо за соперником. У соперника был мяч и по всем правилам его нужно было отнять любыми законными и легальными способами. Нужно было хотя бы попытаться отнять его. Таковы правила. Прохоров это знал. Это знал и его тренер, и команда. Это знали все.

Прохоров прямо-таки чувствовал, как тренер посылает ему импульсы, говорящие о том, что медлить нельзя. Сейчас или никогда. Но футболист уже выжил из себя все силы и об этом знали, как и его соперники, так и собственные соратники. Тренер так же ловил этот обреченный взгляд в глазах Прохорова и казалось, все уже было решено. Но потом футболиста, как будто подменили.

Будто «кто то» или «что то» стало им управлять. И это был явно не посыл мыслей тренера.

Прохоров рванул к сопернику так резко, что едва сам не свалился с ног. Этого явно никто не ожидал. Тем более сам Прохоров. Словно огромным порывом ветра его несло прямо вперед, не давая и шанса сбавить ходу. И вот Прохоров уже встал вровень с обладателем мяча. Соперник не запаниковал, однако немало удивился. Но в конце концов, сзади были другие игроки по его сторону, а сам матч подходил к концу. В лице соперника читалось черным по белому:

«Что ты сможешь мне сделать, Прохоров? Что может сделать мне такой хлюпик? Отобрать мяч? Ну, попробуй».

Отдать резкий пас так же не представляло большого труда, и соперник об этом прекрасно знал. Но взгляд Прохорова был направлен не на мяч.

«Отобрать мяч, – подумал он, словно прочитав мысли соперника, – Нет, я отберу у тебя кое-что другое»

Эти мысли, наспех пронесшиеся в голове Прохорова, словно и вовсе не принадлежали ему. Будто бы голос, внутри измотанного футболиста принадлежал кому-то другому. Спортсмену стало страшно. А потом он совершил свой последний рывок. Последний рывок в этом матче. Последний рывок в своей карьере футболиста.

Раздался пронзительный вопль и Прохоров жадно облизнул свои губы.

И на этом все закончилось. Иван Конев уже успел покинуть комментаторскую будку, неоднократно сотрясаясь по поводу внезапного и трагического завершения игры. Подобные спортивные травмы ему доводилось видеть не так часто, а потому, когда Прохоров в одно мгновенье сломал ногу своему оппоненту, Конев даже вскрикнул от неожиданности и его лицо побледнело. Говорить он и вовсе не мог. Словно потерял все свои ораторские способности разом. И уже потом, придя в себя, он начал без умолку говорить о том, что все и так прекрасно видели. О том, как человеческая кость вышла за пределы своей привычной обители и показалась окружающему миру.

Позже Прохоров будет оправдывать свой поступок помутнением рассудка. Говорить о странном голосе и мистической силе, что наполнила его тело энергией, словно разряд тока. Конечно же, все прочие сошлют это на жажду победы и отчаяние футболиста, но это его, как окажется, нисколько не огорчит. Потому как Прохоров осознает, как страшно ему сказать правду. Как страшно ему признаться в том, что он дал своим внутренним демонам вырваться наружу. Вырваться так сильно, как он сам вырвал кость человека за пределы плоти. В тот момент спортсмен мог поклясться, что по его телу сочился яд, вызывая жуткую вонь. Вонь и желание что-то сломать. И в данном случае была сломана нога соперника. Как и его карьера. Как и карьера их обоих.

Но это было тем, что уже прошло и тем, чему только еще суждено будет случиться. А в настоящий момент Роман Ливнеев, счастливый как никто, раскинулся в своем комментаторском кресле и вновь, и вновь смотрел на футбольное поле. Туда, где еще недавно виднелись торчащие кости, слышались крики и красовалось кровавое пятно, которые еще очень долго невозможно будет отмыть. Но в этот день футбольное поле пропитали на только пот и кровь. От того, что пропитало весь стадион Романа буквально трясло в экстазе.

Запах Гнева.

И тут, оторвав свой взгляд с поля, глаза Романа уловили некий предмет. Предмет, лежавший на стуле своего коллеги. Ливнеев готов был поклясться, что ранее этого предмета не было в будке. Но потом удивление переросло в сладостную улыбку на лице. Роман Ливнеев разглядел в предмете бумажный конверт… с приглашением на вечеринку старых друзей. А еще через несколько секунд он пулей выскочил из комментаторской будки ибо до начала вечеринки у него оставалось всего несколько часов.

Роману нужно было переодеться.

Глава 5: Отцы и дети Четверг. 24 ноября 2016 года. Утро

В спальне Михаил на скорую руку переоделся в серую толстовку Nike и утепленные темно-синие спортивные штаны. В очередной раз нащупал дырку в правом кармане штанов. В очередной раз махнул на это рукой. Его и прежде не волновало то, в каком виде можно и нельзя появляться в свет и что при этом стоило на себя напялить. Вопросы этикета для Михаила всегда уходили на второй план, уступая банальному удобству, приправленным щепоткой лени. Для мужчины, считал Михаил, если за порогом дома на тебе были надеты трусы, носки и шапка, то ты уже не пропадешь. Остальное дело вкуса.

Да и потом, теперь, когда Ани не было рядом, имел ли внешний вид Михаила какое-либо значение вообще?

Потыкав пальцем в дырку в кармане, мужчина наконец спустился на кухню. Теперь спуск по лестнице давался ему куда легче. Всплывающие фрагменты с участием Кости, сломанной куклы с вывернутыми ногами и руками, начали таять на глазах. Звук бьющейся головы его сына о ступеньки теперь сменялись звуками спускающегося по ним Михаила.

Тем не менее, на душе стало немного спокойнее. Мужчина предпочитал верить, что присутствие Ольги развеивает гнетущую атмосферу в доме. Оля была тем самым человеком извне, который приносил в мир Громовых добытый где-то за пределами загородного дома такие ресурсы, как смех, радость, улыбки. У нее всегда под рукой был фонарь и этот фонарь умело разгонял пожирающих все и вся подвальных крыс. Только эти крысы ютились не под скрипучими половицами. Они обосновались в голове Кости и Михаила. И обосновались прочно.

«Выкрути реле своего фонарика на максимум, Оля – взмолился Михаил за мгновенье, прежде чем появиться на кухне вновь – Кости это необходимо, а мне… должно быть это необходимо еще больше. Потому что я тяну все за нас двоих и это… чертовски сложная задача.»

Когда мужчина вошел на кухню, то застал Константина, принимающего обезболивающие таблетки. Ольга, склонившись над ним, учтиво подносила небольшие белые капсулы к его рту, вовсе не боясь, что Костя обслюнявит ее ладонь и пальцы. Раньше Михаил существовал в мире, где все эти процедуры взваливались на него одного, но теперь в его жизни появилась хрупкая, но важная для любого человека опора. И хотя до инвалидности сына, Михаил рассуждал так: с потерей контроля над телом теряется и его чувствительность. Если твоя рука переставала функционировать, ее мышцы начали иссыхать, а нервы и сухожилья лопались, словно струны на гитаре, то о какой боли могла идти речь? Все это превращалось лишь в бесчувственный, не нужный отросток. Так думал Михаил до того времени, времени невежества и глупости, но с тех пор, как его родной сын стал инвалидом, взгляды мужчины кардинально поменялись.

Обезболивающее, таблетки для поддержания метаболизма, успокоительные… порой Михаилу казалось, что его запасов хватит на небольшую деревушку.

«Я живу с девяностолетним стариком – вот о чем иногда думал мужчина, рассматривая этикетки на упаковках с лекарством – И боюсь какая-то часть меня уже приняла смерть старика. Окончательно и бесповоротно.»

Костя становился стариком, который был столь немощен, что передвижение на инвалидном кресле стало обыденностью, а ходить под себя – нормой. Это был старик, который и пожить-то толком не успел, но при этом хлебнул достаточно горя. Старик, который по иронии судьбы проживет еще слишком долго, достаточно долго, чтобы успеть состариться заново. Старик, который только и делал, что страдал.

Костя действительно страдал. Страдал, как страдают солдаты, прошедшие войну и просыпающиеся каждую ночь от ужаса той бойни, что им когда-то пришлось пережить. Тело пронизывала неисчезающая фантомная боль, в то время как разум, раз за разом калечился под гнетом болезненных воспоминаний. Константину посчастливилось никогда не видеть ужасов военного времени, однако не было ни дня, чтобы он не заглушал ужасы своей маленькой войны со своим собственным телом. С телом и тем миром, что теперь никогда не будут прежними, потому, как сражение Кости еще не окончено. И Михаила медленно убивала мысль о том, что это сражение не кончиться.

Никогда.

Закончив с приемом таблеток, Ольга поднесла Косте стакан с прохладной водой. Судорожно осушив содержимое стакана, по уголкам губ юноши небрежно потекли небольшие струйки жидкости. Заметив это Ольга одним профессиональным движением выхватила пару салфеток из металлической салфетницы, стоящей в центре стола и впитала последние остатки воды. Михаилу хватило одного взгляда на Костю, чтобы понять, как сильно его сын был смущен. Ольга была знакома с Константином вот уже как полгода, но даже сейчас юноша смущался как на первом свидании. Нет, это было нечто большее, чем простое смущение. Костю унижало все то, что отныне за него приходиться делать другим. Но теперь унижение было частью его жизни и Михаил, когда-то осознав свое бессилие, просто смирился. В конечном итоге от него уже ничего не зависело.

Пожав плечами, мужчина посмотрел на сына с выражением лица, говорящем нечто вроде:

«Прости приятель, но тут я бессилен.»

И тут же про себя добавил:

«Зато перед тобой, нагнувшись, стоит очаровательная девушка и делает все, что тебе нужно. И если ты достаточно будешь наглым, чтобы перевести взгляд на ее бюст, то твое смущение приобретет совсем иной оттенок.»

Конечно же, вслух такого Михаил бы никогда не сказал. Все-таки такие шутки могут быть восприняты не слишком радушно, как со стороны Ольги, так и со стороны Кости.

Особенно со стороны Кости.

Михаилу всегда казалось, что они с сыном слишком разные. Во всем, по мнению мужчины, что шло помимо кровных уз между ним и Костей расстилается огромная пропасть.

«Ты состоишь на половину из моей спермы и крови, но едва ли за день в наших головах пролетит и одна крошечная общая мысль.»

А может быть такое ощущение у Михаила складывалось из-за того, что теперь они с сыном не общались и вовсе. Не хватало эмоций и… моральных сил. Да и физически общение стало почти невозможно. По крайней мере чувствуя за собой вину, отец утешал себя именно так.

Сам Михаил был весьма среднего роста. Он был широк в плечах, имел не самое худощавое телосложение. Должно быть уместнее всего к его фигуре подошло бы слово «жилистый». У Михаила были темные, густые и всегда взъерошенные волосы. На самих волосах, однако, уже проглядывалась легкая седина. Особенностью мужчины были его большие карие глаза. Они были выразительные, с длинными ресницами. Его глаза постоянно обманывали окружающих, заставляя их думать, что он вечно чем-то напуган или встревожен.

Хотя в последнее время так оно и было.

Должно быть, в жизни каждого происходят такие моменты, которые способны не только разбить душу, но и все тело целиком, оставляя видимые отпечатки на нем. В последние два года так было и с Михаилом. По большому счету его лицо осталось прежним, но бесконечную усталость в глазах не мог убрать ни долгий сон, ни горячий душ, ни даже крепкий алкоголь.

Иногда мужчина смотрел на себя в зеркало и видел перед собой самого себя, только далеко ушедшего вперед во времени. Его отражению было далеко за шестьдесят. Огромные мешки под глазами, морщины и совершенно пустой взгляд – вот что видел он в зеркале. Михаил прекрасно понимал: это отражение его внутреннего состояния. Самое истинное.

Однако несмотря на это, внешне мужчина был вполне привлекателен для своих сорока двух лет и если бы он хотел, то вполне мог бы жениться во второй раз в самые короткие сроки. Но Михаил этого не хотел.

Константин был довольно рослым в свои семнадцать лет и вполне мог сойти за двадцатилетнего. С таким телосложением родители обычно отправляют мальчиков в спорт. Тренера приглашали в свое время Костю в хоккейную и футбольную команду, на выбор. Но это было до трагедии. И кто знает, если бы не атрофия мышц, как следствие инвалидности, возможно его рост сейчас, в девятнадцать лет, мог бы приблизиться к двум метрам. Но ни тогда, ни сейчас его спорт не привлекал. Его увлекала музыка и последним длительным увлечением Кости до того рокового дня, была игра на гитаре.

Поначалу несуразные звуки от этого музыкального инструмента в руках неумелого подростка слегка раздражали отца, особенно если его сын решал заниматься своим увлечением в вечернее время, когда Михаил приезжал с работы уставший и больше всего ему хотелось насладиться баночкой холодного пива, расположиться поудобней на диване и вкусить аромат тишины. Сейчас мужчина не слышал в своем доме звучания гитары, но теперь он отдал бы все на свете, лишь бы услышать их снова. Даже самое отвратительное брыкание довело бы его до слез радости и счастья.

Так же Костя, в отличие от своего отца, являлся обладателем довольно длинных русых волос. Они были ему до плеч и порой казались искусственными. Будто парик, которым люди пытаются прикрыть торчащие уши или уродливый шрам. Выходя из душа, они напоминали корявые рванные водоросли и это всегда казалось забавным. Глаза Кости были мутно-серые и глубоко посажены. Руки были сильными и в былые времена, они с Михаилом практиковали армрестлинг после ужина. Происходило это прямо на кухне и Костя, к слову, зачастую побеждал. Побеждал без поддавков, но это никогда не расстраивало отца. Он видел в этом взросление своего сына. В такие моменты он видел перед собой настоящего мужчину и гордился им. И даже слегка завидовал.

Но теперь…

С тех пор как Костя стал инвалидом минуло два года. С каждым днем он, казалось бы, уменьшался в своих размерах. Атрофия мышц давала о себе знать все больше и больше. И из молодого мужчины он превратился внешне в мальчика-подростка, ребенка, что пережил Освенцим. Нагрузки на его парализованное тело почти не было и единственное, что мог сделать отец, так это совершать ежедневные процедуры массажа, которые Косте назначил его лечащий врач. Михаил обучился этому делу довольно быстро и не видел ничего противоестественного в том, чтобы массажировать тело своего родного сына. Сейчас, когда Михаил не мог себе этого позволить и был на работе, с Костей занималась Ольга. Константин позволял ей проводить эту процедуру далеко не всегда, однако за те шесть месяцев, что сиделка проработала в доме постепенное сближение с Ольгой могло помочь юноше не только физически, но и эмоционально. По крайней мере Михаил хотел в это верить. Ведь кроме него самого… кто еще окружал его сына?

В свое время, еще до появления Ольги в жизни Громовых, массаж дал свои плоды. После первого года ежедневных процедур Костя смог шевелить кистью и пальцами левой руки. Это было настоящим чудом. Это было настоящим чудом для всех. В тот день Михаил даже заплакал. По-настоящему, без тихих и редких слез. Это был настоящий град. По слезным каналам выходила та боль, что накопилась за долгое время. При падении Костя повредил позвоночник так сильно, что парализовало все, что ниже головы. А спустя год интенсивных тренировок и массажа, функционировала уже целая кисть.

– Целая кисть! Целая кисть! – повторял про себя Михаил в те дни. Иногда создавалось ощущение, что это единственное, что он умел произносить. В этих словах слышалась искренняя радость. Искренняя и столь редкая за последнее время. – ты слышишь, Анна, целая кисть!

– Тише, ковбой! – воскликнула Анна, точнее ее образ, который воссоздал ее супруг у себя в голове – Ты на его первые шаги реагировал не так бурно!

– Поверь, когда наш сын сможет сделать свои первые шаги вновь, я пронесу его на руках через весь город!

– И после таких нагрузок у нас в семье будет уже два инвалида – смеясь заключила Анна, а после довольно серьезным тоном произнесла – Я рада, что у него остался ты, любимый.

– А я рад, что ты все еще находишь силы для остроумных ответов в моей памяти о тебе – тихо отозвался Михаил.

Левая кисть Кости постоянно находилась в состоянии дрожи, но это было мелочью. После акта настоящего чуда, Михаил поменял обычное кресло каталку на электронную и теперь его сын мог управлять ей сам, с помощью электронной панели, расположенной прямо на левом подлокотнике. И эти пальцы, эти длинные пальцы и дрожащая кисть рослого подростка изменили все. Они стали надеждой для Михаила и уж тем более стали надеждой для самого Константина.

Именно тогда Костя написал на кресле имя своей младшей сестры «Вера». Он выказал так почтение и память о ней, а еще готовность ради нее идти дальше. С тех пор прошло еще пол года интенсивного массажа, однако больше никаких изменений не происходило: улучшений в виде второй работающей кисти или хотя бы мизинца на большом пальце левой ноги не наблюдалось. Растеряв былой энтузиазм, Михаил понял, что ему нужна замена. И спустя некоторое время в жизни Михаила, как и в жизни Константина появилась Ольга.

Во всем же остальном дела шли не так хорошо. Должно быть единственным ощутимым плюсом стало то, что с появлением Ольги, Михаил смог выходить на работу в полную смену. Конечно пришлось меньше пить и курить травку в ночь перед приходом девушки. Сама мысль о том, что Ольга может уйти из-за поведения Михаила ставило для мужчины буквально крест на его с Костей жизни. Конечно сейчас, по пришествию полугода и судя по сегодняшней ночи, мужчина слегка ослабил хватку, но лишнего все же не позволял.

Порадовала мысль Михаила и о том, что утром он собственноручно успел поменять подгузник сыну, хоть там ничего и не оказалось примечательного. Костя почти не чувствовал своего тела и потому не контролировал свой кишечник и мочевой пузырь. Отец понимал, как это унизительно для его сына, как это унизительно для любого мужчины. Ведь Константин был почти двадцатилетним мужчиной, который мог сходить под себя прямо посреди гостевого зала и не почувствовать этого. Даже мускул на лице не дрогнет.

От подгузников для взрослых Костя отказывался долго, в надежде научиться контролировать свои потребности. Михаил носил сына на руках до уборной всякий раз, как тот испачкает штаны. Про ежедневную стирку можно и не говорить. Но когда мужчина нанял Ольгу, появилась малая надежда на то, что Костя одумается. Такого позора Костя просто не смог бы вынести. Непроизвольный акт дефекации казался подростку хуже самой инвалидности. Пришло время и сын уступил. И в итоге это им облегчило жизнь.

Костя быстро уставал, а соответственно много спал. А когда он не спал, то чаще всего, его дрожащие пальцы с пятой-десятой попытки включали музыку на плеере, который ему любезно приносил отец или Ольга, попутно надевая в уши подростка наушники. Костя сжимал плеер мертвой хваткой и, слегка успокоившись, отдавался миру рока и рок-Н-рола, где вместо наркотиков были обезболивающие, а выпивку любезно заменял стакан смузи. И хотя раньше он не особо любил такое фруктовое месиво, теперь оно стало одним из самых главных блюд в его рационе.

Михаил посмотрел на сына и улыбнулся ему приветливой улыбкой, словно это была их первая встреча за утро. На улыбку отца взрослый подросток ответил коротким неуклюжим кивком, что больше походило на непроизвольное запрокидывание головы. Костя вообще по большей части молчал, потому как травма позвоночника сказалась и на его речи. Она стала несуразной и больше походило на мычание. Все, что мог произнести подросток было чем-то вроде: «Агху-гуу». Еще один повод закрыться в себе. Еще один повод, почему отец и сын так редко придавались непринужденным беседам. Костя пытался заговорить лишь в крайних случаях. Иногда Михаил размышлял, как много мог бы сказать его сын. У Кости были очень умные глаза. Умные глаза и абсолютно несуразная речь.

Ольга стояла прильнув головой к кухонному шкафчику. В ее руках была кружка с кофе и держала она ее так, словно грелась об ее тепло, обхватив двумя ладонями сразу. Мужчина заметил рядом с ней коробку с конфетами, уже распакованную, но не одна из них так не покинула свою привычную обитель. По потерянному выражению лица Ольги он понял, что угостить Костю сладким у нее не вышло. Однако сама девушка, перехватив взгляд Михаила, с улыбкой подмигнула ему. Так она давала понять, что все под контролем.

Насколько это было вообще возможно.

Михаил постоял возле входа на кухню и отогнав все мысли, что навалились на него за последние несколько секунд, направился прямо к Косте. Дойдя до коляски, отец опустился на колено и протянул к левой кисти сына свою руку, сжатую в кулак, знак приветствия вместо рукопожатия. Тут отец вновь наткнулся своим взглядом на творчество сына. «Вера» было коряво начерчено на боковой стенке коляски. Чуть ниже, мелким и едва различимым шрифтом было дописано: «Мы справимся.»

«Вера, мы справимся – прочитал про себя Михаил и внутри него что-то сильно сжалось»

«Папа»

«Это я, малышка. Засыпай поскорее. Просто засыпай и все будет хорошо. Тебя будет ждать мир волшебных снов…»

– Эй, парень, мне пора, – непринужденно начал Михаил, вставая с колен – Моя смена закончится ближе к четырем часам, так что если ты хочешь, можем прокатиться по городу вечером. Как тебе идея? Не отказывайся, услуги личного водителя сегодня крайне ограничены!

Некоторое время Костя никак не реагировал на слова своего отца. Или по крайней мере так казалось со стороны, если ты не общался с человеком, который на девяносто процентов парализован. Однако Михаил знал, что Костя просто обдумывает все варианты за и против, как и любой другой человек, а потому терпеливо ждал ответа. А еще отец видел в глазах сына страх. Каждый раз он вспыхивал, когда Михаилу нужно было куда-то уйти и оставить своего сына. Сам мужчина относился к этому с пониманием.

«Мы остались единственными родными друг у друга, – думал про себя Михаил, – если его покину и я, то…»

В конечном итоге подросток вяло кивнул и медленно сжал свои трясущиеся пальцы левой руки в кулак, протягивая его в сторону отца.

– Молодчина – легонько отбил своим кулаком отец кулак сына и вставая еще раз глянул на коробку конфет рядом с Ольгой.

– Ммм, – издал Михаил, имитируя звук настоящего блаженства и бесцеремонно хватая две конфеты, – Очень вкусно. Ты должен попробовать их, Константин. Слаще этих конфет только улыбка дорогой Ольги.

И не дожидаясь реакции сына растрепал тому волосы на ходу, направляясь к порогу дома. Ольга поставила кружку на стол и отправилась вслед за Михаилом.

– Ничего страшного, – сказал мужчина полушепотом, будучи уже на половину за порогом дома, – вы здесь далеко не первый день, но для Кости вы все же новый человек. Тем более девушка. Он просто стесняется. Не принимайте это на свой счет.

– Я понимаю. Вот увидите, мы с ним еще станем лучшими друзьями! – задорно воскликнула Ольга, но небольшая тень грусти коснулась ее улыбки – Выходит вы сегодня придете пораньше?

– Да. Так что как освобожусь, я сразу позвоню.

– Хорошо, – ответила девушка, – удачного вам дня, Михаил.

И тут, как только мужчина собрался было идти, неуверенный голос Ольги шепотом прозвучал вновь:

– Просто… – начала было она, но Михаил жестом руки, попросил Ольгу выйти за порог дома к нему и прикрыть дверь. Ему не хотелось, чтобы Костя слышал разговор, темой которого был он сам.

На улице было прохладно и ветрено, но прежде чем мужчина предложил девушке что-нибудь надеть, Ольга произнесла:

– Мне кажется, что дело не в стеснительности. Иногда, когда вас нет, Константин может идти на контакт. И мне даже кажется, что он делает это с искренним удовольствием, но…

Девушка пыталась подобрать нужные слова, и Михаил понял, что ей просто не хочет его обидеть.

– Но, когда мы все рядом, все иначе. В вашем присутствии он сразу отстраняется от меня. Даже когда вас нет рядом, но вы где-то в доме. Я хочу сказать, что может быть Костя просто… ревнует?

По тому, как изменилось выражение лица Михаила, Ольга пошла на попятную.

– Простите, я не хотела…

– Нет-нет, – тут же спохватился Михаил. – Ничего страшного.

«Ведь ничего страшного не произошло… так?»

– Знаете, это ведь здорово – начал Михаил.

– Здорово?

– Конечно, – произнес он, глядя на облака – Сколько вы у нас работаете, Ольга.

– Чуть больше шести месяцев – ответила она с некой настороженностью и непонимание – с мая две тысячи шестнадцатого.

– А в следующий месяц, стукнет ровно два года, как мой сын стал инвалидом – заключил Михаил – Если вы помните он стал таким в декабре две тысячи четырнадцатого. К осени две тысячи пятнадцатого, спустя почти год после падения с лестницы, мы с сыном добились того, что он может самостоятельно управлять кистью левой руки. А еще спустя полгода мы наняли вас и теперь в жизни моего ребенка начался другой период реабилитации. Вы понимайте, о чем я?

По выражению лица Ольги, Михаил заключил, что девушка пребывает в абсолютной растерянности.

– Он излечивается морально – подсказал мужчина – Возможно это и правда ревность. Но я склонен думать, что когда меня нет рядом, Костя пытается сближаться с вами. Вы для него человек не родной, разумеется. Но с кем, как ни с вами ему заново учиться быть человеком, быть мужчиной? Да, у моего сына частые перепады настроения, но это лишь доказательство того, что он борется со своими эмоциями. Мальчик просто не знает, как себя вести.

– Вы правда думаете, что ревность тут не причем? – тихо спросила сиделка после минутной паузы.

– Просто Косте нужно время, чтобы осознать, что для нашей семьи вы друг, а не будущая жена или мать – предположил Михаил, стараясь говорить спокойно, но довольно убедительно. – И не стесняйтесь в выражениях. Я, как и вы хочу помочь своему сыну. И если он расцветает при вашем виде, я буду только счастлив. Общайтесь, веселитесь и пусть при вас он будет открываться с новых сторон. Я надеюсь, они будут выражать его искренность, а не ревность. Хотя вы такая красивая девушка… можете запросто и увести меня!

– Михаил, ну что вы! – со смущением и смехом сквозь слезы воскликнула Ольга.

«Да, – подумал Михаил – Вот, что всем нам так необходимо – хорошая шутка. Хорошая шутка это единственное, что может спасти нас в этом жестоком мире. То, что не позволит нам окончательно свихнуться. Мне… свихнуться»

– Я тоже об этом подумала… то есть не о нас, а об искренности! – краснея, словно рак, начала оправдываться девушка, но после ответила чуть более спокойно. – Ведь если бы Костя ревновал, то он бы и наедине со мной вел себя отстраненно, ведь так?

– Конечно, уверен, что все нормально. Вы лучшее, что есть в нашей семье сейчас.

Последние слова мужчина произнес, подмигнув Ольги, чем окончательно поменял ее настроение. Нервно поправив русые волосы пепельного оттенка, спадавшие до самых плеч, девушка осмелилась взглянуть прямо на Михаила. Выразительные мутно-серые глаза Ольги вспыхнули благодарным пламенем. И вот, эта двадцатипятилетняя красавица уже во всю расцветала от радости.

– До вечера, Ольга, – уже на ходу сказал Михаил.

– До вечера, Михаил – ответила девушка и зашла в дом.

Глава 6: Приглашение: Лень Среда. 30 ноября 2016 года. Ночь

«Закрыл ли я дверь, уходя из дома?»

Большой Макс задавался данным вопросом уже второй раз за этот вечер. Это явление было не характерно для Большого Макса, ведь все, кто знал этого здоровяка прекрасно понимали один забавный факт: многие вещи давались Большому Максу с трудом. Даже мысли.

Даже самые простые мысли.

«Закрыл ли я дверь, уходя из дома?»

В первый раз коварный вопрос зазвучал в голове Большого Макса в тот момент, когда тот ехал в машине такси, добираясь до ночного клуба. И хотя расстояние от начального пункта А до конечного пункта Б составляло не больше двухсот метров, это обстоятельство не помешало здоровяку раскошелиться на «машину по вызову». Большому Максу попросту было лень проделывать столь короткий маршрут пешком. И хотя под тяжестью здоровяка автомобиль еле плелся по дороге, Большой Макс все равно считал, что это куда лучше, нежели использовать свои ноги.

Свои бедные и измотанные работой ноги.

Когда Большой Макс ехал до ночного клуба в полном комфорте, водители такси неизменно вздрагивали, если здоровяк на заднем сидении вдруг решал в очередной раз выдать из своих легкий тяжелый протяжный вздох. Казалось, что даже сидя на одном месте Большой Макс боролся с навалившейся на него усталостью. Хотя, честности ради, в этом мире едва ли было то, что могло навалиться на Большого Макса и остаться после этого в живых.

На самом деле Большой Макс и вправду выглядел весьма уставшим. Сонные глаза, сгорбленная походка и зевки, напоминающие звук двигателя трактора, давали понять всем и каждому: Большой Макс слишком измотан «ничегонеделанием» и требует отдыха.

И в этот момент лучше не вставать у него на пути.

Ноги Большого Макса были огромны, а следы, которые он оставлял можно было легко спутать со следами Бигфута. При желании он был способен преодолеть путь от дома до ночного клуба в пятнадцать-двадцать широких шагов. Но такого желания не было ни у Большого Макса, ни, тем более, у его ног.

– Эй, меня видно, нет?

«Закрыл ли я дверь, уходя из дома?»

Сейчас Большой Макс размышлял над этим вопросом, стоя в дверях главного входа ночного клуба «Искра» – одного из самых пафосных и дорогих клубов города. Он охранял клуб от всевозможных непрошенных гостей. Большому Максу была по душе работа охранника. От части потому, что о более ленивом занятии, чем стоять или сидеть на одном месте часами, здоровяк не мог и мечтать.

По большому счету, образ охранника был одним из самых первых, что всплывал глядя на Большого Макса. Люди часто думали, что человек подобного телосложения мог быть запросто и мясником, и силачом в цирке, и даже известным рестлером (или же всеми этими амплуа одновременно). Когда Большой Макс попадался людям на глаза, то часто его воспринимали, как оружие массового поражения.

И если быть откровенным, эти люди были совсем не далеки от истинны.

Большой Макс был огромен. Нет, он был просто невообразимо огромен. Без одежды, его можно было с легкостью спутать со статуей какого-нибудь греческого бога, с красивым торсом и огромными мышцами. Некоторые были искренне уверены, что даже у его мускул были свои собственные мускулы. Создавалось впечатление, что такой человек, как Большой Макс и вовсе не мог родиться естественным путем. Он был словно высечен из камня умелым архитектором или же слеплен из глины и оживлен старым безумным волшебником. Чудовище Франкенштейна двадцать первого века. По-другому окружающие и не воспринимали Большого Макса. Даже его прозвище начиналась со слова «Большой». Хотя сам Макс любил называть себя попросту Макс. Сокращенно от его настоящего имени: Максим. Максим Ковров. Большому Максу просто было лень произносить столь длинное, по его мнению, имя вслух.

– Ау, мужик, я с тобой разговариваю!

«Закрыл ли я дверь, уходя из дома?»

Большой Макс пытался представить последовательность действий, которая была выполнена им перед тем, как он покинул свою квартиру и сел в машину такси. Вот он, Макс, стоит посреди своей комнаты в одних белых боксерах, размером с флаг, и ничего не выражающим взглядом ищет свою одежду. Голову свою он поворачивает с трудом. Лень и нежелание лишний раз приводить свое тело в движение дает о себе знать. Одежду Большой Макс находит довольно быстро. Из всех предметов, что скромно имели его апартаменты, был лишь матрас без простыней, вообще без постельного белья (Макс считал, что вполне можно уснуть и на голом матрасе. Ему просто было лень расстилать белье), а также лампочка (которая служила ему очень и очень долго. Большому Максу просто было лень порой ее включать).

Завершало всю эту картину минимализма наличие одинокого деревянного стула, на котором и была сложена вся одежда Большого Макса, а также пыльное деревянное окно, расположенное прямо над матрасом. Из почти пустой комнаты Большой Макс направился в почти пустой коридор и надел единственную пару огромных черных и на удивление отполированных до блеска ботинок. Ботинки были чуть больше его стопы. При желании маленький человек мог использовать их как каноэ. При этом сами ботинки были уже заранее завязаны. Это было Большому Максу удобно, потому что лени в нем было больше, чем всего остального.

А потом…

– Да ты прикалываешься, мужик! Эй, каланча, я вообще-то тут!

Большому Максу было лень прислушиваться к любым звукам, которые могли мешать его размышлениям, но после третьей попытки нарушить концентрацию ленивого охранника, даже Большой Макс сдался.

Большой Макс медленно опустил голову вниз. Перед ним, ниже уровня груди, стоял высокий парень, лет двадцати пяти. Одет он был совершенно не по погоде. Его торс был облачен в яркую желтую рубашку с изображением наскальных рисунков, а нижняя часть тела была скрыта под яркими джинсами. Этот парень был тощим, но действительно высоким, хотя едва ли его рост составлял и половину роста Большого Макса. Голову парня украшали рыжие волосы. Наличие веснушек на лице и чересчур выпирающие зубы, создавали образ мультяшного клерка-неудачника или простофили с какой-нибудь фермы. По бросающемуся в глаза цвету волос, Большой Макс так и обозначил этого парня: Рыжий.

Лицо Рыжего выражало крайнее возмущение. Такое обычно бывает у людей, когда кто-то встает перед ними в очереди или же осмеливается наступить на ногу в пустом вагоне метро. В такие моменты выражение появляется само собой и словно сойдя с картинки, начинает оживать. Большому Максу никогда не удавалась эта штука – выразить эмоцию лицом.

«Закрыл ли я дверь, уходя…»

Рыжий смотрел на Большого Макса с вызовом и презрением. Он отметил про себя несколько деталей. Все они походили на краткое досье: Лысый. Узкоглазый. Огромные зубы. Слишком огромные зубы. Маленькие уши. Слишком маленькие уши. Вероятность наличие мозга в черепной коробке крайне мала. Итог – типичный охранник.

– Я могу наконец пройти или как? – раздраженно и даже как-то устало спросил Рыжий, словно выражать возмущение на лице, отбирало колоссальное количество сил. Создавалось ощущение, что Рыжему уже не выносимо было стоять на одном месте – Я тут уже минут десять перед вами стою.

Большой Макс, словно пропустив мимо ушей все слова, сказанных Рыжим, оглядел того с ног до головы еще раз. Большой Макс смотрел на Рыжего так, словно все еще не был до конца уверен: а стоит ли перед ним кто-нибудь вообще?

«Ага. Бирка»

Осмыслив собственное умозаключение, возникшее в лысой голове, Большой Макс улыбнулся собственным мыслям. Словно ребенок, который нашел на двух картинках пять из пяти отличий, или правильно решивший никому не понятный ребус. Охранник знал, что людей с бирками нельзя пропускать в ночной клуб. Они создавали рекламу. Рекламу товаров одежды или товаров обуви. А клуб желал, чтоб за рекламу ему платили: хоть магазины, хоть фирмы, хоть посредники. Это бизнес. Начальство бирки не одобряло и соверши Большой Макс оплошность в этом плане, то речь могла зайти даже и об увольнении. А увольняться из ночного клуба Макс хотел меньше всего. В таком случае он больше не сможет тихо и мирно стоять на одном месте и получать за это деньги. В таком случае ему придется… ходить. Большой Макс был готов пойти даже на убийство, если бы это навсегда закрыло вопрос о его ходьбе.

– Бирки. Нельзя. – коротко ответил Макс протяжным и низким голосом тролля, которого разбудили в своей пещере от долгого сна кучка любопытных детей.

– Какие еще к черту бирки, мужик? – громко спросил Рыжий, приподнимая одну из своих бровей, – Другого повода придраться не нашлось?

– Бирки. Нельзя – повторил Большой Макс уже гораздо медленнее, чувствуя, как его рту лениво произносить слова.

Максу говорили, что такие люди, как Рыжий, будут вставать на его пути. Приходить и мешать ему спокойно стоять на своем законном месте. Да, такие люди всегда любили испортить хороший вечер. Они любили приходить, вставать и устраивать сцены. Приходить, вставать и задерживать очередь. Большой Макс уже сейчас слышал, как очередь начинает обсуждать, отчего же произошел застой, и движение прекратилось. Хотя смотреть на очередь охраннику было лень.

Большой Макс научился легко различать таких людей, как Рыжий, и в таких случаях ему приходилось принимать решения. В большинстве случаев эти решения заканчивались полным игнорированием объекта надоедания. Но если речь заходила о слишком активном посетителе, то…

То сейчас был именно такой случай.

Обозленный Рыжий, пробубнив про себя что-то невнятное и возмутительное, попытался бесцеремонно обойти Большого Макса и попасть внутрь ночного клуба. Выглядело это довольно комично. При габаритах Большого Макса, Рыжему нужно было прокапать себе туннель или же снарядиться набором юного скалолаза, если он хотел хоть как-то пройти мимо такой огромной горы мышц. Рыжий пытался протиснуться и так, и этак, чуть ли не толкая Большого Макса, каждый раз одаряя его презрительным взглядом.

Должно быть Рыжий жил так всю жизнь. Жил жизнью, в которой с детства можно было бесцеремонно отбирать чужие игрушки. Жил жизнью, когда можно было устраивать истерики перед родителями в магазине, чтобы те купили ему желаемое. Жил жизнью, где все ему должны. Почему? Только лишь потому что он – это он.

И сейчас Рыжий продолжал придерживаться той версии жизни, где ему позволено многое, если не абсолютно все. Почти все. Вседозволенность рождает бесстрашие. А бесстрашие – глупость. Потому, как только глупец может идти прямиком на огромного быка, имея при себе лишь чрезмерную самоуверенность. И сегодня Рыжему попался бык, что оказался ему не по зубам.

И тут произошло то, чего Рыжий совсем не учел. А не учел он того, что охранники могут принимать быстрые решения против тех, кто мешает их работе. Большой Макс ударил Рыжего всего один раз. Удар пришелся прямо по животу Рыжего, но по размеру кулака Большого Макса, то есть по всему телу разом. Удар был быстрым. Слишком быстрым, для такого ленивого и большого человека, как Макс, но когда речь заходит о выполнении своей работы, известный во всей округе здоровяк знал одно: важна скорость.

Раздался короткий приглушенный звук. Будто кто-то выстрелил с глушителем. От силы удара Рыжий даже подлетел на пару сантиметров вверх. Большой Макс завершив свой удар, медленно убирал руку назад. Рыжий будто поглотив кулак своим торсом, как прилепленный потянулся в сторону здоровяка. Кулак словно засасывал Рыжего. Когда же Большой Макс вернул свою руку в прежнее положение, Рыжий медленно скатился с кулака прямо на землю. Стоя на коленях, он часто и глубоко дышал, но делал это так, словно при каждом вдохе ему что-то мешало. Глаза Рыжего слезились, а все лицо приобрело цвет сочного и спелого томата. Наконец, придя в себя, Рыжий огляделся по сторонам, словно не до конца понимая где находится. И тогда Рыжий осознал, что неожиданно стал центром всеобщего внимания.

Центром всеобщего посмешища.

Покрутив головой то влево, то вправо, он мельком взглянул на Большого Макса и прохрипел:

– Ах ты, ублюдок… кхе-кхе.

Через мгновенье Рыжего вырвало чем-то бесцветным и пенистым.

– Бирки. Нельзя – только и повторил Большой Макс, не вкладывая в свои слова хоть какие-либо эмоции. Впрочем, как всегда.

А Рыжий к этому времени уже принял две попытки подняться. Его тело мотало из стороны в сторону, он то и дело норовил упасть на асфальт. Рука угодила в собственную рвоты и Рыжий, поскользнувшись, снова упал. Запачкался. С третьего раза Рыжему наконец удалось встать и он, медленно шатаясь, словно пьяный, побрел прочь, подальше от ночного клуба, что-то бормоча себе под нос. С уголков рта все еще бежали мелкие слюнки. Если в его голове и возникла мысль сказать что-то гадкое Большому Максу, то инстинкт самосохранения тут же подавил эту идею.

А, впрочем, жить Рыжему оставалось всего несколько минут.

Шатаясь, Рыжий брел прочь от ночного клуба. Никто не пытался помочь бедолаге. Никто не подошел к нему, не поставил его на ноги. В лице некоторых не было даже сочувствующего взгляда.

«Сам напросился – вот о чем подумала толпа, ждущая входа в ночной клуб, – Да вероятно, удар был чересчур сильным. Но кто тут вообще осмелиться озвучить то, что лепетал этот шкет при Большом Максе? В следующий раз думай головой, приятель. И думай качественнее своей способности принимать удары.»

Дойдя до ближайшего и безлюдного переулка, Рыжий вдруг ощутил такую резкую боль, словно внутри него что-то лопнуло. Боль отдалась по всему телу и казалась невыносимой. Живот начал гореть изнутри адским огнем. Попытки выдавить из себя хоть один звук казались для Рыжего невозможным, будто внутри все органы перемешались в одну кашу.

Вокруг не было никого. Только заполненные мусорные баки и прячущиеся во тьме крысы. Рыжий снова упал на колени, хватаясь за живот. Внезапно кашель пробрал все горло Рыжего. На асфальт брызгами закапала кровь. И вот Рыжий уже лежал на окровавленном асфальте, медленно сворачиваясь в позу эмбриона. Теперь его рвало не прозрачным и пенистым, а кровавым и зловонным. Боль внутри была нестерпимой. Рыжий начал жадно глотать воздух, но в итоге были слышны лишь булькающие звуки. Глаза Рыжего налились кровью и казалось, еще немного, и они непременно лопнут. А потом Рыжий вдруг перестал извиваться в агонии и его движения оборвались так же внезапно, как и начались. Оборвалось и его сердцебиение.

Еще через мгновенье Рыжий умер.

А Большой Макс все стоял и стоял напротив огромной толпы будущих посетителей ночного клуба «Искра». Стоял, пока краем глаза не увидел кусок бумаги, торчащей из его нагрудного кармана. Большой Макс слегка удивился, ведь подобной бумаги при нем не было. Медленно потянувшись к карману, он ухватился за ее кончик своими огромными пальцами и потянул вверх. Через секунду Макс смотрел на самый обыкновенный конверт. Смотрел, а после положил обратно. Большому Максу просто лень было открывать его и смотреть, что же таит в себе этот конверт.

«Закрыл ли я дверь, уходя из дома?»

В конечном итоге и эти размышления стали ему неинтересны. И потому Большой Макс стал заниматься тем, чем он занимался всю свою жизнь. Он стал размышлять, что же еще ему может быть делать лень.

Глава 7: Первый заказ Понедельник. 24 ноября 2016 года. Утро

Когда Михаил вышел за порог, стрелка на его наручных часах приблизилась к отметке 10:00. Для мужчины это означало лишь одно: его утренняя смена, как водителя такси, почти началась. Михаил любил свою работу. От части потому, что свободный и удобный график давал ему возможность быть рядом с сыном в те моменты, когда это было особенно нужно. От части потому, что он имел свою собственную машину, а значит не особо зависел от конторы. И, наверное, в больше степени, от части потому, что его работа являлась тем немногим, чем он мог жить помимо домашних хлопот.

После трагедии, произошедшей с Костей, дом Михаила в буквальном смысле стал для мужчины самой настоящей тюрьмой. Тюрьмой для них обоих. Словно изолятор, отгородивший отца и сына от внешнего мира, в котором приходилось создавать свой собственный мирок. Свой маленький и уютный микромир. Решетки и стены заменяло инвалидное кресло Кости, а надзиратели… порой Михаил чувствовал, как он и его сын думали об одном и том же: теперь они друг для друга являются самыми настоящими смотрящими, нежели полноценной семьей.

В тот же период Михаила начали мучить его ночные кошмары.

Раньше Константин обожал уличные прогулки. Теперь же он только изредка мог себе позволить неспешно колесить вокруг семейной яблоне на заднем дворике дома. Если же настроение подростка было более чем приподнятое, то тот даже решался на пребывание на свежем воздухе за пределами территории дома, возле проезжей дороги, наворачивая круги на газоне и на подъездной дорожке в дом. В такие моменты прогулки Кости были кратковременны и чаще всего заканчивались в те моменты, когда он замечал на себе взгляды соседей, водителей, проезжающих мимо машин и просто прохожих.

Костя стыдился самого себя. Ему казалось, что он делает что-то мерзкое и незаконное. Словно в любой момент его могут уличить с криками: «Убирайся отсюда, мелкий уродец, не пугай людей!». Но одновременно с этим Костя считал необходимым показаться общественности. Словно отмечаясь перед соседями, показывая, что он все еще жив. Показывая, что он имеет права на жизнь не меньше других, пусть и жизнь эта превратилась в настоящую муку.

Костя кричал всем своим видом о том, что мир не таков, каким вы хотите его видеть. Это мир многогранен и в нем есть место каждому и не стоит об этом забывать. Но каждый раз, после очередной вылазки во внешний мир, с опущенной на бок головой, Костя возвращался назад, в свою колонию строго режима… в свою тюремную камеру. Однако была еще одна причина этих вылазок. Ох, если бы только Михаил знал истинную причину этих прогулок своего сына, если бы мужчина мог хотя бы на мгновенье оказаться в голове Кости и понять ход его мыслей, то возможно дальнейшие события в их жизни семейства пошли совсем по другому сценарию.

Но этого не произошло.

По большей части «публичные» прогулки Кости происходили в утреннее время, когда все взрослые были, как правило, на работе, а ровесники подростка просиживали свои задницы за учебой в институте. Тогда никто не мог смотреть на то, как молодой парень, прикованный к инвалидному креслу, мирно кружит по газону возле своего дома. Конечно, никто из них не тыкал бы в Костю пальцем и не кричал ему обидные слова, однако для юноши, как и для многих людей с ограниченными возможностями, было достаточного одного жалостливого взгляда, чтобы его день испортился окончательно.

Люди этого зачастую не осознавали. В жизни человека с ограниченными возможностями, жалость была почти единственной эмоцией, которую окружающие питали по отношению к нему. А инвалиды впитывали ее словно губка, ведь потоки жалости были неиссякаемы и иного выхода, как принимать все на себя попросту не было. Жалость, принималась инвалидами, как самый настоящий яд. Яд, отравляющий душу. Его токсины никогда не выйдут из организма до конца. По крайней мере до тех пор, пока люди не начнут видеть в инвалидах себе равных. А такое на веку Кости еще не случалось.

Лишь одна Ольга относилась к Кости, как к человеку. Настоящему и полноценному. Она наотрез отказывалась замечать его недуг и вместе с тем признавала их, как что-то совершенно естественное. Это неотъемлемая часть подростка, не самая счастливая, но она есть, а значит с этим нужно считаться. А по-другому, доверия Кости не завоевать. За это юноша искренне ценил свою сиделку, хоть и никогда не показывал этого. За это, честно говоря, Костя и влюбился в Ольгу.

Во всех же остальных, окружающих Константина людях, главенствовало одно чувство: жалость.

Только из жалости Костю приглашали на выпускной. Только из жалости его будут пропускать вне очереди. Только из жалости какая-нибудь девица, искренне уверенная в том, что делает доброе дело, оставит ему свой номер телефона. И конечно же никогда не ответит на звонок Кости. Даже на СМС. Даже на одну гребанную СМС.

При проблемной речи Кости, на большее рассчитывать и не приходилось Ведь даже сам Михаил, к своему стыду, так и не избавился от ощущения, что теперь он смотрит на Костю ни как на родного сына, а как на побитого беззащитного щенка, поводок которого накрепко связал запястья отца, раздирая кожу и впиваясь все глубже и глубже, до самого мяса. Щенка, который не оставит тебя никогда.

Никогда.

Что касается друзей Кости, то их у него попросту не было. Наверное, такое горе, как бы жестоко это не звучало, является одним из лучших средств, которые выявляют настоящих товарищей среди твоего окружения. У Кости и никогда не было настоящего друга. Ни тогда, ни тем более теперь.

Он был общительным и славным парнем, а такие люди всегда рано или поздно обзаводятся приятелями. Общие тусовки, прогулки, походы в кино… все это было весело и здорово, однако никогда не требовало жертв. И это было очень удобно. И для Кости, и для его приятелей. Только сейчас Костя сожалел, что не искал Дружбы и не шел на жертвы ради нее.

А «просто приятели» не оценили новый образ своего «друга». Должно быть инвалидное кресло, туманный взгляд и несуразное мычание в реальной жизни действует на людей куда эффективнее, чем вампиры и оборотни в фильмах ужасов. Поэтому все эти приятели начали убегать из жизни Кости так же быстро, как может бегать пойманный с поличным мужем любовник.

Словно приобретя способность изменять свое агрегатное состояние, люди, окружавшие парня, начали медленно, но верно превращаться в пар, пока окончательно не испарились. Потому что никто не хочет иметь обузу, даже в виде простого приятеля. Потому что никто не хочет быть с тем, кто ограничивает не только самого себя, но и их. Костя перестал быть кому-то нужным, и он понял это слишком быстро, чтобы хоть чему-то удивляться.

– Люди, по большей части, одиноки – вспомнил Михаил слова Анны, сказанные много лет назад – Они одиноки в своих проблемах и печалях. И даже окружив себя друзьями и родными, личное одиночество никуда не уйдет. Просто куда быстрее ты осознаешь это, оставшись по-настоящему один. Знаешь, дорогой, мы ведь пришли в этот мир одни. Наверное, так будет и после смерти. Только ты и твое одиночество. Это грустно, но эта грусть необходима, если мы хотим принять мир таким, какой он есть. А он разный.

– Сегодня ты не слишком позитивна – подметил Михаил с улыбкой, скрывающей внутреннее беспокойство – это чудодейственное влияние вина или я просто вгоняю тебя в тоску?

– Ты вогнал меня в тоску еще тогда, когда впервые снял с себя штаны – ответила Анна, изображая злорадство.

Михаил ответил на это кислой миной и язвительным смешком:

– Но ведь у тебя всегда есть я.

– Да – медленно произнесла Анна и смотря куда-то вдаль добавила – Но надолго ли?

– Ну – задумался мужчина – пока я в состоянии покупать тебе вино и разделять с тобой ношу алкоголизма, тебе не о чем волноваться.

– Да, семейный запой однозначно спасет наш брак! Выпьем же за это!

А после Михаил и Анна занялись любовью.

Теперь, когда постель Михаила была холодна, разговор об одиночестве у мужчины в голове всплывал все чаще.

В конце концов истинна была проста: мы всегда будем одиноки в собственных проблемах.

И от этого не убежать.

Отойдя от порога дома на несколько метров, Михаил оказался возле гаража. Открыл створки ворот. Из темноты на мужчину смотрела своими большими фарами умопомрачительная красавица марки Mazda3. Иногда рядом с гаражом красовалась серебристая Тойота Королла, автомобиль Ольги. Но она изредка пользовалась своей машиной. Сиделка жила на окраине города, в двадцати минутах ходьбы от загородной зоны и в тридцати от дома Громовых. Ей очень нравились осенние виды этих мест, а потому устраивать себе прогулку среди палитры круживших в воздухе листьев, было для нее лучшей зарядкой перед рабочим днем.

Да, эта девушка могла находить прекрасное даже просто выйдя на улицу.

«А что греет душу тебе, Миша?» – спросил мужчина сам себя.

– Воспоминания об Анне – вдруг произнес он вслух, отвечая себе – Времена, когда Костя мог ходить. Мысли о том, сколько бы сейчас исполнилось лет Вере и чем бы она занималась. Мою душу греет множество вещей, но все они остались в прошлой жизни.

«Тогда ради чего ты живешь сейчас – раздался голос Анны, серьезный и низкий»

– Ради всего того, что у меня осталось от лучшей жизни. Ради того, за что приходится платить, прожив счастливым. Ради… я не знаю.

Михаил чувствовал, что Анна хотела сказать что-то еще, но в этот момент из соседнего дома выглянул сосед и все мысли улетучились разом куда-то далеко. Обменявшись взаимными приветствиями, Михаил зашел в гараж и окончательно скрылся из виду.

Подойдя к своему автомобилю, он окинул Mazda3 ласковым взглядом, открыл переднюю дверь и уже через секунду оказался в удобном салоне. Сколько раз они здесь занимались с Анной сексом? Кажется, не так много, но последний раз запомнился мужчине на всю жизнь. Тогда они дурачились и Михаил, не рассчитав сил, перекинул свою супругу на переднее сиденье так резко, что та приложилась лбом о руль. Да, тогда Анна еще долго проходила с шишкой на голове, а сам он с синяками на заднице.

Теперь же Михаил трахал здесь своих клиенток. Чувства вины у мужчины не было, что очень удивило последнего. Все оказалось проще некуда. Он хорошо помнил свою первую. Молодая блондинка, едва переступившая порог своего восемнадцатилетия. Лицо симпатичное, но немного простоватое и даже глупое. Кремовая кожаная курточка, облегающая голубая блузка, светлые джинсы… и взгляд, который говорил сам за себя.

Девчонка была подвыпившая, не настолько сильно, чтобы воспользоваться ею, нет, Михаил никогда бы не позволил себе этого, однако достаточно, чтобы не прилагать никаких усилий – клиентка сделает все за тебя. Так вышло и в тот день, светлый и солнечный.

Девчонка обозначила свои желания почти сразу, но намеками, и Михаил сразу понял, что перед ним именно ребенок, только вошедший во взрослую жизнь. Его клиентка мялась и так и этак, больше смеясь и заигрывая своей мимикой, но ничего не говоря в открытую. Все шло до тех пор, пока Михаил не сделал все за нее и не спросил в лоб, осознав, что он действительно произнес эту фразу вслух.

– Вы говорите об интиме? Предлагаете секс?

– Да. – голос ребенка, мягкий и тихий. Теперь девочка, хоть и улыбалась как прежде, выглядела несчастной и побитой, как если бы это Михаил начал ее принуждать к чему-то.

Боже, это ребенок. Такой могла бы быть моя дочь.

– А как же ваш молодой человек? – Михаил не знал, зачем спросил об этом, особенно учитывая, что для себя уже все решил. Да, он трахнет эту девчонку и именно в этот момент он понял для себя очень много вещей.

– Потому что я не люблю его и не хочу ехать домой.

Менее, чем через десять минут все случилось. Михаил остановился в укромном месте и пересев на заднее сиденье впервые занялся сексом с кем-то после смерти жены. Это был очень странный секс. Мужчина точно знал, что девочка не хочет его, ни как мужчину внешне, ни как того, кого выбрали бы ее сердце и чувства. Она просто хотела забыться, отомстить, что-то кому-то доказать. Михаил одновременно считал себя насильником и при все этом был уверен, что сейчас этот печальный опыт нужен девчонке больше всего на свете. Наплевать. Мужчине было все равно, но он точно был уверен в своей правоте: за девочку говорило ее тело, доступное, но скованное.

Этот секс будет самым ненавистным воспоминанием в ее жизни, но сегодня без него она просто не пережила бы этот день.

Сам же мужчина просто сделал так, как хотела его клиентка. Да, такой первоклассный сервис он не предоставлял еще никому и когда эта мысль пришла ему в голову, то он чуть не рассмеялся в лицо девчонке. Та уже вовсю скакала на его члене, издавая сладостные стоны. Она делала все за двоих, ведь Михаилу претила даже мысль о том, чтобы помочь девчонке. В этот день ей нужен был только его член.

Блузка обнажала маленькую красивую грудь. Михаил и не думал притронуться к ней. Глаза же обнажали невероятную печаль, мужчина знал это и именно поэтому его клиентка закрыла глаза и именно поэтому Михаил не посмотрел на нее ни разу, пока не кончил. Удовольствия он не испытал, как, впрочем, и та девчонка, но он помог ей.

Михаил знал, что он помог этой девчонке.

Когда все закончилось, мужчина молча отвез свою клиентку до дома. Да и к чему нужны были слова? Если бы девчонка знала, что ей полегчает от простого разговора, то излила бы душу Михаилу едва ли ее попка уселась в машину. Теперь же у нее просто не было слов. Все было сказано пятью минутами раньше на заднем сидении. Поправляя складки на одежде и теребя волосы, она смотрела в окно с пустым взглядом, не проронив ни слезинки, хотя Михаил знал, что она была близка к этому. В конце поездки она нервно и растерянно поблагодарила его и мужчина понимал, что эта благодарность адресована не его услугам таксиста. Денег с той девчонки он не взял.

Потом Михаил еще долго сидел в своем автомобиле, отменяя клиентов один за другим. Он думал о том, почему согласился на весь этот цирк и что бы сказала Анна. Михаил любил свою жену после смерти, он точно знал, что никого не вступит в брак снова и не заведет отношения. Его тело не испытало ни грамма наслаждения во время секса с той девчонкой. Так в чем же дело?

В конечном итоге мужчина пришел к простому выводу, что просто хотел оказать девчонке услугу. Это не измена. И не потому, что супруги Михаила больше нет на этом свете. Просто для мужчины все это ничего не значило. Для него жизнь была кончена и он просто плыл по течению, думая куда занесет и к какому берегу прибьет его труп. Ничего не имело смысла. Ни девчонка, ни все то, что будет с его жизнью дальше. Он подумал о том, что после смерти Анны все потеряло смысл настолько сильно, что теперь другие женщины стали не более, чем инструментом. Сам Михаил стал инструментом в этом мире и сам мир стал миром, где пользоваться друг другом стало чем-то естественным, ведь чувств больше нет.

Они умерли вместе с Анной и его супругу это бесконечно опечалило бы. Она бы хотела, чтобы он завел новую семью и не опускался до того, чтобы трахал каких-то малолеток на заднем сиденье без чувств и наслаждения.

– Гребаная мать Тереза, решил спасать всех своим членом? – спросил себя Михаил и рассмеялся в салоне своей машине так громко, что все это закончилось приступом кашля – Ничего, дорогая. Может быть так я скорее подхвачу ВИЧ и очень скоро встречусь с тобой на небесах. Дождись меня. Потому что ты была и будешь последним человеком, которого я полюблю в этой жизни.

А потом в тот день Михаил, окончательно поняв, что работать сегодня уже не сможет, заехал в винный магазин и напился так сильно, что следующие два дня не покидал пределов своей кровати.

Закончив с воспоминаниями о прошлом и усевшись в кресле автомобиля поудобнее, мужчина тут же почувствовал себя лучше. Его машина. Его любимая голубая Mazda. Внутри было так уютно. Не было никаких домашних проблем, никаких переживаний вокруг, не было никакого… Кости?

«Прекрати сейчас же, – сказал себе Михаил. – Это низко, так думать о собственном сыне. Он не обуза. Он моя семья. Последнее, что от нее осталось.»

«Правда? – тут же раздался голос совести в ответ – тогда почему ты не работаешь по ночам и не проводишь больше времени с сыном днем? Может быть потому, что не нормированная по времени работа, дает тебе возможность хоть немного побыть одному и не строить планы с сыном наперед?»

«Нет – раздраженно выпалил Михаил – Это не так. А может быть и так. Заткнись нахрен.»

Пытаясь отвлечься, он потянулся к панели и вставил ключ в зажигание. Машина, конечно же, завелась не сразу. Мужчина посидел минуту-другую, дабы разогреть свою «малышку на колесах» перед тем как связаться по рации с диспетчером. Он принялся искать подходящую радиоволну, которая помогла бы ему скрасить это утро качественной музыкой. Оставив свой выбор на старом добром блюзе, Михаил закрыл глаза, но ночной кошмар снова всплыл в его голове и почти сразу же виски пронзила острая боль, словно кто-то втыкал в них стальные тонкие иглы.

Мгновенно придя в себя и окончательно потеряв былое чувство комфорта, он потерев виски пальцами, вышел на контакт с диспетчером:

– 1108, заступил на смену – ровным голосом произнес Михаил.

Первые несколько секунд с другого конца раздавались лишь приглушенные звуки и обрывки чьих-то слов. Это навеяло детские воспоминания, которые Михаил любил прокручивать в своей голове, как кадры лучших моментов своей жизни. Он вспоминал те дни, когда еще совсем мальчишкой приезжал на выходные в гости к своим бабушке и дедушке. У него до сих пор стоял в носу сладкий запах бабушкиного печенья вперемешку с запахом лекарственных препаратов. Тогда он думал, что с возрастом медикаменты появляются в доме сами по себе, как элемент неизбежной старости. В то время маленький Миша в принципе был абсолютно уверен: лекарства придуманы только для стариков и только они имеют права их принимать. Он считал это привилегией… заслугой. Теперь же эта детская наивность казалось мужчине забавной. И вместе с тем грустной.

Очень грустной.

Помехи радио возрождали и другие, более конкретные воспоминания детства. Воспоминания о том, как весело мальчик Миша проводил время со своим дедушкой, смотря фильмы про матерых разбойников. Такие просмотры обычно были в вечернее время, перед старым маленьким телевизором. В такие моменты бабушка всегда ругала дедушку, говоря о том, что ребенку слишком рано смотреть фильмы про перестрелки и насилие. Но дедушка только смеялся и весело отмахивался, показывая всем своим видом, что ничего страшного не случится.

«Он же будущий мужчина, – говорил дедушка, – а какой мужчина не любит старые добрые перестрелки, а?»

После этого дедушка легонько толкал внука, упираясь своим локтем в живот и забавно подмигивал. И все тут же начинали смеяться. Даже бабушка не могла порой удержаться и придавалась общему веселью.

Да, помехи.

В большинстве таких фильмов были не только погоня и перестрелка, но и общение героев по рации. Безупречный звук и безупречная связь! Именно это сейчас Михаил приписывал к жанру фантастики.

Отсутствие помех и идеальная слышимость в кинофильмах, сейчас забавляли водителя такси. В глубине души он прекрасно понимал, что все это было лишь для зрителя и не иначе. Никому не хочется потратить время на фильм, чтобы из суровой реальности окунуться… обратно в реальность. В фильме все подвергалось иным законам. Помех там не существовало. Никогда.

Но на деле же, проработав таксистом достаточное количество времени, Михаил знал как никто другой: в реальной жизни с некоторыми помехами водитель и диспетчер просто обречены не только на понимание слов, но и на интуицию.

Наконец, сжеванный помехами, женский голос вышел на контакт:

– 1108, информация принята. Готовы принять заказ?

– От тебя бы я принял даже предложение руки и сердца, – произнес Михаил со вздохом, какие издают отвергнутые кавалеры. Голос Маргариты (коротко Марго), что связался с ним по ту сторону, Михаил узнал бы даже с тысячекратными помехами.

В ответ раздался обрывистый смех.

– Прости, Миша, но я думаю мой муж не отдаст тебе ни первое, ни второе. Хотя он может предложить тебе свой хук правой.

Михаил лишь улыбнулся про себя, хотя ради приличия засмеялся, оценив шутку Марго. Порой, ему просто необходимо было это общение. Любого рода. Короткие разговоры о политике, легкий флирт… да даже стандартные фразы о том, какая чудесная сегодня погода могли поднять мужчине настроение.

И вновь Михаил одернул себя за подобные мысли. Ему начало казаться, что он жалеет себя слишком часто. Неужели он действительно считает себя несчастнее других, только потому, что в его жизни произошли некие перемены?

«Да, перемены были довольно крутые, но кому сейчас легко? Константину, который будет ходить под себя всю свою жизнь и пить из трубочки? Кому сейчас легко?»

– Я рад, что у тебя хорошее настроение, Марго – произнес Михаил, стараясь вкладывать в каждое свое слово как можно больше позитивных нот. – Есть что-нибудь для меня?

– Да, точно. – ответила Марго, – Подожди секунду, хорошо?

– Конечно, – отозвался Михаил, – Для тебя все что угодно.

В ответ мужчина услышал непонятный звук, напоминающий нечто вроде цоканья. С такой связью было сложно определить его нотки, но зная Марго, мужчина был уверен, что она вкладывала в свое цоканье только самое хорошее, что может вкладывать женщина, когда мужчина пытается с ней заигрывать. Просто еще один элемент игры – легкий и самый безобидный флирт. Не больше и не меньше. По крайней мере для Михаила.

Наконец голос Марго прозвучал снова:

– Есть один заказ, сегодня вышло мало водителей и Сергей взял на себя сразу три клиента. К одному из них ты ближе всего, так что времени у тебя полно.

«А свободное время и поездки по городу наедине с самим собой это как раз то, что мне нужно – подумал мужчина, но вслух, конечно же, этого не произнес.»

– Диктую адрес – произнесла Марго уже тоном профессионального диспетчера.

– Заказ принял – так же ровно произнес Михаил и уже через несколько секунд его Mazda выехала из гаража и покинула приделы родимого дома.

Глава 8: Приглашение: Алчность Вторник. 29 ноября 2016 года. Утро

Ноябрьским утром, Бродяга занимал свое привычное место на территории города. К слову, это место вмещало в себя немного больше, нежели просто привычную среду обитания. По крайней мере для Бродяги. На самом деле это заветное «место» можно было бы с легкостью назвать работой, домом, и, если заглядывать наперед, наверное, и будущей могилой Бродяги.

Располагалось это место посреди тротуара одной из центральных улиц города, аккурат между местным кинотеатром «Аллея» и ближайшей автобусной остановкой. За остановкой, расписанной граффити и облепленной не одним слоем объявлений, расстилались ряд разношерстных заведений, каждый из которых пришелся бы по вкусу тем или иным жителям города. В данном случае такими заведениями были небольшой бутик с одеждой, сувенирная лавка и кофейня, куда зачастую заглядывали прохожие по пути на работу или же после походов по магазинам. Бродяга уже давно успел изучить с ног до головы всех местных, что посещали эти заведения и был своего рода вечным наблюдателем в тени.

Вот мимо Бродяги проходит женщина. В ней он тут же узнает кассиршу местной пиццерии. Узнать ее нетрудно: женщина имела свой неповторимый запах кислого теста, который кажется и вовсе не смывался ни десятками, ни даже сотнями литрами мыльной воды. Цены в этой пиццерии были весьма средние, впрочем, как и сама пицца, но узнать это наверняка, Бродяге доводилось только по объедкам в особо удачные дни.

Бродяга считал, что отдавать блестящие звонкие монеты ради куска теста слишком глупо и невыгодно. Да и сама кассирша ему никогда не нравилась. У нее был прокуренный голос и вечно грязные руки. Иногда она проходила мимо Бродяги слишком быстро, а движения становились неестественно резкими и на мгновение ему казалось, что вот-вот кассирша схватит своей рукой его звонкую монетку. При мысли об этом, Бродягу окутывал страх. Такому он бы никогда не позволил случиться. Его монеткам нужен более бережный уход. Его монетки принадлежали только ему, Бродяге.

Чуть позже он заметил двух подростков, идущих в сторону кинотеатра и бурно обсуждающих какую-то, только понятную им тему. Судя по возрасту подростков и расположению духа, Бродяга сделал вывод, что их целью просмотра будет являться очередной нашумевший кинофильм. Но в его голове никогда не укладывалось, для чего люди отдают такие баснословные суммы ради картинок на большом белом полотне. За свою жизнь Бродяга видел картины и покрасочнее, чем сейчас снимают для нынешнего кинематографа. Для этого достаточно было жить на улице и просто наблюдать. Причем совершенно бесплатно. Бродяга обожал все бесплатное. Это заставляло монетки в его кармане чувствовать себя в безопасности. Даже если учесть, что они находились в кармане простого бездомного (у многих бездомных карманы зачастую дырявы… если они вообще есть).

Еще у некоторых бездомных, конечно, порой возникали проблемы с полицией. Но сам Бродяга так давно запатентовал себя на этом самом месте (расположенном аккурат между местным кинотеатром «Аллея» и ближайшей автобусной остановкой), что у окружающих Он стал считаться не более, чем дополнением к общему пейзажу. И никто его не трогал.

И что более важно, никто не трогал его звонкие монетки.

Пройдет еще немного времени и на этой улице появится еще один персонаж. Бродяга точно знал, что ему предстоит увидеть одну прекрасную особу, работающую в книжном магазине, неподалеку от пиццерии. Особа была молода и хороша собой, хоть и одевалась довольно скромно. Словно стыдилась своей красоты. Стыдилась своих длинных белокурых волос и молочной кожи. Стыдилась своих глаз, добрых и наивных. Тем не менее …именно эти добрые глаза снабжали Бродягу звонкой монеткой, а до остального бездомному было ровным счетом до фонаря.

Добрый взгляд прекрасной особы почти никогда не волновал Бродягу. Сияние от монетки затмевало этот взгляд, полный сочувствия и альтруизма. Когда девушка с добрыми глазами проходила мимо, Бродяга смотрел на ее руку, сжимавшую звонкую монетку. Поначалу он смотрел на нее безразлично, ведь монетка была в чужих руках, а все чужое не вызывало у него ни положительных эмоций, ни отрицательных. Но как только эта монетка касалась его потрепанной пластиковой тарелочки для милостыни, в глазах Бродяги тут же вспыхивал маленький желтый огонек. В этот самый момент очередная монетка отныне принадлежала ему. И тут уже все остальное не имело смысла. Только монетки. Звонкие и блестящие монетки.

Монетки.

Бродяга знал, как найти применение монеткам. Он искренне верил, что человечество тратит большую часть денег на всякую чушь. Будь он президентом, он бы непременно вывел страну из кризиса. И дело было не только в деньгах. Бродяге было больно смотреть на то, как люди, выходящие из кофейни, выбрасывают стаканы из-под кофе, на дне которого еще плескалась пара тройка капель этого бодрящего пойла. Больно ему было смотреть и на то, как люди выкидывали в мусорную урну различные элементы одежды, только потому, что они слегка испорчены.

Но до того, как упасть в мусорную урну, Бродягу не интересовали все эти вещи, потому что они ему не принадлежали. Интерес просыпался только когда они были на дне урны. На дне нейтральной территории. Бродяга был склонен находить в них ценность для себя. При очередной такой находке он буквально расцветал.

«То, что чье-то, то не мое. То, что ничье, то только мое, – звучало в его голове каждый раз, словно его собственный девиз и в следующий момент ловкие руки бездомного уже рыскали по дну мусорной урны»

Бродяга бы никогда не выкинул ничего из того, что принадлежало ему. Он называл это экономией.

Даже больше.

Он называл это правильным подходом к вещам.

В подтверждение своей позиции, Бродяга показывал всем и каждому, что жить можно совсем по-другому. Его картонная коробка, разъеденная на половину дождями и брызгами грязи от проезжавших мимо машин, оставалась все той же картонной коробкой. Его пластиковая тарелка, где порой появлялись приятные слуху звонкие монетки, была поломана в некоторых местах, но разве это умаляло ее предназначение?

А что насчет одежды? Свой старый спортивный костюм Бродяга уже давно воспринимал, как часть собственного тела. Сейчас к нему прилагалась пара порванных перчаток и потрепанная черная шапка, но это лишь были временные атрибуты, когда как костюм был незаменим на все времена года. Он словно врастал в кожу, затвердевая и окутывая Бродягу неким защитным слоем. Это было очень кстати, особенно теперь, когда на дворе стояли ноябрьские морозы. От этого костюма за долгие годы образовалась неимоверная вонь, но с тех пор, к слову, ни одно надоедливое насекомое или бездомная живность не подходила к нему на расстоянии вытянутой руки. И казалось, все эти атрибуты, которыми владел бездомный были здесь всегда. На этом самом месте. На месте, расположенном между местным кинотеатром «Аллея» и ближайшей автобусной остановкой.

Несмотря на свой внешний вид, Бродяга был слишком привлекательным, чтобы жить на улице. Под слоем грязи и заросших волос на лице этого было не разглядеть, но на деле его лицо было более чем смазливым. Орлиный нос и волевой подбородок уносили его корни куда-то на восток, однако светлые кудри и далеко посаженные глаза цвета лазури выдавали в нем что-то французкое. Бродяге было за пятьдесят, однако его собственное тело наотрез отказалось соответствовать этой цифре. Если бы бездомный воспользовался услугами цирюльника, а на оставшиеся деньги купил белую чистую рубашку, если бы он как следует умылся под проливным дождем и хотя бы ненадолго вышел в «люди» в этом новом, непривычном образе… Бродяга бы очень удивился тому, как сильно могла измениться его жизнь. И как сильно могли измениться люди вокруг него.

Но быть нищим это тоже работа, и если ты хочешь получить лишнюю звонкую монетку, то надо всегда соответствовать образу.

Бродяга был искренне счастлив. Люди называли его нищим. Называли его бездомным. Но все эти люди ходят по одной с ним земле и дышат одним и тем же воздухом, что и он. Они находятся в здравии, как и он. И они, и Бродяга… живут. Живут и сердце в его груди бьется ничуть не хуже, чем в груди остальных. Так в чем же разница? В количестве звонких монеток?

«Мои монетки уж точно никто не тронет, – Повторял про себя бездомный, – у меня есть немного. Но это мое. Только мое»

«То, что чье-то, то не мое. То, что ничье, то только мое».

И свое имя – «Бродяга», принадлежало только ему и делиться им он был не намерен. Он уже и не помнил, как его звали в прошлой жизни. Он даже не мог представить, а была ли у него эта жизнь когда-то раньше? Временами Бродяга представлял, что и он когда-то был баснословно богат. Будучи серьезным предпринимателем, владельцем крупной фирмы или просто счастливчиком, что получил миллионное состояние, в какой-то момент он потерял все, поставив не на ту карту.

Иногда ему казалось, что он вполне мог быть заботливым и еще не выжившим из ума стариком, который лишь хотел дарить любовь своим детям и внукам. Но те, в конечном итоге, одарили его лишь призрением и выкинув из собственной квартиры зажили лучшей жизнью, обрекая своего старика на голодную смерть.

А может быть он и вовсе, потерял память, напрочь забыл кто он и откуда. Может быть его все еще кто-то ищет? Кто-то, кому еще не безразлична судьба старика в вонючем костюме и парой звонких монеток в кармане?

Но все это не имело значения. Бродяга ни раз думал об этом, но каждый раз четко осознавал: другая жизнь ему не нужна. Эта жизнь была только его жизнью и менять ее на другую он не собирался. Слишком много времени его картонная коробка служила ему верой и правдой. Слишком много мусорных баков он обчистил, считая их своей собственностью. Слишком много времени он добивался авторитета среди бездомных и бомжей. И слишком много звонких монет он получал от прохожих.

Он никогда не просил эти монеты. Да, его пластиковая тарелочка просто кричала о подаянии. Абсолютно все в Бродяге кричало о подаянии. А сам он был слишком занят, чтобы просить о паре лишних монеток. Он предпочитал рассматривать местные пейзажи, прохожих людей и изредка чистое голубое небо. Но монетки сыпались на пластиковую тарелку все снова и снова и, раз людям было от этого легче, кто он такой чтобы им мешать?

В один момент что-то в очередной раз упало на пластиковую тарелку бездомного. Оно упало весьма непривычно для слуха: без звона и какого-либо позвякивания. Опустив свой взгляд вниз, он разглядел на пластиковой тарелке лежащий конверт. Снова подняв голову, Бродяга принялся искать того, кто оставил, теперь уже принадлежащий Ему запечатанный конверт, с неким содержимым внутри, которое отныне так же принадлежало только Ему. И только одному ему. Но никого поблизости Бродяга не обнаружил.

Вскрывая содержимое конверта, он принялся изучать, как оказалось, письмо, таившееся внутри. С каждой новой строчкой выражение лица Бродяги менялось.

И тут он услышал звон.

Что-то очень маленькое и сияющее с характерным звуком упало в пластиковую тарелочку. Приглядевшись получше, Бродяга разглядел в этом пару звонких монеток и… наручную серебряную цепочку.

В горле Бродяги пересохло.

– Ой, извините, – раздался девичий голос над ним, – Видимо цепочка слетела с руки и угодила прямо к вам. Еще раз простите. Я только…

Бродяга не видел, как выглядит эта девушка. Он бы не описал ни ее внешность, ни ее характерные приметы, ни даже одежду, что была надета не ней в тот момент. Все что видел Бродяга, так это то, как чужая рука медленно тянется к серебряной наручной цепочке.

К его цепочке.

А в следующий момент раздался женский крик. Девушка кричала, как будто перед ее глазами весь мир обратился в огонь, а все люди превратились в обезображенные ходячие трупы. Она кричала прерывисто и очень громко, параллельно шатаясь из стороны в сторону, подальше от нищего. Шатаясь и хватаясь за свою руку. За свою окровавленную левую руку, на которой теперь не хватало среднего и безымянного пальцев.

Всю девичью ладонь украшал ряд отпечатков зубов.

– Господи! Боже мой! БОЖЕ МОЙ!!!

Девушка в ужасе смотрела на оторванные пальцы и сочившуюся до локтя кровь, параллельно переключаясь на Бродягу. Рука тряслась, как трясутся руки пропитого алкоголика. Девушка пыталась вглядываться в прохожих, ища поддержки. Она жадно глотала воздух и тяжело дышала, поскуливая на манер побитой собаки. В конечном итоге девушке стало не хватать воздуха, в глазах потемнело и теряя сознание, она просто упала у дороги, привалившись к фонарному столбу. Из кармана повалилась оставшаяся мелочь из монеток.

А бездомный зачарованно смотрел на серебряную цепочку. На его губах оставались капли крови, во рту прятались еще не пережеванные пальцы. Бродягу это совсем не волновало. Потому как все, что упало в пластиковую тарелочку отныне принадлежало ему.

И только ему.

Глава 9: Узы Четверг. 24 ноября 2016 года. Утро

«Может быть Костя просто ревнует?»

Слова, сказанные Ольгой этим утром, неожиданно отозвались в голове Михаила громким и продолжительным эхом. Мужчина уже успел покинуть пределы загородной зоны и въехав на территорию каменных джунглей, рассекал по широким асфальтированным дорогам города. Приближаясь к обозначенному адресу все ближе, он попытался переварить весь разговор с Ольгой, как можно тщательнее и прийти к какому-то конкретному мнению на этот счет.

«Все же, должно быть, ее предположения не беспочвенны, – подумал мужчина и мысль эта совсем не внушала ничего оптимистического.»

Может ли Костя ревновать своего отца к другим женщинам? Пожалуй, что может. Возможно в глубине души подросток расценивал даже простой флирт со стороны отца, как самое настоящее предательство. Полноценной семьи в доме Громовых больше не было, однако ее призрак навсегда поселился в этих стенах. Он жил в виде совместных фото на комоде, в старых вещах, что хранились на чердаке и, конечно же, оставался в памяти отца и сына. Это были самые лучшие воспоминания в жизни двух мужчин, которые теперь были предоставлены лишь сами себе. Воспоминания о том, что когда-то в их общем загородном доме был слышен и женский смех.

Смех, который навсегда умолк в здешних стенах.

Анна умерла чуть больше трех лет назад, осенним днем две тысячи тринадцатого года, и не было ни единого дня, чтобы Михаил не вспоминал о своей супруге. Ее образ до сих пор сохранился в голосе совести, что преследовал мужчину все эти годы одиночества и боли. Смерть Анны произошла за год до того, как Костя стал инвалидом и сейчас, глядя на своего сына, мужчина поражался тому, как этот подросток смог вынести и потерю родной матери, и потерю контроля над собственным телом в столь короткий период времени.

Пережить и не сойти при этом с ума.

«И ведь все эти потрясения свалились на него за один короткий год – слышал порой Михаил из уст соседей, когда те думали, что их никто не слышит – Бедняга. Мальчик остался совсем один. Миша, конечно, хороший мужчина и прекрасный отец, но… материнскую любовь ведь ничем не заменишь. Боже, а ведь они только-только смерились с тем, что их дочь…»

И прочее в этом же духе.

Михаил любил Анну. Он полюбил ее восемнадцатилетней студенткой колледжа, когда она носила свою девичью фамилию. Это было знойное лето тысяча девятьсот девяносто шестого. Михаилу на тот момент было двадцать два года и все, о чем мог думать юный студент, помимо травки, алкоголя и девочек, умещалось в десятки страниц конспектов и лекций. Анна же предпочитала жить по принципу с точностью да наоборот и для нее учеба была лишь некой передышкой между вечными сборищами веселых студентов. В то время у Анны были короткие каштановые волосы, пьянящий взгляд карих глаз и вечно играющая улыбка на лице. На совместных фото с одногруппниками Анна всегда умудрялась выглядеть сексуальной и харизматичной. И именно на одной из таких вечеринок, куда Михаил забрел совершенно случайно, судьба свела его со своей будущей супругой.

Забавно, но несовместимые черты их характеров, были еще одним подтверждением того, как сильно они подходили друг для друга. Быстрая и неуловимая, неудержимая и полная энергией, словно гром среди ясного неба, Анна затмевала собой все для юного Михаила. Тот, в свою очередь, был вечно спокойным и плыл по течению жизни, как плывет морской воздух, охваченный нежными волнами бескрайнего моря. Они были совсем непохожими друг на друга и, пожалуй, это было именно тем, что так сильно их притягивало.

Словно видя недостающую частичку собственной личности, мозаики для завершения которой не хватало несколько пазлов, Михаил и Анна взаимодополняли друг друга. Однако это был не просто симбиоз. В этом явлении было нечто большее и с каждым совместно проведенным днем влюбленные понимали это все отчетливее. Осознание этого факта уже не могло таиться в юных умах и буквально выплеснулось в искренние признания в любви друг другу.

Именно Анна подцепила Михаила. Да, мужчине было порой неловко это признавать, но все случилось именно так. Именно Анна сделал первый шаг навстречу своему будущему мужу. Именно она пригласила того тощего патлатого юнца на первое свидание. И именно она стала инициатором их первой совместной ночи, а спустя почти год совместных отношений, в начале тысяча девятьсот девяносто седьмом, Анна узнала о своей беременности.

– Мне хватило одного взгляда, чтобы понять это. Ты именно тот, кто мне нужен – как-то сказала Анна в их общей постели, положив голову Михаилу на грудь – У тебя был такой глубокий взгляд, что я поняла: больше на меня так не посмотрит никто.

– Как лев смотрит на свою львицу? – с гордостью предположил он, гладя волосы Анны.

Одеяло прикрывало лишь ее нижнюю часть, и Михаил отчетливо видел оголенную грудь своей супруги. Это могло показаться странным, но даже спустя время, он так и не перестал восхищаться телом своей жены.

– Как лев на тигрицу? – переспросила Анна, стараясь вкладывать в голос максимальное недоумение – Я бы сказала, как побитая дворняга на свою хозяйку.

– Ну, зато я чистоплотен. Сам вылизываю свои яйца и…

– Ну-ка цыц, похотливая псина! – воскликнула Анна и добавила – Посмотрим! Надеюсь хоть что-то мужское ты сможешь передать нашему щенку.

– Чт-что? – переспросил Михаил и от неожиданности резко сдернул одеяло прямо на пол.

– Я беременна, мой лев – с улыбкой ответила Анна.

Прежде чем она поняла, что произнесла это вслух, из ее глаз полились слезы радости.

В две тысячи пятом году, спустя восемь лет после той ночи, Анна и Михаил продали свою квартиру и наконец решились на первую серьезную покупку – загородный дом на участке близ города. Главе семейства на тот момент стукнуло тридцать один, а Анна с гордостью отметила свое двадцативосьмилетние. Их сыну Кости на тот момент исполнилось восемь лет.

Да, Михаил любил Анну. Должно быть куда больше, чем она могла понять. Иногда ему казалось, что Анна просто позволяет себя любить. Такое бывает во многих браках: один ведущий, второй – ведомый. Также Михаил знал, что такая женщина никогда не стала бы терять время на пустышку, мужчину несерьезного и ненадежного и почти десять лет совместных отношений давали ему право об этом знать.

«За что ты полюбила меня? – хотел спросить Михаил Анну каждый раз. И каждый раз считал, что этот вопрос сделает его слабым в ее глазах – Боже, за что такая красотка полюбила такого, как я?»

Бывает ли так, что человек сам себе завидует?

Михаилу казалось, что так бывает. Это был его случай. Он был настолько счастлив, что даже завидовал сам себе!

Да, Михаил любил Анну. Он любил ее, как единственную женщину на свете, как страстную любовницу и в дальнейшем… как верную жену. Их постель была местом для откровений, а сам дом, в котором возлюбленные обосновались спустя несколько лет, словно бы источал энергию тепла и уюта. Это были уже не пара досок да цемент. Их загородный дом строился на куда более прочном фундаменте. И назывался этот фундамент-любовь и поддержка.

Еще Михаил сочувствовал сыну. И даже немного злился на него. Всю свою жизнь Костя видел в Анне лишь родную мать, которая никуда не денется и всегда будет рядом. Он не смотрел на нее как на друга, на помощника или доброго советчика. Подросток просто не понимал, что один человек может вмещать в себе так много. Что один человек может быть всем! И с ним можно обсудить все подростковые проблемы и прочее. Ведь для этого и существую родные люди, родные не просто по крови и родству, но и по духу.

А эта связь порой перекрывает любую степень родства.

«Он просто еще не дорос до этого, – думал Михаил, сидя в гостиной в преддверии две тысячи тринадцатого года и глядя на общение матери и сына со стороны – Боже, парень, тебе шестнадцать, а ты так много теряешь в общении с родной матерью.»

И как выяснилось позже, эта потеря станет невосполнимой.

Михаил никогда не считал себя человеком, единолично стоящим во главе семьи. Он с искренним непониманием относился ко всем тем людям, которые свято верили, что женщина должна идти за мужчиной и беспрекословно внимать всем его словам. Эти понятия были дики для него. Идя по жизни, он искал себе не просто женщину. Не только женщину. Нет, он искал себе ту, что может дать ему действительно нечто большее. Большее чем просто быть матерью его детей и хранительницей домашнего очага. Михаил Громов искал себе Друга.

Он искал себе человека, который поймет и подставит плечо. Он искал себе товарища, настоящего товарища, который станет опорой и будет стоять за тебя, как бы стоял за него ты сам. Михаил искал ту, что дополнит его собственный мир и не даст ему рухнуть. Такую непохожую, но такую родную. Михаил искал себе ту… которая станет для него всем. И потому мужчина искренне верил: женщина должна идти рядом с мужчиной, а не за ним. Идти на равных. Анна была всегда рядом. Он искал себе такую женщину. Искал и нашел. Наконец, он мог сказать, что нашел своего человека, по-настоящему родного.

Михаил думал об Анне каждый день. Сейчас ей было бы тридцать восемь лет, будь она жива. Думал о том, как он бы просыпался чуть раньше своей супруги и уходя на работу, оставлял ей небольшое любовное послание, написанное на маленьких цветных стикерах. Думал о том, что когда-нибудь он все-таки соберется с мыслями и напишет для Анны настоящие стихи. Они никогда не давались Михаилу, но он обязательно постарается написать что-то искреннее, вкладывая в каждую строчку всю свою любовь. Стихи будут неброские, но написанные с любовь и это будет самым важным. Еще… он думал о старости. Вот он держит морщинистую руку Анны и видит в ней всю туже молодую девушку, которую встретил когда-то.

Михаил думал об этом даже тогда, когда стоял у могилы Анны, холодным осенним днем две тысячи тринадцатого года, в день ее похорон. Анна умерла в возрасте тридцати пяти лет, будучи такой же красивой и молодой, какой Михаил помнил ее еще в студенческие годы. Должно быть единственное, что изменилось в его супруге за годы совместной жизни – каштановые волосы, которые значительно отросли со студенческих времен.

Да, люди говорили, что Анна покинула этот мир несправедливо рано. Но только Михаил знал истинную причину кончины своей супруги. Знал и тихо ее ненавидел. Но в тот день он стоял стойко и уверенно и со слезами на глазах поклялся никогда не вспоминать об этом.

Никогда.

А теперь… теперь в их с Костей жизни появилась еще одна женщина, что была вхожа в маленькое мужское семейство. Ольга…она была красивой женщиной. Ее русые волосы пепельного оттенка, спадавшие на плечи, выразительные мутно-серые глаза, свели, должно быть, не одного мужчину с ума. Ольга была полной противоположностью Анны. Она была скромна, порой даже слишком и это, к слову, еще больше придавало ей привлекательности.

Но то была лишь внешность и немного притягательности и ничего больше. Ольга никогда не была той искрой, которая сможешь зажечь порох Михаила, и он это прекрасно осознавал. Честно говоря, она даже не возбуждала его. Ни она, ни все те девчонки, которых Михаил иногда трахал. Чувств больше не было, как и самого желания жить.

«Может быть Костя просто ревнует?»

«Порох давно вымок, дружище, и ты это знаешь – сказал себе Михаил – Слишком много слез он впитал в себя»

Да, Ольга была скромна. Но она не была беспомощна, это Михаил видел отчетливо и ясно. Ее настойчивость и усердие, которые она проявляла, чтобы получить место сиделки для Кости, действительно поражали. Мужчина до сих пор не мог объяснить, как эта девушка смогла найти его контактные данные, связаться с ним, с человеком, живущим где-то в глуши загородного участка, но теперь, как ни странно, он думал о том, что, должно быть, это было неизбежно.

Ольга была одной из тех девушек, под заячьей шкурой которой таиться настоящая волчица. Добрая и сердобольная волчица. Половину ее жизни заполнял альтруизм, в то время, как вторая половина была наполнена верой и надеждой на самое лучшее в этом мире. И когда это было необходимо, скромная Ольга пользовалась всеми этими качествами.

Поначалу Михаила одолевали сомнения. Девушки с такой жизненной позицией слишком ранимы. К тому же мужчина считал, что Ольга окажется одной из тех, кто пропитает его сына еще одной порцией убийственной жалости. Жалости, которую питал к своему сыну и он сам, за что ему было неимоверно стыдно. Но все оказалось совсем иначе. Ольга будто бы и не замечала недуга подростка и все ее действия были направлены лишь на дружеское общение. Она общалась с ним на равных и сейчас, этим самым утром, когда Ольга рассказала о положительной перемене в Косте, главу семейства это только радовало.

«Значит, эти полгода прошли не зря. Значит, еще есть шанс на что-то лучшее.»

Со временем Михаил узнал о печальном прошлом Ольги, события которого сподвигли ее помогать людям. Этой причиной станет и ее отец, бросивший их на произвол судьбы, и собственная мать будучи прикованной к дому из-за болезни. Девушка с матерью были вынуждены проводить друг с другом двадцать четыре часа в сутки. А вот отец посчитав, что его лучшие годы проходят впустую, тихо собрал вещи и не говоря ни слова, покинул их дом. Возможно это и стало первым сигналом к тому, чтобы осознать, насколько низко бросать тех, кто нуждался в тебе больше всего. И Ольга преисполненная жалостью к собственной матери и ненавистью к отцу, усвоила этот урок более, чем хорошо.

Испытание, свалившееся на ее семью, Ольга приняла достойно. Она никогда не жаловалась на то, что больная мать отбирает ее лучшие годы, как это делал в свое время отец. Она никогда не упрекала мать в чем-то, никогда не подавала виду, как порой тяжело маленькой девочке нести такую ношу. Ольга делала все, чтобы ее родной матери стало лучше, но знакомая жалость в глазах каждый раз была той ложкой дегтя в бочке меда, что нагнетало общую атмосферу. Конечно же, сама Ольга этого не замечала. Вплоть до того момента, пока однажды ее мама не подозвала дочку к себе и не произнесла:

– Оля, я хочу запомнить свою любимую дочь такой, какую я знала ее все шестнадцать лет. Не той, что пытается лезть из кожи вон, стараясь быть послушной и пропитанной жалостью, пародией на себя. Если мне и суждено покинуть тебя в скором времени, я бы хотела в этот момент быть с тобой. С настоящей тобой.

После этого разговора девушка проплакала всю ночь. Должно быть эти слова напомнили ей о неизбежной кончине любимой матери. Она проводила с ней так много времени, что и забыла, какого это – быть без нее. И осознание неизбежного обрушилось на нее, словно огромная гора. А возможно, слова, сказанные матерью, дали осознать Ольге в полной мере, как тяжело оставаться одной в этом мире в шестнадцать лет. Но в тот день девушка поняла и то, что ее мать заслуживает, чтобы в последние дни жизни, рядом с ней был искренний и настоящий человек. Человек, которого она любила и знала всегда.

После смерти матери Ольга окончила школу, поступила в институт и решила посвятить свою дальнейшую жизнь тому, чему научила ее продолжительная болезнь матери. Девушка решила посвятить свою жизнь настоящим и неподдельным эмоциям. Она решила дарить их тем, кто потерял себя настоящего. Кто считает, что отныне жизнь – это бутафория, а все вокруг лишь лицемерные притворщики. И так, спустя тринадцать лет, двадцатидевятилетняя Ольга оказалась у порога загородного дома Громовых, с огромным багажом знаний и излеченными душами за плечами. Тогда Михаил подумал о том, что Анна, переступив впервые порог этого дома была почти ровесницей Ольги и этот факт отчего-то стал для мужчины неким знаком свыше.

Так или иначе, когда Михаил узнал историю Ольги Грачевой, он лишь еще раз убедился – его сыну нужен именно такой друг. Пусть и не друг, но человек, который просто подтолкнет его посмотреть на мир совершенно другими глазами.

Глазами человека, полного любви к этой жизни.

Михаил подъезжал к торговому центру «Созвездие», где по словам Марго его ожидал первый клиент. По мнению мужчины «Созвездие» был самой большой торговой точкой в пределах города. Огромное и широкое здание высотой в четыре этажа возвышалось, словно неприступная каменная крепость рыцарских времен. По площади «Созвездие» можно было смело сравнивать с небольшим спортивным стадионом. Оно, конечно, уступало городскому стадиону «Грызли», но уж точно было объемнее любого из ныне существующих торговых центров во всем городе. Если же говорить о том, что открывалось перед покупателем внутри «Созвездия», то смело можно сказать только об одном: открывалось там абсолютно все.

Так, у некоторых людей в «Созвездии» открывалось шестое чувство. Потому как первых пяти уже не хватало простому человеку, чтобы ориентироваться в столь огромном здании, с его бесконечными коридорами, лестницами и всевозможными отделами. Неопытный покупатель, забредший в «Созвездие» обречен был скитаться кругами по необъятному торговому центру, пока буквально не валился с ног. Такие люди, попав в «Созвездие» утром, покидали его, в лучшем случае, к вечеру. А то и к ночи.

У других же людей, например, начиналось головокружение, при виде огромного разнообразия товаров, аккуратно лежащих на магазинных полочках и широких стеклянных витринах. «Созвездие» предоставляло покупателю все, чего бы тот не пожелал и в чем бы не нуждался. При большом желании и еще бо́льших финансах возможностях, человек мог выйти из этого торгового центра с чеком, который бы расстилался от главного входа «Созвездия» до самого вашего дома.

Даже если бы он находился в соседнем городе.

В этот торговый центр можно было прийти голым, но если ваш бумажник просто разрывался под прессом денежных купюр, то из «Созвездия» вы просто обязаны были выйти в новом костюме от «Армани», с ключами от нового авто и парой-тройкой рабочих за спиной, которые уже были готовы хоть сейчас построить вам уютный коттедж на отшибе города. Ведь материалов для нового жилья было бы куплено с лихвой. Потому что «Созвездие» предоставляло человеку все. Оно было словно сосредоточением мечты каждого, чьи желания умещались в четырех этажах волшебного торгового центра. Здесь предоставлялись не просто товары, которые люди желали. Здесь предоставлялась им новая жизнь, о которой те грезили, скорее всего, с самого рождения.

Михаил вдруг вспомнил те моменты из своего прошлого, когда он и сам посещал «Созвездие». Посещал еще задолго до того, как полноценное семейство Громовых обратилось в прах. Мужчина помнил купленные в этом торговом центре плитки для ванны. В тот вечер плитки клали по всему полу всей семьей, имитируя игру в морской бой.

«Плитка на А3» – весело кричал малыш Костя и тогда его голос был звонок и полон счастья.

«Давай, малыш, потопим вражескую посудину этого неотесанного мужлана! – поддерживала сына Анна, показывая Михаилу язык и вызывая новый взрыв смеха у отца и сына.»

Мужчина помнил, как здесь им был куплен и огромный плюшевый медведь, которого он позже подарил Анне. Позднее, после крупных ссор, Анна демонстративно уходила в гостиную и засыпала в объятьях этого плюшевого огромного зверя. Михаил укрывал ее одеялом каждый раз, невзирая на степень ссоры. Это был своего рода обряд. Обряд, говоривший о том, что в конечном итоге все случившееся ерунда, пока в семье витает чувство заботы о ближнем.

«Мы с медведем все равно тебя не простили – по-детски всхлипывала Анна на следующее утро»

И все же после этого, каждый раз на утро в семье снова наступал мир. Это были, пожалуй, одни из лучших воспоминаний Михаила за последние несколько лет. Думая об этом на его глазах выступали слезы.

Даже сейчас.

Подкатив на своей Mazda к главному входу торгового центра «Созвездие», Михаил начал оглядываться на стоящие рядом машины. Он считал, что ему крупно повезло, потому как на дворе стояло утро и машин было не так много. По крайней мере он успел занять парковочное место, что в первую половину дня считается наивысшей степенью удачи и фортуны. Таксист даже удивился, почему клиент не воспользовался машиной, которые были прикреплены к торговому центру и крутились тут сутками напролет. Ведь люди заходили в «Созвездие» с пустыми руками, а выходили всегда с горой огромных сумок, сваленных в продуктовые тележки. На то, чтобы дотащить их самостоятельно до дома не шло и речи. Порой это было непосильно даже для самых мускулистых представителей человеческого вида.

Но приглядевшись получше Михаил понял, что такси, работающие здесь с самого раннего утра, буквально разрываются от предложений уставших покупателей, которые измотались так сильно, что готовы рвать зубами горло, лишь бы первыми попасть в салон машины по вызову. А значит самым простым решением было просто заказать такси из вне.

«Ну, – подумал Михаил, – мне же лучше»

Среди потока людей, что выходили из торгового центра, Михаил разглядел крупную женщину в возрасте, которая целенаправленно шла в его сторону. С виду этой женщине было за шестьдесят. Ее голову украшала широкая шляпа с торчащим павлиньим пером. Женщина была одета в легкое зеленое пальто, ее шею украшал осенний узорчатый шарф, а руки были укутаны в темные кожаные перчатки. В самой руке, к большому удивлению таксиста, был лишь один пакет. Совсем крошечный, из тех, в которые кладут купленные романы или детективы в книжном магазине.

Когда женщина подошла к Mazda слишком близко, Михаил опустил дверное стекло и легким кивком поприветствовал своего первого клиента.

Женщина ответила тем же жестом и чуть улыбнувшись открыла заднюю дверь машины. Таксисту показалось, что улыбка была натянута, а уголки губ так и норовили опуститься вниз.

«Похоже дама окажется не из разговорчивых, – заключил Михаил»

Но Ирина Викторовна Шумилова не оправдала его ожиданий.

Глава 10: Приглашение: Чревоугодие Вторник. 29 ноября 2016 года. Вечер

Семейство Шавиных являлось одним из тех семейств, в котором некоторые люди ясно и четко видели образцовую семью. В глазах других же, ничего особенного в данном семействе они рассмотреть не могли, как бы сильно не старались. Но так или иначе жизнь Шавиных была точно, как на ладони, что для одних, что для других. Никаких тайн. Никаких интриг.

Шавины были открыты для всех, будто книга, рассказывающая о собственной семье с самых первых минут ее зарождения. Словно нарисованная картина на полотне длинною в долгие годы. Для одних это было настоящим произведением искусства, в то время как для иных являлось не больше, чем мазней на бумаге. И потому о семействе Шавиных говорили либо как о образцовой семье, на которую стоит ровняться. Либо как о простой и ничем не интересной обыденности, которая ни стоит того, чтобы хоть как-то заострять на ней свое внимание.

Например, Шавины являлись полноценной семьей, состоящей из добытчика и непосредственно главы семейства, а также любящей хранительницы очага, верной супруги и несменной спутницы жизни. Находились люди, говорящие о том, что в этом явлении не было ничего примечательного. Ведь каждый дурак знал: семья начинает строиться только тогда, когда в ней принимают участие, как минимум два человека. По-другому и быть не могло. Но иные могли бы не согласиться с таким утверждением.

В защиту Шавиных они тут же ссылались на то, как много вокруг семей, где мужчина пролеживает свой зад на диване. И при этом совсем не проносил денег в дом. Как много вокруг женщин, искренне верящих, что такие понятия, как уборка и готовка могли быть приоритетом только для девиц «второго сорта». И как повезло Шавиным, что в их доме совсем иные, достойные идеалы, которые они выстраивали не покладая рук.

Одним словом, некоторые видели в этом семействе добросовестное отношение друг к другу и грамотное разделение обязанностей, а другие смотрели на них, как на простых сожителей, в услуги которых входит бесплатный секс, затраты в складчину и чуть более выгодные условия для выживания. Потому как вдвоем выжить всегда проще. По-другому и быть не могло.

Что же, каждому свое.

Так же Шавины имели то, что лишь некоторые люди могли ассоциировать с полноценным членом семьи, в то время как другие, даже и не подумали бы об этом. В этом семействе имелась собака. Более того, это была одна из тех собак, которые выступают в роли компаньонов для человека, что еще больше вписывало ее в семью, как непосредственного ее члена. В данном случае такой собакой выступал чудный и ласковый золотистого ретривера.

И вновь разгорались споры! Для некоторых наличие собаки в доме было сродни настоящему успеху. Ведь только успешные люди могут позволить содержать в своем доме крупное животное, уделять ему должный уход и время, а также с полной серьезностью нести бремя ответственности, которое, к слову, нести может далеко не каждый. Что касается остальных, то они смело могли парировать все вышеперечисленные аргументы, попутно растирая их ботинками по земле.

С легкостью, они утверждали, что наличие животного в доме ни коим образом не делает ту или иную семью успешной. Вместо собаки можно было бы ограничиться простым хорьком и ничего бы не изменилось. Да и вообще, все эти мохнатые паразиты лишь еще один повод для ненужных затрат. Все что приносят эти существа, так это лишь шерсть на вашем полу и слюни на ваших подушках, а потому успешность в наличии собаки мог разглядеть бы только полный дурак. По-другому и быть не могло. Одним словом, некоторые видели в семействе Шавиных оплот ответственности и любовь к братьям нашим меньшим. Другие же, как это было принято, видели в этом детскую забаву и нездоровую любовь к вечно грызущим, испражняющимся и откровенно говоря глупым представителям нашей планеты.

Что же, каждому свое.

И конечно же в этом семействе был маленький ребенок. Наверное, наличие детей и есть всегда тот определяющий фактор, который говорил об успешности той или иной семьи. По крайней мере для некоторых. Ребенок Шавиных для одних был актом чистой и огромной любви. Он был тем самым доказательством, что мог смело говорить о серьезных намерениях мужчины и женщины. Ребенок в семье просто кричал о том, что данное семейство было обречено жить долго и счастливо. По-другому и быть не могло. Ведь какое решение в нашей жизни может быть более серьезным, нежили решение иметь ребенка?

Но были всегда и те, кто говорил о том, что даже ребенок не повод восхвалять ту или иную семью. Потому как дети не всегда могли быть желанными и получались, как говорили в народе, «по залету». А может и вовсе этот обожаемый всеми ребенок был и ни от главы семейства, а от какого-нибудь садовника или мелькающего то тут, то там, почтальона, что заглядывает в их дом каждое утро и вечно улыбается? Слишком подозрительно улыбается. Поговаривали ведь и такое. И чему тут восхищаться в таком случае тогда?

Одним словом, ребенок в Шавиных считался еще одним подтверждением успешной семьи лишь для некоторых, в то время как для других он воспринимался не больше, чем приговор к отсутствию свободной и не зависящей ни от кого жизни на ближайшие восемнадцать лет.

Что же, каждому свое.

Итак, Шавины могли считаться одной из самых примерных семейств во всем городе для одних и самой обыкновенной и непримечательной для других. Об этом могли судачить вокруг соседи и коллеги, друзья и даже родные. Но кому все это было точно невдомек, так это тому самому плоду любви этой семьи.

Юлия Шавины.

Для внешнего мира, маленький и светлый ангелочек.

Внутри же – демон воплоти.

Юлии было всего лишь два года, но ее любопытство, казалось, растилось в ней целыми столетиями. Она всегда была любознательным ребенком и как все прочие дети познавала этот мир через тактильные ощущения. Если что-то попадало ей под руку, то незамедлительно проходило тщательную обработку. Оно было ощупано и сжато каждым пальцем, было опробовано на прочность каждым из двух детских кулачков. А потом оно исчезало.

Ни отец, ни мать не могли понять куда в их доме пропадают вещи. Внезапно, без каких-либо причин, их словно засасывало в волшебную воронку, которая уносила все эти вещи за грань человеческого мира. Поначалу это не вызывало никаких волнений. Все началось с мелких безделушек. Детская соска, чайная ложка, резинка для волос и все тому подобное. Озадаченные хозяева обратили внимание на это не сразу, но когда вещи стали пропадать одна за другой, как по часам, Шавины впали в настоящее замешательство. Они заглядывали под каждое кресло, под диван и каждую тумбочку, в надежде, что все те пропавшие вещи просто закатились куда поглубже и подальше. В жизни любой семьи есть предметы, о наличии которых они помнят, но при этом никак не могут найти. И в этом нет ничего страшного, ведь каждая такая семья знала: все это где-то есть, просто надо тщательно поискать в доме. Например, забытые попрыгунчики могли быть под кроватью. Потерянные ключи за тумбочкой или шкафом для обуви, а пульт от телевизора, в складках дивана.

Эдакие тайные места для потерянных вещей.

Но чем больше поисков было потрачено в пустую, тем больше волнение нарастало в семействе Шавиных. Размер потерянных вещей становился крупнее и значимее. Первым подозреваемым, конечно же, стала сама Юлия, однако уход за ребенком велся почти круглосуточно. Да и могла ли маленькая девочка проглотить столько предметов без угрозы для жизни? К тому же больших предметов? Уж что-то бы и точно застряло в горле бедняжки, вызвав у последней хрипы или приступы удушья. Тем не менее Юлия была бодра и весела, а ее лицо не синело от перекрывающих дыхательные пути потерянных вещиц.

Вторым подозреваемым была собака. Госпожа Шавина не на шутку разволновалась, заявив о том, что их бедный пес, их бедный ретривер по кличке Пак, мог по случайности проглотить тот или иной предмет. Ведь так уж и отличался мозг собаки и двухлетнего ребенка? У собак была такая известная всему миру особенность: засовывать в рот все, что туда могло поместиться. А то, что поместится туда не могло, было как минимум разгрызено и проглочено в виде разорванных остатков. Но шли дни, а с фекалиями Пака не выходило ничего, кроме зловонного запаха. Боли в животе его так же не мучили. Не было ни отрыжки, ни рвоты. В поведении собаки не было абсолютно ничего необычного.

В конечном итоге хозяин все же отвел своего любимого пса к ветеринарному врачу, дабы окончательно убедиться, что их пес не стал причиной исчезновения тех или иных предметов в доме. Но обследование так же не дало результатов (хотя врач настоятельно рекомендовал, чтобы собака сбросила пару лишних килограмм, что вызвало у Пака явное чувство оскорбление собственного достоинства).

После этого в доме начали пропадать вещи еще крупнее и куда дороже предыдущих. И с каждым разом негодование в семье росло все больше и больше. Но когда из дома внезапно пропал видеопроигрыватель, ситуация накалилась до предела. Предательские мысли закрались в голову четы Шавиных.

Предательские и пугающие.

Супруги не высказывали свои мысли вслух, однако подозрение насчет того, что возможно, вещи сдаются в ломбард, проигрываются в покер или отдаются в виде даров в какую-нибудь секту, уже давали свои плоды. И хоть никто из семьи не замечал за другим ни пристрастия к азартным играм, ни каких-либо симптомов клептомании, других объяснений на ум не приходило вовсе. Взгляды любящих людей стали острее, объятия реже, а слова были пропитаны холодом. «Семья успешная» начала переходить в состояние «семьи обыкновенной» и чем сильнее накалялась обстановка, тем сильнее этот титул был обречен быть опущен до позорного «семья неблагополучная».

Но все же, супруга нашла в себе силы первой озвучить свои мысли на этот счет. Должно быть это было в каждой женщине: умение первой начинать серьезные разговоры. В тот вечер, двадцать девятого ноября, в семействе был долгий и серьезный разговор. Он проходил за закрытыми дверями и Пак отметил, что в коем-то веке, он был на повышенных тонах. Однако Пак не стал заострять на этом свое внимание. Все силы собаки были потрачены на то, чтобы сохранить свою жизнь хотя бы до следующего утра. Потому, как в тот вечер Пак смотрел на то, что могло оборвать его жизнь в любую минуту. А это самое «то» смотрело на Пака своими большими глазами. Смотрело и доедало металлическую ложечку для обуви, длинною почти в двадцать сантиметров.

Глава семейства Шавиных порой допускал оплошность и оставлял ложечку для обуви прямо на коврике у прихожей. Он не опасался, что ложку сможет, скажем, погрызть Пак. Или что об нее можно как-то запнуться. Однако его жена все же неоднократно говорила о том, что вещи не должны валяться на полу. Ведь теперь в их доме появился ребенок.

Теперь в их доме появилось маленькое сокровище.

«Только это не ребенок, – повторял про себя Пак, – это сам дьявол»

А Юлия уже доедала большую металлическую ложку и облизнув свои пальцы с невинным лицом посмотрела на Пака. Собака тут же прижала свои уши и тихо заскулила. Взгляд Юлии выражал неутолимый аппетит.

Паку было страшно.

Очень страшно.

Но тут сквозь щель в входной двери в квартире Шавиных показался белый конверт.

Глава 11: Дорога в аэропорт Четверг 24 ноября 2016 года. Утро

Не считая просьбы Ирины Викторовны довезти ее до городского аэропорта, первая половина пути в такси преодолевалась в полной тишине. Михаил любил молчаливых клиентов. Возможно это могло показаться странным, ведь став затворником, он почти не выбирался в люди и порой буквально лез на стену от нехватки общения.

Былые посиделки с друзьями в барах сошли на нет. С одной стороны, это было вполне логично, учитывая сколько несчастий выпало на долю Михаила. В те нелегкие времена былые приятели единогласно решили оставить своего товарища в покое, по крайней мере до тех пор, пока он не оправится и не сможет сам дать зеленый свет. Ведь все понимали, что овдовевшему отцу-одиночке с сыном-инвалидом на руках мало чем поможешь.

Нет таких утешительных слов, что могли улучшить ситуацию. Нет таких крепких объятий, что смогут затянуть душевные раны и огромную дыру в твоем сердце. Есть только время. А оно лечит все. По крайней мере оно способно остудить жар нескончаемого пламени из боли и горя. Хотя бы немного. Порой бездействие куда лучше, чем бессмысленные попытки наладить ситуацию. Ситуацию, которую уже никогда не наладить.

Гораздо позже, привыкнув к своему образу жизни, Михаил начал понемногу выходить из своей скорлупы затворничества. Он даже пытался собраться с приятелями, как в старые добрые времена, однако вина перед Костей каждый раз останавливала его. Вдовцу казалось нечестным строить свою жизнь дальше, делая вид, что жизнь для него продолжается, пока его родной сын прикован к инвалидному креслу. Мужчине казалось нечестным, что он может делать то, чего Константин теперь лишен… скорее всего лишен до конца своей жизни. Михаилу казалось теперь вообще невозможным – жить в свое удовольствие.

И хотя однажды он все же собрался с парой своих приятелей, особого удовольствия, к своему удивлению, от этого мероприятия мужчина не испытал. Слишком много времени прошло. Слишком большая пропасть разлеглась между Михаилом и внешним миром. Разговоры с друзьями становились все более неловкими, а взгляды все больше и больше пропитывались сочувствием. В тот момент вдовец хоть ненамного, но ощутил, какого Косте переживать подобные взгляды. Переживать то, что хочется забыть. И тогда мужчина решил, что путь реабилитации с Костей они пройдут только вместе. Избавят тело родного сына от недугов, а душу вдовца от мучающей его совести. И по правде говоря, все шло не так уж и плохо.

Однако ничто не вечно.

Что касается близких родственников, то их общение с Михаилом еще больше испортились после всех свалившихся на него бед. Родители никогда не любили его. По крайней мере он, еще будучи ребенком, решил для себя много лет назад именно так. Нет, он никогда не был обделен сладостями, игрушками и, даже спустя время, деньгами на карманные расходы. Но у него никогда не было одного, самого заветного и желанного – родительского тепла.

Отец ни разу не сводил маленького Мишу на рыбалку, не пытался привлечь его к своим посиделкам в гараже, объясняя ему как работает в автомобиле тот или иной механизм. Родная мать никогда не интересовалась учебой мальчика, никогда не спрашивала о его проблемах в жизни, что подстерегали ребенка за пределами родительской квартиры. Родители вообще никогда не интересовались, что же вообще из себя представляет их родной сын?

Мама и папа относились к Мише, как к сожителю и делали лишь то, что предписывали общественные нормы: вырастили сына. Вырастили человеком, которого можно пустить в свободное плавание, хотя бы потому, что тот был обучен человеческой речи и способностью к прямохождению. И казалось, совсем неважно, что будет потом. По крайней мере для родителей данный вопрос был не принципиален. И как только Михаил достаточно вырос, то тут же и без сожалений покинул свой «дом», который таковым считал лишь в далеком-далеком детстве. Михаил с горечью осознавал, что его мама и папа были из тех, кто рожает детей только потому, что так «надо». И никак иначе. Иногда он задавался вопросом: а есть ли любовь хотя бы между папой и мамой?

Отсутствие семейной теплоты между Михаилом и его родителями, отразилось и на Косте. Увидев его единожды, через несколько месяцев после рождения, уже став бабушкой и дедушкой, они посчитали, что их долг на этом был исполнен. Они приехали к Михаилу и Анне на их старую квартиру, взглянули на малыша, выпили по чашке кофе и, оставив презент для внука в виде погремушки, ушли. Позже ее попросту выкинули.

Погремушка заставляла маленького Костю плакать.

– И звание «Родитель года» получают… – воскликнула Анна в тот день, едва спровадив родителей мужа.

– Для них и правда все потеряно? – спросил Михаил Анну, рассматривая уродливую погремушку – Ну то был я – неудачная попытка своих родителей. Но ведь это их внук. Неужели в этот момент они ничего к нему не испытали?

– Лично я испытала оргазм, увидев эту погремушку – закатив глаза, произнесла Анна, медленно надвигаясь на Михаила – Она такая красивая. Я все детство мечтала о нечто подобном.

– Ой, да иди ты.

– А если честно, дорогой, не все ли равно – спросила Анна, выхватив погремушку из рук супруга и в несколько шагов дойдя до мусорной урны выкинула подарок прямиком на самое ее дно – Это даже выгодно. Видеть твою семью раз в несколько лет на праздники и делать совместные фото с их кислыми минами. Не это ли твой предел мечтаний.

Михаил, украдкой взглянув на супругу, игриво произнес:

– Ты – мой предел мечтаний.

– Эх, а моими ночными фантазиями всегда был Бред Питт – со вздохом произнесла Анна, едва сдерживая улыбку – Но ты тоже ничего.

Последнюю фразу Анна произнесла, чуть не оборвав себя на полу слове. Михаил, успев подойти к своей жене вплотную и немного нагнувшись тихо прошептал ей на ухо:

– Пока Костя спит я могу показать тебе насколько сильно я не похож на Бреда Питта.

И не дав возможности Анне сказать хоть слово он стремительно впился в губы своей супруги.

Печально, но Анна была права относительно родителей Михаила: такой тип отношений был выгодным для всех. По крайней мере все было честно и без притворства. Михаил не любил свою семью, а она в свою очередь отвечала ему тем же. А потому, если пропасть в отношениях с бабушкой и дедушкой образуется и для Константина, кому станет хуже? Михаил старался никогда не оставлять сына со своими родителями и всегда предпочитал им родителей жены. Анна, хоть и не испытывала симпатии к родственникам супруга, но говорила, что ребенок должен знать свою семью с обеих сторон. Однако Михаил в этом вопросе был непреклонен. Ведь он прекрасно понимал: если в свое время родители не взрастили в родном сыне любовь к своей семье, то что можно было говорить о внуке?

И Михаил не ошибся.

Дело было даже не в том случае, с похоронами Анны, когда его родители даже не соизволили приехать и поддержать своего сына. Да, это было свинством, которое Михаил проглотил. Но после случившейся трагедии с Костей два года назад, родители вдовцу предложили то, что окончательно отдалило его от своей семьи: отдать мальчика в дом инвалидов, как только тот достигнет совершеннолетия. Михаил всегда относился к родителям, как к людям, которые вывели его в свет, не больше и не меньше, и давно привык к отсутствию любви внутри собственной семьи. Однако такое отношение к родному внуку повергло мужчину в настоящий шок. Такого от своих отца и матери не ожидал даже он. В тот момент он осознал ужасную правду: в его семье не было места для любви.

Места не было даже для человечности.

Родители Михаила не пришли на его выпускной, в один из самых важных для него дней. Не пришли в тот день, когда родился Костя и… когда Михаил хоронил самого дорогого в своей жизни человека. В важные для него моменты они не приходили никогда и теперь, когда их появление вызывало лишь отвращение, мужчина наконец снял с себя все оковы. В тот день он принял самые жесткие меры. После того гнусного предложения о доме для инвалидов, он показал своим любимым родителям средний палец (как мысленно, так и буквально) и навсегда прекратил с ними общение. Впрочем, никто от этого не пострадал по-настоящему и всем стало только легче. Последняя нить была оборвана и в тот роковой день вдовец чуть не расплакался от обиды.

Обиды и облегчения.

Что касается родителей Анны, то они, напротив, относились к внуку с любовью и пониманием. Даже после случившийся с ним трагедии. Михаилу было не стыдно признать: любви к семье Анны у него было куда больше, нежели к своей собственной. Однако после смерти своей дочери, мать и отец Анны стали навещать Костю все реже и реже. Смерть любимой дочери стала для них настоящим ударом и потому они решили единогласно переехать из города куда подальше, общаясь с Костей лишь посредством скайпа и все реже уделяя время для личных встреч. Возможно они видели в нем отражение своей вечно маленькой и любимой дочери, а потому боль от утраты лишь больше выковыривала дыру в их незаживающей ране. Михаил и сам порой смотрел на сына таким взглядом и ему становилось больно.

Столь сильно сын походил на свою мать.

Клиенты такси… нет, клиенты были совсем другим делом. Они были мимолетны и непостоянны. Одни сменялись другими и это не давало в полной мере излить им свою душу. Клиентам не расскажешь о своих проблемах, жизненных переживаниях и о том, что по-настоящему твориться у тебя в душе. На все это попросту не хватило бы времени, да и банального желания со стороны пассажиров. И это было нормально. Нормально, что люди, сидящие в салоне таксиста, были чужими. Чужими духом. Чужими сердцем. Они просто не могли помочь одинокому вдовцу. Все, чего от них можно было ожидать, так это разговоров о погоде или парочка несмешных старых анекдотов. В иных случаях это был целительный секс, но никаких душевных изливаний. А потому Михаил все чаще стал любить тишину в своей машине, которая если и могла прерываться, то только хорошей тихой музыкой, сладостно доносившейся из динамиков.

Итак, проделав половину пути, дорогу до аэропорта преградил железнодорожный переезд. Еще только подъезжая к железнодорожным путям таксист увидел, как желтые сияющие огни предупредительно мигали каждому водителю, сообщая о том, что на некоторое время их транспорт должен перейти в состояние покоя. Исключительно для их же собственной безопасности. Кричал об этом и опускающийся деревянный шлагбаум, окрашенный в яркий красно-белый цвет.

И именно в этот момент пассажирка на заднем сиденье ожила. Словно граф Дракула, пробужденный от векового сна или старая мумия, чей покой вдруг потревожили любопытные археологи. До этого Михаил заметил, что всю дорогу женщина провела, уткнувшись в экран сотового телефона. Что-то веселило ее каждый раз, как только она заглядывала в самое сердце мобильного устройства, но мужчине казалось, что улыбка отражала некую печаль.

И вот сейчас, убрав телефон во внутренний карман пальто и заглядывая вглубь своего небольшого пакета, Ирина Викторовна наконец нарушила тишину:

– Вы верите в Бога? – тихо, но твердо спросила она.

Михаил слегка опешил от подобного вопроса.

– Я… никогда не думал об этом – невинно произнес он с улыбкой человека, который пытается поддержать не интересную ему беседу. Ложь, конечно же он думал об этом. Особенно после смерти Анны – Если Бог и есть, то это особенно ничего не меняет… наверное.

И тут же добавил, посчитав необходимым разбавить столь щепетильную тему шуткой:

– По крайней мере помолившись ему, шлагбаум впереди нас не поднимется быстрее, а значит и в чем-то более серьезном приходится рассчитывать только на себя.

Но даже после этой фразы, пассажирка почти не изменилась в лице.

«Если Бог и есть, то это особенно ничего не меняет»

Это были одни из самых искренних убеждений Михаила… о Боге. Вдовец никогда по-настоящему не задумывался о Боге. Конечно, в детстве его интересовал вопрос религии, но с каждым последующим годом этот интерес угасал все больше и больше. В мире хватало реальных проблем, чтобы отвлекаться на раздумья о чем-то по-настоящему непостижимом. Бог не поможет оплатить твои кредиты и счета за загородный дом. Бог не поможет найти подходящую работу, обеспечивающую благосостояние для новорожденного сына. Может Бог и был реальным, где-то там, среди звезд и бескрайнего космоса, но на жителях Земли это никак не отражалось.

И уж тем более вопросы о Боге напрочь выпали из головы мужчины после смерти жены, и инвалидности сына. Бог, если он и был, никак не улучшил события тех дней. Никогда не влиял на них. Не уберег ни Анну, ни Костю. Так в чем смысл всех этих рассуждений о Боге? Михаил и толком разозлиться не мог на Бога. Ведь он даже не был уверен в его существовании. И потом опять же: в мире хватало реальных проблем. По-настоящему реальных. И потратить время на их устранение было куда лучшим решением, чем провести его за молитвами.

Так он считал.

Мужчина еще раз взглянул в зеркало, отражающее заднюю часть салона автомобиля. Он сделал это мимолетно, только лишь для того, чтобы понять с кем именно он имеет дело и следует ли быть осторожным в своих словах. Возможно сейчас он подвозил самую настоящую религиозную фанатичку. В таком случае своими рассуждениями он мог безусловно разбудить «древний вулкан».

Но Ирина лишь хмыкнула, по-доброму, словно слова таксиста не задели ее, а искренне повеселили.

– Вы вероятно последний человек, с кем я проведу время в этом городе – произнесла она. – Я уезжаю отсюда. Уезжаю навсегда.