Пахло мокрой листвой и грибами. Гроздья рябины свисали через забор, соблазняя сорвать себя, попробовать на вкус горьковатую мякоть. За забором росли сос-ны, среди них пряталась от любопытных взоров зеленая двухэтажная дача с окном-иллюминатором на втором этаже. «Светлый призрак, кроткий и любимый, что ты дразнишь, вдаль меня маня?» – пел где-то там, на втором этаже за кремовыми шторами, бесконечно старомодный, пленительный тенор Печковский. Так бывает только на старых дачах в Подмосковье осенью…
– Эй, есть кто живой? Откройте, будьте добры. Милиция! – Колосов хриплым разбойничьим возгласом попытался разрушить эту идиллию.
Катя, стоявшая вместе с ним перед наглухо запертой калиткой, увидела на сосне за забором высоко прибитый скворечник. На его крыше сидела белка, с любопытством посверкивала на них бусинками глаз. «Те лучи согреть меня не могут – все ушло, чем жизнь была тепла», – пел в доме за кремовыми шторами всеми забытый тенор на старой пластинке.
– Откройте! – Колосов громыхнул кулаком в калитку.
– Ревешь как медведь, – одернула его Катя. – Этот Волков испугается и не выйдет к нам.
Она разглядывала дачу за забором. Таких дач много еще в Малаховке и в Краскове, были когда-то такие дачи и на Николиной Горе. Там среди книг, фарфоровых безделушек и старой мебели доживают свой век те, кто когда-то что-то значил в этом мире и кого, по сути своей, давно уже нет. Остались только образ, миф – в тех же книгах, старых фильмах, в памяти их пожилых сверстников.
Колосов опять невежливо и громко бухнул кулаком в калитку. Катя вздохнула – пробовать свою силу на безответной деревяшке – это и дурак сумеет. Но, боже мой, как же это ему нравится! И, наверное, все равно на чем тренировать удар – на досках ли этого старого забора, на ребрах ли нарушителей правопорядка…
– Иду, спешу! Сейчас открою, минутку подождите, – послышался громкий бодрый мужской голос. Печковского выключили. Заскрипела дверь на террасе, послышались быстрые шаги по ступенькам, по дорожке. Калитка распахнулась, и Катя увидела долговязого и совсем еще не старого мужчину с крашенными в вороной цвет кудрявыми волосами и смуглым лицом. Одет он был в махровый купальный халат.
– Что вам угодно? – осведомился он холодно.
Колосов высоко поднял свое удостоверение, коротко представился, буркнув: «Мы хотели поговорить с вами».
– По поводу отца Дмитрия? – долговязый Волков покачал головой. – Да, да, понимаю. Проходите в дом. Я только из ванной. Еле услыхал, как вы стучите. Как раз вода в колонке согрелась. У нас ведь здесь все не сразу – пока печь натопится, пока вода в котле нагреется.
Он широким шагом двинулся к даче, ведя их за собой. Участок был огромный, аккуратный, светлый, чистый: сосны, газон. По забору росли рябина и терн. У ворот на забетонированной площадке под навесом скучала новая белая «Волга».
Дальше террасы Волков их не пустил, однако сделал это очень тактично – галантно придвинул Кате плетеное кресло, Колосову указал на стул за овальным обеденным столом – прошу, располагайтесь. На террасе было тепло. В окна были уже вставлены двойные зимние рамы. В глубине дома капала из крана вода.
– Я только переоденусь, – сказал Волков.
– Простите, вас как по имени-отчеству? – спросил Колосов.
– Михаил Платонович.
«Ему от силы лет сорок пять, не больше», – подумала Катя. Ассоциации, навеянные видом дачи и старомодным тенором, оказались неверны. Это был очередной мираж – так тоже иногда бывает осенью в Подмосковье.
Волков вернулся в теплом свитере и спортивных брюках.
– У вас белка живет в скворечнике, – сказала ему Катя. – Такая смешная.
Он улыбнулся. Улыбка у него была мягкая. Он успел надеть очки – модные, без оправы. На макушке, среди крашеных кудрей, волосы уже поредели. Видимо, поэтому он, как Юлий Цезарь, старался не наклонять голову, а слегка закидывал ее назад.
– Мы все до сих пор прийти в себя не можем. Такое страшное несчастье, – сказал он.
– Вы хорошо знали отца Дмитрия? – спросил Никита.
– Мы были соседями. Сколько лет живу – столько он был в здешней церкви настоятелем. Порой мы с ним встречались, беседовали. Он был очень интересный собеседник и страстный книголюб.
– Вы ведь сами-то врач по профессии?
– Совершенно верно. Но сейчас я занят исключительно научной деятельностью, работаю над диссертацией. Поэтому только консультирую коллег время от времени в ряде клиник в Москве, Петербурге. А здесь – воля, покой, тишина. Здесь хорошо работается, хорошо думается, пишется. Поэтому почти постоянно живу здесь.
– Да, место тихое эти ваши Тутыши, – согласился Никита. – Вы сами-то, Михаил Платонович, что думаете по поводу этого убийства?
– А что можно думать? Беспредел, варварство. Эта наша глухомань: от автобуса идти почти два километра, от станции столько же. А кругом ведь ни души, особенно осенью, зимой. Вечером дороги не освещаются. А сколько сейчас разной швали бродит? Бомжи, пьянь-рвань. Для них ведь ничего святого нет, – Волков покачал головой. – Старик ли, ребенок ли, женщина – этому отребью все равно.
– Вы сами на автобусе сюда ездите, на электричке?
– Я-то в основном на машине. Двадцать лет за рулем – привык. И на рынок, и в магазин, и в Москву. Но случается, барахлит, тогда приходится на автобусе добираться.
– Вы не вспомните, когда вы видели в последний раз отца Дмитрия? – спросила Катя.
– И вспоминать нечего. В тот самый роковой день и видел. Позавчера то есть, – Волков с живостью обернулся к ней. И она снова отметила, что он старается повернуть голову так, чтобы плешь на макушке была не видна.
– Расскажите, пожалуйста, все подробно, – попросила Катя. – Вы заходили в тот день в церковь?
– Нет, все вышло случайно, мы буквально столкнулись с ним на улице. Я возвращался на машине домой от своих знакомых – время было обеденное, где-то примерно часа два. А отец Дмитрий вышел за калитку. Он явно куда-то собирался. Я остановился, поздоровался. Хотел поболтать по-соседски, но он сказал, что торопится на автобус. Мы распрощались и… это все.
– Вы не предложили подвезти его до остановки?
– Нет, не предложил, – Волков развел руками. – Наверное, следовало, но я смертельно устал в тот день. Голова раскалывалась просто. И потом отец Дмитрий был не один.
– Не один? А кто был с ним? – спросил Колосов.
– На улице возле церкви его ждал какой-то парень. Высокий, совсем молодой. Он потом подошел к отцу Дмитрию, и они пошли вместе. Я понял – как раз на автобус.
– Это было в два часа? – уточнила Катя.
– Да, около того или чуть раньше.
– А этого молодого человека вы знаете? – спросил Колосов.
– Нет, не знаю. Но видел здесь раньше. По-моему, он из Лесного. Там начали реставрировать старый корпус больницы.
– Да, тут у вас раньше психушка была, – брякнул Колосов.
Волков усмехнулся:
– Была. И, как говорится, сплыла.
– А вы видели этого парня, что был с отцом Дмитрием, именно в Лесном?
– Нет, здесь в окрестностях встречал. Молодой такой, очень молодой. Кажется, они все в церковь приезжали из Лесного – летом это было.
– А вам не показалось, что отец Дмитрий чем-то встревожен, огорчен? – спросила Катя.
– Нет, напротив, он был бодр. Торопился на автобус. В руках у него был портфель или сумка… Нет, портфель – большой такой, вместительный. Это значило, что он, будучи в городе, заглянет в книжный магазин, в букинистический отдел. Он был знатоком и собирателем книг. А в подмосковных городках, особенно в глубинке, такие вещи порой можно найти… Сейчас ведь много библиотек закрывается.
– Он не говорил вам, что планирует здесь в церкви в субботу начать реставрационные работы? – спросила Катя.
– А как же – сколько раз говорил. Этот вопрос второй год уже у всех на слуху. – Волков закивал. – Насчет субботы, правда, я ничего не слышал. Если что-то сдвинулось, значит, деньги на реставрацию нашлись. Все ведь в отсутствие денег упиралось.
Больше Волков ничего про деньги не сказал. Катя отметила, а Никита и акцентировать на этой теме его внимание пока не стал. Деньги-то ведь не пропали. Они были найдены в портфеле рядом с телом. Катя посмотрела в окно террасы: зимние двойные рамы, сосны, скворечник. Белки уже там нет. Белки нет, скворечник есть. И деньги в старом портфеле тоже были оставлены убийцей на месте преступления. Что-то это напоминает. Что-то уже виденное однажды…
Она заставила себя слушать, не отвлекаться. Колосов расспрашивал Волкова про соседей.
– Тут все соседи в основном летом живут, – отвечал тот. – А сейчас сезон закончен. И там, и там, и вон там дачи пустуют. Приезжают хозяева только на выходные и то не каждый раз. Местных из Тутышей, из Воздвиженского я многих прежде хорошо знал. Но теперь большинство поразъехалось, – он подумал, назвал в числе соседей Захарова, какого-то старика Федотыча из Тутышей, затем Марью Никифоровну с железнодорожного переезда, продавщицу Варю Агапову и ее мужа. Назвал он и Дениса Малявина среди прочих.
– Значит, ваше мнение, Михаил Платонович, убийцу отца Дмитрия нам стоит искать только среди бродяг? – спросил Колосов.
– Не знаю. Вы профессионал в таком деле, я нет. Но кто другой это мог бы быть? – Волков покачал головой. – У кого бы еще рука на такое поднялась, кроме морально деградировавшего субъекта? Форменного социопата?
Когда они вежливо простились с ним и уже садились в машину, Колосов вдруг хлопнул себя по лбу:
– Я у него не спросил, по каким болезням он специалист. Ну тип, ну место… Ну божьи коровки… Терпеть это ненавижу – слякоть эту.
– Ну что ты все ворчишь как старый дед? – Катя в последний раз посмотрела на скворечник за забором – там ли белка? Снова пахло прелой листвой и грибами. И снова из зеленой дачи пел им вслед тенор Печковский: «Опять в душе моей тревоги и мечты, и льется скорбный стих, бессонницы отрада…» Волков, спровадив их, видно, снова включил свой магнитофон или музыкальный центр. А они так и остались с чем пришли. – Что ты ворчишь? – повторила Катя. – Тебе дали первую нить. У нас появился свидетель, видевший покойного незадолго перед убийством в компании неустановленного лица. Чем не нить для первоначальных следственно-оперативных мероприятий? К тому же свидетель указал предположительное местопребывание этого неустановленого лица – Лесное. Это вторая нить. И даже дал примету – возраст. Радуйся и этому. Когда нам с тобой сразу везло по трем пунктам?
– Я радуюсь. Ты что же сама не радуешься?
– Я думаю, Никита.
– Интересно, о чем ты думаешь?
– Так. – Катя вздохнула. – О деньгах в портфеле. Где-то что-то подобное уже было. Вот я увидела эту дачу, услышала тенора, поющего романс, и решила – этот Волков старик. А он совсем не старик. Ассоциации обманчивы.
– Ну и что? – Никита развернул машину.
– А потом я взглянула на его модные очки. И подумала: я где-то видела человека в похожих очках, с крашеными волосами. Когда его убили, то при нем тоже были деньги, крупная сумма. И убийца их тоже не взял.
– Ты про что? Я не понимаю. Ни хрена я, Катя, не понимаю.
– Какой ты грубый, совсем как мой муж… иногда бывает… Нечасто, редко, – Катя снова вздохнула. – Помнишь, лет десять назад на Пятницкой улице убили известного телеведущего? Убили, а деньги, что при нем были, не тронули. Ну помнишь?
Колосов сначала поморщился, потом нехотя кивнул.
– Там ставка была большая. Очень большая, – продолжила Катя. – Телеведущего хотели именно убить, а не ограбить. Так, может, и у нас здесь то же самое, а?
– Что то же самое?
– Ставка в убийстве священника гораздо больше для убийцы, чем какие-то там сорок три тысячи «рэ».
– Да тут, в этих Тутышах, за десятку удавятся!
– Ну не удавились же. Бросили, не взяли. И вообще, зря ты ругаешь это место. Оно очень любопытное и начинает меня интересовать. Этот Волков, кажется, тоже что-то нам недоговаривает, как и старик-учитель. Возможно, о том, что здесь произошло, им известно гораздо больше, чем они хотят нам показать.
– А может, это просто твои очередные фантазии, – буркнул Колосов. – Вот это, сдается мне, вернее всего.