Я не помню день, когда отец ушел от нас. Мне было шесть, и кажется, я плакала. День его возвращения, спустя десять лет будет жить в моей памяти всегда.
Я увидела его, сидя на ступенях крылечка нашего дома. Отец шел тяжело ступая. За широкими плечами у него висел выцветший туристический рюкзак. В руках он тащил громадный чемодан на колесиках. Я помнила его высоким и сильным мужчиной, сейчас же это был грузный с посиневшим лицом пенсионер. Волосы у него обросли и черные кудри, просаленные от грязи, крупными кольцами заворачивались за шиворот потасканной военной формы. Грубые руки в каких-то струпьях с мелкими давно зажившими порезами, ногти на толстых пальцах грязные и местами поломанные. Но самым ужасным был шрам во все горло на шее. Он тянулся от уха до уха по его синеющему кадыку белой полосой, указывающей, что ведом ему не только мир живых, но и мертвых. Помню, как отец остановился напротив меня, криво оскалился довольный оглядыванием длины юбки и вязанного платка с кисточками, которым я обернула плечи. Он хмыкнул и проскрипел хриплым, просевшим и сорванным голосом:
– Что Буяна? Не узнала отца?
Он достал из кармана сигареты, вытряхнул одну из пачки и закурил, разглядывая меня сощуренным глазами, сквозь дым, который тут же уносил летний ветер.
– Мааам! – позвала я, разглядывая его в ответ, и силясь понять, не шутит ли человек стоящий передо мною, и если да, то зачем и почему так странно.
Мама вышла на крыльцо спустя секунду. Она не улыбалась, но и не была настроена сердито. Нет, она смотрела на него, так же, как и я, во все глаза.
– Лариса, неси рюмку мужу. Встречай с дальней дороги! – его смех походил на кашель, а внешний вид говорил о том, что ему абсолютно все равно, что о нем могут подумать наши соседи или окружающие его люди.
Мама подала ему рюмку водки с соленым огурцом сверху в граненном стакане на алюминиевом подносе. Он поставил чемодан на попа, оперся на укрепленную ручку и взял угощение. Посмотрел на стакан и огурец, так словно он дегустатор. С видом человека, знающего толк в напитках он зажмурился и начал пить медленно по крошечному глоточку, причмокивая и наслаждаясь. При этом он смотрел на наш дом, служащий местной гостиницей для проезжающих туристов, на темнеющий лес вдалеке и на нас.
– Скучали вижу, – подытожил он, наконец, откусывая от огурца, которым занюхивал водку. – Хорошее ты выбрала место для воспитания ляльки. Тихое, неприметное.
Мама кивнула, будто выбирала специально и выбор был. На самом деле, мы жили в этом доме после его отъезда. В городе хозяева выгнали нас из квартиры, лишь он бросил нас.
– Пойдет, – выговорил он, и заметив на соседнем огороде любопытствующего Ивана Петровича, крикнул ему: – Эй, мужик! Как там тебя, по батьке? Подгребай-ка сюда и помоги мне поднять чемодан, по-соседски, так сказать. Поживу здесь, семья, все ж как никак.
Без какого-либо приглашения, он не спеша стал подниматься по ступенькам крыльца мимо меня, зашел внутрь дома. Я бросила вопросительный взгляд на маму, и последовала за ними. Отец прошелся по холлу, заглянул в комнаты первого этажа. Два номера с санузлами и кроватью, большой зал, он же столовая плюс кухня, и закуток служившей нам гардеробной, ресепшином и чемоданной. На втором мансардном этаже было еще две комнаты, моя и мамина, между которыми располагался наш личный душ и туалет.
– Показывай, – обратился он к маме. – Где твоя спальня?
Меня впечатлило то, что он не подумал даже на миг, что возможно у нас с мамой кто-нибудь есть. За десять лет можно десять раз выйти замуж и развестись. И судя по его поступкам человек он прямой, грубый и неприхотливый. За моей спиной зашебаршил сосед. Иван Петрович тащил, надрываясь чемодан двумя руками.
– И как звать то вас? – прокряхтел он, справившись видимо с действительно трудной задачей, и рассматривая теперь поклажу с большим интересом.
– Как звать? – он бросил взгляд на маму, затем перевел на меня и на соседа. – Семен для тебя. Семен Потапович по батьке. И чтобы не было лишних расспросов, военный я. Воевал все эти годы в горячих точках. Родину от врагов защищал.
Иван Петрович немного помялся, кивнул маме и вышел. Мужик он дружелюбный, но отец ему явно не понравился.
– И как мне его называть, – спросила я тихонько маму, до меня дошло, что теперь он будет жить с нами. И возможно навсегда.
Вообще-то у меня уже было три отчима, но я так никого из них отцом и не назвала.
– Для тебя, я отец, – рассердился он, обернувшись бросил свирепый взгляд на чемодан, а затем перевел его на нас. – Что вы на меня смотрите. Думаете, я пустым приехал? Не думал о вас?
Он стащил с плеч рюкзак, и бросил тяжело его на пол, наклонился и открыл. На самом верху лежала пачка денег. Он протянул ее маме. Та взяла.
– Когда эти закончатся, выдам еще, – посмотрел на меня крайне суровым взглядом и гаркнул. – Не смей смотреть на меня, как на забулдыгу, девочка! Я генерал! И генералом помру!
Несмотря на то что одежда на нем выглядела старой и помятой, местами заношенной, сам он нравом топорный и речь, и голос у него рванные, на местных алкашей или бомжей он совсем не походил. Он напоминал мне простого солдата, которого жизнь изрядно потрепала и замотала. Теперь он на пенсии и откровенно и быстро спивается. Агрессия ощущалась в нем чрезвычайно, и я боюсь его. Такой человек, как мой отец мог распускать руки и работать кулаками, если чуть что не по его воли. Иван Петрович рассказывал, прежде, чем прийти к нам, он приехал в обед в наш город. Правильнее сказать поселок городского типа. Расспрашивал о нас с мамой, о нашем гостевом домике, и о том, сколько и как часто гостят туристы. Есть ли спрос на наш бизнес? Бизнес слишком громкое слово для двух, а иногда трех комнат. Гостиница тоже. Только услышав от людей хорошие отзывы, он пришел к нам.
Я не встречала более не общительного человека, чем он. Отец вернувшись домой вел странный образ жизни, но по расписанию. Днем он ходил по поселку, или где-то гулял, изучал окрестности, дороги и соседние деревни, а вечером он сидел в зале на первом этаже и пил водку, смешанную с пивом. Пил и молчал. Если с ним пытались заговорить постояльцы, или я или даже мама, он игнорировал нас. Взгляд его при этом дергался и казался отсутствующим, словно он сам был в каком-то ином месте или мире. Казалось он ненавидит всю вселенную. После нескольких попыток наши гости оставляли его в покое. Мы же давно уже привыкли и не трогали его.
Ко мне, как отец, он не проявлял никакого интереса и единственное, о чем спрашивал, никто из новых людей не появился ли в поселке, нет ли новых детей в школе? Вдруг кто переехал, и их дети пошли в школу. Ни оценки, ни мое поведение, ни тем более моя жизнь его не интересовала. Один раз к нам зашел Антон из моего класса. Мы делали общее домашнее задание. Я пошутила, что он новенький. Отец долго смотрел на парня насупившись, сверлил его взглядом, словно присматривался, принюхивался, а затем начал спрашивать его откуда он. Убедившись, что тот не врет и рассказывает, что живет здесь с рождения, испепелил меня злым взглядом.
После этого он сменил тактику. Мы договорились, что я никогда больше не буду так шутить. А в случае новых людей, сразу же сообщу ему. А он со своей стороны обеспечит меня карманными деньгами. Из-за этого, в выходные, когда его мучало похмелье и он не мог встать с кровати, он отправлял меня погулять по селу и посмотреть, что твориться вокруг. Я прилежно таскалась на улицу, но там ничего интересного никогда не происходило. Что может случиться интересного в небольшом поселке? Самое интересное, как чья-то свинья опоросилась прямо на центральной улице. Кто-то потерял снова кредитную карту. Или новость о том, что в очередной раз какой-то урод рисует на женском сушащемся на веревке белье шариковой ручкой член и яйца. Такие новости.
Постепенно мне стало ясно, что он избегает людей не просто так и больше всего его интересуют не любые люди, а военные. Люди похожие на военнослужащих, с хорошей выправкой, твердым взглядом, или даже колючим и чужим. Его паранойя и его жуткий рванный голос, будто зараза инфицировали и меня. Через некоторое время, мне начали сниться ужасы и кошмары о людях, что могли бы приехать в наш поселок. Они приходили во снах в уродливых обличиях, покалеченные войной, в шрамах, на костылях, безногие и безрукие и неизменно с жуткими физиономиями, а порой и вовсе в облике чудовищ.
Со временем я перестала бояться отца. Он был рядом и не так страшен, как неизвестные бравые люди, что могли принести в наш сонный и спокойный мир тревоги и неприятности. Да, он много пил, так много, что бывали вечера, когда ноги не держали его, а он начинал разговаривать сам с собой. Он грозился на тюрском. Тюркестах соседнее государство, граничащее с нашим, не отличалось спокойной жизнью, но там не часто происходили военные конфликты. Иногда его иностранная речь мешалась с нашей и тогда в зале разносились страшные, трехэтажные маты, перемешанные с проклятиями и жесткими угрозами в адрес кого-то. Он ругался во всю глотку, не обращая ни на кого внимания, а я поражалось витиеватости его речи.
Как любому алкашу, ему требовалась иногда компания. И те люди, что останавливались у нас становились его заложниками. Он вламывался в их номера и приглашал к столу, заставляя брать граненные стаканы и пить с ним. Дрожа от страха эти люди, пили с ним, а затем они начинали дрожать от его рассказов о войне и ее ужасах. Он заставлял их кричать «За Победу»!, снова и снова, пока не оставался довольным и весь наш домик содрогался и трясся от хоровых воплей. Они старались перекричать друг друга, и отец от их криков становился совершенно необузданно воинственным. Он приходил в ярость, если кто-то смел не выполнять его команд и пытался проявить свою волю. Тогда он свирепел, начинал вопить и выгонял наших постояльцев в чем они были на улицу, выкидывая их вещи и дорожные сумки следом, невзирая на любую погоду. Он требовал от них беспрекословного подчинения, и если кто-то был не внимателен или падал от алкогольной дозы под стол, тогда он называл его «слабаком» и никого не выпускал из зала, пока несчастные люди не выпьют предназначенное павшему. Уйти спать все могли, только когда он сам решал, что ему пора в кровать. Тогда по домику разносился несказанный вздох облегчения, а также шелест проклятий в наш адрес и его рассказы.
Он рассказывал о переворотах, о казнях, о том, как легко убивать людей, и при определенном стечении обстоятельств это совершенно безнаказанно. Он также рассказывал о состояниях людей во время паники, когда люди, не помня себя перестают сознавать себя и превращаются в жутких животных ведомых лишь одним чувством страха. Он утверждал, что принадлежит к военной элите, что он один из лучших. Что мир полон отъявленных злодеев и головорезов и самые извращенные из них стоят у власти. Он повествовал о страшных преступлениях и называл имена известные на весь мир людей, что бывают в новостях и в газетных заголовках, именуя их убийцами и злодеями из злодеев.
Мама постоянно убивалась из-за всего происходящего. Так как те несчастные, что попадали в оборот отца и его требование компании, оставляли кошмарные отзывы и писали жалобы в правовые органы. Посетителей с каждой неделей становилось все меньше и меньше. Никто не хотел останавливаться у нас. Да, и кто захочет слушать всю ночь трёхэтажные маты, терпеть унижения и пить с таким ужасающим и тяжелым человеком, как мой отец. Впрочем, это касалось случайных людей.
Местные любители выпить и адреналина стали часто захаживать к нам. Их будто тянуло к нему. И в рассказах отца иногда случались любопытные истории о выживании, о спасении заложников с счастливым финалом. Его знал весь наш городок и только одно его присутствие вносило в нашу размеренную жизнь неожиданно приятное напряжение. Теперь у всех появилась излюбленная тема для беседы. Местные незамужние дамы восклицали «Ах, какой мужчина! Настоящий полковник». Пожалуй, одноимённая песня, выпустись она ремейком стала бы золотым хитом у наших старых дев. По их словам, такой человек, как мой отец мог стоять во главе государства и рулить всем. Порядка тогда было бы гораздо больше, на их романтичный и незамужний взгляд.
А мы с мамой на самом деле несли убытки, в буквальном смысле. Та пачка денег, что он дал, за несколько месяцев была целиком потрачена, и новых он не давал. У мамы не хватало духу твердо попросить новые. Стоило ей заикнуться о них, и о том, что нам нужна помощь, он замолкал и смотрел на нее с шипящей яростью, казалось он немо клокочет и ненавидит ее.
Она не могла выдержать взгляд отца больше трех минут и выбегала из комнаты. Плакала, отчаянно жаловалась мне, но не требовала у него. Я откровенно терялась от странности их отношений. При его присутствии у мамы начисто исчезало собственное мнение и всякое проявление воли. Она буквально на глазах превращалась в куклу из теста, которое могло расти сдобой, растекаясь по поверхности, требовалось ее поставить в печь. Я объясняла ее поведение тем, что она любит его. Ее крики за закрытыми дверьми спальни и сладостные вздохи, говорили, что отец умеет доставить ей неземное наслаждение. Вероятно, поэтому она прощала ему буквально все и боялась больше всего, что он покинет нас.
Он не хотел пускать маму в свою жизнь. Делил с ней постель, ел и пил, стирался, мылся в нашем доме, но не разрешал ничего покупать ему. Никаких мелочей типа нижнего белья, носков, или осенней куртки. Он никуда с ней не выходил на люди и не звал. Отец ходил в той же одежде, что привез с собой. Она выглядела старой поношенной, но вполне рабочей. У него не было сотового телефона. Он относился с большим презрением к телевиденью, называя его ящиком для кукловодов. К интернету относился еще хуже. Так что за месяцы, что он жил с нами, он не читал никаких книг или газет, не получал никаких писем и ни с кем не общался в трезвом виде. Я не видела более скрытного человека на свете. Но скоро я выяснила, что ни один мой отец имел секреты от всего мира.
В один из буйных вечеров, в оборот тостов «За Победу! За наших! За жизнь!» попал Иван Петрович. Отец заперся в зале с ним и еще одним постояльцем, и они вопили песни военных лет и кричали тосты, когда в дом ворвалась его жена Мария Тимофеевна в компании с сельским психологом Андреем Николаевичем Васильевым. В таких городках селениях, как наше всегда не хватает рук. Людей намного меньше, чем рабочих мест. Нужен народ, чтобы возглавлять сельский клуб, книжный кружок, требуется тренировать команды по футболу и хоккею. Многие службы нужны как воздух: человек на пульт пожарной охраны, скорой помощи, горячая линия по вопросам насилия в семье, для подростков и так далее. Андрей Николаевич слыл известным лицом в нашей местности и вел активную жизнь.
Мария Тимофеевна тарабанила в двери зала, но ей никто так и не открыл. Тогда, мама предложила подождать, по ее расчетам водка должна была вот-вот закончиться и тогда дверь распахнется. Когда это произошло, Мария Тимофеевна ворвалась в зал, но к сожалению, опоздала. Иван Петрович пал пьяным сном под столом и не подавал признаков сознания.
– У него сердце! Мы вас засудим. Это же сволочизм какой! – бормотала она, подымая мужа вместе с Андреем Николаевичем на ноги.
Андрей Николаевич высокий блондин с серыми глазами, выглядел очень спортивным и подтянутым. Он нравился всем без исключения своим внешним видом, и умением казаться привлекательно даже в джинсах и обыкновенной рубашке. На фоне моего пьяного заросшего и опустившегося отца, он смотрелся как новый рубль против затасканной пятирублевки времен СССР. Он редко бывал у нас, но зато я его часто видела в школе и в клубе. Он давал фору многим местным красавцам, и выглядит Бредом Питтом, так что как и всем девчонкам в классе, мне он тоже нравился, но смотрел на меня в силу возраста, как на ребенка.
– А ну-ка, кабанчиком хватай стакан и давай выпьем, – рявкнул отец, нависая над ними тремя, и решая, что оставшийся блюющий под стол постоялец, скорее всего дохлый слабак, так что не помешает новый собутыльник.
Андрей Николаевич, ничего ему не ответил, а продолжил поднимать Ивана Петровича. Отец не ожидал такого игнорирования, со всей дури грохнул по столу своим кулачищем, заставляя посуду зазвенеть, а нас с мамой нервно вжать головы в плечи. Мы вроде бы уже и привыкли к этим вечерам в компании, но до сих пор реагировали на его ярость нервно дергаясь. Вспышка не произвела на психолога ровным счетом никакого действия. Не знай его, я решила бы что он глухой! Все разом замолчали только один Андрей Николаевич, как ни в чем не бывало продолжил давать указания Марии Тимофеевне по подъему ее мужа, сохраняя добродушность и ровность в речи.
Моему отцу совершенно не понравилась такая демонстрация непослушания, и на его фиолетовом лице начали проступать белые пятна гнева. Он снова грохнул уже двумя кулаками по столу, и пронзительно гневно взглянул на всех, а потом как заорет во всю мощь рванной глотки мешая слова с отборным матом:
– Я сказал молчать, в моем доме!
– Вы вообще к кому обращаетесь? – спросил Андрей Николаевич, наконец посмотрев в его сторону.
– К тебе! К кому же еще? – ответил отец и между каждым его словом стоял мат.
– Послушай мужик, – психолог нахмурился, но не отреагировал на агрессию. – Если ты так продолжишь пить, то скоро переедешь на кладбище! И в мире станет на одного грязного алкаша меньше. И чище.
Сказать, что мой отец пришёл в неописуемую ярость, значит ничего не сказать. Он вскочил на ноги, схватил с полки на стене разделочный нож для мяса и начал размахивать им перед носом враз побледневшей обернувшейся соседки и психолога.
Андрей Николаевич продолжил тащить едва дышавшее перегаром тело Ивана Петровича, дальше. Даже не вздрогнул. Только голос его стал более громким и твердым, наверное, чтобы слышали его лучше.
– Если ты ублюдок, сейчас же не уберешь нож. Я клянусь, очень скоро ты окажешься на скамье подсудимых. И не только по делу об угрозах, но также по статье о нападении и принуждении гражданских лиц к действиям, угрожающим их жизни и здоровью.
За дверью он сгрузил тело Ивана Петровича на хрупкие плечи мамы и руки Марии Тимофеевны, и обернулся. Их взгляды вонзились, врезались друг в друга. Обычно мама выбегала из комнаты, а Андрей Николаевич стоял на месте, и никуда не девался. Я замерла, прижавшись к стене в зале с ужасом и восхищением наблюдала за ними. Отец сдался первым. Он убрал нож на полку и рухнул на стул, опустив глаза, и налил себе новую порцию водки.
– А теперь, вот что я скажу, – произнес психолог, бросив взгляд в мою сторону, а затем снова на моего отца. – Раз в моем ведении оказался ребенок из неблагополучной семьи с пьющим и буйным отцом, я буду следить за тобой. И днем и ночью. Не только я, но и наш участковый.
Отец вскинулся на него и тут же погасил гнев, смотря на Андрея Николаевича тяжело исподлобья.
– И, если до меня дойдет, хоть одна. Хоть одна маленькая жалоба! Хоть от кого. Я сделаю все, чтобы тебя вышвырнули отсюда. Поверь, власти у меня хватит на любого генерала в этой стране. Не смотри, что я не при пагонах.
Он развернулся и ушел. А отец в тот вечер больше не буянил, отпустил своего второго собутыльника в номер, и когда тот уполз, сам пошел наверх и завалился спать.