Потом весь мир, который он мог осознавать, заволокло густым туманом, и всё исчезло. Покинутая Кабановым реальность, впрочем, время от времени легкими прикосновениями напоминала о себе: то гулом автомобильного мотора, то тягостным и приторным запахом духов. Тело Кабанова занемело, особенно руки, он не чувствовал их и потому не мог определить своего положения в пространстве. Он не мог понять, стоит он, сидит или лежит. А, быть может, висит вниз головой, словно летучая мышь? Во рту было сухо, тяжело, язык не поворачивался. Так бывало, если Кабанов накануне чрезмерно выпивал водки. Несколько раз он пытался изменить положение головы, но тотчас ударялся затылком о какой-то предмет. Может быть, это вовсе не он ударялся, а его ударяли, но разобраться в этом было решительно невозможно.
Время, похожее на лохмотья старой одежды, лишь в отчасти прикрывало провалившееся куда-то сознание Кабанова. Временами он переставал воспринимать себя как личность, а бывало, что он совершенно отчетливо чувствовал, как щекочет ноздрю край какой-то ветоши. Потом вдруг на него нахлынула тревога за чистоту костюма, и Кабанов пытался занять такое положение в пространстве, чтобы поменьше пачкать его, если вокруг было не слишком убрано… «Может, я в больнице?» – мелькнула в его голове догадка, но открыть глаза и оглядеться он не смог – было похоже, что на его лицо налипла влажная занавеска, от которой никак не отклеиться. «Надеюсь, это палата для VIP персон?» – с надеждой думал Кабанов, с содроганием представляя себе тесную палату, похожую на ночлежку для бездомных, где спертый воздух, скрипучие ржавые койки, куцые, в желтых пятнах простыни, и выжившие из ума пациенты… Нельзя было исключать, что его положили именно в такую палату… Нет же, нет! Это маловероятно. Разве не поймут санитары и врачи, с кем имеют дело? Разве не видно, какая тут заложена поднебесная крутизна? Достаточно только мельком взглянуть на Кабанова, на его круглое холеное лицо, роскошные туфли, костюм эксклюзивного пошива, тщательно ухоженные ручечки с золотыми перстнями, и отпедикюренные до розовой святости ножечки. Цаца! Чупа-чупсик на золотой палочке!
Наконец, наступил момент, когда Кабанов понял, что сознание вернулось к нему в полной мере. Вот только применить его не получалось. Кабанов почувствовал, что руки его связаны за спиной, никак не удается пошевелить ногами, а рот заполнен какой-то несъедобной дрянью. На глазах была тугая повязка. Кабанов мычал и ворочался, утыкаясь носом в пахнущую подвальной сыростью землю. Его пугала темнота, отсутствие звуков и кладбищенский стылый воздух. Он замычал, извиваясь всем телом. Попытался встать на колени, но живот перевешивал, и мучительно не хватало дополнительной точки опоры. Уж не похоронили ли его заживо? Эта мысль была настолько страшна, что Кабанов утробно замычал и попытался разорвать веревки, которыми были связаны его руки.
И вдруг – нежное прикосновение к его лбу! Повязка сползла с его лица, и Кабанов увидел прямо перед собой наполовину скрытое тенью лицо. Вокруг было сумрачно, единственным источником света была горящая свеча, торчащая из пустой консервной банки, и Кабанов не сразу определил, кто стоит перед ним на корточках – мужчина или женщина?
– Как от него вкусно пахнет, – раздался хриплый голос, и затененное лицо стало приближаться к щекам Кабанова. – Одеколоном!
В какой-то момент человек выдвинулся из тени, и Кабанов увидел перед собой лицо женщины. Но какое это было лицо! От ужаса Кабанов завопил, и не будь его рот забит кляпом, от этого вопля наверняка бы вылетели его зубы, словно пульки из ствола пневматической винтовки. Над Кабановым, будто осиное гнездо, повис отечный, в красных шишечках нос. Под могучими лохматыми бровями воспаленно слезились узко поставленные глаза. Лоб высотой в два пальца незаметно переходил в давнишнюю лысину, выбритую несимметрично, в большей степени над правым ухом. Над левым же ухом буйно разрослась волосатая путаница. Кончики волос были заплетены в крысинохвостую косичку, с белой тряпочкой на конце. Мочки страшной женщины были проколоты, в одну было продето металлическое кольцо для ключей, а во второе – медная канцелярская скрепка. Шею незнакомки туго стягивал разлохмаченный шарф, а глубоко декольтированная кофточка открывала отчаянно выступающие ключицы, усыпанные розовыми прыщиками.
Кабанов подумал, что лучше бы его закопали заживо, но одного, в персональной могиле. Он начал извиваться, прессуя животом пол из сырой глины.
– Что ж ты такой нетерпеливый! – захохотала страшная женщина, и подобралась ближе к рукам Кабанова, чтобы развязать узлы. При этом ее кофточка и выглядывающие из-под нее ребра оказались как раз над лицом Кабанова. Главный цех армейской прачечной не знавал таких запахов, какой снизошел на Кабанова. Ему так скрутило горло, что голова на некоторое время стала существовать как бы отдельно от туловища. Опасаясь, как бы снова не потерять сознание, Кабанов уперся носом в землю, жадно втягивая ее прелый аромат.
Едва женщина развязала ему руки, как Кабанов оттолкнул ее от себя и стал ползком пятиться, но вскоре уперся в холодную земляную стену. Он вырвал изо рта тряпку, отшвырнул ее в сторону и, вращая во все стороны дурными глазами, поинтересовался:
– Где я?!
– В раю! – захихикала женщина и жадно понюхала свои коричневые ладони: – Ах, ах, запах остался… Какой же ты ароматный!
– Да и ты тоже благоухаешь, – пробормотал Кабанов, растирая онемевшие руки.
Только сейчас он заметил еще одного человека, сидящего в темном углу на деревянном ящике. Это был мужчина с лохматой бородой, в черной, потрескавшейся куртке из кожзаменителя и в плешивой кроличьей шапке, не по размеру маленькой, невесть как прикрепленной к круглой лысой голове. Карманы его лоснящихся от жира брюк были выпуклыми, словно набиты каштанами.
– Пинжак с него сними! – произнес он с сильным азиатским акцентом.
– Пиджачочек, пожалуйста, – весело попросила страшная женщина, и пошевелила кривым, похожим на червя, пальцем.
– Какой еще пиджачочек!? – вскричал Кабанов, с усилием поднимаясь на ноги. Он понял, что его намерены ограбить. – Хватит!! Прекратите!! – громче закричал он, опасаясь, что одним только ограблением преступники могут не ограничиться. – Здесь есть полиция?!
Мужчина нехорошо рассмеялся, и в хохоте его тоже угадывался азиатский акцент.
– Я вместо нее, – сказал он. – Пинжак снимай! Или бесплатно жить тут хочешь?
– Ничего я не хочу! – не на шутку испугался Кабанов. – Как отсюда выйти?
– Только ногами вперед! – делая «козу», ехидно ответила страшная женщина. Она надвигалась на него, шевеля пальцами, и Кабанов с отчаянной силой прижался к земляной стене. Он бил в нее кулаками, выл, отплевывался, но надвигающаяся «коза» была настолько страшна и зловонна, что Кабанов скоро сдался, молниеносно снял пиджак и набросил его на пятнистую голову страшной женщины.
Азиат нетерпеливо дожидался добычи. Страшная женщина, обнюхивая пиджак, как служебная собака на оперативной работе, засеменила к азиату, и чем ближе она к нему приближалась, чем сильнее сгибались ее выпуклые коленки. Возле его широко расставленных ног она вообще пошла вприсядку, и пресмыкалась перед ним все то время, пока азиат деловито выворачивал карманы пиджака.
Кабанов, наблюдая за этим, пребывал в состоянии, близком к умопомешательству. «Может, я отбросил копыта? – думал он то ли в шутку, то ли всерьез. – И это уже загробное царство?» Как всякий убежденный атеист, он понятия не имел, как будет выглядеть тот чехольчик, который уготован для его души, весело там будет или не очень. Как всякий убежденный атеист Кабанов считал, что ничего плохого в жизни не совершил, потому что другие вообще наглеют безудержно, и им все с рук сходит. А раз так, то надо срочно взять себя в руки и оказать грабителям достойное сопротивление.
Кабанов пошарил руками в темноте и наткнулся на шероховатый древесный столб, подпирающий черный потолок. Вырвать его не удалось, столб стоял насмерть. Тогда Кабанов опустился на корточки и стал шарить под ногами. Тем временем азиат извлек из карманов пиджака ключи от квартиры, несколько смятых купюр и портмоне с банковскими картами. К ключам азиат проявил слабый интерес и, сняв их с кольца, затолкал в карманы. Кольцо кинул страшной женщине, которая неимоверно обрадовалась подарку и тотчас попыталась пристроить его в своем похожем на кукиш пупке в качестве пирсинга. Купюры азиат сначала разгладил на колене, затем помял как следует, потер друг о дружку, придавая им бархатистость и нежность, и аккуратно порвал на две части каждую. Обрывки он сложил стопочкой и сунул в обвисшие карманы куртки. Напялив пиджак поверх куртки, он осмотрел себя, подергал за обшлага, необыкновенно напоминая цирковую обезьяну.
– Я буду в кабинете, – поставил он в известность страшную женщину, но не успел подняться с ящика, как Кабанов медленно, но размеренно, как асфальтовый каток, двинулся на него.
– Быстро снял пиджак, чурка недоделанный! – громко потребовал Кабанов, давно уверовавший в то, что его внушительная комплекция вызывает у людей чувство страха.
Мало того, что азиат не испугался и ослушался. Он вдруг ловким движением выдернул из – за пояса тонкую заточку из гвоздя и ткнул ею в живот Кабанова. Нападение несло, скорее, демонстративный характер и не преследовало цели пропороть Кабанову внутренности. И все же Кабанов почувствовал слабый укол, его сразу же бросило в пот, ноги стали ватными, в голове зазвенело, и он едва удержался на ногах.
– Будешь знать, на кого руку поднимать, – нравоучительно заметил азиат, зачем-то вытер заточку о край пиджака и сунул ее на прежнее место. – Баран ты кизилский!
И сразу как будто забыл про Кабанова. Теряя остатки воли, Кабанов на шатких ногах вернулся на то место, где он пришел в сознание, сел на землю, обхватил колени и мелко задрожал.
– Ты что ж споришь с ним? – испуганно зашипела страшная женщина.
– Я хочу отсюда уйти, – произнес Кабанов. – Где тут выход?
– Нет тут выхода, – ответила страшная женщина и, оттянув край шарфа, стала яростно расчесывать шею грязными ногтями.
– Хватит пургу нести, – пробормотал Кабанов, глядя, как исчезает в глубине темного прохода азиат. – Везде есть выход.
– Везде есть, а здесь нет, – вяло возразила страшная женщина и приложила кольцо к пупку. Полюбовавшись, спросила: – Как ты думаешь, будет держаться, если проколоть иголкой?
Он отвернул лицо, чтобы не так обильно втягивать в себя запах, источающий страшной женщиной. Она, к счастью, недолго пристраивала кольцо к пупку, потом пробормотала, что ей пора идти на репетицию, и вместе с запахом растворилась в темноте.
Кабанов немного успокоился, и даже мысли обрели относительную стройность и последовательность. Куда ж это его занесло? То ли катакомбы, то ли подвал, то ли землянка. Он сам забрел сюда, или же его кто-то притащил?.. Его знобило. Шелковая рубашка стального цвета совсем не хранила тепло, словно была соткана из стеклянных ниток. Брюки стали влажными на ягодицах, в штанины, словно змеи, вползала сырость. Но больше всего неприятностей доставляли выпачканные в глине ладони. Кабанов потер их друг о друга, но глина лишь глубже впиталась в поры. «Надо выбираться из этой помойки! – подумал он. – И сразу в полицию!»
Он с трудом представил, как будет обращаться к полицейским с просьбой. Кабанов давно уже ничего ни у кого не просил. Последние годы он только требовал и приказывал. Менеджеры и рабочие боялись его, как когда-то боялись его отца. Но отец только молча бил, а Кабанов не бил, но орал, и орал так, что у них кровь застывала в жилах. Полицию Кабанов наследственно ненавидел, но с блюстителями порядка вел себя почтительно – в генах цепко сидел страх перед людьми в погонах. Как им объяснить, что с ним случилось? Они первым делом потребуют у него документы, а документы остались в машине. Начнут выяснять его личность, гонять из кабинета в кабинет… А он будет покорно ходить по коридорам в своих влажных штанах и с грязными руками. Руки надо помыть немедленно! И вычистить ногти – сколько там грязи, инфекции и заразы!
Кабанов приободрился, когда представил, как полицейские отдубасят дубинками наглого азиата. Пиджак придется оставить. Кабанов под пытками не наденет его снова. Никакая химчистка не изгонит из ткани вонь, чесоточных клещей, вшей, грибки и лишаи.
Его подгоняло желание поскорее выбраться из этого бомжатника на свежий воздух. Прикладывая ладонь к глиняной стене, он пошел во мрак, но через три шага уперся в противоположную стену, такую же гладкую и сырую, как и первая. Пол здесь был совсем негодным, мягким, как пашня. К тому же в углу крепко пахло туалетом. Когда Кабанов осознал, что этот запах означает, подошвы его туфлей уже пронзительно чавкали. Кабанов слезно завыл и кинулся назад. Лицо его было жестоко деформировано, словно он только что взасос поцеловался со страшной женщиной.
– Уроды!! – орал он в темноту, ставя ноги шире обычного, как бывалый матрос, привыкшей к качке. Руки он тоже развел в стороны, и пальцы растопырил. Так, враскаряку, он пошел в темный проем, задевая деревянные столбы, держащие потолок. – Уроды!! Всё засрали!! Зарылись в дерьмо по горло!!
Где-то впереди мерцал тусклый свет, по темным стенам размазывались отблески. Кабанов вышел в комнату, если так можно было назвать неправильной формы нору. По кругу стояло несколько столов, за ними сидели женщины – Кабанову показалось, что их три, но, возможно, их было больше. При тусклом свете свечей женщины вышивали на пяльцах. Каждая обхватывала левой рукой раму с натянутой на ней красной тканью и ловко орудовала иглой. Никто из них не обратил на Кабанова внимания. Под низким сводом скапливались немытые запахи, тепло от свечного огня и тихое занудное мычанье, отдаленно напоминающее пение.
– Как отсюда выйти? – спросил Кабанов, обращаясь ко всем работницам сразу.
Он не удосужился ни ответа, ни взгляда. Только страшная женщина, сидящая за ближайшим к нему столом, искоса глянула на него и свела к переносице безобразно разросшиеся брови. Кабанов схватил за мосластее плечо ее соседку в сером платке – это была не то усохшая старушка, не то еще не выросшая девочка, но и эта труженица не оторвалась от своего занятия. Пение не прерывалось, даже, напротив, усилилось, и вся нора была наполнена вибрирующими монотонными звуками: «Му-ма-мима. Мама-мимо… Бииииии-бизиииии…» И то же самое по второму кругу, а потом снова и снова.
Кабанов решил, что они над ним издеваются. Задыхаясь от злости, он огляделся вокруг, словно выбирая, кого бить первой, и увидел небольшую дыру в стене, достаточную для того, чтобы пролезть в нее на четвереньках. Желание убраться отсюда восвояси было сильнее желания раскидать безумных теток по углам, словно тряпичных кукол. Кабанов, трижды плюнув в проход между столами, опустился на четвереньки и полез куда-то в темноту, еще более плотную и зловонную. Встав на ноги неосмотрительно резко, Кабанов ударился темечком о глиняный свод, и тем самым сорвал с него приличный кусок прессованного песчаника.
Он долго стоял, согнувшись в три погибели и потирая ушибленную голову, пока его глаза привыкали к мраку. Того ничтожного количества света, которое проникало через дыру, хватило, чтобы увидеть похожие на багажные полки двухъярусные нары. Кое-где валялись подозрительного цвета тряпки. С верхних полок свисали тонкие, плоские чулки, залатанные разноцветные носки, еще какие-то серо-желтые лоскуты со сморщенными резиночками, потертыми шовчиками и редкой щетинкой ниточной рвани… Кабанова чуть не стошнило.
– Блин… Что это за херня? – хотел крикнуть он, но его голос прозвучал на удивление глухо и тихо.
Он выполз назад. Пение вдруг прекратилось. Но Кабанов зря понадеялся, что теперь на него обратят внимание. Толстуха с тифозной стрижкой, сидящая в самом темном углу, где свеча уже давно сгорела и превратилась в затвердевшую лужицу, постучала пяльцами о стол и сказала:
– Подождите, девочки. Тут лучше поделить на два голоса. Послушайте, я буду петь так… – И задрав вверх комковатый, словно неудавшаяся манная каша, подбородок, она мышиным писком издала: – Бизи-бизи-бизиииииии!!! – Быстро перешла на обычный низкий голос: – А вы в это же время чуть пониже: «Му-ма-мима!» Хорошо? Давайте попробуем! И – начали!
Пение возобновилось. Надо сказать, что звуки были достаточно мелодичными, и Толстуха успевала не только звонко пищать, но и ритмично отбивала пяльцами такт. Вот только Кабанову никак не удавалось разобрать слов. Впрочем, текст песни вовсе не интересовал нашего несчастного героя. Ему казалось, что эти омерзительные существа издеваются над ним.
– Как отсюда выйти?! – закричал он, пытаясь заглушить звонко-скрипучие голоса. Но не тут-то было! Песня зазвучала с удвоенной силой.
Дабы покончить с этим гнусным театрализованным действом, он схватил за хлипкий ворот халата Полудевочку-Полустарушку, оторвал ее от табурета и, тряся ее, словно шейкер с коктейлем, выдохнул ей прямо в мелкое обезьянье личико:
– Как ты сюда попала?! Быстро говори, а то придушу!!
Стройность пения была нарушена, ритм сломался, голоса пошли вразнобой, а потом и вовсе затихли.
– Не помню, – печально ответило болтающееся в руке Кабанова существо, приторно пахнущее дешевыми карамельками. Суча ручками и ножками, оно добавило: – Обдолбанная была. И в голову раненая. Женька не уберег…
Кабанов разжал руку и оглядел нору в надежде встретить более-менее осмысленный взгляд. Но все вдруг затихли, пригнули головы, и только было слышно, как шуршат иголки: шик-шик-шик.
Кабанов шагнул к Толстухе. Он не стал делать глупой попытки поднять ее за ворот и лишь сдавил пальцами ее скользкий бугорчатый загривок.
– А я была на празднике, – торопливо заговорила Толстуха, часто моргая, – и там вискарь пила, и экстази кушала, и так радовалась, так радовалась, что даже не заметила, как все вокруг изменилось.
Кабанов отдернул руку от скользкого загривка.
– Так здесь что? Вытрезвитель? – с надеждой спросил он. Наверное, его приняли за пьяного и потому привезли сюда. Если так, то он без труда докажет санитарам, что был оглушен, а не пьян.
– Ну, вроде вытрезвителя, – ответила страшная женщина, которую, как позже выяснилось, здесь звали Зойка Помойка, и уточнила: – Вроде наркодиспансера.
– Только лучше, намного лучше! – добавила Полудевочка-Полустарушка.
– И неужели никто не помнит, как его сюда занесли? – с отчаяньем крикнул Кабанов. – Как переодевали? Как мыли?
– А здесь не переодевают. Тут все в своем, – вздохнула Зойка Помойка, прокалывая иголкой ткань.
– Лично я сам сюда пришел, – вдруг донесся откуда-то снизу сиплый мужской голос.
Кабанов огляделся, но вокруг были только женщины.
– Проснулся? – ласково заговорила Полудевочка-Полустарушка тем размягченным и растянутым голосом, каким говорят с любимыми животными. Она встала из – за стола и тотчас опустилась на корточки. – Не спится, бедолага?
– Не спится, – буркнул кто-то из-под стола. – Всё думаю о прошлом.
– Может, покушаешь? Ты уже совсем ничего не ешь. На-ка! – Она сунула руку в карман халата и вынула оттуда горсть чего-то похожего на крупные семечки.
Кабанов с брезгливым страхом приблизился к столу и тоже опустился на корточки. Не сразу он увидел тощего, снежно-бледного старика в красной вязаной шапочке, надвинутой на самые брови. На сморщенной, как у черепахи, шее был повязан красный ситцевый платок. Старик нехотя понюхал то, что лежало в ладони Полудевочки-Полустарушки, вяло, по-собачьи куснул, используя не столько губы, сколько язык.
– Кушай, кушай, хорошенький мой, – ласково приговаривала Полудевочка-Полустарушка.
– Была б охота на него «Вискас» переводить, – проворчала Толстуха.
– Так он смешной, – умиленным голосом ответила Полудевочка-Полустарушка, гладя старика по шапочке.
Медленно разжевывая твердые комочки, старик обратил свой взгляд на Кабанова.
– А вот я сам сюда пришел, – произнес он медленно, и взгляд его, пронзив Кабанова, сфокусировался где-то в далеком прошлом, которым, кажется, старик гордился. – У меня спросили: хочешь быть великим и богатым? Я говорю: хочу, хочу, хочу!!! – Он сделал паузу, вздохнул и еще раз лизнул ладонь кормилицы. – Сначала меня везли на машине, очень громко играла музыка. Потом мне дали очень вкусный напиток, на бутылочной этикетке восход солнца был нарисован… Потом показали фильм с голыми женщинами… И тогда мне сказали: иди и властвуй!
– Ну, дальше! – нетерпеливо воскликнул Кабанов. – И ты пошел. И как ты это сделал? Где эта дверь?
– А дверей здесь нет. Зачем нам двери? – пожал угловатым плечом старик.
– Хватит, солнышко мое, хватит! – сказала Полудевочка-Полустарушка, высыпая в карман оставшийся корм. – А то у тебя снова понос будет. – Она повернулась к Кабанову. – Хорошенький, правда? Это наш бывший Командор.
– Бывший? – переспросил Кабанов. – А кто настоящий?
– Как кто… – не поднимая головы, откликнулась Зойка Помойка. – Тот, кому ты пиджачочек подарил.
– Азиат, что ли? – воскликнул Кабанов.
Женщины зашипели и склонили головы. Кабанов заскрипел зубами от злости и жажды драки. Так этот чебурек неотесанный – начальник этого загаженного вытрезвителя? Кому доверили судьбы людей?!!
– Где он? – воинственно крикнул Кабанов и, смахнув Полудевочку-Полустарушку с табурета, схватил его за ножку и поднял над головой.
– В своем кабинете, – выдал кто-то, но кто именно – выяснить было невозможно.
Кабанов ринулся в темный коридор, пиная ногами стены, чтобы по звуку найти дверь кабинета. То, что азиат оказался не каким-нибудь отпетым мошенником, а должностным лицом, придавало Кабанову храбрости. Должностное лицо, каким бы негодяйским оно ни было, все-таки иногда придерживается норм цивилизованного общества. Значит, его можно убедить в том, что Кабанов попал сюда случайно.
От удара ногой вдруг гулко загремела железная дверь. Кабанов на ощупь попытался найти ручку, но дверь была совершенно гладкой, без каких-либо выступающих деталей. Он ударил по ней еще раз, потом двинул табуретом.
Лязгнул засов, и дверь широко распахнулась. Кабанову, чтобы не получить по физиономии, пришлось отскочить назад. На пороге стоял азиат. Он по-прежнему был в Кабановском пиджаке, надетом поверх куртки. Рукав пониже локтя уже был выпачкан в чем-то жирном. Командор вытрезвителя заслонял собой почти весь дверной проем, и все же Кабанов увидел сумрачную комнату с необыкновенно высоким потолком, посреди которого темнела крышка продолговатого люка. Через потолочные щели проникали тонкие лучи света, и пылинки делали их похожими на длинные мутные сосульки. Вдоль стен, обшитых рубероидом, были раскиданы грязные подушки, а дальний угол был даже застелен протертой ковровой дорожкой. Но самое разительная особенность «кабинета» заключалось в том, что здесь, как показалось Кабанову, был чистый и свежий, как горный родник, воздух. У Кабанова даже голова закружилась, и желание вырваться на свободу стало просто неконтролируемым.
– Выводи меня отсюда, пока я тебе башку не проломил! – распаляя в себе буйную агрессию, закричал Кабанов и вскинул табурет.
Командор ничего не сказал и протянул руку к лицу Кабанова. Зря Кабанов в этот миг глубоко вздохнул. Раздалось шипение, и вместе с чистым и свежим, как горный родник, воздухом в легкие Кабанова попала струя нервно-паралитического газа. Дыхание перехватило, глаза обожгло острой болью. Потеряв ориентацию во времени и пространстве, Кабанов машинально шагнул вперед, и тотчас табурет обрушился ему на голову…