Многоликое зло - читать онлайн

Встретимся в крематории

«Я тебя хочу», – написал он.

«Я хочу больше», – написала она ответ.

Тревор любил повторять, что прошлое – это другая страна. В данный момент для Дженет другой страной должно было стать ее будущее. И другой мужчина.

И сегодня он будет принадлежать ей. Опять. Острое сексуальное возбуждение сдавило живот при мысли о нем. Страсть. Жажда.

«Сегодня ты будешь моим. Раз за разом, снова и снова».

Прошлое мелькало в зеркале заднего вида, отдаляясь с каждым пройденным километром. Прожилки соснового леса по обеим сторонам дороги с точками дорожных знаков, замедляющих бег машины. Она спешила скорее добраться. Сердце заходилось от восторга и страха. Пульс учащался. Адреналин будоражил кровь уже сорок восемь часов, но она не ощущала усталости, напротив, была бодра, более чем бодра.

Путь в неизвестность. Ей предстоит встретиться с мужчиной, о существовании которого она не подозревала всего несколько недель назад. Она распечатала его фотографию, отправленную им в формате джейпег, и теперь та лежала рядом с ней, на переднем сиденье ее серого «пассата». Высокий, мускулистый парень, полностью обнаженный и с легкой эрекцией. Он будто дразнил ее, призывая сделать возбуждение максимальным. Отличный пресс – почти шесть кубиков. Она уже чувствовала, как он будет прижиматься к ее животу. У него были темные волосы, густые и пушистые, они покрывали торс и ноги – ей это нравилось. Тревор был светловолосый и худой, а на теле почти ни одного волоска.

Этот же мужчина был загорелым, стройным, подтянутым.

Ганс.

Он был похож на молодого Джека Николсона, и волосы у него так же начинают редеть на макушке. Внешность на фотографии вполне соответствовала его голосу и манере, которые привлекли ее при первом общении в чате.

Нечто дикое, животное.

Фон, выбранный для фотографии, показался ей странным. Замкнутое пространство без окон, похожее на машинное отделение корабля, впрочем, если это так, то идея ей нравилась. Как и все в нем, это ее возбуждало. Блестящие трубы от пола до потолка, бежевая обшивка, циферблаты, датчики, переключатели, рычаги, ручки, мигающие огни. Может, это диспетчерская ядерной станции? Или Центр управления полетами?

Что ж, значит, их полет будет под контролем!

Интересно, кто сделал этот снимок? Любовница? Или он сам, используя автопуск? Впрочем, какая разница, она все равно очень его хочет. Хочет его тело, хочет, чтобы возбуждение его было сильнее, чем на фото. Хочет ощущать его внутри себя. Она хотела его так сильно, что едва не обезумела от страсти.

Комары становятся безумными от жажды крови. Им необходимо найти место и напиться крови, даже если это их убьет. Так и она стремилась обладать Гансом любой ценой, даже жизни. Она мечтала впустить его в свою душу и свое тело.

Ее ничто не беспокоило. Она была свободна. Свободна целых два дня, и это было несоизмеримо больше той свободы, которой она обладала целых два года.

Сквозь шуршание и скрежет радио до нее донеслись обрывки речи на немецком, а потом Боб Дилан запел «Времена, они меняются».

Как верно. Действительно меняются! На стекло упали комки снега, но их смели «дворники». На улице сейчас холодно, и это прекрасно. Приятно заниматься любовью в теплой спальне, когда на улице холодно. Кроме того, у холодной погоды много других преимуществ.

«Я никогда не дам тебе уйти, – говорил Тревор. – Никогда. Ни за что». Она слышала это несколько лет.

Ганс подробно рассказал, что собирается с ней делать. Как именно они будут заниматься любовью в первый раз. И он все сделал именно так, как описал. Ей нравилась немецкая точность. То, как внимательно он изучил ее фотографию и уже хорошо знал тело, когда они встретились. Как он говорил, что ему нравятся ее волосы, а потом зарывался в них лицом.

«Меня зовут Ганс. Мне тридцать семь лет, разведен, хотел бы начать новую жизнь с женщиной моего возраста. Мне нравятся стройные брюнетки. Прости мне плохой английский. Ты мне нравишься. Я еще не знаю тебя, но ты уже мне нравишься».

«А ты нравишься мне еще больше!»

В этом году ей будет сорок. Она в шутку называла его молодым любовником. Он хохотал, и ей это нравилось; у него было хорошее чувство юмора. Немного своеобразное, порочное.

Все в нем было порочным.

Дженет знала, что выглядит хорошо. Красавицей не была, но понимала, как сделать так, чтобы казаться привлекательной и сексуальной. Одеться так, чтобы убить наповал, чтобы все мужчины смотрели только на нее. Занятия аэробикой дважды в неделю помогали ей держать себя в форме, Если вспомнить одно из самых противных высказываний Тревора, раньше она страдала компульсивным перееданием – и перепиванием, – чтобы получить душевный комфорт. Потом она узнала о программе «весонаблюдателей», и вскоре жир, а за ним и целлюлит исчезли. Фигура приобрела стройность, живот не был похож на мешок, как у некоторых ее подруг, родивших детей. Грудь была по-прежнему упругой и приподнятой, в нарушение всех законов гравитации.

Дженет предпочла бы стать выше ростом – всегда мечтала об этом, – но нельзя иметь все, что пожелаешь.

Как сказал Тревор, когда они впервые занимались любовью: «В постели все люди одинакового роста». Тогда это ее развеселило.

Тревор любил повторять, что ничто сделанное в жизни не бывает напрасным.

Он любил сыпать умными фразами, было время, когда Дженет их внимательно слушала, с обожанием, сохраняла в памяти и при случае повторяла.

Дженет так сильно его любила, до боли.

Но она ничего не имела против боли. Это было одно из того, в чем Тревор по-настоящему знал толк. Узлы, наручники, зажимы на соски, кожаные ремни, ошейники, хлысты и бамбуковые хлопушки. Ему нравилось причинять ей боль; он знал, как и в каком месте. Она не возражала, потому что любила его.

Но все это было тогда.

Дженет изменилась в период между «тогда» и «сейчас». Они оба изменились. Его горизонты сузились: ее расширились.

«Любую систему можно разрушить». Это тоже было одним из его высказываний.

И он был прав.

Их разделяла целая жизнь. Так ей казалось. И тысяча двести двенадцать километров, которые она проехала по сосновому лесу, припорошенному декабрьским снегом. Щелчок. Уже одна тысяча двести тринадцать.

Дженет ехала со скоростью сто тридцать щелчков в час. На заднем сиденье лежала вся ее жизнь, упакованная в два больших чемодана. Одна тысяча двести четырнадцать.

Гаген-3.

Скоро поворот. От предвкушения сжало горло. Сколько деревень, маленьких и больших городов она проехала за всю жизнь, задаваясь вопросом: «Каково было бы здесь остановиться? Остаться в совершенно чужом месте, где не знаешь ни одного человека, снять номер в гостинице или небольшую квартиру и начать новую жизнь?»

Ее мечта вскоре осуществится. Гаген. До недавнего времени он был для нее лишь пунктом на карте Гугл. Гаген. Тридцать седьмой по величине город Германии. Ей это нравилось. Население двести тысяч. Расположен на берегу реки Рур. Город, о котором мало кому известно в мире, за исключением его обитателей. Некогда индустриальный, теперь, если верить информации в Интернете, он был популярным центром искусства. Это ей тоже нравилось. Она уже видела себя в месте, ставшем центром искусства.

До настоящего времени Дженет была далека от творчества. Как-то не оставалось времени. Во время рабочей недели всегда была в дороге, поскольку трудилась в отделе продаж компании, выпускавшей промышленные щетки. Щетки для типографий. Щетки для пылесосов. Уплотнение для дверей лифта. Щеточные контакты. Ей будет не хватать веселых разговоров и флирта с покупателями – в основном мужского пола – на заводах, в оптовых фирмах, прокатных заводах и хозяйственных магазинах. Дженет будет скучать по удобному «форду-мондео», принадлежащему компании, хотя и «пассат» ее вполне устраивал. Все хорошо. Цена невелика. Просто смехотворно мала.

После рабочей недели, в выходные Тревора тоже не интересовало искусство. Он не желал слышать о театрах, галереях, концертах, если это не группа «Деф Леппард» – отличная музыка, если вам нравится то, что она терпеть не могла, – но это не было творчеством, по крайней мере с ее точки зрения. Тревор предпочитал смотреть футбол, проводить время в пабе, а еще лучше в одном садомазохистском клубе, который он отыскал в Лондоне и где они вскоре стали постоянными посетителями. Помимо всего прочего он испытывал особое удовольствие, когда бил и оскорблял ее в присутствии других людей.

Слева, чуть впереди, за железной дорогой, пролегавшей на возвышенности, начинался город. Он раскинулся в долине, окруженной невысокими, округлыми, заснеженными холмами. Все, что она пока видела, было серого или коричневого цвета, включая нависшее над землей небо.

Однако это казалось ей очень красивым.

Гаген. Место, в котором она никого не знает и ее не знает никто.

Кроме одного мужчины. Впрочем, и с ним они едва знакомы. И она приехала в город, где он живет и работает, чтобы заняться с ним сексом второй раз. Она старалась вспомнить, как звучит его голос. Как от него пахнет. Он был достаточно грубым, чтобы отправить ей фотографию в обнаженном виде, и почти возбужденным, но одновременно нежным – он прислал ей стихи Апарны Чаттерджи:

Тревор за всю жизнь не прочитал ни одного стихотворения.

Сразу за переездом дорога шла вниз. Под этим углом создавалось впечатление, что она едет прямо на грязные, выкрашенные в голубой цвет таунхаусы. Остановившись на светофоре, она взглянула в зеркало – на мгновение, потом заметила желтый указатель «Центр» со стрелкой вперед и еще один, ведущий налево, – «Театр».

Ей это понравилось. Понравилось, что вторым словом, увиденным в этом городе, было «театр».

Должно быть, это хорошее место – она чувствовала сердцем, душой.

Гаген. Она произнесла название вслух и улыбнулась.

Сзади просигналил автомобиль. Зажегся зеленый свет. Она проехала мимо указателя «Бергишер-Ринг» и вспомнила карту – отель где-то рядом. Ей хотелось скорее увидеть Ганса, но и оглядеть окрестности и сориентироваться. Все время в этом мире принадлежало ей, надо использовать его правильно с самого начала. Казалось, она слишком быстро выехала на трассу, а через несколько минут уже была в центре города.

Ей было необходимо все прочувствовать, тщательно исследовать, вдыхать медленно.

На перекрестке Дженет повернула направо и покатила вверх по крутому извилистому склону холма с террасами домиков по обеим сторонам и обветшалой церковью на вершине. Повинуясь внезапному порыву, она свернула налево и неожиданно очутилась на окраине редкого леса, покрывавшего холмы вокруг до самой черты города, раскинувшегося у подножий.

Свернув на обочину, она остановила машину у цистерны с бутаном за обшарпанным дорожным ограждением и вышла. Центральный замок давно не работал, поэтому она обошла автомобиль, проверив, заперты ли двери и багажник. Подойдя к ограждению, посмотрела вниз на поселение, которому предстояло стать ее новым домом.

Гаген. Здесь, помимо прочих достопримечательностей, как хвастливо извещали туристические сайты, находился первый крематорий в Германии. К нему вела удобная кольцевая дорога.

Дженет смотрела прямо перед собой на город, лежащий словно в огромной чаше прямо перед ней.

Взгляд скользил по серому городскому пейзажу, цистерне и мрачному небу, готовому в любую минуту разразиться дождем. Из широкой трубы, окруженной низкими промышленными постройками, валил дым и поднимался выше самых больших холмов. Пятно микрорайона многоквартирных домов. Шпиль костела. Колесо обозрений, слишком ярко освещенное для трех часов дня, – это напомнило ей, что скоро начнет темнеть. Неожиданно в поле зрения попала узкая река с каймой закопченных зданий. Некоторые дома с красными крышами. Ей стало любопытно, кто в них жил, встретится ли она с кем-то из этих людей?

Рассказывая ей о Гагене, Ганс сказал, что это «ни рыба ни мясо».

Ей было все равно, каким он был или каким не был. Город выглядел огромным, вмещавшим много больше двухсот тысяч жителей. Он казался ей мегаполисом, в котором можно было потеряться и спрятаться от всех.

С каждой секундой он нравился ей все больше.

Дженет заметила странное здание цилиндрической формы, полностью из стекла. Оно подсвечивалось синим и напоминало старую водонапорную башню. Что это могло быть? Ганс непременно ей расскажет. Во время перерывов между занятиями любовью они вместе исследуют каждый дюйм этого города. Только бы найти время любоваться и узнавать что-то помимо тел друг друга!

Она повернулась спиной к открывающейся панораме и пошла вверх по холму, сунув руки глубоко в карманы черной замшевой куртки. Мокрые снежинки щекотали лицо, намокший шарф хорошо защищал горло, наполняющееся запахами деревьев и жухлой травы. Она шла по узкой лесной тропинке, вскоре превратившейся в проселочную дорогу, которая вывела ее спустя несколько минут на пригорок, лишь в некоторых местах покрытый травой. Вдалеке в ряд выстроились деревья, а перед ними возвышался каменный прямоугольник монумента.

Дженет подошла ближе и остановилась у местами разобранной ограды – вероятно, здесь велись ремонтные работы. Это был памятник Бисмарку. Она сразу узнала его, поскольку не раз видела на сайтах, рассказывающих об истории и достопримечательностях Гагена.

Несколько минут она его разглядывала, потом достала небольшой цифровой фотоаппарат и сделала несколько снимков. Первые фотографии в Гагене.

Откинув голову, Дженет слизнула с губ мокрые снежинки и зажмурилась от острого ощущения счастья и свободы.

«Я здесь. Я приехала. Я смогла!»

Сердце рвалось скорее увидеть Ганса, но все же она решила не спешить. Ей нравилось смаковать эти моменты ожидания.

Хотелось насладиться свободой. Возможностью не спешить домой, чтобы приготовить Тревору ужин (всегда различные вариации на тему мяса и картофеля, поскольку он ничего другого не ел). Провести сколько угодно времени перед памятником Отто Эдуарду Леопольду фон Бисмарку – человеку, причастному к формированию той страны, которая станет ее вторым домом на все время личной свободы, которое ей отпущено. Долгим ли оно будет, ей неведомо.

«Лучше прожить один день как лев, чем тысячу лет как ягненок», – любил повторять Тревор, расхаживая в шипованной кожанке и фуражке.

Разумеется, он бы не одобрил ее приезд, и в частности то, что она стоит перед памятником Бисмарку, словно перед алтарем. Тревор с предубеждением относился к Германии, и дело было не в войне. Он говорил, что у немцев нет чувства юмора. Что ж, Ганс доказал, что это не так.

И еще он заявлял, что немцы слишком рациональны, – можно подумать, это недостаток!

Надо заметить, что Тревор ко всему относился с предубеждением. Особенно он не любил крематории, говорил, что при виде их у него по телу бегут мурашки.

Ей же такие места казались увлекательными. И в этом вопросе их мнения не совпадали. Дженет всегда считала такое его отношение к крематориям странным, ведь он работал в похоронном бюро. Впрочем, если вспомнить пятнадцать лет их брака, то на что они смотрели одинаково? Резиновое белье? Наручники? Маски? Причинение боли друг другу? Доведение друг друга до сумасшедшего оргазма, случавшегося в редкие моменты отдыха от взаимных пыток? Побег от реальности, с которой оба не желали сталкиваться? Или тот факт, что они не могли – слава богу – иметь детей?

Было время, когда Дженет по-настоящему его любила. Глубоко, искренне, страстно, была готова ради него на все. Смерть всегда ее привлекала. Тянуло к людям, находящимся рядом со смертью. Тревор работал бальзамировщиком. У него был сертификат, висевший в рамочке в гостиной, извещавший, что он входит в Независимую ассоциацию бальзамировщиков.

Ей нравилось, что его руки прикасаются к ней. Руки, которыми он откачивал кровь из трупов, чтобы наполнить потом розовой жидкостью, которыми он наносил макияж на лицо мертвеца, укладывал волосы. Чем ближе она была к смерти, тем более живой себя ощущала.

Она часто раздевалась, ложилась ровно и просила Тревора делать с ней то же, что с трупом. Она любила ощущать на себе его руки, когда он исследовал ее тело. Медленно возвращая к жизни.

Лучший оргазм – совершенно точно лучший в жизни – она испытала в зале для бальзамирования похоронного бюро, когда рядом на тележках лежали два трупа.

Тогда Дженет отчетливо ощутила себя живой. Такое же чувство было у нее и сейчас. Она знала, что эти же чувства испытает с Гансом. Знала, была абсолютно уверена. Она будет счастлива с Гансом.

– Любовь не длится вечно, – ответил ей Тревор, когда она сказала ему однажды ночью, что несчастлива. – Счастье – это иллюзия, – добавил он. – Только идиот может быть счастлив двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Мудрый человек стремится стать цельным, а не счастливым. Carpe diem.

«Посмотри в лицо реальности, – произнес он, когда услышал от нее, что она уходит. – Ты можешь убежать, но не сможешь скрыться».

И она бежала.

Если вы ударите кого-то по голове большой палкой, и ударите достаточно больно, настанет день, когда и вас кто-то ударит. Сильнее и больнее.

Она не могла назвать число и время, когда все стало рушиться. Это не случается в один момент. Его нельзя определить, как местоположение на экране навигатора.

Это процесс медленный, похожий на эрозию.

Однако стоит принять решение, и пути назад нет.

Остается только продолжать бежать. Как говорил Тревор: «Убивает не падение, а внезапная остановка».

Сейчас Гаген стал для нее той внезапной остановкой. Это пугало почти так же сильно, как будоражило. По правде говоря, она многому научилась у Тревора.

– Я никогда не дам тебе уйти, – ответил он на ее предложение расстаться. Возможно, они могли стать счастливы порознь. Затем он сильно ударил ее по лицу, за то, что она такое предложила; Дженет несколько дней не могла ходить на работу, вышла, лишь когда прошли синяки и сняли швы. Как обычно, она его не выдала, сказала врачам, что упала с велосипеда.

Через много лет Дженет пришла к выводу, что столь сильные перепады его настроения происходят из-за диабета. Уровень сахара падает, и он становится агрессивным и резким. Стоит ему подняться, он превращается в послушного ягненка.

Дженет вернулась по тропинке к машине и вскоре опять ехала по шоссе, разглядывала симпатичные домики и размышляла, в каком из них жил Ганс до развода. Через несколько минут она опять была на Бергишер-Ринг и свернула направо. Проехала мимо рыночной площади с колесом обозрения, заметила установленные вдоль бордюров декорации – такие готовят для рождественских кукольных представлений. Одна представляла собой огромных бородатых гоблинов с молотками. Напротив стояли две маленькие девочки, держа за руки мать, и с удивлением их рассматривали.

Притормозив на светофоре, Дженет посмотрела на девочек, а потом, с грустью, на их мать. Сорок – это не поздно. Может, и у них с Гансом будут дети.

Две маленькие девочки? И в один прекрасный день она – хаузфрау из Гагена – так же будет стоять здесь, держать детей за руки, а они будут любоваться на бородатых гоблинов.

До Рождества всего три недели. Дженет проснется утром в день Рождества в новой стране, в объятиях нового мужчины.

Проехав еще немного, она заметила слева светящуюся витрину магазина с развешанными – точно фруктами на дереве – колбасами и сосисками. Над дверью сверкала огнями вывеска: «Wursthaus Konig». Она остановилась, чтобы свериться с картой, затем проехала немного вперед, свернула налево в переулок, миновала ресторан и оказалась прямо у входа в гостиницу, которую нашла в Интернете.

Ганс предлагал ей жить у него. Однако после одного свидания – пусть и закончившегося таким сильным оргазмом, которого она не испытывала несколько лет, – будет лучше ничем себя не связывать. Сохранить независимость. Так, на всякий случай.

Дженет достала с заднего сиденья один чемодан и покатила его в фойе. Там было тихо и темно, стойка портье справа и лестница прямо перед дверью. Поднявшись со стула, над стойкой навис «живой труп», и она назвала свое имя. Все казалось здесь старым и потертым. В таких местах и останавливались агенты по продажам, и за годы разъездной работы ей не раз приходилось ночевать в подобных условиях. Мужчина протянул ей карточку для заполнения и спросил, не нужна ли помощь с багажом.

– Нет, – равнодушно ответила она, заполнила анкету и приложила к ней паспорт.

Портье передал ей конверт:

– Для вас послание.

Она знала лишь одно слово по-немецки, которое и произнесла:

– Дайке. – И вышла, чтобы принести второй чемодан. Нетерпеливо пальцы разорвали конверт ногтями – ногтями, покрытыми лаком, чтобы понравиться ему.

Гансу.

В записке говорилось: «Встретимся в крематории. Целую».

Дженет улыбнулась. Какой же порочный мужчина!

«Труп» помог ей подняться на два лестничных марша в номер, такой же унылый, как и все в этом отеле. Хорошо лишь то, что из окна она могла видеть улицу и приглядывать за машиной. Это ее порадовало. Открыв чемодан, она переоделась, брызнула духами во все места – кроме одного, – от которого Ганс, как она помнила, не отрывал губ большую часть их прошлого свидания.

Через двадцать минут, когда уже наступили сумерки, дважды сбившись с верного пути, Дженет наконец въехала на почти безлюдную стоянку у крематория. Точнее сказать, на ней была лишь одна машина – старый «мерседес» коричневого цвета, перекошенный на одну сторону, будто у него была повреждена подвеска.

Дженет вышла, закрыла все двери и огляделась.

Пожалуй, это самая красивая стоянка из всех, что она видела в жизни. Окружена идеально подстриженными кустами, ухоженными деревьями и цветниками – настоящий ботанический сад. Здесь пропадало ощущение, что на улице декабрь; даже пахло весной. Цель была ей ясна – это сделано для людей, провожающих близких в последний путь.

Она пошла по дорожке достаточно широкой, чтобы можно было проехать на автомобиле, вдоль рядов деревьев и черных уличных фонарей.

Предвкушение подгоняло ее, и она шла все быстрее, дыхание становилось сбивчивым. Боже, как она нервничает. В животе кружились тысячи бабочек. Каблуки с хрустом врезались в песчаник; на зубах хрустел холод – возможно, от волнения.

Дженет прошла через открытые чугунные ворота, миновала неприглядное одноэтажное строение, увитое плющом, с мемориальными досками на стенах.

А потом она увидела впереди еще одно здание.

И встала как вкопанная.

Сердце забилось сильнее от восторга.

Вот черт! Ничего себе!

Это крематорий?

Перед ней было одно из самых красивых творений архитекторов, которое ей доводилось видеть в жизни. Прямоугольное здание в стиле ар-деко чистейшего белого цвета с портиком, крышу которого поддерживали квадратные колонны из черного мрамора, высокие, как иллюминаторы на корабле, окна инкрустированы черным камнем. Крыша была выложена красной черепицей.

Дженет была поражена увиденным.

К портику вела лестница с балюстрадой, с которой были хорошо видны ряды надгробий, уходящие вниз широкими террасами, напоминающими ей полянки в лесу.

«Вот где я хотела бы лежать, когда умру. Пожалуйста, Господи. Прошу Тебя.

Прошу тебя, Ганс!»

Она поднялась по ступеням и открыла дверь, которая, к ее удивлению, была не заперта и поддалась, не издав ни звука. Войдя внутрь, замерла. Теперь ей было понятно, почему крематорий признан одной из важнейших достопримечательностей Гагена.

Здесь казалось, что ты переступил черту и находишься внутри одной из картин Мондриана. С одной стороны от нее была стена в вертикальные черные и белые полосы с квадратами в центре, различными по высоте, ширине и глубине. С другой – куполообразный потолок с изображенными на золотом фоне фигурами – псевдосвятыми, выше опять та же кубическая картина.

Под куполом был расположен алтарь, белый крест возвышался над резервуаром, похожим на большую пивную бочку.

Дженет смотрела на нее во все глаза и подпрыгнула от неожиданно громкого звука. Внушающий ужас рев и скрежет запущенного гигантского механизма. Бочка начала подниматься вместе с белым крестом, заставляя похолодеть от страха. Теперь перед ней разворачивался занавес из серого шелка, открывая выехавший гроб. Дженет смотрела на него словно загипнотизированная. Скрежет заполнил все помещение.

Все стихло так же внезапно, как и началось.

На несколько мгновений сделалось неестественно тихо.

Крышка гроба стала открываться.

Дженет вскрикнула.

Затем она увидела улыбающееся лицо Ганса.

Он отбросил крышку, и она с гулким стуком упала на пол. Он стал выбираться, широко улыбаясь. На нем была расстегнутая на груди спецовка, рабочие штаны и грубые ботинки.

Дженет стояла и смотрела на него, потеряв дар речи, ощущая, как ужас сменяется восторгом. Он был еще красивее, чем ей запомнилось. Высокий, мощный и дьявольски прекрасный.

Он встал рядом и был значительно выше ее.

– Мой чудесный ангел, – сказал он. – Ты здесь! Ты приехала! Ты действительно приехала!

– Ты думал, я не решусь?

– Мой храбрый ангел, – говорил он. – Мой храбрый английский ангел.

Он обхватил ее сильными руками и крепко прижал к себе – так крепко, что она ощущала все выступы и впадины его тела. А потом он ее поцеловал. Дыхание было сладким, с примесью табака, чеснока и пива, это был тот вкус мужчины, который она помнила и любила.

Дженет ответила, поцеловала его жадно, страстно, глубоко, языки их то находили, то теряли друг друга.

Наконец она оторвалась от него, тяжело дыша, и они стояли лицом к лицу, глядя в глаза друг другу.

– Итак? – произнес он. – Нас ждет работала?

Дженет опустила руку, провела по его брюкам и сжала пальцы.

– Да, – улыбнулась она, чувствуя, как Ганс резко выдохнул.

– Но сначала надо поработать. – Он усмехнулся.

– Сначала надо заняться любовью.

– Ах ты, маленькая шалунья.

– Ты меня накажешь?

– Ну, посмотрим, да? А ты была плохой девочкой? Ты очень плохо себя вела?

Она гордо кивнула и отступила на шаг.

– Очень-очень, – ответила она, по-детски сунув в рот палец.

– Расскажешь?

– Я покажу.

Он широко улыбнулся:

– Подгони машину, а я все подготовлю.

Через пять минут Дженет остановила машину у выхода в торце крематория и посмотрела на зеленые двери лифта. Заглушив мотор, она выбралась наружу, и в этот момент двери разъехались и появился Ганс с гробом на тележке. У него было странное выражение лица, он впился в Дженет глазами так, что ей внезапно стало не по себе.

Она перевела взгляд на гроб, потом опять на Ганса. Затем опять на гроб.

Неужели она жестоко ошиблась? Она здесь одна, все мосты сожжены, а следы заметены. Неужели попалась в ловушку?

Никому дома в Истбурне не было известно, куда она уехала. Никому в целом мире. Кроме Ганса. Тьма сгущается над крематорием, а она стоит напротив него и смотрит на открытый гроб.

Ей показалось, что все ее внутренности в одну секунду превратились в кусок льда. Неожиданно захотелось очутиться дома, где было спокойно и безопасно. Скучно, но безопасно. С Тревором.

Все это было сейчас невыполнимо.

Ганс улыбнулся. Знакомой улыбкой большого милого Ганса. Лед внутри стал таять, будто подчиняясь вспышке тепла.

– В багажнике? – спросил он.

Дженет кивнула и открыла дверцу. Несколько минут они молча смотрели на черную пластиковую обшивку изогнутой формы.

– Проблем не было? – спросил он, обняв Дженет за талию и уткнувшись ей в ухо.

– Он был просто золотым мальчиком, – произнесла она, дрожа от прикосновений Ганса. – Стал тихим, как ягненок, после того как я заменила инсулин водой с растворенным сахаром. Но он был тяжелым. Мне с трудом удалось запихнуть его в багажник.

«Было бы желание, а возможность найдется», – любил говаривать Тревор. Особенно радовало то, что он давно написал завещание, оставив все имущество, естественно, ей.

– Хорошо, что он не толстый, – заметил Ганс, разворачивая тело. – У меня есть два трупа, ожидающих кремации, и один как раз худой. Свидетельство о смерти я от врача получил, все готово. Он уместится в гробу вместе с тощим. Никто ничего не узнает.

Когда они спустились в подвал, выкатив перед собой гроб с телом, Дженет сразу узнала и бежевые панели, и металлические трубы, приборы, циферблаты… Над одним было написано: «Ruppmann», и над другими тоже, а также над схемой электрической проводки. Под ней стояли два гроба с открытыми крышками.

Спустя несколько минут у худого обитателя одного из них появился сосед. Ганс закрыл крышку и закрутил болты.

Затем он повернулся к Дженет и улыбнулся дьявольской улыбкой.

Еще через несколько минут, после того как он нажал несколько кнопок, механические двери закрылись, рев машины достиг крещендо, и они видели через смотровое окно, как языки пламени охватили оба гроба.

Дженет почувствовала, как рука Ганса ложится ей на талию. Медленно, снимая одежду, они опустились на пол.

Дым взметнулся из трубы в ночное небо. Они любили друг друга, температура в печи постепенно достигла возможного максимума, и то же происходило с их телами.

Утром Ганс выгреб из печи несгоревшие кости, измельчил в порошок и смешал с прахом. Они вышли из крематория, крепко держась за руки. Мир, подсвеченный предрассветными лучами, казался красивее и ярче. Птички весело напевали свои песни.

Ганс обнял Дженет и прошептал на ухо:

– Знаешь, мой английский ангел, я никогда не дам тебе уйти.

Он говорил так же, как Тревор. Она поцеловала его и прошептала в ответ:

– Не стоит испытывать судьбу.

– Что это значит? – спросил он.

Она улыбнулась в ответ.